Скарамуш - Врата судьбы

Капитана Гейнора не было вчера вечером в Челси. Мне говорили, что идентифицировать его с капитаном Дженкином невозможно, хоть вы и утверждали обратное. Вчера мне вполне убедительно это доказали, но я, поддавшись вашим уговорам, упорствовал и тем дал возможность самодовольному хлыщу Темплтону высмеять меня сегодня утром. Так вот, правительство его величества, милорд, платит вам не за выдумки, — продолжал он безжалостно, — а за предельно точно выверенные сведения.

— И вы их получили, — сказал Понсфорт тусклым голосом.

Государственный муж нетерпеливо постучал по столу костяшками пальцев:

— В данном случае — нет.

— В данном случае — больше, чем нужно, — настаивал Понсфорт. — Какая мне корысть клеветать на невинного человека? Стоит ему получить слово, он тотчас докажет свою невиновность.

— Тем не менее случай с капитаном Гейнором яркий тому пример.

— Это только так кажется. Он увертлив, как дьявол. Лорд Картерет пропустил это заявление мимо ушей.

Он сообщил Понсфорту, где и как провел прошлую ночь капитан Гейнор. Понсфорт слушал его со вниманием.

— В котором часу его подобрал сторож? — спросил милорд.

— Мне доложили — когда стемнело.

— Стало быть, примерно в половине десятого. А когда были произведены аресты в Челси?

— Ну, около девяти. Вряд ли он успел побывать и тут я там и в промежутке напиться до бесчувствия. К тому же с какой стати ему понадобилось в тюрьму?

— Для того чтобы получить алиби [Алиби — нахождение обвиняемого в момент, когда совершалось преступление, в другом месте, которое считается доказательством непричастности данного лица к преступлению]. А был ли он пьян на самом деле?

— Так утверждает сторож. — Лорд Картерет нетерпеливо пожал плечами. — Им лучше знать, да и Темплтон клянется, что от капитана до сих пор несет бренди.

— Как бы то ни было, он и есть капитан Дженкин, и я готов поклясться, что он присутствовал на сборище в Челси.

— Если бы его арестовали вместе с другими, я признал бы неоспоримым тот факт, что капитан Гейнор — агент Претендента, и мы бы с ним расправились. Но в нынешней ситуации я вынужден, да, вынужден поверить в правоту Темплтона, в то, что...

— Он и есть капитан Дженкин, милорд, — стоял на своем Понсфорт.

— Ну что вы твердите одно и то же! — вскинулся Картерет. — Мне бы хотелось получить от вас побольше доказательств и поменьше голословных утверждений. Мы не можем, поверив вам на слово, повесить человека. Суд охотно поверит кому угодно, но не осведомителю. Вы поняли меня?

Министр прочел ответ на лице Понсфорта.

— Вы меня оскорбляете, милорд! — возмутился осведомитель.

— Я называю вещи своими именами, — холодно ответил министр, глядя на него в упор.

Понсфорту пришлось проглотить и второе оскорбление как заслуженную и неизбежную расплату.

— Всего доброго, ваша светлость, — выдавил из себя Понсфорт и, едва кивнув, поспешил к двери. Вдруг, осененный какой-то мыслью, он обернулся к министру: — Вы, кажется, сказали, что судьей, разбиравшим дело капитана Гейнора в Вестминстере, был сэр Генри Треш?

— Именно так, — отвечал министр. — Если сумеете подкрепить свои слова доказательствами, приходите.

Разъяренный виконт толкнул лакея, попавшегося ему на пути, и тем чуть умерил душившую его злобу. Он тут же отправился к судье, назвавшись другом капитана Гейнора, только что узнавшим про его арест. Сэр Генри сообщил ему, что капитан уже на свободе, виконт продолжал выпытывать подробности, и в ходе разговора Фортуна самым неожиданным образом проявила благосклонность к его светлости. Выяснилось, что прошлым вечером, когда производился арест заговорщиков, сэр Генри находился в гостинице «На краю света».

То, что поведал виконту судья, тем же вечером рассказал своему кузену сэру Ричарду помощник министра мистер Темплтон.

— Как ты полагаешь, что теперь лорд Картерет думает о твоем друге капитане Гейноре? — спросил помощник министра.

— Его все еще занимает это дело? — удивился сэр Ричард.

— О, у него это навязчивая идея — навязчивая идея! Просто невероятно, как он самодоволен и глуп! Невероятно! Да и сама история покажется в высшей степени неправдоподобной любому, кто не утратил до конца чувство юмора. Впрочем, послушай сам. Неведомо каким образом сэра Генри Треша занесло в гостиницу «На краю света» в то время, как там производились аресты. Он спокойно попивает вино с приятелем, как вдруг начинается суматоха. Сэр Генри тотчас поднимается в номер, где находилась его жена, и обнаруживает, что дверь заперта. Ему показалось, что он слышит в комнате голоса. Он снова стучит, и после некоторого промедления рогоносца впускают. Он требует от жены объяснения, почему она не сразу открыла дверь и что ее так взволновало. Наконец она признается, что какой-то незнакомый джентльмен вошел в номер, запер дверь, а потом выпрыгнул из окна. Сэр Генри, преданный муж, верит жене безоговорочно и тут же заключает, что этот человек — один из якобитов, избежавший ареста. Сегодня эту историю услышал лорд Картерет и решил — ушам своим не поверишь! — что наконец-то получил объяснение, почему капитана Дженкина не схватили вместе с другими заговорщиками. Остановись он на этом, я бы еще допустил, что он сохранил остатки здравого смысла. Но капитан Дженкин тут же превращается у него в капитана Гейнора — вопреки алиби, рекомендациям и всему прочему. А теперь я спрашиваю, Толлемах: ну, что сказать такому человеку?

— «Боже, спаси Англию», полагаю, — ответил сэр Ричард.

— Но самое скверное — он угрожает, говорит, что ордер на арест капитана Дженкина действителен для ареста капитана Гейнора.

— Он что — умом тронулся?

— Увы, тронулся! — мистер Темплтон покачал толовой. — И года не пройдет, как он окажется в Бедламе. Но я умываю руки. Я его предупреждал. Если он зайдет слишком далеко, пусть отвечает за последствия своей головой. Я же приму меры, чтобы не пострадала моя. Я извещу широкую общественность, что, по крайней мере, эта ошибка не на моей совести, ибо я сделал все, что в моих силах, чтобы ее избежать. А потом, когда его светлость станет посмешищем для всей страны и его законно сочтут паникером, которому повсюду мерещатся якобитские агенты, мы еще посмотрим, мы еще посмотрим...

Мистер Темплтон потирал руки, глаза сто горели: он явственно видел, как власть после позорного падения его начальника переходит к нему, более способному государственному деятелю.

Глава XII

ТОРЖЕСТВО ПРИРОДЫ

Наутро капитан Гейнор занялся приготовлением к отъезду из Англии. Вернувшись в Монастырскую ограду, он узнал, что его разыскивал некий посыльный, и понял, что был на волосок от гибели. На какое-то время он получил, благодаря стараниям мистера Темплтона и собственной сообразительности, временную передышку и намеревался использовать ее, чтобы свести счеты с лордом Понсфортом. Капитан Гейнор почитал это священным долгом и не мог покинуть Англию, не выполнив его. В его планы входило вернуться в Лондон, в тот же день разыскать его светлость, и где бы ни довелось им встретиться, навязать ему ссору и потребовать немедленного удовлетворения. Пожалуй, лишь такой исход дела объяснит мистеру Темплтону последующее бегство капитана из Англии. Ему не хотелось причинять помощнику министра неприятности, ведь тот проявил к нему истинно дружеское расположение.

С утра капитан поручил своему слуге Фишеру собрать немногочисленный багаж и объявил ему, что обстоятельства складываются таким образом, что в Лондоне слуга ему больше не понадобится. За неделю службы у капитана Гейнора Фишер оценил его доброту и заботливость, к тому же магнетизм сильной натуры невольно притягивал его к новому хозяину. Он был сильно огорчен, что от его услуг отказываются, и стал доискиваться причин такого решения.

— Прошу прощения, сэр, — начал он, — но думаю, что у вашей чести нет оснований быть недовольным мною. Я старался изо всех сил, но у меня не было возможности...

— Не в том дело, — перебил капитан, положив руку на плечо щупленькому Фишеру и приветливо глядя ему в лицо. — Ты сослужил мне добрую службу. Мне искренне жаль расставаться с тобой, но, — прошу не злоупотребить моим доверием, — мне предстоит свести кое с кем счеты.

— О, сэр! — с пониманием воскликнул слуга, и капитан был тронут выражением искреннего сочувствия в его проницательных глазах.

— При одном исходе дела, Фишер, — продолжал Гейнор, — слуги мне больше не понадобятся. При другом, — а я на него очень надеюсь, — мне придется бежать из страны, и я не смогу взять тебя с собой.

— Но почему, сэр? — воскликнул слуга. — Мне приходилось путешествовать и раньше. Я побывал во Франции и в Италии, когда имел честь служить у его светлости сэра Уортона. Я знаю тамошние обычаи. Я...

— Нисколько в этом не сомневаюсь, друг мой, — прервал слугу капитан. — Но существуют причины, по которым я никак не могу взять тебя с собой, и ты, пожалуйста, не настаивай.

— Да смею ли я, сэр?..

— Тогда на этом и закончим разговор, мне очень жаль расставаться с тобой, Фишер.

— И мне тоже, сэр, — с неподдельным огорчением признался Фишер.

— Спасибо, Фишер!

— Благодарю вас, сэр!

Капитан спустился вниз. Он был растроган дружеской преданностью слуги, но на душе у него стало еще тяжелее. Его не покидало чувство нависшей над ним опасности, порожденное, несомненно, предстоящей разлукой с той, которая, казалось, стала частью его самого — лучшей частью. И вот сегодня он уезжает и должен ее покинуть.

Капитана беспокоило и долгое отсутствие сэра Джона Кинастона. Пришло известие, что брат сэра Джона уже вне опасности, и баронет возвращается завтра утром. Капитан Гейнор не решился отложить свой отъезд, ему следовало как-то объяснить его поспешность. Более того, он должен был известить сэра Джона о событиях последних дней, предупредить об угрозе. Но как это осуществить? Написать письмо он не мог: письма опасны, они частенько попадают в чужие руки, и изложи он свое сообщение на бумаге, она превратится в смертельно опасную улику против сэра Джона. И тогда капитан пришел к такому решению: он передаст сэру Джону устное сообщение через Эвелин, разумея при этом, конечно, Дамарис.

Потом капитан подумал, что сэр Джон, возможно, предпочел бы держать дочь, как и остальных домочадцев, в неведении относительно своих связей с якобитами. Но выбора у капитана не было, и он предпочел меньшее из двух зол. К тому же он распознал в милой девушке замечательные свойства ума и сердца, и ему было легко довериться ей. А сообщение можно передать в такой форме, что дочь не заподозрит сэра Джона в тесной связи с якобитами. Приняв наконец решение, Гейнор отправился на поиски мисс Кинастон.

Слуга сказал капитану, что мисс Кинастон — в гостиной у ее светлости. Капитан Гейнор, как и следовало ожидать, увидел в гостиной леди Кинастон Эвелин. Его встретили очень приветливо. Капитан Гейнор не решился спросить о девушке, которую искал, впрочем, и спрашивать не пришлось: мельком глянув в окно, он увидел ее в саду. Как бы ни хотелось Гейнору поскорее увидеть ее, пришлось, соблюдая правила приличия, задержаться для обмена любезностями с хозяйкой. Когда он вошел, леди Кинастон внимательно читала вчерашнюю газету и, очевидно, сразу не найдя подходящей темы для разговора, завела речь о прочитанном.

— Сэр, доходили ли до вас слухи об этих мошенниках якобитах, угрожающих миру и спокойствию в стране? — спросила леди Кинастон, почти буквально процитировав газету.

— Да, кое-что я слышал, мадам, — небрежно ответил Гейнор.

— О, да вы относитесь к этому делу весьма несерьезно.

— А разве оно серьезно, мадам?

— И вы еще сомневаетесь? Да пресловутый капитан Дженкин уже в Англии!

— Да ну? Это, конечно, слухи.

— О нет, сэр, не слухи, а официальное сообщение.

— А это одно и то же, дорогая мама, — сказала Эвелин, стоявшая у окна. — Надеюсь, его не схватят, — она вздохнула, сочувствуя неизвестному храбрецу.

— Ты надеешься, что его не схватят, Эвелин! — ее светлость была вне себя от гнева. — Да он же опасный, злокозненный бунтарь! И его поймают, можешь не сомневаться!

— Как сказать... — усомнился капитан.

— Почитайте сами! — леди Кинастон протянула капитану газету.

Гейнор взял ее. Леди Кинастон указала, что следует прочесть, но в этом не было необходимости: сразу бросалось в глаза набранное жирным шрифтом объявление в конце второй колонки:

«ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ СООБЩЕНИЕ

Правительству его величества известно, что злокозненный бунтарь и якобитский шпион капитан Дженкин в настоящее время находится в Англии. Министр его величества заявляет, что каждый, кто передаст сведения, способствующие поимке и задержанию вышеупомянутого мятежника, получит из казны его величества вознаграждение в сумме одна тысяча двести гиней».

— Судя по всему, цена за его голову растет, — заметил капитан, возвращая газету ее светлости. — Бедняга! — добавил он и вскоре под благовидным предлогом покинул гостиную и поспешил в сад к Дамарис.

— Мадемуазель! — капитан склонился перед девушкой в глубоком поклоне. — Увы, я пришел попрощаться с вами, но перед отъездом мне хотелось бы поверить вам нечто конфиденциальное, если вы удостоите меня такой чести.

Дамарис вспыхнула и тут же побледнела, потупив карие глаза. Рука ее, потянувшаяся к розе, дрогнула. Капитан Гейнор вдруг понял, что она неправильно истолковала его слова и невольно выдала свои чувства, и эта мысль кинжалом пронзила его сердце.

— Слушаю вас, капитан, — еле слышно проговорила Дамарис.

Какое-то мгновение он колебался, потом сдавленным голосом сказал:

— Не угодно ли вам прогуляться по саду? Дамарис не возражала. Они свернули в молодой ельник, прошли по мосту и оказались на главной аллее сада, не сказав за все это время ни слова друг другу. Молчаливое единение их душ радовало Дамарис и повергало в отчаяние капитана.

Дамарис, как ей казалось, понимала, почему капитан привел ее в сад. Она помнила, что он назвал сад зачарованным уголком, где человек должен проститься с честолюбивыми помыслами и побороть в себе тщеславие. Именно здесь они впервые обменялись незначащими фразами. Здесь, под яблоней они и встретились. Здесь он впервые рассказал о себе. Честность и прямота капитана Гейнора восхитили Дамарис, и она не придала значения его заверениям, что ему чужды высокие идеалы. Желание капитана объясниться с ней там, где они встретились впервые, глубоко тронуло Дамарис. В зачарованном саду капитан Гейнор, ничего не приукрашивая, рассказал о себе, а теперь хочет поверить ей одной свою тайну.

Дамарис с радостью пошла за ним в сад, как пошла бы на край света, позови он ее — ведь она уже отдала ему свое сердце. Сейчас она благодарила судьбу за уговор с Эвелин. Для капитана Гейнора она не Дамарис Холлинстоун, богатая наследница. Как приятно и утешительно сознавать, что желанна ты сама, а не твое наследство! И хорошо, что она богата, а капитан Гейнор беден. Какое счастье, что ей даровано благо дающего! Дамарис принадлежала к бескорыстным натурам, готовым все отдать любимому. Она знала, что хороша собой, и это наполняло ее радостью: красота — тоже дар любимому.

Дамарис шла рядом со своим избранником, точно во сне, счастливом сне, который сбылся. Но почему он молчит? Бедный влюбленный, он не решается открыть ей свое сердце. Неужто он в ней сомневается? Видит Бог, сомнения неуместны! Дамарис искоса взглянула на капитана и отметила, что у него изнуренный вид, а лоб нахмурен. Бедняга, зачем он так терзает себя? С каким радостным нетерпением Дамарис ждала его признания! Если бы он знал, что ее ответ сразу рассеет все его опасения, разгладит морщины на челе. И вместе с тем он был еще милей Дамарис за милую робость, столь неожиданную в таком смелом и бесстрашном человеке.

Наконец капитан Гейнор заговорил тихим, спокойным голосом, и первые же его слова пробудили ее от сладостных грез. Дамарис оцепенела.

— Я хотел бы поговорить с вами о сэре Джоне, — начал он. — Я должен сообщить сэру Джону нечто чрезвычайно важное. Моя ответственность так велика, что я не решаюсь обратиться к нему с письмом: не дай Бог, оно попадет в руки тех, кто использует его во зло сэру Джону.

Не видя ничего вокруг, Дамарис шла рядом с капитаном. Лицо ее было мертвенно бледно, глаза расширились и будто потемнели, губы дрожали. Она задыхалась. Но капитан не заметил перемены: он смотрел в сторону, на залитый солнцем луг.

Молча они подошли к розарию за живой изгородью из самшита. Капитан отступил, пропуская даму вперед, потом вошел в розарий, где, будто пламя на снегу, алели красные розы на фоне белых.

— Передайте сэру Джону, мадемуазель, что я безмерно огорчен, что не могу дождаться его возвращения и уезжаю, не простившись с ним. Я не вправе откладывать своего отъезда: с каждым днем промедления тень виселицы все отчетливей нависает надо мной.

Страшный образ вывел Дамарис из оцепенения.

— Виселица? — воскликнула она, и ужас исказил ее прелестное лицо. — Вы в опасности!

Капитан Гейнор намеренно не щадил девушку, уповая на ее понимание. Он обращался не только к сэру Джону, но и к ней, косвенно объясняя несвоевременность признания, которого она так ждала. При виде ее тревоги душа его чуть не разорвалась от боли. Но, верный долгу чести, он ничем не выдал своей душевной муки. Каждый нерв, каждая частичка его плоти настоятельно требовали, чтобы он заключил девушку в объятия, назвал ее, уже послушную его воле, своей. Но спокойный холодный голос чести остерег капитана от вероломства ветреницы-природы, ничего не желающей знать ни о чести, ни о других человеческих установлениях.

Каким же негодяем надо быть, напоминала честь, чтобы отплатить сэру Джону злом за любовь и добрые дела, обмануть его доверие, похитив его единственную дочь, чтобы обречь ее на злоключения и странствия! Если бы сэр Джон был здесь, все могло бы сложиться иначе. Капитан Гейнор честно рассказал бы сэру Джону, что у него на сердце, и ждал бы решения баронета. Без согласия баронета, — а капитан Гейнор полагал, что баронет навряд ли одобрит его намерения, — он не смеет говорить с его дочерью о любви, переполняющей его сердце. Тянуть время до возвращения сэра Джона капитан не мог не только из-за угрожавшей ему опасности, — он достойно встретил бы любую опасность, — само его пребывание в Англии подвергало риску жизнь арестованных якобитов. Если его не поймают, им не смогут предъявить обвинение, стало быть, надо немедленно покинуть страну. Голос чести звучал так отчетливо и ясно, что истолковать его иначе было невозможно. Он приказывал капитану молчать о своих чувствах и поскорее покинуть страну.

Твердый взгляд говорил о принятом решении. Когда Дамарис встревожилась из-за угрожающей ему опасности, капитан лишь усмехнулся.

— Опасность сведется к нулю, — сказал он, — если я уеду немедленно. Речь идет не только о моей безопасности, но и о безопасности тех, кто окажется замешанным в деле в случае моего ареста. Прошу вас, запомните мои слова и передайте их сэру Джону. И еще: почти все близкие друзья его светлости содержатся в предварительном заключении. Серьезного обвинения им не могут предъявить. Что касается меня, я вынужден отказаться от своей миссии. Я не еду в Рочестер, ничего не предпринимаю и как можно скорее возвращаюсь в Рим. Вот, пожалуй, и все. Выводы он сделает сам. Скажите сэру Джону, что выписан ордер на мой арест, хотя и не на мое имя: правительство пока не уверено, что я и человек, которого оно разыскивает, одно и то же лицо. Пока они окончательно уверятся в этом, я буду далеко. Пусть сэр Джон не беспокоится: я хорошо продумал дальнейшие ходы. К тому же у меня есть друг при дворе, на которого я могу положиться. Передайте все это его светлости, мадемуазель, — продолжал капитан, старательно избегая взгляда Дамарис, — скажите, что я предан ему всей душой. Сэр Джон поймет, чем вызван мой поспешный отъезд и как ему защитить себя от наветов, если все же будет доказана моя идентичность с тем, кого разыскивают.

— Я все запомню, — сказала Дамарис, каждое слово врезалось ей в память, — я все передам сэру Джону, но вы, сэр, обманули меня!

Голос ее дрожал, и слова явно противоречили тону, каким они были сказаны.

— Я обманул вас? — спросил капитан и заглянул ей в глаза.

— Вы представили себя авантюристом, солдатом удачи, наемником, отдающим свою шпагу тому, кто больше заплатит...

— Я был и есть авантюрист, солдат удачи и наемник, и я не прибегал к обману.

— Вы и сейчас к нему прибегаете, — сказала Дамарис, и ее гордость за избранника ее сердца увеличилась тысячекратно. — Вы только что говорили о своей миссии и возвращении в Рим. Вы якобит, вы подвергаете свою жизнь опасности ради идеала. Из ваших слов явствует, что вам грозит виселица, а вы еще называете себя наемником и провоцируете мое презрение, — ласково закончила она.

Капитан вздрогнул, посмотрел на Дамарис, потом перевел взгляд на пламенеющие розы. Первым порывом его было заявить, что он и на королевской службе оставался наемником, ибо все, что он делал, оплачивалось золотом. Сначала его остановила ложь, заключавшаяся в подобном утверждении, затем мысль о том, что ложь не сослужит ему сейчас добрую службу. Он завоевал любовь девушки: каждое ее слово, каждый взгляд говорили о любви. Так стоит ли и дальше вести жестокую, ненавистную ему самому игру — притворяться равнодушным? Ведь игра эта ничего, кроме душевных ран, не принесет. Не лучше ли и ему проявить наконец истинные чувства? Пусть она узнает, что он невольно оказался не только победителем, но и побежденным, пусть узнает о его любви. Может быть, когда-нибудь... Нет, пожалуй, в мечтах он слишком далеко себя завлек. Если бы он мог открыться ей, не произнося слов признания! Слова сразу же разобьют бастионы, воздвигнутые честью.

— Вы правы, — мягко сказал капитан. — Простите меня.

— Простить? — Дамарис удивленно приподняла брови. — Простить за благородство, которое я сочла низостью?

— Нет, за недостойный обман.

— А почему вы к нему прибегли?

Между ними с удивительной, пугавшей Дамарис быстротой устанавливались доверительные отношения.

— Хотел быть последовательным. Узнай кто-нибудь мою тайну, она сделалась бы общим достоянием. И все же я и тут не покривил душой: я действительно был солдатом удачи — раньше, но не теперь. Я не решался говорить об этом — по крайней мере, тогда.

— А теперь? — спросила она напрямик.

— Теперь? — Капитан Гейнор выдержал взгляд Дамарис, проникавший, казалось, в самую его душу, — Теперь, желая исправить прошлую ошибку, я отдаю свою жизнь в ваши нежные руки. Видит Бог, это единственное, что я могу отдать, — капитан грустно рассмеялся. — Я тот, кто известен правительству как капитан Дженкин.

Дамарис, вскрикнув, отпрянула. Объяснения были излишни: утром она просматривала газету и видела объявление о розыске. Осознав всю глубину опасности, угрожающей капитану Гейнору, Дамарис помертвела.

— Боже милостивый! — вырвалось у нее, как стон. — Ну, зачем, зачем вы мне это сказали?

Это было выше его сил. Бастионы, возведенные честью, рухнули от одного удара. Сама честь онемела, и ее место тут же заняла торжествующая природа.

Капитан заключил Дамарис в объятия, крепко прижал к груди.

— Сказал, потому что люблю вас, миледи, — в голосе его зазвучали радость и боль. — И в залог своей любви я отдаю в ваши милые руки свою жизнь.

— Но я и не просила залога...

Слезы радости засияли в глазах Дамарис. Радость победила страх. Капитан склонил голову к запрокинутому лицу Дамарис, и они поцеловались.

— Любовь моя! — прошептала счастливая Дамарис, прижимаясь к его груди. — Я тоже должна вам кое в чем признаться.

— Признавайтесь, милая грешница. Кара последует незамедлительно.

— Я рада, что вы обманули меня, потому что я тоже обманула вас.

— Вы — обманули?

— Я не Эвелин, — призналась она и заметила, что лицо капитана Гейнора омрачилось. — Я — Дамарис Холлинстоун.

Капитан Гейнор еще больше нахмурился, но потом вдруг рассмеялся.

— Я рад, ей-богу, рад, — сказал он. — Имя Дамарис подходит вам больше, и оно благозвучнее.

— Вы этому рады?

— А чему же еще? Носите то имя, которое вам нравится.

Влюбленные приникли друг к другу, и весь мир с его опасностями канул в небытие. Они не видели ничего вокруг, только друг друга, как первые жители рая.

Тем временем из-за самшитовой изгороди неслышно выступил прятавшийся там соглядатай. Его сообщница — золотоволосая хрупкая девушка — бежала прочь, обливаясь слезами раскаяния. Она вызвала, сама того не желая, трагедию, нежданную, негаданную, распростершую черные крылья, в то время как она замышляла комедию с легкой иронией.

Из-под зеленой арки в рай ступил вездесущий сатана в красивом обличье милорда Понсфорта. Он выждал минуту, наблюдая идиллию, которую намеревался задушить кровавою рукой. Скрыв кипящий гнев за сардонической ухмылкой, Понсфорт пробормотал:

— Ба, да тут разыгрывается мистерия — грехопадение Адама и Евы у древа познания добра и зла [...грехопадение Адама и Евы у древа познания добра и зла — намек на хорошо известную библейскую историю о соблазнении первого мужчины первой женщиной, после которого они оба были изгнаны из рая]!

Глава XIII

В РОЗАРИИ

Испуганные, смущенные, Дамарис и Гарри прервали поцелуй, но его рука — рука защитника — по-прежнему обвивала талию Дамарис. Последовало молчание. Мужчины обменялись оценивающими взглядами, точно фехтовальщики, готовые начать поединок. В глазах капитана читалось удовлетворение от мысли, что перед ним — искомая добыча. Необходимость поиска отпала. Капитан смотрел на врага горящими глазами, на губах его блуждала улыбка.

Бледная Дамарис, застывшая в напряженной позе, первой нарушила тягостное молчание.

— По какому праву, сэр, вы позволили себе дерзость ворваться сюда? — одернула она незваного гостя.

— Вы подвергаете сомнению мое право? — изобразил удивление Понсфорт.

На помощь девушке пришел капитан Гейнор:

— По праву своего естества, Дамарис. Он не может избавиться от шпионских замашек, как лисица от своего запаха.

Милорд перевел встревоженный взгляд на капитана, выдав тем свою озабоченность: удар попал в цель. Но он тут же взял себя в руки и высокомерно вскинул красивую голову:

— Что вы имеете в виду, сэр?

— Что я имею в виду, подлый иуда?

Капитана захлестнул гнев. Двуличие и предательство этого человека стало причиной разгрома, на время погубило надежды обожаемого Гейнором монарха. Вот почему он не сдержался, и негодующие слова сорвались с его губ. Но он тут же овладел собой.

— Дамарис, позвольте представить вам самого известного шпиона в Англии, — произнес он с холодной насмешкой. — Выполняя приказ сыскного отделения, он ворвался сюда. Возможно, вы считали милорда Понсфорта благородным человеком, истинным джентльменом. Так себе на пагубу полагали и другие. На самом деле перед вами разорившийся картежник, предавший за горстку золота людей, доверявших ему, почитавших его своим другом. Он предал дело, в которое верил, продал свою честь и навсегда навлек позор на свое имя!

— Замолчите! — выкрикнул Понсфорт. Он шагнул к капитану, но остановился. Лицо его задергалось. — Это ложь, поверьте! — сказал он, обращаясь к Дамарис.

— Вероломная ищейка! Вам ли говорить про ложь? Ложь и низость — в ваших делах, которые вам придется искупать в аду!

— Значит, это он предал вас? — голос Дамарис был спокоен и ровен.

— Именно он. Взгляните на него, Дамарис! Взгляните, может быть, вам больше никогда не представится случая увидеть, чтобы человек, рожденный джентльменом, так обесславил себя: запродал свою душу, чтобы ублаготворить тело.

Понсфорт, мертвенно-бледный, был потрясен неожиданностью атаки: он никак не предвидел, что его предательство раскрыто.

— А теперь, сэр, когда вы получили по заслугам, не соблаговолите ли удалиться? — спросила девушка.

Презрение Дамарис ударило по самолюбию Понсфорта сильнее, чем гневное обличение капитана. Оно сразу же вывело милорда из оцепенения. Он быстро совладал с собой и вошел в привычную роль. Милорда приободрила мысль, что в его колоде имеется туз, который побьет все козыри капитана. Он смерил капитана Гейнора высокомерным взглядом аристократа.

— Сэр, — начал он, — при всей вашей низости, доподлинно мне известной, вы позволили себе нечто такое, что человек моего положения не может простить даже стоящему неизмеримо ниже. Продолжим наш разговор в другом месте!

— Клянусь Богом, продолжим! — подхватил капитан. — Это входит и в мои планы!

— Я заставлю вас отказаться от гнусной лжи! — добавил милорд и величавым жестом пресек разговор с капитаном. — Но вы, Дамарис, как могли вы поверить бесчестному клеветнику, как могли, не выслушав меня, довериться ему? Вот что потрясло меня до глубины души!

Взгляд Дамарис красноречивее слов выразил презрение к жалкой выдумке и притворству милорда. Не удостоив его ответом, она повторила:

— Соблаговолите уйти, сэр!

Понсфорт, казалось, не верил собственным ушам. Он очень темпераментно сыграл свою роль, но его усилия оказались тщетны. Тем не менее он продолжил игру, черпая уверенность в том, что последнее слово за ним. Он приберег его для кульминации, которая ошеломит и покорит Дамарис, несмотря на все ее презрение.

— Нет, — он покачал головой, — я не уйду. Мое место здесь, рядом с моей невестой.

— Вашей?.. — Дамарис задохнулась от возмущения, щеки ее вспыхнули. — Вы очень кстати напомнили мне о моем позоре. Но все это в прошлом. Я больше не считаю себя вашей невестой.

— Ах, вот как! К милорду Понсфорту вернулось обычное самообладание, и он ничем не выдал своей злости. — Когда же произошла такая перемена?

— Когда вам не хватило ума скрыть, что сватались вы не за меня, а за мое наследство.

Милорд не сводил с Дамарис грустного взгляда.

— У меня были опасения, что меня неправильно поняли, — сказал он.

— Вас правильно поняли, — последовал ответ, — Я впервые поняла вас правильно, потому-то разоблачение капитана Гейнора меня ничуть не удивило.

Это был удар не в бровь, а в глаз. Но милорд не дрогнул. Он сохранял внешнюю невозмутимость.