Черная кость - Князь-волхв

Северо-западная Русь пала. Толпы беженцев устремились на юг и восток. А вслед за беженцами двинулись рыцарские отряды. Угроза разорения нависла над Полоцким, Смоленским и Ростово-Суздальским княжествами. Да и ищерцы тоже начинали чувствовать себя неуютно.

Татары, пропущенные низовыми русскими князьями и поддержанные ими, нанесли ответный удар с юга. Степняки совершили опустошительные набеги по силезским, моравским и угорским землям, прошлись сокрушительным смерчем вдоль восточных границ латинянской империи от Далмации до Одера, грозя отрезать от Германии Померанию, тевтонскую Пруссию и Ливонию.

Крестоносцы прекратили продвижение по русским землям. Остановились и татары. На время война, о которой пока в открытую не объявляла ни одна из сторон, затихла. Противники накапливали и перегруппировывали силы для нового – решающего – удара. В ставку императора прибыло ханское посольство…

* * *

Императорский шатер опустел. Феодорлих велел удалиться всем, оставив при себе только мага-советника и распорядившись оцепить шатер снаружи, чтобы никто не смел мешать разговору.

Огромный плотный полог, растянутый на бревнах-подпорках, огораживал пространство размером с небольшую замковую залу. Дополнительные тяжелые занавеси, спускавшиеся вдоль стен, скрадывали любые звуки. А колдовское заклинание, произнесенное придворным чародеем, вовсе не позволяло подслушивать тайные беседы. В таком шатре можно было говорить, не опасаясь чужих ушей.

Феодорлих заговорил первым:

– Ты что-нибудь нащупал, Михель?

– Ничего, ваше величество, – вздохнул маг. – Над главным татарским послом свершен защитный ритуал, укрепляющий его волю и препятствующий воле чужой. Магическая защита крепкая, поставлена опытным колдуном. В истинные помыслы ханского посланца я проникнуть не смог.

– Защищен только он?

– Не только, – качнулся красный колпак чародея. – Еще – посольский толмач.

– Толмач? – император удивленно поднял бровь. – Он ведь, вроде бы, даже не из татар?

– Русин, – кивнул маг. – Я узнавал.

– Любопытно… очень любопытно, – холеные пальцы Феодорлиха забарабанили по лакированному подлокотнику трона. – А впрочем, все эти восточные варвары одинаковы. Так, говоришь, русин-переводчик тоже закрыт?

– Да, ваше величество. Его мысли мне прощупать не удалось.

– Кто-нибудь еще, Михель?

– Нет, – покачал головой маг. – Больше магических щитов не стоит ни над кем. Посольская свита и стража открыты.

– И что? – нетерпеливо подался вперед Феодорлих.

– Они не несут в себе никаких тайн. Они просто приставлены сопровождать и охранять, но сами ничего не ведают.

– Значит, истинную цель посольства знают только двое?

– Или у каждого из этих двоих своя цель.

Феодорлих задумался.

– Можно будет что-нибудь выяснить, когда они уснут?

– Не выйдет, ваше величество. Когда человек спит, спят и его сокровенные мысли, и его память. А вот воля не спит. Попытка взломать защиту ничего не даст. Такая попытка только разбудит и насторожит послов.

– Возможно ли вообще пробить их магический щит?

– Если бы при мне были Черные Мощи, – чародей поднял глаза на императора, – это не составило бы труда. Но Реликвия находится в Вебелинге, а вы не пожелали пускать туда послов.

– Пускать чужаков в крепость, где хранится главное сокровище империи, слишком рискованно, – строго оборвал его Феодорлих. – Вывозить Мощи оттуда тем более опасно. Вебелинг – надежное место. Ты сам заговаривал замковый донжон до такого состояния, что туда не проникнет незамеченным ни один колдун.

– Заговаривал, – согласился колдун. – Ни один маг не сможет даже приблизится к крепости.

– А прочих злоумышленников остановят мои дозоры, каменные стены и замковый гарнизон. В общем, забудь пока о Мощах, Михель. Пусть они лежат там, где лежат.

– Да, я все понимаю, ваше величество, – склонился красный колпак. – Просто беспокоюсь, когда приходится удаляться от Мощей.

– Что именно тебя беспокоит? – нахмурился император.

Чародей вздохнул:

– Я уже не могу спрятать Черные Мощи за колдовскими запорами. Слишком много заклинаний произнесено над ними и слишком много запущено магических ритуалов, необходимых для укрепления империи и нуждающихся в постоянной подпитке от Реликвии.

Феодорлих недовольно повел бровью:

– Хватит, Михель! Сейчас ты мне нужен здесь. О Мощах не волнуйся, они находятся под надежной охраной и никуда не денутся из Вебелинга. Подумай лучше о том, как преодолеть колдовскую защиту послов, не прибегая к помощи Реликвии?

Михель развел руками.

– Есть только два способа: либо сломить волю ханских посланцев, что мне представляется маловероятным, либо на что-то отвлечь ее…

– Сломить? Отвлечь? – повторил Феодорлих. Кривая усмешка скользнула по губам императора. – Ты предлагаешь пытки?

– Нет-нет-нет, – трижды дернулся красный колпак. – Как раз пытать послов не следует, ваше величество. Пока, во всяком случае. От любого магического щита может тянуться незримая нить к поставившему его. Маг или маги, закрывшие послов, наверняка, все видят их глазами и слышат их ушами. Возможно, они даже смогут заставить послов покончить с собой, если сочтут это необходимым для сохранения тайны. А от мертвеца не будет проку. Мертвец ничего уже не расскажет. Мертвого не оживят и не подчинят даже Черные Мощи. По крайней мере, одной Реликвии для этого недостаточно.

– Тогда что нам делать, Михель? – хмуро спросил Феодорлих. – Как поступить? Мне нужно знать, с какими помыслами прибыли сюда эти двое.

– Я сказал, все, что мог, ваше величество. Нужно придумать, чем отвлечь внимание послов. Внимание и волю. Целиком.

– И что же, по-твоему, может без остатка поглотить внимание и волю человека?

– Ну-у-у, – маг закатил глаза, – Это могла бы быть, к примеру, вооруженная стычка.

– Стычка? – встрепенулся Феодорлих. – С послами? Это-то как раз устроить проще простого. Внезапно атаковать лагерь татар, заставить их сражаться… Вот только…

Император осекся.

– Ты же утверждал, что колдуны, которые закрыли послов магической защитой, могут заставить их убить себя.

– Могут, – кивнул Михель. – Если тем, кто стоит за послами, покажутся подозрительными наши действия по отношению к ним.

– Значит… – император надолго замолчал, размышляя. – Значит, схватка, о которой ты говоришь, не должна вызывать подозрений.

– Правильно, ваше величество, – улыбнулся маг. – Пусть это будет не смертельная рубка, и не попытка пленить послов, а битва, сражаться в которой глава и толмач татарского посольства пожелают сами, без принуждения и опаски. И притом, не только они, но и другие воины посольства. Так у неведомых пока нам наблюдателей окажется еще меньше поводов для беспокойства. Пусть это будет битва-игра, битва-состязание, достаточно безобидная, но полная боевого азарта и некоторой доли риска. Ее участники должны целиком сосредоточиться на победе, и как можно меньше думать обо всем остальном.

– Погоди-погоди! – хмыкнул Феодорлих. – Кажется, я начинаю понимать, куда ты клонишь, Михель.

Император поднялся с трона и прошелся по шатру. Потом остановился перед магом:

– Не будем откладывать. Начнем прямо сейчас. На подготовку потребуется часа полтора-два, не больше.

– Близится ночь, ваше величество, – напомнил Михель.

– Тебе это помешает?

– Скорее, наоборот, – пожал плечами придворный чародей. – Вечерняя магия сильнее утреней, а ночная – сильнее дневной.

– Вот и я о том же. Зачем понапрасну терять время, если можно сразу получить ответы на все вопросы?

* * *

Татарское посольство располагалось в стороне от латинянского лагеря. Степняки стояли привычным куренем: войлочный шатер нойона в центре, вокруг, на небольшом удалении, кожаные палатки-майхамы нукеров. Только палатка Тимофея лепилась почти впритык к походному жилищу Бельгутая: толмач всегда должен находиться поблизости.

Дозоры несли как обычно – то есть, как в дикой степи и как на вражеской территории – не особо полагаясь на гостеприимство латинян и обещанную императором неприкосновенность. Так что направлявшегося к куреню одинокого всадника бдительная стража заметила еще издали.

Когда молодой рыцарь с гладким мальчишеским лицом и вышитыми золотом на синей нагрудной накидке грозными львами, приблизился к татарскому лагерю, Бельгутай и Тимофей уже ждали гостя перед шатром нойона. Тимофей вспомнил, что во время недавней аудиенции уже видел и это надменное лицо, и этих золоченых львов. Юный рыцарь состоял в свите Феодорлиха. Именно он едва не сорвал переговоры, схватившись за меч.

На нукеров, преградивших путь, всадник даже не взглянул. Гарцуя на горячем вороном жеребце, наездник прокричал по-немецки через головы стражников:

– Я барон Зигфрид фон Гебердорф! Послан его величеством!

Тимофей шепнул в ухо Бельгутаю:

– Говорит, что посланник от Феодорлиха.

Этот вечерний визит был неожиданным и странным. Бельгутай, однако, ничем не выказал ни удивления, ни тревоги и велел страже расступиться.

Фон Гебердорф подъехал ближе. Не сочтя нужным покидать седло, германец заговорил вновь, выпятив губу и свысока обращаясь одновременно к Бельгутаю и Тимофею:

– Его величество сегодня был восхищен смелостью ваших речей, но он полагает, что посланники хана Огадая храбры не только на словах.

Тимофей угрюмо смотрел на молодого рыцаря, однако не спешил переводить. Он пока не понимал, что нужно этому не по годам чванливому немцу.

– Его величество желает оказать вам честь и приглашает вас двоих, а также лучших воинов посольства принять участие в императорском турнире, – продолжал тот. – Турнир состоится сегодня в полночь, и его величество будет рад увидеть на ристалищном поле боевое искусство своих гостей. После этого переговоры продолжатся. Но, конечно, если… – губы германца скривились в глумливой ухмылке, – если доблестные татарские витязи предпочтут наблюдать за боями со стороны…

Фон Гебердорф, так и не закончил фразы. Молокосос смотрел на них насмешливо и вызывающе.

Бельгутай окинул рыцаря холодным взглядом бесстрастных раскосых глаз. Затем повернулся к опешившему Тимофею.

– Тумфи, о чем говорит этот молодой воин и почему он так улыбается?

– Знаешь, Бельгутай, тут такое дело… – Тимофей озадаченно почесал в затылке. – В общем, на турнир нас кличут.

– То-ри-ни? – свел брови Бельгутай, с трудом проговаривая незнакомое слово – Что такое торини, Тумфи?

– Забава такая ихняя латинянская. Ну… навроде наших кулачных боев, или ваших богатурских игрищ, только пышнее и красивше обставленная. Потешная брань, в которой все как в настоящей сече. Рыцари обряжаются в доспехи, вышибают друг дружку копьями из седел, а то, случается, мечами и палицами охаживают.

– Опасное состязание? – блеснули интересом щелочки узких глаз.

– Да как сказать… – пожал плечами Тимофей. – Убивать-то там особо не убивают, но бока мнут основательно. Хотя, случается, порой, и калечат. Но это все равно никого не останавливает. Рыцари показывают в турнирах свое воинское мастерство и добывают славу, без которой им никуда. К тому же на турнирах есть своя выгода: конь и доспехи побежденного становятся трофеем победителя.

– Полезное занятие – турини, – одобрительно кивнул Бельгутай. – Сразу ясно, кто чего стоит в бою. Да и конь с доспехами лишними никогда не будут. Справедливо, что они достаются сильнейшему.

– Так-то оно так. – Тимофей покосился на молодого германца. – Но нас, видать, неспроста туда приглашают.

– В чем ты видишь хитрость, Тумфи? – насторожился татарин.

– Может быть, на самом деле никакого подвоха и нет. Но, насколько мне известно, в турнирах не дозволено участвовать тому, кто не имеет рыцарского звания. А нас с тобой в рыцари, кажись, не посвящали. И потом… Я что-то не слышал раньше о полуночных турнирах. Если Феодорлих так сильно меняет общепринятые правила, значит…

– Значит? – нахмурился нойон.

– Значит, ему это нужно, Бельгутай.

– Зачем? – брови посла вовсе слились в сплошную темную линию над переносицей.

– А кто ж его, крысий потрох, разберет-то?! – пожал плечами Тимофей. Глянул исподлобья на фон Гебердорфа, добавил: – Хотя, посланник Феодорлиха обмолвился, будто императору не терпится посмотреть на наше воинское искусство. То есть, на ваше, я так понимаю, степняцкое, в первую очередь. Может, в этом и кроется причина. Смысл, вроде бы, есть. Если готовишься к войне, следует хорошо представлять, с каким противником придется иметь дело. А императору пока только понаслышке известно, как вы ведете себя в бою.

– Думаешь, стоит отказаться? – прищурился Бельгутай.

– Вообще-то этот немец, – Тимофей бросил еще один быстрый взгляд на фон Гебердорфа, нетерпеливо ерзающего в седле, – говорит, что переговоры продолжатся после турнира. Возможно, Феодорлих вовсе не пожелает вести их, пока собственными глазами не увидит, на что способны твои воины. В общем, тебе решать, что показывать латинянскому императору, а что нет.

Бельгутай ненадолго задумался. Спросил:

– Что бы ты сам посоветовал, Тумфи? Ты более сведущ в латинянских делах.

Мудрый посол никогда не пренебрегал чужими советами, и Тимофей снова поскреб в затылке, рассуждая вслух:

– Вовсе не идти на турнир – значит, прослыть трусами. Пойти и проиграть – лишний раз вдохновить латинян на войну и уверить их в победе. А победить самим – показать свою сноровку и привычную манеру боя. Такая победа может впоследствии дорого обойтись. Хотя победить на ристалищном поле по латинянским правилам будет непросто. Рыцари все-таки более привычны к турнирным боям, чем твои нукеры. Они на этих боях, почитай, с малолетства выросли… – Тимофей тряхнул головой. – Нет, Бельгутай, тут я тебе не советчик. Сам решай. Скажу одно: по рыцарским законам тот, кто отказывается от схватки, покрывает себя позором.

– Не только по рыцарским, – буркнул Бельгутай. – По нашим – тоже. Да и по вашим, уруским, наверное.

Тимофей развел рукам:

– Ну, в общем, да. И по нашим.

* * *

– Так что мне передать его величеству? – не выдержав, встрял в разговор германский рыцарь. – Вы выедите на ристалищное поле или нет?

Бельгутай медлил с ответом. А Гебердорф не умолкал:

– Если вы опасаетесь лишиться лошадей и оружия, то знайте: в этой схватке имущество побежденных не достанется победителям. Его величество желает провести турнир не алчности, но доблести. Достойнейших и сильнейших он щедро вознаградит сам.

Губы Зигфрида фон Гебердорфа вновь изогнулись в глумливой улыбке.

– Или воины хана привыкли сражаться только издали – стрелами, выпущенными из луков – а честного боя лицом к лицу избегают? Знаете, ходят у нас такие слухи. Если это действительно так, то, быть может, вы, хотя бы, примете участие в состязании стрелков? По окончании турнира свою меткость покажут лучшие лучники и арбалетчики императора. Правда, все они… – немец брезгливо поморщился. – Из простонародья они все. Благородных рыцарей среди стрелков мало. В основном, слуги, крестьяне, горожане, да прочий сброд. Вы желаете соревноваться с чернью?

Молодой рыцарь скалился уже во весь рот. Тимофей с трудом сохранял на лице маску безразличия, ощущая в сжатых кулаках свирепый зуд. Да, не просто, совсем не просто состоять толмачом при посольстве.

– Что он говорит, Тумфи? – поторопил Бельгутай.

Тимофей вздохнул поглубже. Перевел слово в слово…

– Избегаем честного боя, значит? – процедил сквозь зубы нойон.

Тимофей неодобрительно покачал головой:

– Послушай, Бельгутай, немец специально нас с тобой задевает. Прямого вызова пока не бросает, но кому-то уж очень хочется вытащить нас на ристалище.

– Избегаем честного боя?.. – вновь почти ласково, но с недоброй улыбкой повторил ханский посол, словно и не слыша толмача. – Ответь-ка ему вот что, Тумфи…

Тимофей охотно перевел слова Бельгутая:

– А у нас, благородный Зигфрид, ходят слухи о том, что ваши рыцари из опасения получить рану, никогда не отправляются на битву, не обвешав себя железом со всех сторон. Говорят, что даже против пруссов, жмудинов и литвинов, вооруженных дубинками и каменными палицами и одетых в звериные шкуры, бесстрашные рыцари воюют только в броне. И на юге, говорят, они сражаются с легкой сарацинской конницей, не снимая лат. А еще, говорят, закованные в сталь рыцари не считают зазорным убивать и топтать конями бездоспешных пеших слуг своих противников. Вероятно, именно это и называется честным боем у благородного рыцарского сословия?

Тимофей с удовлетворением наблюдал, как насмешливая улыбка сходит с самодовольного лица мальчишки, и как лицо это вытягивается все сильнее и все отчетливо покрывается бледными пятнами.

Ай, Бельгутайка, ай, молодец! Славно отшил заносчивого юнца!

Фон Гебердорф, словно кулачный боец, получивший под дых, беззвучно хватал ртом воздух, не зная, что сказать и как ответить. Едва сдерживаемый гнев мешал германцу подобрать нужные слова. А Бельгутай продолжал – спокойно, невозмутимо, назидательно.

– В любой войне каждый из противников идет к победе своим путем, – переводил Тимофей речь татарского посла. – И либо приходит к ней, либо нет. Таково единственное правило войны. Единственное честное правило. А во всем прочем честных войн не было, нет и не будет. Это столь же очевидно, сколь сильно разнятся вооружение, количество и состав войск, крепости и осадные машины воюющих сторон, а также хитрости и уловки, используемые военачальниками. Если бы войны велись честно, благородный Зигфрид, их не возникало бы вовсе. Все споры решалась бы поединком царей, сражающихся на мечах или копьях одинаковой длины и прикрывающихся щитами одинакового размера. Только в нашем несовершенном мире все происходит иначе…

Молодой германец больше не улыбался. И, кажется, мало что понимал из сказанного. Ярость мешала ему должным образом вслушиваться в чужие слова и осмысливать их. Рыцарь метал ненавидящие взгляды то на Бельгутая, то на Тимофея.

– Вы выйдете на ристалище, господин посол? – наконец, хрипло выдавил он. – Вы, ваш толмач и ваши воины?

– Да, – неожиданно жестко и коротко ответил Бельгутай.

– Да, – перевел Тимофей.

Немец удовлетворенно кивнул:

– Я тоже там буду. И непременно постараюсь встретиться с кем-нибудь из вас.

Из татарского лагеря Зигфрид фон Гебердорф не выехал даже – вылетел стрелой. Унесся прочь с видом человека, которого оскорбили до глубины души и который жаждет скорейшего отмщения.

– Ты все-таки решил участвовать в турнире, Бельгутай? – Тимофей повернулся к послу.

– Решил, – кивнул тот. – Мы представляем Великого хана, и никто не должен упрекнуть его воинов в трусости. Мы можем проиграть, но отказаться от боя не можем. К тому же переговоры… Мне приказано продолжать их при любых условиях. Этот турини, как я понимаю, одно из условий императора. Ну а в том, что Феодорлих увидит меня и моих нукеров в деле, ничего страшного нет. Пусть смотрит. А мы, в свою очередь, посмотрим, на что способны в бою его рыцари. Что? Что ты на меня так уставился, Тумфи? Хочешь о чем-то спросить?

– Хочу. А других причин, побудивших тебя дать согласие, нет?

Бельгутая окинул его насмешливым взглядом:

– Тумфи, иногда ты пугаешь меня своей проницательностью. Есть, конечно. Мне нужно знать, зачем Хейдорх так хочет выманить нас на свое полуночное состязание, а, не выехав туда, я этого не узнаю. Кстати, тебя ведь тоже приглашали. Будешь драться?

– А то! – хмыкнул Тимофей. – Драться – оно дело не хитрое. Отчего ж не потешиться?

Тимофей покосился вслед удалившемуся Зигфриду. Кто знает, может, на ристалищном поле посчастливится проучить наглого юнца.

Глава 2

Эта безлунная ночь в закатной стране идзинов[5] ничем не отличалась от тех ночей, к которым привык и частью которых стал Итиро у себя на родине. Ночь была непроглядно-темной и вполне подходящей для того, чтобы при желании и определенном умении растворяться в ней быстро и бесследно.

Свой боевой посох со спрятанным внутри клинком Итиро прислонил к старому замшелому дереву. Затем сбросил с головы широкий островерхий куколь. Снял с груди символ чужого бога, состоящий из двух перекрещенных палочек. И, наконец, все сменное одеяние – камари-кимоно – бесшумно соскользнуло в траву.

Итиро был у цели, так что больше не нужно носить нелепый балахон идзинского монаха со специально проделанными прорезями, облегчавшими доступ к оружию. Ни к чему теперь скрывать под огромным капюшоном лицо, слишком, увы, приметное в краю бледнокожих широкоглазых чужеземцев. Незачем прятать в складках мешковатой одежды потаенное снаряжение воина-тени.

Потом, если все пройдет удачно, Итиро снова наденет сброшенный наряд, и под личиной комусо – странствующего монаха – вернется к колдовской Тропе, перенесшей его в эти земли. Однако в крепость, куда ему надлежало проникнуть сейчас, следовало отправляться в более привычном и удобном одеянии, в котором ничто не сковывает движений. И все – под рукой. И не хлопают предательски на ветру длинные полы и широкие рукава.

Неприступная, полная вооруженной стражи цитадель, огни которой уже виднелись из-за деревьев – это, все-таки, не мост через быструю речушку. Тот мост охранял лишь один идзинский самурай с несколькими слугами, да и то вполглаза. В крепости врагов будет больше, и службу свою они будут нести добросовестнее.

Скинув одну черную одежду, Итиро остался в другой, такой же черной. Под монашеской рясой на нем было синоби-сёдзоку – легкое, практичное и многократно проверенное одеяние воина-тени. Словно сотканная из ночи рубашка-увари, наброшенная сверху куртка-уваппари, широкие штаны-игабакама и пояс-додзиме. Нарукавники-тэкко и ножные обмотки-осимаке. Пустая (пока еще пустая, и потому плотно прилегающая к лопаткам) заспинная сумка-нагабукуро. Мягкие, с раздвоенным – для большого пальца – мыском туфли-варадзи из выделанной кожи и просмоленного холста, позволяющие двигаться тише подкрадывающейся к добыче кошки.

По многочисленным кармашкам, потаенным мешочкам и футлярчикам, спрятанным в одежде, аккуратно разложены полезные мелочи. Вокруг талии, поверх додзиме, обмотана кекецу-сеге – тонкая, но прочная, плетенная из неприметного в темноте черного конского волоса веревка с петлей на одном конце и метательным крюком-кинжалом – на другом. А чтобы полностью слиться с ночью, Итиро закрыл лицо еще более надежной, чем монашеский капюшон, маской-дзукином, состоящей из двух плотных матерчатых полос, между которыми оставалась лишь небольшая смотровая щель.

Теперь следовало проверить тайный меч сикоми-дзуэ. Итиро взял прислоненный к дереву посох. Чуть крутанув деревянную рукоять-цуко, извлек из укрепленных железными кольцами ножен-сая прямой и не очень длинный клинок. Затемненная, едва различимая в ночи сталь, выскользнула быстро и бесшумно.

Простенькая удлиненная рукоять, подходящая для одно– и двуручного боя, удобно лежала в ладони. Отличная балансировка позволяла наносить смертоносные удары одним лишь движением кисти. А прекрасной заточке клинка ничуть не повредила скоротечная стычка с идзинской мостовой стражей.

Итиро взмахнул мечом. Темный клинок рассек воздух без характерного свиста: сказывалось тщательно продуманная форма и отсутствие дола. Хорошее оружие. Правда, сикоми-дзуэ, в отличие от обычной синоби-гатана, не имел над рукоятью защитной квадратной цубы. Но иначе нельзя. Меча с массивной гардой в посохе не спрятать.

Итиро осмотрел железную насадку-кодзири на конце ножен. Пробка сидела надежно, и откручивалась легко. В пространстве между металлической заглушкой и острием клинка, вложенного в сая, оставалось пространство для футлярчика с отравленными иглами-хари. За широкие железные кольца на ножнах Итиро укрепил меч-посох в наспинной перевязи под сумкой-нагабукуро. Затем спрятал монашеский балахон и нагрудный крест в дупле огромного – в три обхвата – дерева.

Несколько медитативных упражнений на концентрацию внимания и пробуждение скрытой энергии ки… Все! Мокусэ ямэ![6] Вот теперь он готов.

Итиро был не только первым сыном[7] в семье, о которой ничего не помнил и не знал, но и первым генином[8] в клане, выкупившем (а быть может, и выкравшим) его еще в младенчестве и заменившем ему семью. Семью суровую, жесткую, порой жестокую, но крепкую и надежную. Итиро был синоби-но мо – человеком, тайно проникающим и похищающим чужие секреты, Итиро был нин-ся – претерпевающим и выносящим лишения[9].

И этим было сказано все.

Бесшумной тенью он выскользнул из леса на открытое пространство. Тень растворилась в невысокой траве. Тень сама стала травой.

* * *

В искусстве куса-гакурэ – маскировки в траве и кустах – Итиро не было равных в клане, а потому к идзинской крепости он подполз столь же быстро, сколь и скрытно.

Вблизи цитадель местного тэнно-сегуна, императора-военачальника, выглядела еще более внушительной, чем издали. Идзинский замок не был похож на те, что Итиро доводилось видеть у себя на родине. Конечно, вовсе уж неожиданным это зрелище для него не оказалось. После стычки на мосту и безмолвного допроса чужеземного самурая, открывшего ему свою память, Итиро представлял, с чем придется столкнуться.

И все же…

Все же свои глаза видят иначе, чем другие.

Крепость была выстроена на удобном каменистом возвышении и словно срослась с ним. Высокие зубчатые стены, сложенные из темных каменных глыб. Выступающие за линию стен массивные башни с частыми бойницами. Неприступные ворота, прикрытые огромным подъемным мостом на толстых цепях. Широкий ров, заполненный стоялой водой. Вал, грозно щетинившийся заостренными кольями. Даже большому войску было бы непросто взять штурмом эту твердыню. Да и не всякий синоби смог бы незаметно проникнуть внутрь.

Наверху часто горели костры и факелы. Кое-где огни освещали нижние бойницы. По каждому пролету стен прохаживалось несколько воинов. Стража была выставлена и на башенных площадках. Фигуры наблюдателей отчетливо выделялись между крепостных зубцов. Время от времени кто-нибудь из воинов, подняв факел над головой, перегибался через ограждение и вглядывался во мрак у подножия стен.

Вооружение этих идзинов оказалось столь же необычным, как и оружие мостовой стражи, перебитой Итиро. Одни воины опирались на короткие копья-яри со странными ромбовидными или узкими гранеными наконечниками. Другие держали топоры, отдалено напоминавшие секиры-оно. В руках у третьих были диковинные боевые дубинки-дзе с шипастыми железными набалдашниками. Идзинские мечи – прямые, обоюдоострые, с плоской крестовидной гардой – не походили ни на самурайские гатана, ни на клинки синоби.

Крепость также охраняли стрелки с укороченными луками, смахивавшими на хонкю[10], только более толстыми и мощными, укрепленными на деревянных ложах и оплетенными веревками. Именно из такой метательной машины чуть не подстрелили Итиро во время боя на мосту.

Были, впрочем, на стенах и обычные лучники. Однако их луки сильно отличались от длинных юми[11], изготавливаемых из дерева и бамбука с таким расчетом, чтобы нижний конец оказался в два раза короче верхнего. Луки чужеземцев были поменьше и попроще, и вряд ли способны были метать стрелы-юмия, превышавшие в длину десять ладоней.

Идзинские воины носили рубахи, плетенные из железных колец. Больше всего такой доспех походил на кольчужные кусари-катабира, не покрытые черным лаком и не нашитые на ткань, но выглядел при этом внушительнее, тяжелее и прочнее. Некоторые стражники были облачены также в непривычные глазу Итиро кожаные и металлические панцири, представлявшие собой безумную помесь до-мару, харамаки, кикко, татами-до и кодзан-до[12] и в то же время не похожие ни на один из них.

Идзинские треугольные и квадратные щиты были не столь велики и тяжелы, как огромные татэ, защищавшие на родине Итиро пеших воинов от стрел противника, а потому крепостная стража могла носить их с собой, навесив на левую руку. Шлемы (самых разных конструкций, от маленьких железных шапочек, до несуразных металлических ведер с узкими прорезями для глаз) тоже имели мало общего как с касками-дзингаса, защищавшими головы легкой пехоты-асигару, так и с самурайскими кабуто.

Взгляд Итиро скользнул с гребня крепостной стены вниз – на ров. Это было первое препятствие, через которое проще всего перебраться вплавь. Но – мокрая одежда, мокрые следы… Слишком заметно, слишком опасно.

Нет, оставлять следы не годится.

Итиро глянул вправо, влево… Отточенное долгими тренировками зрение не подвело. Слева, у внешней кромки рва, он заметил широкий деревянный помост на крепких сваях. Видимо, на эту мощную подпорку днем опускается подъемный мост. Ну а ночью… Итиро улыбнулся: этой ночью деревянная конструкция послужит ему.

Свет крепостных факелов сюда не доставал, а разбитая копытами и тележными колесами дорога, ведущая к мосту, вся аж бугрилась от выбоин, колдобин и ухабов. На дороге, правда, не росла трава, но разве внимание стражи привлечет еще одна темная кочка на обочине, в которую обратит свое маленькое тело Итиро?

Он снял с пояса сдвоенный крюк-кинжал, отмотал веревочный хвост. Прикинул расстояние… Длины веревки недостаточно, чтобы добросить кекецу-сеге до верхнего края поднятого моста или до бойницы в каменной стене. Но так далеко бросать и не нужно. Во-о-он те колья на валу подступают к самому проему под мостом и словно специально поставлены для того, чтобы цеплять за них крюки.

Бросок…

Темный кинжал с загнутым лезвием-крюком мелькнул в воздухе. Следом зазмеилась неразличимая в ночи черная веревка. Кекецу-сеге перелетел через частокол. Упал на вал, не потревожив тишину стуком о дерево. Бесшумно скользнул по земляной насыпи.

Итиро потянул веревку на себя. Клюв раздвоенного кинжала зацепился между двух кольев на той стороне рва. Теперь следовало закрепить веревку на этой…

Сжавшись в комок, Итиро притаился у обочины дороги. По способу перепелки – удзуро-гокурэ – прикинулся маленьким бугорком возле деревянного помоста. Только у этой новой неприметной и неподвижной, вроде бы, кочки имелись руки. И руки эти ловко вязали на свае-подпорке хитрый узел. Такой узел будет держать крепко, пока имеется натяжение, но ослабнет и опадет, как только веревка провиснет.