Любовь Орлова. 100 былей и небылиц

Тогда карьера Андреотти была спасена. Но став премьер-министром, он был уличен в связях с мафией и после четырех лет разбирательства освобожден за недостаточностью улик.

61

Орловой было далеко за 60, рассказывает М. Кушниров, когда некий эстрадный администратор задумал с ее подачи осуществить эффектный проект одноактный спектакль «на выезд». (То, что сейчас зовется по старинке «антреприза». – Ю. С.) Была найдена пьеска на три персонажа (перевод с французского). Художником пригласили молодого, но уже приметного Михаила Карташева (начинал там же, где работал я, – в отделе производства фильмов ЦТ. – Ю. С.). Зайдя впервые в ее дом, он поистине обомлел. И не от восхищения. Его встретила маленькая, очень пожилая женщина с желтовато-серым лицом, с крашеными, жидковатыми волосами.

Любовь Петровна никогда не встречала гостей, тем более незнакомых, неприготовленной. В этот раз она, видимо, забыла о визите художника, и он застал ее врасплох. Актриса, естественно, догадалась о впечатлении (играть-то она должна была молодую пикантную дамочку-героиню любовной интриги), но нимало не смешалась. С легкой улыбкой попросила гостя подождать пару минут и вышла к себе в спальню. В стене напротив двери был маленький шкафчик-ниша, где всегда в полной боевой готовности сидели на «головках»-болванках три парика. Два «выходных» – коричневых, один домашний – серый. Здесь же, около кровати, был туалетный столик с набором любимой косметики и парфюмерии. Вернулась она почти моментально. Неузнаваемая. Совершенно преображенная. Красивая и молодая.

Интересно почитать бы тот, на троих, «перевод с французского». Он, конечно, не состоялся…

62

Когда речь заходила о ее старом, еще по музыкальному театру, друге С. Образцове, Орлова почему-то морщилась и, хотя не очень зло, но произносила: «Противный мальчишка!»

«Таскал ли Сергей Владимирович Любочку, когда их совсем маленьких, познакомили, – предполагает Д. Щеглов, – за косицы, противно ли стискивал запястья или говорил какой-нибудь замысловатый детский вздор? Никто уже не узнает, но эта фраза – «противный мальчишка!» – время от времени повторялась».

А может, «противный мальчишка» возник гораздо позже, когда Образцов и Орлова были уже соседями в элитном доме на улице Немировича-Данченко (бывший и нынешний Глинищевский переулок)?

…Желая избавиться как-то от слишком засидевшихся или не очень желательных гостей, рассказывает Г. Скороходов, Орлова повела их к жившему этажом выше С. Образцову.

– Чай – его страсть! – представила она страстного чаевода Образцова, свозившего самые диковинные сорта чая со всего мира, отовсюду, где он гастролировал со своим знаменитым театром.

В первый раз охотно продемонстрировав орловским гостям свою «страсть», Образцов встретил их не без приветственности. Во второй раз этой приветственности поубавилось. А в третий Образцов сам привел своих гостей к Орловой:

– Дорогая, мои гости наслышаны о твоей коллекции хрусталя. Хотели хоть глазком взглянуть на него, а заодно попить чайку из твоего «кузнецовского» фарфора.

Обмен гостями на этом закончился…

63

Орловой было уже за 50, за 60, а признания поклонников не становились менее откровенными:

Давным-давно Ваш голос нежный,

Ваш стройный стан меня пленил.

И дух мой, юный и мятежный,

Свой взор на Вас остановил.

Ваш томный взгляд,

Ваш взгляд прелестный,

Безжалостно волнует кровь.

Ваш томный взгляд,

Ваш взгляд прелестный…

И юноша, Вам неизвестный,

Питает к Вам свою любовь.

Ах, знали б Вы, как ваше пенье,

Как Ваша жизнь, как сами Вы

Даете сил и вдохновенья

Для счастья юной головы!

Леонид Бычков, 16 лет.

Читая такие вирши, Орлова начинала думать, что ее собственные стишки не такие уж беспомощные и продолжала, никому, конечно, в отличие от «Лени Бычкова 16-ти лет», не показывая, их сочинять…

64

Единственный фильм о них, при жизни Орловой и Александрова, удалось снять отечественному «Центрнаучфильму». Он так, без фокусов, и назывался: «Любовь Орлова и Григорий Александров». Его незамысловатый «научно-популярный» сценарий писали сразу трое: Д. Василиу, А. Зебин и М. Каростин. Последний был и режиссером.

Фильм выглядел по меньшей мере странным. Ибо в нем категорически отказалась сниматься вторая заявленная в его названии личность – Любовь Орлова.

«Как хотите, Григорий Васильевич, – сказала она «первой», – но я в этом участия не принимаю.

И не приняла, рассказывает Д. Щеглов.

«Произошли довольно бурные объяснения. Но бархатные александровские раскаты, его ласковое «Любушка…» не помогли.

– Если вам это нужно – пожалуйста, а я в кадре не появлюсь. Это решено.

Рассказывали, что в дни съемок Орлова уезжала из дома.

Странное это было зрелище: фильм об Орловой и Александрове без Орловой. Филимон без Бавкиды, Орфей без Эвридики. Впрочем, его (Александрова. – Ю. С.) и это устраивало. Было там какое-то кресло, про которое голос с закадровым текстом сообщал: тут, мол, любит отдыхать Любовь Петровна, словно сама она обратилась в призрак. Того хуже, в неудобопоказываемое существо, в реальность которого приходится верить».

Даже на премьере фильма в кинотеатре «Художественный» Орлова демонстративно отсутствовала. Выступали два режиссера – М. Каростин и Г. Александров – и почему-то… Р. Плятт. Тем не менее зрители выразили единодушное пожелание, чтобы, кроме этого, об Александрове и Орловой был создан еще и полнометражный фильм.

Между тем «консультировать» английскую картину о себе и «Грише» Орлова, хотя и с неохотой, летала. Но одно дело – документальный фильм, где она, давно уже «негодная» для экрана, должна появляться, а другое художественное полотно, где ее, плохо или хорошо, изобразит другая актриса. И к ней, Орловой, кроме сочувствия, если это получится плохо, не будет никаких претензий. А вдруг (чем черт не шутит!) получится хорошо…

65

Теперь принято писать, что эпоха Орловой и Александрова закончилась с эпохой того, кто ценил, может быть, их больше всех, – с эпохой Сталина. А между тем Д. Щеглов со слов своего основного – как аккомпаниатор Л. Миронов у М. Кушнирова – «соавтора», Н. Голиковой, внучатой племянницы актрисы, приводит такой невероятный, казалось бы, эпизод.

«В эти траурные дни (в марте 53-го. – Ю. С.) Орлова зашла к своей сестре (бабушке Н. Голиковой, в семье ее почему-то звали Мариной. – Ю. С.)

И никто уже не вспомнит, за какую разговорную шестеренку зацепилась фраза, равно как и то, в какой момент появилась на столе бутылка вишневой наливки из запасов Нонны Петровны, когда ее сестра как-то очень просто, без всякого надрыва, точно об этом давно и много говорено, произнесла: «Слава богу, что этот мерзавец сдох», – и через минуту ее обомлевшая от горя и ужаса внучатая племянница с рыданиями вылетела из-за стола.

– Машенька, господь с тобой, что случилось? – спрашивала потом Нонна Петровна.

Девочка захлебывалась слезами смятения и верности. Любочка!.. Она могла так сказать… про него!

– И ты из-за этого?! – Нонна Петровна расхохоталась так, как не смеялась давно. – Знаешь, я и не догадывалась, что ты у нас такая дурочка!

66

Та же супруга Н. Черкасова вспоминает, как «влип» ее муж в александровскую «Весну».

«В 1946 году мы ненадолго приехали в Москву. Очень скоро нас нашел муж Орловой Александров и пригласил обедать к ним на дачу во Внуково. Я была сама замучена своими дачными делами, и мне не очень хотелось ехать, но Александров сказал, что это не просто дача, а нечто придуманное и выполненное им самим. Это было уже интересно.

Дача действительно была не дачей, а скорее напоминала южноамериканскую виллу, пожалуй, даже мексиканское ранчо, с лоджией в нижнем этаже. Это было удивительно – талант режиссера, художника, маляра, столяра в одном лице. Очевидно, пребывание с Эйзенштейном в Америке и Мексике помогло создать это красивое жилище. На обеде был и И. Дунаевский, в честь которого на графине с водкой было выгравировано: «Нам песня строить и… пить помогает…». Черкасов еще со времен «Детей капитана Гранта» нежно относился к Дунаевскому и очень рад был его увидеть. Все было прекрасно. Когда обед кончился и мы сидели у камина, Григорий Васильевич предложил Черкасову прочесть сценарий «Весны». Николай Константинович, ничего не подозревая, сказал: «Давай, давай, интересно, что это будет». Но первой прочитала сценарий я, и все для меня стало ясно: Коля, ты пропал, ты будешь играть этого безликого героя-режиссера. Прочитав сценарий, Черкасов сказал: «Нет, это я играть не буду, мне здесь играть нечего. К сожалению, придется отказаться».

…Прошло какое-то время, он был так занят, что просто забыл об этом случае. В следующий раз мы встретились с Орловой и Александровым в гостинице, где жили (а те за это время перепробовали в роли «безликого» режиссера Б. Тенина и Б. Бабочкина, а первого даже немного поснимали. – Ю. С.). Любовь Петровна и Григорий Васильевич пришли к нам обедать в большой номер в гостинице «Москва». Встретились мы весело и беззаботно, забыв о «Весне». «Слава богу, миновало», – подумала я. Но в конце обеда Александров вдруг сказал:

– Коля, ты знаешь, по-моему, мне удалось подогнать роль под тебя. Понимаешь, тот человек, который ни в кого никогда не влюблялся, и вдруг…

– Гриша, я же не из пластилина сделан, меня нельзя «подогнать» под любовника. Чудака-любовника я еще смогу сыграть. Эйзенштейн меня выламывал в «Александре Невском», а ты этого не заметил, ну, значит, хорошо выламывал, ничего не скажешь. Но ведь там была выгодная сценарная ситуация, а тут чем я прикроюсь? Галстуком-бабочкой?

Любовь Петровна молчала, расстроенная, потом подошла к креслу, в котором сидел Черкасов и, смотря на него смеющимися и умоляющими глазами, полушутя-полусерьезно встала перед моим супругом на колени.

– Ни один актер не сможет сыграть эту роль так, как нужно мне и фильму, – уговаривала она. – Я умоляю вас согласиться. Гриша и вы сделаете из этого материала чудо! Снимать мы будем в Праге, на студии «Баррандов», во время вашего отпуска в театре. Нина Николаевна (жена Черкасова. – Ю. С.), если захочет, поедет с нами.

Она добавила, что, если я захочу, могу даже сниматься в картине, там много ролей. Если же нет, просто буду находиться с Николаем, смотреть съемки, материал, словом, помогать ему.

– Группа у нас чудесная, – добавила Орлова – Рина Зеленая, Раневская… Да и всех других вы знаете…

Вот так все это случилось. Любовь Петровна, конечно, чувствовала, что Черкасову не очень интересно сниматься в роли режиссера, и была благодарна, внимательна, баловала нас всем, чем только могла. А свободное от съемок время мы путешествовали по Чехии, Словакии, бывали в театрах, кино, на симфонических концертах. И все-таки, несмотря ни на что, я волновалась за роль Черкасова; куски, которые я смотрела, были красивыми, изобретательно решенными, но все это его «не грело»…

Зато «согревает» которое уже поколение зрителей. Аркадия Арканова, например, с ностальгией вспоминающего о своей детской еще влюбленности в «Весну», особенно в ее черкасовского героя, потому что он по фильму, как и Арканов, Аркадий Михайлович:

«И до сих пор, и, я уверен, до конца жизни это вызывает и будет вызывать у меня ослабляющее головокружение, когда ноги становятся ватными, а в позвоночнике что-то холодеет».

Да и С. Юрский, хотя его инициалы не совпадают с аркановскими и громовскими (режиссера в фильме), много лет спустя, пересмотрев «Весну» по телевидению, не может скрыть восторга:

«А Черкасов в роли, что называется, «голубого» героя – слегка любовник, слегка ментор. Но почему же он так обаятелен!»

Так что не зря Орлова на коленях вымаливала согласие великого актера!..

67

Александров вспоминал об Орловой: «Она во всех моих начинаниях была не только сурово-беспощадным критиком, но и другом-вдохновителем и неоценимым помощником».

Об одной такой «неоценимой помощи» рассказывает тот же А. Бобровский.

Композитором фильма «Человек человеку» был А. Волконский, потомок знаменитого княжеского рода, бывший эмигрант. Вернувшись в 50-х годах в СССР, он женился на дочери К. Паустовского, сотрудничал с Ю. Любимовым и О. Ефремовым, создал даже ансамбль старинной музыки «Мадригал», потом снова уехал во Францию.

"…Слушание увертюры А. Волконского Александров назначил у себя дома в 11 часов. Поскольку у него не было ничего случайного в поступках, видимо, это время имело какой-то определенный смысл. Волконский уже разложил ноты на пюпитре, приготовился играть, но Александров почему-то тянул с началом исполнения, выходил, входил, отвлекал нас разговорами о пустяках. Наконец он последний раз вернулся и оставил дверь комнаты широко открытой.

– Ну что же, пожалуй, можно послушать, – удобно расположился он в кресле.

Волконский сыграл увертюру, и воцарилась тишина. И тут произошло нечто совершенно ошеломившее нас. Из комнаты, что была напротив, выбежала, громко аплодируя, счастливая и взволнованная Любовь Петровна.

– Браво! Замечательно! Великолепно! – восклицала она с живостью и непосредственной радостью, протягивая руки Андрею.

Тот стоял красный и смущенный от каскада похвал, которые сыпались на него. Александров же смотрел на Орлову сияющими влюбленными глазами.

– Поздравляю вас! – говорила она. – Поздравляю всех! А вас особенно, Григорий Васильевич, с замечательным композитором!

Столь неожиданное появление кинозвезды из таинственной двери, да еще с комплиментами… «Как странно все это! – думал я. – Что за эффект? Она что стояла и слушала музыку за дверью? А впрочем, конечно! Конечно, все было срежиссировано: и 11 часов, чтобы Орлова могла спокойно завершить свой туалет (недаром он тянул с началом исполнения). И этот ее выход с аплодисментами, означавший признание. Если бы она не вышла, значит музыка не годится. И тогда ничего не подозревавшему композитору было бы предложено написать новый вариант. Здесь умели щадить авторское самолюбие. Но музыка пришлась по вкусу – и вот вам выход! Какая радость и какое облегчение для Александрова! И какие странные эти «великие»!

Остается непонятным: неужели «странные великие» точно так же, путем «подслушки», оценивали музыку сделавшего их в большой степени «великими» И. Дунаевского? И так же, хлопая в ладоши, выскакивала из своего укрытия Орлова, когда ей пришлась по душе «Колыбельная» в «Цирке»? А прежде чем ее послушать, Александров всячески, чтобы Любовь Петровна успела привести себя в порядок, тянул время и отвлекал Дунаевского разговорами о пустяках. Впрочем, 20 лет назад, когда актрисе было «только» 35, такого времени требовалось намного меньше…

68

Вспоминает Ф. Раневская:

«Я оценила глубину Любочкиного сострадания всему живому, когда она рассказывала мне о своем посещении корриды в Мексике. «Вышел бык, и в него полетели бандерильи, впились ему в холку. Мне показалось, что я увидела в его глазах изумление – ведь я же вас не трогаю, за что же вы меня мучаете? Я заплакала от жалости к животному и в ужасе бросилась к выходу, чтобы не видеть восхищенные лица людей, наслаждавшихся страданием ни в чем не повинного животного».

Любочка говорила это со слезами на глазах. И как я ее понимаю!

К замечательному Хемингуэю я отношусь хуже, чем он того заслуживает, за его воспевание корриды».

Однако Раневская не была бы Раневской, если бы одновременно с самыми добрыми словами о «Любочке», которая считала ее своей «феей» в искусстве, не говорила (Г. Скороходову) и такого:

«Орлова, конечно, великолепная актриса. И дисциплинированность ее поражает. Но вот голос… Когда она поет, кажется, будто кто-то писает в пустое ведро».

Потом, правда, «Фаиныш», как звала ее Орлова, сожалела об этой шутке. И говорила много другого лестного о своей подруге…

«Вы бы видели ее! От нее исходила… такая дивная прелесть, какую мне уж, поверьте моему слову, просто не приходилось встречать у других актрис. Ни тогда, ни после. А я их много перевидала».

Ф. Раневская.

Но никогда она уже не скажет лучше того, что сказала о своих первых впечатлениях от «Любочки»:

«Вы бы видели ее! От нее исходила… такая дивная прелесть, какую мне, уж поверьте моему слову, просто не приходилось встречать у других актрис. Ни тогда, ни после… А я их много перевидала… Ни у кого не было такой грации, такого легкого веселого шика – своего, природного. Нет-нет, такое не могло пропасть!»

69

Со слов той же Н. Голиковой Д. Щеглов описывает самые счастливые минуты в ее юности, когда Орлова время от времени предлагала ей: «Ну что, займемся разборкой отходов?»

«Из всех шкафов, тумбочек, чемоданов вываливался на пол баснословный Любочкин гардероб (про который та же Раневская сказала: «Шкаф Любови Петровны так забит, что моль, даже если она завелась в нем, не может там ни расти, ни тем более летать». – Ю. С.). Вся эта немыслимая гора подвергалась тщательному разбору – примеривалась и обсуждалась каждая вещь в отдельности – это тебе, это тоже тебе, а это, пожалуй, еще мое. Попутно обнаруживались еще старые, чуть ли не двадцатых годов (т. е. сорокалетней давности. – Ю. С.) туалеты, сшитые самой Любочкой: шляпки, узкие юбки, выкроенные по неизменной патронке. Выдвигались предположения и гипотезы, сыпались волнующие сопоставления, проходил час, другой, третий…

Разбирать отходы было интереснее, чем их носить. Примеривать самой и видеть, как это делает Любочка, слушать эти истории, как и что было куплено, следовать за ней по их маршруту Женева – Милан – Рим – Париж Лондон – Нью-Йорк, заходить только в самые дорогие магазины, выслушивать комплименты – и выбирать, выбирать, неторопливо и вдумчиво.

…Мне остается, – признается Д. Щеглов, – только пожалеть, что не могу, хотя бы на время, превратиться в женщину, чтобы «изнутри» написать эту часть главы».

70

…Спустя несколько лет после кончины актрисы Александров расхрабрился и опубликовал уникальный, принадлежавший ей документ:

«УДОСТОВЕРЕНИЕ

(действительно без срока)

Полковник административной службы Л. П. Орлова является представителем по делам кинематографии и командируется в город Берлин в войска для выполнения специального задания. Начальникам армий, военным комендантам оказывать полковнику Орловой всяческое содействие в выполнении возложенного на нее задания.

Начальник тыла Народного комиссариата обороны СССР» (с отсутствующей почему-то фамилией. – Ю. С.).

Спустя еще некоторое время «Народная газета», рассказывая о вечере в Доме кино, посвященном 80-летию актрисы, сообщала, что одним из последних на нем выступил генерал КГБ. Все ожидали слов благодарности актрисе за активную военно-шефскую работу, даже, на худой конец, чекистско-шефскую работу, но генерал вдруг сказал:

– Теперь уже можно об этом сказать. Для нас всегда было большой честью, что в наших рядах трудилась такой замечательный товарищ, как полковник административной службы Любовь Петровна Орлова!

«Это был шок…» – чуть не падает в обморок «Народная газета». Остается непонятным, в каком все-таки ведомстве трудилась полковник Орлова: «Удостоверение» ей подписывает начальник тыла армии, а о чести работать с ней говорит генерал КГБ…

71

Неизвестно, когда написано это признание актрисе и жив ли его автор. Если жив, ему приятно будет вспомнить обуревавшие его когда-то страсти:

Мальчишка-школьник полюбил актрису…

смешные, старые, забытые слова.

Но с чувствами контракт уже подписан,

и я его не в силах разорвать.

Я думал, что ты знаешь. Мне казалось,

моя любовь бросается в глаза.

Но нет, она опять со мной осталась.

Ко мне, беззвучная, пришла назад.

Письмо мое сожгли Вы, не читая,

а может, прочитав, сожгли.

Из этих (неразборчиво. – Ю. С.)… не знаю,

но вижу: мною вы пренебрегли.

Вам кажется, что дик я, невоспитан…

У вас друзей вокруг не сосчитать.

Но это ложь, и ею свет пропитан.

Друзей в несчастье нужно обретать.

А этот хор поклонников ретивых,

пустых и полных каламбуров,

случись беда – все, все они покинут,

и Вы одна останетесь средь бурь.

И в шквале непредвиденных несчастий

Вы вспомните, надеюсь, про меня.

Весь мир тогда к вам будет безучастен,

и другом Вам останусь только я!

…И Орлова отобьет на машинке: «Нет Галя, из ваших слов и вашего фото ничего не ясно. Ни хорошего личика, ни умения танцевать еще недостаточно, чтобы стать артисткой».

72

«В конце сороковых, – сообщает М. Кушниров, – по дороге в Семипалатинск Орлова с аккомпаниатором крепко застряли в безлюдной местности. Бродя с Мироновым, они наткнулись на небольшое скопище ветхих сарайчиков, где, судя по дымкам, по развешенному белью, жили люди. Было жарко, хотелось пить, и они рискнули постучаться. Дверь открыла женщина, как потом выяснилось немка. Из тех поволжских немцев, которых зимой 42-го года на холод и голод буквально выбросили в степи Средней Азии. Но Любовь Петровна была потрясена не этим (рискованные политические вопросы она и на дух к себе не подпускала – «не нашего ума дело»). Ее поразила убогость жилища и его… чистота. Каждая щелочка вымыта, каждая плошка блестит, каждая тряпица аккуратно свернута и лежит на своем месте. На детях застиранная, залатанная, но аккуратная одежонка. В сарайчике душно, но ничем не пахнет. На обратном пути она напомнила Миронову, какой был дух в богатой казахской юрте, куда их накануне зазвали ужинать.

Вечером в гостинице Семипалатинска Орлова вернулась к этому неожиданному впечатлению: «Вот, Лева, какой урок жизни! Вот так, только так должна содержать себя всякая женщина. В какой бы дыре ты ни оказался, в каком бы дерьме ни плавал, не опускайся, будь красивым. Лопни, а держи фасон!»

73

«Весной 1968 года, – рассказывает в книге об актрисе И. Фролов, – Орлова дала согласие на творческий вечер для студентов Интернационального киноклуба Дома дружбы. Как и было договорено, актриса прибыла минут за 40, сказав, что ей необходимо время для макияжа. И вдруг обнаружила, что забыла дома какой-то крем, очень ей нужный (уж не тот ли, «магический», о котором потом будут слагать легенды? – см. «Небылицы». – Ю. С.). Пока ездили за ним, пока она гримировалась, время шло. И вечер начался с опозданием. Актриса очень переживала, но все кончилось хорошо. Были цветы, аплодисменты, слова признательности. И, уезжая, Любовь Петровна со смущенной улыбкой призналась, что во всем виноват Григорий Васильевич, который должен был сегодня уезжать за рубеж, а в ее священные обязанности входило проверять его вещи и во что он одет, так как были случаи, когда знаменитый режиссер уезжал в ботинках разного цвета. Поэтому мысли ее были заняты только его отъездом. Вот она и забыла злосчастный крем.

Тем не менее по ее глазам было видно: она счастлива, что вечер прошел успешно и, пожалуй, еще больше оттого, что у нее есть человек, о котором нужно так заботиться.

…Александровские туфли, вернее, коробка от них, фигурировали и в другой истории, рассказанной актрисой Театра им. Моссовета и тогдашним секретарем его парторганизации Л. Шапошниковой:

«В конце 62-го года мы собрались на целину со спектаклем «Миллион за улыбку». Встретив меня, Любовь Петровна спросила:

– Милочка, я слышала, вы едете на целину.

– Да, готовимся.

– Но там же сейчас наверняка холодно.

– Не знаю.

– А сколько человек едет?

– Около десяти.

– А когда вы будете в театре? Я хотела бы вас повидать.

Легко, изящно, грациозно

На сцену вышла не спеша

Она. Приветливо серьезна,

Величественно хороша.

Зрители.

Мы договорились. Прихожу в театр, а она меня уже ждет. И рядом на столе большая коробка из-под туфель. Причем туфель не ее, а явно Григория Васильевича. Такая большая коробка. «Это вам в дорогу», – говорит она. «А что там?» – «Разные лекарства. Мало ли что может быть. Неизвестно, какая там еда, какая будет погода. Мы это подобрали на Сивцевом Вражке (там была закрытая ведомственная аптека. – Ю. С.). Здесь вы найдете все, что может пригодиться как скорая помощь».

…О непростых условиях на целине Орлова знала не понаслышке. Причем о настоящей целине, когда она только «поднималась» и когда этим «подъемом» вдохновенно, как говорят, руководил тогдашний 2-й секретарь компартии Казахстана Л. Брежнев. Который написал в «Целине», как он выделил свой личный самолет для Л. Орловой, Н. Крючкова и М. Ладыниной, без устали мотавшихся с концертами из одного целинного района в другой…

74

Тот же А. Бобровский рассказывает, что во время первого посещения им Александрова все время, пока хозяин собирался ехать с ним на студию, бывшая дома Орлова так и не появилась.

«Но я затылком чувствовал, что она здесь, за другой дверью и стеной, и слышит нас. Григорий Васильевич посмотрел на меня, потом на ту дверь и взял со стола желтый портфель.

– Ну, мы поехали! – произнес он негромко, но так, что за дверью его фраза наверняка была услышана. Казалось, мгновение – дверь откроется, и Любовь Петровна выйдет попрощаться. Но ответом была тишина, и мы вышли к лифту.

…Справедливости ради надо сказать, что мне посчастливилось лицезреть «звезду» сразу, с первого же захода к Александрову.

Перед этим во вгиковской библиотеке я наткнулся на первый, 54-го года, и самый, пожалуй, удачный (будь он снят тогда, а не пять лет спустя!) сценарный вариант «Русского сувенира». Одной его сценой, самой, может, фантасмагорической, я буквально «заболел».

…Заснувшим в русской избе американцу Скотту и англичанину Пиблсу снятся ужасные последствия третьей мировой войны. На опустошенной Земле остались только два, снова первобытных, в шкурах и с дубинками, существа те же Скотт и Пиблс. Они вдруг замечают третье выжившие создание, обезьяну, сталкиваются в смертельной схватке за «даму»… и просыпаются, дубася друг друга в кровати.

…Что уж я там «нафонтанировал» по этому поводу, не помню, но несколько строк александровского «апокалипсиса» превратились у меня чуть ли не в десять страниц до абсурда смешного, как мне казалось, действа.

Я оставил их в почтовом ящике режиссера на улице Немировича и попросил посмотреть, лелея надежду попасть на практику на тот же «Сувенир», если маэстро убедится, что склад моего мышления близок его собственному и даже способен «развить» его. Условия практики, кстати, вовсе не требовали этого, но мне, 19-летнему, казалось, что только такое «единение душ» дает мне право работы у «самого» Александрова.

Через несколько дней режиссер-небожитель, каким он мне тогда казался, пригласил меня для разговора. В его середине в дверях кабинета появилась… она.

– …Это тот Юра?

Однако в кабинет не вошла, представляя возможность любоваться собой на расстоянии. Я понял, что мой опус актриса прочла, но по ее тону не мог догадаться, позабавил он ее или напугал.

…Вопрос о моей практике в тот день был решен, но, к сожалению, не на «Русском сувенире», эпизод которого я так самоуверенно, без всякой на то просьбы Александрова, препарировал, а на подготовительном к нему фильме-эксперименте «Человек человеку»

…А. Бобровскому довелось увидеть Орлову позднее, на даче во Внукове, когда работа над «Человек человеку» близилась к концу.

– Неужели у вас все идет так блестяще? – сделала актриса вид, что не поверила его рассказу о фильме. – Неужели все так гладко?

«И она с любопытством поглядывала на меня.

– Как вам сказать… – Я повернулся в сторону Александрова. – Пожалуй, только… единственное затруднение…

– Какое?

Они переглянулись и уставились на меня. Мне стало неловко, но отступать было поздно:

– Отсутствие сценария.

Мне показалось, что они облегченно вздохнули».

Своеобразный, если не сказать, «черный» юмор, здесь в следующем. То, что больше всего беспокоило, даже лихорадило и группу, и студию, и главк, не знавший даже, какие деньги выделять на картину, для Александрова было пустяком, о котором не стоило и говорить.

– Григорий Васильевич пишет сценарий, но еще не закончил, – сказала Орлова.

– Работа идет параллельно, – мягко пояснил Александров (то есть к концу работы над фильмом – завершение его сценария! Случай, единственный в практике тогдашнего кинематографа. – Ю. С.)

Чтобы не выглядеть назойливым, я кивнул и больше не возвращался к этому разговору. Ясно одно: у них была причина не говорить на эту тему больше того, что они сказали.

– Любовь Петровна, – перевел я тему. – Я хотел выразить вам свой восторг. Мне посчастливилось видеть вас в спектакле (в «Лиззи Мак-Кей», видимо. – Ю. С.). Я до сих пор под впечатлением от вашей игры.

– Благодарю вас, – с обычной изящной простотой ответила она и чуть вздохнула. – Я месяц не играла в этом спектакле из-за болезни. Сейчас чувствую себя хорошо, но было худо некоторое время. – Она грустно посмотрела на Александрова, потом обратилась ко мне: – И знаете, сколько мне заплатили по больничному листу?