Тайны подмосковных лесов

Рокотов Сергей
Тайны подмосковных лесов

      СЕРГЕЙ РОКОТОВ
      ТАЙНЫ ПОДМОСКОВНЫХ ЛЕСОВ
      Роман
      "С любимыми не расставайтесь!
      С любимыми не расставайтесь!
      С любимыми не расставайтесь!
      Всей кровью прорастайте в них
      И каждый раз навек прощайтесь!
      И каждый раз навек прощайтесь!
      И каждый раз навек прощайтесь,
      Когда уходите на миг."
      Александр Кочетков.
      "Баллада о прокуренном вагоне"
      Книга первая
      СИЛУЭТЫ
      "Внимание: розыск. Управлением Внутренних дел г. Москвы разыскивается Быстров Олег Николаевич, 1946 года рождения, ушедший из дома 8 октября 1973 года в 16 часов. Приметы: рост 180 сантиметров, волосы - русые, глаза голубые. Носит усы. Одет в бежевый плащ, серый костюм, серую водолазку. Особых примет нет. Всем, кто видел его или знает о месте его нахождения, просим сообщить в дежурную часть любого отделения милиции г. Москвы."
      На вокзалах и аэровокзалах, около отделений милиции долго висел этот листок с фотографией молодого, мало чем примечательного человека, спокойно и безмятежно глядевшего со стенки на всех, читающих сообщение о его исчезновении. А каждый читающий реагировал на эту информацию по-разному. Многие читали объявление многократно, потому что часто бывали на вокзалах и аэровокзалах или просто любили читать подобные объявления. Читатели объявлений уже не помнили, когда, наконец, его сняли и на его место повесили какое-нибудь другое, и теперь уже оно красовалось со стен ярко освещенного аэровокзала или со стенда под тускло горящим и качающимся на холодном ветру фонарем, под которым вьются легкие снежинки в маленьком поселке у местного отделения милиции, и уже на другое объявление, поеживаясь от внезапно возникшего холода, глазели прохожие. Затерялось это объявление среди подобных ему, и не помнит случайный прохожий, какое именно сообщение о разыскиваемых страшных преступника или пропавших без вести людях вызывало у него больше ужаса, безотчетного, наполняющего сердце, ужаса, ибо ведь прохожий ничего не знает об этих людях. Больше, видимо, пугали сообщения о пропавших детях, о бродящих среди нас кровавых убийцах тут фантазии разгорались яркими красками. А здесь что особенного? Речь-то шла о двадцатипятилетнем мужчине. Тут-то всякое можно предположить, не обязательно самое худшее. Может, ещё и найдется...
      1.
      Начинало едва-едва светать, когда почти пустая электричка подъехала к нужной Аркадию маленькой станции по Киевской железной дороге. Поеживаясь от утренней свежести, позевывая, Аркадий вышел на перрон. Задвинулись двери, и умчалась в туманную мглу освещенная электричка, и Аркадий остался совершенно один на черном сыром перроне. Было зябко, его стала пробирать дрожь, однако, чувствовалось, что для этого времени года день будет сравнительно теплый. Стрелка часов на станции приближалась к половине седьмого. На перроне не было ни одного человека. На противоположной стороне платформы в окошечке кассы горел свет. Мелко-мелко моросил дождь...
      Аркадий поставил сумку на черный мокрый асфальт, слегка размялся, похлопал себя по плечам. Попытался взбодриться. Он выехал из дома в несусветную рань, он к этому не привык. Конечно, лучше было бы выспаться, чтобы приехать сюда в более солидное время, но сегодня совершенно не спалось. Это теперь, на сыром перроне, в глуши и тишине хотелось спать, а тогда, в постели - ни в одном глазу. Аркадий теперь безумно жалел, что отказался приехать к н е й на дачу вечером, а вернее сказать, ночью. Он бы, конечно, попал сюда только в первом часу и идти в такое время по осеннему подмосковному лесу занятие чреватое большими неприятностями, но зато, там, внутри... в теплой даче... Там была о н а, была о д н а... А он, придурок, пропустил, выкинул из жизни такую ночь... Он эту ночь провалялся, именно провалялся, а не проспал в своей холодной квартире, ещё не отапливаемой, поскольку отопительный сезон ещё не начался, в холостяцкой постели, а мог ведь быть там... Какой же ночи он себя лишил... Ну ничего, скоро, совсем скоро он будет там... Она ждет его. Сейчас все начнется, сейчас все будет замечательно... Он представил себе Машу, теплую со сна, нежную, так замечательно пахнущую, не духами, не косметикой - самой собой, единственной на Земле. Аркадий зажмурился от предвкушения встречи, вдоль позвоночника пробежал радостный холодок. Предвкушение счастья окончательно взбодрило его. Он взял сумку и решительно зашагал по пустому перрону...
      Вообще-то произошло фантастическое совпадение и, благодаря этому совпадению, чудесный, истинно медовый месяц ждет их с Машей... Вчера, практически в одно и то же время суток, мать Аркадия и родители Маши уехали в отпуск. Аркадий должен был проводить мать с Курского вокзала в Ессентуки. Поезд уходил поздно. А машина дача была по Киевской дороге, минут сорок на электричке. Если бы он сразу поехал к ней, проводив мать, то попал бы к ней на дачу не раньше часа ночи, идти пешком было довольно прилично. А шагать по лесной скользкой тропинке промозглой октябрьской ночью как-то не хотелось. Аркадий не любил темноты и ночных шорохов. Еще он очень не любил собак и боялся поскользнуться на осенней слякоти. А уж тем более не любил он ночных встреч с двуногими, да и вообще, всего того, что связано с путешествием по подмосковному лесу в час ночи. А посему он трусливо решил отправиться с вокзала домой, культурненько переночевать, а утречком, часов в восемь, рвануть в желанную сторону.
      Вчера же вечером родители Маши тоже уезжали в отпуск. Их путь лежал в Гагру, они ехали наслаждаться бархатным сезоном, купаться в Черном море, кушать хурму, мандарины и фейхоа. А их единственная дочь, семнадцатилетняя Маша, должна была следить одновременно и за трехкомнатной квартирой на проспекте Вернадского и за двухэтажной дачей в ведомственном поселке по Киевской дороге. Разумеется, родители понимали, что это, мягко говоря, не самая лучшая кандидатура для охраны их жилищ, имущества, и, прежде всего, самой себя, но... другой попросту не было. И время было иное - спокойное, застойное, и мыслили люди спокойно и застойно... Должны же они были, наконец, отдохнуть. Отдохнуть после этого напряженного, кошмарнейшего лета, когда Маша, так блестяще начавшая сдавать экзамены в университет, неожиданно получила "четыре" по истории, "три" по устному русскому и литературе и в результате недобрала целых два балла и осталась за бортом филфака. Отец Маши, Ростислав Петрович Полевицкий, доктор наук, профессор и заместитель директора научно-исследовательского института, не ожидал, что его влияния окажется недостаточно. Это было для него страшным унижением. Он краснел и перед женой и перед дочерью, отдавая себе отчет в том, что, прежде всего, это его провал. Ощутимый удар по самолюбию. Он проклинал всеми известными ему бранными словами декана факультета, его бывшего однокашника, который пообещал ему на все сто, что уж Маша-то точно будет студенткой, но подвел в самый нужный момент, оправдываясь потом какими-то, видите ли, не зависящими от него обстоятельствами. Ростислав Петрович шагал из угла в угол, обзывал декана неучем и взяточником, но от этого ровным счетом ничего не менялось. Потом декан, чтобы хоть как-то оправдаться, предложил Маше учиться на вечернем, но тут уже уперлась она сама. Категорически нет! Все её одноклассники учатся на дневном, причем Людка поступила во ВГИК на актерский, Светка - в ИНЯЗ, а её приятель Сашка - на экономический факультет МГИМО, а она будет учиться на вечернем?! Нет, тогда уж вообще не надо никакого института, совсем! Решила отдохнуть годик. И родители поддались. "Ничего, в армию ей не идти", - буркнул Ростислав Петрович. Полина Ивановна, вздохнув, тоже согласилась.
      И вот, Маша Полевицкая, уже не школьница, ещё не студентка, а просто семнадцатилетняя девушка, свободная от всех условностей. Квартира и дача, определенная сумма денег на расходы... А родители целый месяц на юге. Дело несколько портило то обстоятельство, что на дачу через неделю должен был прибыть Леонид Петрович, брат отца, дипломат, возвращающийся из Франции. Ему предстоял большой отпуск, и он хотел провести его с женой в Подмосковье. Но московская квартира-то оставалась совершенно свободна. И можно было делать, наконец, ЧТО ХОЧЕТСЯ!
      А в её личной жизни к тому моменту намечались изменения. Еще летом она познакомилась со студентом пятого курса МГИМО Аркадием Корниловым. Познакомилась она на вечеринке, куда её привел одноклассник Сашка, без ума гордый от того, что он уже студент престижного института. Но до него быстро дошло, что он и пятикурсник Аркадий - это земля и небо, и напрасно он привел Машу в такую солидную компанию... Высокий худощавый Аркадий в безукоризненном сером костюме английской шерсти производил на девушек неизгладимое впечатление. Сначала он чувствовал себя несколько скованно, пытался казаться ироничным и холодным джентльменом, но, разговорившись с молоденькой Машей, румяной и стройной, с распущенными каштановыми волосами и точеными ножками, он стал любезен и разговорчив, искренне посочувствовал ей, что она не поступила в университет и сообщил ей, что в следующем году кончает институт и, видимо, на несколько лет поедет работать за границу. Они с Машей быстро нашли общий язык и весь вечер не отходили друг от друга...
      Холодность и ироничность Аркадия, в целом, человека застенчивого и робкого, были лишь маскою. Аркадий рано потерял отца, жили они вдвоем с матерью, работавшей в научно-исследовательском институте. Аркадий думать не мог о том, что у его скромной матери могут быть какие-либо полезные связи, и что все жизненные трудности ему придется преодолевать самому. И комсорг школы, активист, он умудрился с первого же захода поступить на экономический факультет МГИМО. Он по наивности своей думал, что такое возможно путем способностей, упорства, трудолюбия и понятия не имел о том, какие люди вершили его судьбу. В принципе, и к пятому курсу он не избавился от своей наивности и был бы крайне удивлен, что в истоке его успехов в учебе лежала старая любовь его тихой и скромной матери с человеком, которому было суждено впоследствии стать секретарем ЦК КПСС, и все будущее Аркадия определил один лишь телефонный звонок, напомнивший Коле о существовании Наташи, об их прогулках по ночной послевоенной Москве и поцелуях в подъездах. Были, конечно, в этом разговоре и вздохи сожаления о том, что Наташа предпочла тогда, в сорок седьмом, остроумного историка Юрочку правильному и волевому парторгу завода Коле. Коля растрогался дорогими сердцу воспоминаниями и, плюнув на уязвлено двадцать с лишним лет назад самолюбие и произвел нужный звонок. Все. Аркадий стал студентом. А подробности своего чудесного поступления и дальнейшего продвижения Аркадию было не суждено узнать никогда. Иной раз близкие люди уносят с собой в могилу свои тайны, и никогда мы них не узнаем...
      Близились к концу пять лет учебы, и Аркадий ещё не знал, куда попадет по распределению, опять же по простоте душевной считая, что все зависит от него самого, от его упорства и трудолюбия. В конце четвертого курса отличник и активист Аркадий Корнилов стал членом партии. Это, безусловно, сулило ему большие перспективы. Тем более, что мать телефон Коли не забывала, периодически напоминала ему о себе, и только исключительная занятость секретаря ЦК помешала их личной встрече. А, может быть, и не хотел мудрый секретарь портить себе воспоминания молодости. Зачем ему встреча с почти пятидесятилетней женщиной? А пара звонков ему ничего не стоят. Пусть парень растет...
      И Аркадий рос и рос... Но вот среди своих однокурсников он чувствовал себя неуверенно. Например, он органически не выносил всевозможных пьянок и вечеринок, терялся в компании разбитных и циничных приятелей, в большинстве своем сынков влиятельных, а то и влиятельнейших родителей, обладателей собственных "Мерседесов" и "Шевроле", шикарных шмоток, бесчисленных наличных денег. Эти люди не имели никаких комплексов, никаких ограничений, никаких нравственных преград, шагали по жизни, как по маслу. Аркадий же всегда помнил одну мудрую пословицу - смеется тот, кто смеется последним. Сейчас их время - лет через десять-пятнадцать будет его...
      По своей природе Аркадий был очень робок, стеснялся общества девушек, а его однокурсники вели разгульный образ жизни, меняя подруг как перчатки, причем подруги, как правило, были одна краше другой. Аркадий же до двадцати лет вообще не знал женщин, а, узнав, даже не то, что потерял к ним интерес, а чуть ли не отвращение стал испытывать, до того ему все это не понравилось. Его воротило от пошлости случайных встреч, от перегара изо рта, от потного женского тела. Видимо, он был какой-то ненормальный, так, по крайней мере, считали те, кто имел представление о его личной жизни. Впрочем, таких были считанные единицы. А ему хотелось любви, хотелось встретить единственную и преданную подругу жизни, которая принадлежала бы ему и душой и телом...
      И вот... Он почувствовал, что понравился Маше. А сам, в свою очередь, с первого взгляда влюбился в нее...
      В Машу трудно было не влюбиться. Это была стройная девушка, с каштановыми волосами, слегка раскосыми восточными глазами, опрятно и со вкусом одетая. Аркадий терпеть не мог девиц в драных джинсах, в грубых свитерах, перегар из девичьего рта мгновенно отбивал у него охоту общаться, а драные джинсы сразу переводили девушку в средний пол. Маша же была в юбке и изящной кофточке, в туфлях на каблуке, в темных чулках, в меру накрашенная, пила очень мало и то только легкое вино. Одновременно казалась и наивной и взрослой. Аркадий был потрясен этой встречей. Это было именно то, о чем он так долго мечтал. Он не мог спокойно глядеть на нее, сердце колотилось с бешеной силой и переполнялось нежностью. Через час знакомства с ней, Аркадий мог бы сказать, что безумно влюблен в нее.
      Они стали встречаться. Им вдвоем было легко и весело. Про существование Маши Аркадий не говорил никому - ни матери, ни друзьям. Это было только его, больше это никого не касалось. И никто не имел права даже говорить о ней, даже произносить её имя.
      Они ходили в кино, в театры, на концерты, просто бродили по осенней Москве. Ярко светило сентябрьское солнце, по густо-синему небу плыли одинокие облака, шуршала под ногами красная и желтая листва. Они любили гулять на Ленинских горах, мимо Университета, на смотровой площадке, это чудные места для влюбленных, может быть, лучшие места в Москве. Маша жила на проспекте Вернадского, и Аркадий часто провожал её домой. С каждым днем он все больше влюблялся в нее.
      В конце сентября Аркадий побывал дома у Маши. Семья эта очаровала его, это придало их отношениям новые краски. Ростислав Петрович и Полина Ивановна Полевицкие были радушны и приветливы, а главное - совершенно просты и естественны в обращении. В их семье не было никакого намека на домострой - Маша делала, что хотела, родители доверяли ей, как взрослой. Аркадий сразу же почувствовал себя в этом доме лучше, чем в своем собственном. Он любил свою мать, сочувствовал ей, но ему порой с ней было трудновато - она была холодна и скрытна, редкие минуты откровенности сменялись у неё длительной полосой отчуждения, и тогда достучаться до её души было абсолютно бесполезно. Аркадий не знал, чем она живет, что у неё на сердце. Он знал лишь, что у неё больной желудок. Покойный же его отец был человеком очень крутого нрава, резким и вспыльчивым, хотя и очень остроумным, от некоторых его шуток, произнесенных с каменным выражением лица, можно было покатиться со смеху. Впрочем, хорошо его Аркадий так и не узнал - тот умер, когда ему было всего десять лет.
      Выяснилось, что Ростислав Петрович был знаком с отцом Аркадия, и это сразу сделало их отношения более короткими, сразу нашлась тема для разговора. Ростислав Петрович был по специальности филолог, специалист по западноевропейской литературе восемнадцатого - девятнадцатого веков, отец же Аркадия был историк и изучал историю Франции восемнадцатого века. Аркадию на третьем курсе довелось быть на стажировке в Париже, там частенько бывал в командировках и Ростислав Петрович, и оба увлекались воспоминаниями о Лувре и Монмартре, о Дворце Инвалидов и Сакре-Кер, о мосте Александра Третьего, Латинском Квартале и Площади Вогезов, возбуждая интерес, не бывавших во Франции женщин...
      Полина Ивановна, мать Маши, не была ни доктором, ни кандидатом, ни специалистом, она была женой, матерью и хозяйкой. Ее диплом филфака пылился в столе. Она прекрасно готовила, на столе всегда были и соленья, и варенья, и моченья, и домашние пельмени, и пироги, и печенья, и прочее, прочее...
      Здесь Аркадий впервые почувствовал, что такое ДОМ.
      Мать Аркадия варила сосиски, причем, не снимая с них пленки, и приходилось сдирать эту пленку с горячих сосисок, обжигая пальцы и ломая неаппетитные сосиски, варила пельмени из пачек, когда их удавалось купить, пельмени при этом разваривались, и фарш плавал отдельно от теста в мутной воде, даже картошку она толком почистить не умела. При жизни отца у них была домработница, которая, впрочем, тоже готовить не умела. После же смерти отца, питались они, чем Бог послал, все было одинаково невкусно. И Аркадию всегда казалось, что так и надо, что не в этом суть жизни. И только тут, в квартире у Маши, он понял, что его всегда подсознательно тянуло к домашнем уюту. Здесь он воочию увидел этот уют. Побывав однажды дома у Маши, он вдруг понял, что ему совершенно НЕВОЗМОЖНО УЙТИ ОТСЮДА. Маша должна стать его женой. Это просто необходимо. Иного и быть не может. К окончанию института он должен быть женат, кстати, это нужно и для его дальнейшей карьеры, за границу желательно ехать женатым. А жениться он должен именно на ней. И тогда жизнь его будет счастливой и полноценной.
      У Маши была своя маленькая уютная комната с мягким ковром на полу и торшером с зеленоватым светом. В комнате стояли книжный шкафчик с любимыми с детства книгами, стереосистема и мягкий диван. Когда Аркадий сел рядом с Машей на этот диван, он почувствовал, что у него кружится от её близости голова, что едва владеет собой. Безумное желание парализовало его, даже легкий озноб пробежал по телу. От неё так чудесно пахло свежестью, теплотой, чем-то непонятным и загадочным. А эти распущенные каштановые волосы, а её одежда - бежевая кофточка, обтягивающая её тугие груди, черная короткая юбочка, точеные стройные ноги в чулках телесного цвета и тапочки на ногах... Как все это прекрасно... Маша посмотрела ему в глаза и слегка улыбнулась, она поняла его чувства... Он посерьезнел, почувствовал, как какой-то комок подступает к его горлу...
      Побывал он у Маши и на даче. Там он до конца испил чашу хлебосольства этой семьи. Ростислав Петрович был домовитым человеком, прочно стоящим на этой земле. Он сажал на участке цветы, помидоры и клубнику, ухаживал за сливами и яблонями и, к тому же, прекрасно водил свою бежевую "Волгу", на которой они всей веселой компанией приехали на эту дачу - добротный, хорошо выкрашенный, двухэтажный деревянный дом. Но, однако, все это, хоть и приятные, но мелочи, всего лишь фон, на котором так прекрасно смотрелась Маша. Она была чудесным цветком среди всего этого уюта, среди всей этой невообразимой благости, веселая и простая в общении девушка с каштановыми волосами, распущенными по плечам и карими, слегка раскосыми глазами, с длинными черными ресницами...
      Аркадий ощущал себя в настоящем земном раю... В протопленном доме готовился обед, обрабатывался к зиме сад. А они вдвоем собирали в лесу грибы. Было очень тепло для конца сентября. Под ногами весело и тревожно шуршали листья. Слегка поскрипывали деревья. Пахло сыростью и грибами. Тишина и спокойствие... И рядом ОНА... Еще пока далекая, и в то же время уже близкая, уже почти своя. Маша поглядывала на него и едва заметно улыбалась. Он взял её за теплую мягкую ладошку, погладил по пальцам. Маша была в нейлоновой красной курточке и джинсах. Аркадий притянул её к себе и жадно, неумело поцеловал в губы. Затем она легким движением отстранила его, опять улыбнулась, на сей раз как-то загадочно, и сообщила о предстоящем отъезде родителей. У Аркадия даже сердце замерло от её сообщения, от предвкушения счастья. Не сон ли все это? Да быть такого не может! Но когда же они, наконец, останутся вдвоем?! Оставалось чуть больше недели...
      Тогда он считал не только дни, чуть ли не часы стал считать. Он был просто фантастически счастлив. И ужасно возбужден. В эти дни предвкушения счастья и томительного ожидания они встречались с Машей довольно редко, он был очень занят в институте. Как-то вечером они нашли время встретиться и поехали на проспект Калинина. Горели ярким светом витрины магазинов, как это бывает часто, гулял по проспекту пронзительный ветер. Возникла идея куда-нибудь зайти посидеть. Как раз поблизости было кафе "Метелица", тогдашнее обиталище московских студентов, недалеко - кафе "Октябрь", вниз по проспекту "Печора", "Валдай", другие места Нового и Старого Арбата. В семидесятые годы Москва была гостеприимна для небогатой публики, все было дешево и доступно. Но Аркадий не любил злачных мест, поскольку в них постоянно проводили время его однокурсники со своими девицами. Самым любимым их местом был так называемый "гадючник" на Старом Арбате, неподалеку от ресторана "Прага." Там продавался баснословно дешевый "Портвейн", и вечно можно было встретить одни и те же рожи, которые Аркадий не переваривал органически. Но порой судьба забрасывала его и туда, общаться-то с людьми тоже надо было. А на рестораны денег не было, хотя, надо ради справедливости отметить, что тогда и на двадцать рублей в "Национале" можно было вдвоем прекрасно поужинать со спиртным. Спокойное хлебосольство застойного времени. Время дефицита и дешевизны, которое никогда больше не повторится...
      Очень не хотелось Аркадию заходить с н е й в эти арбатские забегаловки. Он физически не мог представить е е там, в этих прокуренных вертепах среди наглой и пьяной братии. Однако, ей захотелось мороженого, она настояла, он побоялся показаться скупым, и они оказались в небезызвестной "Метелице", которая, разумеется, не имела ничего общего с тем, что происходит там в настоящее время, это была славная студенческая толкучка, куда каждый с пятеркой в кармане мог войти, выпить, встретить знакомых, поболтать...
      Пробираясь сквозь табачный дым, густо нависший над залом, они дошли до свободного столика, сели, заказали бутылку вина, мороженое... От табачной мглы кружилась голова, в этой сизой мгле суетились и мелькали официанты, ловили кайф, балдели посетители... Возгласы, смех, лязг приборов, музыка...
      ... Так он и знал, что в этом злачном месте ждет его неприятная встреча. Не зря ему так не хотелось сюда заходить. Эх, будь у него лишние десять рублей, он бы повел её в хороши й ресторан, в ту же "Прагу", например... Да, но эта встреча была уже сверх всяких ожиданий...
      .. Олега Быстрова Аркадий не выносил, что называется, на дух. Они были связаны старой общей компанией, от которой Аркадий давно отошел, ещё доинститутскими и первокурсными пивными походами. Олег был старше Аркадия года на три, он учился на пятом курсе одного из технических московских вузов, где именно, Аркадий не знал. Пока Аркадий заканчивал школу, Олег успел отслужить в армии. Так что в институты поступили в один год.
      Олег Быстров был полной противоположностью стеснительному и робкому Аркадию. Аркадий страшно терялся в его присутствии, он к своему стыду просто избегал глядеть в его светло-голубые наглющие глаза и становился ещё более стеснительным и робким. Да и не только замкнутый Аркадий, но и ребята побойчее терялись в его обществе. Олег не обладал не высокопоставленными родителями, ни денежными средствами, но его уверенность в себе, непоколебимое спокойствие во всех ситуациях плюс незаурядные физическая сила и ловкость давали ему неоспоримые преимущества. Он пользовался неизменным успехом у девушек. Казалось, у него не могло быть непокоренных вершин. Это признавали все, и если кто-нибудь одерживал победу над Олегом в этом вопросе, то очень гордился этим. Но, надо сказать, что такое бывало крайне редко. Аркадий же проигрывал по всем статьям, и соперничать с Олегом даже не мечтал. Хотя порой это обстоятельство выводило его из себя. "Почему, собственно говоря? Почему так происходит?" - постоянно задавал себе вопрос Аркадий. Ведь он был гораздо красивее Олега, учился в прекрасном институте, у него было блестящее будущее... Однако, стоило Олегу появиться в любой компании, как девицы буквально вешались ему на шею. "Какое у него неприятное лицо!" - всегда думал при этом Аркадий. - "Как он туп и необразован! Что ни такого в нем находят?" Но эти нахальные глаза, эта вечная блуждающая улыбочка на тоненьких губах под густыми усами придавали его лицу какое-то странное обаяние, а его манера общаться хоть и шокировала, но в то же время и притягивала. Не признать это было невозможно...
      Если бы сейчас Аркадия, сидящего с Машей в насквозь прокуренном зале кафе "Метелица" спросила, кого из знакомых, близких и далеких, он сейчас хотел бы встретить менее всего, он бы, не задумываясь, назвал Олега Быстрова. Как же все это было неудачно, неуместно... Но... Олег уже подходил к их столику...
      Если бы только мог представить себе Аркадий, КАКИМИ последствиями обернется эта встреча, он бы схватил Машу на руки и убежал бы отсюда как можно дальше... Но... разве властны мы перед таким страшным понятием, как СУДЬБА...
      Вежливо поздоровавшись, Быстров присел на свободное место, стряхнул пепел в их чистую пепельницу.
      Начал он с необычного. Аркадию поначалу даже было приятно видеть, что он чем-то озадачен. Такого он раньше за ним не замечал. Порадовало Аркадия и то обстоятельство, что Олег был весьма небрежно одет и выглядел довольно неряшливо. Его серый, не первой новизны, отечественный костюм был ощутимо помят и потерт, а рубашка под съехавшим набок дешевым широченным галстуком несвежа. От него пахло дешевым "Портвейном", а курил он вонючую "Приму".
      - Здравствуйте, друзья, - начал он. - Аркадий, ты меня обязан выручить, дружище. У меня, понимаешь, казус произошел. Перезаказ, усмехнулся он в усы. - Я сижу тут с одной приличной дамой, и нам нечем расплатиться за убогое угощение. Причем, сидим тут уже третий час и заказываем и заказываем мороженое. И курим, курим эту дрянь до остервенения, все ждем, что кто-нибудь из знакомых зайдет попить шампанского. Но закон подлости суров - как назло никого. Когда деньги есть, табунами ходят и норовят присоседиться... А тут... И вдруг ты! Мне-то нужно всего пятнадцать рублей. Я отдам, - уверил он и добавил: - Хоть завтра. Да хоть сегодня вечером.
      Слышать от Олега такие речи и видеть его в столь жалком положении было весьма отрадно для Аркадия, ему было бы приятно небрежно протянуть ему пару мелких купюр, но, к сожалению, пятнадцати рублей для него у Аркадия не было чисто физически. На свой-то заказ кое-как хватало. Так что он был вынужден отказать с непроизвольно появившейся ехидной ухмылкой.
      Ухмылку Олег заметил и усмехнулся в ответ ещё ехиднее. Шла борьба взглядов. Аркадий понял, что тот так просто не уйдет. Кстати, и в этой, унизительной для всякого нормального человека, ситуации, он держался довольно уверенно, без тени смущения.
      Пока они молча смотрели в глаза друг другу, Маша вытащила из сумочки двадцатипятирублевую бумажку и протянула её Олегу.
      - Возьмите, - тихо сказала она.
      - Боже мой, какие деньги, какие люди! - воскликнул Олег. - Сейчас я принесу вам сдачу. Мне столько не надо. А, впрочем, если вы не возражает, я их все пропью за ваше здоровье. А завтра, максимум, послезавтра, я верну их господину Корнилову, чтобы он передал их вам, очаровательная незнакомка. Нет, лучше я запишу ваш номер телефона и отдам лично в руки, а то Аркаша зажилит деньги, и вы на всю жизнь возненавидите меня, бедного студента и будете безмерно неправы. Ибо долги я отдаю при всех обстоятельствах.
      Аркадий пожал плечами и едва слышно хмыкнул. Он-то прекрасно знал, что Олег тем и известен, что долгов не отдает практически никогда. И все же он с удовольствием дал бы ему пятнадцать рублей, лишь бы не видеть его ненавистной физиономии с этой глумливой улыбкой на тоненьких губах. Олег уловил и это движение, и улыбочка его стала ещё более глумливой. Он слегка подмигнул Аркадию. Аркадий покраснел.
      - Нет, нет, я доверяю Аркадию, - улыбнулась Маша. - Отдайте ему, кстати, можете не спешить. Я потерплю.
      - Вы, вроде бы, намекаете на то, что можно и вовсе не отдавать, деланно оскорбился Олег. - Нет, нет, я вовсе не нищий, и хоть меня не ждут в будущем двери гостеприимного советского посольства где-нибудь в Вашингтоне, Лондоне или Париже, и не ждут меня также в стенах ТАСС и АПН, и в редакциях толстых престижных журналов, а ждет меня бешеная карьера инженера со стодвадцатирублевым окладом, деньги я все же отдам. Жди, Корнилыч, звоню!
      Еще раз окинул Машу и Аркадия мутным взором и ретировался, слегка пошатываясь. Исчез в клубах табачного дыма.
      - Какой неприятный тип, - сказала через некоторое время Маша, и это её замечание сразу же так подняло настроение Аркадию, что он был просто счастлив, что встретился с Олегом в этом злачном месте. И Олег видел, с какой девушкой он сидит, у него таких сроду не было...
      Они посидели недолго и ушли. Уходя, Аркадий бросил взгляд в зал и заметил, что Олег со своей спутницей все ещё сидят за столиком. Олег тоже бросил быстрый взгляд на него и тут же отвернулся.
      Утром Аркадия ждал неприятный сюрприз. Выяснилось, что мать уезжает в тот самый вечер, что и родители Маши. Она просила Аркадия проводить её, и отказать ей он, естественно, не мог, хотя, сопоставив время, закусил от досады губу. Ведь накануне они обо всем договорились с Машей. Она пригласила его к себе на дачу.
      - Они уедут максимум в шесть вечера. А утром у них самолет. Так что, часикам к восьми - девяти приезжай. Когда стемнеет. Мы будем одни, шепнула она, целуя его в щеку.
      Господи! Да ради этого момента стоило прожить двадцать два года на свете! Они будут одни! И ночью тоже одни! И следующим днем тоже одни! В теплой, протопленной уютной даче, стоящей в сосновом бору. С ней, лучшей девушкой в мире! И они будут делать все, что захотят. И никто им ничего не скажет...
      А тут вот такая досада! Мать-то уезжает около двенадцати ночи. Не проводить её невозможно. А потерять такой вечер?! Разве это возможно?!
      Они встретились на Ленинских горах после его занятий. Он сообщил ей, что вынужден провожать мать на вокзал. Маша очевидно расстроилась, глаза погрустнели, слегка надулись губы. "Я же не могу там ночевать одна, я боюсь там. Значит, мне придется ехать с ними в Москву". Аркадий не знал, что и делать, но отказаться проводить мать он никак не мог, тем более, что ей в последнее время было так плохо с желудком. Она бы очень обиделась.