Женская месть

Нора Робертс

Женская месть

Часть I

ГОРЕЧЬ

Мужья властвуют над женами потому, что аллах дал одним преимущество перед другими…

Карай, Сутра 4, Женщины

Он был ее мужчиной, но причинил ей зло…

«Фрэнки и Джанни», народная американская песня

1

Нью-Йорк, 1989

Стюарт Спенсер ненавидел свой номер в отеле. Единственным преимуществом пребывания в Нью-Йорке было то, что жена осталась в Лондоне и не могла пилить и донимать его, требуя, чтобы он соблюдал диету. Стюарт позвонил в отдел обслуживания, заказал в номер двойной сандвич и теперь с удовольствием его ел.

Выпив полчашки чаю, он, как истинный британец, решил, что американцы не умеют заваривать чай, как бы ни старались.

Ему хотелось принять горячую ванну, выпить чашку хорошего английского чая и хотя бы часок отдохнуть, но он опасался, что из-за человека, стоявшего у окна, все это отложится на неопределенный срок. Спенсер некоторое время хмуро наблюдал за Филиппом Чемберленом, потом сказал:

– Я терпеть не могу пересекать Атлантику в зимнее время. Более того, в Лондоне у меня полно дел. Итак, если у тебя есть для меня информация, пожалуйста, сообщи ее мне, и поскорее.

Филипп продолжал смотреть в окно. Он нервничал и уже начал злиться, так как не был уверен в том, что эта неофициальная встреча, на которой он настоял сам, кончится благополучно, однако ничто в его ровной манере поведения не выдавало внутреннего напряжения.

– Право, Стюарт, пока вы здесь, мне следовало бы сводить вас куда-нибудь в театр. На мюзикл. Вы стареете и становитесь брюзгливым.

– Выкладывай, что собирался сказать, – резко перебил его Спенсер.

Филипп задернул на окне занавеску и не спеша двинулся к человеку, которому последние несколько лет подчинялся и доставлял сведения. Филиппу было тридцать пять лет, но за плечами у него четверть века успешной деятельности на весьма оригинальном поприще. Он родился в трущобах Лондона и, еще будучи совсем молодым, умел проявлять достаточную ловкость и хитрость, которые давали ему возможность проникать на самые блестящие светские рауты. Это было немалым достижением в дни, когда косное классовое сознание британцев еще не уступило напору современности. Филиппу было знакомо чувство голода так же, как и состояние, когда желудок наполнен изысканной едой – икрой и белугой. Но поскольку икру он предпочитал голоду, то так устроил свою жизнь, что этот деликатес всегда был на его столе. Филипп достиг в своем деле совершенства, но успех пришел к нему не сразу и нелегко.

– У меня есть к вам гипотетическое предложение, Стюарт, – усевшись, продолжил Филипп и налил себе чаю. – Позвольте вас спросить, был ли я вам полезен последние несколько лет?

Спенсер откусил кусок сандвича, мысленно моля бога, чтобы ни еда, ни Филипп не вызвали у него несварения желудка.

– Ты хочешь, чтобы тебе повысили плату за услуги?

– Это мысль, но я имел в виду нечто совсем другое.

Когда Филипп считал, что улыбка может возыметь действие и обеспечить ему успех, он умел улыбаться особенно обворожительно. Сейчас он счел полезным пустить в ход эту свою улыбку.

– Вопрос заключается в том, стоит ли держать в штате Интерпола вора и платить ему за труды.

Спенсер фыркнул, вытащил носовой платок и высморкался.

– Иногда стоит. Время от времени он бывает полезен.

Филипп заметил, что перед словом «вор» он не употребил, как обычно, эпитета «бывший». Впрочем, Стюарт его не поправил.

– Вы что-то не слишком щедры на комплименты.

– Я здесь не для того, чтобы льстить, Филипп, я хочу узнать, какого черта ты заставил меня лететь из Лондона в Нью-Йорк в середине этой чертовой зимы и о чем таком очень важном собираешься мне сообщить?

– А что вы думаете насчет двоих?

– Не понимаю.

– Воров, Стюарт.

– К чему ты клонишь?

Филипп знал, что в следующие несколько минут ему предстоит хорошая головомойка, но большую часть жизни он привык рисковать своим будущим, своей шеей, рисковать всем, и обычно судьба его решалась в считанные минуты. В прошлом он был вором, притом выдающимся, блестящим вором и долгое время водил за нос капитана Стюарта и ему подобных, заставляя их гоняться за ним по всему миру. Но потом Филипп Чемберлен сделал поворот на сто восемьдесят градусов и стал работать на Спенсера и Интерпол, а не против них.

Это касается бизнеса, напомнил себе Филипп, хотя то, что он собирался предложить, касалось не только дела, которым он теперь занимался, но и его личных чувств.

– Давайте предположим, чисто гипотетически, что я знаю одного очень умного и ловкого вора, ухитрявшегося целых десять лет держать Интерпол в напряжении. Теперь этот человек решил отойти отдел и предложить вам свои услуги в обмен на снисхождение.

– Ты говоришь о Тени?

Филипп тщательно стряхнул крошки сандвича с кончиков пальцев. Он был аккуратным и по привычке, и в силу необходимости.

– Гипотетически.

Тень… Спенсер забыл и о своем насморке, и о том, что самолет приземлился с опозданием. Вор по прозвищу Тень, которого он никогда не видел и не знал в лицо, ухитрился украсть драгоценностей на миллионы долларов. В течение десяти лет Спенсер выслеживал этого вора, бежал по его следу и, казалось, должен был вот-вот нагнать его, но снова и снова упускал.

В последние восемнадцать месяцев Интерпол удесятерил свои усилия, пустив одного вора по следу другого. Преследователем был Филипп Чемберлен, единственный человек, подвиги которого превосходили все то, что сотворил Тень, насколько Спенсер мог судить об этом.

– Ты, черт бы тебя побрал, знаешь, кто этот вор и где его найти? – с внезапной яростью заорал сыщик. – Десять лет! Десять лет мы за ним охотимся. И, черт возьми, много месяцев платили тебе за его поиски, а ты водишь нас за нос, зная его имя и местонахождение!

– Возможно, и знаю, – Филипп распрямил свои длинные артистичные пальцы. – А возможно, и нет.

– У меня есть огромное желание посадить тебя в камеру, а ключи от нее бросить в Темзу.

– Но вы этого не сделаете, потому что для вас я вроде сына. – Откинувшись на спинку стула, Филипп продолжил: – То, что я предлагаю на этот раз, ничем не отличается от сделки, которую мы заключили полтора года назад. Тогда вы прекрасно понимали: для того чтобы поймать выдающегося преступника, по его следу нужно пустить выдающегося охотника.

– Назови мне имя этого человека, опиши его внешность. Факты, мне нужны только факты.

– Вы десять лет гонялись за ним и так ничего и не узнали. Если я выйду сейчас из комнаты, вы так и останетесь ни с чем.

– Ну уж тебя я достану! – решительно произнес Спенсер. – Думаю, тюрьма придется тебе не по вкусу. Ты ведь так любишь комфорт!

Филипп прищурил глаза. Он решил, что Спенсер блефует.

– Вы мне угрожаете? Забыли, что, когда я решил вам помогать, вы обещали мне свободу?

– Но сейчас ты хочешь все переиграть. Ты нарушил наш уговор. Назови мне имя, Филипп, и позволь заниматься своей работой.

– Вам не хватает широты мысли, Стюарт. Вот почему вы смогли найти только часть украденных бриллиантов. Мне же повезло гораздо больше. Если вы посадите Тень в тюрьму, у вас будет всего лишь вор в тюрьме. Вы и в самом деле воображаете, что получите хоть часть из того, что было похищено Тенью за последние десять лет?

– Это вопрос правосудия.

– Да.

Теперь тон Филиппа изменился, и впервые за все время их беседы Спенсер заметил, что тот опустил глаза. Но причиной тому, конечно, было не смущение. Спенсер слишком хорошо знал Филиппа, чтобы предположить хоть на минуту, что тот способен смутиться.

– Это вопрос правосудия, и мы как раз к этому подходим.

Филипп снова поднялся с места: он был слишком подвижен, чтобы сидеть.

– Когда вы поручили мне это дело, я взялся за него потому, что этот особенный вор заинтересовал меня. И ничего не изменилось. Пожалуй, могу даже сказать, что мой интерес к нему только возрос.

Пока что не следовало слишком торопить Спенсера. За несколько лет сотрудничества между ними возникли особые отношения – некое не лишенное раздражения восхищение друг другом.

– Предположим, – продолжил Филипп, – я знаю, кто скрывается под прозвищем Тень, у меня была беседа с этим человеком, и я решил, что вы можете использовать его таланты. Вам будет предоставлена такая возможность, если вы, в свою очередь, дадите ему возможность начать новую жизнь.

– Да этот негодяй наворовал больше, чем ты!

Брови Филиппа взметнулись вверх. Слегка хмурясь, он начал отряхивать крошки со своего рукава.

– Не советую вам меня оскорблять. Действительно, за всю свою карьеру мне удалось украсть драгоценностей на кругленькую сумму. Такого не смог сделать никто другой. Даже Тень.

– Так ты еще гордишься своими подвигами? – Лицо Спенсера раскраснелось, что не предвещало ничего хорошего. – Хвастаться тем, что был вором, не стоит.

– В этом-то и заключается различие между нами.

– Да, да, тихонько влезать в окна, заниматься промыслом в темных закоулках…

– О господи! Вы меня растрогали до слез! Нет, давайте-ка лучше помолчим и успокоимся, Стюарт. Я не хочу нести ответственность за ваш приступ гипертонии.

Филипп снова взял чайник.

– Возможно, сейчас самое подходящее время сказать вам, что, когда вы шли по моему следу, я с каждым днем уважал вас все больше и больше. Полагаю, что я так и продолжал бы заниматься своей прежней работой, если бы с каждым новым делом не чувствовал, что вы подбираетесь ко мне все ближе и ближе. Я не стыжусь того, что был вором, но и не сожалею, что круто изменил свой образ жизни.

Стюарт успокоился и глотнул чаю, который Филипп ему налил.

– Ну, то, что ты сказал, к делу отношения не имеет, – фыркнул сыщик, однако не смог скрыть своего удовольствия тем, что Филипп признал его достойным уважения. – Факт заключается в том, – продолжал Спенсер, – что теперь ты работаешь на меня.

– Я этого не забыл. Итак, продолжим. – Он бросил напряженный взгляд на Стюарта. – Как лояльный служащий, я чувствую себя обязанным вербовать для вас новых сотрудников, когда встречаются подходящие люди.

– Речь идет о воре.

– Да, о блестящем воре! – На лице Филиппа расцвела улыбка. – Далее, я готов держать пари, что ни ваше и никакое другое ведомство понятия не имеют о личности этого вора. И никогда не смогут это выяснить.

– А что, если он опять примется за свои дела?

– Не примется.

– Почему ты так уверен?

– Об этом я позабочусь лично.

– Да какое отношение он имеет к тебе? – снова начал раздражаться Стюарт.

– Пять лет я работал на вас, работал рука об руку с вами. Многие из ваших заданий были весьма сомнительного свойства, многие сопряжены с опасностью. Я никогда ни о чем не просил вас, но теперь прошу снисходительности для Тени.

– Едва ли я смогу гарантировать…

– Гарантией будет ваше слово, – сказал Филипп, перебивая сыщика и вынуждая его замолчать. – А в обмен на ваше слово я обещаю вернуть вам Рубенса. Кроме того, я помогу вам сделать то, что будет иметь большое политическое значение. Это позволит вам разрешить любую самую щекотливую ситуацию.

Спенсер произвел в уме простое арифметическое действие и, сложив два и два, пришел к определенному выводу:

– Речь идет о Ближнем Востоке?

Допив чай и поставив чашку на стол, Филипп пожал плечами:

– Предположим… Скажу, что при наличии информации, которую я собираюсь вам предоставить, Англия сможет оказать давление там, где оно определенно принесет свои плоды.

Спенсер бросил суровый взгляд на Филиппа. Их разговор неожиданно вышел за пределы обычных тем – обсуждения похищенных ценностей, преступления и наказания.

– Ты пытаешься прыгнуть выше головы, Филипп.

– Я ценю ваше беспокойство обо мне.

Чемберлен снова сел, почувствовав, что настроение сыщика меняется – теперь ветер подул в другую сторону.

– Обещаю вам… Могу сказать, я точно знаю, что делаю.

– Ты играешь в опасную игру.

Весьма опасную, подумал Филипп, и весьма важную.

– Это игра, в которой мы оба можем выиграть, капитан.

Шмыгнув носом, Спенсер поднялся, чтобы открыть бутылку скотча. Он плеснул щедрую порцию виски в свой стакан, затем, поколебавшись, налил и во второй.

– Сообщи мне, что тебе известно, Филипп. Я сделаю все, что смогу.

Филипп выждал с минуту, прикидывая, что он может позволить себе рассказать. Не в его правилах было открывать раньше времени все свои карты.

– Я отдаю в ваши руки, Стюарт, единственное, что имеет для меня значение. Не забывайте об этом. Я видел Рубенса в сокровищнице короля Якира[1] Абду.

Обычно невозмутимый Спенсер на этот раз не смог скрыть своего изумления.

– А что ты, черт возьми, делал в королевской сокровищнице?

– О, это долгая история. – Филипп отсалютовал Стюарту стаканом, потом отпил свое виски. – Лучше всего начать с самого начала, то есть с Фиби Спринг.

2

Якир, 1968

Адриенна не могла заснуть от возбуждения. Она следила за стрелками часов, которые приближались к двенадцати ночи. Наступал день ее рождения. Девочку охватил восторг: скоро ей исполнится пять лет и она станет совсем взрослой! Во дворце все спали, но Адриенна знала, что через несколько часов взойдет солнце, муэдзин[2] поднимется по ступенькам на минарет и призовет правоверных к молитве. И тогда наступит день, самый замечательный день ее жизни!

Будет звучать музыка, ей преподнесут подарки и расставят подносы со сладостями и горячим шоколадом. Все женщины наденут самые красивые платья. Начнутся танцы. Придет тетушка Латифа, которая всегда улыбается и никогда не бранится, приведут Дюжу, явится Фейвел со своим веселым и шумным выводком. На женской половине зазвенит смех, и все будут ей говорить, какая она хорошенькая. Мама обещала, что этот день будет особенным. С разрешения отца они отправятся на пляж. Она наденет красивое новое платье из разноцветного шелка, похожего на радугу.

Адриенна осторожно повернула голову, чтобы взглянуть на мать, спящую рядом с ней. В лунном свете ее лицо казалось белым, как мрамор, и очень красивым. Адриенна любила, когда мать разрешала ей забираться в ее огромную мягкую постель. Это было особым знаком благоволения.

Девочка свертывалась клубочком и слушала рассказы матери о Нью-Йорке и Париже.

Стараясь не разбудить мать, Адриенна протянула руку и погладила ее огненно-рыжие волосы. Они были великолепны. Девочка даже немного завидовала матери. Ее собственные были густыми и черными, как у всех женщин Якира. Только у Фиби волосы были рыжими, а кожа белой. Только Фиби была американкой. Адриенна была американкой наполовину, но Фиби не уставала напоминать ей об этом, если только им случалось остаться наедине.

Напоминание об американском происхождении дочери почему-то сердило ее отца. Адриенна не могла понять, почему напоминание о том, что мама родилась в Америке, вызывало гримасу на его лице – глаза его становились жесткими, а губы сжимались, образуя узкую полоску. Мать Адриенны была кинозвездой. Это слово смущало девочку, но ей нравилось, как оно звучало. Кинозвезда! Это слово вызывало у нее мысли о красивых огоньках в темном небе.

Фиби действительно когда-то была звездой, а теперь стала первой женой Абду ибн Файзаля Рахмана аль-Якира, правителя Якира, шейха шейхов. Мать казалась девочке самой прекрасной женщиной на свете. У нее были огромные синие глаза и нежные полные губы. Она превосходила всех остальных женщин гарема, но Адриенна желала только одного – чтобы ее мать была счастлива. Девочка не могла понять, почему ее мать так часто выглядит подавленной и грустной, а когда остается одна, горько плачет. В Якире женщины были окружены роскошью и заботой. У матери Адриенны была красивая одежда и драгоценности. Девочка закрыла глаза и представила себе ослепительное ожерелье «Солнце и Луна», принадлежащее ее матери. Вспомнила она и о том, как сверкал огромный алмаз «Солнце» и как мерцала бесценная жемчужина «Луна». Мама говорила, что когда-нибудь дочка украсит себя этими драгоценностями.

Внезапно дверь открылась и на пол упала косая полоса яркого света. Сквозь тонкую кисею, окутывавшую постель, Адриенна увидела чью-то тень. Она подумала, что это отец, и сначала обрадовалась, потом ее охватил страх. Она знала, что он разгневается, увидев ее в постели матери. Адриенна слышала, как женщины в гареме говорили между собой о том, что ее отец редко бывает в спальне первой жены. Он почти перестал посещать ее с тех самых пор, как врачи сообщили, что у Фиби больше не будет детей. Услышав шаги отца, девочка быстро выскользнула из постели и притаилась у полога. Она видела, как отец склонился над спящей матерью и долго, не отрывая глаз, смотрел на нее.

Лунный свет падал на лицо и волосы Фиби. Она была похожа на богиню. Когда Абду впервые увидел Фиби на экране, он был потрясен ее красотой, роскошным телом, пробуждающим желание, и огромными невинными глазами. Абду привык иметь все самое лучшее, самое дорогое. Он поехал в Америку, разыскал актрису и принялся ухаживать за ней так, как это нравилось западным женщинам. Он сделал ее своей королевой.

Она его околдовала. Из-за Фиби Абду бросил вызов мусульманским традициям, взяв в жены западную женщину, актрису, христианку. И был за это наказан. В ее лоне его семя породило только одно дитя, и оно оказалось девочкой. И все же эта женщина неудержимо влекла его, красота ее продолжала дразнить и мучить. Фиби запятнала его шараф, то есть честь, своим непониманием ислама, и он возненавидел ее, но продолжал жаждать близости. Когда он погружал свою мужскую плоть в лоно другой женщины, то воображал, что занимается любовью со своей рыжеволосой королевой. Ему представлялось, что он ощущает аромат ее кожи и слышит сладострастные крики Фиби. Это было его тайным позором. И за это он еще больше ее ненавидел. Презирал и за то, что она родила ему дочь, а не сына. Абду страдал и хотел, чтобы Фиби заплатила ему за все его страдания, разочарования и унижения. Он схватился за простыню и сорвал ее с жены.

Фиби увидела Абду, склонившегося над ее постелью, и сначала подумала, что он ей снится, что пришел, чтобы любить ее, как раньше. Но по выражению его лица догадалась, что не любовь привела его к ней, а похоть. Фиби подумала о дочке и быстро огляделась вокруг. Постель была пуста, и она возблагодарила за это бога.

Абду решительно сорвал с себя свое белое одеяние – тробу.

– Пожалуйста, не надо, – прошептала Фиби. – Не делай этого.

– Жена не имеет права отказывать мужу! – зло проговорил он.

Глядя на то, как ее роскошное тело трепещет на белоснежных простынях, Абду почувствовал себя сильным, и ему вдруг показалось, что он держит в руках свою судьбу. Кем бы ни была эта женщина раньше, теперь она стала его собственностью. Как перстни на его пальцах, как лошади в его конюшнях. Он схватил ее за корсаж ночной сорочки и потянул к себе. Девочка слышала, как ее мать плакала, боролась с отцом. Они кричали друг на друга, употребляя слова, которых Адриенна не понимала. Отец стоял обнаженный, его кожа, покрытая испариной, блестела в лунном свете. Адриенна раньше никогда не видела мужского тела, но это зрелище ее не смутило. Она уже знала о том, что плоть отца должна была войти в тело матери, она знала и то, что мужчине и женщине это приятно, что слияние их тел – самое большое наслаждение на свете. Живя в гареме, Адриенна уже многого насмотрелась и наслушалась. Женщины здесь только и говорили что о сексе. Но девочка не понимала, почему ее мать плачет и просит мужа уйти. Женщине полагается его приветствовать, радоваться встрече, думала Адриенна. Она обязана дать ему все, что он пожелает. Услышав слово «шлюха», девочка сжалась. Она не знала значения слова, но по тону отца поняла, что это нечто омерзительное.

– Как ты смеешь меня так называть? – Голос Фиби задрожал от рыданий, в то время как она пыталась вырваться. Когда-то для нее были желанны прикосновения его рук, его поцелуи и ласки, теперь же она ощущала только страх. – У меня никогда не было другого мужчины. А ты взял себе еще жену, сразу после того, как у нас родился ребенок.

Он намотал ее прекрасные волосы на руку, они очаровывали его и одновременно вызывали отвращение.

– Ты родила мне девочку, а это хуже, чем ничего. Стоит мне на нее взглянуть, как я чувствую свой позор.

Фиби ударила Абду так сильно, что голова его откинулась назад. В ответ он дал ей пощечину и с яростью сорвал с нее ночную рубашку. Фиби была сложена как богиня – такое тело было мечтой каждого мужчины. От ужаса, заставившего ее сердце биться быстрее, ее груди отяжелели. В лунном свете мерцала ее бледная кожа, на которой уже проступили синяки от его грубых прикосновений. У нее были округлые бедра. Когда ее вела страсть, они ритмично двигались, приноравливаясь к движениям мужчины, отвечая движением на каждый толчок его тела. В такие минуты она бывала бесстыдной. Абду ощущал желание как боль, как вонзившиеся в него когти дьявола. Во время своего единоборства они уронили лампу, она разбилась на множество осколков. Оцепенев от ужаса, Адриенна смотрела, как пальцы отца, словно когти, впились в белые полные груди ее матери. Фиби умоляла, сопротивлялась, но все было тщетно. Женщина не могла отказать мужу, не смела не пустить его в свою постель. Таков был закон жизни. И все же… Адриенна не могла не слышать криков матери, когда отец навис над нею, распростертой на постели, и снова и снова силой овладевал ею. Лицо девочки было залито слезами. Она тихонько заползла под кровать и зажала уши руками, но все же до нее долетали звуки – рычание отца и отчаянный плач матери. Над ее головой сотрясалась кровать. Девочка свернулась в комочек, ей хотелось исчезнуть, перестать существовать. Она никогда в жизни не слышала слова «изнасилование», но после этой ночи ей не надо было объяснять, что это такое…

– Ты что-то сегодня такая тихая, Эдди. – Фиби медленно расчесывала спускающиеся до пояса волосы дочери. Эдди. Абду презирал это ласковое прозвище и с трудом терпел имя Адриенна, потому что его первенцем была девочка смешанных кровей. Но даже при таких условиях, верный своей мусульманской гордости, он распорядился, чтобы его дочери было дано подлинно арабское имя. Поэтому в официальном документе имя Адриенны было записано как Ад Рийад Ан, а за этим именем следовала целая череда фамильных имен Абду.

– Тебе не нравятся подарки? – озабоченно спросила мать девочку.

– Очень нравятся.

На Адриенне было новое платье, но оно больше ее не радовало. В зеркале она увидела лицо матери. Фиби тщательно замаскировала косметикой синяки и царапины, но Адриенна все-таки могла их разглядеть.

– Ты сегодня такая красивая! – Фиби повернула к себе дочь. В другой день Адриенна и не заметила бы, как крепко мать прижимает ее к себе, не услышала бы ноток отчаяния в ее голосе. – Моя маленькая принцесса. Я так тебя люблю, Эдди. Больше всего на свете.

Мать пахла цветами, такими же, как те, что колыхались на ветру в саду. Прижавшись лицом к груди матери, Адриенна вдыхала ее аромат. Она поцеловала ее в грудь, вспомнив, как грубо обращался с матерью отец накануне ночью.

– Ты не уедешь? Не бросишь меня?

– Боже, откуда такая мысль?

Фиби отстранила Адриенну от себя и заглянула ей в лицо. Увидев слезы девочки, она умолкла.

– Детка, в чем дело?

Адриенна, чувствуя себя несчастной, опустила голову на плечо матери.

– Мне приснилось, что отец отослал тебя прочь. Что ты уехала и я никогда тебя не увижу.

Рука женщины, которая гладила волосы девочки, дрогнула, но она сказала спокойно:

– Но это всего лишь сон, детка. Я никогда тебя не оставлю. Адриенна вскарабкалась на колени к матери и прошептала:

– Если бы я была мальчиком, он бы любил нас. Сердце Фиби наполнилось гневом и отчаянием. Но она все еще оставалась актрисой и могла использовать свой талант, чтобы защитить то, что ей было дорого.

– Что за глупости? Да еще в день рождения! Что за радость иметь маленького мальчика? Мальчики не ходят в красивых платьицах.

Адриенна хихикнула и еще теснее прижалась к матери.

– Если бы я надела платьице на Фахида, он стал бы похож на куклу.

Фиби плотно сжала губы, стараясь подавить приступ душевной боли. Фахид был сыном Абду от второй жены, которого она родила ему после того, как Фиби не смогла этого сделать.

– Мама, почему ты молчишь?

Фиби улыбнулась, спустила дочку с колен и сказала:

– Я подумала, что нужно сделать тебе еще один подарок. Тайный.

– Тайный? – Адриенна захлопала в ладоши, забыв про свои слезы.

– Сиди тихо и закрой глаза.

Девочка с радостью подчинилась, но с трудом сдерживала свое любопытство. В многочисленных складках одежды Фиби был спрятан стеклянный шар. Она встала на колени возле стула и с нежностью посмотрела на дочь. Тонкую шейку девочки обвивала сапфировая цепь, а в ушах поблескивали крошечные сережки. И все же Фиби думала, что тот маленький сувенир, который она приготовила для дочери, та оценит больше других подарков.

– Открой глаза.

Это был обычный сувенир, который можно было купить за пару долларов в каждом магазине в Штатах, но глаза Адриенны округлились, как будто в руки ей дали волшебную палочку.

– Это снег. – Фиби повернула шарик, и в нем затанцевали белые точки, похожие на снежные хлопья. – В Америке почти всегда зимой идет снег. На Рождество мы украшаем деревья – елки – разными красивыми вещами и цветными стеклянными шариками. Эти елки такие же, как та, которую ты видишь. Однажды я каталась с дедушкой на санях, посмотри, они тоже здесь есть.

Прислонившись головой к головке Адриенны, женщина залюбовалась миниатюрными санями и лошадкой, заключенными в стеклянный шар.

– Когда-нибудь, Эдди, я поеду с тобой в Америку.

– А нам не будет больно от снега?

– Нет, конечно!

Фиби рассмеялась и встряхнула шар. Сценка снова ожила и снег закружился вокруг нарядной елки и маленького человечка, сидевшего на красных санях. Это было все, что осталось у Фиби от прежней жизни, – шарик и маленький ребенок которого она должна была защищать.

– Снег холодный и мокрый, – продолжала рассказывать дочери мать. – Из него можно что-нибудь слепить. Например, снеговика или снежки. На деревьях он выглядит так красиво. Видишь? Точно как здесь.

Адриенна сама покрутила шарик. Маленькая гнедая лошадка стояла, подняв одну ногу, а вокруг ее головы танцевали крошечные белые снежинки.

– Это самый прекрасный подарок, мама! Я хочу показать шар Дюже.

– Нет, этого делать нельзя.

Фиби знала, что случилось бы, если бы Абду узнал о сувенире. Он был символом христианского праздника, а любое отклонение от мусульманских традиций вызывало в нем гнев.

– Помни, что это наша с тобой тайна. Когда мы одни, ты можешь рассматривать шарик, но никогда не делай этого, если кто-нибудь есть поблизости. – Фиби забрала у дочери сувенир и спрятала его в ящик. – А теперь пора собираться. Скоро начнется прием.

В гареме было жарко, несмотря на то что вентиляторы работали, а жалюзи были закрыты. Свет, струившийся от затененных абажурами ламп, был мягким и льстил женской красоте. Женщины разоделись в самые яркие нарядные платья. Они оставили у дверей свои черные покрывала и из ворон превратились в павлинов, от оперения которых было больно глазам.

Вместе с покрывалами женщины сбросили свою робость и щебетали о детях, мужчинах, нарядах и сладостях. Через несколько минут гарем с затененными лампами и изобилием подушек наполнился крепким запахом благовоний и курений.

По своему рангу Адриенне надлежало целовать каждого из гостей, потчевать их зеленым чаем и кофе со специями. Эти напитки подавались в крошечных хрупких пиалах.

Пришли тетки и кузины, десятка два принцесс, которые, как и все остальные женщины, кичились своими драгоценностями и детьми. И то и другое считалось главными знаками успеха в их мире. Адриенна нашла, что женщины эти, одетые в длинные яркие шуршащие платья, были очень красивыми. Фиби заметила соболезнующие взгляды, но приняла их со стоическим выражением лица. Фиби прекрасно понимала, что она для всех здесь чужая, залетевшая сюда случайно иностранка, которая так и не смогла дать королю наследника. Она убеждала себя, что все это для нее не имеет значения. Неважно, принимают они ее или нет, главное, что они добры к Адриенне.

Гостьи с жадностью набросились на угощение; часто они ели пальцами, а не серебряными ложечками, как Фиби. И не боялись располнеть. Если они становились слишком тучными для своих одежд, то могли тотчас же купить новые. Именно возможность покупать наряды и драгоценности, думала Фиби, помогала женщинам коротать дни, как ей помогали жить ее розовые пилюли. Их так трудно было раздобыть, но они помогали Фиби успокоиться, притупляли боль. Если бы пилюли обнаружили, Фиби ожидала публичная казнь. Но без них она уже не могла обходиться.

Несмотря на то что Адриенне исполнилось всего пять лет, она прекрасно умела развлекать гостей. Она говорила по-арабски, говорила гладко, и голос ее был звонким и мелодичным. Адриенна боялась признаться матери, что говорить по-арабски для нее было легче, чем по-английски. Она думала и даже чувствовала по-арабски и часто, прежде чем поделиться своими мыслями с матерью, должна была переводить их на английский.

Здесь, в комнате, полной смеха, женских голосов и ароматов, девочка была вполне счастлива. Мир, о котором мать ей иногда рассказывала, казался не более чем сказкой, чем-то нереальным, как тот снег в стеклянном шарике, подаренном ей матерью.

– Дюжа! – воскликнула Адриенна и бросилась через всю комнату поцеловать свою любимую кузину.

Десятилетняя Дюжа заключила малышку в свои объятия.

– Какое у тебя красивое платье!

Адриенна не могла устоять перед искушением погладить по рукаву свою подружку.

– Это бархат, – важно проговорила Дюжа. В нем девочке было невыносимо жарко, зато она знала, что хорошо выглядит в своем платье. – Мой отец купил его для меня в Париже.

Дюжа покрутилась перед зеркалом. Она была стройной и смуглой, с тонкими чертами лица и большими глазами.

– Когда он поедет туда снова, то возьмет меня с собой.

– Правда? – Адриенна попыталась подавить внезапно вспыхнувшую зависть. Она знала, что Дюжа была любимицей своего отца, королевского брата. – Моя мама бывала в

Париже.

Будучи доброй девочкой и вполне довольной своим бархатным платьем, Дюжа великодушно погладила Адриенну по головке.

– Когда-нибудь ты тоже поедешь в Париж. Возможно, когда мы станем взрослыми, мы поедем туда вместе.

Адриенна почувствовала, что кто-то тянет ее за подол. Бросив взгляд вниз, она увидела своего сводного брата Фахида. Она сгребла его в охапку и начала целовать, что вызвало у него страшный восторг.

– Ты самый красивый малыш в Якире!

Адриенна повела братишку к столу, чтобы выбрать ему лакомство по вкусу.

Фиби не могла этого вынести. Она смотрела, как ее дочь обхаживает ребенка женщины, которая заняла ее место в постели и сердце ее мужа. Закон этой страны позволял мужчине иметь четырех жен, но это был не ее закон, не ее мир. Она жила в Якире уже шесть лет, а могла прожить еще шестьдесят, но все равно этот мир никогда не стал бы ее миром. Она ненавидела здешние густые, до отвращения приторные запахи, которые была вынуждена терпеть день за днем, а дни эти тянулись медленно и вяло. Фиби потерла рукой висок, где уже зарождалась головная боль. Запахи курений, ароматы цветов и духов наслаивались друг на друга.

Было очень жарко и душно. Фиби ненавидела эту никогда не спадавшую жару.

Ей хотелось выпить, но не кофе или чаю, а охлажденного вина. Хотя бы один бокал. Но в этой стране пить вино не разрешалось. «Насилие дозволено, – думала Фиби, дотрагиваясь пальцем до ссадины на щеке. – Насилие – пожалуйста, но не вино». Кнуты из верблюжьего волоса и покрывала, бесконечные призывы муэдзинов к молитве и многоженство, но ни капли бодрящего шабли и ни глотка сухого сансерра[3]

Как только она могла считать эту страну красивой и загадочной, когда приехала сюда? Она любовалась пустыней и морем, смотрела на высокие белые стены дворца, и все здесь казалось ей таинственным и экзотичным. Просто тогда она была влюблена. Да пребудет с нею бог, она и сейчас еще любила его.

А в те ранние, первые дни их брака Абду заставил ее увидеть и оценить красоту своей страны и богатство ее культуры. Фиби покинула Америку, отказалась от традиций своего народа, чтобы попытаться стать тем, чем он хотел ее видеть. А он хотел, чтобы она была женщиной, увиденной им на экране, символом секса и невинности одновременно, тем, что она, как актриса, научилась изображать. Но Фиби была слишком подвержена всем человеческим слабостям.

Абду хотел сына. Она подарила ему дочь. Он хотел, чтобы она стала дочерью аллаха, она же продолжала оставаться продуктом своей цивилизации и воспитания. Ей не хотелось сейчас думать ни о муже, ни о своей жизни, ни о своей боли. Ей хотелось хоть на время забыться.

Она сказала себе, что примет только одну пилюлю, чтобы быть в силах дотянуть до конца дня.

3

К тринадцати годам Филипп Чемберлен успел стать весьма удачливым вором. Пожалуй, даже еще раньше он мог бы получить диплом по изъятию пухлых бумажников у преуспевающих бизнесменов, отправлявшихся по утрам в свои банки, у маклеров и солиситоров[4], а также по очистке карманов незадачливых туристов, толпившихся на Трафальгар-сквер[5].

Он был профессиональным вором, хотя, взглянув на него, никто не смог бы об этом догадаться. Это был красивый, чистенький, худощавый мальчик.

У него были чуткие руки, острое зрение и обостренный инстинкт самосохранения. Он был одиночкой по натуре и не собирался заводить себе сообщника или примыкать к одной из многочисленных бандитских шаек. Филипп не баловался наркотиками, его не волновала модная одежда и молодежные увлечения вроде гитары или мотоцикла. У него были серьезные, далеко идущие планы. Он хотел вытащить из нищеты мать, которая еле сводила концы с концами. Филипп мечтал о большом загородном доме, дорогой машине, элегантной одежде и вечеринках. Позднее он начал мечтать о красивых и элегантных женщинах. Но пока что единственной женщиной в его жизни была Мери Чемберлен, женщина, родившая его и вырастившая без всякой помощи.

В Лондоне было холодно. Ветер хлестал по лицу Филиппа мокрым снегом, когда он спешил к кинотеатру Фарадея, где работала Мери.

В его кармане находился браслет с жемчугом и клипсы из того же гарнитура. Рассмотрев их пристально с помощью ручной лупы, Филипп был слегка разочарован. Бриллианты были не чистой воды, и самый крупный из них потянул бы менее чем на полкарата. Но зато жемчуга были хороши, и он считал, что его перекупщик краденого с Броуд-стрит даст ему за эти вещи приличную цену. Филипп умел также хорошо торговаться, как взламывать замки. Он прекрасно знал, сколько можно получить за эти безделушки. Денег хватит на то, чтобы купить матери к Рождеству новое зимнее пальто с меховым воротником, кое-что он сможет и отложить.

Возле кинотеатра Фарадея стояла очередь к кассе. Вывеска обещала нечто особенное – премьерный показ диснеевской «Золушки», поэтому в очереди толпились нетерпеливые детишки, сопровождаемые измученными нянюшками и матерями. Проскользнув в тесное холодное помещение кассы, Филипп поцеловал мать в щеку. Взглянув на замерзшую Мери, юноша подумал о красном шерстяном пальто, которое он видел в витрине магазина «Хэрродс». Его мама потрясающе выглядела бы в красном.

Когда Мери смотрела на сына, в глазах ее вспыхивала гордость. Филипп был очень красивым мальчиком, с тонким интеллигентным лицом и золотистыми волосами. В отличие от многих других женщин она не испытывала болезненного укола в сердце, узнавая в чертах сына лицо мужчины, которого так недолго и отчаянно любила. Филипп принадлежал ей и только ей.

Даже когда он был младенцем, он не доставил ей ни минуты беспокойства. Мери ни разу не пожалела о том, что оставила ребенка, хотя растила его одна, без мужа и семьи. Филипп был ее радостью, и только одно огорчало и мучило: ребенок тосковал по отцу. Он вглядывался в лицо каждого мужчины, надеясь узнать в нем человека, который их покинул.

– У тебя холодные руки, – сказал Филипп матери, – надень перчатки.

– Не могу отсчитывать мелочь и давать сдачу в перчатках. – Мери улыбнулась молодой женщине с малышом.

«У мамы слишком тяжелая работа, – подумал Филипп. – И рабочий день такой длинный, а платят гроши». Мери была еще совсем молодой и привлекательной женщиной, и Филипп гордился ею. При скромном достатке она умудрялась одеваться модно и со вкусом. Филипп какое-то время надеялся на то, что в жизни матери появится мужчина и все изменится. Но время шло, а все оставалось по-старому. Он оглядел крошечное помещение кассы, в котором трудно было дышать из-за выхлопных газов, проникавших сюда с улицы.

– Нужно сказать Фарадею, чтобы поставил сюда хороший обогревательный прибор и убрал это старье.

– Не суетись, Филипп.

Мери отсчитала сдачу двум хихикающим девочкам-подросткам, которые пытались привлечь внимание ее сына и пофлиртовать с ним. Мери подтолкнула сдачу сквозь окошечко и подавила смешок. Право же, она их не осуждала. Девчонкам это простительно. А вот недавно племянница соседки попыталась соблазнить ее мальчика, девице же было не менее двадцати пяти. Она попросила Филиппа зайти к ней и починить скрипучую дверь, предлагала выпить с ней чаю. Мери знала, что однажды придет день, когда сын оставит ее ради другой женщины. Но не ради какой-то грудастой коровы на десять лет его старше. Пока Мери Чемберлен живет на свете, она этого не допустит!

– Ты чем-то расстроена, мама?

Вопрос застал Мери врасплох, и она смутилась.

– Да нет, все в порядке, милый. Не хочешь ли пойти в зал и посмотреть картину? Мистер Фарадей не будет возражать.

– Нет, спасибо. Я просто шел мимо и заглянул, чтобы сказать, что могу тебе помочь. Хочешь, я куплю что-нибудь на ужин?

– Можно купить цыпленка. – Мери подышала на руки, стараясь их согреть. В помещении кассы было холодно, а летом здесь как в турецкой бане, во всяком случае, насколько она могла судить о турецких банях по книгам. Но это была работа. Когда женщина не имеет образования, но должна содержать и воспитывать сына, ей не приходится привередничать. Мери потянулась к своему кошельку из искусственной кожи. Ей никогда и в голову не приходило позаимствовать фунт-другой из кассы.

– У меня есть немного денег, – отстранил руку матери сын.

– Ну ладно. Проверь, чтобы цыпленок был свежий. Через пять минут должен был начаться фильм, но Мери не покидала своего места, чтобы в случае надобности обслужить опоздавших.

– Не забудь вытащить ценник из фольги, когда принесешь цыпленка домой, – сказала Мери, зная, что сын этого не забудет. Благослови его бог, мальчик тащит деньги домой, а не из дома. – Но разве ты не пойдешь в школу?

– Сегодня суббота, мама.

– Ах, да! Я и забыла!

Филипп внезапно ощутил тяжесть маленького кожаного мешочка, лежащего у него в кармане; появилось настойчивое желание поскорее от не го избавиться. «Знает л и она что-нибудь о моих делах?» – подумал он. Мать никогда не задавала ему вопросов о тех небольших суммах, которые он приносил домой. Но она не настолько глупа, чтобы ни о чем не догадываться. Он поцеловал ее в щеку.

– Может, сходим в кино вместе в твой выходной?

– Это было бы прекрасно. – Мать с трудом удержалась, чтобы не провести рукой по волосам сына, понимая, что это его смутит. – Я хотела бы посмотреть фильм с Грейс Келли[6]. Можешь себе представить, настоящая принцесса. Я как раз подумала об этом, когда читала статью о Фиби Спринг.

– Кто это?

Мери раскрыла глянцевый, порядком замусоленный журнал.

– Фиби Спринг – самая красивая женщина в мире!

– Самая красивая женщина в мире – моя мать, – сказал Филипп, зная, что после этих слов она рассмеется и покраснеет.

– Да ты шутник, малыш. – Мери рассмеялась, смех ее прозвучал громко и искренне. Он любил, когда она смеется. – Да ты только взгляни на нее. Это замечательная актриса. А теперь вот вышла замуж за короля. И живет с мужчиной своей мечты в его сказочном дворце в Якире. А вот их дочь. Принцесса. Ей еще и пяти нет, но уже настоящая красавица, правда?

Филипп без особого интереса посмотрел на фотографию.

– Да она совсем крошка.

– Интересно знать, почему у малышки такие печальные глаза?

– Ты опять готова придумать целую душещипательную историю, мама.

Его рука в кармане сжала кожаный мешочек. Пусть мать помечтает сейчас о Голливуде, особах королевской крови и белых лимузинах. Когда-нибудь он купит ей такую же роскошную машину. И жизнь у нее будет не хуже, чем у всей этой знати!

– Я пошел, – заторопился Филипп.

– Увидимся дома, дорогой.

Мери уже снова погрузилась в свой журнал. «Какая красивая маленькая девочка», – подумала она, и в ее сердце шевельнулось материнское чувство к ребенку.

4

Адриенна любила бывать на базаре. К тому времени, когда ей исполнилось восемь лет, она уже научилась разбираться в камнях и видеть разницу между бриллиантами и блестящими стекляшками. Научилась отличать бирманские рубины от камней более низкого качества. От Джидды, своей бабушки, она узнала тонкости огранки и могла оценивать цвет и обработку камней не хуже, чем ювелир. Вместе с Джиддой она часами бродила от лавки к лавке, восхищаясь и любуясь камнями.

Бабушка говорила ей, что драгоценности – основа благополучия женщины. Какую ценность представляют для женщины золотые слитки и бумажные деньги, хранящиеся в банке? Алмазы, изумруды и сапфиры можно пришпиливать к одежде, вдевать в уши, нанизывать на нитку и носить на шее, демонстрируя миру свое богатство.

Ничто не доставляло Адриенне такого удовольствия, как наблюдать за бабушкой, когда она торговалась в лавках, в то время как жара поднималась волнами и от нее дрожал воздух. В Якире почитали старую королеву за то, что она была матерью двенадцати детей.

Хотя страна бедствовала, царствующий дом богател и процветал. Как старшая дочь короля, Адриенна пользовалась всеми преимуществами, но сердце отца для нее было закрыто. Вторая жена Абду, Лия, после рождения Фахида подарила ему еще двух дочерей. В гареме сплетничали, что, когда у нее родилась вторая девочка, Абду пришел в ярость и хотел развестись с ней. Но Фахид рос крепким и красивым ребенком, к тому же Лия могла снова забеременеть. Чтобы обеспечить себе как можно больше наследников, Абду взял третью жену и быстро осчастливил ее, посеяв в ее лоно свое семя. После этого Фиби начала принимать по таблетке каждое утро. Теперь о на убегала от жизни в сны, и для нее не имело значения, спит ли она по-настоящему или бодрствует.

В гареме, положив головку на материнские колени, Адриенна, лениво прищурив глаза, наблюдала, как танцуют ее кузины. Длинный жаркий день все тянулся и тянулся. Девочка надеялась, что они пойдут по магазинам и ей, возможно, купят отрез шелка или золотой браслет, но мать выглядела вялой и апатичной.

Опахала поднимали волны воздуха и курений, барабаны выбивали медленные ритмы. Латифе удалось тайком пронести в гарем голливудский каталог Фредерика. Женщины по очереди рассматривали его и хихикали. Как всегда, они болтали только о мужчинах. Адриенна слишком привыкла к откровенным разговорам и не проявляла интереса к этой теме, и больше нравилось наблюдать за плавными движениями гибкими телами танцующих. Девочка бросила взгляд на Мери, третью жену отца, кичившуюся своим огромным живом. Она сидела недалеко от них, рассуждая о предстоящих родах. Лия нянчила свою младшую дочь, ревниво поглядывая на Мери. Фахид, крепкий пятилетний мальчик, ходил, требуя к себе внимания женщин, и Лия, не колебалась ни минуты, передала малышку кому-то из подруг. В ее улыбке можно было прочесть торжество, ведь это она подарила королю наследника.

С отсутствующим видом Фиби наблюдала за происходящим.

В голове ее болью отдавался монотонный бой барабана, монотонный и неумолимый, как все дни, проведенные ею в реме. «В Америке любят всех детей независимо от того, мальчики это или девочки. А от женщин не требуют, чтобы они всю жизнь посвятили деторождению», – подумала Фиби. Мысли у нее путались. И все из-за того, что она принимала пилюли. Последняя упаковка таблеток стоила ей кольца с изумрудом, но в качестве дополнения она получила еще целую пинту русской водки. Она неусыпно хранила это сокровище и позволяла себе глоточек только после каждого посещения Абду. Она уже больше не сопротивлялась своему мужу – теперь ей все было безразлично. Она покорялась и терпела, вознаграждая себя выпивкой после ухода Абду. Фиби могла бы уехать, взять Адриенну и бежать с ней, бежать в реальный мир, где женщин не заставляли закрывать свое лицо и тело и покоряться любым прихотям мужчин. Она смогла бы вернуться в Америку, где ее любили, где люди толпились в кинотеатрах, чтобы посмотреть на нее. Она не могла играть. Разве она не делала этого каждый день?

В Америке она могла бы обеспечить Адриенне вполне нормальную жизнь. Но на побег ей не хватало мужества. Фиби закрыла глаза и попыталась отвлечься от грохота барабанов. Для того чтобы покинуть Якир, женщине требовалось письменное разрешение мужчины. Абду никогда не дал бы ей этого разрешения, потому что он так же желал ее, как и ненавидел.

Она уже просила его позволить ей уехать, но он отказал. Бежать без Адриенны было немыслимо, а никто ни за какие деньги не помог бы ей бежать с дочерью короля. Еще Фиби боялась, что муж отнимет у нее дочь. И ни один суд не вернул бы ей ребенка. Все чаще женщина подумывала о самоубийстве. Только так она могла бы получить свободу. Теперь она мечтала о смерти с такой же одержимостью, как когда-то мечтала о любви. Иногда в жаркие, бесконечно длящиеся дни она смотрела на свои пилюли и думала, что почувствует, если проглотит их все сразу, чтобы окончательно и полностью погрузиться в туманный мир грез. В восхитительный мир. Иногда Фиби высыпала пилюли на ладонь, пересчитывала их, ласково прикасалась к ним пальцами. Но ради дочери она должна жить. И Фиби накачивалась транквилизаторами, чтобы хоть как-то терпеть и окончательно не сломаться.

– Мне хочется на воздух, – сказала Фиби дочери. – Пойдем в сад..

Адриенна послушно поднялась. Но и в саду было нестерпимо жарко. Глаза Фиби заболели от слишком яркого света, и она снова с тоской вспомнила о прохладном ветерке с Тихого океана. Когда-то у нее был дом в Малибу. Она любила сидеть у большого окна и смотреть, как в океане вздымаются и набухают волны.

Здесь были цветы, роскошь, экзотика, и отовсюду струились ароматы. Стены, окружавшие сад, были высокими, их строили, чтобы не искушать женщин видом проходивших мимо мужчин. Таков был образ жизни, предписываемый исламом. Женщина считалась слабым и чувственным созданием, неспособным проявить достаточную силу или интеллект, чтобы сохранить свою добродетель. Ее охраняли мужчины.

Воздух в саду вибрировал от птичьего пения. Когда Фиби впервые увидела этот благоухающий сад, напоенный пьянящими ароматами, она подумала, что попала в рай. Вокруг простирались зыбучие пески, а здесь цвели жасмин, олеандр, гибискус, миниатюрные апельсиновые и лимонные деревья. Теперь она знала, что их плоды были жесткими и горькими, как глаза ее мужа.

Фиби потянуло к фонтану. Когда Абду привез ее в свою страну и сделал королевой, он подарил ей этот фонтан, который и стал символом его любви к ней. Любовь давно иссякла, а фонтан жил, солнечный свет играл и переливался в струях его воды. Она все еще была женой Абду, но ее брак стал для нее темницей.

Вертя на пальце кольцо с бриллиантом, Фиби смотрела, как вода низвергается в маленький пруд. Адриенна начала кидать туда камешки, стараясь спугнуть ярко окрашенных рыбок.

– Мне не нравится Мери, – в раздумье проговорила девочка. – Она выпячивает живот и улыбается вот так. – Адриенна скривила личико, и Фиби рассмеялась.

– У тебя здорово получается. Как у настоящей актрисы! – Мать поцеловала дочку в макушку.

Отводя волосы Адриенны со лба, Фиби подумала, что у нее глаза отца, и вспомнила то время, когда Абду смотрел на нее с нежностью и любовью.

– В Америке люди вставали бы в очереди, чтобы поглядеть на тебя, – сказала она дочке.

Адриенне понравилась эта мысль, и она заулыбалась.

– Так, как выстраивались, чтобы посмотреть на тебя?

– Да.

Фиби снова уставилась на воду. Иногда ей было трудно вспомнить, кем она когда-то была…

– Да, они приходили посмотреть на меня. Мне всегда хотелось доставить людям удовольствие, Эдди.

– Помнишь, когда приезжала журналистка, она сказала, что по тебе там скучают.

Это было год или два назад. А может, и больше. Прошлое постепенно затягивалось дымкой, и она с трудом вспоминала события последних лет. Абду согласился на интервью, чтобы положить конец сплетням о своем браке. Фиби не ожидала, что девочка помнит все это. Как же так? Ведь Эдди была тогда совсем крошкой.

– Ты разве запомнила ее?

– Она говорила так странно и слишком быстро. Волосы у нее были коротко подстрижены, как у мальчика. Она рассердилась, потому что ей разрешили сделать всего несколько кадров и отобрали камеру. Она сказала, что ты самая красивая женщина на свете и все тебе завидуют. Спросила, носишь ли ты покрывало.

– Неужели ты все это помнишь?

Фиби тоже хорошо помнила журналистку, помнила о том, как сочинила историю о жаре и пыли, объясняя, что носит покрывало только потому, что хочет сохранить хороший цвет лица.

– Она еще сюда вернется? – спросила Адриенна.

– Может быть, когда-нибудь и вернется.

Но Фиби знала, что людям свойственно забывать. К тому же в Голливуде появилось много новых хороших актрис. Она даже знала кое-кого из них: Абду разрешал ей иногда получать письма из Америки.

Фиби коснулась кончиками пальцев морщинок вокруг глаз. Они появились недавно. Когда-то ее лицо украшало все обложки журналов. Ее сравнивали с Мэрилин Монро, с Авой Гарднер, с Софи Лорен.

– Однажды мне чуть не дали «Оскара», – сказала Фиби. – Это самый большой приз для актрисы. И хотя его получила другая, тогда был замечательный праздник. И все это было так не похоже на Небраску, где я жила, когда была в твоем возрасте, дорогая.

– И там шел снег?

Фиби улыбнулась и обняла девочку.

– Да. Мои родители умерли, и я жила там с бабушкой и дедушкой. Мне было очень хорошо, но я не всегда это понимала. Я хотела стать актрисой, прославиться, носить красивые платья… – Фиби потерлась щекой о волосы Адриенны. – Кажется, это было сто лет назад. В Калифорнии не бывает снега, но зато там есть океан. У меня был красивый дом на самом берегу. У меня было много друзей, и я много ездила по миру. В Лондоне я встретила твоего отца.

– Где это – Лондон? – спросила девочка.

– В Англии. В Европе. Почему ты не помнишь, чему тебя учат?

– Я не люблю уроки. Я люблю читать сказки и разные смешные истории. – Сказав это, Адриенна смутилась, потому что знала – мать хотела, чтобы она хорошо училась. Кроме того, это была еще одна связывавшая их тайна.

– В Лондоне живет королева, муж которой всего лишь принц, – вспомнила Адриенна.

Страной правит женщина – это было так странно и так нелепо для маленькой арабской девочки.

– Лондон очень красивый город, несмотря на то что там часто идет дождь, – вздохнула Фиби. – Мы там снимали фильм, а люди выстраивались в очередь вдоль ограждений, чтобы посмотреть на нас. А потом я встретила твоего отца. Он был таким очаровательным и элегантным! – Она мечтательно улыбнулась и прикрыла глаза. – Я так волновалась, ведь он был королем! Кругом суетились фотографы, но, когда мы разговорились, его положение потеряло для меня всякое значение. Он пригласил меня на обед, потом на танцы.

– Ты для него танцевала?

– Нет, с ним. – Фиби усадила Адриенну на скамью. Где-то рядом лениво жужжала пчела, и этот звук убаюкивал Фиби. – В Европе и Америке мужчины и женщины танцуют вместе.

Адриенна прищурила глаза:

– Неужели им это разрешают?

– Да, там можно танцевать с мужчинами, разговаривать, ездить кататься, ходить в театр. Столько разных развлечений! Кроме того, девушки и женщины там ходят на свидания.

Фиби вспомнила, как танцевала с Абду. Он держал ее в своих объятиях и смотрел на нее сверху вниз, улыбаясь. Каким мужественным казалось его лицо, какими нежными были руки! Она вспомнила розы, которые он ей дарил. Дюжины белых роз!

– Мужчины приглашают девушек в театр, на обед или ужин. Они могут пойти потанцевать в какой-нибудь клуб, где полно народу.

– Ты танцевала с отцом, когда вы были уже женаты?

– Нет. В Европе и Америке совсем другие правила и обычаи. Там все или почти все не похоже на нашу страну.

– Ты хочешь туда вернуться? – спросила девочка со страхом.

Но Фиби не услышала его в словах дочери, она слышала только себя.

– Все это было так давно, Эдди, и прошлого не вернуть. Когда я вышла замуж, я все бросила. Тогда я не понимала, что теряю. День, когда мы поженились, был счастливейшим в моей жизни. Он подарил мне «Солнце и Луну». Когда я надевала эти драгоценности, я чувствовала себя королевой, и мне казалось, что все мои девичьи мечты осуществились. Тогда он подарил мне частицу себя, частицу своей страны. Когда он надел на меня это ожерелье, мне показалось, что я достигла в жизни всего, чего желала. Но теперь он меня больше не любит, Эдди.

Девочка давно это знала, но ей хотелось утешить мать:

– Но ведь ты его жена. И владеешь самыми лучшими драгоценностями в Якире. Это значит, что отец очень тебя ценит.

Фиби опустила глаза на свое обручальное кольцо, символ ее брака, когда-то значивший для нее так много.

– Но он взял еще трех жен, – печально возразила она. – И все потому, что ему нужны сыновья. У мужчины должны быть сыновья.

Фиби сжала ладонями личико Адриенны. Она увидела в ее глазах слезы и боль. Возможно, она сказала слишком много, но теперь было поздно, взять свои слова назад она не могла.

– Я знаю, что он груб с тобой и тебе это горько. Но пойми, что твоей вины в этом нет. Причина тому – я.

– Он меня ненавидит.

Фиби знала, что Абду не любит и свою дочь. Она крепко прижала к себе девочку. Ее пугал холод, который она замечала в глазах мужа, когда он смотрел на Адриенну.

– Я его тоже ненавижу, – сказала Фиби и испугалась своих слов. Она огляделась вокруг. В саду никого не было, но где-то рядом звучали голоса, и, возможно, там были и уши, способные слышать.

– Даже не думай об этом! Не говори так! – воскликнула девочка.

– Ты, Эдди, не способна понять, что происходит между твоим отцом и мной. И не надо тебе этого понимать.

– Я знаю, что он бьет тебя. – Адриенна отодвинулась от матери. Слезы высохли на ее глазах, и выражение их было совсем недетским. – И на меня он смотрит с такой злостью! Я тоже возненавижу его!

– Замолчи, нас могут услышать! – Фиби снова притянула Адриенну к себе и начала баюкать в своих объятиях.

Девочка и не подозревала, сколько горечи скопилось в ее сердце. Но теперь, Когда эта горечь вылилась в слова, Адрианна поняла, что неприязнь к отцу возникла в ней с тех пор, как она увидела унижение своей матери. Она почувствовала, что уже не любит его, как раньше.

Прошло несколько недель. Почти все это время девочка проводила с матерью. Они подолгу бродили по саду. Фиби рассказывала ей о других странах. Жизнь там продолжала казаться Адриенне нереальной, но она наслаждалась рассказами матери точно так же, как рассказами бабушки о великанах и драконах.

Когда Мери родила девочку, Абду тотчас же с ней развелся.

Однажды Адриенна играла с Дюжей в карты.

– Куда они ее отошлют? – спросила Дюжа подружку. Хотя она была старше, Адриенна имела больше возможностей выуживать информацию.

– У нее, кажется, есть дом в городе, – равнодушно ответила Адриенна. Она не сочувствовала печальной судьбе отвергнутой Мери: та сумела восстановить против себя всех в гареме.

– Я рада, что ее здесь больше не будет. – Дюжа, ожидая своего хода, отбросила волосы со лба. – Теперь нам не придется выслушивать ее бесконечное бахвальство о том, как часто король посещает ее, сколькими способами занимается ней любовью и орошает ее бедра своим семенем.

Адриенна пропустила ход. Она быстро огляделась вокруг, ища мать, но ее не было видно.

– Тебя интересуют мужчины? Тебе хочется этого?

– Конечно, – ответила Дюжа, опустив свои карты на стол. – Когда я выйду замуж, мой муж будет навещать меня каждую ночь. Я буду доставлять ему так много радости, что ему никогда не потребуется другая жена. Я всегда буду следить за своей кожей, чтобы она была нежной, а груди упругими. – Она рассмеялась и собрала карты.

– А я не хочу замуж, – заметила Адриенна.

– Не ври. Все женщины хотят этого. Закон повелевает нам жить отдельно от мужчин, потому что мы слишком слабы, чтобы противиться им. Мы перестаем этого желать только тогда, когда становимся старыми, как бабушка.

– Значит, я такая же старая, как бабушка. Они обе рассмеялись и продолжали игру.

«Дюже меня не понять, – размышляла Адриенна. – Мама не хочет секса, хотя она молодая и красивая. Лия уже боится этого, потому что родила двух девочек, а я не хочу, потому что видела, каким грубым и жестоким может быть мужчина».

После игры Адриенна разыскала бабушку и уселась к ней на колени. Джидда была вдовствующей королевой. Любовь к сластям стоила ей зубов, но глаза ее оставались темными и яркими.

– А вот и моя красавица! – Джидда широко распахнула свои объятия и предложила девочке шоколадку.

– Ты пойдешь посмотреть на новорожденную, бабушка?

– Конечно, я люблю всех своих внуков. Скажи, почему ты сегодня так печальна?

– Боюсь, что король разведется с моей матерью. Джидда обратила внимание на то, что Адриенна не назвала Абду отцом, и это ее обеспокоило.

– Я так не думаю. В течение девяти лет он не имеет права это сделать.

– Если он с ней разведется, мы уедем. И я буду скучать по тебе.

– А я по тебе.

«Эта девочка развита не по годам», – подумала Джидда и сказала:

– Во всяком случае, тебя этот развод не должен беспокоить. Скоро ты станешь совсем большая и выйдешь замуж. А потом у меня появятся правнуки.

– И ты будешь угощать их шоколадками и рассказывать им сказки?

– Я буду любить их, как тебя.

Джидда поцеловала девочку в голову. Ее волосы приятно пахли и были черны, как ночь. Адриенна обняла бабушку и тесно прижалась к ней.

– Я всегда буду любить тебя, бабушка!

Появился Фахид и дернул сестренку за юбку. Его ротик был вымазан шоколадом, шелковая одежда перепачкана.

– Пойдем к тебе, – сказал малыш и снова потянул девочку за юбку. – Я хочу поиграть с юлой.

Адриенна сунула в карман пригоршню конфет, прежде чем покинуть покои бабушки. Комната Адриенны была меньше, чем у остальных детей, и это было еще одно изощренное унижение, которому ее подверг отец. Все здесь было выдержано в розовых и белых тонах, и обстановку Адриенна выбирала сама. В одном углу стояли полки с игрушками, многие из которых были присланы из Америки женщиной по имени Селеста, лучшей подругой матери.

Юлу Адриенне прислали много лет назад. Это простая, яркая игрушка стала любимым развлечением Фахида.

– Дай юлу, – потребовал мальчик.

– Сейчас дам. Я теперь не убираю ее на полку, чтобы ты больше не падал.

Когда королю стало известно о том, что его единственный сын упал и набил себе шишку, Адриенну наказали, запретив неделю выходить из своей комнаты.

Девочка полезла под кровать за юлой, и в этот момент мальчик заметил спрятанный там стеклянный шар – подарок Фиби.

– Ой, что это? – Мальчик восторженно схватил игрушку липкими от шоколада руками. – Дай мне!

Девочка не хотела давать брату свое сокровище, но от Фахида не так-то легко было отделаться.

– Это волшебный шар, – сказала Адриенна и встряхнула его.

Мальчик выхватил шар из рук сестры и бросился вон из комнаты.

– Я покажу его маме.

– Нет, Фахид, нет!

Но мальчик уже бежал по коридору, затем свернул в подземный переход, соединявший женскую половину с покоями Абду. Путь туда для девочки был закрыт, и Адриенна остановилась в нерешительности. В этот момент малыш споткнулся, упал и заплакал. Девочка подбежала к братику и увидела, что над ним склонился Абду. Несмотря на то что освещение в тоннеле было тусклым, от Адриенны не могло укрыться, что в глазах отца вспыхнули злые огоньки.

– Что ты здесь делаешь?

– Я играла с Фахидом, он убежал от меня и упал.

– Плохо же ты присматриваешь за юным принцем. Адриенна ничего не ответила, зная, что отец и не ждет ответа.

– Мужчины не плачут, – сказал Абду с нежностью, поднял сына и заметил шар, который мальчик крепко сжимал в руке. – Где ты взял это?

Голос Абду прозвучал как удар плети. Он вырвал шар из рук Фахида, и мальчик захныкал.

– Хочешь опозорить наш дом?

Зная, что отец скор на расправу и рука его разит метко, Адриенна загородила собой малыша.

– Это я дала шар Фахиду.

Девочка уже готова была принять наказание, но его не последовало. Отец с холодным безразличием взглянул на нее, и это было хуже всего. Глаза Адриенны наполнились слезами, но, глядя прямо в лицо отца, она постаралась сдержать их. Он хотел заставить ее плакать, она это чувствовала. И если сухие глаза – единственный способ выразить непокорность, то она не заплачет.

– Так ты хочешь испортить моего сына? Даешь ему христианские символы под видом игрушек? От такой, как ты, надо было ожидать предательства.

Абду швырнул рождественский шар об стену, и тот раскололся. Испуганный Фахид прижался к ногам Адриенны.

– Ступай туда, где твое место, – к женщинам. С этой минуты я запрещаю тебе играть с Фахидом.

Он подхватил сына и повернулся, чтобы уйти. Фахид протягивал к сестре ручонки и горько плакал, но Абду был неумолим.

5

Испытанное унижение только укрепило дух Адриенны. Оно сделало ее молчаливой и гордой. Фиби была очень обеспокоена переменой, произошедшей с дочерью. Сама она уже примирилась со своей участью и жила только ради Адриенны. Ей казалось, что дочь довольна жизнью в Якире, что эта жизнь ей подходит. У нее были титул и положение – все это оставалось при ней, несмотря на то что король ее не любил. У нее были семья и подруги. К тому же жизнь в Якире начала постепенно меняться. Привлекаемые нефтью, сюда, как и вообще на Ближний Восток, с каждым годом прибывало все больше и больше людей. Фиби снова стала встречаться с репортерами и играть роль королевы. Хотя Абду с трудом переносил представителей западного мира, он нуждался в деньгах и прогрессивных технологиях. Со временем, надеялась Фиби, многое в Якире переменится, и женщины этой страны получат свободу. Она лелеяла эту надежду не столько ради себя самой, сколько ради Адриенны. Но вскоре поняла, что это наступит очень не скоро.

Адриенна оставалась тихой и послушной, но было ясно, что она несчастлива. Девочка играла с подругами, слушала сказки бабушки, но делала это как-то отрешенно. И Фиби стала еще отчаяннее, чем прежде, скучать по дому. Она мечтала показать девочке мир, свободный от суровых законов и ограничений Якира. Но, отдаваясь своим мечтам, она не верила в их осуществление. Поэтому по-прежнему находила прибежище там, где могла его найти, – в транквилизаторах и запрещенной в Якире выпивке.

Однажды Фиби вызвали на половину Абду, и это наполнило ее страхом. Муж и жена теперь почти не оставались наедине. На публике, если Абду того желал, они позировали перед кинокамерами, изображая романтическую пару. Сногсшибательная киноактриса и элегантный король.

Абду получил образование на Западе и мог, обедая с президентами и премьер-министрами, оставить у них о себе впечатление как о человеке просвещенном и открытом всему новому. Но его воспитали в Якире, и он впитал учение ислама. В юности Абду верил в возможность слияния с западным миром. Теперь же он видел в странах Запада угрозу, а в их образе жизни – вызов аллаху. И этому немало способствовала Фиби.

Он смотрел на нее, стоящую перед ним в черном платье, скрывавшем ее тело от шеи до щиколоток. Волосы ее были спрятаны под шарфом так, что ни одна огненная прядь не выбивалась из-под него. Кожа ее казалась бледной и увядшей, а глаза тусклыми. «И все это из-за того, что она принимает наркотики», – с отвращением подумал Абду. Он знал о ее пристрастии к таблеткам, но предпочитал делать вид, что его это не касается.

Абду постучал пальцем по краю своего письменного стола эбенового дерева, понимая, что каждая минута ожидания усиливает страх жены.

– Тебя пригласили в Париж принять участие в благотворительном бале.

– В Париж?

– Кажется, там прошел ретроспективный просмотр твоих фильмов. Возможно, люди хотят посмотреть на жену короля Якира – это их позабавит.

Фиби вскинула голову. Муж смотрел на нее с улыбкой, ожидая протеста и предвкушая удовольствие подавить малейшее проявление ее характера. Но женщина сказала спокойно:

– Было время, когда и королю Якира было приятно смотреть на Фиби Спринг.

Его улыбка померкла. Он с отвращением к самому себе вспоминал о своей влюбленности. Ему было стыдно, что когда-то он восхищался этой женщиной.

Фиби старалась выглядеть спокойной, говорить размеренным голосом:

– Ты разрешишь мне поехать в Париж?

– У меня там есть дела, и то, что ты будешь сопровождать меня, мне только на руку.

– Да, да, конечно. – Фиби понимала, что должна скрыть свою радость, но не могла удержать улыбку. – В Париже будет бал?

– Платье для тебя уже заказано. Ты наденешь «Солнце и Луну» и будешь вести себя как достойная жена короля. Но если ты дашь мне малейший повод для недовольства, я немедленно отправлю тебя назад.

– Я все прекрасно понимаю. – Одна только мысль о Париже придала ей сил. – Адриенна…

– О ней я уже позаботился, – перебил жену Абду.

Фиби почувствовала страх за дочь. Ей не следовало забывать, что, когда Абду дает что-нибудь одной рукой, то другой он что-нибудь отнимает.

– Что ты имеешь в виду?

– Это тебя не касается.

– Пожалуйста, скажи, – настаивала Фиби. – Ведь она мое единственное дитя. – Она опустила голову, но не смогла заставить свои пальцы успокоиться – они все время сжимались и разжимались.

Абду удобнее уселся на стуле за письменным столом, но Фиби сесть не предложил.

– Она поедет в Германию, в школу. Моя дочь должна получить хорошее образование.

– Нет! Боже мой, Абду, не отсылай ее так далеко от меня. – Забыв о гордости, Фиби обогнула стол и упала к его ногам. – Ты не можешь отобрать у меня дочь. Ты ведь безразличен к ней. Не все ли тебе равно, если девочка останется при мне?

Абду взял жену за запястья и оторвал ее руки от своей одежды, за которую она в отчаянии цеплялась.

– Адриенна принадлежит к царствующему дому Якира. То, что в се жилах течет и твоя кровь, – всего лишь еще одна причина, почему ее следует удалить от матери и хорошенько вышколить, прежде чем она обручится с Кадим-эль-Миша.

– Обручится?! – Охваченная безумным страхом, Фиби снова вцепилась в одежду мужа. – Она еще ребенок! Даже в Якире не выдают замуж детей.

– Адриенна выйдет замуж в день своего пятнадцатилетия. Мы уже договорились об этом. Тогда, возможно, девчонка будет наконец хоть чем-то мне полезна как жена моего союзника. – Абду снова оторвал от себя руки Фиби и заставил ее встать. – Будь благодарна за то, что я не отдаю ее в жены врагу.

Лицо Фиби было совсем близко от его лица, она дышала с трудом. На одну минуту женщину охватила столь слепящая ненависть, что ей захотелось задушить этого человека голыми руками, вцепиться в его лицо, увидеть, как потечет его кровь. Если бы это могло спасти Адриенну, она бы так и поступила. Но Фиби знала, что на мужа не подействовали бы ни сила, ни доводы. Она еще сохранила здравый смысл и способность хитрить.

– Прости меня, я погорячилась. – Глаза ее наполнились слезами, – Я слаба и эгоистична. Я думала только о том, что теряю своего ребенка, а не о том, какое благородство проявил ты, обеспечив ее будущее хорошим браком.

Фиби снова упала на колени, стараясь принять как можно более смиренную позу, потом отерла глаза, будто внезапно пришла в себя.

– Я глупая женщина, Абду, но не настолько глупа, чтобы не быть способной чувствовать благодарность. В Германии она научится быть хорошей женой. Надеюсь, ты будешь ею гордиться.

Муж сделал нетерпеливый знак, чтобы жена поднялась.

– Может быть, ты позволишь ей поехать с нами в Париж? – Фиби умоляюще посмотрела на него. – Адриенна принадлежит к царствующему дому, и ей пора приобретать опыт общения в свете. Пребывание в Европе и Америке помогло тебе лучше понять мир.

Первым побуждением Абду было отмести ее идею, но последние слова жены заронили в нем сомнение. Он считал, что время, проведенное им за границей, сделало его более мудрым правителем и истинным слугой аллаха.

– Я подумаю об этом. Фиби склонила голову:

– Благодарю тебя.

Сердце ее стучало как молот, когда она возвращалась в свою комнату. Ей хотелось выпить, проглотить одну из таблеток и забыться. Вместо этого она заставила себя лечь на кровать и спокойно все обдумать. Она зря потеряла столько лет, надеясь, что Абду снова станет тем человеком, каким был когда-то, и что их прежние отношения возобновятся.

Фиби была слабой, робкой, уступчивой и потому десять лет жизни провела в рабстве. Но она не хотела такой жизни для дочери. Ни за что на свете!. Она не допустит, чтобы Адриенна стала узницей в чьем-то гареме, чего бы ей это ни стоило!

И первой ступенью в осуществлении еще не вполне ей самой ясного плана станет поездка в Париж. Она возьмет с собой Адриенну, и назад они не вернутся.

– Когда я поеду в Париж, то накуплю много красивой одежды, – говорила Дюжа Адриенне, стараясь заставить себя не завидовать подруге. – Отец говорил, что мы будем обедать «У Максима»[7] и что у меня будет все, чего я ни пожелаю.

Адриенна обернулась. Она нервничала, и теперь ее ладони постоянно были влажными, но она не решалась вытереть их о платье.

– Я привезу тебе подарок.

Забыв о зависти, Дюжа улыбнулась:

– Только один?

– Зато особенный. – Она прижала руку к животу. – Меня почему-то тошнит…

– Если тебя будет тошнить, то ты никуда не поедешь. Возьми себя в руки!

Слуги уже понесли к машине вещи, поэтому Дюжа обняла Адриенну за плечи и повлекла из комнаты.

– Лия дуется. Ей тоже хочется поехать в Париж, но король берет с собой только тебя и твою мать. Лия должна быть довольна тем, что снова беременна. – Дюжа поцеловала Адриенну в щеку. – Я буду по тебе скучать.

– Мы скоро вернемся.

– Раньше ты никогда никуда не уезжала.

Весь гарем был возбужден известием о дальнем путешествии, хотя за границу отправлялись только двое. Фиби стояла, окутанная покрывалом, руки ее теребили шелк платья, лицо казалось бесстрастным. Она задыхалась от запаха благовоний и курений, обычных для гарема.

Если бог ей поможет, она больше никогда не увидит снова ни этих людей, ни этого места. Впервые она была благодарна мусульманскому обычаю, повелевавшему скрывать лицо под покрывалом – надо было следить только за выражением своих глаз.

Она ощутила укор совести, когда на прощание поцеловала своих сестер по заточению, свекровь и кузин по мужу. Ведь она почти десять лет прожила рядом с этими женщинами.

– Посади дочку у окна, – сказала Джидда Фиби, целуя и обнимая ее на прощание. – Когда самолет взлетит, она сможет увидеть сверху Якир. – Джидда улыбнулась, радуясь тому, что ее сын наконец-то проявил интерес к ребенку, которого она втайне любила больше всех. – Не ешь слишком много французских сливок, дитя мое.

Адриенна улыбнулась и поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать бабушку.

– Боюсь, что я растолстею. Когда вернусь, ты меня не узнаешь.

Джидда рассмеялась и добродушно похлопала Адриенну по щечке рукой, ногти на которой были щедро накрашены хной.

– Я тебя всегда узнаю. А теперь иди и возвращайся здоровой и невредимой.

Они вышли за пределы гарема, миновали сад и оказались за стенами, где их ожидала машина. Адриенна была слишком возбуждена, чтобы заметить, что ее мать необычно молчалива. Она задавала матери вопрос за вопросом, но та была задумчива и отвечала коротко.

К тому времени, когда они добрались до аэропорта, Адриенна чувствовала, что заболеет от возбуждения, а Фиби было не по себе от страха.

Воздух был наполнен ревом моторов, какофонией разноязычных голосов; этот гул то усиливался, то ослабевал.

– Как здесь много иностранцев! – бормотала Адриенна, пробираясь сквозь толпу вслед за своими телохранителями, старавшимися расчистить для них дорогу. – Зачем они сюда приезжают?

– Деньги, – коротко отозвалась Фиби, украдкой бросая взгляды то направо, то налево. Было жарко, так жарко, что она опасалась потерять сознание, но руки у нее были холодными как лед. – Поторопимся.

Взяв Адриенну за руку, она потащила дочь сквозь толпу туда, где поблескивал на солнце новый личный самолет Абду, недавно приобретенный на нефтяные деньги. У Адриенны пересохло во рту.

– Он такой маленький.

– Не беспокойся, я с тобой.

Внутри, в кабине, было роскошно, несмотря на тесноту. Сиденья были обиты дорогой тканью, красный как кровь ковер покрывал пол. Крошечные светильники, прикрепленные возле каждого сиденья, были в хрустальных абажурах. Кондиционированный воздух благоухал сандаловым деревом – это был любимый аромат короля. Слуги, молчаливо кланяясь, ожидали, когда можно будет подавать еду и питье.

Абду был уже на борту и сидел со своим секретарем, склонившись над кипой бумаг. Свой национальный костюм он сменил на деловой, сшитый в Лондоне на заказ, но на голове его красовался восточный головной убор. Пока жена и дочь усаживались, он ни разу не бросил взгляд в их сторону. Абду небрежно подал знак одному из своих людей. Через несколько минут моторы заработали. Когда нос самолета оторвался от земли, сердце Адриенны екнуло.

– Мама, я боюсь!

– Скоро мы окажемся над облаками. – Фиби старалась говорить тихо и была рада, что Абду не обращал на них внимания. – Мы летим, как птицы, Эдди. Смотри! – Она прижалась к щеке дочери. – Смотри, Якир остается далеко внизу и позади.

Адриенну мутило, но она постаралась взять себя в руки, потому что боялась отца. Она с решимостью стиснула зубы и стала наблюдать в иллюминатор. Фиби склонилась над дочерью и что-то тихо говорила ей, пока та не уснула. Адриенна мирно спала, положив голову на плечо матери, а Фиби смотрела вниз на синие воды Средиземного моря и молилась.

Когда они прибыли в Париж и выходили из здания аэропорта, Адриенна с жадностью оглядывалась по сторонам. Она всегда считала, что рассказы ее матери о чужеземных странах всего лишь сказки. Она любила слушать эти рассказы, но продолжала считать их не более чем вымыслом. Но теперь девочка попала в тот мир, который до сих пор существовал только в ее воображении.

Здесь даже ее мать казалась другой в элегантном костюме под цвет глаз, со свободно распущенными волосами. Но самое удивительное, что она сказала несколько слов мужчине, когда они проходили через таможню. Адриенна опасливо взглянула на отца, ожидая, что тот сделает замечание матери, но он промолчал.

В этой стране женщины ходили иногда одни, иногда рука об руку с мужчинами. Некоторые из них носили юбки, другие – довольно узкие брюки. Во всяком случае, ноги они не прятали. Некоторые молодые люди целовались и обнимались, не обращая ни малейшего внимания на окружающих.

Когда семья Адриенны покидала аэропорт, солнце уже садилось. Девочка ожидала, что сейчас услышит призыв муэдзина к молитве, но ничего подобного не случилось. Здесь было шумно, все суетились, и тем не менее все происходило быстрее и более организованно, чем в аэропорту Якира. Мужчины и женщины вместе садились в такси. Без малейшего смущения и не делая из этого тайны. Фиби пришлось почти силой втащить дочь в лимузин, так как та, вытягивая шейку, все время смотрела по сторонам.

Какое счастье увидеть первый раз в жизни Париж во время заката солнца! Когда бы потом Адриенна ни вспоминала этот город, он представлялся ей таким, каким она его увидела в первый раз. Наступали сумерки, и Париж как бы оказался в плену между днем и ночью.

Их большая машина промчалась мимо бульвара и стремительно ворвалась в самое сердце города. Но голова Адриенны кружилась, дыхание прерывалось не от скорости. Она подумала, что в таком месте должна играть музыка, но не решилась попросить разрешения опустить стекло. Музыка возникла в ее мозгу и звучала там все время, пока они ехали по берегу Сены. Вдоль реки гуляли пары: длинные волосы и пышные юбки женщин развевались на ветру, пахнущем водой и цветами. Это был запах Парижа. Адриенна видела уличное кафе, где люди сидели за столиками и пили из стаканов, отливавших красным и золотым, как солнечный свет.

Если бы Адриенне сказали, что самолет доставил их на другую планету и в другую эпоху, она бы этому охотно поверила.

Когда машина остановилась у подъезда отеля, Адриенна подождала, пока выйдет отец.

– Хотите сегодня осмотреть город?

– Лучше завтра, – ответила Фиби и стиснула руку дочери так крепко, что девочка вздрогнула.

Вместе со слугами, телохранителями и секретарями они заняли целый этаж отеля «Крийон». Фиби с дочерью проводили в отведенные им апартаменты и оставили одних.

– Не можем ли мы пойти поужинать в место, которое называется «У Максима»? – спросила девочка, вспомнив разговор с подругой.

– Не сегодня, дорогая.

Фиби посмотрела в замочную скважину, страж был уже на месте, стоял за дверью. Даже в Париже гарем оставался гаремом. Когда Фиби обернулась и взглянула на дочь, лицо ее было бледным, но она улыбалась и старалась изо всех сил, чтобы голос ее звучал беззаботно.

– Нам пришлют на ужин все, что пожелаешь, – сказала мать.

– Вижу, что здесь мы будем жить по законам Якира, – вздохнула девочка и оглядела комнату, обставленную изящной мебелью. Она была такой же роскошной, как и помещения в гареме. Но в отличие от их гарема в этой комнате имелись окна. Их можно было открыть, но Адриенна не решилась это сделать. Она просто приблизилась к окну – перед ней лежал вечерний Париж. Подмигивали огоньки, придавая городу праздничный вид. Она была в Париже, но ей не разрешали стать его частью. Это можно было сравнить только с одним: как если бы ей дали самую прекрасную драгоценность в мире и разрешили полюбоваться ею всего несколько минут, а потом отняли и заперли в подвале.

Как и ее дочь, Фиби влекли окно, огоньки, шумная жизнь большого города. И ее тоска по всему этому стала еще сильнее, потому что когда-то она была свободной.

– Завтра будет самый волнующий день в твоей жизни. – Мать прижала к себе Адриенну и поцеловала ее. – Ты ведь мне веришь, да?

– Да, мама.

– Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо, клянусь. – Мать прижала к себе дочь, потом внезапно выпустила ее. – А теперь можешь наслаждаться видом из окна. Я вернусь через несколько минут.

– Куда ты?

– Всего лишь в другую комнату, не бойся.

Фиби улыбнулась, надеясь подбодрить не только дочь, но и себя.

– Посмотри в окно, малышка. В это время суток Париж прекрасен.

Фиби закрыла дверь, отделявшую гостиную от ее спальни. Пользоваться гостиничным телефоном было рискованно. Она уже много дней обдумывала, как ей поступить и что сделать, чтобы все, что она задумала, смогло осуществиться. С того момента, как Абду объявил о путешествии, она не прикасалась ни к пилюлям, ни к виски. Голова ее была ясной, как никогда еще за все эти годы. Настолько ясной, что она чувствовала себя несколько странно. Звонить было опасно, но Фиби не могла придумать ничего другого и решила воспользоваться телефоном. Она надеялась только на то, что Абду не заподозрит в предательстве женщину, которая покорно терпела все унижения столько лет.

Фиби сняла трубку. Она ощущала ее в своей руке как чужеродное тело, как нечто, принадлежащее к другой эпохе, и была готова посмеяться над собой. Она была взрослой женщиной, жила в двадцатом веке, и все же прошло чуть ли не десять лет с тех пор, как она прикасалась к телефонному аппарату. Ее пальцы дрожали, когда она набирала номер.

– Вы говорите по-английски? – спросила Фиби французскую телефонистку.

– Да, мадам. Чем могу служить?

«Бог все-таки есть», – подумала Фиби и почувствовала себя немного увереннее.

– Мне нужно отправить телеграмму. Срочную. В Соединенные Штаты, в Нью-Йорк.

Адриенна стояла у окна, прижав руки к стеклу, будто могла одной только силой воли расплавить его и стать частью мира, простиравшегося снаружи, частью жизни, струившейся мимо. Девочка чувствовала – с матерью творится что-то неладное. В глубине души она опасалась, что Фиби больна и их скоро отправят обратно, и она никогда больше не увидит такого места, как Париж, не увидит женщин с обнаженными ногами и накрашенными лицами, высоких домов с сотнями огней. Адриенна подозревала, что отец ее будет доволен, если она увидит этот мир, но не соприкоснется с его жизнью, почувствует ее аромат, но не узнает вкуса. Для него это будет еще одним способом наказать ее за то, что она не оправдала его ожиданий.

Абду был легок на помине. Не успела она о нем подумать, как он появился в их апартаментах. Адриенна обернулась. Она была мала ростом и миниатюрна, как кукла. В ее внешности уже проступали черты восточной мрачной красоты. Но Абду увидел только тоненькую девочку с большими глазами и упрямо сжатым ртом. Как всегда, взгляд его, обращенный на дочь, стал ледяным.

– Где твоя мать?

– Она в спальне.

Когда Абду шагнул к двери, Адриенна спросила:

– Можем мы куда-нибудь пойти сегодня вечером?

– Вы останетесь здесь, – резко ответил он.

Девочка была еще слишком юной, но продолжала упорствовать тогда, когда другие давно бы уже сдались.

– Еще не поздно. Солнце ведь еще не село. Бабушка говорила мне, что вечером в Париже кипит жизнь и многое можно увидеть.

Очень редко она осмеливалась заговаривать с отцом, но еще реже он снисходил до того, чтобы ее выслушать.

– Ты останешься в гостинице, – повторил Абду, останавливаясь перед дверью спальни. – Учтите, вы здесь только потому, что я разрешил.

– Почему ты это сделал?

Девчонка имела наглость спрашивать, и он прищурил глаза.

– Почему, тебя не касается. Но будь спокойна, если будешь напоминать мне о своем присутствии слишком часто, я избавлюсь от тебя.

– Я кровь от крови твоей, плоть от плоти, – тихо сказала Адриенна. – Почему ты меня ненавидишь?

– Ты еще и плоть от ее плоти.

Абду повернулся, чтобы открыть дверь, и в этот момент из спальни появилась Фиби. На ее щеках горел яркий румянец, глаза возбужденно блестели – она была похожа на лань, почуявшую опасность.

– Абду, ты хотел меня видеть? Мне надо было принять ванну с дороги.

Муж заметил нервозность жены. Ощутил запах страха. Ему было приятно, что она не чувствует себя в безопасности, даже находясь в другом государстве.

– Завтра я буду давать интервью. Мы позавтракаем здесь, в отеле, в девять часов утра в обществе репортера. Оденься соответственно случаю и приодень дочь.

Фиби бросила взгляд на Адриенну.

– Хорошо. А потом мне хотелось бы пройтись по магазинам, может быть, сводить Адриенну в музей.

– Между десятью утра и четырьмя дня ты вольна заниматься чем хочешь. А потом ты будешь мне нужна.

– Спасибо тебе. Особенно за возможность посмотреть Париж.

– Следи, чтобы девочка не распускала язык, иначе она увидит Париж только из окна.

Когда он ушел, Фиби вздохнула с облегчением.

– Эдди, пожалуйста, не серди его.

– Чтобы его рассердить, достаточно уже того, что я существую.

Увидев слезы на глазах дочери, Фиби нежно обняла ее.

– Ты еще слишком молода, – сказала она, качая девочку на коленях, – а уже так много пережила. Обещаю вознаградить тебя за все это.

Фиби посмотрела куда-то поверх головы Адриенны, и глаза ее приобрели жесткое выражение.

– Клянусь, я сделаю все, чтобы ты забыла свое горе.

Адриенна никогда еще не ела в обществе отца. Боль, которую он причинил ей накануне, быстро развеялась, и она с жизнерадостностью, свойственной ее возрасту, принялась мечтать о том, как проведет свой первый день в Париже.

Девочка была несколько разочарована, что им принесли завтрак в номер, но ничего не сказала. Ей нравились ее новое синее платье и пальто, поэтому жаловаться не приходилось. Вскоре появилась женщина-репортер, и их парижская неделя началась.

– Я очень рада этому интервью, ваше величество, – проговорила журналистка, уже очарованная Абду, и села за стол с ними вместе.

Адриенна сложила руки на коленях и пыталась не пялить глаза на нее.

У журналистки были длинные прямые волосы цвета спелого персика, а ногти на руках красные, как и губы. Платье того же цвета плотно облегало ее стройную фигуру. Когда женщина села, юбка высоко задралась на бедрах. Говорила она по-английски с сильным французским акцентом, раскатисто произнося «р». Адриенне женщина показалась столь же экзотичной, как какая-нибудь птица из джунглей, и столь же притягательной.

– Для нас это особенное удовольствие, мадемуазель Грандо.

Абду сделал знак, чтобы подавали кофе. Слуга тотчас же подскочил к столу.

– Надеюсь, вы приятно проводите время в Париже.

– Я всегда рад быть в этом прекрасном городе.

Абду улыбнулся такой улыбкой, какой Адриенна никогда не видела на его устах. Он показался ей доступным и обаятельным человеком. Однако на свою дочь он взглянул так, как будто она была пустым местом.

– Моя жена и я с нетерпением ждем сегодняшний бал.

– А парижское общество ждет не дождется возможности приветствовать вас и вашу очаровательную жену. – Мадемуазель Грандо повернулась к Фиби: – Почитатели вашего таланта очень взволнованы. Они считают, что вы покинули их ради любви.

Фиби улыбнулась, но кофе, который она пила, вдруг показался ей горьким и обжег горло. Сейчас она отдала бы все свои драгоценности за глоток виски.

– Все, кто был когда-нибудь влюблен, поймут меня, – через силу улыбнулась Фиби.

– Смею ли я спросить вас, не жалеете ли вы о том, что распростились с такой блестящей карьерой в кино?

Фиби посмотрела на Адриенну, и в глазах ее появилась нежность:

– Разве можно испытывать разочарование, когда во многом я стала гораздо счастливее, чем была.

– Это похоже на сказку. Красивую женщину похищает шейх из пустыни и увозит в таинственную экзотическую страну. – Мадемуазель Грандо повернулась к Абду: – Видно, Запад для вас имеет особое значение, раз вы влюбились в американку и женились на ней. Правда ли, ваше величество, что у вас есть еще одна жена?

Абду поднял хрустальный бокал с соком. Его лицо выражало вежливый интерес, и казалось, что вопрос насмешил его, но пальцы его крепко сжимали бокал. Ему было тошно оттого, что задавала вопросы женщина – он презирал ее.

– Моя религия позволяет мужчине иметь четырех жен, если он может обеспечить им достойное содержание.

– И в Соединенных Штатах, и в Европе женщины борются за равные права с мужчинами, и это движение с каждым годом набирает силу. Не считаете ли вы, что в Якире возникнут проблемы из-за несоответствия культуры и веры между теми, кто приезжает в вашу страну, и местными жителями?

– Да, мы другие, мадемуазель. У нас иная одежда, иные законы и обычаи. Люди Якира были потрясены, узнав, что западная женщина может вступать в интимные отношения до брака. Тем не менее эти различия, я уверен, не повредят деловым связям между нашими народами.

Однако мадемуазель Грандо пришла сюда не столько для того, чтобы говорить о политике и нефти. Ее читатели хотели знать, красива ли еще Фиби Спринг и сохранил ли ее брак романтический ореол. Она откусила кусочек блинчика и улыбнулась Адриенне. Девочка была потрясающе красивой – она унаследовала огромные черные глаза отца и полные, скульптурной лепки губы матери. Хотя цвет кожи, волос и глаз свидетельствовал о наличии бедуинских предков, на ее внешности лежал отпечаток красоты Фиби Спринг. У девочки был тонкий овал лица, точеный профиль, ясные глаза, в ней чувствовалась какая-то уязвимость.

– Принцесса Адриенна, ваша мать одна из самых красивых женщин, когда-либо появлявшихся на экране. Как вы к этому относитесь?

Девочка заколебалась, но под жестким взглядом отца выпрямилась и взяла себя в руки.

– Я горжусь ею. Я счастлива, что моя мама самая красивая женщина на свете.

Мадемуазель Грандо рассмеялась и обратилась к Фиби:

– А есть ли надежда, что вы когда-нибудь сниметесь в новом фильме?

Фиби сделала еще глоток кофе и мысленно взмолилась, чтобы ее желудок не воспротивился и принял его.

– Для меня главное – семья. – Она дотронулась под столом до руки Адриенны и продолжила: – Конечно, я в восторге оттого, что в Париже смогу повидаться со старыми друзьями. Но, как вы сказали, мой выбор сделан в пользу любви. И он окончателен. – Глаза Фиби на мгновение встретились с глазами Абду. – Если речь идет о любви, женщина способна на все.

– Должно быть, то, что Голливуд потерял, Якир приобрел, – заметила журналистка. – Говорят, что сегодня вечером на вас будет «Солнце и Луна». Кажется, это ожерелье считается одним из величайших сокровищ на свете. Как и все подобные драгоценности, «Солнце и Луна» окутано легендами, тайнами и романтикой, и людям, конечно, не терпится увидеть это фантастическое ожерелье. Вы его наденете?

– «Солнце и Луна» было подарено мне мужем в честь нашего бракосочетания. В Якире считают, что цена ожерелья соответствует тому, как оценивает мужчина свою будущую жену. Это нечто вроде приданого наоборот. Если не считать моего главного сокровища – дочери Адриенны, это самое ценное, что мне подарил супруг. Я горжусь, что ношу это ожерелье.

Фиби снова посмотрела на Абду, и на этот раз в ее взгляде промелькнуло нечто, похожее на вызов.

– Сегодня вечером не будет женщины, которая не мучилась бы завистью к вам, ваша светлость.

Фиби улыбнулась, все еще продолжая сжимать под столом руку Адриенны.

– Я могу только сказать, что мечтаю побывать на балу. Уверена, это будет восхитительный вечер.

Снова глаза Фиби встретились с глазами мужа, и она поняла, что он доволен ею.

Когда они вышли из отеля, как и предвидела Фиби, их сопровождали двое телохранителей и шофер. Она испытывала эйфорию, оттого что одержала первую победу. Фиби задержалась у конторки администратора и попросила свой паспорт, в который была вписана Адриенна. Стражи в этот момент болтали и, по-видимому, решили, что она спрашивает, какие услуги можно получить в отеле, не заметив, как клерк вернулся из задней комнаты и передал ей документ в кожаном переплете. Фиби была готова разрыдаться от счастья… и впервые за долгие годы почувствовала, что может гордиться собой. Она с трудом взяла себя в руки, чтобы не выдать своего торжества. Фиби еще не выработала какого-то определенного плана, у нее была только непреклонная решимость покончить с опостылевшей жизнью.

Сидя рядом с матерью в лимузине, Адриенна ерзала от возбуждения. У них было несколько часов свободного времени, прежде чем им предстояло вернуться в отель. Девочке не терпелось подняться на самый верх Эйфелевой башни, посидеть в кафе, а потом бродить, бродить по Парижу, впитывая музыку большого города, которая опять звучала в ее мозгу.

– Нам надо пройтись по магазинам, – сказала Фиби, – и кое-что купить. – Во рту у нее пересохло от волнения. – Здесь самые замечательные в мире магазины. Обещай, Эдди, что ты не отойдешь от меня ни на шаг, а то потеряешься.

Адриенна чувствовала, что ее нервы на взводе. Когда мать говорила с ней таким образом – очень быстро, нагромождая одно слово на другое, – а потом неизменно впадала в депрессию, затихала, погружаясь в себя, и, казалось, отгораживалась от мира, становилась совершенно безучастной ко всему и всем, Адриенна приходила в ужас. Напуганная мыслью о том, что, как она знала по опыту, должно непременно случиться, Адриенна продолжала болтать, со страхом глядя на Фиби, в то время как они, сопровождаемые телохранителями, бродили по самым дорогим магазинам. Салоны, в которые они входили, сверкали позолоченными столиками и яркой бархатной обивкой стульев. В каждый такой салон их приглашали с почтительностью, которой Адриенна никогда не встречала в своей стране. Вокруг нее хлопотали женщины с ухоженными лицами, подавая лимонад или чай и крошечное сладкое печенье, в то время как хрупкие длинноногие манекенщицы скользили мимо них в туалетах, сшитых по последней моде.

Фиби с отсутствующим взглядом заказала дюжину платьев для коктейля с узкими бретельками, украшенных бисером, и строгих костюмов из шелка и полотна. Если бы ее план удался, ей никогда не пришлось бы носить ни одного из этих нарядов, столь безоглядно ею купленных. Женщине казалось, что в этом была некая справедливость, хотя и очень маленькая, но невыразимо сладкая месть, так как Абду придется заплатить за все эти платья. Фиби переходила из магазина в магазин, нагружая своих молчаливых телохранителей коробками и пакетами.

– До ленча еще успеем сходить в Лувр, – сказала Фиби дочери, когда они снова сели в лимузин. Она взглянула на свои часики, потом откинулась на подушки и закрыла глаза.

– А в кафе зайдем?

– Посмотрим. – Фиби взяла Адриенну за руку. – Хочу, чтобы ты была счастлива, дорогая. Только это имеет значение.

– Мне нравится быть здесь с тобой. – Несмотря на то что они пили чай с печеньем в салонах кутюрье, Адриенна уже проголодалась, но ей не хотелось в этом признаваться. – Здесь так много можно увидеть. Когда ты мне рассказывала о местах вроде этого, я думала, что ты все это сочинила. Но действительность лучше всякой сказки.

Фиби ничего не ответила. Они ехали вдоль реки по самому романтичному городу на свете. Фиби опустила боковое стекло и вдохнула воздух полной грудью.

– Эдди, ты чувствуешь этот запах?

Смеясь, Адриенна прижалась к матери еще теснее. Ветерок овевал ее лицо.

– Это запах воды?

– Это запах свободы, – пробормотала Фиби. – Хочу, чтобы ты запомнила эту минуту на всю жизнь.

Когда машина остановилась, Фиби легко поднялась с сиденья и двинулась вперед медленной царственной походкой, не удостоив телохранителей ни единым взглядом. Она вошла в здание Лувра, держа дочь за руку. Внутри была масса народа – студенты, туристы, влюбленные. Адриенна находила их такими же притягательными, как произведения искусства, на которые ей указывала мать. Когда они шли по залам, голоса посетителей отдавались эхом от высоких потолков – они слышали слова, произносимые на тысячу ладов, в которых можно было различить всевозможные акценты. Адриенна увидела мужчину с длинными, как у женщины, волосами, в джинсах, порванных на коленях, с потрепанным рюкзаком за плечами.

Поймав взгляд девочки, мужчина улыбнулся и подмигнул ей, а потом поднял вверх два пальца, сложив их в форме буквы V. Смущенная, Адриенна уставилась на свои башмаки.

– Как все здесь изменилось! Кажется, что я попала в другой мир.

Издав звук, подозрительно похожий на рыдание, Фиби наклонилась и обняла дочь.

– Теперь делай все, что я скажу, – шепнула она Адриенне. – Не задавай никаких вопросов. Крепко держись за меня.

Прежде чем Адриенна успела кивнуть в знак согласия, Фиби увлекла ее за собой в группу студентов. Быстро продвигаясь вперед, работая, когда надо, локтями, она выбралась из толпы и бросилась бежать по длинному коридору.

За ее спиной раздались крики. Потерявшие бдительность телохранители поняли, что их провели. Фиби подхватила Адриенну и помчалась, минуя один марш лестницы за другим. Ей нужна была дверь, любая дверь, ведущая на улицу. Если бы ей удалось найти такую дверь, выбраться на улицу и раздобыть такси, то ее план имел бы шанс на успех. Коридор змеился, меняя направление, а она мчалась по нему, расталкивая посетителей и сотрудников музея. Ей надо было оторваться от погони.

Фиби мчалась мимо сокровищ мирового искусства. Люди удивленно таращили на них глаза. Волосы Фиби выбились из тщательно сделанной прически, разметались и рыжим каскадом падали на плечи. Наконец она увидела дверь и, спотыкаясь, бросилась к ней. Сердце ее готово было разорваться, когда она выбралась из здания и устремилась вперед по улице.

Фиби снова ощутила запах реки и свободы. Наконец она остановилась, чтобы передохнуть, – красивая, до смерти перепуганная женщина, прижимающая к себе ребенка. Ей достаточно было поднять руку, и у обочины затормозило такси.

– Аэропорт Орли, – с трудом вымолвила она, оглядываясь назад и заталкивая Адриенну в машину. – Пожалуйста, поторопитесь.

– Да, мадам. – Шофер сдвинул набок свою шапочку и нажал на акселератор.

– В чем дело, мама? Почему мы убежали из музея? Куда мы едем?

Фиби закрыла лицо руками. Она сожгла за собой все мосты.

– Доверься мне, Эдди. Пока я не могу тебе ничего объяснить.

Когда тело Фиби начало сотрясаться от дрожи, Адриенна приникла к матери. Так, тесно прижавшись друг к другу, они выехали из Парижа.

Когда девочка услышала рев самолетов, губы се задрожали:

– Мы возвращаемся в Якир?

Фиби порылась в кошельке и, не найдя мелких денег, заплатила шоферу двойную сумму за проезд. Она все еще ощущала отвратительный металлический привкус страха во рту. Теперь, если муж поймает ее, ей конец. Сначала убьет ее, а потом всю жизнь будет мстить Адриенне.

– Мы никогда больше не вернемся в Якир. Я увезу тебя в Америку, в Нью-Йорк. Поверь мне, Эдди, это все потому, что я люблю тебя. А теперь давай поторопимся.

Они вбежали в здание аэропорта. На минуту Фиби оторопела от сутолоки и шума. Она уже много лет нигде не бывала, никуда не ездила одна. Даже до своего брака Фиби путешествовала, окруженная агентами, секретарями, костюмерами. Ее охватила паника, и опомнилась она только тогда, когда почувствовала, как маленькие пальцы Адриенны сжимают ее руку.

Фиби заранее попросила Селесту заказать билеты, и они должны были ожидать их на конторке «Пан-Америкэн». Торопясь к терминалу, Фиби молила бога, чтобы Селеста выполнила ее просьбу. У конторки она вытащила паспорт из сумочки и с самой обворожительной из своих улыбок протянула его клерку.

– Добрый день. Для меня должны быть оставлены два оплаченных билета в Нью-Йорк.

Ее улыбка так ослепила клерка, что он заморгал глазами.

– Да, мадам.

Потрясенный встречей со знаменитой киноактрисой, молодой человек пробормотал:

– Я видел ваши картины, мадам. Они восхитительны.

– Благодарю вас. – Фиби почувствовала прилив отваги. Значит, ее не забыли. – Билеты в порядке?

– Прошу прощения? О, да, да.

Он поставил печать и что-то нацарапал на бумажке.

– Здесь написан номер вашего рейса. У вас еще есть сорок пять минут.

Ладони Фиби были липкими от пота, когда она протянула руку за билетами и опустила их в сумочку.

– Благодарю вас.

– Пожалуйста, подождите, – остановил ее клерк.

Она замерла на месте, вцепившись в руку Адриенны, и чуть было не бросилась бежать.

– Не дадите ли мне автограф?

Фиби прикрыла пальцами глаза, надавила на них и позволила себе рассмеяться коротким смешком.

– Конечно, с удовольствием. Как ваше имя?

– Меня зовут Анри, мадам. – Он протянул ей листок бумаги. – Я никогда вас не забуду.

Фиби расписалась, как всегда прежде, своим размашистым почерком с росчерками.

– Поверьте мне, Анри, я тоже никогда вас не забуду. – Она вернула ему бумажку с автографом и улыбнулась. – Пошли, Адриенна. Нам надо успеть на самолет. Благослови, боже, Селесту, – сказала она, когда они уже двинулись к проходу. – Она встретит нас в Нью-Йорке, Эдди. Она мой самый близкий друг.

– Как Дюжа?

– Да, как Дюжа для тебя. Она нам поможет.

Терминал больше не интересовал Адриенну. Она испугалась, потому что лицо матери было совершенно белым, а руки дрожали.

– Отец рассердится.

– Он не обидит тебя.

Фиби снова остановилась и положила руки на плечи дочери.

– Обещаю: что бы мне ни пришлось для этого сделать, тебе он не причинит вреда.

Потом, ощутив, что все напряжение последних дней и ночей отпустило ее, прижав руку к взбунтовавшемуся желудку, Фиби с дочкой бросилась в дамскую комнату. Там ее настиг сильным приступ рвоты.

– Мама, пожалуйста! – Адриенна в ужасе прижалась к матери, согнувшейся над унитазом. – Нам надо вернуться до того, как он узнает о нашем побеге. Скажем, что заблудились, потеряли друг друга. Он только немножко рассердится. Я скажу, что виновата я, что все случилось из-за меня.

– Не могу. – Фиби прислонилась к умывальнику, пережидая, пока приступ тошноты пройдет. – Нам нельзя к нему возвращаться. Он хочет разлучить нас, детка. Собирается послать тебя учиться в Германию.

Трясущимися руками Фиби достала носовой платок и отерла им свое влажное лицо.

– Я не дам ему разлучить нас и выдать тебя замуж за такого же человека, как он сам. Я не хочу, чтобы у тебя была такая же жизнь, как у меня в Якире. Я не выдержу. Это убьет меня.

Адриенна помогла матери подняться на ноги, они вышли из узкой, тесной кабинки и попали в новую жизнь.

Фиби была все еще очень бледна, когда они поднялись в самолет, застегнули пристяжные ремни и услышали рев моторов.

Потом она немного успокоилась, сердце ее перестало биться как бешеное. Но в голове у нее по-прежнему гудело, кислый вкус во рту не проходил, и Фиби прикрыла глаза.

– Мадам, могу я предложить вам и мадемуазель что-нибудь выпить после взлета?

– Да, – ответила Фиби, не открывая глаз. – Принесите девочке что-нибудь холодное и сладкое.

– А вам?

– Скотч, – сказала она невыразительным голосом, – двойной.

6

Селеста Майклз любила хорошую драму. Еще девочкой она решила стать актрисой, и не просто актрисой, а звездой. Она упросила родителей разрешить ей брать уроки драматического искусства. Она канючила, просила и дулась на них, пока они не капитулировали, считая, что это очередной этап развития ребенка и что со временем ее увлечение пройдет. Они продолжали пребывать в подобном заблуждении, даже когда возили Селесту на прослушивание, репетиции и спектакли в общественный театр. Эндрю Майклз, бухгалтер, смотрел на жизнь как на балансовую ведомость, включающую статьи доходов и расходов. Нэнси Майклз была хорошей домохозяйкой. Она получала удовольствие от приготовления затейливых десертов, предназначенных для благотворительных собраний прихожан ее церкви. Родители Селесты считали, даже когда театр начал диктовать им условия жизни, что их дочь со временем утратит свою страсть к гриму и аплодисментам.

В пятнадцать лет Селеста решила, что должна стать блондинкой, и перекрасила дарованные ей природой каштановые волосы в золотистый цвет, который стал теперь ее фирменным знаком – светлые волосы окружали ее головку сиянием. Увидев ее крашеные волосы, мать Селесты потеряла дар речи, а отец прочел ей нотацию. Однако Селеста осталась блондинкой. И добилась роли Мэрион в школьной постановке «Музыканта». Однажды Нэнси пожаловалась Эндрю, что ей было бы легче, если бы Селеста увлекалась мальчиками и тряпками, а не Шекспиром и Теннесси Уильямсом.

В тот самый день, когда Селеста получила свидетельство об окончании средней школы, она покинула свой уютный дом в пригороде одного из городков в штате Нью-Джерси, где провела детство, и отправилась на Манхэттен. Родители проводили дочь на поезд со смешанным чувством облегчения и тревоги.

Девушка ездила на прослушивания, продавала гамбургеры, для того чтобы собрать достаточно денег для оплаты своих уроков и квартиры на четвертом этаже без лифта. В двадцать лет Селеста вышла замуж – это были отношения, начавшиеся внезапно, как удар грома, а закончившиеся спустя год слезами и скандалами. К тому времени Селеста уже перестала оглядываться назад, на прошлое.

Десятью годами позже она стала уже признанной королевой театра, владеющей тремя премиями «Тони»[8]. Она приобрела пентхауз в небоскребе на Сентрал-Парк-Уэст. На серебряную свадьбу она подарила родителям «Линкольн», а они продолжали надеяться на то, что их дочь вернется в Нью-Джерси, когда одержимость лицедейством покинет ее, и осядет там, выйдя замуж за какого-нибудь славного прихожанина методистской церкви.

И вот теперь, нетерпеливо вышагивая в зале ожидания аэропорта, Селеста радовалась тому, что была актрисой театра, а не кино. Ее почти никто не узнавал, не просил дать автограф. Если люди и обращали на нее внимание, то видели в ней только привлекательную блондинку среднего роста, а не звезду театральных подмостков.

«Прилетит ли Фиби?» – подумала она, снова взглянув на свои часики. Узнает ли она подругу, ведь прошло уже около десяти лет. Когда Фиби Спринг впервые приехала в Нью-Йорк, чтобы принять участие в натурных съемках своего первого фильма, они быстро стали близкими подругами. Селеста только что разошлась с мужем, и сердечные раны ее еще не зажили. Фиби была для нее как глоток свежего воздуха – такой она была забавной и очаровательной. Когда могли, они отправлялись вместе в путешествия, а когда это не удавалось, подолгу болтали по телефону, и у них накапливались горы счетов за междугородные переговоры.

Никто так не волновался, как Селеста, когда Фиби выдвинули на соискание премии «Оскар». И никто не был так счастлив, как Фиби, когда Селеста получила свою первую театральную премию «Тони».

Во многих отношениях они были прямой противоположностью друг другу: напористая и выносливая Селеста и податливая, доверчивая Фиби. Не сознавая этого, они дополняли и уравновешивали друг друга, а дружбу свою берегли как зеницу ока.

Потом Фиби вышла замуж и улетела в свое королевство – оазис в пустыне. Через год они уже писали друг другу от случая к случаю, а потом их переписка совсем сошла на нет.

Для Селесты это было ударом. То, что Фиби постепенно оборвала их дружескую связь, больно уязвило Селесту. Но она никому об этом не говорила и старалась относиться к такому повороту событий философски. Жизнь ее была богата событиями и протекала по плану, разработанному еще с детских лет. Но все же в сердце поселилась печаль. Все эти годы Селеста не переставала посылать подарки Адриенне, которую считала своей крестницей, и ее забавляли странные официальные благодарственные письма, которые присылала ей малышка. Ни разу не видя девочку, она всей душой привязалась к ней. Отчасти потому, что состояла в браке только с театром, а такая любовная связь, как известно, не дает потомства. А отчасти потому, что Адриенна была дочерью Фиби.

Прежде чем выудить из хозяйственной сумки рыжеволосую фарфоровую куклу, Селеста погасила сигарету. Куколка была в синем бархатном платье с белой отделкой. Селеста выбрала ее, поскольку сочла, что маленькой девочке будет приятно иметь куклу с таким же цветом волос, как у ее матери.

Но она и понятия не имела, что надо сказать своей давней подруге с дочерью, когда встретит их.

Услышав сообщение о том, что самолет приземлился, Селеста поднялась и снова принялась расхаживать по залу. Теперь ждать оставалось недолго. Разгрузка, таможенный досмотр. Селеста не могла понять, почему в ее сердце закралась тоска. Для тревоги вроде бы не было никаких причин. Если не считать невразумительной телеграммы, которую она так неожиданно получила от подруги.

Селеста помнила в ней каждое слово. И как хорошая актриса сама расставила в ней все знаки препинания и акценты.

«СЕЛЕСТА, МНЕ НУЖНА ТВОЯ ПОМОЩЬ: ЗАКАЖИ ДВА БИЛЕТА ДО НЬЮ-ЙОРКА НА ЗАВТРАШНИЙ РЕЙС В ДВА ЧАСА ДНЯ. ОСТАВЬ ИХ НА МОЕ ИМЯ В ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВЕ „ПАН-АМЕРИКЭН“ В ОРЛИ.

ПОСТАРАЙСЯ МЕНЯ ВСТРЕТИТЬ В НЬЮ-ЙОРКЕ. У МЕНЯ НИКОГО БОЛЬШЕ НЕТ, КРОМЕ ТЕБЯ.

ФИБИ».

Селеста заметила их сразу же. Высокую ослепительную женщину и девочку, похожую на куклу. Они жались друг к другу, держась за руки, и выглядели испуганными. Селесте показалось это странным, создавалось впечатление, что они чего-то боятся.

Потом Фиби подняла голову. Лицо ее выражало разные чувства, но преобладающим было явное облегчение. А до этого Селеста без труда распознала ужас. Она поспешила им навстречу.

– Дорогая! – Забыв обо всем, Селеста обняла подругу и прижала ее к груди. – Как я рада снова тебя увидеть!

– Слава богу! Слава богу, что ты здесь, Селеста. Селесту гораздо больше тронули эти слова подруги, чем то, что та нечетко произносила слова, и было очевидно, что изрядно выпила.

Стараясь удержать на лице улыбку, Селеста посмотрела сверху вниз на Адриенну.

– О, так это твоя Эдди! – Селеста легко прикоснулась рукой к волосам девочки, заметив, что под глазами у нее круги, а лицо измучено. Эти двое напомнили ей тех, кто выжил во время катастрофы или был чем-то страшно напуган. И она постаралась их успокоить: – У вас было долгое путешествие, но оно почти окончено. На улице нас ждет машина.

– Ты не представляешь себе, что ты для меня сделала. Я у тебя в неоплатном долгу! – начала Фиби.

– Не говори чепухи. – Селеста снова сжала подругу в объятиях, потом протянула куклу Адриенне. – Я принесла тебе подарок, чтобы отпраздновать ваш приезд в Америку.

Адриенна взглянула на куклу и провела пальцем по рукаву ее платья. Бархат напомнил ей о Дюже, но она слишком устала, чтобы плакать.

– Благодарю вас. Она очень милая.

Селеста удивленно подняла бровь. Девочка говорила так же необычно, как и выглядела.

– Давайте-ка возьмем ваши вещи и поедем домой отдохнуть.

– У нас нет вещей. – Фиби покачнулась, но ей удалось выпрямиться – для уверенности она оперлась о плечо Селесты. – У нас с собой ничего нет.

– Ладно, – решила Селеста, поддерживая Фиби. Она подумала, что с вопросами можно подождать. – Поехали домой.

В отличие от Парижа здесь во время езды из аэропорта на Манхэттен Адриенна ничего не замечала. Как и во время долгого перелета через Атлантику, девочка внимательно наблюдала за матерью. Держа под мышкой куклу, подаренную Селестой, она продолжала крепко сжимать руку Фиби. Она слишком устала, чтобы задавать вопросы, но готова была бежать в любую минуту при первом же признаке опасности.

– Как давно я здесь не была. – Фиби оглядывалась, постепенно приходя в себя. Ее взгляд метался от окна к окну лимузина, а маленькая, едва заметная жилка судорожно билась у рта. – Все изменилось, но будто бы и осталось прежним.

– Ты скоро освоишься в Нью-Йорке, не беспокойся, – сказала Селеста, выпуская струйку дыма. Она заметила, что Адриенна смотрит на ее сигарету как зачарованная. – Может быть, завтра Эдди захочет погулять в парке. Ты когда-нибудь каталась на карусели, Эдди?

– А что это?

– Это деревянные лошадки, на которых ты сможешь ездить кругами под музыку. Карусель есть в парке, расположенном напротив моего дома.

Селеста улыбнулась Адриенне, заметив, что каждый раз, когда машина тормозила, Фиби вздрагивала и испуганно озиралась. Если мать казалась комком нервов, то дочь производила впечатление цитадели хладнокровия.

Что, ради всего святого, следовало ей сказать ребенку, не имевшему понятия о том, что такое карусель?

– Вы не могли выбрать времени лучше, чем теперь, чтобы приехать в Нью-Йорк. Сейчас все магазины украшены к Рождеству.

Адриенна подумала о маленьком стеклянном шарике и о своем брате.

И тотчас же ей захотелось положить голову на колени матери и расплакаться. Ей хотелось вернуться домой, увидеть бабушку и теток, вдохнуть ароматы гарема. Но пути назад не было.

– Здесь пойдет снег? – спросила она.

– Рано или поздно обязательно пойдет.

Побуждение прижать ребенка к себе и приласкать удивило Селесту. Она никогда не думала, что наделена материнскими инстинктами.

Было что-то печальное в том, как Адриенна гладила руку Фиби.

– У нас очень долго длится теплая погода. Думаю, что скоро наступят холода.

Боже милостивый, она говорила о погоде, как будто не было других тем для разговора! С чувством облегчения Селеста подалась вперед, как только движение машины замедлилось.

– Вот мы и дома, – сказала она, когда лимузин остановился у обочины. – Я переехала сюда примерно пять лет назад. Квартира мне очень подходит. Если меня захотят отсюда выкурить, придется взорвать дом.

Селеста провела гостей мимо охранника в вестибюль внушительного здания на Сентрал-Парк-Уэст, быстро прошла к роскошному, отделанному деревянными панелями лифту.

Для Адриенны подъем в лифте был как медленная поездка в никуда, усталость давила на нее, руки и ноги были налиты тяжестью. В самолете она боролась со сном, старалась проснуться каждый раз, когда дремота одолевала ее, – сон был рваным: то и дело она внезапно пробуждалась, чтобы убедиться, что ее не разлучили с матерью. Теперь, почти без сил, девочка механически проследовала за Селестой в ее квартиру.

– Я устрою для тебя грандиозную поездку по Нью-Йорку, когда ты немного отдохнешь. – Селеста бросила пальто на спинку стула и повернулась к гостям. – Вы, должно быть, умираете с голоду. Послать за едой или я быстро приготовлю омлет?

– Нет, я не могу сейчас ничего есть. – Фиби обессиленно опустилась на софу.

– Эдди, а ты голодна? – Нет.

«Бедняжка еле жива от усталости», – подумала Селеста, подошла к девочке и обняла ее за плечи.

– А как насчет того, чтобы вздремнуть?

– Иди с Селестой, – сказала Фиби, прежде чем Адриенна успела возразить. – Она о тебе позаботится.

– Ты не уйдешь?

– Нет, я буду на том же месте, когда ты проснешься. – Фиби поцеловала дочь в обе щеки. – Обещаю.

– Пойдем, дорогая. – Селеста поддерживала девочку, когда они поднимались по длинной и широкой лестнице. Она болтала о всякой чепухе, пока снимала с Адриенны пальто и башмаки, укладывала ее в постель и подтыкала одеяло. – У тебя был долгий день.

– Если он придет, обязательно разбудите меня, – попросила Адриенна.

Рука Селесты в нерешительности замерла, потом начала гладить волосы Адриенны. Под глазами девочки залегли темные круги, она выглядела очень усталой.

– Да, не волнуйся. – Не зная, что еще сделать, Селеста поцеловала Адриенну в лоб. – Я тоже ее люблю, детка. Мы о ней позаботимся.

Селеста задернула занавески на окнах и вышла, оставив дверь открытой.

Адриенне приснился кошмарный сон. С той самой ночи, когда ей исполнилось пять лет, она время от времени видела сон о том, как отец ее входит в спальню матери, а она кричит и плачет. Девочка проснулась с лицом, мокрым от слез. Она старалась не кричать, потому что боялась потревожить других женщин в гареме. Прошло несколько минут, прежде чем Адриенна пришла в себя и вспомнила, где находится.

Теперь они оказались в Нью-Йорке у светловолосой леди с красивым голосом. Адриенне не хотелось оставаться в Нью-Йорке. Она мечтала снова оказаться в Якире с Джиддой и тетей Латифой и своими кузинами. Девочка шмыгнула носом и протерла глаза, а потом выбралась из постели. Ей хотелось вернуться домой, где господствовали знакомые запахи, где говорили на языке, который она понимала. Прихватив с собой подаренную ей Селестой куклу, девочка отправилась разыскивать мать.

Добравшись до лестничной площадки, она услышала голоса.

Адриенна уже спустилась до середины, когда увидела мать и Селесту, сидящих рядышком на диване. Обняв свою куклу, девочка села на ступеньку и прислушалась.

– Я никогда не смогу с тобой расплатиться.

– Не глупи. – Театральным жестом Селеста отмела попытку Фиби выразить благодарность. – Мы же друзья.

– Ты не можешь представить, как все эти последние годы я нуждалась в друге.

Слишком взвинченная, чтобы оставаться на одном месте, Фиби поднялась со стаканом в руке и начала кружить по комнате.

– Расскажи мне обо всем подробно, что с тобой случилось.

– Не знаю, с чего начать.

– Последний раз, когда я тебя видела, ты была вся в шелках, сияла от счастья, а на шее у тебя было ожерелье прямо из «Тысячи и одной ночи».

– Да, «Солнце и Луна». – Фиби закрыла глаза, потом отпила из своего стакана. – Это была самая красивая вещь, которую мне довелось увидеть в жизни. Я была счастлива, что этот символ любви, о котором любая женщина могла только мечтать, достался мне. Чего я в то время не знала, так это того, что он купил меня этим подарком.

– Я тебя не понимаю…

– Я не могу объяснить тебе, что значит жить в Якире. – Сверкающие глаза Фиби потемнели. Несмотря на то, что она пила с того самого момента, как только проснулась, алкоголь не помог ей успокоиться и расслабиться.

– Попытайся.

– Сначала все и в самом деле было прекрасно. По крайней мере, мне хотелось верить в это. Абду был добр, внимателен. И я, простая девочка из Небраски, стала королевой. Но для Абду было очень важно, чтобы я жила, подчиняясь местным обычаям и законам, носила те же платья, что и местные женщины, чтобы я вела себя, как они. В первый раз, когда я надела покрывало, мне это показалось забавным.

– Как в фильме «Я мечтаю о Дженни»? – спросила Селеста с улыбкой, но Фиби ответила ей равнодушным взглядом. Шутка показалась ей неудачной.

– По правде говоря, я не очень огорчилась, что мне пришлось носить покрывало. Это казалось мелочью, и Абду настаивал на этом, только когда мы были в Якире. В тот первый год нашего брака мы много путешествовали. Пока я была беременной, со мной обращались, как с бесценным сокровищем. У меня были некоторые осложнения, и Абду был любящим и внимательным, как никогда. А потом родилась Адриенна… – Фиби посмотрела на свой стакан. – Мне нужно еще выпить.

– Налей себе.

Фиби подошла к бару и наполнила стакан почти доверху.

– Меня удивило, что Абду не обрадовался рождению дочери. Она была таким хорошеньким здоровым младенцем, и это уже было чудом, потому что до ее рождения у меня было два раза критическое состояние, грозившее выкидышем. Я знала, что он мечтает о сыне, но никак не ожидала, что его разгневает рождение дочери. Меня это просто потрясло. Роды были очень тяжелыми, и то, что муж так отнесся к ребенку, оттолкнуло меня от него. Мы поссорились прямо в больнице. Потом стало еще хуже, когда врачи сказали, что я больше не смогу иметь детей.

Фиби отхлебнула из своего стакана и поморщилась.

– С тех пор он очень изменился. Попрекал меня не только тем, что я родила дочь, а не сына, но и начал обвинять в том, что я соблазнила его и заставила забыть о своем долге и традициях.

– Соблазнила? Что за чушь! – фыркнула Селеста, сбрасывая туфли. – Я же помню, что этот человек не давал тебе покоя. Он тебя просто завалил букетами белых роз, закупал целые залы в ресторанах, чтобы обедать с тобой в интимной обстановке. Он хотел тебя и, черт возьми, сделал все, чтобы тебя завоевать.

– После рождения дочери Абду обо всем забыл и видел во мне испытание, посланное аллахом, которого не выдержал, и за это возненавидел меня. Он воспринимал Адриенну как наказание, а не дар. Наказание за то, что он женился на западной женщине, христианке и актрисе. Дочь была ему не нужна, да и от меня он не видел никакой пользы. Отослал меня в гарем, так как считал, что я должна быть ему благодарна за то, что он со мной не развелся.

– В гарем? Ты хочешь сказать, что там были одни женщины?

Фиби снова села, держа свой стакан обеими руками.

– В этом нет ничего романтического. С утра до ночи разговоры только о мужчинах, деторождении и нарядах. И статус женщины там зависит от того, сколько у нее детей. – Фиби вздохнула и продолжила свой рассказ: – Женщины там ничего не читают, не работают, не водят машин. Единственное, что там можно делать, это сидеть и ждать, когда день закончится. Иногда они группами отправляются по лавкам, одетые с головы до ног во все черное, чтобы не искушать мужчин.

– Ну и нравы, Фиби. Мне просто не верится!

– Это еще не все! Там везде религиозная полиция. Женщину могут побить плетьми, если она скажет что-нибудь не то, если сделает что-нибудь недозволенное, если наденет что-нибудь, что не положено носить. Женщина там не имеет права говорить с чужим мужчиной, не может обменяться с ним даже одним словом.

– Господи, но ведь сейчас тысяча девятьсот семьдесят первый год.

– Верно, но не для Якира. – С коротким смешком Фиби прижала ладонь к глазам. – В Якире время остановилось. Говорю тебе, что я потеряла почти десять лет жизни. Иногда мне кажется, что прошло сто лет, а иногда, что всего несколько месяцев. Когда оказалось, что у меня больше не может быть детей, Абду взял себе вторую жену, потом третью. Закон это разрешает. Это закон, придуманный мужчинами для мужчин.

Селестина вынула сигарету из фарфорового держателя, стоявшего на низеньком столике. Она рассматривала ее, пытаясь осмыслить то, что ей рассказывала Фиби.

– Я читала кое-какие статьи о тебе и Абду в разных журналах. Там ты ничего подобного не говорила.

– Попробовала бы я это сделать! Мне разрешалось общаться с репортерами только потому, что муж нуждался в рекламе из-за нефтяного бума на Ближнем Востоке. Переписываться с тобой он мне категорически запретил.

– Я это поняла, – кивнула Селеста.

– Для того чтобы понять все, что там происходит, надо побывать в Якире самой. Абду – человек честолюбивый и умный. Меня держали в доме, пока я могла приносить хоть какую-то пользу.

Селеста закурила сигарету, потом медленно выпустила дым. Ей не верилось, что хотя бы половина из того, что рассказала Фиби, не являлось плодом ее больного воображения.

– Но если с тобой обращались таким образом, если ты была так несчастлива, почему ты не собрала вещи и не уехала?

– Вскоре после того, как родилась Эдди, я все еще надеялась, что смогу что-то изменить, чего-нибудь добиться. Все было тщетно. Знаешь, он бил меня…

– Боже мой, Фиби.

Потрясенная Селеста подошла к подруге.

– Ничего страшнее я не видела даже в кошмарах. Я плакала и кричала, но никто не пришел мне на помощь. – Фиби покачала головой и отерла выступившие было слезы. – Никто не посмел мне помочь. Однажды он избил меня, а потом изнасиловал.

– Но это чистое безумие! – Обняв Фиби, Селеста подвела ее к дивану. – Неужели нигде нельзя было найти защиту и помощь? В полицию ты не обращалась?

Невесело рассмеявшись, Фиби отхлебнула маленький глоточек из своего стакана.

– В Якире мужчина по закону имеет право бить жену, если у него есть на то причина, а она у него всегда найдется. Женщины из гарема позаботились обо мне. Они и впрямь были очень добры ко мне.

– Фиби, почему ты не передала с кем-нибудь письмо, не сообщила, что с тобой происходит? Я смогла бы что-нибудь сделать. Я помогла бы тебе.

– Даже если бы мне удалось тайком переслать тебе такое письмо, ты не смогла бы мне помочь. Абду в Якире обладает абсолютной властью. Религиозной, политической и юридической. Я стала думать о побеге. По закону, чтобы уехать, я должна была получить разрешение Абду. Он никогда не согласился бы, поэтому я надеялась улизнуть тайком. Но у меня была Адриенна. Мне не удалось бы бежать с ней, а без дочери я уехать не могла. Она самое ценное, что у меня есть, Селеста. Думаю, я бы уже давно покончила с собой, если бы не Эдди.

– Она что-нибудь знает?

– Надеюсь, что очень немногое. Она знает, как к ней относится отец, но я пытаюсь убедить ее, что это только отражение его чувств ко мне. Женщины ее любили, и думаю, она была там счастлива. В конце концов, она ведь не представляет иной жизни. Но дело в том, что Абду собирался отослать ее из Якира.

– Куда?

– В Германию, в школу. И тогда я поняла, что надо действовать. Он уже договорился, что в день своего пятнадцатилетия она выйдет замуж.

– Боже! Бедная малышка.

– Я не могла бы этого вынести. Я не могла примириться с тем, что ее ждет такая жизнь. Вот почему приглашение в Париж показалось мне знаком свыше. Я решила: теперь или никогда. Без тебя я ни за что не смогла бы осуществить свой побег.

– Я хочу во всем помогать тебе и дальше. Вот бы найти этого негодяя и кастрировать его тупым ножом.

– Я никогда туда не вернусь! Селеста! Если он найдет меня, я скорее покончу с собой, чем вернусь.

– Не говори об этом. В Нью-Йорке ты в безопасности.

– Но речь идет об Эдди.

– Она тоже здесь в безопасности. – Селеста подумала о девочке с выразительными темными глазами. – Если он" явится сюда, ему придется иметь дело со мной. Я обращусь в прессу, в госдепартамент.

– Нет, нет, я не хочу огласки. Я боюсь рисковать из-за Эдди. Она и так уже знает больше, чем следовало бы.

Селеста хотела что-то возразить, но, подумав, сказала:

– Пожалуй, в этом есть смысл.

– Я хочу все забыть, вернуться к работе и начать жизнь заново.

– Это правильно, но сначала надо хорошенько отдохнуть, прийти в себя.

– Мне нужна квартира, одежда. Эдди надо отправить в школу.

– Обо всем этом мы поговорим позже. А пока поживи у меня, успокойся, постарайся адаптироваться. Девочке тоже нужно привыкнуть к Нью-Йорку.

Фиби кивнула и тихо произнесла:

– Ты знаешь, что хуже всего, Селеста? Я все еще люблю его…

Адриенна молча поднялась по лестнице и направилась в свою комнату.

7

Когда Адриенна проснулась, было уже утро, солнце струилось сквозь щель между занавесками. Глаза девочки припухли от слез, голова гудела, но она почувствовала, что хочет есть.

Натянув платье, Адриенна спустилась вниз. Квартира показалась ей более просторной, чем накануне. Девочка была слишком голодна, чтобы исследовать квартиру, поэтому она направилась вниз в надежде на то, что найдет фрукты и хлеб. Она услышала голоса: говорили мужчина и женщина. Потом последовал взрыв смеха. Снова заговорили люди – по-видимому, они спорили. Адриенна осторожно двинулась на звук и добралась до кухни Селесты.

Комната была пуста, но откуда-то слышались голоса. Адриенна заметила, что звук идет из маленького ящика, в котором двигались маленькие человеческие фигурки. Околдованная этим зрелищем, девочка подошла поближе, чтобы потрогать ящик. Люди не заметили ее и продолжали спорить. Нет, вскоре догадалась Адриенна, это не настоящие люди, а только их изображение – как движущиеся говорящие картинки. Вероятно, люди в ящике были кинозвездами, как и ее мать. Забыв о пище, девочка оперлась локтями о стойку в кухне и замерла, наблюдая за актерами.

– Оставь все здесь. О, Адриенна, ты уже встала!

Девочка выпрямилась и напряглась, ожидая, что ее будут бранить.

Селеста подождала, пока мальчик-посыльный положит покупки на стол, и протянула ему деньги.

– Благодарю вас, мисс Майклз. Мальчик подмигнул Адриенне и скрылся.

– Твоя мама еще спит, но я подумала, что пустой желудок, вероятно, разбудит тебя. Боюсь, я и понятия не имею, что едят такие маленькие девочки, как ты, поэтому я предоставила решить этот вопрос бакалейщику.

Селеста достала коробку рисовых хлопьев.

– Надеюсь, тебе это понравится.

Картинка в ящике изменилась – теперь это была реклама, – взрыв звука и цвета. Адриенна от удивления раскрыла рот.

– Нравится? – Селеста положила руку на плечо Адриенны. – У вас в Якире нет телевидения?

Слишком потрясенная, чтобы ответить, Адриенна только покачала головой.

– Ладно, значит, тебе есть чем заняться. В другой комнате есть телевизор побольше. Как насчет завтрака?

– Я с удовольствием.

– Что ты думаешь об этом?

Адриенна посмотрела на яркую коробку. На ней были изображены смешные маленькие человечки в больших белых шляпах.

– Я люблю рис.

– Но это не совсем то, что ты думаешь. Я покажу тебе. По знаку хозяйки дома Адриенна взяла стул. Сидя за столом, она могла одновременно видеть телевизор и Селесту.

– Сначала наливай в миску молоко. Потом насыпаешь вот это. А теперь послушай.

– Шипит… – удивленно посмотрела на нее девочка.

– Рисинки щелкают, потрескивают и раскрываются. – Селеста насыпала в миску сахар. – Попробуй.

Адриенна нерешительно опустила в миску ложку. Ей было непонятно, зачем нужна пища, производящая шум, но девочка была слишком хорошо воспитана и не хотела показаться неблагодарной. Попробовав еду, она улыбнулась:

– Вкусно. Благодарю вас. Мне нравится американский рис.

Селеста взъерошила волосы ребенка.

– Думаю, я и сама съем миску с тобой за компанию. Когда Фиби вошла на кухню, она увидела, что ее дочь сидит на стуле и с чопорным видом смотрит первую в своей жизни «мыльную оперу».

– Боже, я уж и не припомню, когда просыпалась так поздно! Привет, малышка.

Адриенна тотчас же вскочила и побежала обнять маму. Несмотря на мучительное похмелье, Фиби притянула к себе девочку, крепко обняла ее и спросила:

– Что ты делала После того, как проснулась?

– Я ела рисовые хлопья и смотрела телевизор.

– Видишь, Эдди уже становится американкой. Как твоя голова? – спросила подругу Селеста.

– Плохо.

– Ну уж у кого и есть право напиться, так это у тебя.

Она бросила взгляд на экран телевизора, соображая, подходящая ли это программа для девочки восьми лет. Но, вспомнив о том, что ей рассказала Фиби, решила, что Адриенну больше бы шокировала «Улица Сезам», чем «Главная клиника».

– Ладно, я предлагаю тебе выпить кофе и съесть что-нибудь на завтрак.

Свет, бьющий в окно, слепил Фиби, и она повернулась к нему спиной.

– А не пройтись ли нам потом по городу?

– Дорогая, я бы с радостью дала тебе что-нибудь из своей одежды, но, боюсь, тебе не подойдут мои наряды. Я знаю, у тебя много планов, поэтому подумала, что начинать надо все сначала.

Фиби прижала пальцы к глазам, подавляя желание подняться в спальню и снова лечь в постель, укрывшись с головой.

– Ты права. Эдди, пойди причешись. Мы пойдем смотреть Нью-Йорк.

– Девочка тебя обожает, – сказала Селеста, когда Адриенна ушла.

– Знаю, – пытаясь побороть отчаянную головную боль, ответила Фиби. – Иногда я думаю, что она мне послана в награду за все, что я вытерпела.

– Если ты плохо себя чувствуешь, мы можем остаться дома.

– Нет, – возразила Фиби. – Ты права, надо начать с самого главного. Кроме того, мне не хочется, чтобы Эдди сидела в четырех стенах. Ее и так всю жизнь продержали взаперти. Но у меня почти нет денег…

– О, если дело только в этом…

– Селеста, ты и так слишком многое для нас сделала. У меня почти не осталось гордости, но все же уважение к себе я должна сохранить.

– Хорошо, ты возьмешь у меня деньги взаймы и отдашь, когда сможешь.

Фиби со вздохом оглядела роскошную комнату подруги.

– Мы с тобой обе начинали с нуля. Ты выплыла, а я пошла ко дну.

Селеста присела на подлокотник софы и сказала:

– Фиби, просто ты сделала неправильный выбор. Это случается. Такое было и со мной. Но ты еще достаточно молода…

– Будем надеяться на лучшее…

Фиби чувствовала непреодолимое желание выпить. Чтобы побороть его, она заставила себя думать об Адриенне и жизни, которую мечтала дать ей.

– У меня есть кое-какие драгоценности. Большую их часть мне пришлось оставить, но кое-что я все-таки захватила с собой. Продам их, а потом начну бракоразводный процесс. Уверена, что Абду обяжут содержать Эдди, а я вернусь на работу. Думаю, нуждаться мы не будем.

Фиби повернулась к окну и уставилась на безоблачное небо.

– Я дам дочери все самое лучшее. Я обязана это сделать.

– Давай подумаем об этом позже. А сейчас пойдем купим самое необходимое.

Адриенна в новом пальто с меховым воротничком стояла на углу Пятой и 52-й улиц, крепко держась за руку матери. Если недолгое пребывание в Париже открыло для нее новый мир, то Нью-Йорк позволил заглянуть в другую вселенную. И она скоро стала ее частью.

Люди, а их здесь было великое множество, очень удивляли ее. По одежде она не сразу могла определить, мужчина перед ней или женщина. Почти все носили длинные волосы. Некоторые женщины предпочитали ходить в джинсах или брюках. Видимо, законами Нью-Йорка это не запрещалось. Другие носили юбки выше колен. Адриенна видела юношей с бусами, мужчин в деловых костюмах и легких пальто.

Здания в Нью-Йорке поднимались прямо в небо. Они были выше любой мечети и больше любого дворца. Адриенна гадала, были ли они построены во славу аллаха или нет, и все ждала призыва муэдзина к молитве. Здесь, как и в Париже, она не увидела ни одного здания, в которое запрещалось бы заходить женщинам.

Некоторые торговцы раскладывали свои товары прямо на улице, но, когда Адриенна попыталась остановиться, чтобы поглядеть на них, мать увлекла ее дальше. Она послушно заходила в магазины, но покупки ее не интересовали. Ей хотелось быть на улице, впитывая новые впечатления. Здесь были запоминающиеся запахи. Вонь выхлопов от сотен машин, грузовиков и автобусов, которые медленно ползли по улицам, оглашая их звуками клаксонов. В воздухе был терпкий запах дыма, какой бывает, когда жарят каштаны, и она узнала этот запах. Нью-Йорк был достаточно грязен, но девочка этого не замечала. Она жадно впитывала в себя окружающую жизнь.

Утомленная Селеста опустилась на стул в обувном отделе магазина «Лорд и Тэйлор» и улыбнулась Адриенне. «Судя по ее лицу, – подумала она, – у малышки накопилось много впечатлений». Селеста была рада, что они отпустили шофера и пошли пешком, хотя ноги у нее страшно болели.

– Ну, как тебе понравился Нью-Йорк, Эдди?

– А мы можем погулять и посмотреть еще?

– Конечно! Пойдем туда, куда ты пожелаешь. – Селеста всем сердцем привязалась к малышке и готова была выполнить любое ее желание.

Фиби с трудом выдавила из себя улыбку и расстегнула пальто. Она очень устала. Весь этот шум и многолюдье после долгих лет затворничества, тишины и уединения нервировали ее. Кроме того, теперь ей предстояло действовать самостоятельно, принимать решения, она же от этого совершенно отвыкла. Ее все время тянуло выпить или принять пилюлю.

– Сейчас ко мне придет второе дыхание, и мы еще погуляем, – сказала Фиби.

Селеста обратилась к продавцу:

– Мы хотим взглянуть на кроссовки для маленькой девочки. Я заметила там одни – розовые в цветочек. А также, возможно, нам потребуется пара белых.

– Конечно. – Продавец присел на корточки, улыбаясь Адриенне. От него приятно пахло мятой. – Какого размера туфли нужны юной леди?

Продавец спрашивал именно ее, Адриенну, она же не знала, что ответить, и бросила растерянный взгляд на мать. Но Фиби с рассеянным видом уставилась в пустоту.

– Почему бы не снять с нее мерку? – вмешалась Селеста, заметив замешательство девочки. Она увидела, как расширились глаза малышки, когда продавец взял в руки ее ножку, чтобы снять туфлю.

– Он собирается измерить длину твоей стопы, чтобы посмотреть, какого размера туфли ты носишь.

– Совершенно верно. – Жизнерадостный продавец снял туфлю и поставил ногу Адриенны на доску, чтобы измерить ее. – Встань, детка.

Адриенна судорожно глотнула, глядя прямо вперед поверх его головы, ее лицо залилось краской. Она размышляла, можно ли считать продавца обувного отдела кем-то вроде доктора.

– Так, ясно. Теперь пойду посмотрю, что у нас есть.

– Почему бы тебе не снять и вторую туфлю, Эдди? А потом ты сможешь походить в новых и проверить, удобно ли в них, – предложила Селеста.

Адриенна наклонилась, чтобы расстегнуть пряжку.

– А позволительно ли этому продавцу дотрагиваться до меня?

Селеста прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

– Да, его работа в том, чтобы продавать туфли. А чтобы выбрать подходящие, он должен определить размер ноги покупателя, потом снять старую туфлю и надеть новую.

– Это что-то вроде ритуала?

Не зная, что и сказать, Селеста откинулась на стуле:

– Да, что-то вроде этого.

Удовлетворенная ответом, Адриенна спокойно сидела, ожидая, когда продавец вернется с коробками. Она наблюдала за ним, когда он продевал шнурки в спортивные туфли в цветочек и надевал их ей на ноги, а потом зашнуровал и завязал шнурки бантом.

– А теперь походи, деточка.

Адриенна встала и сделала несколько шагов.

– Они другие, – сказала она.

– В хорошем или плохом смысле другие? – спросила Селеста.

– В хорошем. Они мне очень нравятся. Благодарю. – Она улыбнулась продавцу. Впервые в жизни ей довелось разговаривать с мужчиной – не членом семьи.

Три недели, проведенные Адриенной в Нью-Йорке, были едва ли не самыми счастливыми и одновременно печальными днями в ее жизни. Ей пришлось узнать и увидеть столько нового! Какая-то часть ее существа противилась этому новому, что-то в ней, подчинявшееся строгим и незыблемым правилам поведения, восставало против кипучей жизни большого города. Но другая ее часть раскрывалась этому новому миру и была им очарована.

В Нью-Йорке ее образ жизни изменился и правила поведения тоже. У Адриенны была своя комната, много больше и светлее той, что отводили ей во дворце отца. Здесь она не была принцессой, но ее лелеяли и берегли.

И все же она частенько проскальзывала ночью в постель матери, чтобы утешить Фиби, если та плакала, или полежать рядом с ней, бодрствуя, если Фиби спала. Она понимала, что душу ее матери терзают демоны, и это ее пугало. Случалось, что в течение нескольких дней Фиби казалась полной жизни, энергии и оптимизма. И тогда все в доме говорили о ее былой славе и будущих успехах. Строились планы и давались обещания, прерываемые взрывами смеха. А потом через день-другой мать мрачнела, становилась вялой и апатичной. Она жаловалась на головные боли и усталость и целые часы сидела одна в своей комнате.

В такие дни Селеста с Адриенной ходили в парк или в театр.

Пища здесь тоже была другой, и девочке разрешалось есть все, что ей только хотелось. Она быстро полюбила пепси и пила этот напиток прямо из охлажденной бутылки. Она съела свой первый хот-дог, не подозревая, что сосиска сделана из запрещенной в мусульманских странах свинины.

Телевидение стало ее учителем и развлечением. Когда ей случалось видеть, как женщины обнимали мужчин, она краснела. Обычно в телевизионных постановках был счастливый конец, как в сказках, и часто в них рассказывалось о том, как влюбляются и теряют голову от любви. Благодаря телевизору Адриенна узнала, что женщины в этой стране сами выбирают мужчин, за которых хотят выйти замуж. Впрочем, они иногда предпочитали вообще не выходить замуж. Она начала восхищаться сильными женщинами, способными преуспеть в мире мужчин.

Но больше, чем комедии и драмы, Адриенну восхищали ролики телерекламы, в которых странно одетые люди в мгновение ока решали свои проблемы. Они помогали ей совершенствоваться в языке, наполнять его плотью. За три недели, проведенные в Нью-Йорке, она узнала больше, чем могла узнать за три года обучения в школе. Ее ум был похож на губку, готовую впитать все новое. Но ее душа, столь созвучная душе Фиби, испытывала такие же взлеты и падения и страдала от них.

У Адриенны вошло в привычку тихонько спускаться ночью по лестнице и подслушивать разговоры матери и Селесты. В одну из таких ночей она услышала, что ее мать собирается развестись с отцом. И была рада этому.

В тот день, когда пришло письмо из Якира, Фиби уединилась в своей комнате. Она оставалась там весь день, и каждый раз, когда Селеста стучалась к ней, просила оставить ее в покое.

Ночью девочку разбудил нервный смех матери. Быстро вскочив с кровати, она на цыпочках подкралась к дверям ее спальни.

– Я очень о тебе беспокоилась, – раздался голос Селесты.

– Прости, дорогая, но мне нужно было время, чтобы все обдумать и успокоиться.

Фиби сидела на стуле, нервно выбивая дробь на крышке столика. Волосы у нее были растрепаны, глаза блестели.

– Признаюсь, известие, которое я получила от Абду, больно меня ранило. Можешь меня поздравить, Селеста. Теперь я свободная женщина. Я знала, что это произойдет, но внутренне не была к этому готова.

– Ты о чем?

Фиби резко поднялась с места, наполнила свой стакан, улыбнулась и подняла его, будто хотела с кем-то чокнуться, потом сделала большой глоток.

– Абду развелся со мной.

– Так быстро? Прошло всего три недели!

– Ну, он мог бы это сделать и за три секунды. Да, собственно, так он и поступил. Конечно, мне еще предстоит пройти через некоторые формальности, но можно считать, что это уже произошло.

– Почему бы нам не спуститься вниз и не выпить кофе?

– Ну что ж, давай отпразднуем! – Фиби прижала стакан ко лбу и заплакала. – Негодяй даже не дал мне самой закончить дело. И на этот раз он остался верен себе.

– Давай-ка сядем. – Селеста потянулась к подруге, но Фиби покачала головой и вернулась к графину.

– Не трогай меня. Мне надо напиться. Это, конечно, не самый достойный способ решать проблемы. Вероятно, я просто трушу.

– Никто, узнав о том, что ты сделала, никогда бы этого не сказал. – Селеста взяла у Фиби стакан и заставила ее сесть. – Знаю, что тебе тяжело. Развод выбил у тебя почву из-под ног. Но, поверь, рано или поздно ты все-таки выберешься из трясины. Ты молода, красива. Этот развод – только начало твоей жизни, а не конец.

– Он чего-то лишил меня, Селеста. За годы в Якире я очень изменилась и боюсь, что не смогу вернуться к прежней жизни. – Фиби закрыла лицо руками. – Это неважно. Теперь для меня имеет значение только Эдди.

– С Эдди все будет хорошо.

– Но ей нужно так много, и она этого заслуживает. – Фиби нервно теребила пояс халата. – Я хочу, чтобы она получила хорошее образование и ни в чем не нуждалась.

– Так и будет.

– Но Абду не согласен выплачивать деньги на содержание Эдди, – заплакала Фиби. – Все, что он ей оставляет, и то только потому, что не в силах отобрать, – это ничего не стоящий титул. Он отказывается отдать мне драгоценности, которые сам подарил, когда мы поженились.

– Закон этого не допустит, Фиби. У тебя хороший адвокат. Возможно, потребуются время и усилия, но Абду должен нести ответственность за Адриенну.

– Нет, его условия выражены достаточно ясно. Если я попытаюсь протестовать, он отберет у меня дочь. – От виски речь Фиби стала неразборчивой, а она все продолжала пить. – Он может это сделать, Селеста, очень даже может. Адриенна не нужна ему, и только богу известно, какую бы судьбу он ей уготовил, если бы смог отобрать у меня дочь.

Во второй раз Селеста взяла у Фиби стакан и отставила его в сторону.

– Значит, тебе самой придется позаботиться об Эдди. Что же ты собираешься делать?

– Я уже это сделала. – Фиби поднялась и зашагала по комнате. – Я напилась, меня стошнило, а потом я позвонила Ларри Кертису.

– Своему агенту?

– Да. – Она круто повернулась. Лицо ее снова оживилось, хотя и оставалось бледным. – Он уже вылетел.

«Она великолепна, – с невольным восхищением подумала Селеста, – похожа на ярко горящее пламя».

– Дорогая, ты уверена, что готова к этому?

– Я должна быть готова.

– Ладно. – Селеста поняла, что спорить бесполезно. – Но почему Ларри Кертис? О нем ходят не очень хорошие слухи.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.