Новеллы

      На это товарищ заметил: «А что же такое нам нужно помнить?»
      Тогда первый возразил: «А все-таки нужно подумать, потому что нам придется сказать то, что мы изложили епископу, и то, что он нам ответил. Ведь если наши казентинцы узнают, что мы забыли их поручение и вернулись к ним наподобие беспамятных, то они не то что никогда не пошлют нас послами, но даже не доверят нам никакой должности».
      На это второй, который был похитрее, ответил: «Предоставь подумать об этом мне. Я скажу, что, когда мы рассказали порученное нам епископу, он милостиво изъявил свою полную готовность сделать, что можно, на наше благо и, сверх того, из любви к нам прибавил, чтобы мы всякий раз, когда будет нужда в нем, не беспокоились, а для сокращения расходов просто отправили ему письмо, и прекратили бы посылку послов».
      На это первый заметил: «Ты хорошо надумал. Поедем-ка поскорей, чтобы пораньше добраться, знаешь, до того вина».
      После этого, пришпорив коней, послы добрались до гостиницы, а когда подъехали к ней и явился слуга, чтобы подержать им стремя, то они не потребовали, чтобы он позвал хозяина, или сообщил им, что сегодня к обеду, но с первого же слова спросили, что сталось с хорошим вином. Слуга ответил на это: «Оно теперь стало лучше, чем было раньше».
      И прежде чем тронуться в путь, они нагрузились вторично не меньше, чем в первый раз, а так как в гостинице собралось много питухов из округи, то вина в бочке оставалось только на самом дне и ее пришлось приподнимать. Огорченные этим, приподнялись также и послы и вернулись наконец к пославшим их. запомнив тверже придуманную ими ложь, чем прежнюю правду. Рассказывая о том, какую прекрасную речь они держали перед епископом, они дали понять, что один из них был Туллием, а другой – Квинтилианом. Их очень похвалили, и впредь назначали на разные должности, так что они бывали неоднократно и синдиками, и массаями.
      О, как часто случается такое и не с одним лишь мелким людом, а и с людьми побольше их, которых посылают постоянно послами; и как часто бывает с ними, что в порученных им делах они смыслят столько же, сколько султан в делах французских. И они пишут и говорят, что не передыхали ни днем, ни ночью и работали все время усерднейшим образом и что решительно все – дело их рук. Они говорят, что все приспосабливали и во всем принимали участие, между тем проку от них часто бывало столько же, сколько от пня. И те, кем они были посланы, хвалят их и награждают крупнейшими должностями и иными наградами, потому что большинство этих людей уклоняется от истины, в особенности тогда, когда они видят, что из доверия к ним они могут извлечь большую пользу.

Новелла 32

Некий доминиканец, проповедовавший в одной из областей Тосканы в великом посту, видя, что никто не приходит его слушать, находит выход из положения, обещая доказать, что ростовщичество не есть грех, вследствие чего множество людей стекается к нему и оставляет других проповедников

      Гораздо лучшую басню, чем казентинские послы, сумел сочинить монах, о котором я расскажу в этой новелле.
      Один доминиканец, проповедуя по обычаю в великом посту в различных местах одной из больших областей Тосканы и видя, что к другим проповедникам, как это часто случается, стекается много народа, а к нему почти никто, сказал однажды в среду утром с кафедры: «Синьоры, я уже с давних пор вижу, что все богословы и проповедники заблуждаются в одном, а именно: они проповедуют, что давать взаймы есть ростовщичество и величайший грех и что все, кто ссужает, будут осуждены. Я же, насколько могу понять и насколько изучил дело, убедился, что давать взаймы не есть грех. И для того, чтобы вы не подумали, что я шучу или прибегаю к тонким логическим аргументам, я скажу вам прямо, что в действительности дело обстоит как раз обратно тому, о чем они всегда говорят в проповедях. И чтобы вы не подумали, что я рассказываю вам басни, так как тема эта важная, то в воскресенье утром, если у меня будет время, я скажу по этому поводу проповедь; если же у меня не будет времени, то я скажу ее в другой день, который мне подойдет, так что вы будете довольны и перестанете заблуждаться».
      Услышав это, одни стали о чем-то перешептываться, а другие что-то бурчать про себя. По окончании проповеди все выходят из церкви. Повсюду идут разговоры. Каждый думает: «Что это значит?» Заимодавцы – довольны, должники – опечалены; те, кто не давал в долг, начинают ссужать. Одни говорят: «Это достойнейший человек», другие – что он дурак. Того, чтобы можно было давать деньги в рост, не говорил еще никогда никто.
      Словом, вся округа ожидала утра воскресенья, и когда оно настало, так как прихожане всегда падки до всего нового, то все побежали занимать места, а остальным проповедникам пришлось проповедовать перед пустыми скамьями. В прежнее время слушавшие сидели у названного доминиканца так редко, что расстояние между ними было в несколько локтей; теперь же было так тесно, что люди задыхались; а это и было как раз то, чего он желал.
      Взойдя на кафедру и прочитав «Богородицу», он, чтобы не нарушить порядка проповеди, выбрал текст из Евангелия и начал: «Я скажу сперва о некоторых моральных вопросах, потом прочту евангельский рассказ на нынешний день и наконец несколько отрывков из евангелия для назидания нашего, как того требует предмет, а потом уж поговорю о ростовщичестве, как я вам это обещал». Произнося свою пространную проповедь, достопочтенный монах потратил много времени на отрывки из Евангелия; и когда дошел до той ее части, где речь шла о ростовщичестве, то время было уже позднее, а именно миновал третий час. Монах сделал это нарочно, чтобы успокоить народ. Затем он продолжал: «Синьоры, Евангелие подвело меня нынче утром: так как оно очень содержательно и скрытый смысл его глубок, как вы слышали, то я зашел настолько далеко, что нынче утром у меня не хватит времени сказать о том, что я вам обещал. Но потерпите: в следующие разы по утрам я не стану проповедовать так долго. И когда у меня будет время, я скажу вам проповедь об обещанном; я жду не дождусь случая вывести вас из вашего заблуждения».
      И, таким образом, он кормил людей обещаниями изо дня в день вплоть до следующего воскресенья, в которое народу собралось еще больше, чем в первый раз. Взойдя на кафедру и прочтя свою проповедь, он сказал: «Синьоры, я знаю, что такое множество людей находится здесь только потому, что они хотят слушать о том, о чем я несколько раз говорил вам, а именно о даче денег взаймы. Но я прошу извинения. Так как я хворал тут немного лихорадкой, то простите меня на нынешнее утро: приходите втакой-то день, и, если бог будет милостив, я скажу вам об этом проповедь».
      Так, прося извинения то по одной, то по другой причине, он заставлял людей приходить к себе в течение всего великого поста, держа их в ожидании вплоть до вербного воскресенья. В тот день он сказал: «Я столько раз уже обещал вам сказать о такой-то вещи, что нынче утром не хочу умолчать о том, что вам обещал. Вы знаете, синьоры, что милосердие угодно богу, как всякая другая добродетель, если не больше. Милосердие же есть не что иное, как помощь ближнему, а давать деньги взаймы значит – помогать. Поэтому я говорю, что давать деньги взаймы можно и что это позволено; и даже больше того: тот, кто дает взаймы, имеет заслугу перед богом. В чем же грех? Где же грех? Он в том, чтобы получать обратно следуемые деньги. А потому давать деньги взаймы и ке получать их обратно есть не только не грех, но величайшее милосердие. Например, кто-нибудь дает кому-нибудь сто флоринов и в известный срок получает сто флоринов, но не больше. Такая ссуда и получение денег позволены и очень угодны богу и были бы ему еще более угодны, если бы ради любви или милосердия деньги не получались, а оставлялись добровольно должнику. Отсюда вы, таким образом, заключаете, что ростовщичество состоит в получении большей суммы, чем данный взаймы капитал, так что грех при долговом обязательстве заключается не в ста флоринах, а в том, что возвращается сверх полученного взаймы капитала. И благодаря этому-то небольшому количеству денег пропадает милосердие, состоящее в передаче ста флоринов, а кроме того – услуга и добро, которые оказаны просившему человеку, и обращается в вещь недозволенную и обязательное возмещение. А посему, братья, в заключение я говорю и утверждаю, что давать деньги взаймы не есть грех; великий же грех в том, чтобы получать обратно свыше данной взаймы суммы. И с этим идите и ссужайте смело. Вы можете давать взаймы без всяких сомнений тем способом, о котором я говорил, но остерегайтесь получать деньги обратно; поступая так, вы будете сынами отца вашего, иже на небесах».
      После этого он сделал общую проповедь, которой не поняли и не слушали потому, что все в церкви шептались и шушукались. А кое-кто и смеялся громко, говоря: «Хорошую штуку сыграл он с нами! Весь великий пост мы приходили, чтобы послушать эту проповедь, а нынче утром пришли сюда до рассвета. Чтоб ему от меча погибнуть! Это, наверное, какой-нибудь плут».
      То тут, то там раздавался шум. Несколько дней в округе только и речи было, что о проповеди. Монах этот был, пожалуй, почтенный человек, потому что он показал или хотел показать людям, что они легкомысленны, предпочитая бегать и слушать всякий вздор и небывалые вещи, чем священное писание, а также что они охотно ходят слушать тех, кто говорит им о вещах, которые им по вкусу. На проповедь монаха побежали заимодавцы и те, кто охотно давали бы деньги взаймы; и они-то и оказались осмеянными, как того заслуживали. Хотя они и были готовы к нападкам и составили себе такое понятие, будто бог всего этого не видит и не понимает, и окрестили ростовщичество различными именами, как например уплата за просрочку платежа, лихва, рост, размен с лихвой, польза, ростовщические сделки, перекупка и многие другие, однако дела эти – величайшее заблуждение, потому что ростовщичество заключается не в названии, а в деле.

Новелла 33

Епископ Марино отлучает от церкви Дольчибене, а когда, снимая отлучение, ударяет его слишком сильно палкой, мессер Дольчибене поднимается и, примяв епископа, основательно его колотит

      Подобно тому как в прошлой новелле доминиканец поглумился над большим числом людей, так в этой мессер Дольчибене хотел несомненно отомстить одному епископу.
      Итак, когда Дольчибене прибыл в одно из владений Малатесты в Романье, некий епископ Марино, потому ли что Дольчибене совершил какой-нибудь проступок или потому, что он хотел позабавиться над ним этим путем, отлучил его от церкви или сделал вид, что отлучает. А так как названного епископа это потешало более, чем синьоров Малатеста, то он не желал снимать отлучения и заставлял его ждать, между тем Дольчибене было очень нужно вернуться во Флоренцию, и он старался добиться снятия отлучения. Случилось так, что один из синьоров, которые уговорились предварительно насчет этого между собой, сказал шуту: «Я так настроил епископа, что он снимет с тебя отлучение. Являйся завтра утром непременно в такую-то церковь, и он проделает с тобой все, что нужно».
      Шут ответил, что придет.
      Синьор, который уговорился, что епископ так ударит Дольчибене, что ему станет больно, пошел утром в ту же церковь и стал за алтарем, как будто он тут не при чем. Мессер Дольчибене явился туда же и пристроился подле синьора. В это время в одну из капелл вошел епископ и стал поджидать, что приятель подойдет к нему. Синьор сказал тогда мессеру Дольчибене: «Епископ здесь. Ступай поскорее!» Тот пошел и, приблизившись к епископу, стал на колени. Епископ, державший в руках тонкую палку, отысповедовав его, сказал: «Читай „Помилуй мя, боже, по велицей милости твоей"».
      Несколько раз повторил Дольчибене, как обычно делается, эти слова; епископ же орудовал палкой, словно расплачивался за что-то с шутом. И вот в то время как епископ произносит: «Читай „Помилуй мя, боже, по велицей милости твоей» и ударяет палкой, мессер Дольчибене вдруг подымается на ноги и, проговорив одним духом: «И по великому множеству кулачных ударов», тотчас же приминает его и начинает колотить. Отколотив епископа, как ему хотелось, он бросился за помощью к синьору, стоявшему поблизости и все видевшему.
      Когда же слуги епископа погнались за Дольчибене, чтобы схватить его, то синьор, приняв смущенный вид, сказал: «Отведите его ко мне в дом, потому что я сам накажу его за это».
      А сказал он это для того, чтобы утешить епископа и вырвать Дольчибене из его рук. Услав схваченного Дольчибене, синьор приблизился к епископу и сказал: «Ну, как обстоит дело?»
      А. епископ ответил: «Per Corpus Christi, quod cacavit eura sathana».
      Избитый таким образом, епископ вернулся в свою резиденцию; а мессер Дольчибене просидел спрятанный несколько дней у синьора. Наконец, синьор намекнул как-то епископу, что он так пытал Дольчибене на дыбе, что тот, пожалуй, никогда не будет владеть руками; Дольчибене же он велел повязать тело полотенцем и перевязать руку; епископ при виде этого как будто совсем успокоился.
      Примерно через неделю после того, когда епископу пришлось служить краткую мессу, Дольчибене, предупредив синьора, который также явился в церковь и стал в сторонке, пришел к обедне в самом начале, стал, насколько можно было, вперед и, в то время как епископ хотел принять тело Христово, заявил: «Этот человек не прочитал сегодня утром даже „Отче наш" св. Юлиана».
      Поняв, что этот дьявол в церкви, и услышав его словцо, епископ, державший в это время в руках чашу, так расхохотался, что чаша едва не выпала у него из рук. После обедни, когда мессер Дольчибене уже ушел вместе с синьором, епископ в это же самое утро простил шута и потом так с ним подружился, что почти не мог без него жить. Синьор же, видя, что дело идет так, как ему того хотелось, был очень доволен.
      Итак, одно думает лакомка, другое – трактирщик. Епископ рассчитывал поколотить, а не рассчитал, что сам получит по щекам, как вы об этом слышали. И, пожалуй, как епископа его не худо было проучить совершенно так же, как и мессера Дольчибене. Ни в шутку, ни всерьез, не следует вообще слишком огорчать грешника, когда он кается в грехах, потому что в делах священных шутить не годиться; и вот за то, что епископ распорядился палкой сверх положенной меры, он получил поделом, о чем впредь никогда больше не забывал.

Новелла 34

Феррантино дельи Ардженти из Сполето, находясь в Тоди на службе у церкви, выезжает однажды за город; затем, вернувшись в город совершенно промокший от дождя, он заезжает в один дом, где находит у огня много всякой еды и молодую девушку, и в этом доме остается целых три дня, живя в свое удовольствие

      Совершенно иначе наказал Феррантино дельи Ардженти из Сполето одного каноника в Тоди. В то время когда кардинал дель Фьеско правил Тоди от имени церкви, он держал там наемных солдат; среди них находился некто по имени Феррантино дельи Ардженти из Сполето. И я, писатель, и многие другие видели его во Флоренции в 1390 году или около того экзекутором и его легко можно было узнать по тому, что он ездил тогда на коне, на котором была пара таких огромных подпруг, что ремни их были, наверное, шириной в четверть локтя.
      Однажды, когда какой-то дворянин из Тоди захватил один из замков в Тодинской области, всем наемникам пришлось двинуться к нему на конях; между ними находился и названный Феррантино. Когда они, не будучи в состоянии овладеть замком, но причинив окружающей его местности всевозможный вред, возвращались в Тоди, полил сильнейший дождь, от которого все промокли и сильнее всех других промок Феррантино; его одежда казалась сделанной из садирланды настолько она стала гладкой и блестящей. Таким промокшим въехал он в Тоди. Сойдя с коня у домишка, который он снимал, и приказав своему пажику убрать коней на конюшне, Феррантино пошел сам искать по дому огня или дров, чтобы развести его; но ничего путного не нашел, потому что был бедным скудьере и дом его походил на аббатство Спаццавенто.
      Убедившись в этом и чувствуя себя насквозь промокшим и промерзшим, он сказал себе: «В таком виде нельзя оставаться». Выйдя тотчас же из дома, он принялся ходить по чужим домам, заглядывая из двери в дверь, подымаясь по лестницам, и приставая с расспросами, нет ли где-нибудь огня, чтобы обсушиться. Переходя, таким образом, из дома в дом, он очутился случайно перед дверью дома, войдя в который и поднявшись по лестнице, он оказался в кухне, где был разведен большой огонь; на нем стояло два полных горшка, над ними – вертел с каплунами и куропатками, а подле огня – служанка, очень красивая и молодая, которая поворачивала вертел с жарким. Она была родом из Перуджи и звалась Катариной. Увидев внезапно вошедшего в кухню Феррантино, она обомлела и спросила: «Чего тебе надо?»
      Феррантино ответил: «Я вернулся только что оттуда-то и совершенно промок, как ты видишь. У меня в доме нет огня, а ждать я не мог, потому что умер бы. Пожалуйста, позволь мне обсушиться, и тогда я уйду».
      Служанка сказала: «Ну, обсушивайся скорей, и ступай с богом; ведь если мессер Франческо вернется – а у него сегодня за ужином будет много гостей, – то это ему не понравится, и он надает мне хороших тумаков».
      Феррантино сказал: «Хорошо. А кто этот мессер Франческо?»
      Она ответила: «Это мессер Франческо из Нарни; он здешний каноник и живет в этом доме».
      Феррантино сказал тогда ей: «Я его лучший друг» (а он его и не знавал).
      Служанка стала просить его: «Ну, торопись, а то я все-таки как на угольях».
      Феррантино стал ее успокаивать: «Не бойся: я скоро обсохну».
      Тем временем вернулся мессер Франческо, прошел на кухню, чтобы посмотреть, как идет стряпня, и, увидев там обсушивающегося Феррантино, спросил его: «Что ты тут делаешь? Кто это?»
      Феррантино спросил в свою очередь: «Кто я такой? Как так?»
      Мессер Франческо сказал тогда: «Чтоб тебе бог напасть послал! Ты, вероятно, воришка, что ходишь по чужим домам. Сейчас же убирайся вон из моего дома!»
      Феррантино ответил на это: «О Pater reverende, patientia vestra, пока я не обсохну».
      Каноник возмутился: – «Какой там Pater merdende»? Говорю тебе: убирайся из дома подобру-поздорову».
      Феррантино же стоит на своем и продолжает: «Я обсыхаю как следует».
      – «А я говорю тебе, чтобы ты вышел из дома, иначе я подам на тебя как на вора».
      Феррантино отвечает на это: «О prete Dei, miserere mei», и не трогается с места.
      Тогда, видя, что он не уходит, мессер Франческо приносит шпагу и говорит: «Клянусь телом господним, мы посмотрим, останешься ли ты у меня в доме назло», и бросается со шпагой на Феррантино.
      Увидев это, Феррантино встает и хватается за свою шпагу, говоря: «Von truffemini», и, выхватив шпагу из ножен, он наступает на каноника, пока не заставляет его отступить в залу; Феррантино следует за ним, и, таким образом, оба оказываются в зале, продолжая биться, но в то же время, не касаясь друг друга.
      Когда мессер Франческо видит, что ему не выгнать Феррантино из дома даже со шпагой в руках и что Феррантино продолжает грозить ему своею, он говорит: «Клянусь телом господним, я пойду сейчас же жаловаться на тебя кардиналу».
      Феррантино отвечает на это: «И я пойду тоже».
      – «Идем, идем!»
      Когда они вдвоем спустились с лестницы и подошли к двери, мессер Франческо говорит Феррантино: «Проходи вперед!»
      А Феррантино отвечает: «Я не пойду впереди вас, потому что вы – служитель Христа».
      И он так его убеждал, что мессер Франческо вышел первым.
      Как только каноник вышел, Феррантино толкнул входную дверь и запер ее на ключ. Поднявшись наверх, он сбросил с лестницы вниз все домашние вещи, какие были под рукою, чтобы хорошенько припереть дверь изнутри. При этом он так завалил всю лестницу, что двое носильщиков не смогли бы очистить ее за целый день. Благодаря этому он укрепился настолько, что, как бы ни толкать дверь снаружи, ее нельзя было открыть никоим образом. Видя, что доступ в дом с улицы ему закрыт, каноник решил, что очутился в плохом положении, поняв, что и сырым, и жареным мясом владеет теперь неизвестно кто. Стоя на улице, он очень любезно начинает просить, чтобы ему открыли.
      Но Феррантино подходит к окну и говорит: «Ступай себе с богом подобру-поздорову».
      – «Ах, открой», – говорит каноник.
      А Феррантино отвечает: «Я открываю», и открывал рот.
      Видя, что он лишен дома и своих вещей, а сверх того осмеян, каноник отправился к кардиналу и там пожаловался на случившееся.
      Тем временем наступает час ужина. Являются гости, которые должны бы ужинать с каноником, и стучатся в дверь. Феррантино подходит к окну: «Что вам нужно?»
      – «Мы пришли поужинать с мессером Франческо».
      Феррантино говорит им: «Вы ошиблись дверью; здесь нет ни мессера Франческо, ни мессера Тедеско».
      Гости стоят некоторое время как бы в недоумении, но затем возвращаются все-таки снова и опять стучат в дверь. Феррантино вторично подходит к окну: «Я вам сказал, что он не живет здесь; сколько раз мне повторять вам это? Если вы не уйдете я плесну вам на голову что-то такое, что навоняет, и было бы для вас лучше, если бы вы совсем сюда не приходили». И он начинает бросать изнутри в дверь камни, чтобы наделать побольше шума.
      Словом гости подобру да поздорову пошли ужинать к себе домой, где поесть им пришлось плохо. Каноник же, который пошел жаловаться к кардиналу и приготовил такой хороший ужин, должен был раздобывать себе другой ужин и другое пристанище. Не помогло и то, что кардинал послал человека сказать, чтобы Феррантино вышел из названного дома: как только кто-нибудь начинал стучаться в наружную дверь, подле него падал большой камень, и потому каждый обращался сейчас же вспять.
      Когда все бывшие вне дома поустали, Феррантино говорит Катарине: «Давай-ка, поужинаем: я теперь обсох».
      Катарина отвечала ему: «Ты бы лучше открыл дверь тому, чей это дом, и пошел к себе».
      Феррантино говорит ей: «Это мой дом; этот ужин приготовил для меня нынче вечером милосердный бог. Неужели ты хочешь, чтобы я отказался от дара, который послал мне такой синьор? Ты совершила смертный грех уже тем только, что это сказала».
      Напрасно она гнала его; волей-неволей пришлось ей, в конце концов, подать на стол приготовленные блюда и самой сесть с Феррантино. Поужинали они оба очень хорошо. Затем, когда остатки блюд были прибраны, Феррантино спросил ее: «Где здесь спальня? Пойдем спать».
      Катарина говорит ему: – «Ты обсох, наелся досыта, а теперь хочешь спать? Неладно ты поступаешь!»
      Феррантино отвечает ей: «Ах, Катарина, что бы сказала ты мне, если бы я своим приходом ухудшил твое положение? Я застал тебя стряпающею для других, как служанку, а обошелся с тобой, как с дамой. И если бы мессер Франческо и его гости вернулись сюда к ужину, твоя доля оказалась бы очень тощей, между тем как благодаря мне она выросла больше чем вдвое, и ты заслужила рай, потому что помогла мне, который был совершенно промокшим и голодным».
      Катарина отвечает ему: «Ты человек не благородного происхождения, так как иначе не делал бы таких вещей».
      Феррантино говорит ей: «Я – человек благородного происхождения, и даже граф, не то, что те, кто должны были здесь ужинать. И так как ты сделала доброе дело, то пойдем теперь спать».
      Катарина упиралась, но, в конце концов, все же улеглась с Феррантино, на той даже кровати, на которой она спала с каноником. Так всю ночь и обсушивался подле нее Феррантино, а встав поутру, оставался в этом доме до тех пор, пока хватило приготовленных блюд, что продолжалось больше трех дней. Тем временем мессер Франческо бродил по Тоди, поглядывая иногда издали в сторону своего дома, как человек спятивший с ума, и время от времени подсылал посмотреть, не вышел ли из дома Феррантино. Если же кто-нибудь подходил к дому каноника, то из окон в него летели камни. В конце концов, когда все кушанья были съедены, Феррантино вышел из дома через заднюю дверь, потому что выбраться через ту, которая вела на улицу, было невозможно из-за выброшенного на лестницу множества домашних вещей; выйдя, он отправился в свой бедный и плохо обставленный дом, где его паж и два коня за это время плохо кормились; тут он раскаялся.
      Мессер Франческо вернулся в свой дом через заднюю дверь, и ему пришлось вместо ужина порядком повозиться и заняться починкою многих поврежденных вещей. Катарина же намекнула ему на то, что она все время сопротивлялась и защищалась от Феррантино и что ему ничего не удалось от нее добиться. Затем, по жалобе каноника, кардинал послал за истцом и ответчиком и предложил Феррантино оправдаться от обвинения, которое было против него возбуждено. В оправдание свое Феррантино сказал: «Мессер кардинал, вы проповедуете нам постоянно, что мы должны быть милосердны в отношении ближнего. Однажды, возвращаясь с похода совершенно промокший и будучи еле живым, я не нашел у себя в доме ни огня, ни чего-либо другого нужного, а умирать мне не хотелось. По воле божьей попал я в дом достопочтенного духовного лица, которое присутствует здесь, и, найдя там пылавший огонь, а на нем горшки и жаркое, я стал обсушиваться у огня, не беспокоя никого и никому не досаждая. Этот человек явился туда и стал говорить мне грубости и требовать, чтобы я вышел из дома. Я продолжал просить его добром, чтобы он позволил мне обсушиться, но ничто не помогло; он бросился на меня со шпагой в руке, стараясь убить меня. Чтобы не быть убитым, я схватил свою шпагу, дабы защититься от нападавшего и выйти в наружную дверь. Когда же он вышел на улицу, чтобы действовать свободнее и убить меня, лишь только я выйду из двери, я заперся изнутри, оставив его на улице, исключительно из страха смерти. Так просидел я, этого страха ради, бог знает в каком положении, до сегодняшнего дня. Если вы хотите осудить меня, то знайте, что виноват он. Я от этого ничего не потеряю; я могу уйти и оставаться в своем доме: из него я не выйду, потому что не знаю чего бы ради мне выходить; ведь что касается меня, то я считаю себя обиженным им».
      Выслушав это, кардинал отозвал каноника в сторону и сказал ему: «Что ты хочешь сделать? Ты видишь, что он говорит? Ты понимаешь, конечно, кто он такой. Я полагаю, что вам обоим лучше помириться, чем тебе препираться с таким человеком, подобно наемному солдату». Каноник согласился с этим.
      Подобным же образом отозвал в сторону кардинал и Феррантино и склонил и его пойти на мировую; однако дело не обошлось без того, что каноник долгое время косо смотрел на Феррантино.
      Таким образом, обсохнув, наевшись досыта за три дня и получив от любовницы каноника то удовольствие, какого он добивался, Феррантино обрел полный мир. И я хотел бы, чтобы такой же мир обрели все миряне или светские люди, живя в неге и излишествах клериков, и чтобы с яствами их, пирами и любовницами случалось всегда то же самое, что случилось с этим благородным каноником, ибо под почтенным обликом святости они предаются порокам обжорства, сластолюбия и другим, вволю, без всякого удержу.

Новелла 35

Один клерик, не знающий no – латыни, хочет при поддержке кардинала, у которого он служит, ходатайствовать перед папой Бонифацием о бенефиции, объясняя при этом, что такое слово terribile

      И для того, чтобы показать хорошенько, как значительная часть клериков получают бенефиции, не будучи ни учеными, ни скромными, я расскажу здесь небольшую новеллу, которую ты, читатель, вероятно, хорошо знаешь.
      Во времена папы Бонифация у одного из его кардиналов состоял прислужником некий попик, который не то что не знал по-латыни, но едва умел читать. Желая вывести его в люди, названный кардинал велел ему написать прошение, чтобы исходатайствовать у святого отца какой-нибудь бенефиций. И, зная хорошо неотесанность нашего попика, он сказал ему: «Поди сюда. Я велел тебе написать прошение и хочу, чтобы ты передал его святому отцу, и сам сведу тебя к нему. Ступай смело, хотя он и спросит тебя кое-что по-латыни. Если ты сам сумеешь ответить на то, о чем он спросит, отвечай и не бойся; если же не поймешь вопроса и не сумеешь ответить, то взгляни на меня – я буду стоять подле папы и подам тебе знак насчет того, что ты должен говорить, так что ты меня сможешь понять. И как ты поймешь меня, так и отвечай».
      Попик, который сумел бы лучше съесть чашку бобов, сказал: «Я сделаю так».
      Кардинал составил прошение, передал его попику, привел его к папе и представил его святейшеству. Бросившись на колени, попик подал ему прошение. Кардинал стал подле папы и повернулся к попику только для того, чтобы подать ему знак насчет того, что ему следует говорить, если понадобится. Когда папа принял прошение, он его прочел; и, взглянув на названного клерика и соображая о том, что бы это был за человек, спросил его: «Quid est Terribilis?»
      Услышав это столь страшное слово и не зная что ответить, клерик смотрел на кардинала, который двигал рукой, как делают, когда кадят кадилом. И клерик, подумав над знаком, который ему подавали, сказал развязно: «Это то, что у осла, когда оно напряжено, святой отец».
      Услышав это, папа как будто сказал: «Он ответил, как мог. И что может быть страшнее этой вещи?» И сказал: «Fiat, fiat», и, обратившись к кардиналу, промолвил со смехом: «Уводи его; fiat, fiat».
      Так и было сделано.
      Как невежественен был этот попик, не поразмысливший о том, что и перед кем он говорит, давая свое объяснение! И за это он получил бенефиций! А ведь, если бы он знал что-нибудь, то, может быть, и не получил бы ничего. И, быть может, именно это невежество было причиной достижения им более высокого сана, как это часто случается со многими. В чьи только руки не попадает господь наш, у кого разума меньше, нежели у бессмысленных животных!

Новелла 36

Трое флорентийцев, каждый сам по себе, бегут к приорам с новыми донесениями относительно войны между флорентийцами и пизанцами и рассказывают, что видели вещи, к которым они не подходили и за сто миль, а кроме того, еще говорят, что сделали нечто и сами не знают что

      Трое флорентийцев в этой новелле знали еще меньше о том, что говорили, нежели попик в предыдущей.
      Во время последней войны флорентийцев с пизанцами, когда англичане, державшие сторону пизанцев, направились к флорентийским владениям, некто Джеппо Каниджани, находившийся в ту пору в своем имении в Сан-Кашано, напуганный шумом воды или ветра, какой бывает в плохую погоду, решил, что это может быть шум от неприятельского войска и что ему следует донести об этом флорентийской синьории, чтобы заслужить ее милость. Поэтому, сев на коня, он во весь опор помчался е город и прискакал во дворец приоров. Войдя к синьорам, он сказал, что приехал из Сан-Кашано и что враги со страшным шумом подвигаются к Флоренции.