Скарамуш - Одураченный Фортуной

Холлс не стал упоминать о самом странном во всей этой истории — о том, что именно сегодня, в момент их встречи, он вышел из дома, чтобы наконец продать рубин, принужденный к этому отчаянной ситуацией.

Герцог задумчиво кивнул.

— Вы сами видите, что это судьба. Это было предопределено. Разве я не говорил, что наша встреча предсказана?

— Кем предсказана? — вновь спросил его Холлс.

На сей раз герцог ответил ему:

— Кем? Звездами! Они единственные истинные пророки, и их сообщения ясны тем, кто умеет их читать. Очевидно, вы не располагаете этими знаниями?

Холлс уставился на него и затем улыбнулся, выражая презрение к шарлатанству.

— Я солдат, сэр, — ответил он.

— Ну, я тоже — когда того требуют обстоятельства. Но это не мешает мне быть звездочетом, поэтом, законодателем на Севере, придворным в Уайт-холле и еще кое-кем. Человеку приходится играть много ролей. Тот, кто играет только одну, может вообще не играть никаких. Чтобы жить, друг мой, нужно пить из многих источников жизни.

Герцог развивал этот тезис, рассуждая легко, остроумно и с присущим ему невыразимым обаянием, которое действовало на нашего искателя приключений так же сильно, как и много лет назад, во время их краткой, но судьбоносной встречи.

— Когда вы только что случайно встретили меня, — закончил он, — я играл роль героя и влюбленного, автора и актера, причем так скверно, что никогда еще не оказывался в столь смехотворном положении. Клянусь душой, если бы я уже не был вам обязан, то вы сделали бы меня своим должником теперь, избавив мой ум хотя бы на час от тягостных мыслей об этой красотке, которая не дает мне покоя! Возможно, вы видели, как эта девчонка со мной обошлась! — Герцог рассмеялся, но в его смехе слышались нотки горечи. — Впрочем, она правильно упрекнула меня — я поставил пьесу крайне неуклюже и заслужил, чтобы мою игру встретили смехом, как это и произошло. Но она скоро с лихвой заплатит за все неприятности, которые мне причинила. Она… Хотя, чтоб ей пусто было! Я хотел бы услышать о вас, сэр. Когда-то вы были республиканцем — кому же вы служите теперь?

— В настоящий момент никому. С того времени я много служил и на родине, и за границей, но, как можете видеть, это не принесло мне удачи.

— Вы правы, — Бэкингем окинул его критическим взглядом. — По вас не скажешь, что вы процветаете.

— Если вы назовете мое положение отчаянным, то не ошибетесь.

— Ах вот как? — Герцог поднял брови. — Неужели дела так плохи? Я очень огорчен. — Его лицо изобразило вежливое сочувствие. — Но, быть может, я могу чем-нибудь помочь вам? Ведь я У вас в долгу и рад возможности уплатить этот долг. Как ваше имя, сэр? Вы еще не назвали себя.

— Холлс — Рэндал Холлс, до недавнего времени полковник кавалерии в армии штатгальтера note 64.

Герцог задумчиво нахмурился. Имя показалось ему знакомым, но прошло несколько секунд, прежде чем он смог освежить его в памяти.

— Рэндал Холлс? — повторил Бэкингем. — Так звали молодого цареубийцу, который… Но вы никак не можете быть им — вы моложе его лет на тридцать.

— Он был моим отцом, — объяснил полковник.

— О! — Герцог в упор посмотрел на него. — Тогда неудивительно, что вы не нашли службу в Англии. Это, друг мой, крайне затрудняет уплату моего долга, несмотря на мое горячее желание его вернуть.

Вновь обретенная надежда исчезла с лица полковника.

— Этого я и опасался… — начал он мрачно, но герцог склонился вперед и положил ладонь на его руку.

— Я сказал, крайне затрудняет, а не делает невозможным. Ничего, что я желаю, я не признаю невозможным, а в настоящий момент, клянусь, мое самое большое желание — обеспечить вашу судьбу. Но для того, чтобы вам помочь, мне следует знать о вас больше. Вы еще не сказали, как полковник Холлс, служивший сначала в республиканской армии, а затем в армии штатгальтера, решился сунуть голову в петлю, вернувшись в Лондон Старого Раули note 65 — короля, чья злопамятность столь, же бесконечна, как судебный процесс.

Полковник Холлс честно и откровенно рассказал герцогу обо всем, в том числе и о совершенных им ошибках, исключая намерение присоединиться к злополучному заговору Дэнверса под влиянием Такера и Ратбоуна. Он упомянул о преследовании Фортуны, каждый раз выхватывавшей у него из-под носа удачу, вплоть до поста в Бомбее, который предложил ему Олбемарл.

Герцог одновременно шутил и выражал сочувствие. Но когда Холлс дошел до истории со службой в Бомбее, его светлость разразился саркастическим смехом.

— Ведь это я лишил вас выгодного места! — воскликнул он. — Видите, как таинственны дороги судьбы! Но это только увеличивает мой долг, побуждая исправить содеянное. Уверен, что найду способ поставить вас на путь к успеху. Но, как вы понимаете, мы должны действовать осторожно. Однако, вы можете твердо положиться на меня.

Холлс покраснел, на сей раз от удовольствия. Фортуна, столь часто дурачившая его, наконец возвращала ему веру в человечество. В самый последний момент спасение пришло к нему с помощью рубина, который безошибочный инстинкт заставлял его хранить при всех обстоятельствах.

Герцог вытащил зеленый шелковый кошелек, сквозь сетчатую ткань которого приятно поблескивало золото.

— Тем временем, друг мой, в знак моих самых добрых намерений…

— Нет-нет, ваша светлость! — Второй раз за сегодняшний день глупая гордость заставляла Холлса отказываться от предложенного кошелька. За свою карьеру он не раз добывал деньги сомнительными способами, но никогда не принимал их в подарок от людей, чье уважение намеревался заслужить. — Я… я не в такой уж острой нужде и могу пока что сводить концы с концами.

Но его светлость герцог Бэкингем не походил на его светлость герцога Олбемарла. Он был щедр и расточителен, насколько Монк был прижимист, и к тому же не принимал отказов.

Улыбнувшись протестам полковника, Бэкингем перешел к тактичным убеждениям, используя свойственное ему обаяние.

— Я уважаю вас за ваш отказ, но… — Он снова протянул кошелек. — Предлагаю вам не подарок, а небольшой заем, который вы вскоре мне возвратите, когда я сделаю это возможным для вас. Ведь то, чем я вам обязан, не может быть оплачено золотом. Отказавшись, вы бы оскорбили меня.

Надо признаться, что Холлс обрадовался возможности принять деньги, сохранив самоуважение.

— Ну, раз вы так великодушно настаиваете, то в качестве займа…

— А какое иное качество я, по-вашему, мог иметь в виду?

Его светлость опустил тяжелый кошелек в наконец протянутую за ним руку и поднялся.

— Очень скоро, полковник, вы услышите обо мне. Только дайте мне знать, где вы проживаете.

Холлс задумался. Покинув «Голову Павла», он намеревался поселиться в «Птичке в руке», являвшей собой дешевую таверну. Однако полковник любил хорошую пищу и вино так же, как нарядную одежду, и никогда бы не избрал столь убогого жилища, если бы не отчаянные обстоятельства.

Теперь, когда с внезапной помощью судьбы и владельца этого толстого кошелька обстоятельства вскоре должны были измениться к лучшему, Холлс решил избрать более приличное обиталище.

— Ваша светлость найдет меня в «Арфе» на Вуд-Стрит, — сообщил он.

— Тогда вскоре ждите от меня известий.

Они вместе вышли из таверны. Герцог направился к карете, у которой расхаживали его французские лакеи, а полковник Холлс, витая в облаках, важной походкой, еще сильнее подчеркивающей его убогую одежду, зашагал в направлении Полс-Ярда, время от времени притрагиваясь к рубину в ухе, который более не было нужды продавать, как впрочем и хранить, ибо он наконец выполнил задачу, предначертанную ему судьбой.

Сохраняя отличное расположение духа, полковник вошел в «Голову Павла», где его ожидала прискорбная сцена с миссис Куинн. Причиной послужила все та же драгоценность, вид которой вызвал ее гнев, побудив сделать неверные выводы.

— Вы не продали рубин! — завопила хозяйка, когда полковник вошел в заднюю приемную, указывая на серьгу, поблескивающую, словно уголек, под вуалью каштановых волос. — Явились хныкать в надежде сохранить эту безделушку за мой счет!

И тут дьявол подал хозяйке идею, пробудившую в ней бешеную ревность. Прежде чем Холлс успел ответить или хотя бы прийти в себя от внезапного нападения, миссис Куинн опять напустилась на него.

— Я все поняла! — завизжала она. — Это залог любви, верно? Подарок жены какого-нибудь фламандского бургомистра, которую вы, несомненно, дурачили, так же как меня. Вот почему вы не в силах с ним расстаться — даже для того, чтобы расплатиться со мной за жилье и постель, за пищу, которую вы сожрали, и вино, которое вылакали, жалкий, ни на что не годный выскочка! Но я вас предупреждала, а так как вы не послушались, то…

— Успокойтесь, хозяюшка! — властно прервал Холлс, и миссис Куинн умолкла от неожиданности. Он двинулся к ней, заставив ее в испуге отшатнуться, но внезапно остановился и расхохотался. Вытащив из кармана туго набитый герцогский кошелек, полковник снял стягивающие его золотые кольца, продемонстрировав содержавшееся в нем золото.

— Сколько всего с меня причитается? — с презрением осведомился он. — Назовите сумму, берите деньги и оставьте меня в покое.

Но миссис Куинн уже не думала о плате по счету. Она не могла вымолвить ни слова от изумления при виде кошелька и его содержимого, переводя взгляд округлившихся глаз с денег на Холлса. Не в силах догадаться об источнике этого внезапного богатства, она тут же заподозрила худшее, что было свойственно людям такого склада. Подозрение, сузившее ее голубые глаза, перешло в уверенность, выразившуюся в неприятно скривившихся уголках широкого рта.

— Как вы раздобыли это золото? — осведомилась она со зловещим спокойствием.

— Разве это вас касается, мэм?

— Мне казалось, что вы не опуститесь до срезания кошельков, — с презрением промолвила миссис Куинн. — Но, очевидно, я была не права, так же как и в других вещах, касающихся вас.

— Ах, вы, наглая потаскуха! — взревел рассвирепевший Холлс, вызвав у хозяйки не меньший гнев употребленным эпитетом.

— Как вы смеете, паршивый бродяга, называть таким словом порядочную женщину?

— А вы как смеете называть себя порядочной, вороватая шлюха? Ваши непомерные счета показывают, насколько вы порядочны. Назовите мне сумму, чтобы я мог уплатить вам ее и отряхнуть со своих ног пыль вашей таверны!

Как вы можете понять, это было всего лишь начало сцены, которую я не намерен передавать во всех подробностях из-за использования абсолютно непригодных для печати выражений. Миссис Куинн визжала, как рыбная торговка, привлекши внимание сидящих в общей комнате и буфетчика Тима, в тревоге подбежавшего к дверям приемной.

Несмотря на весь свой гаев, полковник Холлс начал понемногу тревожиться, ибо его совесть, как вам известно, была не вполне спокойна, и обстоятельства легко могли быть повёрнутыми против него.

— Вы бессовестный предатель! — орала хозяйка. — И еще смеете устраивать здесь скандалы, после того как превратили мой дом в гнездо измены! Я научу вас хорошим манерам, наглый висельник! — Увидев в приоткрытых дверях лицо Тима, она крикнула ему:

— Тим, приведи констебля! Джентльмен переезжает в Ньюгейт, который лучше подходит в качестве жилья для таких, как он! Беги, парень!

Тим удалился. Полковник поступил так же, поняв, что дальнейшее пребывание не сулит ему ничего хорошего. Высыпав в ладонь половину содержимого герцогского кошелька, он осыпал хозяйку золотым дождем, как Юпитер Данаю, только без любовных намерений последнего note 66.

— Это заткнет ваш грязный рот! — рявкнул Холлс. — Забирайте ваши деньги, старая карга, и пусть дьявол поскорее заберет вас!

Охваченный гневом полковник вылетел из дома следом за Тимом, и никто из полудюжины сидящих в общей комнате не осмелился обсуждать его уход. Очутившись на улице, он оставил за собой в качестве воспоминания кое-какие мелочи и хозяйку, давшую выход злости в потоках слез.

Глава четырнадцатая. ОТЧАЯНИЕ

Три недели полковник Холлс тщетно ожидал в гостинице «Арфа» на Вуд-Стрит обещанных известий от герцога Бэкингема, и его беспокойство начало расти по мере истощения ресурсов, которые он отнюдь не экономил. Холлс занимал хорошую комнату, ел и пил все самое лучшее, приобрел пару хороших костюмов у торговцев подержанной одеждой на Берчин-Лейн, что ему обошлось дешевле, чем посещение лавок на Патерностер-Роу, и даже дал увлечь себя (без особого успеха) страсти к игре, являвшейся одним из главных его пороков.

В конце концов, полковник стал тревожиться из-за продолжавшегося молчания герцога, внушившего ему такую твердую надежду. У него имелись и другие основания для беспокойства. Он знал, что взбешенная миссис Куинн пустила по его следу ищеек, и что его не арестовали только потому, что ей оставалось неизвестным его местопребывание. Холлс слышал, что о нем расспрашивали в «Птичке в руке» — о намерении перебраться в эту таверну он сообщал хозяйке «Головы Павла». Полковник не сомневался, что поиски продолжаются, и что в любой момент его могут разыскать и схватить. То, что преследование не велось более энергично, очевидно, было вызвано тем, что всеобщее внимание приковывали другие дела. В Лондоне стояли тревожные дни.

Третьего числа в городе был слышен отдаленный орудийный гул, который продолжался весь день, свидетельствуя о том, что голландский и английский флоты вступили в сражение, причем в тревожной близости от побережья. Как вам известно, битва произошла где-то у берегов Харуича note 67 и закончилась разгромом голландцев, поспешно отплывших назад к Текселю. Разумеется, и англичане, и голландцы заявляли о своей полной победе и устраивали фейерверки.

Наша история, однако, не имеет отношения к происходившему в Голландии. В Лондоне, начиная с 8 июня, когда пришли первые известия о поражении голландцев и уничтожении половины их кораблей, и до 20-го числа того же месяца, когда состоялись благодарственные молебны по случаю великой победы, происходили постоянные празднества, увенчанные грандиозным торжеством в Уайт-холле 16 июня по поводу возвращения с моря победоносного герцога Йоркского, как сообщает мистер Пепис, потолстевшего, окрепшего и загоревшего на солнце.

К счастью или нет, праздничное возбуждение отвлекло людей от происходящего среди них — закрыло их глаза на медленно, но неуклонно распространявшуюся чуму. Победить этого врага было куда труднее, чем голландцев.

После 20-го числа лондонцы начали осознавать грозящую им опасность. Возможно, причиной страха послужил быстро опустевший Уайт-холл. Двор удалился в Солсбери в поисках более здорового воздуха. 21 и 22 июня в сторону Черинг-Кросса тянулся нескончаемый поток карет и, фургонов, нагруженных людьми, бежавшими в деревню из зараженного города.

Бегство испугало лондонцев, ощутивших себя в положении моряков, которых бросили на тонущем корабле. Паника усилилась вследствие распоряжений лорд-мэра и мер, принимаемых для отражения эпидемии. Сэр Джон Лоренс строго приказал закрывать и изолировать дома, куда проникла болезнь, что окончательно рассеяло иллюзию безопасности для находившихся внутри стен города.

Последовало всеобщее бегство. В Лондоне еще никогда не было такого спроса на лошадей, и никогда за их наем не требовали таких цен. Ежедневно в Ладгейте, Олдгейте, на Лондонском мосту и в других местах выезда из города собирались толпы всадников и пешеходов, вереницы карет и повозок, видимых ранее в Черинг-Кроссе. Деловую жизнь Лондона парализовало уменьшение населения. Говорили, что в пригородах люди мрут, как мухи при наступлении зимы.

Проповедники конца света умножились — их уже не осыпали насмешками и тухлыми яйцами, а слушали в благоговейном ужасе. Испуг обуял даже лондонских подмастерьев, которые не приставали к безумцу, бегавшему обнаженным по улицам с горящим факелом над головой и кричавшему, что Господь огнем очистит город от его грехов.

Однако полковник Холлс был слишком поглощен собственными делами, чтобы поддаваться всеобщей панике. Услышав об исходе из Уайт-холла, он решил действовать, так как опасался, что герцог Бэкингем, на ком основывалась его последняя надежда, удалится вместе с остальными. Поэтому полковник напомнил о себе в письме его светлости. Два дня он тщетно ждал ответа, после чего новый удар поверг его в полное отчаяние.

Однажды вечером Холлс вернулся после похода в город, во время которого он наконец продал драгоценность, уже сослужившую ему службу, по его мнению, предназначенную ей судьбой, так что извлечь из нее пользу можно было, лишь обратив ее в Деньги.

Последние достались ему в весьма небольшом количестве, ибо, как объяснил покупатель, в такие времена люди думают не о побрякушках. Когда полковник вошел в гостиницу, Бэнкс, хозяин «Арфы», отвел его в угол, где они были вне пределов видимости и слышимости собравшихся в общей комнате.

— Двое людей искали вас, сэр.

Холлс встрепенулся, сразу же подумав о герцоге Бэкингеме. Но хозяин печально покачал головой. Постоялец, очевидно, вызывал симпатию у этого толстого добродушного человека. Бэнкс понизил голос, хотя в этом едва ли была нужда.

— Это были сыщики с Боу-Стрит, — сказал он. — Они не назвались, но я узнал их. Они задали множество вопросов. Давно ли вы живете здесь, откуда пришли, чем занимаетесь. А уходя, велели ничего вам не говорить. Но…

Хозяин пожал широкими плечами и презрительно скривил губы. Не сводя темных глаз с полковника, он заметил, как тот внезапно помрачнел. Холлсу незачем было раздумывать о деле, приведшем сюда служителей правосудия. Его отношения с Такером и Ратбоуном были открыты, очевидно, на процессе первого, недавно приговоренного к повешению и четвертованию. Полковник не сомневался, что попади он в руки закона, то будет осужден, несмотря на невиновность.

— Я подумал, сэр, — продолжал хозяин, — что лучше предупредить вас. Если вы нарушили закон, то вам не стоит оставаться здесь ц ждать, пока за вами придут. Я не хочу видеть вас попавшим в скверную историю.

— Мистер Бэнкс, — ответил Холлс, взяв себя в руки, — вы хороший друг, и я благодарю вас. Уверяю вас, что я ни в чем не виновен. Но обстоятельства могут говорить против меня. Несчастный мистер Такер был моим старым другом…

Хозяин прервал его вздохом.

— Из их слов я представил себе нечто подобное, сэр. Поэтому я и рискнул вас предупредить. Ради Бога, уходите, покуда есть время!

Холлса удивило, что Фортуна на сей раз оказалась на его стороне, предоставив владельца очередного жилища, тайно сочувствующего республиканцам.

Послушав совет Бэнкса, полковник оплатил счет, поглотивший большую часть денег, полученных за драгоценность, и, собрав немногочисленные пожитки, покинул дом, ставший столь опасным.

Холлс чуть не опоздал. Едва он шагнул в темноту улицы, как две фигуры загородили ему дорогу, а глаза ослепил свет фонаря.

— Стойте, сэр, именем короля! — прозвучал грубый голос.

Полковник не видел, есть ли у них оружие, и не стал ждать, чтобы удостовериться в этом. Одним ударом он выбил у сыщика с Боу-Стрит фонарь, другим сбил с ног его самого. Руки второго пристава обвились вокруг его тела, однако Холлс изо всех сил толкнул его локтем, отчего он отлетел в сторону и ударился о стену. Как вы догадываетесь, полковник не стал выяснять, что с ним произошло, а помчался, как заяц, по темной улице, слыша за собой крики и топот ног. Преследование продолжалось недолго, и вскоре Холлс смог двигаться вперед более медленной и достойной походкой. Но страх вынуждал полковника идти дальше, не покидая его всю ночь. Наконец он решил переночевать в таверне около Олдгейта, и лежа, задумался о положении, в котором очутился.

Незадолго до рассвета Холлс пришел к выводу, что разумный человек в подобной ситуации мог сделать только одно — покинуть Англию, где он не обрел ничего, кроме горького разочарования. Он проклинал приведший его сюда нелепый патриотизм, называя про себя любовь к родине заблуждением, а тех, кто ему поддается, дураками. Ему следует уехать как можно скорее и никогда более здесь не появляться. Теперь, когда голландский флот вернулся в Тексель, и моря вновь стали открытыми, препятствием к его отъезду не явится даже отсутствие денег. Он станет членом экипажа какого-нибудь судна, плывущего во Францию. С этим намерением Холлс рано утром отправился в Уоппинг note 68.

На корабле требовались люди, но нигде не соглашались взять его, пока он не предъявит справку о здоровье. Чума сделала необходимой эту предосторожность для путешествующих не только за границу, но и внутри страны, где никакие города и деревни не принимали приехавших из Лондона без предъявления соответствующего удостоверения.

Это явилось досадным затруднением, но с ним пришлось смириться. Полковник устало побрел в ратушу по темным, почти безлюдным улицам, где несколько домов имели кресты на дверях и охранялись стражниками, предупреждавшими прохожих, чтобы они держались подальше.

Немногочисленные прохожие, которых встречал Холлс, старались идти посредине улицы, шарахаясь не только от пораженных болезнью жилищ, но и друг от друга. Большей частью это были официальные лица — врачи и санитары — чье присутствие на улицах было связано с эпидемией. Их легко можно было узнать по предписанным законом красным жезлам.

Увиденное заставило полковника осознать степень распространения болезни, которая теперь насчитывала жертвы тысячами. Степень охватившей город паники он постиг, добравшись до ратуши и увидев ее осажденной множеством экипажей, портшезов и людей, пришедших пешком. Всех их привело сюда то же дело, что и его, — стремление получить у лорд-мэра справку о. здоровье, обеспечивавшую возможность бегства из охваченного эпидемией города.

Большую часть дня Холлс провел среди толпы, страдая от жары, голода и жажды. Уличные торговцы продавали исключительно лекарства и амулеты против чумы. Вместо криков «Сладкие апельсины!», которые в обычное время всегда можно было услышать в подобном сборище, и которые полковник с радостью приветствовал бы, повсюду раздавалось: «Надежный предохранитель от инфекции!», «Королевское противоядие!», «Великолепное средство от заражения воздуха!» и тому подобные возгласы.

У Холлса не было средств купить благосклонность привратников, дабы они пропустили его вперед. Оставалось ждать вместе с самыми смиренными своей очереди, которая, так как он пришел поздно, сегодня вообще могла не подойти.

К вечеру, в отличие от наиболее предусмотрительных, которые решили остаться у ратуши на всю ночь, чтобы утром попасть туда в числе первых, Холлс удалился без всякого результата и в прескверном настроении. Однако спустя час он понял, что судьба обошлась с ним лучше, чем ему казалось.

В полупустой столовой в Чипсайде, куда полковник зашел утолить жажду и голод, ибо он не ел и не пил с раннего утра, он услышал обрывки разговора двух горожан за соседним столом. Они обсуждали произведенный сегодня арест, и отдельные фразы привели в замешательство Холлса.

— Но как его нашли? — спросил один из них.

— В ратуше, где он хотел получить свидетельство о здоровье, чтобы убраться из города. Но в эти дни злоумышленникам не так легко покинуть Лондон. Рано или поздно Дэнверса поймают таким же образом. Они поджидают его и остальных заговорщиков.

Полковник Холлс отодвинул тарелку — его аппетит внезапно пропал. Несколько случайно подслушанных слов дали ему понять, что он в ловушке. Попытаться вырваться из нее означало обнаружить себя. Конечно, можно попробовать получить свидетельство под чужим именем. Но с другой стороны, вопросы о недавнем прошлом с целью убедиться в отсутствии инфекции могут быстро его разоблачить.

Холлс оказался между двух огней: Если он останется в Лондоне, то рано или поздно его настигнут те, кто будут искать его еще более упорно после вчерашней стычки с приставами. Если он попробует уехать, то самой попыткой сделать это выдаст себя правосудию.

После долгих и мрачных раздумий полковник решил искать защиты у Олбемарла и с этой целью направился к нему. Но дойдя до Черинг-Кросса, он вновь ощутил сомнения, вспомнив об эгоистичной осторожности Монка. Что, если тот не рискнет поверить в его невиновность, учитывая характер приписываемого ему преступления? Холлс не считал, что герцог может столь далеко зайти в своей осторожности, особенно имея дело с сыном старого друга, правда, от которого в эти дни ему пришлось бы отречься. И все же он не был уверен и потому решил прежде всего сделать последнюю попытку воззвать к сочувствию Бэкингема.

Приняв это решение, полковник свернул во двор Уоллингфорд-Хауса.

Глава пятнадцатая. ТЕНЬ ВИСЕЛИЦЫ

Его светлость герцог Бэкингем не сопровождал двор во время бегства в Солсбери. Обязанности лорд-лейтенанта призывали его в йоркшир. Но он был глух и нем и к голосу долга, и к голосу осторожности. В Лондоне герцога удерживала страсть к мисс Фаркуарсон, а отсутствие каких-либо успехов этой области доводило его до исступления. Положение стало еще хуже, чем было до попытки сыграть роль героического спасителя попавшей в беду красавицы, только сделавшей его смешным в глазах леди.

Охватившее его светлость вожделение явилось причиной его пренебрежения к письму, написанному Холлсом. Оно пришло как раз в тот момент, когда герцога повергло в отчаяние известие о распоряжении сэра Джона Лоренса закрыть в следующую субботу все театры и другие места скопления людей в качестве важнейшей меры в кампании лорд-мэра против чумы. Двор отсутствовал в Лондоне и не мог противодействовать приказу, да и сомнительно, чтобы он осмелился это делать в любом случае. Закрытие театров означало отъезд актеров из города, а вместе с этим конец предоставлявшихся герцогу возможностей. Ему приходилось либо признать поражение, либо действовать немедленно.

Конечно, существовал простейший способ, к которому он должен был прибегнуть давно, если бы не малодушное внимание к предупреждениям мистера Этериджа. Закрытие театров некоторым образом содействовало этому способу, избавляя от многих сопутствующих ему опасностей, которые, впрочем, едва ли были способны остановить его светлость, не считавшегося ни с какими законами, кроме собственных желаний.

Наконец герцог принял решение и послал за хитроумным Бейтсом, игравшим роль Чиффинча note 69 в Уоллингфорд-Хаусе. Он дал ему определенные указания относительно дома, смысл которых Бейтс не вполне понял. Дело происходило в понедельник, так что до субботы, когда должны были закрыть театры, еще оставалось время. Это был тот самый день, в который Холлс спешно покинул «Арфу».

Во вторник утром изобретательный Бейтс доложил хозяину, что нашел именно такое жилище, какое требовалось его светлости, хотя зачем оно ему требовалось, он не мог себе представить. Это был просторный и отлично меблированный дом на Найт-Райдер-Стрит, недавно освобожденный жильцом, который удалился в деревню, спасаясь от чумы. Владелец дома, торговец с Фенчерч-Стрит, был счастлив сдать его за небольшую плату, учитывая, как трудно сейчас найти желающих обосноваться в Лондоне.

Бейтс вел дело с присущей ему осторожностью и заверил его светлость, что ничем не обнаружил того, по чьему поручению он действует.

Герцог расхохотался.

— На моей службе вы сделались опытным мерзавцем, Бейтс, — заметил он.

Бейтс отвесил насмешливый поклон.

— Счастлив заслужить одобрение вашей светлости, — сухо ответил он.

К нагловатым манерам Бейтса герцог относился терпимо, очевидно, понимая, что не может иначе вести себя с человеком, столь осведомленным о его делах.

— Хорошо. Дом подходит, хотя я предпочел бы менее населенный район.

— Если все пойдет, как сейчас, у вашей светлости не будет причин жаловаться по этому поводу. Скоро Лондон станет самым безлюдным местом в Англии. Больше половины домов на Найт-Райдер-Стрит уже опустели. Надеюсь, ваша светлость не намеревается надолго поселиться там?

— Едва ли. — Герцог задумчиво нахмурился. — Надеюсь, на улице нет инфекции?

— Пока нет. Но там ее боятся так же, как и везде. Этот торговец с Фенчерч-Стрит не скрывал, что считает меня безумным, так как я ищу дом в Лондоне в подобное время.

— Подумаешь! — Его светлость с презрением отмахнулся. — Горожане просто спятили от страха! Но это к лучшему, так как отвлечет их внимание от соседей. Я хочу, чтобы за мной там никто не шпионил. Завтра, Бейтс, вы повидаете торговца и снимете дом от собственного имени. Понятно? Мое имя не должно упоминаться. Чтобы избежать вопросов, заплатите ему сразу за полгода.

Бейтс поклонился.

— Будет исполнено, ваша светлость.

Бэкингем откинулся в кресле, прищурившись и с усмешкой глядя на слугу.

— Вы, конечно, догадываетесь о целях, для которых я снимаю этот дом?

— Я бы никогда не позволил себе строить догадки относительно намерений вашей светлости.

— Иными словами, мои намерения ставят вас в тупик. Это признание в глупости. Помните маленькую комедию, которую мы разыграли месяц назад для мисс Фаркуарсон?

— Разумеется. Мои кости все еще болят от колотушек. Французские лакеи вашей светлости играли свои роли весьма реалистично.

— Леди так не показалось. По крайней мере, это ее не убедило. Так что нам придется действовать лучше.

— Да, ваша светлость. — В тоне негодяя не ощущалось ни малейшего сомнения.

— Мы внесем в комедию серьезную ноту и похитим леди. Для этой цели мне и понадобился дом.

— Похитите ее? — переспросил Бейтс, чье лицо внезапно стало серьезным.

— Этого я требую от вас, мой славный Бейтс.

— От меня? — Лицо Бейтса вытянулось, а рот, напоминающий волчий, широко раскрылся. — От меня, ваша светлость? — Он ясно давал понять, что перспектива пугает его.

— Ну конечно! Почему это вас так удивляет?

— Но, ваша светлость. Это… это очень серьезно. За такое могут повесить!

— Черт бы побрал вашу тупость! Повесить, когда за вами стою я?

— В этом-то все и дело. Вашу светлость никогда не осмелятся повесить. Зато, если возникнут неприятности, повесят его орудие, так как понадобится козел отпущения, чтобы удовлетворить чернь, требующую правосудия.