Байкеры

Вот и гараж. А в нем – ХаДэ. Или: Фэт Бой, Толстячок, как назвал его родной папа-завод в далеком американском городе со смешным девчачьим названием Милуоки.

«Харлей-Дэвидсон», ХаДэ – так Кей именовал смысл своей жизни и главное сокровище, ценность которого не шла ни в какое сравнение ни с чем в мире. Переделанный, подогнанный, настроенный и облагороженный.

В разговоре с байком Кей всегда обращался к нему на «вы». Кей уверен, что ХаДэ – живое существо. Живее многих двуногих.

ХаДэ отвечал взаимностью и не подводил. Иногда слегка тускнел и деланно покашливал, но это случалось, когда Кей подсаживал к себе уж совсем выдающуюся шалаву. Такие катания ревнивый ХаДэ не любил и старался хорошенько потрепать девчонку, высоко подкидывая на колодезных люках. Девчонка с визгом вспоминала мамочку, пытаясь удержаться за твердые бока Кея и ерзая ушибленной попкой.

ХаДэ злорадно урчал. Байк и пес, словно сговорившись, пытались на пару доказать Кею, что от баб – одно горе.

Кей вынул из коробки чистую белую тряпочку и обошел ХаДэ, нагибаясь и стирая одному ему видимую пыль. Байк сверкал, как витрина Елисеевского магазина на Рождество. В свое время Кей не пожалел хрома, что влетело в несколько тысяч зеленых.

ХаДэ проявляет нетерпение. По блестящим спицам пробегают волны света, механизм дрожит от возбуждения: «Ну, когда же? Когда?»

Кей вывел его из гаража, захлопнул створки, тщательно запер. Уселся на затейливо прошитое седло, волшебно хрустнувшее дорогой кожей. Вставил ключ, завел двигатель и…

Все фигня, только Харлей и я!

Зарулив во двор, Кей прислонил байк к морщинистой старой липе. Знакомое урчание четырехтактного двигателя привлекло внимание жильцов. В окнах зашевелились занавески. Лица появлялись и пропадали, чтобы сообщить семье, что «этот ненормальный заявился к своей бывшей».

Созрев для развода, Кей предложил обойтись без лишних формальностей, но закон пожелал увидеть их обоих. Жена была довольна. В суде она разразилась получасовой речью, объясняя, почему не может жить «вон с ним, с этим черно-кожаным». Когда усталая женщина-судья обратилась к Кею, тот произнес:

– Лучше сто крыс на улице, чем одна дома.

Судья внимательно посмотрела на посеревшую от ярости жену Кея.

Их развели через полторы минуты.

С годами, постепенно отдаляясь, Кей и его жена присмирели, но каждый раз, заслышав во дворе трубный глас ХаДэ, доставившего Кея на разрешенное свидание с детьми, соседи ликовали, предвкушая живое шоу. Иногда ожидания оправдывались.

Зайдя в подъезд и поднимаясь по лестнице, Кей отметил, что трещины и выбоины на ступенях и стенах сохранились с прошлого года. А там, где равнодушные мастера пытались заровнять неровности, старые стены отторгали приляпанный цемент, демонстрируя полное нежелание терпеть ноздреватые бородавки.

У двери Кей остановился. Он с детства никогда не звонил сразу, а рассматривал темно-коричневый дерматин и пересчитывал ребристые шляпки обивочных гвоздиков, помогая себе пальцем, чтобы не посчитать один и тот же гвоздик два раза.

Теперь бы на подсчет ушло меньше времени, поскольку добрая половина гвоздей вылетела, потерявшись во времени. Да и не удалось бы спокойно заниматься подсчетами. Из-за двери доносились взволнованные голоса – мужской и женский. Голоса то отдалялись, то приближались. Это говорило о том, что их обладатели мечутся по квартире в некоторой растерянности.

Значит, удалось застукать жену с очередным любовником. Кей не одобрял замысловатые сексуальные упражнения бывшей супруги на территории, где обитали их общие дети – дочь-студентка и сын-школьник.

Застигнутые Кеем половые партнеры бывшей жены вели себя по-разному. Если любовник тихо собирал вещи и сваливал, Кей оценивал мужественный поступок и не пытался бить несчастного. Если же, храни Господь, недополучивший свою порцию оргазма парень начинал задираться, то живо оказывался за дверью, на глазах у публики, облепившей окна и свешивавшейся с балконов. Кей спускался следом, и во дворе юноша получал по полной программе.

Кей нажал кнопку звонка и, не отрывая пальца, медленно считал. На счете «десять» дверь распахнулась, и она предстала перед ним, разъяренная и растрепанная.

– Здравствуй, дорогая, – с приторной вежливостью произнес Кей и стремительно прошел внутрь, слегка оттеснив женщину к стене.

Жена назначила точное время, но Кей из вредности прибыл на полтора часа раньше. И оказался прав. В квартире находился еще кто-то, и этот кто-то прятался. Кей даже чуял запах чужого мужика, перемешанный с запахом жены, пусть и бывшей. Это раздражало.

Сейчас он походил на своего пса, когда его хозяин приводил в дом женщину. В такие дни пес всячески демонстрировал собачье презрение к подружкам Кея и старался незаметно подобраться к их вещам. Когда Уралу удавалось усыпить бдительность Кея, он мгновенно хватал все женские тряпочки, какие мог зацепить огромной пастью, и прятался с добычей под диван. Оттуда доносилось клокочущее рычание и вылетали обрывки ткани. Раздосадованный Кей бросал раздетой даме комбинезон «для гаража» и отправлялся по магазинам. Любовь дорого обходилась Кею, и он предпочитал для встреч апартаменты подружек, стараясь беречь психику близкого существа. То есть пса, конечно.

В большой комнате никого. Повсюду разбросаны предметы одежды, в том числе и мужской. Значит, она спрятала гостя в спальне. Кей решил не торопить события. Мимо него никто не проскочит. Тем более без штанов. Он снял свисающие со спинки кресла брюки, с любопытством рассмотрел и намеревался положить в сторону, но она выхватила одежду, опасаясь, что та полетит в окно, что не раз случалось. Кей быстро потерял интерес к чужим шмоткам, и она побрела по комнате, подбирая носки, майку, галстук и оттаскивая по очереди в спальню, как мышь таскает крупу в норку.

Кей расположился в кресле, закинув ногу на ногу и покачивая тупоносым сапогом. Она покончила со сбором одежды и бросилась на диван, подобрав ноги. Долго устраивалась, одной рукой натягивая на колени лиловое платьице, а другой пытаясь соединить его края на все еще красивой груди. Платьице, похожее на мужскую рубашку, показалось Кею слишком коротким, чтобы добиться того и другого одновременно. Молчание, с которым он наблюдал за руками, нервно бегающими по ткани, выводило ее из себя.

Резким движением она пододвинула к себе пепельницу из рогатой мозамбикской ракушки и закурила, с громким стуком бросив зажигалку на столик. Только сейчас она подняла на Кея глаза, и тот отметил, что глаза остались такими же большими и синими. Вот только что-то произошло с ними за последний год. Полиняли, что ли?

– К чему этот трезвон? Не можешь без шуточек? Все такой же… – Она положила сигарету на ребристый край раковины и, сама того не замечая, снова принялась натягивать на колени и грудь платьице, неподвижно глядя перед собой и монотонно произнося те же слова, которые произносила и год, и два года, и много лет назад:

– Тебе нравится меня унижать. Получаешь удовольствие.

Она подняла взгляд на Кея, и он понял, что теперь его реплика.

– Я и не думал тебя обижать, дорогая.

Кей, не отрываясь, смотрел на ракушку, половина длинных и изогнутых рожков которой отбиты и потеряны во времени. С тупой настойчивостью Кей пытался вспомнить, сколько рожков отлетели во время его ссор с женой. Получалось, что после развода она ни с кем не ссорилась так, чтобы по комнате летали вещи. Значит, она права. Кей действительно непревзойденный мастер выводить людей из себя.

Слова вылетали сами собой. Ни Кей, ни она даже не делали пауз, чтобы обдумать то, что собираются произнести.

– Тебе и не надо думать. За тебя твоя дурацкая натура думает. Когда детей мне делал, тоже не думал, что они вырастут и их придется воспитывать.

Кей поднял брови:

– «Воспитывать»? Раньше ты называла это «содержать». Значит ли это, что я должен ежемесячно отстегивать больше денег?

– «Отстегивать»? – передразнив Кея, она с прищуром посмотрела сквозь облако табачного дыма. – Решил в слова поиграть? Давай. Слово «алименты» вам режет слух, кабальеро. Но за удовольствие не слышать детей у себя дома надо платить.

Кей уточнил:

– Я имею честь оплачивать не только свои, но и твои удовольствия. Возиться с молодыми людьми денег стоит. Моих.

С годами у нее заострились черты лица, глаза стали больше. Добавились проблемы с кожей, и кое-где появились маленькие пятнышки. Время брало свое, и у нее осталось одно радикальное средство – мальчики.

Отведя взгляд от лица жены (это зрелище расстраивало), Кей попытался сосредоточиться на чем-то другом. На глаза попадались то фарфоровая пастушка, которую обнимал пастушок с толстым коричневым шрамом на шее (последствие неаккуратного склеивания), то угол скатерти с грубо заштопанным углом (сейчас и не вспомнить, кто из двоих в ярости полосовал ее ножом), то монументальные кирпичи «Всемирной истории искусств», погруженные в черный супер, небрежно прихваченный упаковочным скотчем (Кей невольно дотронулся до виска, по которому пришелся удар «искусством»).

Он разбивал. Она склеивала. Он рвал. Она зашивала. «Ты – разрушитель! – кричала она, – ты приносишь несчастье! Ты – исчадье ада! Вокруг тебя – только смерть! Как я не поняла, что ты был уже женат на смерти, когда мы поженились! ПОЭТОМУ СМЕРТЬ ТЕБЯ НЕ ТРОГАЕТ… Своих оставляют в покое…»

Он разбивал. Она склеивала. Он рвал. Она зашивала. Она мечтала о том, что он никогда не смог бы ей дать.

Скромное счастье.

Маленькие радости.

Тихие удовольствия.

Цветы на подоконнике. Вышитая тряпочка на комоде под вазочкой. Недорогие подарки «со значением» на годовщину свадьбы. Недорогая, «по средствам», свадьба дочери, и затем и сына. Тихое, незаметное старение. Прогулки в парке Сокольники, где аллеи засыпаны желтой листвой, а неглубокие красивые лужи музыкально хлюпают под ногами. А сами ноги, проклятые инструменты для хождения на работу, с каждым годом ходят все тяжелее, да и шаги все короче. Пока ноги не отказывают совсем.

– У меня немного расходов. – Она с деланным равнодушием ушла в оборону. – Неужели тебя не заботит, как выглядит мать твоих детей?

Меньше всего на свете Кея заботила внешность бывшей жены. Его больше интересовали дети и то, как расходуются их деньги. Ее бесил контроль, но Кей компенсировал обиду, подкидывая на тряпки, массажный салон и парикмахерскую.

– Ты так и не нашла работу? Или достаточно того, что я приношу?

Последнее замечание задело ее больше. Она обозлилась:

– Хочешь попрекнуть деньгами? А то, что я на тебя всю жизнь угробила?

Кей вздохнул. Второй акт семейной драмы.

– Предлагали же мне работу в посольстве, в Венесуэле! И почему отказалась? Молодая, красивая, умная!

– Потому что я тоже был красивый и умный, – вставил Кей, освобождая от целлофановой кожуры выуженный из кармана леденец на палочке.

– Был когда-то! – Она прерывисто вздохнула. – Еще бы! Скромная училка на курсах испанского, сомнительные перспективы с замужеством, а тут объявляется новый слушатель! Да еще какой! Индивидуальные занятия! Ускоренное обучение! Смотрит на меня с высоты своего роста, да еще так обольстительно.

Она не сдержала горькой улыбки, вспомнив:

– «Ускоренное обучение»! Я стала готовиться к занятиям, почитала список тем и в ужас пришла! «Допрос в условиях тропических джунглей», «Партизанский жаргон стран Центральной Америки», «Язык городской войны в Сальвадоре»… «Где твой штаб, грязная скотина? Говори, не то отрежу яйца и скормлю обезьянам! Чтобы ты кактусами срал!» Ни фига себе, беседы с девушкой!

– Скажешь, нам плохо было?

Не ответив, она отвела взгляд к окну и посмотрела на собиравшиеся в майском небе тучи. Кей тоже посмотрел на небо и подумал о ХаДэ. Ничего, у дерева густая крона. Если будет дождь, под липой байк не намокнет.

– Когда твои родители отдали нам квартиру, я радовалась. Решила, что сбылась мечта бабы и нашла она счастье. Так нет. – Она по старой привычке накрутила на палец длинный черный локон и наклонила голову. У Кея легонько екнуло сердце, но через мгновение все прошло.

– Знала, на что шла. Я предупреждал. И вообще, к чему все это? Видимся раз в год, и каждый раз…

Она не слушала Кея:

– Твои командировки меня доконали. Нормальной жизни не было. Для тебя семья – вроде гостиницы. Знаешь, что такое смотреть тебе в спину, когда ты уезжал? Я изучила твою спину лучше всех остальных твоих частей. Остальное я тоже по полгода и больше не видела. Воевал на другом конце света и возвращался весь в шрамах, бинтах, с переломанными руками и ногами, трясясь от малярии. Сколько денег потрачено на твое лечение! Надеялась, что контракты закончатся, а ты одумаешься. Планы строила! Так он возомнил себя великим журналистом и шатался по задворкам, собирая материал для грандиозного разоблачения, так никогда не состоявшегося!

– Когда дети придут? – Кею надоел бессмысленный разговор. – Я хотел бы с сыном погулять. Надеюсь, для этого не нужно решение суда? Как два года назад…

– Гуляй! Если тебе хочется – гуляй! Поговори с ним. Может, тебе удастся. Он молчит неделями. Только читает.

– Весь в меня, – восхитился Кей. – Теперь у тебя в доме моя живая копия.

Шуточка не удалась. Кей понял это по тоскливому выражению ее глаз.

– Никакая не копия. Наш сын не в нас. Он сам пэ себе. И я этому рада. Я стараюсь научить его самостоятельности…

– …а я научу его кататься на байке.

– Запрещаю! – она вскочила с дивана, опрокинув на паркет пепельницу. Тропическая ракушка приземлилась на рожки и встала так, словно собиралась убежать. В воздух взметнулось облачко пепла. – Я слышала о «золотом байке!» Он всех вас, сволочей, передавит и живьем обдерет! Не отдам сына!

Ее лицо стало бугристым и побагровело от прилива крови. Подрагивая всем телом, она стояла напротив Кея, наклонившись к нему, продолжая отчаянно сражаться с платьицем-рубашкой:

– Если ты… Если ты попытаешься это сделать… Я… Я… Убийца! Меня убил, теперь за сына взялся! С-скотина! Ф-фашист! Уб-блюдок!

Кей с любопытством смотрел, перекатывая языком круглый леденец. Белая палочка торчала изо рта ан-теннкой. Жена смолкла, с ненавистью уставившись на нее. Кей вынул леденец, внимательно осмотрел уменьшившийся шарик и сообщил:

– Я деньги принес.

Она засопела менее агрессивно. Но женская привычка оставлять за собой последнее слово оказалась сильнее вероятности потерять деньги:

– Ты стар. Все пыжишься. Корчишь из себя пацана. Хочешь нравиться молоденьким цыпочкам. Гоняешь на драндулете и мнишь себя настоящим мачо. Смотри, навернешься однажды со своего мерзкого ХаДэ, и никто тебе…

Не стоило так говорить. Она и сама это сообразила, увидев, как Кей поднимается. Она давно выучила все его повадки. Если лицо бывшего мужа принимает отсутствующее выражение, добра не жди. Кей испытывал острое желание задать ей хорошую трепку. Она попробовала его опередить и затараторила:

– Ты должен побеседовать с дочерью. Она собирается сделать страшную глупость. Останови ее. Я исчерпала все аргументы. У нее на все есть отговорки. Или ты хочешь ее потерять?

– Выражайся яснее, – попросил Кей, неохотно возвращаясь в кресло.

– Решила бросить университет, идиотка! – высоким голосом зачастила бывшая супруга. – Это раз! Во-вторых, собирается замуж. Ну, а в-третьих, заявила, что уедет в Америку!

– В Америку? – голос Кея звучал глуповато.

– В Чикаго. Люди говорят, это в Америке, – раздраженно бросила жена.

Чикаго… Есть над чем подумать. А собственно, почему он должен думать? Дочь взрослая, сама все решит. Чикаго – город большой, и там тоже есть университет. Не все ли равно, где жить? Будем ездить в гости и писать письма.

Его мысли прервал женский вопль. Кей очнулся. Неужели он подумал вслух? Так оно и есть.

Жена кричала. Кей слушал. Постепенно до его сознания дошла простая, как шуруп, мысль: не судьба дочери беспокоит супругу. А то, что на две трети пересохнет денежный ручеек от Кея. Девушке в Городе требуется многое – одежда, прическа, обувь, развлечения, пригласить бедного, но симпатичного юношу в кафе. Кей исправно платил за все, не обращая внимания, что она экономит на дочери, покупая мальчиков себе.

С грохотом вломившись в спальню, Кей нашел в ней молодого человека с кудрявыми бакенбардами, обутого в сверкающие лаком туфли. Он расположился на кровати, среди смятых розовых простынь и подушечек с кружевами. Молодой человек поднял голову на шум, отвлекший его от просмотра цветных иллюстраций в толстом порнографическом журнале, смерил Кея презрительным взглядом, пробежав глазами по его кожаному прикиду, и хмыкнул, узрев сапоги в темных масляных пятнах.

На туалетном столике возвышался частокол баночек, пузыречков и коробочек. Рядом – маленький шкафчик, до отказа набитый видеокассетами. Кею хватило терпения прочитать пару названий: «Сексуальные оргии в бункере Гитлера» и «Мастер на Маргарите». Рядом с дверью на стене висел большой пакет с проступающим сквозь бумагу гигантским подарочным презервативом-шуткой диаметром со сковородку.

Кей схватил молодого человека за плечо и рывком поставил на ноги. Не ожидавший грубого обращения, тот попытался обеими руками оттолкнуть Кея, а когда это не удалось, то неловко стукнул Кея кулаком в грудь. За спиной громко охнул женский голос. В голову Кея ударила теплая волна прилившей от ярости крови.

Приподняв парня, Кей прижал его к стене рукой поперек горла. Несчастный повис в воздухе, как пришпиленное насекомое, задыхаясь и отчаянно пытаясь вырваться.

Несколько дней назад Кей приобрел в китайской лавочке на Арбате сувенир – изящную шкатулочку с двумя каменными шариками, покрытыми тонким орнаментом золотых нитей. Смешная маленькая китаянка, едва управляясь с трудно дающимся ей языком местных дикарей, рассказала о лечебной силе шариков. Надо оба взять в ладонь и вращать, вращать… Девушка показала как. При этом она смущенно хихикала, глядя прямо перед собой на тесные джинсы Кея.

Свободной рукой Кей вцепился молодому человеку в низ живота и попытался проделать ту же штуку, что и с китайской забавой. Юноша заорал так, что стекла в окнах завибрировали. Кей не рассчитал силы. Все-таки китайские шары из камня, а здесь…

Отступив, он позволил юноше упасть на кровать. Но и сложившись вдвое, катаясь по розовым простыням, молодой человек продолжал изрыгать проклятия. Кей не любил оставлять незавершенку. Стащив юношу с кровати, он отправил его, полусогнутого, головой прямо в шкафчик с кассетами про гитлеровский секс. Кассеты посыпались на пол, а молодой человек остался стоять с головой в шкафу, не забывая держаться за потемневшую промежность.

Возможно, сейчас Кей оставил бы парня в покое, но на спину, с воем обиженной ведьмы, взлетела она и вцепилась в волосы. Кей аккуратно стряхнул разозленную женщину, едва не споткнувшись о торчащую из шкафа заднюю часть юноши. Кей извлек парня из шкафа и потащил к дверям. Бывшая супруга зашлась от горестного вопля:

– Оставь Димочку! Ему больно!

Не теряя соображения даже в ярости, Кей понял, что пришло время поставить финальную точку. Сорвав со стены подарочный презерватив, он нахлобучил его на голову молодого человека. Несмотря на утрированные размеры, гондон оказался подлинным. Скользнув по голове и едва не оторвав юноше уши, он опустился до плеч и застрял. В том месте, где у всех людей рот, в резине образовалась вибрирующая вмятина. Юноша судорожно пытался вдохнуть. Не собираясь отмечать визит к жене, даже бывшей, столь подлым видом убийства, Кей огляделся по сторонам, подобрал порножурнал, свернул в трубку и одним точным ударом вогнал в рот юноше, пробив тонкую резину и открыв таким образом доступ воздуху.

Парень повалился на пол, хрипя и постреливая через бумажную трубку выбитыми зубами. Бывшая супруга Кея подобралась к юноше, обняла и прижала к себе его голову в презервативе, с нелепо торчащим изо рта журналом.

Она плакала, поглаживая и целуя резину, не догадываясь просто содрать ее с головы. Пятнышки на ее шее и щеках проступили отчетливее.

До Кея донесся знакомый звук открываемого дверного замка и голоса детей. Выйдя из спальни, он аккуратно прикрыл за собой дверь. В коридоре заговорщицки прижал палец к губам и сказал дочери и сыну:

– Тс-с-с! Не надо беспокоить маму. У нее дел по горло.

Подгоняя перед собой недоуменно оглядывающихся детей, он вместе с ними спустился во двор.

Тучи разошлись, так и не пролив на пыльную землю ни капли. Не задерживаясь у байка (ХаДэ недоуменно покосился из-под старой липы), Кей с детьми вышли на проспект и оказались у входа в небольшое заведение с бутылками, чашками и виниловыми цветами между витринных рам: кафе не кафе, ресторан не ресторан…

Кей приобрел у бармена жетоны для выстроившихся вдоль стены и алчно поблескивающих игровых автоматов, ссыпал блестящие кругляшки в бейсбольную кепку сына и передал ему, пожелав сорвать джекпот. Присел с дочерью за столик в дальнем углу.

Сын оседлал высокий стульчик у автоматов и внимательно наблюдал за цифрами и ягодками, мелькающими в квадратных окошечках игральных механизмов. Как идет игра, со стороны понять невозможно. Он сидел прямо и неподвижно, отвлекаясь только для того, чтобы потянуться за жетоном в лежащей рядом кепке или дернуть ручку автомата.

Дочь не изменилась. Высокая в отца и красивая, как мама в молодости. Взгляд уверенный и спокойный.

– Маменька сказала, что я…

– Лучше, если сама расскажешь. Мне показалось, твое решение расстроило маму.

– Папа, я встретила Его! Он меня любит. И будет очень скучать. Но Чикаго… В Чикаго у нас будет дом. Ну, не в самом Чикаго, рядом. Он будет преподавать в университете. Что с тобой? Я что-то смешное сказала?

– Нет, это я так. Кофе горячий.

– …а у меня будет огромная кухня, сад и соседи, которые не «снизу» или «сверху», а так, как надо в нормальной, г о р и з о н т а л ь н о й жизни – справа и слева. А вам с мамой я буду писать письма. Ты опять смеешься! С тобой невозможно говорить серьезно! Ты как ребенок!

– Дочь, почему ты так хочешь стать взрослой американкой? Тебе хочется спокойствия? Тишина, яблочный пирог, индейка в День благодарения и пицца по телефону? Если так – я спокоен. Ты счастливая. Ты не знаешь, что такое взрослая жизнь. Твой избранник отгородит тебя от мира стенками кухни, но надорвется, пытаясь отгородить от тебя весь мир. А мир, голодный, грязный, вооруженный до зубов, скоро придет ко всем нам. Я хочу, чтобы тот, кто с тобой рядом, тебя берег и охранял. Тебя и твоего ребенка.

– Папа!

– Что «папа»? Ты мать за нос води, а не меня. У нее насыщенная личная жизнь, вот и не замечает…

– Ты ей не скажешь?

– Сама скажешь.

– Папа, когда ты будешь говорить как все?

– Как все?

– Ну, не так закручено. Иногда мне трудно тебя понять.

– Зато я тебя понимаю. Сколько?

Когда сын был совсем маленьким, Кей сажал его на байк перед собой. Даже приварил на топливный бак старого байка маленькие скобы с рифлеными ручками, чтобы держаться маленькими кукольными пальчиками. Сын с серьезным видом напяливал специальный детский мотошлем. Кей ждал, когда сын кивнет (особый, только им двоим известный знак), и тогда резко трогал с места. Сын это обожал.

Не так уж много времени прошло с тех времен, а как все изменилось!

Уже полчаса они вдвоем нарезают по лучевым просекам в Сокольниках.

Сын сидит сзади и молчит. Кей и сам не знает, зачем захватил сегодня тот самый детский шлем. Сын с недоумением посмотрел и даже не стал брать в руки. Не улыбнулся, не рассмеялся. Так и болтается шлем, привязанный к багажнику. Сыну Кей отдал свой. Себе повязал красную бандану, которая ему не очень нравится, но оказалась единственной чистой.

Сын молчит. Кей пытался говорить с ним, тот отвечал только «да» и «нет». Через пять минут такой беседы Кею захотелось крепко зажмуриться и представить, что он всегда был холостяком, а если у него и есть дети, то очень далеко. В веселой, прококаиненной насквозь деревне в Андах. Или на ферме мрачного семейства буров по ту сторону южноафриканской границы. Там его после болотной лихорадки выхаживала тоненькая девушка…

Сын держится за куртку Кея как-то странно, словно делает одолжение. Кей чувствует это и нервничает. У него затекла нога, непрерывно занятая коробкой передач. Тонко улавливающий настроение хозяина, ХаДэ мудро взял на себя основную часть работы по управлению ездой.

Кей оглядывается и натыкается на взгляд сына. Тот смотрит так, будто знает нечто, недоступное пониманию Кея. В сыне – все равнодушие мира. Он не задает вопросы. Точнее, задает, но в манере, которую Кей в других условиях счел бы издевательской.

«Сын, ты не хочешь рассказать о своей жизни?»

«Рассказать о своей жизни?»

Кто кого спрашивает? Он не издевается, просто он такой.

Откуда у него это равнодушие?

Кей как-то навестил сына дома в день рождения. Подарок принес, сейчас уже не помнит какой. Хотел на байке покатать его приятелей, присмотрелся и отпал.

У сына и компания такая же. Сидят и часами напролет молча смотрят MTV. Даже не смеются. Вид такой, словно пережили атомную атаку, а сейчас ждут общий сигнал помирать. Задерут лапки кверху и – кувырк!

Им будет скучна даже собственная смерть.

Сын, похоже, замер. Или замерз. Он ничего не хочет. Даже пешком передвигается неохотно. Весь его вид говорит об абсолютной бесполезности.

«Как и мой вид», – подумал Кей и поддал газу. ХаДэ подкинуло. Сын молчал, словно и не заметил, хотя его пробило до копчика.

Метро. Станция «Сокольники».

Они молча переминались. Им нечего сказать друг другу. Издалека взглянуть – два подростка с байком. Сын уже догонял папу по росту. Стоял рядом, смотрел, как курит отец. Но видел, что на них обращают внимание. Не одна симпатичная девчонка останавливалась рядом, якобы просто так. А на деле – демонстрировала, что не прочь познакомиться с мальчиком, у которого такой замечательный отец с еще более замечательным байком.

Сын посмотрел на часы. Ему некуда спешить. Он взглянул на часы просто так, абы что-то сделать. А вот сейчас заговорит просто так, абы что-то сказать:

– Папа, почему ты не ездишь на машине?

– Сын, байк – для двоих. Он сближает людей крепче, чем машина, в которую понапиханы люди и масса прочих ненужных вещей. Пассажирам в машине плевать на водилу, и они занимаются своими делами, не замечая его стараний. В машине все разобщены и обособлены, как и в жизни. Водитель мучается от присутствия бесполезных людей и вещей, которые он вынужден таскать всю жизнь. Байк, сын, – это свобода!

Разглядывая облака, сын произнес:

– Папа, ты ко мне больше на этой штуке не приезжай. От нее разит какой-то гадостью. А лучше вообще не приезжай. Никому это не нужно.

Кею нечего ответить сыну. Он и не хотел ничего говорить. Зачем говорить? Повторять слова, которые сын слышал тысячи раз?

Прощай, сын.

Срываемся, ХаДэ. Надо развеяться. Едем к бабам.

Кайра сказала «Жду!», Кей отдал телефону-автомату трубку и бережно вытянул карточку. Разогнав столпившихся перед байком малолеток, оседлал ХаДэ, резво проскочил переулок, круто заложил на повороте и на большой скорости пошел в сторону Басманных улиц. Туда, где контора Кайры, где его ждут и где ему всегда рады вроде бы посторонние люди. С родственниками все иначе. Сложнее.

Однажды старик-отец сказал Кею:

– Я наблюдаю тебя и всю общину байкеров только в процессе езды.

До болезни отец занимал крупный финансовый пост в оборонном ведомстве. Профессия оставила неизгладимый отпечаток на манере его речи. Он никогда не скажет: «Я тебе позвоню, сынок». Он произнесет на полном серьезе: «Я свяжусь с тобой по телефону». «Процесс езды» тоже из этого лексикона.

– Уважаемый родитель, в ответ на ваш запрос…

– Не дразни старших.

– Извини. Какой человек – такая езда. Мототурист хочет ехать, мотоспортсмен – доехать, а байкер – уехать.

– Но мне необходимо знать: что вы делаете на остановках? Вы же когда-то останавливаетесь? Или вы заправляетесь на ходу, подобно эскадрилье бомбардировщиков дальнего радиуса действия?

Тогда Кей объяснил любящему порядок предку, что байкер, случается, иногда не едет. Байкер не едет, когда у него стоит. Тогда он возится с телкой. А еще на остановках байкер пьет пиво, чинится, заправляется или в беспамятстве втирает бригаде «Скорой помощи», какая у него роскошная группа крови, если остановился он из-за того, что разбился вдребезги.

Проскочив знакомый с детства парк, Кей повернул направо и углубился в переулки. Безгаражные граждане бросили машины тут и там, Кей ругался во весь голос, маневрируя. Часто приходилось отталкиваться ногой от борта машины, и тогда на пыльном железе оставались след и вмятина.

Змеиное заведение Кайры обосновалось в подвале громоздкого здания какого-то института. Попасть к Кайре можно только с обратной стороны дома, через неприметную дверь, между кирпичной стеной и развалинами недостроенного студенческого общежития. Можно часами колесить вокруг, но так и не найти эту дверь. Сразу за ней находились круто уходившие под землю узкие ступени разной высоты.

Навещая Кайру, Кей раньше обязательно спотыкался на узкой лестнице и пару раз даже срывался в черную пустоту, по пути больно ударяясь о ржавые трубы. Потом девушка дала ему секретный «код». Оказалось, что если спускаться, насвистывая «Полет «Валькирий», то ноги автоматически последуют тактам, и ты всегда будешь цел.

Подружки Кайры, такие же безумные байкерши, еще не объявились. Дворик пуст и тих. Оставив ХаДэ скучать в одиночестве, Кей открыл дверь собственным ключом, нашарил на холодной стене выключатель, и слабая лампочка осветила ступени. Он спустился, насвистывая, и побрел по подвалу, обходя ржавые станки и большущие металлические шкафы. На стенах висели фанерные стенды с покрытыми плесенью фотографиями людей в шляпах и с красными лентами через плечо. Когда-то тут работала типография, но разорилась, и Кайра по дешевке приобрела право заниматься здесь любимым делом.