Фу Манчи (№4) - Дочь доктора Фу Манчи

— А! — сказал Веймаут. — Теперь ясно, каким будет наш следующий шаг.

— А именно?

— Я хочу, чтобы вы показали мне ваши раскопки, причем немедленно.

— Нет ничего проще. Хоть сейчас.

— Это было бы замечательно, — он повернулся к Форестеру. — Гревилль будет моим проводником, а вы с Петри присмотрите за мисс Бартон в наше отсутствие.

— Нам понадобится и Али, — подсказал я, — Без фонарей там делать нечего.

— Ничего не имею против. Пожалуйста, делайте все так, как считаете нужным.

Я освободил Али Махмуда от обязанностей часового и отправил за фонарями. Вскоре мы были уже у лестниц.

Первая часть нашего маршрута вела в глубокую шахту. На дне ее открывался проход в тоннель, идущий слегка под уклон, — нам потребовалось немало усилий, чтобы его найти.

Для меня все здесь было настолько привычно, что я чувствовал себя как дома, но не знал, какое впечатление произведет окружающая обстановка на Веймаута. Как всегда, перед рассветом, тьма сгустилась и была черной как деготь. Вскоре мы достигли пролома, выглядевшего при свете фонарей, как парадный вход в галерею привидений.

В ноздри нам ударил неописуемый запах, характерный для всех могильников Верхнего Египта. Лестницы наши, спускавшиеся в несколько маршей с платформы на платформу, были очень устойчивы; тем не менее, когда мы с суперинтендантом уже добрались до пролома и наблюдали, как с фонарем в руке к нам спускается Али, горло мне перехватило дурное предчувствие. В тот момент я решил, что от событий последних дней у меня попросту расшалились нервы, однако события последующие показали, что для подобных предчувствий имелись все основания. Как бы то ни было, у нас под ногами уже был мощенный булыжником пол тоннеля. Веймаут остановился рядом со мной, тяжело дыша.

— По идее там должен быть вход, — пояснил я, махнув рукой в сторону, где тоннель шел вверх. — Только через пятнадцать ярдов путь полностью блокирован. И даже если удастся прорваться — один Бог знает, сколько там еще ловушек и поворотов. Впрочем, нам там делать нечего. Наша дорога — вниз.

И я повернул туда, где нас уже ждала неясная фигура Али. Свет фонарей едва озарял его бородатое лицо, делая его похожим на маску. Я кивнул ему, и мы начали спуск по извилистому тоннелю. Перед последним поворотом Али остановился и предупреждающе поднял руку с фонарем.

— Перед нами колодец, Веймаут, — объяснил я. — Он никуда не ведет, но достаточно глубок, чтобы свернуть шею. Держитесь левой стены.

Мы осторожно обогнули ловушку, подготовленную древними зодчими для грабителей, рискнувших нарушить покой гробницы. Затем миновали крутой поворот — здесь Али оставил один из фонарей, чтобы легче было идти обратно. Спуск стал круче.

— Теперь впереди каменная решетка, — продолжал я свои пояснения. — Шеф считал, что она загораживает вход в усыпальницу. Возможно, через несколько часов работы мы бы туда и проникли. Вот она, видите?

Али остановился, поднял фонарь и внезапно вскрикнул. Я оттолкнул Веймаута и подскочил к нему. Араб повернулся; в свете фонаря лицо у него было белым и застывшим, как у привидения.

— Боже мой! — Я вцепился в его руку.

Треугольное отверстие, достаточно большое, чтобы пропустить человека, зияло в левом нижнем углу решетки. Али поднял фонарь повыше. Я посмотрел вверх и увидел неровный пролом в правом углу.

— Что это значит? — хрипло спросил Веймаут.

— Это значит, — таким же внезапно охрипшим голосом ответил я, — что кто-то завершил нашу работу… причем точно так, как планировал сэр Лайонел!

Склеп в «Могиле Черной Обезьяны» был необычен.

Впрочем, по архитектуре он ничем не отличался от прочих захоронений, которые мне довелось повидать. Отличали его покрывающие стены фрески, на которых бесконечными рядами были изображены черные обезьяны. Ничего больше. Никаких надписей не было. Проломленная решетка, сквозь которую мы проникли, создавала странный пробел в непрерывном марше обезьян.

В дальнем углу в нижней части стены виднелось квадратное отверстие. Я предположил, что оно может вести в переднюю комнату — так иногда бывает в египетских захоронениях. В склепе решительно ничего не было, кроме каменного саркофага; его тяжелую крышку кто-то аккуратно снял и положил на пол. Внутри я увидел совершенно обычный деревянный футляр, в котором, по всей видимости, лежала мумия. Я говорю: «по всей видимости», потому что с него крышку не сняли, и это меня поразило. Либо футляр с мумией оказался самым малоценным предметом в склепе, а все остальное уже утащили, либо ворам что-то помешало в самый момент их триумфа.

Я как сейчас вижу эту сцену. Али, стоящий неподвижно будто статуя, высоко поднял фонарь; туманная фигура Веймаута у одного конца саркофага, и я, лицом к нему, у другого; черные обезьяны, непрерывным потоком марширующие вокруг нас. И в эту неподвижную картину, замершую в таинственной глубине египетской гробницы, внезапно вторгся жуткий звук…

— Что это? — прошептал Веймаут.

Мы стояли, напряженно вслушиваясь, доведенные до той грани состояния рассудка, когда самый здравомыслящий человек начинает верить в привидения.

Звук приближался.

Теперь стало понятно, что это чьи-то тихие, крадущиеся шаги.

Веймаут пришел в себя первым.

— Быстро! — шепнул он, махнув рукой в сторону квадратного проема в углу. — Вон в ту дыру! И тихо! Чтобы ни звука…

Вслед за Али мы пересекли склеп, и наш проводник исчез в отверстии. Лишь неясный, призрачный свет его фонаря освещал теперь помещение.

— Вперед! — нетерпеливо скомандовал Веймаут.

Я присел и тихо скользнул в дыру. Суперинтендант последовал за мной.

Али что-то быстро проговорил по-арабски.

— Накрой фонарь! — свирепо прошептал Веймаут. — И молчи!

Али чем-то прикрыл фонарь, и мы оказались в абсолютной темноте.

Араб снова что-то прошептал.

— Да замолчи же ты! — цыкнул на него Веймаут.

Али Махмуд затих. Он был одним из самых храбрых людей, каких я когда-либо встречал, но сейчас, судя по голосу, буквально трясся от страха. В какой-то степени я догадывался, что он хотел сказать, и это пугало меня еще больше.

Шорох шагов смолк. Воздух был до невозможности спертым, как обычно в подобных местах. Я встал на колени и осторожно выглянул в надежде что-нибудь увидеть, если таинственный пришелец догадался прихватить с собой фонарь.

Тяжелое дыхание у меня над ухом подсказало, что Веймаут последовал моему примеру. У меня не было ни малейшего представления о размерах нашего убежища.

Мягкие, осторожные шаги послышались снова.

— Он уже совсем рядом, — прошептал суперинтендант. — Не шевелитесь!

Воцарилась абсолютная тишина. Я слышал, как тикают часы у меня на запястье. Прошла еще минута.

Затем забрезжил рассеянный свет, озарив решетку входа с проломом внизу. Еще минуту спустя он усилился, и я понял, что пришелец пользуется электрическим фонарем. Странно, но это открытие принесло мне некоторое облегчение. Бог знает, чего я ожидал, но мысль, что таинственный гость не чурается достижений современной науки, рассеяла суеверные страхи.

Дыхание Веймаута стало совсем неслышным.

В проеме появилась фигура. На пол упал веер ослепительно-белого света.

Пришелец наклонился и пролез в пролом. По характерной легкой походке и черному свободному одеянию я понял, что передо мной арабская женщина. В руке она действительно держала карманный фонарик. Однако в данный момент сама рука заинтересовала меня куда больше.

Она была тонка, изящна и выхолена в праздности, эта незабываемая рука, исполненная совершенной и потому даже какой-то отталкивающей прелести, с покрытыми ярким лаком ногтями изысканной формы, с длинным большим пальцем, нежная и вместе с тем жестокая, как бархатная лапа тигрицы.

Я почувствовал, как дыхание мое невольно учащается. Пальцы Веймаута сжали мое плечо.

Видел ли он то же, что и я? Понял ли он?

Женщина бесшумно двинулась к саркофагу. На ногах у нее были мягкие, свободные туфли, обнажающие лодыжки — столь же совершенные, будто выточенные из слоновой кости, строгой и вместе с тем чувственной, как и рука, формы.

К сожалению, площадь нашего обзора была ограничена, и в следующую секунду таинственная гостья исчезла из виду — только по теням, отбрасываемым фонарем, я мог догадываться о ее движениях. Мне показалось, что она наклонилась к саркофагу, но крышку футляра, судя по всему, поднимать не стала.

Внезапно свет стал еще ярче. Она вплотную приблизилась к нашему укрытию. Яркий луч упал буквально в нескольких дюймах от моих колен, осветив каменный пол. Лишь по счастливой случайности он не задел никого из нас.

Затем луч вернулся обратно к каменной решетке, и я снова рискнул выглянуть. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как женская фигура наклонилась и исчезла в тоннеле. Я услышал, как осыпались под ее ногами мелкие камешки, когда она двинулась в обратный путь. Услышал, как над самым моим ухом перевел дыхание Веймаут. Звук шагов становился все тише и тише и наконец затих совсем.

— Тихо! — прошептал суперинтендант. — Не двигайтесь, пока я не скажу.

Ноги у меня затекли, но я замер в прежнем неудобном положении, все еще напряженно прислушиваясь. Абсолютная тишина…

— Али, — приказал Веймаут, — открой фонарь.

Али Махмуд стащил с фонаря свое одеяние. Рассеянный желтый свет озарил низкую, грубо вырубленную в скальной породе комнату.

— Господин! — дрожащим голосом воскликнул Али. — Я увидел его сразу, как только мы вошли. Смотрите!

На куче щебня в дальнем от входа углу лежал коричневый человек, совершенно голый, за исключением набедренной повязки и черного тюрбана на голове.

— Когда я в темноте встал на колени, — продолжал Али, — мне пришлось на него опереться. Он совсем холодный…

На четвереньках, стараясь не шуметь, я вполз в тоннель и посмотрел налево. У поворота по-прежнему горел фонарь Али. Выпрямившись, я направился к нему, стараясь ступать как можно осторожнее. На углу снова опустился на колени и осторожно высунул голову. Тоннель был пуст. По крайней мере до следующего поворота.

Так, пробираясь от угла к углу, я добрался до прохода, ведущего в нашу шахту. С прежними предосторожностями выглянул наружу. Слабый свет луны боролся с чернотой ночи. Подняв голову, я убедился, что лестницы пусты. Вслушался… и в абсолютной тишине вновь услышал звук осторожных удаляющихся шагов.

Она поднималась по крутому склону, который когда-то, видимо, вел ко входу в гробницу, но теперь был перегорожен непроходимой скалой. Она была у меня в руках!

Окончательно забыв об инструкциях Веймаута, я решил, что от такой добычи грешно отказываться. Эта женщина была ключом к тайне. Именно она украла тело шефа. Даже если бы ее не запечатлела фотокамера Раймы, я все равно узнал бы ее, как бы она ни маскировалась. Мадам Ингомар!

Карабкаясь по неровно уложенным камням, я ринулся вверх. И, не успев преодолеть и пяти шагов, ощутил странную перемену: в то время, как в нижней части тоннеля воздух настолько пропитался зловонием, что едва оставлял возможность дышать, здесь он был сравнительно свеж.

Я обогнул угол, остановился и посветил фонарем, ожидая увидеть перегородившую путь стену. Вместо этого предо мной предстало неправильной формы отверстие добрых пяти футов в высоту. Я внимательно осмотрел его; несомненно, оно существовало уже давно, но, по всей видимости, было тщательно замаскировано. Нырнув в него, я оказался в небольшом шурфе; отсюда вверх, в темноту, вела лестница. Я поднялся по ней и попал в невысокий тоннель. Прислушался и не услышал ни звука. Осторожно пошел вперед. Воздух становился все более свежим.

Через несколько минут я добрался до пролома, ведущего наружу. Единственная бледная звезда виднелась в нем, как алмазная подвеска. И тут вдруг на меня снизошло озарение. Теперь я знал, где нахожусь и куда исчезла женщина.

Это была шахта Лафлера!

Веймаут выглядел очень мрачным.

— Мы имеем дело с дьяволом, — убежденно кивнул он. — Я уверен: она приходила в поисках своего слуги.

Он снова осветил лицо мертвого человека, найденного нами в комнате. Это узкое, злобное лицо казалось еще ужаснее, потому что было искажено жуткой гримасой — беднягу задушили. Между бровями виднелся странный цветной знак — до сих пор не представляю, каким способом он был нанесен. Казалось, его выжгли, а потом каким-то образом покрыли эмалью.

— Бирманец, — безошибочно определил Веймаут. — К тому же член секты дакойтов.

Он осторожно прикоснулся к знаку, затем бесшумно поднялся и прислушался. Мы тоже затаили дыхание, хотя я готов поклясться: никто из нас понятия не имел, что он ожидал услышать.

Я снова вгляделся в искаженные черты мертвеца, и тут мне пришло в голову, что, будь эти раскосые глаза открыты, он вполне сошел бы за брата-близнеца таинственного соглядатая, преследовавшего меня во время поездки в Каир.

— Что все это означает? — спросил я.

— То, что наши самые худшие опасения оправдались, — вздохнул Веймаут. — Наш покойный приятель — не кто иной, как слуга доктора Фу Манчи. Меня лично, Гревилль, это переносит в 1913 год, в дом сэра Лайонела. Я вспоминаю смерть китайца Кви. Возможно, конечно, все это не более чем совпадение, но уж очень странное. Потому что Кви встретил свою смерть, когда его наняли для выполнения точно такого же задания, которое, как я полагаю, было поручено этому желтому демону.

— Убийство Бартона?

— Верно, — кивнул Веймаут. — Это более чем странно и очень страшно.

— Странно другое! — воскликнул я. — Причем, как мне кажется, тут для нас появляется проблеск надежды. Ведь этот человек принадлежал к нашим врагам. И тем не менее его задушили. Возможно, это…

— Конечно! В том-то и дело. Не собственные же друзья его убили!

— Как бы то ни было, одно мы можем утверждать с полной определенностью, — заметил я. — Он пришел тем же путем, что и женщина, — через шахту Лафлера. Неясно другое — когда произошел поединок.

— И почему он произошел, — добавил Веймаут. — И что, о Боже, случилось потом. Возможно ли, — он понизил голос, пристально глядя на огромных ужасных обезьян, бесконечными рядами недвижно марширующих вокруг нас по стенам склепа, — что в этой гробнице заключено нечто… — и он кивнул в направлении саркофага.

— Вполне вероятно, — согласился я. — Однако первое, что должен сделать любой археолог при отсутствии специальной информации, — открыть футляр с мумией.

— Похоже, это уже сделали.

— Что? — вскричал я. — Что?!

— Взгляните сами, — предложил Веймаут, и в голосе его я явственно услышал нотку неистребимого любопытства.

Он осветил изголовье саркофага.

— Боже мой! — снова закричал я.

Деревянные задвижки были сдвинуты. Крышку явно подняли, а потом снова опустили. Причем два клина, вставленные между ней и корпусом футляра, не давали ей встать на прежнее место, оставляя щель в добрый дюйм шириной. Я уставился на нее в полном оцепенении.

— Ну как, идеи есть? — поинтересовался Веймаут. — Зачем понадобилось проделывать такую штуку?

Я покачал головой.

— Чтобы это выяснить, можно попросту ее снова приподнять.

— Что ж, если других идей нет, можно попытаться, — согласился суперинтендант и повернулся к Али. — Ну-ка, посвети сюда. Гревилль, беритесь вон там. И постарайтесь больше нигде до крышки не дотрагиваться — на ней могут сохраниться отпечатки пальцев. Готовы? Ну, поднимаем!

Донельзя взволнованный, я повиновался. Мы без труда подняли крышку — она оказалась гораздо легче, чем я предполагал.

Заранее ужасаясь при мысли о том, что мы можем увидеть, я заглянул в саркофаг. Казалось, его заполняла какая-то тускло-серая масса с неясными очертаниями, смутно напоминающая что-то очень знакомое, — в ту драматическую минуту было невозможно вспомнить, что именно. Менее всего я ожидал увидеть здесь именно это, и потому рассудок, по всей видимости, просто отказался узнавать.

— Давайте-ка совсем снимем крышку, — предложил я. — Вы оставайтесь здесь, а я возьмусь за тот конец.

— Давайте, — согласился Веймаут.

— Сейчас.

Мы подняли крышку и положили ее на пол.

Я не мог поверить, что эта ночь тайн и ужасов готовит еще большее потрясение для моих измученных нервов. Однако все обстояло именно так: то, что случилось потом, с лихвой перекрыло все прошлые события. Ни один здравомыслящий человек, даже с самым неуемным воображением, ничего подобного и представить себе не смог бы.

Я всмотрелся в содержимое саркофага и был потрясен настолько, что не мог произнести ни слова, лишь издал какой-то нечленораздельный звук.

Возможно, свою роль сыграли и чрезмерное напряжение, и невыносимая духота, но мне почудилось, что стены склепа закачались и процессия обезьян двинулась вокруг меня, в то время как я стоял и смотрел в бело-серое лицо сэра Лайонела Бартона, лежащего в этом древнем гробу и по-прежнему закутанного в свое армейское одеяло!

ГЛАВА IV

ФА ЛО ШЕ

— Отправляйтесь-ка спать, Гревилль, — велел доктор Петри. — Или по крайней мере ложитесь в постель. Это совершенно необходимо. На сегодняшнюю ночь с вас хватит. Ваша работа на данный момент закончена, моя — только начинается.

Не могу рассказать, как прореагировали остальные на наше поразительное открытие, — я был слишком измотан и потрясен, чтобы это сохранилось в моей памяти.

Петри поддерживал меня, пока мы брели вверх по тоннелю. Потом дал мне как следует отхлебнуть из своей фляжки. Виски и помощь Али позволили мне вскарабкаться вверх по лестницам. Я был в бешенстве на себя самого. Чертовски обидно уходить, когда вот-вот должна начаться самая удивительная операция, когда-либо проводимая хирургом, — возвращение к жизни мертвого человека!

Даже добравшись наконец до палатки и повалившись на кровать, я все еще продолжал мучиться сомнениями, и лишь отчаянный внутренний призыв к здравому смыслу удержал меня от того, чтобы не вскочить и не кинуться опрометью обратно.

Али Махмуд с беспокойством наблюдал за мной, стоя у входа в палатку. Я чувствовал, что этот невозмутимый человек тоже потрясен до глубины души.

— Эфенди, — прошептал араб. — Это черная магия! Проклятая гробница! — пальцами левой руки он сжал железное кольцо, которое носил на правой, и, несмотря на то что был правоверным мусульманином, прошептал древнее заклятье от злых духов.

— Мне тоже так показалось, — согласился я. — Возвращайся. Там ты будешь нужнее.

Я был искренне привязан к шефу, и вид его серо-белого лица основательно выбил меня из седла. Все, что я раньше слышал о докторе Фу Манчи, обычно представлялось мне чем-то сильно преувеличенным. Сейчас я понял, что его возможности далеко выходят за пределы человеческой фантазии. Мой возбужденный мозг никак не мог найти во всей этой истории хотя бы одну точку, опершись на которую, он мог бы путем логических построений ответить на мучившие меня вопросы.

Мертв или жив был сэр Лайонел? Кто украл его тело и зачем? Наконец, самый трудный вопрос: кто додумался упрятать его в саркофаг?

Кроме этих, меня обуревали еще тысячи вопросов, причем по меньшей мере половина из них были совершенно идиотскими. Я сжал руками виски и застонал от презрения к самому себе.

Рядом с палаткой послышались легкие шаги. Я поднял голову и увидел у входа Райму.

— Шан, дорогой! — воскликнула она. — Ты ужасно выглядишь. Впрочем, я не удивляюсь. Мне уже рассказали про все, что случилось. И, честно говоря, я даже сейчас не в состоянии этому поверить. О, Шан, неужели ты действительно, действительно думаешь… — Она упала на колени рядом с кроватью и сжала мне руку.

— Не знаю, — пробормотал я, с трудом узнавая собственный голос. — Мне пришлось довольно туго, дорогая, и я… ну… почти потерял сознание. Но я его видел.

— Думаешь, я могу помочь?

— Не знаю. — Я чувствовал, что говорю невнятно, но язык все еще повиновался мне не совсем уверенно. — Если ты понадобишься, то Петри за тобой пришлет.

В конце концов, все в его руках. И я не хотел бы, дорогая, чтобы ты заранее настраивала себя на успех. Это таинственное противоядие кажется мне абсолютной выдумкой. Человеческая наука не в состоянии объяснить подобные вещи.

— Бедный дядюшка, — вздохнула Райма, осторожно погладив меня по голове.

Не могу передать, какое удовольствие я испытал от прикосновения ее нежных пальцев. Они приятно взволновали меня; головная боль утихла. Поистине, ничто так не исцеляет, как сила человеческих чувств.

— Знаешь, Райма, — некоторое время спустя сказал я, — мне кажется, что сигарета должна пойти на пользу. Я начинаю приходить в себя.

Она вынула маленький, покрытый эмалью портсигар — мой подарок по случаю дня ее рождения, за которым я специально ездил в Каир. В полном молчании мы выкурили по сигарете — в молчании, которое красноречивее всяких слов.

— Когда вы с Веймаутом ушли, я видела что-то странное, — вдруг произнесла Райма. — Ты в состоянии слушать или, может быть, хочешь еще отдохнуть?

— Рассказывай, — встрепенулся я.

— Ну… — начала она, — вскоре после вашего ухода пришел капитан Хантер. Он был так же обеспокоен, как и мы все. Я оставила дверь в хижину открытой и вышла — хотела взглянуть, не возвращаетесь ли вы…

Слова все быстрее слетали с ее уст; я видел, что волнение ее нарастает. Я уже догадывался, что именно ее так взволновало.

— Ты знаешь ту тропинку за хижиной, которая ведет вверх, к плато? — спросила Райма.

— Тропинку к шахте Лафлера?

Она кивнула.

— Так вот, я увидела женщину или, во всяком случае, фигуру, похожую на женскую, идущую очень быстро. Понимаешь, когда я ее заметила, она была уже на самой вершине и тут же скрылась за холмом, поэтому видела я ее буквально одно мгновение и разглядеть, конечно, не успела. Может, мне и вовсе показалось. Но вот что меня удивило да и до сих пор удивляет: какая сила могла заставить местную женщину — а она выглядела именно как местная — в такое время идти к шахте Лафлера?

Теперь Райма сидела у моих ног; ее рука лежала на моих коленях. Она взволнованно посмотрела на меня.

— А сама ты что об этом думаешь? — поинтересовался я.

— Я думаю о той фотографии! — призналась она. — Мне кажется, это была мадам Ингомар. Шан, эта женщина меня пугает! Я так умоляла дядю не пускать ее сюда, а он только смеялся надо мной! Не знаю, почему он сам не замечал… она ведь была ужасно злой! Я как-то раз поймала ее взгляд — она наблюдала за тобой…

Я склонил голову на ее спутанные кудри и обнял ее за плечи.

— Ну?

— Я думала, что ты… ну, что тебе она кажется привлекательной. Не сердись. Но я знаю, я знаю, Шан, — она опасна! Она действует на меня, как змея на кролика. В ней есть какая-то сверхъестественная сила…

— Ирландские девушки всегда были суеверны, — прошептал я.

— Может быть. Но при этом они, как правило, еще и мудры. И знают, что есть плохие женщины, Шан. Настоящие ведьмы.

— Ты права, дорогая. И, конечно, ты видела именно мадам Ингомар.

— Ты-то откуда знаешь?

Я рассказал ей обо всем, что случилось в гробнице.

— Кстати, — вспомнила Райма, — едва она исчезла, я услышала шаги по другую сторону холма. Очень мягкие, почти неслышные, но кто-то шел очень быстро. Я позвала доктора Петри, но он не отозвался. И тут мне удалось увидеть человека, правда, мельком. Он уже бежал.

— Ты его узнала?

— Да.

— И кто?..

Райма взглянула на меня снизу вверх.

— Помнишь араба, который заявился в лагерь несколько дней тому назад и заявил, что должен встретиться с дядей?

Я кивнул.

— Конечно. Шеф тогда попросил меня выяснить, что ему надо. Если, конечно, мы говорим об одном и том же человеке. Ты имеешь в виду мрачного молодого парня со странными для араба стальными глазами и пронизывающим взглядом?

— Да.

— Кстати, по-арабски он говорил скверно, однако изо всех сил отрицал, что знает хоть слово по-английски. Он очень резко мне заявил, что со мной ему говорить не о чем и что он должен увидеть сэра Лайонела. В конце концов я просто велел ему убираться ко всем чертям. Боже мой, Райма!.. Это же случилось как раз в вечер перед трагедией!

— Ну, — очень тихо промолвила девушка, — так именно он и бежал сегодня ночью по той стороне холма.

— Что-то мне это не нравится, — признался я. — У нас и без того неприятностей хватает. Он тебя видел?

— Не думаю. Хижина была в тени. Да и промелькнул он слишком быстро.

И тут мне показалось, что сердце у меня сейчас остановится. Я вскочил. Райма вцепилась в меня, широко раскрыв свои прекрасные глаза.

Кто-то быстро приближался к палатке.

Я уже не знал, чего ожидать. Мое воображение, получившее слишком большую нагрузку, напрочь отказалось работать. И, когда в палатку бесцеремонно ворвался Али, я даже не сделал ему выговора — в тот момент я вообще не был в состоянии что-либо произнести.

— Эфенди! Эфенди! Пожалуйста, скорее. Они мне не велели беспокоить эфенди Форестера и капитана Хантера… Нужна его походная кровать!

— Чья? Шефа?!

— Мне приказали отнести ее наверх, ко входу в старую шахту!

— Али Махмуд!

Райма молнией промелькнула мимо меня и схватила араба за плечи.

— Да! Да! — Его глаза возбужденно сверкали. — Все правда, леди! Это, конечно, черная магия, но все правда!

Из всех невероятных событий той кошмарной ночи самым смешным было, я думаю, когда мы с Али волокли походную кровать сэра Лайонела вверх по крутой тропинке, ведущей к шахте Лафлера. Когда мы наконец достигли цели, я весь взмок от пота. Опустив на землю кровать, казавшуюся мне всегда такой легкой, я с трудом разогнулся и, несмотря на смертельную усталость, невольно залюбовался открывшимся видом. Справа от меня лежала священная долина Дар-эль-Бахари, ограниченная неровной грядой холмов, а внизу, будто река времени, текущая в вечность, извивался зеленый в свете звезд Нил. Несколько минут я не мог оторвать взгляда от этой неземной красоты. Затем к моей руке мягко прикоснулись пальчики Раймы.

Фонарь освещал вход в шахту. Мы спустились к ожидавшей нас группе. Никогда не забуду того момента, когда Веймаут с доктором Петри подняли сэра Лайонела, все еще закутанного в его поношенное армейское одеяло, и положили на походную кровать. Али Махмуд, обладавший силой и ловкостью леопарда, на собственных плечах осторожно поднял его по лестнице. Однако, судя по озабоченному лицу Петри, тут же принявшегося внимательно осматривать страдальца, подъем подействовал на него не лучшим образом.

Райма, бледная как смерть, с ужасом уставилась на доктора, будто он был сам Господь Бог. Что касается моих чувств в этот момент — они представляли из себя сложную смесь радости и ужаса. Радости — потому что мой дорогой шеф получил шанс выжить, и ужаса, потому что, столкнувшись с чудом науки, я лишь сейчас смог в полной мере оценить чудовищный гений доктора Фу Манчи.

И вдруг сэр Лайонел открыл глаза. Сначала его взгляд был бессмысленным, но вскоре он явно узнал нас.

— Держись, Райма, дитя мое, — прошептал он. — Бог хранит твоих близких. — Потом он посмотрел на меня. — Благодарю за бросок в Каир. Вы хороший разведчик!

И он снова закрыл глаза.

— Ну, детка, — улыбнулся Петри, когда Райма вышла на гостиничную террасу и присоединилась к нам, — что скажете о нашем пациенте?

Племянница сэра Лайонела сменила костюм для верховой езды, который обычно носила в лагере, на изящное платье и выглядела в нем прелестно. Однако взгляд ее оставался серьезным и печальным. Взглянув на доктора, она быстро отвернулась, и я увидел слезы, блеснувшие в ее глазах.

— Да-да, — смущенно пробормотал Петри. — Я и в самом деле понятия не имею, что с ним теперь делать. Я ведь, Райма, давно не практиковал. Единственного человека в Верхнем Египте, которому я мог бы довериться, сейчас нет — я обегал в Луксоре все гостиницы. Еще один человек есть в Каире, но он тоже в отъезде.

Воцарилось молчание. Сэр Лайонел Бартон — возможно, лучший из современных востоковедов — лежал в своей комнате в глубокой коме. Парадокс заключался в том, что тайна, раскрытие которой могло вернуть его к жизни, хранилась в его же собственной памяти. Благодаря чудодейственному средству, изготовленному величайшим в мире врачом, доктор Петри буквально вырвал его из объятий смерти, но большего сделать не смог.

Странно, трагично, что такой могучий интеллект, как у доктора Фу Манчи, выбрал путь преступления, что такой блестящий ум оказался направлен не на созидание, а на уничтожение. Он умер. Но его злобная душа все еще витала среди людей…

Еще несколько недель — и это спокойное, тихое местечко неузнаваемо преобразится. Начнется туристский сезон. Гиды, переводчики, торговцы открытками и сувенирами заклубятся вокруг гостиниц. Модные дамы ринутся сюда в поисках праздной жизни, мужчины в белых костюмах — в поисках дам. Волнение, суматоха…

Невидящими глазами я уставился на пустынную дорогу — старинный караванный путь, тысячелетия назад проложенный вдоль противоположного берега священного Нила; на гряду холмов, ограждающую место последнего отдыха фараонов. Мне все еще с трудом верилось, что события последних дней произошли на самом деле.

Какую тайну хранила «Могила Черной Обезьяны»? Тщательный осмотр позволил нам предположить, что ко времени своего исчезновения в 1909 году Лафлеру оставалось пробить буквально несколько ярдов, чтобы дойти до тоннеля, ведущего в могильную камеру. Чья-то неизвестная рука закончила его работу и затем так тщательно замаскировала отверстие, что более поздние исследователи его попросту не заметили. А может быть, то была рука самого Лафлера?

Еще одно поразительное открытие ждало нас в самом склепе: каменную решетку, преграждающую вход в него, кто-то уже открывал! А потом вновь закрыл — причем столь искусно, что даже шеф посчитал ее нетронутой! Отсюда следовал вывод: мы проникли в склеп отнюдь не первыми.

Однако открытым оставался вопрос, когда же гробница была опустошена? Во времена Лафлера? Или неделю назад, во время моей поездки в Каир? Кто снова ее закрыл и зачем? И, наконец, что в ней было?

Сводила с ума мысль о том, что ответы на все вопросы, очень может быть, знал бедный сэр Лайонел. И, увы, был не в состоянии поведать их нам.