Ночь разбитых сердец

Его матери давно здесь нет, старая мисс Эффи мертва, и много – очень много – времени прошло с тех пор, как отец в последний раз обнимал его.

Брайан шел сквозь рассеивающийся туман среди толстых стволов, покрытых ярко-розовыми и красными лишайниками, среди папоротников и низкорослых, похожих на кусты пальм. Высокий худой мужчина, телосложением очень похожий на отца, со смуглой кожей, темными взлохмаченными волосами, холодными синими глазами и твердыми неулыбчивыми губами. Женщины находили его длинное грустное лицо привлекатель­ным, а в печальном изгибе рта видели вызов и стремились заста­вить эти губы улыбнуться.

Свет слегка изменился, пора было возвращаться в «Приют», чтобы приготовить постояльцам завтрак.

Брайан чувствовал себя на кухне так же свободно, как в лесу, и его отец считал это еще одной из странностей сына. Но Брай­ан не обижался: он, в общем, готов был признать, что, если мужчина зарабатывает себе на жизнь стряпней и ему это нра­вится, в нем наверняка есть что-то странное. А то, что отец опа­сается, не «голубой» ли он, даже развлекало.

Если бы они открыто говорили на подобные темы, Брайан объяснил бы отцу, что можно наслаждаться жизнью, взбивая безупречное безе, и при этом предпочитать женщин для заня­тий сексом. Но он не привык ни с кем обсуждать свою личную жизнь.

Еще он мог бы сказать отцу, что склонность к отчужденности является фамильной чертой Хэтуэев…

Брайан шел по лесу беззвучно, как олени, водившиеся здесь. Чтобы доставить себе удовольствие, он решил вернуться круж­ным путем вдоль Лунного ручья. Три оленихи мирно пили воду в таинственно мерцающей тишине. Туман змеился вокруг них, словно струйки белого дыма.

Еще есть время, подумал Брайан. На острове всегда есть время. Он уселся на упавшее дерево и стал с наслаждением на­блюдать за расцветающим утром.

Остров протянулся на тринадцать миль в длину и всего на две мили в самом широком месте. Брайан прекрасно знал и любил здесь каждый дюйм: выжженные солнцем песчаные пляжи, прохладные сумрачные болота с древними невозмутимыми крокодилами, дюны, влажные холмистые луга, окаймленные моло­дыми соснами и величественными дубами.

Однако больше всего он любил лес с его темными укромны­ми уголками, полными неразрешимых загадок.

Он хорошо знал историю острова. Когда-то рабы выращива­ли здесь хлопок, а его предки сколачивали на этом свои состоя­ния. Остров был поделен между несколькими семействами. Его хозяева становились судовладельцами и стальными магнатами, состояния продолжали увеличиваться и то ускользали, то вновь возвращались в их руки. Теперь деньги уже были не те, что прежде, но остров оставался в руках потомков тех хлопковых королей и стальных императоров. Их дома, выглядывающие из-за дюн, скрывающиеся под сенью деревьев, возвышающиеся над широкой лентой Пеликанова пролива, переходили от поко­ления к поколению, и до сих пор только горстка семей могла назвать остров своим домом.

Но в этот маленький рай традиционно съезжались богачи – охотиться на оленей и диких кабанов, собирать раковины, ло­вить рыбу в реке и океане.

В летнюю послеобеденную жару они отдыхали на верандах, а рабы разносили бокалы с холодным лимонадом. По вечерам в бальном зале господского дома в свете свечей, мерцающих в хрустальных люстрах, кружились блестящие пары, в карточном зале, попивая отличный южный бурбон[1] и дымя толстыми ку­бинскими сигарами, беспечно играли в карты мужчины.

Тогда «Приют» был замкнутым мирком для избранных, сим­волом образа жизни, обреченного на гибель.

Отдыхающие до сих пор приезжали на остров, несмотря на его уединенность, а может быть, и благодаря ей. Чтобы сохра­нить собственность, Хэтуэям пришлось превратить часть дома в гостиницу.

Брайан знал, что его отец ненавидит каждый шаг, даже звук шагов посторонних на своем острове. Только по этому пово­ду – и Брайан это помнил – спорили его родители. Аннабелл хотела открыть остров большему числу туристов, привлечь сюда людей, создать круг постоянных гостей, оживить жизнь остро­ва. А Сэм Хэтуэй настаивал на том, чтобы сохранить все неиз­менным, нетронутым, и контролировал число отдыхающих и экскурсантов, как скряга, неохотно выдающий мелкие монетки. И, в конце концов Брайану стало казаться, что он понял, почему его мать сбежала, – здесь ей не хватало людей, лиц, голо­сов.

Теперь же для Сэма Хэтуэя этот остров превратился в памят­ник неверной жене. Это был его счастливый дар и его прокля­тие.

Однако, несмотря на все свои старания, отец не мог остано­вить изменения, как не мог остановить наступление на остров океана.

Брайан и сам не приветствовал изменений, но в гостинице они были необходимостью. А гостиницу он любил и, если чест­но, наслаждался даже выполнением своих повседневных обя­занностей. Брайан любил и постояльцев. Ему нравилось слы­шать чужие голоса, наблюдать за чужими привычками, слушать разные истории из чужих жизней, чужих миров.

Он не имел ничего против других людей – до тех пор, пока они не выказывали намерения остаться. А впрочем, в глубине души он не верил, что люди могут оставаться здесь надолго.

Вот Аннабелл не осталась.

Брайан поднялся, испытывая смутное раздражение от того, что шрам двадцатилетней давности неожиданно запульсировал, как открытая рана. Стараясь не обращать внимания на боль, он отвернулся от ручья и направился по вьющейся тропинке вверх, к «Приюту».

Выйдя из леса на ослепительный свет, он зажмурился. Со­лнечные лучи разбивались о струю фонтана и превращали каж­дую капельку в радугу. Брайан окинул взглядом сад. Буйно раз­росшиеся тюльпаны выглядели вполне прилично, гвоздики ка­зались несколько взлохмаченными… А это что за багровое чудище, черт побери? – спросил он себя. Вообще-то Брайана можно было назвать в лучшем случае посредственным садовни­ком, но он старался содержать территорию гостиницы в поряд­ке. Отдыхающие платили деньги и хотели радовать не только свои желудки, но и глаза: кроме вкусной еды, они желали на­слаждаться начищенным антиквариатом и ухоженными садами.

Итак, чтобы привлекать постояльцев, необходимо содержать «Приют» в отличном состоянии, а это требует бесконечных часов тяжелого труда. Но без платных гостей вообще неоткуда было бы взять средства, дом бы давно разрушился. Бесконеч­ный цикл! – думал Брайан, хмуро глядя на цветы. Змея, загла­тывающая собственный хвост. Капкан без ключа.

– Агератум.

Брайан резко вскинул голову. Голос он узнал сразу, но при­шлось прищуриться, чтобы разглядеть его хозяйку, которой солнце светило в спину. Брайана всегда раздражало, что она умеет подкрадываться так незаметно. Впрочем, он давно уже привык считать доктора Керби Фитцсиммонс незначительным раздра­жителем.

– Агератум, – повторила Керби и улыбнулась: она знала, что раздражает его, и считала это большим достижением. Ей по­надобился почти год, чтобы добиться хотя бы такой реакции. – Тот цветок, на который ты таращишься, Брайан. А вообще-то твоим садам необходим уход.

– И до них дойдут руки, – пробормотал он, прежде чем вос­пользоваться своим самым действенным оружием – молчанием.

Ему всегда становилось не по себе в обществе Керби. И дело было не только в ее внешности, вполне привлекательной, если вас интересуют изящные блондинки. Брайан считал причиной своей неловкости ее поведение – полную противоположность изяществу и деликатности. Непоколебимо уверенная в себе Керби, казалось, знала понемногу обо всем на свете и не стес­нялась идти напролом.

Ее голос всегда напоминал Брайану о высшем обществе Новой Англии. Или – когда он бывал менее снисходителен – о «проклятых янки». Впрочем, ее лицо раздражало его еще боль­ше: типичные скулы янки, привлекающие внимание к глазам цвета морской волны, слегка вздернутый нос, а особенно – без­упречный рот: не очень большой и не очень маленький.

Брайан все ждал известий о том, что Керби заколотила ма­ленький коттедж, унаследованный от бабушки, и вернулась на материк, отказавшись от намерения открыть здесь клинику. Но один месяц сменял другой, а Керби не уезжала, медленно, но верно вплетаясь в жизнь острова.

И овладевая его мыслями.

Продолжая насмешливо улыбаться, Керби откинула с лица волну ниспадающих до плеч волос цвета спелой пшеницы.

– Прекрасное утро!

– Еще рано.

Брайан сунул руки в карманы: когда Керби была рядом, он никогда точно не знал, что делать с руками.

– Ну, для тебя-то не слишком рано. – Наклонив голову, Керби смотрела на него, и это зрелище ей нравилось. Но пока ей дозволялось только смотреть: завоевать Брайана Хэтуэя ока­залось не так-то просто. – Завтрак еще не готов?

– Мы не обслуживаем до восьми, – нахмурился Брайан: она должна знать это не хуже его, поскольку приходит в гостиницу довольно часто.

– Что ж, придется подождать. А какое фирменное блюдо се­годня? – спросила Керби, не отставая от него.

– Еще не решил.

Отделаться не удалось, и Брайану пришлось смириться с ее присутствием.

– В таком случае голосую за вафли с корицей. Я могла бы съесть дюжину.

Сцепив пальцы, Керби подняла руки над головой и потяну­лась. Брайан изо всех сил пытался не замечать, как натянулась на крепких маленьких грудях хлопчатобумажная блузка. Игно­рирование Керби Фитцсиммонс стало в последнее время его ос­новным занятием. Направляясь к кухонной двери по огибаю­щей дом тропинке, посыпанной толчеными раковинами и окаймленной весенними цветами, он заметил:

– Можешь подождать в гостиной или в столовой.

– Лучше я посижу на кухне. Обожаю смотреть, как ты гото­вишь.

Не успел Брайан придумать, как отвязаться от нее, она под­нялась на заднюю веранду и проскочила в кухню.

Как обычно, кухня сверкала чистотой. Керби ценила акку­ратность в мужчинах наряду с хорошим мышечным тонусом и высоким интеллектом. Брайан обладал всеми этими тремя каче­ствами, и именно поэтому ей так не терпелось выяснить, каков он в постели.

И она была уверена, что в конце концов выяснит! Керби ни­когда не сворачивала с пути, ведущего к цели. Все, что ей оста­валось делать в данном случае, так это потихоньку расшатывать его оборонительные укрепления.

Керби знала, что небезразлична ему: она видела, как Брайан следит за ней в те редкие моменты, когда теряет бдительность. Он просто упрям. А упрямство она высоко ценила…

Керби уселась на табурет у стола, не удивляясь, что Брайан молчит: он всегда сохранял дистанцию между собой и окружаю­щими. Зато Керби знала, что он нальет ей чашку изумительного кофе и проследит, чтобы она выпила его с удовольствием. Врожденное гостеприимство!

Керби отхлебнула кофе и огляделась. Она не поддразнивала его, когда говорила, что любит смотреть, как он готовит. Хотя кухня традиционно считается женской территорией, эта явно была мужской. Что ж, подумала Керби, ведь ее хозяин настоя­щий мужчина: с большими руками, суровым лицом, непослуш­ными волосами…

Керби знала – а на этом острове люди знали друг о друге практически все, – что Брайан переоборудовал кухню около восьми лет назад. Он сам спроектировал ее, выбрал материалы и цветовое решение. И создал чисто мужское рабочее помеще­ние – столешницы под гранит, сверкающая нержавеющая сталь.

Три широких окна обрамлены резным деревом. Дымчато-серая банкетка под ними удобна для семейных трапез, правда, насколько Керби знала, Хэтуэи редко ели вместе. Пол выложен кремовой плиткой, стены – белые, без украшений. Вообще – никаких особых затей.

Однако блеск медных кастрюль, висевших на крюках, косы высушенного перца и чеснока, полка со старинной кухонной утварью создавали домашнюю, уютную атмосферу. Керби по­нимала, что Брайан думал скорее о практичности, чем об уюте, но все эти детали согревали помещение.

От прежней кухни остался старый выложенный из кирпича очаг, напоминавший о тех временах, когда эта комната была сердцем дома, местом неторопливых семейных ужинов. Керби нравилось, когда зимой в очаге горел огонь и запах горящих по­леньев смешивался с ароматом пряного тушеного мяса или буль­кающих супов.

Керби казалось, что коммерческий размах требует большого количества современных кухонных агрегатов, но она сознавала, что очень мало разбирается в приготовлении еды. Все ее навыки сводились к тому, чтобы вытащить из морозилки пакет с полу­фабрикатом и бросить его в микроволновую печь.

– Мне нравится твоя кухня, – заявила она.

Брайан, взбивавший что-то в большой синей миске, только хрюкнул. Приняв это за ответ, Керби соскользнула с табурета, чтобы налить себе вторую чашку кофе, но по дороге наклони­лась, слегка коснувшись его руки, и усмехнулась, увидев в мис­ке жидкое тесто.

– Вафли?

Брайан слегка отстранился: ее аромат мешал ему сосредото­читься

– Но ведь ты именно это хотела?

– Конечно. – Подняв чашку, Керби улыбнулась ему поверх дымящегося кофе. – Приятно получать то, что хочешь. Как ты думаешь?

Брайан думал, что у нее самые потрясающие глаза на свете. В детстве он верил в русалок и был убежден, что у всех них глаза, как у Керби.

– Довольно легко получать что хочешь, если это – вафли. Брайан отступил на шаг, обошел ее и вынул из нижнего шкафчика электрическую вафельницу. Воткнув шнур в розетку, он резко повернулся, налетел на Керби и автоматически схва­тил ее за талию, чтобы поддержать.

– Ты болтаешься под ногами!

Керби придвинулась ближе, очень довольная тем, что он ее не отпускает.

– Я могла бы помочь.

– В чем?

Керби улыбнулась, опустила глаза на его губы, задержала на них свой взгляд и снова посмотрела ему в глаза.

– В чем угодно. – «Какого черта?» – подумала она и поло­жила ладонь на его грудь. – Тебе что-нибудь нужно?

Его кровь запульсировала быстрее, он непроизвольно крепче обнял ее за талию. Сколько раз он думал о том, как толкнет ее на кухонный стол и возьмет то, что она так настойчиво сует ему под нос!

И это стерло бы самодовольную улыбку с ее лица.

– Ты мне мешаешь, Керби.

Но он все еще не отпускал ее. И под ее ладонью его сердце учащенно билось. Несомненный успех!

– Брайан, я мешаю тебе почти целый год. Когда ты что-ни­будь предпримешь по этому поводу?

Его глаза сощурились, но Керби успела заметить, как они вспыхнули. От предвкушения у нее перехватило дыхание. Нако­нец! – подумала она и прижалась к нему.

Но Брайан резко опустил руку и отступил. Этого она совер­шенно не ожидала и на сей раз действительно чуть не упала.

– Пей свой кофе. У меня полно работы.

Он с удовольствием увидел, что ему все-таки удалось задеть ее гордость. Самодовольная улыбка исчезла. Изящные брови сошлись на переносице, глаза потемнели от гнева.

– Черт побери, Брайан! В чем проблема? Он ловко плеснул тесто на разогревшуюся вафельницу, за­крыл крышку и невозмутимо заявил:

– У меня – никаких проблем.

– И что же мне сделать? – Керби со стуком опустила чашку, расплескав кофе по безупречно чистому столу. – Я что, должна явиться сюда голой?

Его губы дернулись.

– Пожалуй, неплохая мысль. После этого я мог бы поднять цены. – Он вскинул голову. – Если, конечно, ты хорошо вы­глядишь голой.

– Я великолепно выгляжу голой! И я предоставляла тебе кучу возможностей убедиться в этом лично.

– Наверное, мне больше нравится самому изыскивать по­добные возможности. – Он открыл холодильник. – Хочешь омлет к вафлям?

Керби сжала кулаки, но вовремя напомнила себе, что дала клятву лечить, а не вредить.

– Пошел ты со своими вафлями знаешь куда? – пробормо­тала она и торжественно удалилась.

Брайан подождал, пока хлопнет дверь, и только тогда усмех­нулся. «Пожалуй, я вышел победителем из этой схватки харак­теров!» – подумал он и решил побаловать себя ее вафлями.

Брайан как раз сбрасывал их на тарелку, когда дверь снова распахнулась.

Лекси театрально замерла на пороге – по привычке, а не для того, чтобы произвести впечатление на брата копной тугих куд­рей цвета «Огненный Ренессанс».

Лекси была в восторге от волос женщин с картин Тициана. Тициановского оттенка было очень трудно добиться, но нако­нец ей это удалось. Теперь волосы прекрасно сочетались с мо­лочно-белой с розовым оттенком кожей. Лекси унаследовала изменчивые глаза отца. Сегодня утром они были цвета бурного моря, еще припухшие от сна, но уже подчеркнутые тушью.

– Вафли! – воскликнула она. Вернее, промурлыкала по-ко­шачьи. Благодаря добросовестным репетициям вкрадчивое мурлыканье прозвучало очень естественно. – Обожаю!

Брайан невозмутимо отрезал кусочек и отправил его себе в рот.

– Мои, – заявил он.

Лекси взмахнула головой, отбросив за спину цыганскую гри­ву, и прелестно надула губы. Брайан толкнул к ней тарелку, и она улыбнулась, похлопав ресницами.

– Спасибо, дорогой!

Она положила ладонь на одну его щеку и поцеловала другую.

У Лекси была несвойственная остальным Хэтуэям привычка поминутно целоваться и обниматься. Брайан вспомнил, как после бегства их матери Лекси, словно щенок, прыгала кому-нибудь на руки. Черт побери! – подумал он. Ведь ей было тогда всего четыре года. Он дернул сестру за волосы и подвинул ей сироп.

– Кто-нибудь еще встал?

– М-м-м… Парочка в синей комнате шевелится. А кузина Кейт уже в душе.

– Я думал, что сегодня ты обслуживаешь утреннюю смену. Угу – согласилась Лекси с набитым ртом. Брайан взглянул на яркий короткий полупрозрачный хала­тик и удивленно поднял брови.

– И это твоя новая форма официантки?

Лекси скрестила длинные ноги и изящно откусила вафлю.

– Нравится?

– Думаю, ты получишь такие чаевые, что они позволят тебе немедленно удалиться на покой.

– Надеюсь. – Лекси сдавленно засмеялась. – Мечта всей моей жизни – подавать еду черт знает кому, убирать грязные тарелки и прикарманивать мелочь, чтобы потом жить в роскоши.

– У всех нас есть свои маленькие фантазии, – небрежно за­метил Брайан и поставил перед ней чашку сладкого кофе со сливками. Он не разделял горечи и разочарования сестры, но любил ее, а потому сказал: – Хочешь послушать о моих?

– Наверное, ты мечтаешь о чем-нибудь вроде победы в кон­курсе Бетти Кроккер на лучший кулинарный рецепт.

– А что? Это вполне возможно.

– Бри, я в самом деле собиралась кое-чего достичь!

– И достигла. Алекса Хэтуэй – принцесса острова. Лекси закатила глаза и принялась за кофе.

– Я и года не продержалась в Нью-Йорке. Даже одного сво­лочного года.

– А кому это надо? – От одной мысли о Нью-Йорке у него мурашки пробежали по коже. Давка на улицах, спертый воздух, отвратительные запахи. – По-моему, и здесь неплохо.

– Довольно трудно быть актрисой на острове.

– Милая, если хочешь знать мое мнение, у тебя это прекрас­но получается. А если хочешь дуться, забирай вафли в свою комнату. Ты портишь мне настроение.

– Тебе хорошо! – Лекси отшвырнула тарелку, и Брайан едва успел поймать ее, прежде чем она слетела на пол. – У тебя-то есть все, что ты хочешь. Живешь в глуши день за днем, год за годом. Делаешь одно и то же снова и снова. А папа практически отдал тебе дом и теперь целыми днями может топать по острову и следить, чтобы никто не сдвинул с места ни одной его бесцен­ной песчинки.

Лекси вскочила с табурета, взмахнула руками.

– И Джо получила то, что хотела. Знаменитый фотограф! Путешествует по всему миру и щелкает фотоаппаратом! А что есть у меня? Нет, скажи, что есть у меня? Пара рекламных роли­ков и горстка ролей без слов. Ах, да… Еще главная роль в трехактной пьесе, которая выдержала только премьеру в Питтсбурге . А теперь я торчу здесь, обслуживаю столики, меняю просты­ни чужим людям… И я все это ненавижу!

Брайан выждал мгновение и зааплодировал.

– Отличная речь, Лекс! Здорово подбираешь слова. Должен признать, ты не зря стремишься на сцену. Вот только жесты не­сколько напыщенны.

У нее задрожали губы.

– Иди к черту, Бри!

Лекси вскинула голову и выплыла из кухни.

Брайан подобрал ее вилку. Похоже, на этот раз схватка за­кончилась не в его пользу, подумал он и решил, что теперь может спокойно доесть завтрак.

Через час Лекси уже вовсю расточала улыбки и несколько слащавое южное обаяние. Она была ловкой официанткой, что, кстати, спасало ее от полной нищеты во время пребывания в Нью-Йорке, и обслуживала столики с неторопливым изящест­вом. Со стороны казалось, что работа доставляет ей истинное удовольствие.

Она надела нарядную юбку, коротенькую ровно настолько, чтобы вызвать раздражение Брайана, и обтягивающий джем­пер, самым выгодным образом подчеркивающий ее фигуру. А фигура у нее была отличная, и она усердно трудилась, чтобы поддерживать ее в хорошей форме.

Лекси хорошо знала, что фигура – орудие производства и на сцене, и в зале ресторана. Как и сияющая, всегда готовая вспых­нуть улыбка.

– Мистер Бенсон, хотите, я подогрею ваш кофе? Вам понра­вился омлет? Брайан просто волшебник на кухне, не правда ли?

Поскольку мистер Бенсон явно оценил ее грудь, Лекси слег­ка наклонилась, чтобы не разочаровать его, а затем направилась к следующему столику.

– Кажется, вы сегодня покидаете нас? – ослепительно улыбнулась она новобрачным, обнимающимся за угловым сто­ликом. – Надеюсь, вы когда-нибудь снова приедете на остров.

Лекси плыла по залу, безошибочно угадывая настроение клиентов – кто из них хочет поболтать, а кто хочет, чтобы его оставили в покое. Как обычно, по будням народу с утра было немного, и у нее имелась возможность дать представление.

На самом деле ей хотелось играть в переполненных залах знаменитых театров Нью-Йорка! А вместо этого приходилось – с дежурной улыбкой – исполнять роль официантки в доме, ко­торый никогда не менялся, на острове, который никогда не ме­нялся… Лекси не относилась к людям, которые высоко ценят историю. Для нее прошлое было застывшим, скучным, как сам остров и кучка живших на нем семейств.

Пендлтоны испокон веков соединялись узами брака с Фитцсиммонсами, Бруди или Вердонами. Главная Четверка острова! Впрочем, иногда кто-нибудь из отпрысков делал ход конем и связывал свою жизнь с уроженцем материка. Некоторые даже уезжали, но большинство оставались, жили в одних и тех же коттеджах поколение за поколением, освежая парой новых фа­милий список постоянных обитателей острова.

Все это так… предсказуемо! – с тоской думала Лекси, бодро взмахивая блокнотом и одаривая улыбкой компанию за очеред­ным столиком.

Ее мать вышла замуж за пришельца с материка, Хэтуэи жили здесь и работали не покладая рук вот уже более тридцати лет.

Но возвышающийся на холме «Приют» все равно оставался и всегда будет домом Пендлтонов!

И казалось, что бежать отсюда невозможно.

Лекси сунула чаевые в карман, подняла гору грязных таре­лок, и, как только перешагнула порог кухни, ее глаза стали ле­дяными. Она сбросила свое обаяние, как змея сбрасывает ста­рую кожу. А то, что Брайан не обратил внимания на ее подчерк­нутую холодность, только подлило масла в огонь.

Лекси швырнула посуду на стойку, подхватила кофейник со свежим кофе и отправилась обратно в столовую. Два часа она подавала, убирала, меняла столовые приборы… и грезила о тех местах, где хотела бы сейчас оказаться.

Бродвей! Она была так уверена, что сможет завоевать его! Все говорили, что у нее талант. Каково же было ее разочарование, когда она приехала в Нью-Йорк и столкнулась с сотнями других молодых женщин, которым говорили то же самое!

Лекси хотела стать настоящей актрисой, а не одной из тех легкомысленных девиц, которые рекламируют дамское белье и называют себя актрисами-моделями. Она хотела начать прямо с вершины! В конце концов, она обладала и умом, и прекрасны­ми внешними данными, и талантом.

Надо сказать, первый же взгляд на Манхэттен наполнил ее уверенностью и энергией. Лекси казалось, будто все там ждало ее. Выписывая счет шестерым клиентам за столиком, она дума­ла о магазинах с роскошной одеждой и изысканных ресторанах. Она была в восторге от многолюдья, шума, оживления. Ей нравилось головокружительное ощущение, что у всех есть дела, что всем есть куда спешить.

Она тоже хотела что-то делать и куда-то спешить!

Конечно, квартиру Лекси сняла не по средствам, поскольку не желала довольствоваться тесной комнатенкой, побаловала себя новой одеждой в шикарном магазине и провела целый день в косметическом салоне фирмы «Элизабет Арден». Все это про­било значительную брешь в ее бюджете, но она считала траты вложением капитала. Она хотела выглядеть на кастингах наи­лучшим образом!

Грубое отрезвление наступило в первый же месяц. Лекси не ожидала такой конкуренции, такой безумной решимости на ли­цах тех, кто выстраивался рядом с ней на бесконечных пробах на роли.

Впрочем, она сразу же получила несколько предложений, но сниматься нужно было в основном в горизонтальном поло­жении. А она была слишком горда и слишком уверена в себе, чтобы согласиться на это.

Теперь же эти гордость, самоуверенность и – приходилось признать – наивность провели ее по полному кругу и вернули в исходную точку.

Но лишь временно, напомнила себе Лекси. Менее чем через год ей исполнится двадцать пять, она получит свое наследство, вернется в Нью-Йорк и на этот раз будет гораздо умнее, гораздо хитрее и гораздо осмотрительнее.

Она не потерпела поражение. Просто дала себе передышку. В один прекрасный день она будет стоять на сцене и чувство­вать восхищение публики, о котором так мечтала. Именно в тот момент она станет личностью!

Станет кем-то еще, кроме младшей дочери Аннабелл…

Лекси понесла в кухню остатки грязной посуды. Брайан уже заканчивал уборку. Ни одной грязной кастрюли в раковине, ни пятнышка, ни капельки на рабочем столе! Понимая, что посту­пает отвратительно, Лекси все же не удержалась и вывернула руку так, что чашка, венчавшая гору тарелок, грохнулась на плит­ки пола, расплескивая кофейный осадок.

– Лекси, должно быть, тебе нравится валять дурака, – хо­лодно заметил Брайан. – Что ж, у тебя это неплохо получается.

– Неужели? – Не успев даже подумать о том, что делает, она выпустила из рук поднос. Яркие керамические тарелки с грохо­том упали на пол, остатки еды и осколки полетели во все сторо­ны. – А теперь как?

– Черт побери, что ты пытаешься доказать? Что способна только разрушать все вокруг себя? Что кто-то, как обычно, будет убирать за тобой грязь? – Брайан протопал к кладовке, вытащил швабру и швырнул ей. – Делай это сама.

– Не буду! – Уже сожалея о своей злобной выходке, Лекси все-таки бросила швабру обратно Брайану. Разноцветные кера­мические осколки лежали у ее ног остатками веселого карнава­ла. – Это твоя драгоценная посуда! Ты и убирай!

– Сама уберешь, или, клянусь, я пройдусь этой шваброй по твоей заднице.

– Только попробуй, Бри! – Лекси подошла вплотную к брату. Сознание собственной неправоты лишь подстегивало ее решимость не сдавать позиции. – Только попробуй, и я выца­рапаю твои чертовы глаза! Мне до смерти надоели твои прика­зы! Это мой дом так же, как и твой!

– Ну, вижу, тут ничего не изменилось. Брайан и Лекси – оба с потемневшими от бешенства лица­ми – обернулись и вытаращили глаза. В дверях стояла Джо!

– Я поняла, что вернулась домой, как только услышала гро­хот и ваши дружелюбные голоса.

Настроение Лекси резко изменилось. Она взяла брата под руку, демонстрируя полное единство.

– Смотри-ка, Брайан, еще одна блудная дочь явилась! Наде­юсь, у нас осталось что-нибудь от того упитанного тельца?

– Мне хватит и кофе, – сказала Джо и закрыла дверь.

Глава 3

Джо стояла у окна своей бывшей детской. За последние двад­цать лет вид отсюда не изменился. Сады вокруг «Приюта» по-прежнему терпеливо ждали прополки. Качались на легком вет­ру колокольчики, грели на солнце дерзкие личики фиалки, зо­лотились тюльпаны, охраняемые высокими копьями лиловых ирисов.

За цветами поднимались пальмы, а еще дальше – дубы, пря­тавшие в своей тени кружевные папоротники и множество уже распустившихся лесных цветов.

По небу неспешно скользили облака, отбрасывая на землю легкие тени, играя солнечным светом, меняя его оттенки от зо­лотистого до жемчужного. Мир, покой, сказочная идиллия. Если бы у нее были силы, она вышла бы сейчас из дома, пойма­ла на пленку эту картину и стала бы ее хозяйкой.

Внезапно Джо поняла, что ей не хватало всего этого, что она скучала по виду из окна комнаты, где спала первые восемнад­цать лет своей жизни.

Когда-то она проводила долгие часы в саду с матерью, учи­лась ухаживать за цветами, узнавала их нужды и привычки, на­слаждаясь ощущением земли под пальцами и теплом солнечных лучей. Птицы и бабочки, музыка ветра, скольжение пушистых облаков в высоком синем нёбе – бесценные воспоминания ран­него детства!

«Я так долго не вспоминала, – подумала Джо, устало отвора­чиваясь от окна. – Все эти картины – мысленные или запечат­ленные на пленку – мне так далеко удалось запрятать…»

Комната также мало изменилась. В семейном крыле «При­юта» до сих пор ощущалось присутствие Аннабелл – ее стиль и вкус. Для своей старшей дочери Аннабелл выбрала кровать со сложным узором на спинках и покрывалом из старинных ир­ландских кружев – семейной реликвией Пендлтонов. Джо лю­била гладить рукой это покрывало, такое приятное на ощупь, и всегда любовалась его рисунком.

На обоях цвета слоновой кости пышно цвели колокольчики, оконные рамы были теплого медового цвета.

Аннабелл всегда сама обставляла комнаты и не терпела слу­чайных вещей. Здесь были столики из клена, лампы с круглыми стеклянными абажурами и вазы, всегда полные свежих цветов. Она хотела, чтобы ее дети с ранних лет учились жить среди кра­сивых вещей и любить их. На полке маленького мраморного ка­мина стояли свечи, лежали морские раковины. Полки на проти­воположной стене были заполнены не куклами, а книгами. Даже ребенком Джо мало играла в куклы.

Аннабелл больше нет. В какой-то момент из этих последних двадцати лет она умерла, и ее предательство стало полным и окончательным…

Джо закрыла лицо руками. Боже милостивый, почему кому-то пришло в голову увековечить смерть Аннабелл на пленке?! И почему они послали это ее дочери?

«СМЕРТЬ АНГЕЛА»…