Белый слон

Экие вы, право, недогадливые, господа ОТТУДА! Чем занимаются ночью супруги, когда не спят? Вот и мы тем же... Словом, такая вот линия поведения на допросе. Дальше. Кто меня видел в штабе? Чижик-пыжик - но ему я даже не представился, настолько был взбешён. Самохвалов - он сам меня предупредил (о чём?), значит, не выдаст. Девочки... Девочкам я представился, но они скорее с Хельгой заодно, чем с НИМИ. Больше никто не видел, даже Помазанник. Это хорошо, что он меня не видел. Ещё месяц назад я был бы уверен в нём, но этот месяц он провёл в "Ключах". А там люди меняются. Для того и "Ключи", чтобы людей менять. Ну, а для дежурного офицера я - просто "лопух"-первосрочник. Ветераны пораньше приходят, чтобы воспользоваться льготой и покалякать с командиром о личных делах, и все ветераны ТАМ... Пуховик! Мой пуховик висит в гардеробе штаба... А почему он, собственно, мой? Жалко: хороший пуховик и почти новый. Но не мой. Я там нигде не отметился.
      И всё. Транслируйте повторную повестку, полковник Включенной: первую я прободрствовал. Белыми нитками шито - ан не порвёшь!
      Я бодро повернул обратно и столкнулся с Хельгой.
      - Погоня будет? - спросила она без предисловий.
      - А зачем? - я усмехнулся, снова обхватил плечи руками и стал приплясывать. - Куда я денусь?
      - Дезертиров расстреливают?
      - Не сразу. - Мне было весело. Тоже мне ведьма, ни черта не знает! Через неделю будет новая повестка: на тот случай если я не спал и не видел трансляцию первой. Вот ежели опять не явлюсь, тогда - да, очень даже возможно.
      - Ты замёрз. - (Без тени вопроса).
      - Ещё чего! Я просто перенервничал.
      Приплясывать я перестал, а стоять было холодно. Хельга тронула меня за руку, и мы пошли дальше - прочь от моего дома. Не всё ли равно, куда сейчас идти? Я шагал деревянно, но старался не ёжиться. Хороший у меня был пуховик.
      - А если явишься? - спросила Хельга. - По новой повестке?
      Господи, ей-то что?
      - Пошлют в дыру, какая попоганей... Однажды так было, и вместо Тифлиса я полетел на Парамушир. Но сначала трое суток заполнял бланки. ТАМ. Чуть в звании не понизили. Постращали, пожурили, пожалели, посоветовали меньше пить и спать ночами. Дали полуроту необстрелянных и послали обезвреживать Парамушир... Впрочем, для Парамушира все мы оказались необстрелянными. Там человеческий опыт ни черта не стоит, это всё равно что натаскать на уличные бои, а забросить в джунгли, или наоборот...
      Я осёкся, потому что вдруг сообразил простую вещь: если повестка инспирирована ОТТУДА, то никакая новая дыра меня не ждёт, даже самая поганая. А равно и сослуживцев моих, пришедших сегодня, не ждёт никакое уютное местечко на нашем шарике. Ни Мадрас (где слоны), ни тем более, Рио, ни даже Ашгабат (в нём, говорят, опять неспокойно)... Нет ни одной машины на стоянке у штаба. Есть очередь ТУДА. Спустя неделю просто всё повторится - будет повестка, и я сам приду к НИМ в лапы.
      - Виктор, куда мы идём? - спросила Хельга.
      - Я - куда глаза глядят. А ты?
      - А я рядом. Может, возьмёшь меня под руку?
      Я взял её под руку. Сразу стало теплее. А может, просто спокойнее. Равнодушнее к перспективам. Впереди неделя. Целая жизнь. На Парамушире я так далеко не загадывал...
      Мои глаза глядели вдоль проспекта Светлых Снов, который как-то незаметно перешёл в улицу Пушкина. Справа нас обгоняли конки. Слева от нас буксовали автобусы. Ещё правее, за рельсами, тянулся высоченный забор из стеклобетона. Ещё левее, за разбитой мостовой, бурлил овощной рынок. Потом рельсы повернули направо, в проулок между двумя заводскими территориями, а мы пошли себе дальше, к Белому озеру. Я там давно уже не бывал. Там, почти напротив озера - дом, в котором я родился. Деревянный. Там три деревянных дома, каждому по сто пятьдесят лет, а за домами высоченный забор из стеклобетона, а за забором - территория "Кибероптики", где работает мичман Ящиц из Отдельного Парусного. Повезёт ли ему на днях ошибиться дверью?..
      - Виктор! - Хельга подёргала мою руку.
      - Да?
      - Повестки не было, Виктор!
      - Спасибо, Хельга, я это уже слышал. Кстати, - не помню, говорил ли я тебе, что я женат?
      - Если надо бежать или драться, ты соображаешь быстрее.
      - Уж так натаскан... Лучше скажи мне, колдунья: что ОНИ затевают? Что ИМ нужно от нас, парамуширцев?
      - Я не знаю.
      - Странно. Помнится, кое-кто говорил, что знает всё.
      - Я знаю всё - о тебе. А то я могу знать о НИХ?
      - Жаль, лучше бы наоборот... А обо мне откуда?
      - От тебя.
      - Гм. И когда это я успел.
      - Сразу. У тебя разве не было: посмотришь на человека - и знаешь о нём всё.
      - Я не колдун, Хельга.
      - Это ещё не колдовство. Это... такая неизбежность. Ну, как звезда падает - значит, так суждено. Падает и горит, изо всех сил светит... Это жизнь. Я её вижу.
      - Это смерть, если уж на то пошло. И если уж на то пошло, звёзды не падают. Падают метеоры: песчинки, пылинки. Камешки.
      - Да. Но становятся звёздами.
      "На миг, Хельга. На очень короткий миг!"
      "Разве мало?"
      У неё были зелёные глаза.
      Глава 6. Сказка о неизбежном
      Это жизнь...
      А если камешек так не считает? А если ему хорошо и спокойно лететь в никуда, леденеть в ледяных просторах и просто существовать? Если он вопит на всю Галактику (но его не слышат): "За что? Я ведь просто летел по своей орбите, я никому не мешал, не надо! Уберите с моего пути эту голубую безобразную громадину!.."?
      Он всё равно сгорит - падая и светя изо всех своих сил. Это такая неизбежность.
      Может быть, его даже никто не заметит...
      Глава 7. Улыбка мичмана
      Мичман Ящиц оказался заметной фигурой на "Кибероптике". Вахтёр, во всяком случае сразу понял, кого мы ищем, и посоветовал подождать "морского волка" возле проходной - он должен был вот-вот подойти с обеда. В заводскую столовку Яша не ходит, всегда дома обедает. Не потому, что экономит, а скорее, наоборот, поскольку потребляет исключительно молочные продукты с рынка, овощи оттуда же и йодированную водку, приготовленную по особому рецепту. И уж Бог весть, как он умудряется их совмещать, молоко и водку. А всё потому, что в своё время (было это года два тому назад в Охотском море) мичман вконец испортил себе печень радиоактивной рыбой, вот и пришлось ему перейти на молоко и водку. Причём от магазинного молока Яшу ещё круче схватывает, а на рынке брать - какая уж тут экономия! По выходным человек работает на свою печень - все из-за той чёртовой рыбки. И ведь знать-то они, конечно, знали, что рыбка "звенит". Не могли не знать: радиометры у них на борту обязательно были, но жрать-то всё равно хотелось, а на голых макаронах, сами понимаете... Да вот он и сам идёт, Яша Ящиц, наш "морской волк" - вон, видите, верста коломенская, рыжая. Рот до ушей и к бабам цепляется - значит, опять печень скрутило. Когда печень отпустит, ему не до баб - работать спешит. Над цехом пыль столбом, и сюда слышно, как он начальство на херах носит. А вас, Яков Тимурович, дожидаются! Посетители до вас, прям как до генерал-акционера: барышня вот и ваш сослуживец при ней говорят, что с Парамуширу, вы бы мне, Яков Тимурович, рецептик ваш записали, а? Мой-то на днях дембельнулся и вертается скоро, внучок-то мой оттуда же, где и вы были, вертается, и тоже с печенью - запишете рецептик, а? Сколько туда йоду, сколько чего, и как, чтобы молоко не свернулось, а, Яков Тимурович? Приснился мне Славик мой, оттуда приснился, поздравь меня, деда, с дембелем, говорит, вертаюсь, мол, - и улыбается, а самого крутит, уж так крутит...
      - Запишу, Иван Васильич, ты мне вечерком напомни, как с работы пойду, сейчас некогда. Привет женихам, красавицы! Парамуширец?
      Яков Ящиц был стремителен, улыбчив, резок. Он умудрялся разговаривать одновременно со всеми.
      - Да, - сказал я.
      - Мичман Ящиц, Отдельный Парусный. Был боцманом на "Тихой Сапе". - Он протянул мне руку, улыбаясь одновременно мне, вахтёру и "красавицам" и успев подмигнуть Хельге.
      - Капитан Тихомиров, десант. Командовал полуротой на Парамушире. - Я не решился сразу назвать себя дезертиром, потому что мичман вряд ли отнёсся бы к этому факту сочувственно, а предстоящий разговор был важен, в конце концов, не столько мне, сколько ему.
      Яков Ящиц был совсем не похож на "морского волка" - был он огненно-рыж, конопат, высок и неимоверно тощ, но щёки его были неожиданно круглы, а рука оказалась неожиданно тверда и жилиста. И никаких там романтических признаков профессии: ни "боцманского" бобрика, ни вислых усов, ни "палубной" походки вразвалочку, ни полосатого треугольника из-под ворота. Даже непременного синего якорька на запястье, и того не было. Был синий штиль в улыбчивых глазах - затишье перед штормом. Была застарелая боль. Была привычка слышать всех и разговаривать одновременно со всеми. И был тёплый (очень тёплый) вязаный жилет под толстой курткой. Он тоже мёрз мичман Ящиц, побывавший на Парамушире. И он очень старался этого не показывать: куртка, если не присматриваться, выглядела почти как летняя, с небольшим уклоном в демисезонность.
      - Извините, господин капитан: сегодня мне действительно некогда. Сожалею, сударыня!.. Иван Васильич, не забудь напомнить. Давайте завтра в нашем Клубе. Во сколько вам удобно?
      - Это срочно, мичман, - сказал я. - Очень срочно.
      - Понял. Но вряд ли вы обратились по адресу, капитан: я мало что смогу вам рассказать. Впрочем, ладно. Сегодня после смены. Не беспокойся, Иван Васильич, успею - у себя напишу и принесу. Сударыня, я рад - мы не прощаемся! Наш Клуб моряков на втором этаже "У Макушина", а "Макушин" - вот он - рядом. В семь с минутами - устраивает, капитан?
      - Нет, Яков, - сказала Хельга. - Только не в Клубе.
      - Даже так?.. - мичман Ящиц перестал улыбаться, втянул в себя щёки и пожевал их изнутри. Сразу и явственно проступила боль, а безмятежно-синий штиль в глазах подёрнулся штормовой дымкой. У него болела не только печень. Болела память. Как у всех у нас, парамуширцев... - Но я действительно почти ничего не знаю, сударыня. Мы просто подобрали их в проливе и доставили на материк, вот и всё. Даже не успели с ними познакомиться, даже накормили не досыта, потому что сами... Ладно. Диктуйте адрес.
      Я хотел продиктовать свой, но Хельга меня перебила.
      - Это рядом, Яков, - сказала она. - Видишь вон тот дом за озером? А за ним ещё один, чёрный. Отсюда лишь угол виден... Нет, ты не туда смотришь, надо правее... Полуподвал, восьмая квартира. Она одна в полуподвале, не заблудишься.
      - Уяснил. Буду в семь пятнадцать, ждите. Иван Васильич, ты раньше сменяешься? Тоже дождись. А вы, капитан, купите-ка водки - полагаю, что понадобится. Клуб десанта у нас далеко, в центре, но "У Макушина" после пяти вам продадут без карточки. Только сошлитесь на меня. До вечера!
      Видимо, он почему-то решил, что я не томич, а приезжий. Я не успел (да и не счёл пока что обязательным) вывести его из этого заблуждения.
      Мичман опять озарился улыбкой, разогнал штормовую дымку в глазах, показал нам корму и устремился через проходную, на бегу кого-то окликая зычно, вполне по-боцмански... Актёрство тоже разное бывает. Говорят, игра без атрибутов - высший театральный пилотаж. Яков Ящиц выполняет его безупречно. Вот только непонятно, зачем...
      Спешить нам было некуда, вахтёр Иван Васильич рассказывал нам что-то о каких-то пацанах, которых мичман Яша спасал где-то там в проливе и чуть не накормил той самой рыбкой, да слава Богу, что не успел. Хельга внимала, всплёскивая руками и старательно делая большие глаза, а я слушал вполуха и размышлял об актёрских данных Якова Ящица.
      Подсадка?
      Вряд ли: это было бы слишком тонко для НИХ. Тонко да и расточительно расходовать такой талант на капитана Тихомирова. К тому же, печень у него болит по-настоящему, и память тоже, и под своей лишь с виду демисезонной экипировкой он не потеет, а мёрзнет. А играть начинает, когда надевает улыбку. Да, это вполне объяснимо... слишком очевидно объяснимо. Есть тут во всём какая-то чрезмерность - и в самом актёрстве, и в очевидности его психологической подоплёки.
      "Вы стали подозрительны, господин капитан..."
      "А не соизволишь ли ты, Витенька, заткнуться? Я был таким всегда!"
      "И чего достигли, ваше благородие?"
      "Пока что не в "Ключах" и жив!"
      "Выдающееся достижение, из ряду вон..."
      - Пойдём, - сказал я Хельге. - Надо раздобыть водки. Хотя всё это, по-моему, зря.
      Вахтёр, который говорил уже не о спасённых пацанах, а о своём Славике, вдруг обиделся за Яшу и начал мне доказывать, что ничего не зря, что если Яша обещал, придёт обязательно и минута в минуту, и что водка ему действительно будет нужна - оглушить печень и побеседовать спокойно, без этой его улыбочки, от которой мороз по коже...
      - Верю, Иван Васильич, - оборвал я его. - Только я совсем не о том. До свидания.
      - Передавай привет Славику, дядя Ваня, - сказала Хельга.
      - От кого? - удивился вахтер.
      - От одной незнакомой рыжей колдуньи по имени Хельга, - сообщил я, уже привычно беря её под руку. - Ну, мы идём?
      - Разве я - рыжая? - осведомилась Хельга, едва мы отошли на несколько шагов от проходной.
      - Нет, - усмехнулся я. - Это Ящиц рыжий, ты золотая.
      - Ему очень больно, Якову, ты заметил?
      - Не обязательно быть колдуньей, чтобы заметить... А он что - тоже падает и горит?
      - Он уже упал, но пока что горячий и светится. И никого к себе не подпускает: боится обжечь. У него не только печень болит, у него...
      - Знаю, - оборвал я. - Он - парамуширец... Ну вот: обед закончился, и автобуса уже не дождёшься.
      - Зачем автобус? Нам же к "Макушину".
      - Сказано было: "У Макушина" после пяти... И карточка у меня есть, а вот денег нет, только транспортные жетоны. Кредитку я дома оставил, жене. Я же не дезертировать собирался, а воевать.
      - Умиротворять, - уточнила Хельга.
      - Это одно и то же.
      - Вот ты и проговорился...
      Я сдержался. Хотя вообще-то не терплю, когда баба лезет в мужские дела и начинает философствовать... Война - мужское дело. Сейчас его принято называть миротворческой акцией - но кто воевал, тот знает, как это на самом деле называется. Нам ни к чему лицемерить в своём кругу. А то, что я и Хельгу едва не причислил к своим и сказал "воевать", - ну, что ж, немного ошибся. Она хоть и колдунья, а всё равно баба... Очень красивая баба.
      - Подождём? - спросил я. - Или пойдём пешком? Время есть.
      Хельга не ответила. Кажется, она на меня дулась: не захотел подискутировать о войне и мире, правых и виноватых.
      На остановке против Соляного переулка не было ни души. Автобусов на подходе тоже не было. Лишь один, абсолютно пустой, проехал мимо. Причём не просто проехал мимо, а демонстративно газанул, обстреляв нас длинными мазутными выхлопами. Хельга взвизгнула, прячась за мою спину, и я мужественно принял почти весь невыгоревший мазут на свои почти новые брюки. Номер автобуса я, к сожалению, не разглядел.
      Сволочь.
      Хельга стала оттирать коленку, на которую попало (слава Богу, что не на плащик и что коленки голые, не в чулках), а я пересчитал в кармане жетоны и заглянул в Соляный переулок. Когда-то там частенько стояли свободные пролётки. Сейчас они там тоже стояли, но жетонов у меня, пожалуй, было маловато. Разве что в один конец, а обратно - пешком или на конке.
      - У меня кредитка с собой, - сказала Хельга. (Как-то чересчур несмело). - На водку не хватит, но можно взять вина. И не обязательно в центре, здесь оно не намного дороже.
      - В Клубе десанта мне дадут за так, под запись, - объяснил я. - И не вина, а водки. Я это уже проделывал, чтобы Ника не знала.
      - Твою жену зовут Ника?
      - Одна золотая колдунья, очень похожая на тебя, хвасталась, что знает обо мне всё.
      - Да, я знаю. Но ведь не словами!
      - А-а...
      - Виктор, я тебя обидела?
      Это была новость. Я даже удивился, и вполне искренне. Но её зелёные глазищи, как ни странно, задавали тот же самый вопрос.
      - Святые сновидцы! Чем? Я думал: это ты обиделась.
      - Я - нет. Просто он сидел, бедняга, за своим окошечком один-одинёшенек. Сколько людей проходит мимо, и все бегом, и всем некогда. Кто-то остановится послушать про Славика - уже событие. Теперь он сидит и всё себе заново пересказывает. Ты же всё равно никуда не спешил: стоял и думал о Якове...
      - Ты про вахтёра что ли? - догадался я.
      - Да. Мне показалось, ты из-за него обиделся.
      - Нет, Хельга, - я немножко деланно хохотнул. - Я тебя не возревновал! Нет у меня такого права.
      - И не надо! - она взяла меня под руку и повисла на локте. - Пошли пешком - я не люблю в пролетках. Лошадкам на этом спуске очень трудно. Особенно, если вниз. У них ноги дрожать начинают: мелко-мелко. А мы никого не везём, мы и пробежаться можем, правда?
      ...Однажды во сне мой белый слон сказал мне почти то же самое: пожаловался, что на этом спуске с Воскресенской Горки у него начинают дрожать ноги, а бежать он боится, потому что я сижу у него на спине и могу упасть...
      - Побежали? - спросила Хельга, когда мы дошли до спуска.
      Мы побежали.
      Глава 8. Репутация заведения
      Клуб десанта занимал почти три четверти старинного особняка на Миллионной. В его узких кривых коридорах с разновысокими полами, стенами метровой толщины и окнами, прорубленными в самых неожиданных местах, можно было заблудиться. Конечно, если ты не десантник, или попал сюда впервые, не имея навыков, необходимых уличному бойцу... Виноват - миротворцу, хотя "уличный миротворец" как-то не звучит.
      Ника не любила здесь появляться. Однажды, на заре нашей совместной жизни, я её сюда вытащил. Кажется, была годовщина Ашгабата. Ника вытерпела целых два часа - восемь или девять тостов - и запросилась домой, хотя было и вкусно, и весело. У нас - преотменные повара, мы - презабавные парни, и женщин было на той годовщине много, так что разговоры велись не только мужские. Но к десятому тосту общество обеднело на поручика Тихомирова с супругой: без меня Ника боялась заблудиться... Ну, не любила она этот дом, и всё тут!
      И не только Ника. Жёны тут вообще появлялись исключительно редко. Дамы и вдовы - да. Но с жёнами приходить было не принято. Не то, чтобы запрещено, а просто они сами не хотели. Даже скандалить предпочитали где-нибудь в других местах. Ну, в крайнем случае, на крылечке: я, мол, видела, с кем он сюда вошёл, ну-ка подать его мне, а не то я пойду к райкомрезу!..
      Короче говоря, в Клубе десанта на Миллионной мы с Хельгой проделали примерно то же самое, что за два часа до этого проделали в штабе резерва. Только уже не под похабный гогот первосрочников, а под молчаливое понимание не замечающих нас ветеранов и под оживлённую болтовню (о погоде) бармена Гоги, который двинул ко мне по стойке ключ от номера и шёпотом заверил, что всё будет тип-топ. Тут, в особняке на Миллионной, никакого капитана Тихомирова в настоящий момент нет. Капитан Тихомиров пребывает либо у себя в конторе, либо где-нибудь в командировке - Гога не знает, где. Касательно кредита я тоже могу не беспокоиться: Гога умеет ценить порывы души и знает, что такое чрезвычайные обстоятельства. Они, эти чрезвычайные обстоятельства, увеличивают обычную процентную ставку вдвое, так что на этот раз не десять, а двадцать.
      Я с лёгким сердцем пообещал бы ему и тридцать, и сорок, но вовремя вспомнил, что платить придётся не мне, а Нике.
      Тем не менее, обед я заказал роскошный, с кулебяками из минтая, пирожными и шампанским. Нам надо было пустить пыль в глаза Гоге. Пусть думает, что я пускаю пыль в глаза Хельге.
      Литровый пакет водки с надлежащим сухпайком я попросил завернуть отдельно. Гога пообещал. А мы с Хельгой двинули в номер, дабы отскучать отводимые на "порыв души" два-три часа и заодно пообедать.
      Хельга мне замечательно подыгрывала, лучше, чем я ей в штабе. Она висла у меня на плече, потупляла глаза, прятала лицо в своём червонном золоте и премерзко хихикала неестественно хриплым голосом, изображая даму на час, которой крупно повезло. Только в номере, притворив толстую с мягкой обивкой дверь, я понял, чего ей это стоило.
      Главным и почти единственным предметом меблировки в номере была кровать. Ветхая, помпейзнейших размеров, с балдахином из маскировочной ткани, долженствующим наводить на мысли о превратностях жизни десантника и скоротечности оной, призывая подарить ему как можно больше радости сейчас, немедленно, сию минуту, потому что завтра может оказаться поздно.
      Хельгу этот балдахин добил. Захохотав, она бухнулась на кровать как была, в плащике и замазученных туфельках, и кровать немедленно отозвалась жутким треском давно рассохшегося дерева с разболтанными ржавыми винтами.
      - Попрыгай, попрыгай, - сказал я. - Помн`и её как следует. Твоя репутация уже всё равно загублена, а вот репутацию сего заведения надлежит держать на должной высоте! Клуб десанта - это вам не фигли-мигли, тут ветераны душой отдыхают, а телом трудятся...
      - Хва... хва... хватит! - простонала Хельга сквозь хохот.
      Я расстегнул безворотку (в номере было очень тепло, даже душно), потом, подумав, снял её совсем, бросил на кровать и остался в рубашке. Хельга поборола последние приступы хохота, сидела, обняв живот, и выравнивала дыхание.
      - Разденься, - сказал я ей и нагнулся, чтобы расстегнуть ботинки. - То есть, я имею в виду: сними плащ. Обед к нам уже идёт и скоро постучится.
      - Нас должны застать в недвусмысленной позе?
      Посмотрев на неё, я убедился, что она спрашивает серьёзно. Похоже, она всегда так: либо спрашивает серьёзно, желая услышать ответ, - либо не спрашивает вовсе.
      - Не обязательно, - ответил я. - Дама, которую ты изображала, должна быть зверски голодна и не сразу уступчива. Нашу кулебяку нам придётся съесть. Всю.
      - С удовольствием! Я зверски голодна.
      - Вот и славно... Нет-нет, тебе не следует швырять свой плащ как попало! Повесь аккуратно на спинку стула - ведь это твоя единственная верхняя одежда на все сезоны.
      - Как ты об этом узнал? - удивилась Хельга.
      - Извини... - Я сильно потёр ладонью шею и, кажется, даже закряхтел от смущения. - Я этого не знал.
      Я снова занялся ботинками - снял их и стал вытирать мазут изнанкой коврика, лежавшего под дверью.
      Хельга сковырнула туфельки, босиком прошла к окну, выглянула, откинув занавесочку, и удивлённо вскрикнула. Я усмехнулся. В Ашгабате таких интересных домов не осталось, их мы в первую очередь... Теперь там только строгая, предсказуемая архитектура.
      А это окно, судя по расположению номера, выходило не на улицу и не во внутренний двор, а в самый интересный коридорчик. Интересный с точки зрения "уличных миротворцев". Он был извилист, бесконечен и одновременно очень короток. Он огибал по хитрой замкнутой кривой небольшой танцевальный зал и примыкавшие к нему подсобные клетушки для музыкантов...
      - Это во всех клубах так? - спросила Хельга.
      - У моряков я не бывал, не знаю... Вряд ли "У Макушина" есть что-то похожее: места не хватит. А вот у воздушников на Синем Утёсе тоже очень интересно. У них, правда, своя специфика: огромные пространства, легкость конструкций, даже зыбкость какая-то, но при всем при том - уютно и основательно. Они сами строили. Воздушные части самые богатые. Извозчики куда мы без них? Да никуда!
      - А куда вам бывает надо? - спросила Хельга.
      - Туда, где стреляют, - отрезал я.
      - А женщин ты часто сюда приводил?
      - Ни разу... - С ботинками я покончил, отставил их и занялся Хельгиными туфельками, по-прежнему глядя в пол.
      Я почти не солгал: здесь я действительно был впервые. В этом номере... Это был "дежурный" номер - далеко не лучший и вот именно для чрезвычайных обстоятельств. У меня таковых не бывает. Я не люблю отдавать Гоге аж двадцать процентов сверху, я предпочитаю всё подготовить заранее, обойдясь обычными десятью. Да и не так уж часто мне приходилось это делать, а после Парамушира - только один раз. Потому что перестало помогать...
      - А я всё думала: зачем они нужны, эти Клубы? - проговорила Хельга с весёлым изумлением. - Оказывается, вот зачем!
      - Ну, знаешь ли!.. - я очень искренне возмутился. - Между прочим, сюда и с жёнами ходят! Поживи-ка в общаге, или в однокомнатной на две семьи... Да, многие из нас отдыхают душой в борделе - но далеко не все и не только в нём. И вообще, - я наконец-то нашёл достойный аргумент, - это всё равно, что заглянуть в туалет Патриотической Галереи или Дворца Сновидений и заявить: "вот для чего все это отгрохали"!
      Я аккуратно поставил её туфельки под кровать, расправил коврик у двери и выпрямился.
      Хельга очень смирно сидела на кровати, сжав губы бантиком и поджав под себя босые ноги, смотрела на меня в упор и выжидательно молчала глазами. Мне пришлось продолжить - развить свой последний аргумент.
      - Нет, правда, - начал я, - это не для красного словечка: про туалет во дворце! Например, у нас в Клубе, в этом самом, есть Историческое Общество. Оно собрало неплохую коллекцию и основало музей - три таких кабинета. Там уникальные экспозиции, начиная с десятого века, с миротворческих десантов Олега в Хазарию и Византию!.. Есть хоровой кружок. Вон там, за окном, балетная студия. Рок-симфо-банд. Студия батальной скульптуры. Модельеры. То есть, эти... моделисты. Да много чего есть! Тут отдыхают душой люди с больными душами. Люди, которые убивали людей... Но в музее, например, нет водки - никакой, даже очень древней. Водка - в этом крыле дома, где бар и бордель, а мы с тобой пришли сюда за водкой! И вообще - я же тебе предлагал: подожди на крылечке, сам поклянчу...
      - А ты приводил сюда жену? - спросила Хельга.
      - Да. Один раз. - Я отвернулся и стал смотреть на окно.
      В Клуб я её действительно приводил. Не в номер. В Клуб. В общем, я заврался, отстаивая репутацию заведения... А ведь ни единым словом не соврал! Все это у нас есть - музей, хор, моделисты. И модельеры - тоже. И вот эти самые номера есть - для тех, кто отдыхает душой именно в них. И бар... Последние три с половиной года я отдыхал душой в баре. Музей и прочее, включая номера, мне стали до лампочки (большой, как у белого слона, и электрической). Так что Гогу я сегодня удивил. Если он способен удивляться... Ну, во всяком случае, обрадовал.
      Я смотрел на занавесочку на окне, чтобы не смотреть на Хельгу, и почему-то вспомнил Рио. Наверное, потому, что занавесочка была весёленькая, в красно-белую полосочку. В Рио, столице одноименного штата, нам было весело. Мы прибыли туда показать, на что мы способны, и показали, что мы способны на многое. После условной "иглотерапии" в саванне была проведена настоящая на севере Парагвая. И обошлась почти без крови, не как прежние широкомасштабные блицкриги Южно-Атлантических МС, от коих разило двадцатым веком, Хиросимами и Прагами. Не все мы были инструкторами в той, настоящей "иглотерапии", но Рио, столица Рио, наливала всем и плясала в обнимку с каждым и хотела отдаться любому в благодарность за неожиданно быстрый и небывало дешёвый мир на западе... Нам было весело.
      А однажды в Рио нас водили на экскурсию в Дом Скаутов - подростков от восьми до пятнадцати лет. Там, в этом их Доме, тоже было всё - даже больше. В том числе специальные комнаты для девочек: привести себя в порядок, причесаться и не только. У девочек сложный организм, не то что у мальчиков... Вот только запашок в специальной комнате был примерно как здесь, и проблема ранней беременности у скаутов ничуть не менее остра, чем у других детей, не состоящих в этой организации. Не знаю, к чему это мне вдруг вспомнился Дом. Не к тому ли, что природа всегда и обязательно возьмёт своё - не налогами, так рэкетом?.. А вот интересно: Гога сам придёт обслуживать, или пришлёт полового? Вообще-то, Гога не любопытен. Он профессионал и берёт свои проценты за доверие.
      - Виктор? - позвала Хельга.
      - Да? - сказал я, не оборачиваясь.
      - Ты запутался в значках.
      - Не понял.
      - Я не знаю, как объяснить. Посмотри на меня.
      Я посмотрел на неё. Её зелёные глаза не смеялись надо мной, не осуждали меня и даже не жалели. Они просто сообщали мне, что я запутался в... То, в чём я, по мнению Хельги, запутался, было похоже на парамуширские "снежинки". И на "злой тюль", тоже парамуширский. По крайней мере, именно их рисовали её глаза. Глаза, которые ни "снежинок", ни "злого тюля" ни разу не видели. Не могли видеть...
      - В чём я запутался? - переспросил я.
      - Их очень много, - вздохнула Хельга. - Хотя на самом деле их нет. Их больше, чем комаров в июне. Но комары-то есть, они живые и голодные. А ты запутался в том, чего нет. В значках...
      - В словах? - догадался я.
      - Это не только слова. И слова - не всегда значки.
      - В мыслях?
      - И не только мысли... Когда ты меня первый раз поцеловал, это был значок. А потом, возле вахты - почти поцелуй.
      - Живой и голодный, - пошутил я. - Как ты сейчас.
      - Да. Когда ты увидел меня голую на столе, тоже произошло что-то живое. Но ты отвернулся, и значок его съел: живое стало значком. И когда я уронила платье, это уже был значок.
      Надо полагать, что на лестнице, когда я взял её на руки и чуть не "засветился", тоже случилось что-то живое, подумал я. Но говорить об этом не стал.
      - Я понял, Хельга, что ты называешь "значками", - сказал я. - Может быть, их действительно нет, и может быть, они действительно едят живое. Но без них, согласись, было бы трудно прожить.
      Улыбка мичмана... Без этого "значка" он бы давно загнулся - и водка не помогла бы. С йодом.
      - Я не говорю, что они не нужны, - сказала Хельга. - Но в них бывает легко запутаться, и ты запутался. Этот ваш Клуб - очень большой и путаный значок. Целая туча значков, которые сплелись и копошатся! Он вам очень нужен, вы без него не можете прожить. Но в нём... Не вижу, как в музее, наверное, он далеко от этой комнаты - но здесь очень давно не было ничего живого. Только значки и люди в сетях значков.
      Я вспомнил бар: Хельга хрипло хихикает и виснет у меня на плече, ветераны понимающе не замечают нас, а Гога, болтая со мной о погоде, двигает мне по стойке ключ от номера и шепчет два слова: "дежурный" и "двадцать"...
      - А Гога живой? - спросил я. - Или он сам - значок?