Ночь длинных ножей

— Выселяли, — кивнул старик. — Нас наказали. Мы виноваты были. Нас сослали Та власть справедливая была. А сейчас… Эх, сейчас вся страна наказана. Только непонятно, за кого и за что…

Он поднялся с лавки и, тяжело шаркая подошвами, побрел, сгорбившись, прочь.

Когда осматривали дом, к Алейникову подошла та самая женщина, которая ругалась на старика, и негромко произнесла:

— Слушай, русский. Загляни в дом двадцать, за разрушенной школой… Там прячется.

— Кто прячется?

— А я знаю? Прячется. Ты его самого спроси… Только у него оружие…

Больше добиться от нее ничего не удалось. Она резко обернулась и пошла прочь…

Алейников взял рацию и велел:

— Дом двадцать за школой. Блокируем.

Школа была сожжена еще в девяносто четвертом году, и, похоже, это мало кого трогало. Село было ваххабитским, а ваххабиты давно рассудили: чему надо — научит мулла. Выросло поколение детей, которые не видели в своей жизни учебников, многие не умели читать и писать.

Дом располагался сразу за развалинами школы. Он был неказистый. Из тех, в которых обычно местные жители не живут, а содержат скот, инвентарь, используют, чтобы без особого комфорта провести ночь. Обычно у чеченцев несколько таких домов в селе и окрестностях.

Алейников махнул рукой, и бойцы рассыпались вдоль забора. Улицу перекрывал БТР, его крупнокалиберный пулемет вполне мог превратить это ветхое строение в несколько секунд в кучу разбитых обломков.

— Осторожнее, — приказал Алейников. — Куда попало — не палить.

Что-то ему не нравилось в этой наводке. Это вполне могла быть какая-то провокация, на которую так щедры туземцы.

— Пошли…

Собровцы рванули вперед, к дому.

— А-а-а, — послышался истошный женский крик.

Собровец едва не нажал на спусковой крючок, когда навстречу устремилась выскочившая из дома высокая чеченка с каким-то безумным выражением на лице Она попыталась вцепиться в собровца. Тот отпрянул, резко толкнул ее, сшибая с ног и ожидая чего угодно — выстрела, взрыва. Женщина вполне могла оказаться камикадзе, начиненной взрывчаткой.

Но это была просто женщина с глазами, полными слез.

— Уйди! — заорал собровец, прижимаясь к стене дома рядом с низким окном. Еще два бойца уже заняли свою позицию.

Но женщина не двинулась с места. Она сидела в пыли, обхватив руками голову.. Она плакала.

— Убрать, — кивнул Алейников. Боец кинулся, пригибаясь, к женщине, рванул ее за руку, поставил на ноги. Она попыталась ударить его кулаком в грудь, но он просто взвалил ее на плечо и кинулся под защиту БТРа.

Днем работать несравненно лучше. Правда, легче не только штурмовать объект, но и держать оборону, так что шансы все равно уравниваются.

Алейников преодолел расстояние, отделявшее его от стены дома, где засел неизвестный бандит или целая компания — поди узнай.

Нет проблем забросить внутрь парочку гранат, а потом зайти и посмотреть, кто там остался живой. Самый легкий вариант, который может сберечь массу здоровья, а то и жизни.

— Э, бандит, — крикнул Алейников. — Минута тебе на то, чтобы выйти с поднятыми руками. Понял?.. Ответом было молчание…

— Отсчет пошел. После этого снесем дом БТРом.

— Не напрягайтесь. Выхожу, — послышался глухой мужской голос.

Появившуюся в дверях мощную фигуру атлета взяли на прицел несколько стволов.

— Не бойтесь. Я без оружия, — усмехнулся человек, поднимая руки.

— На колени, — приказал Алейников. — Руки на затылок. И плавно, чтобы каждое движение видели…

Тоже вполне могло статься, что этому человеку терять нечего и он сейчас взорвется, стремясь унести на тот свет побольше неверных.

Человек опустился на колени, положил руки на затылок.

К нему подскочил сзади боец СОБРа. Тычком в спину распластал на земле, завел руки за спину, защелкнул наручники. Пробежал ладонями по телу.

— Чистый, — собровец перевел дыхание. — Не начинен.

Алейников вытер пот.

Пленного поставили на ноги. Алейников подошел к нему и внимательно посмотрел ему в лицо.

— Алейников, — кивнул задержанный.

— Вот это встреча, — вспомнил Алейников. Он с этим человеком встречался еще в первую войну.

— Странно встретились, — вздохнул задержанный. — Но лучше вы, чем они.

— Чем кто?

— Кровники… В доме лежит пистолет… Сразу, чтобы время не тратили, из него я убил двоих… Просьба. Женщину не трогайте. Она ни при чем…

— Обещаю, — кивнул Алейников.

Действительно, в доме лежал на полу пистолет «ТТ». Патрона в патроннике не было, так что пленный, похоже, отстреливаться не собирался.

— Лев Владимирович, а что это за типа мы взяли? — спросил Мелкий брат.

— Майор милиции Джамбулатов, — ответил Алейников.

— Серьезный зверь?

— Серьезный… человек…

— Курить будешь? — спросил Алейников, глядя на сидящего напротив него Руслана Джамбулатова.

— Буду, — кивнул тот, потянувшись к пачке. Он размял сигарету «Ява», закурил. И оценил:

— Дрянь сигареты.

— К «Мальборо» привык? — хмыкнул Алейников.

— Привык. Было время. Дешевые сигареты менту считалось просто неприличным курить… Давно было. В другой эпохе…

— Времена не выбирают.

— Да. Времена выбирают нас, — кивнул Джамбулатов. — Кстати, ты кто сейчас по званию?

— Все еще подполковник, Руслан.

— Папаху не дают. Что так?

— Видимо, не заслужил.

— Ну да, — хмыкнул Джамбулатов. — Не умеешь выслуживаться, что ли?

— Не обучен.

— Правильно. Ты, Алейников, воин… И я воин. Мы только и умеем, что воевать. А ордена и звания — для других… А знаешь, это ведь мой кабинет был, — Джамбулатов обвел рукой кабинет начальника криминальной милиции. — Только в те времена, понятно, он выглядел получше… Но что-то осталось. Вон тот шкаф мой остался. Хороший шкаф. Добротный. Мне его председатель колхоза имени Ленина десять лет назад подогнал.

— Точно.

— В нем картотека, в правом ящике. На проституток района. Сейчас там?

— Осталась.

— Я ее сам формировал… Как, помогла тебе?

— Немножко.

— Правильно. Шлюхи — лучший источник оперативной информации. — Джамбулатов вздохнул. — Жизнь прошла в этих стенах. А теперь кто я? Никто!.. Ох, как же нас поломало всех!

— Поломало, — кивнул Алейников. — Ну что, Руслан, Давай. Рассказывай…

— А что рассказывать? — пожал плечами Джамбулатов. — Положил я их… Ваху положил. Джохара.

— Это у мини-завода?

— Да… Еще кое-кого.

— Кого же?

— Братьев Мовсаровых.

— Ну ты разгулялся.

— А сколько еще тварей не достал, — Джамбулатов покачал головой. — Теперь у меня масса кровников. Мы долго, слишком долго играли в солдатики… Слушай, давай так, я пишу явку с повинной. При условии, что отправите меня в Россию.

— Здесь что, не сидится?

— Здесь убьют. Все равно убьют.

— В ИВС?

— А что им ИВС? Они просочатся сквозь эти стены. Купят ваших людей. Возьмут штурмом отдел. Слишком сильно я прищемил их… Жалко только. Хромого не достал.

— Где теперь Хромой?

— Здесь.

— Уверен?

— Уверен. — Руслан глубоко затянулся и выпустил дым, задумчиво глядя на поплывшие клубы. — Ох, плохо все. Плохо… Ты сидишь за моим столом и допрашиваешь меня… Знаешь, я всю жизнь слугой государства был. И всех собак в районе в руках держал. И в Афгане за это государство воевал, и никаких сомнений в правильности пути не было. Да, да, хоть и братьев мусульман крошил, но была уверенность, что за нами правда. Потому что была держава, которой не грех было служить верой и правдой… А сейчас державы не стало…

Алейников задумчиво посмотрел на него, щелкнул зажигалкой и тоже затянулся. И хмыкнул:

— Ну да. Была у меня таможня. Были контрабандисты, как говаривал Верещагин в «Белом солнце пустыни».

— Знаешь, подполковник, когда Россия была рачительным и справедливым хозяином — здесь был порядок. Когда Россия стала проституткой и ее правительство отдавалось за деньги, как вокзальная шлюха, тому, кто заплатит больше, то здесь хозяином стал бандит! Ваши продажные московские шкуры отдали мою землю бандитам…

— Что-то ты разговорился.

— А я не прав? — завелся Джамбулатов. — Ваши проститутки привели к власти безумного Джохара. Потом он кому-то разонравился, и вы бомбили наши города! Когда в девяносто пятом пришли ваши войска, мы вам поверили. Мы думали, что Россия снова стала хозяином. А оказалось, что проститутка захотела новых денег. Получила их и выполнила желания клиента… Вы нас бросили… Удивительно. Я работал начальником розыска при коммунистах. Потом при Дудаеве… Войска пришли, и на вас работал. А потом в этом изоляторе год сидел. За измену ваххабитской Родине. И каждую неделю меня водили на расстрел. Подонки из Грозного приезжали — генералы, министры, и все хотели полюбоваться на мой расстрел. А знаешь, я привык смотреть в зрачок автомата. И никто не видел на моем лице испуга… За себя я отвык бояться… Но отец…

Он судорожно вздохнул и провел ладонью по щеке — наручники с него сняли.

— Они убили его. Теперь у меня никого нет. Не за кого бояться. Я один. Один… Мне нужно было убить их. Всех…

Особенно Хромого. Но не судьба… Если когда-то выйду, то убью.

— Откуда ты знаешь, что Хромой в районе?

— Шила в мешке не утаишь.

— Что ему здесь надо?

— Я эту сволочь отлично знаю. Он хочет слизнуть жирный навар. Иначе никогда бы не вернулся. В селе его люди были…

— Ты за ним туда пришел?

— Да. Я знал, что он появится в Даташ-юрте. И ждал его.

— Хотел одолеть их всех?

— Что смог — сделал бы… Но пришли вы.

— А чего после того, как мы ночью тут шорох навели, ноги не сделал? Что, не додумался, что зачистка будет?

— А, — махнул рукой Джамбулатов. — Думал, что отсижусь у Айзан. Вы же все пятьсот домов наизнанку не вывернете… Вам кто-то меня сдал?

Алейников пожал плечами.

— Сдали, — усмехнулся Джамбулатов. — Столько доброжелателей на свете, что и не знаешь, кому спасибо сказать.

— Не ломай голову.

Глава 13

СЛЕЗИНКА РЕБЕНКА

Все произошедшее осталось в памяти картинками — теми самыми, которые фиксировала не только память, но и зрачок надежной видеокамеры. В основном на пленку ложились женские лица. Мужчины всегда были на заднем плане, но Майкл ловил на себе их взгляды. Это были взгляды селян, которые смотрели на американца, как на пришельца с другой планеты. Или злые завистливые взгляды тех, для кого этот пришелец воплощает недостижимое благополучие загадочных, трудно поддающихся осмыслению мест, где у людей есть все, что пожелает душа, и где не надо бороться ежедневно за жизнь. Или же на него взирали с превосходством дикаря над слабым человечишкой, который размяк, изнежился в ласковых объятиях современной цивилизации. Но чаще всего это были просто взгляды рабовладельцев, которые опытным глазом прицениваются, на сколько в свободно конвертируемой валюте потянет этот товар, и от их внимания становилось особенно неуютно.

А еще были слова. Много слов. Женщины, как на заказ, попадались говорливые, напористые.

— Они борются с бандитами? Когда в нашем селе были бандиты, они нас успокаивали — пока мы здесь, вас бомбить не будут. И правда — как только бандиты ушли, русские начали бомбить. Моя бабушка пряталась в подвале! Они все заодно — бандиты и солдаты! Только солдат хуже!..

— У меня убили брата. Ему было пятнадцать лет. За что они убили моего брата? Только за то, что он верит в Аллаха… Да, да, его зарезали, а потом тащили, привязав к грузовику!..

— Они звери! Звери!!! Мы хотим жить свободно и достойно! А они хотят, чтобы мы вообще не жили! Если они убьют всех мужчин, с оружием в руках встанут женщины и дети!..

Ничего нового Майкл за свое путешествие не увидел. Ему постоянно демонстрировали увечных, пострадавших от бомбардировок людей. А еще женщин, потерявших кормильцев и оставшихся с детьми на руках. Он кивал, раздавал лекарства и старательно фиксировал все на видеопленку, которая станет или не станет — в зависимости от целей политиков — очередным козырем в играх с Россией.

Бесконечные причитания, гневные тирады, снова хмурые взоры мужчин. Раз за разом. День за днем.

— Ну как? Скажи, с чем сравнятся страдания моего народа с некоторой гордостью за эти страдания восклицал сопровождающий его переводчик, сменивший дорогой костюм на джинсы и рубашку защитного цвета.

И снова пыльная дорога, гудок машины, пытающейся разогнать стадо коров, перекрывающих дорогу. Зной. Пыль. И сладостная мечта о белоснежной ванной и бьющей тугими струями воде… И опять разговоры, значок идущей видеозаписи на жидкокристаллическом дисплее миниатюрной видеокамеры «Сони».

— У меня умерло двое детей… У меня не было лекарств… Моего мужа расстреляли солдаты на моих глазах…

Кто разберет — где правда, где ложь? Но ведь это и не так важно. Нет никакой разницы между правдой и ложью. Любая правда меняет свой облик в зависимости от обстоятельств. Любая ложь может казаться правдоподобнее правды. Майклу не надо объяснять, насколько все в мире относительно. Незыблемыми являются лишь цели для людей, знающих, чего они хотят.

Снова дорога. Неприметная «Нива» — некомфортабельная, без кондиционера и приличествующих удобств, но достаточно живучая, созданная как раз для дорог, которые и дорогами можно назвать с натяжкой, меряет колесами щебень, асфальт, а то и просто пробирается через заросли, рискуя налететь на мину или на войсковой наряд.

Запас прочности у человека не беспределен. Майкл знал, что нельзя пропускать все, что видишь и чувствуешь, через себя. Нельзя все время думать о плохом, снова и снова перебирая в голове опасности, которые поджидают путника на нелегком пути, — иначе быстро свихнешься, да и сердце уже покалывает, а иногда начинает ухать в груди молотом. Не стоит думать и о хорошем — тогда не выдержишь долгого пути, настолько захочется окунуться в беломраморную ванну, вернуться в асфальтовую страну бензоколонок, супермаркетов и вежливых копов. Нельзя обращать внимание на время и думать, сколько его остается до конца поездки, — тогда время начинает течь медленно и вязко, будто испытывая нервы на прочность. Лучше всего погрузиться в вязкую отрешенность и просто отстраненно мерить мили за милями, часы за часами, войдя в какой-то изначальный ритм бессмысленности и бесполезности, присущий, на взгляд Майкла, всей этой земле, да и вообще, наверное, всему миру.

Машина подскакивает на ухабах. Переводчик уже замучил его рассуждениями о великом будущем свободной Ичкерии — с его слов получалось, что это будет земной рай.

— Первый и, всеми любимый наш президент Джохар Дудаев говорил: «Чеченскому народу демократия дана свыше, она выше всех среди степей или гор». Мы построим справедливый мир.

Майкл кивал. Ему хотелось холодного пива. И опять — очередное село среди степей или гор. И очередные жертвы этой чужой войны в своих жалких домишках, пропитанных запахами еды, пота и какой-то гнили, не устают твердить:

— Они хуже зверей! Русские солдаты выкидывали детей прямо из окон школы… Я не видела этого… Мне рассказывали.. Но это правда.

Снова ненавистные дороги. И снова «слезинка ребенка», которая, как считал великий русский Достоевский, стоит больше, чем все блага мира… Майкл глядел на эти слезинки и не ощущал ничего.

— Мой ребенок не мог получить лекарства… Русские хотят, чтобы мы умирали, и не дают нам лекарства…

Он раздавал лекарства. И ловил себя на мысли, что делает это с неохотой. Все это бессмысленно, излишне — медицинская помощь, лекарства. Слишком много их на земле — оборванных, голодных. И плодятся они с невероятной скоростью, невзирая на войны, террор и мор Скоро земля треснет от толп этих цепляющихся за жизнь и распространяющихся как зараза дикарей, которые рвут, как оковы, границы своей среды обитания и вырываются на волю, угрожая спокойным бензиново-бетонным, упакованным в красивые обертки европейским просторам… Вся беда в таблетках — тех, которые сделали безопасными воспаление легких, дизентерию. Слабые перестали умирать. Хотя это не правильно.

И он с усмешкой представлял, как бы вытянулись лица в его офисе, огласи он свои мысли принародно. Он тут же был бы изгнан, как опасный сумасшедший Потому что нельзя говорить, что думаешь, даже если знаешь, что так думает большинство твоих коллег…

— Это ужасно, — беря себя в руки и нацепляя на лицо стандартную маску, только успевал повторять по-русски Майкл, выслушав очередной душераздирающий рассказ. — Это нарушение прав человека… Это ужасно… Я не видел никогда ничего подобного… Даже в Латинской Америке.

«Нива» опять ревет мотором, карабкаясь по склонам. Пот льется градом, и в животе урчит — к этой воде и пище европейскому человеку не привыкнуть никогда. И в очередной раз предательски долбит мыслишка, которая посещает Майкла каждую командировку — это в последний раз. Надо уходить… Впрочем, он знал отлично, что уйти не удастся. Организация слишком крепко привязывает к себе сотрудников разными благами — деньгами, кредитами… Но не это самое важное. Та самая болезненная зависимость, которую он ощутил после первых командировок, — когда, стоит пробыть месяц дома, как снова, как магнитом, начинает тянуть в выжженные войной и нещадным южным солнцем края, — с годами только усиливалась. Авантюрный азарт, который двигал им в первое время, давно пропал. Зато появилось сложное, полностью завладевшее им чувство какого-то мазохистского сладострастия…

— Завтра возвращаемся, — сказал переводчик, когда они ужинали вечером в затерявшемся в степях поселке, населенном смуглыми и косоглазыми людьми, чем-то похожими на японцев и производящими впечатление более диковатых, чем другие аборигены.

Все познается в сравнении. Ставка в Ингушетии, которая еще недавно казалась ему черной дырой, отсюда виделась чуть ли не Городом Солнца.

На базу… А там еще неделя разобраться с текущими делами… И прочь отсюда… Материала достаточно. Его ждет второй этап работы. Будут пресс-конференции, выступления на комиссиях. Прохладные залы с кондиционерами и людьми в строгих дорогих костюмах. Фантастика. Здесь это кажется совершенно нереальным…

— Пора спать, — сказал переводчик, поднимаясь из-за стола Хозяин дома проводил Майкла в комнату для гостей. И американец блаженно растянулся на относительно чистых простынях. И ему опять снилась белая ванна. Из крана била тугая вода.. Но она стала окрашиваться кровью. Майкл вскрикнул. Проснулся. Посмотрел в окно на низкую луну. И остаток ночи то проваливался в сон, то выныривал из него.

Утром голова была тяжелой. Небо закрыли низкие тучи, атмосферное давление менялось. И было душно. От постоянных перегрузок здоровье Майкла в последние недели расстроилось, он чувствовал себя неважно. Но в голову радостно стучало молоточком — возвращаемся, возвращаемся…

Майкл умылся холодной водой, побрился бритвой «Жиллетт». Одно время он возил с собой электрические бритвы, пока не выяснил, что электрические розетки встречаются не везде. А на большей части территории Чечни об электричестве забыли давным-давно. Он не любил бриться безопасной бритвой, но и отпускать бороду на манер некоторых своих коллег не хотел. Он не может позволить себе становиться, пусть только внешне, на одну доску с туземцами…

На завтрак были хлеб, баранина, домашний кислый сыр, зелень и овощи Минеральная вода в пластмассовой бутылке оказалась почти холодной.

— Ну что, сегодня все, — сказал сопровождающий и откусил приличный кусок от бутерброда. — Сафари наше подходит к концу.

— Да. Подходит, — кивнул Майкл.

И вдруг поймал на себе взгляд сопровождающего, от которого стало как-то не по себе. По телу пробежали мурашки. И кольнуло в сердце. Что-то окончательное, страшное было в этом взгляде. Будто человек, с которым они десять дней колесили по полным ловушек чеченским дорогам, равнодушно поставил на нем крест.

«Стоп, — резко оборвал Майкл себя. — Ты становишься мнительным. Тебе начинает мерещиться то, чего нет… Это плохой признак, Майкл. Очень плохой…»

Он встряхнул головой, осушил стакан с минеральной водой.

— В дорогу… Нам ехать часа четыре. Нас уже ждут, — сопровождающий поднялся. — Ужинать сегодня будем в лучшем ресторане Назрани.

Майкл усмехнулся. После этой поездки он уже созрел для того, чтобы согласиться с казавшейся ему еще недавно абсурдной мыслью — что в Назрани есть заведения, которые можно назвать рестораном.

Молчаливый шофер завел двигатель. И «Нива» выбралась с огороженного дощатым забором двора. Небольшое селеньице в тридцать дворов осталось позади…

По проселочной дороге они ехали полчаса, после чего выбрались на разбитое, но относительно ровное шоссе. Вдоль шоссе шли воронки и чернели остовы двух джипов — они тут были с того самого времени, когда шла знаменитая охота за джипами. Федералы, перейдя границу Чечни, пересадили повстанцев на лошадей — били артиллерией и с вертолетов по всем джипам, вполне логично рассудив, что такие машины здесь могли позволить себе только боевики.

Майкл нервничал. Он уже привык к мысли, что этой поездке не будет конца, и, когда впереди показался просвет, отупение стало отступать и появилось желание поторопить время. Ему казалось, что водитель может ехать быстрее и что дорога могла бы быть короче. И это возбужденное состояние нарастало.

«Лучший ресторан Назрани, — ухмыльнулся он про себя. — Неужели это будет когда-то? И какой парижский „Максим“ сравнится с ним?»

До границы с Ингушетией оставалось совсем немного. «Нива» опять запетляла по запутанным ухабистым проселочным дорогам и тропам, избегая встреч с милицией и федералами.

— Скоро пересечем границу, — сказал переводчик.

Оставалось минут сорок. Сущая безделица. Но иногда достаточно секунды, чтобы весь сложившийся уклад жизни безвозвратно рухнул в пропасть.

Тормознули их перед переправой через узкую жалкую речку. Дорога была перегорожена старым «КамАЗом» с мятой красной кабиной.

Их было четверо. Двое в камуфляже и двое в спортивной одежде и каких-то обносках.

— Вылазь, — кивнул главный, огромный чеченец.

Сопровождающий-переводчик, который из-за явного дисбаланса сил даже не потянулся к своему автомату, выскочил из «Нивы» и возмущенно замахал руками, затараторил возбужденно на своем языке, доказывая что-то здоровяку в камуфляже.

Из речи Майкл ничего не понял, только время от времени прорывалось знакомое имя — того благодетеля, который гарантировал свободу передвижения. Но имя это не произвело никакого впечатления.

Пока они препирались, Майкла держали на мушке. Это был не первый раз, когда на него глядел ствол автомата, и молоденький, с редкой, но длинной бороденкой чеченец с явно выраженными дегенеративными чертами на истощенном лице, мог в любой момент случайно или по прихоти нажать на спусковой крючок, и тогда смертоносный металл разорвет тело Майкла… И тогда уже ничего не изменишь. Твоя жизнь стоит одного коротенького движения пальца, и привыкнуть к этому невозможно. А потому внутри у американца было пусто, а колени тряслись.

Затянувшийся разговор закончился просто. Здоровенный чеченец сгреб своей громадной ладонью лицо сопровождающего в горсть, будто хотел снять с него кожу, подержал так пару секунд, а потом оттолкнул от себя. Переводчик отлетел на пару шагов, споткнулся и упал. Главный кивнул, и его бандиты кинулись к машине.

— Вылазь, ишак американский, — велел приземистый горец с рябым, иссеченным мелкими шрамами лицом.

— Я… — начал Майкл.

Но рябой схватил его за шею и дернул на себя. Майкл послушно выскочил из салона «Нивы». Его немилосердно уронили на колени.

— Руки за голову! — крикнул главный. Эти слова Майкл понимал и свел руки на затылке. Его обыскали, выудили бумажник, где было несколько долларов на крайний случай — больше брать не рекомендовалось, удостоверение не правительственной международной организации «Милосердие без границ», документы от русской стороны, пропуск в некоторые районы, куда Чечня никак не входила.

— Эх, — удовлетворенно крякнул главный, и глаза засветились торжеством. — Хороший баран. Жирный баран.

— Дорогого стоит, — кивнул рябой.

Молодой чеченец с дегенеративным лицом обшарил машину, выудил видеокамеру, взвесил ее, хотел взять, но главный махнул рукой:

— Брось.

Бандит понял приказ буквально и бросил видеокамеру, стоящую тысячу долларов, на дорогу. И это Майклу совсем не понравилось. Обычные дорожные пираты не разбрасываются такими вещами.

— Вставай, — кивнул главный. — Пошли, жирный баран.

" — Я гражданин Америки, — заученные фразы звучали коряво, но были вполне понятны. — Вы будете неприятность!

— Эх, — довольно воскликнул главный.

— Я защищать чеченский дети. Я помогаю чеченцы! Я помогаю вам… Вы не можете…

— Кто не может? Ибрагим, ты не можешь?.. Или ты, Хожбауди, не можешь? Вроде все могут… Вставай, баран американский…

Разговаривать с ним перестали. Его грубо вздернули. Дали кулачищем в спину, так что показалось, будто по спине прошелся молот.

— Значит, американский гражданин, — главный внимательно изучал его документы.

— Йес, йес, — закивал Майкл.

— Богатая страна… «Милосердие без границ»?

— Да, да. — У Майкла вспыхнула вдруг надежда, что все обойдется.

— Ну, тогда миллион долларов за тебя дадут… Пошли. Майкл хотел еще что-то сказать. Но еще один удар сшиб его с ног. Его подняли. Связали руки. И, как мешок с песком, закинули в кузов «КамАЗа», покрытый рогожами и пропахший гнилыми фруктами. Майкл застонал. А потом заплакал…

Глава 14

СКОЛЬКО СТОИТ ГОЛОВА?

Ночью со стороны Грозного гремела канонада, и Алейников два раза просыпался. Это работала артиллерия по горам. К канонаде он привык давно, но каждый разрыв все равно отдавался в душе тревожно. Слишком много было связано с этим продирающим до печенок звуком. Он слышал эти взрывы не за десятки километров, а рядом, когда взрывная волна проходит по телу, давит на перепонки и будто хочет вдавить тебя в грунт. Тогда возникает первобытный ужас и желание спрятаться, уткнуться лицом в траву и закрыть голову руками, но как раз в этот момент и нет никакого права на слабость — надо работать, вставать и идти вперед…

Утром, когда сон был особенно сладок, зазвенел будильник, и Алейников по привычке моментально включился в действительность. Если хочешь жить, нужно уметь быстро включаться в окружающую среду…

Разлеживаться он не любил. Поэтому, едва открыв глаза, вздохнул поглубже и вскочил.

В помещении было даже прохладно. Вовсю шуршал кондиционер. В Чечне сегодня немногие могут похвастаться такой роскошью. Среди счастливчиков, например, представитель Президента в Чечне и еще несколько чиновников примерно такого же ранга. Но так уж вышло, что Алейников и двое его коллег жили как короли — в просторном помещении, в котором можно ездить на мотоцикле, с кондишн, холодильником, полным мяса и минеральной воды.

— Подъем! — крикнул Алейников.

— Ох, вашу мать, — протянул, причмокнув, начальник штаба и перевернулся на другой бок.

— Поднимайся, чечены Карый-су взяли…

— Ну и хрен с ним…

— С вами каши не сваришь, — Алейников махнул рукой. Он давно отчаялся перебороть лень своих товарищей и отправился в приемную, где на полированном столе секретарши стояла электрическая плитка с двумя закопченными, угрожающего вида черными спиралями. Набрал из цинкового бака, стоящего в углу, воды, плеснул в отдраенный вчера содой чайник со свистком. Включил плитку. А сам начал умываться.

Когда обустраивали помещение райпищеторга, активно делили комнаты и разбирались, кому где жить, естественно, начальству достались места получше. Руководство райотдела вселилось в кабинет директора райпищеторга. Алейников делил его с начальником штаба и замначальника ВОВД по кадрам. Сам кабинет стал спальней, тут остался громадный двухтумбовый письменный стол со звонком для вызова секретарши, крутящееся кожаное кресло, холодильник и книжные шкафы с подшивками журнала «Кооператор» с 1985 по 1990 год и газеты «Советская торговля». Приемная начальника райпищеторга превратилась в кухню. В шкафу, где раньше были тома с документацией, сейчас были развешаны веревки с воблой, а в столе лежал запас консервов.

Пар в чайнике ринулся на свободу, но угодил в свисток. Послышался тонкий противный свист. Алейников снял чайник с плиты, кинул в оловянную кружку три ложки заварки, подождал, пока заварится. И вернулся в спальню.

— Братцы кролики-алкоголики, — крикнул он. — Подъем!!!

Начштаба аж подскочил на железной кровати, откинул солдатское синее, с полосами в ногах одеяло, нехотя поднялся, покачиваясь и почесывая объемистый живот. Зам по кадрам лежал, и не думая вставать. «Братцам» было тяжко. До двух ночи они добросовестно глушили водку и кислое, хотя и натуральное, вино, которое покупали канистрами на местном винзаводе. Ассортимент там был небогатый — кислятина — двадцать рублей литр и более-менее пристойный «Кагор» — за полтинник.

— Да, малость перебрали, — начштаба потряс коротко стриженной, увесистой, с мощными надбровными дугами головой.

— Вообще-то, кое-кто должен показывать пример подчиненным, — заворчал Алейников.

— Алейников, ты не воспитатель. Он — воспитатель, — кивнул начштаба на зама по кадрам, который лежал, приоткрыв мутный глаз.

Наконец все собрались за столом. В кастрюле была горячая вареная баранина — презент от хозяина кафе «Лейла» Шимаева, того самого, который сдал подручных Хромого. Он не уставал налаживать отношения с властью.

— Ох, тяжко, — простонал начштаба, дрожащими руками обхватывая горячую алюминиевую кружку.

— Вот что я вам скажу, — сурово произнес Алейников. — Если вся эта хренота будет продолжаться, я вам устрою красивую жизнь Мало не покажется, обещаю.

— Алейников, ты чего? — возмутился начштаба.

— Мы на войне, если кто забыл, — посмотрел на него Алейников таким взглядом, от которого становилось не по себе.

— И на войне без ста грамм как? — упрямился начштаба.

— Сто грамм? — хмыкнул Алейников. — Тут счет на килограммы идет.

— Да ладно тебе, трезвенник, — зам по кадрам выудил заначенную вчера пластмассовую бутылку с пивом, отвинтил крышку, жадно присосался к горлышку.