Наследники

— Черт! — она топнула ногой. — Он ни на секунду не оставляет меня в покое, — Барбара повернулась ко мне. — Я уволю эту паршивую служанку. Эта она все ему рассказала. Кроме нее о поездке сюда никто не знал. Она вечно подслушивает у дверей.

— Он — твой отец, — напомнил я Барбаре. — Вполне естественно, что его заботит…

— С чего ты это взял? — фыркнула она. — Никто его не заботит. У него одно желание — контролировать все и вся. Потому-то моя мать и убежала из дома. Но его это не остановило. Он преследовал ее, пока она не покончила с собой. А теперь ждет того же и от меня.

— Ты, однако, сурова.

Она с горечью рассмеялась.

— Ты его не знаешь. Но подожди, он доберется и до тебя. Тогда ты станешь его рабом. И все поймешь. Я помню его разговор с моей матерью. «Никто не уходит от Спенсера Синклера, — заявил он ей. — Если только я сам этого не хочу».

Она затушила сигарету.

— Я не хочу возвращаться в свою квартиру.

— Это твое дело. Ты уже большая девочка. Я приехал лишь затем, чтобы увезти тебя отсюда.

Она приблизилась ко мне, глаза ее широко раскрылись.

— Позволь мне пожить у тебя, Стив.

— Забудь об этом.

— Пожалуйста, Стив, — она взяла меня за руку. — Хотя бы несколько дней, пока я не приду в себя. Не хочу сидеть в своей квартире, как в клетке.

— Ты сумасшедшая. В эти дни у меня будет не дом, а Гранд-Сентрел-Стейшн.

— Я не буду мешаться под ногами.

— Но почему я? У тебя много друзей.

Слезы навернулись у нее на глаза. Она выпустила мою руку, вернулась к чемодану.

— Хорошо, Стив. Поехали.

Я подхватил чемодан, и мы спустились к машине. По пути в город не перемолвились и словом. Шофер изредка с любопытством поглядывал на нас в зеркало заднего обзора. Барбара, несомненно, знала его, но полностью игнорировала.

Лимузин остановился у ее дома на Парк-авеню.

Швейцар выскочил из подъезда, чтобы взять чемодан. Я вылез из машины вместе с Барбарой.

— Все нормально?

Она кивнула.

— Когда поднимешься к себе, приляг, — посоветовал я. — Я позвоню тебе, чтобы убедиться, что у тебя все в порядке.

— Хорошо.

Я поцеловал ее в щечку, и она скрылась в подъезде.

За свой стол я попал лишь к пяти часам, найдя его заваленным служебными записками и просьбами позвонить.

Разгребая эту кучу, я и не заметил, как пробило восемь.

К реальности меня вернул звонок Джека Сейвитта.

— Все еще на рабочем месте? — рассмеялся он. — Подаешь дурной пример.

Я оглядел стопку еще не просмотренных бумаг.

— Это точно.

« — А я по твоей милости весь день просидел на телефоне. Но, похоже, ты получишь желаемое.

— Хорошо.

— Не будешь возражать, если я загляну к тебе и обо всем расскажу?

Я посмотрел на часы.

— Буду. Встретимся через четверть часа в ресторане Маккарти на Второй авеню.

— Как скажешь.

Я положил трубку на рычаг и нажал клавишу интеркома. Тут же в кабинет вошла мисс Фогарти.

— Соберите мне эти бумаги, — попросил ее я. — Ознакомлюсь с ними дома.

Она кивнула, а я направился в ванную. Умылся, глянул в зеркало. Лицо усталое, с глубокими складками, которых не было утром. Я усмехнулся. Складки эти отлично гармонировали с сединой. Пожалуй, подумал я, пройдет совсем немного времени, и мне не придется прибегать к услугам косметического салона.

Я сунул полотенце под горячую воду, отжал, приложил к лицу. Когда убрал, многие складки пропали. Но глаза так и остались красными. Возможно, мне требовались очки.

Фогарти уже приготовила «дипломат». Новенький, со скромной пластинкой с моей фамилией на боковой стенке. Она опустила крышку, закрыла «дипломат» на ключ, ключ протянула мне.

— Полный порядок. И я отметила красным карандашом срочные бумаги.

Джо Бергер встретил меня у дверей.

— Поздравляю, Стив.

— Спасибо, Джо, — мы обменялись рукопожатием.

Его симпатичная жена Клер улыбнулась мне из-за кассового аппарата и также поздравила меня. Я помахал ей рукой.

— Что будем заказывать? — осведомился Джо.

— Я жду Джека Сейвитта.

— Я знаю. Он звонил, чтобы предупредить, что задержится на пять минут.

Другого от Джека я и не ждал. Он терпеть не мог отрываться от телефона.

— Тогда закажем без него. Четыре «мартини», салат с сырным соусом, бифштекс с кровью, вареный картофель с мясной подливой, и, пожалуй, все.

— Хотите дельный совет, Стив? — спросил Бергер.

Я кивнул.

— Переходите на шотландское. Для желудка оно лучше. А от «мартини» только язву наживешь.

Я рассмеялся.

— А как насчет «кока-колы»?

— Самый лучший вариант. Когда мой ребенок был маленьким, доктор советовал давать ему сироп «колы», если у него болел животик.

— Ладно, Джо. А теперь попроси принести мне «мартини».

Он отошел, качая головой. Джек появился, когда я доканчивал третий бокал. Плюхнулся на стул. — Который по счету? — он выразительно посмотрел на мою правую руку.

— Третий.

Он посмотрел на официанта.

— Принесите два двойных «мартини», и побыстрее. — Джек повернулся ко мне. — Не то, чтобы мне хотелось выпить. Но мы должны быть на равных.

Я усмехнулся.

— Особенно в выпивке.

Официант вернулся с двумя бокалами.

Я открыл было рот, но Джек не дал мне произнести ни слова, протестующе подняв руку. Мгновенно осушил один бокал, затем наполовину — второй, а затем поставил его на стол.

— Теперь мы можем и поговорить.

— Как мой заказ?

— Мне пришлось нелегко.

Я промолчал. Какой агент скажет, что он не ударил пальцем о палец. За такое денег не платят.

— Я договорился о тридцати шести фильмах. По пять от ведущих кинокомпаний, остальные — от независимых.

— Сколько из них хороших?

— Четыре из шести, да и два оставшихся на уровне.

Во всяком случае, не барахло.

Я кивнул. Он потрудился на славу.

— А теперь держись крепче за стул. Они обойдутся тебе в четыреста тысяч каждый, и ты должен сказать «да» или «нет» в течение двадцати четырех часов. Деньги им нужны сразу, потому что они хотят показать их в, годовом отчете.

Я воззрился на Джека. Цена ровно вдвое превышала ту, по которой телевидение покупало фильмы, но я понимал, что именно в этом причина их уступчивости. Они тоже были повязаны. Если держатели акций не сочтут итог года удовлетворительным, поднимется дикий гвалт. И на текущий момент держателей акций они боялись больше, чем владельцев кинотеатров, навязавшим им договоренность, согласно которой кинокомпании не имели права продавать телевидению фильмы, выпущенные после 1948 года. Держатели акций могли проголосовать за снятие директоров с работы, а прокатчики все равно пришли бы к ним за фильмами.

— Ладно, — кивнул я. — Покупай.

На мгновение он онемел.

— Ты понимаешь, что делаешь? Это же больше четырнадцати миллионов.

— Я же сказал, покупай.

— Ты даже не хочешь узнать, что это за картины, какие звезды в них снимались…

Я перебил его.

— Ты — специалист, Джек, я доверяю твоему выбору.

Надеюсь, ты меня не подведешь.

— Но это твоя работа. Если картины окажутся не столь хороши…

Вновь я оборвал его, на этот раз резче.

— Вот тут ты не прав, Джек. Это не моя работа. Если картины провалятся, крайним будет твое агентство. По должности я имею право на ошибку, но «Синклер ти-ви» более не будет иметь дел с УАМ, если ты меня подведешь. И куда ты тогда денешься, если прибыли от сделок с другими телевещательными компаниями тебе не хватит для оплаты аренды помещений, в которых размещается твоя контора?

Лицо его побледнело, на лбу выступили капельки пота. Он допил второй бокал, не сводя с меня глаз.

— Это хорошие фильмы.

Спорить я не стал.

— Так чего тогда волноваться? — я улыбнулся. — Расслабься, и давай пообедаем. Я умираю от голода.

А вот Джек, как мне показалось, ел безо всякого аппетита.

Домой я попал уже после одиннадцати. Усталости не чувствовалось, а потому я открыл «дипломат» и выложил бумаги на стол.

Управился с ними за два часа и улегся в кровать в начале второго. Глаза горели, не прошло и пяти минут, как я вырубился. Но спал, наверное, не больше получаса, потому что зазвенел дверной звонок.

Поначалу мне показалось, что это сон, и я попытался выключить его. Но звонок звенел и звенел, и я открыл глаза. Полежал с минуту, потом поднялся и пошел к двери.

Барбара стояла в плотно запахнутой шубе, прижимая к груди маленькую сумочку, и смотрела на меня широко раскрытыми, полными страха глазами.

На мгновение я замер, затем отступил на шаг, и она бросилась мне в объятья, дрожа и рыдая. Я закрыл дверь.

— Ты не сказал мне, что переехал, — удалось вымолвить ей между рыданиями.

Я крепко прижимал ее к груди.

— Я поехала на твою старую квартиру. Швейцар сказал мне, где ты теперь живешь, — она подняла голову, по щекам текли слезы. — Ты злишься на меня, Стив?

Я покачал головой.

Слова хлынули потоком.

— Я более не могла этого вынести. Одна. Совсем одна.

Я думала над тем, что ты мне сказал. Насчет остальных друзей. Впервые я кое-что поняла. Настоящих-то друзей у меня нет. А те, что называются друзьями, годятся лишь для забав и развлечений. Я выпила полбутылки виски.

Какой же у него мерзкий вкус. Выкурила три сигареты с «травкой». И ничего не почувствовала. Тогда решила уснуть. Проглотила таблетку нембутала. Потом вторую, третью. А когда потянулась за четвертой, поняла, что заснуть мне не удастся. Я посмотрелась в зеркало, но увидела не себя, а свою мать. Меня ждал такой же конец. Вот тут я испугалась. Попыталась позвонить тебе, но мне сказали, что этот номер снят. Меня охватила паника. Я не знала, куда податься, а потому поехала к тебе.

Барбара вытерла глаза рукой. Шуба распахнулась, и я увидел, что под ней лишь ночная рубашка.

— Позволь мне остаться на ночь у тебя. Утром я уйду.

Пожалуйста.

— Будь как дома, — ответил я. — Пойдем спать.

Я провел ее в спальню.

— Иди умойся. А то у тебя все лицо в подтеках туши.

Покорно она прошла в ванную. Я погасил свет и лег в кровать. Из ванной донесся звук льющейся воды. Потом дверь распахнулась, и в проеме возникла Барбара.

— Теперь все нормально? — спросила она.

Лица я не видел, свет-то падал сзади, зато под ночной рубашкой четко очерчивались контуры ее фигуры. К последней претензий не было.

— Абсолютно, — ответил я.

Она щелкнула выключателем и шагнула к кровати. Я подвинулся, освобождая ей место.

— Нет, Стив, я хочу, чтобы ты обнял меня.

Я протянул руку и притянул ее головку к своему плечу. С минуту Барбара лежала спокойно, а затем села.

Стянула через голову ночную рубашку и вновь прижалась ко мне.

— Так-то лучше, — прошептала она. — Я хочу ощущать твое тело.

Она чуть повернулась и положила мою руку себе на грудь. Я почувствовал ее упругость, набухающие под моими пальцами соски. Меня словно обдало жаром. Теперь уже не мог уснуть я. А потому чуть отодвинулся. Закрыл глаза. Но она не угомонилась.

— Поцелуй меня, Стив.

Я коснулся губами ее губ.

— Спокойной ночи.

Она смежила веки.

— Пообещай мне кое-что.

— Что именно?

— Пообещай сделать то, о чем я тебя попрошу, — она напоминала мне капризного ребенка.

Я откинулся на подушку.

— Ну, хорошо, обещаю.

— Утром не смотри на меня. Они меня побрили, и я теперь такая странная.

Я рассмеялся.

— Ради бога, давай спать.

Последнюю фразу я мог и не произносить. Барбара уже спала. Такая юная, ранимая. Я закрыл глаза.

Но присутствие женщины, тепло ее тела не давали мне уснуть. В итоге я выбрался из кровати. Барбара даже не шевельнулась. Я ретировался в гостиную.

И заснул-таки в кресле, перед работающим телевизором.

Глава 6

Мои родители погибли, когда мне было шестнадцать лет и я еще учился в школе. Случилось это во время войны. Из соображений безопасности на восточном побережье действовали правила, требующие зачернять верхнюю половину фар, дабы их лучи остались невидимы для японских летчиков, окажись их самолеты над территорией Америки. Когда идущий навстречу автомобиль неожиданно появился из-за вершины холма, его фары ослепили моего отца. Он чуть вывернул руль вправо, чтобы избежать столкновения. Этого «чуть» вполне хватило с лихвой.

Большой «паккард» слетел с дороги, преодолел обрыв в триста футов, дважды крепко приложившись о скалы, и замер на глубине двадцати восьми футов.

— Крепитесь, юноша, — говорил мне мистер Блейк, наш адвокат, когда я, не проронив со дня смерти родителей ни слезинки пришел в его кабинет после похорон. — Господь Бог даровал им быструю смерть. Они не успели даже подумать о том, что произошло.

Я искоса глянул на мою тетю Пруденс[10], сидевшую у другого края стола. Видел я ее впервые, так как давным-давно она переехала из Нью-Бедфорда в Кейп-Энн. Но слышал о ней предостаточно.

В частности, историю о том, как она влюбилась в художника и уехала с ним в Париж, где маэстро и бросил ее, решив вернуться к жене. Потом последовала череда романов, которые шепотом обсуждались родителями, пока в один прекрасный день Пруденс не вернулась в Нью-Бедфорд.

Мой отец не знал, что она в городе, до того момента, как она вошла в его кабинет в банке. С ней был пятилетний мальчуган, прячущийся в ее юбке.

— Привет, Джон, — поприветствовала она отца.

— Пруденс, — мой отец не верил своим глазам.

Она посмотрела на мальчика.

— Поздоровайся с монсеньером, Пьер, — обратилась она к ребенку по-французски.

— Bon jour, — застенчиво поздоровался мальчуган.

— Он говорит только по-французски, — пояснила тетя Пруденс.

— Кто он? — спросил отец.

— Мой сын. Я усыновила его.

— И ты думаешь, я в это поверю? — пробурчал мой отец.

— Мне без разницы, чему ты поверишь, а чему — нет, — огрызнулась она. — Я пришла за своими деньгами.

Мой отец понимал, что это значит. Но в Новой Англии господствовало мнение, что деньги женщинам доверять нельзя. Даже если речь шла об их доле наследства.

— Согласно завещанию отца, деньги должны храниться в банке, пока тебе не исполнится тридцать лет.

— Мне стукнуло тридцать в прошлом месяце, — последовал ответ.

Тут отец оторвал взгляд от мальчика и посмотрел на нее.

— Действительно, — в голосе его слышалось удивление. — Действительно, стукнуло.

Он поднял трубку и попросил принести необходимые Документы.

— Мы пережили трудные времена, но мне удалось сохранить твое состояние и даже чуть приумножить, несмотря на то, что ты снимала проценты, как только они набегали.

— Иного я от тебя и не ожидала, Джон.

Ее слова придали отцу уверенности.

— Лучше всего оставить деньги здесь. Проценты составляют теперь три с половиной тысячи в год. На такие деньги ты можешь жить, ни в чем себе не отказывая.

— Конечно, могу. Но не буду.

— А что ты намерена делать с деньгами?

— Уже сделала. Купила маленькую гостиницу в Кейп-Энн. Закусочная будет давать доход, а у меня останется время для живописи. Пьер и я там отлично устроимся.

Мой отец попытался отговорить ее. Но тетя Пруденс быстренько осекла его.

— Я хочу, чтобы у Пьера был дом. Или ты думаешь, что такое возможно в Ныо-Бедфорде?

Тетя Пруденс уехала в Кейп-Энн. А несколько лет спустя приятель родителей, побывавший в Кейп-Энн, сообщил, что мальчик умер.

— Он сразу показался мне слабеньким, — заметил мой отец. — И потом, он говорил только по-французски.

— Он был моим кузеном? — спросил я. Мне как раз исполнилось шесть лет.

— Нет, — резко ответил отец.

— Но ведь сын тети Пру…

— Он не был ее сыном, — оборвал меня отец. — Она усыновила его, потому что у него не было ни дома, ни родителей. Твоя тетя Пру пожалела его, не более того.

Этот разговор отложился в моей памяти. Я понял это, сидя перед столом адвоката. Теперь пришла моя очередь.

«Интересно, — подумал я, — жалеет ли она меня?»

— Стивен, — отвлек меня от размышлений голос мистера Блейка.

— Да, сэр, — я повернулся к нему.

— Ты уже не ребенок, но еще и не взрослый, во всяком случае, юридически. Но, думаю, к твоему мнению тоже следует прислушаться. Твой отец не был богачом, но кое-какие деньги оставил. Их хватит на твое обучение в школе и колледже и на стартовый капитал, если ты захочешь начать собственное дело. Проблема лишь в том, где ты будешь жить.

Твои родители назначили меня распорядителем твоего состояния, но не назвали твоего опекуна. По закону его должен назвать суд.

Моя тетя и я одновременно повернулись друг к другу.

Я почувствовал наше единение. И более не гадал, жалеет она меня или нет. Все стало на свои места.

— Мистер Блейк, — заговорил я, не отрывая от нее взгляда. — Не могла бы тетя Пру… Я хочу сказать, имеет ли право тетя Пру стать…

Тут мы оба повернулись к адвокату. Мистер Блейк улыбался.

— Я надеялся услышать это от тебя. Никаких проблем не будет. Твоя тетя — ближайшая родственница.

Тетя Пру встала и подошла ко мне. Взяла меня за руку, и я увидел слезы в ее глазах.

— Я тоже надеялась, что ты это скажешь, Стивен.

А в следующее мгновение я уже рыдал в ее объятьях, а она ласково поглаживала меня по голове.

— Держись, Стив. Все будет хорошо.

Месяцем позже начались летние каникулы, и из школы я сразу поехал к тете Пру. Из поезда я сошел на исходе дня, над платформой дрожал горячий, прогревшийся на солнце воздух. Те несколько пассажиров, что вышли вместе со мной, не задержались на платформе ни на минуту, и скоро я остался один. Огляделся, подхватил чемодан и направился к маленькому деревянному зданию станции, гадая, а получила ли тетя мою телеграмму.

Только я взялся за ручку дощатой двери, к платформе подкатил видавший виды «плимут», из кабины вышла девушка. Окинула меня взглядом.

— Стивен Гонт?

Я повернулся к ней. Брызги краски на лице. Длинные каштановые волосы, падающие на рубашку из джинсовой ткани, мужские джинсы.

— Да.

Она облегченно улыбнулась.

— Я — Нэнси Викерз. Твоя тетя послала меня за тобой. Сама она приехать не смогла, потому что ведет урок.

Клади чемодан на заднее сидение.

Она села за руль, я — рядом с ней. Уверенно включила первую передачу. Глянула на меня и вновь улыбнулась.

— Ты меня удивил.

— Чем же?

— Твоя тетя сказала: «Приезжает мой племянник.

Съезди на станцию и привези его сюда». Я думала, что ты еще ребенок.

Я рассмеялся, в немалой степени польщенный.

— Как доехал?

— Удовольствия мало. Пассажирский поезд. Тащится и тащится. Да еще останавливается у каждого столба, — я вытащил пачку сигарет, предложил девушке. Она не отказалась. Я дал прикурить ей, потом закурил сам.

— Вы работаете у моей тети?

Она покачала головой. Дымок из ее рта плавно поднимался к потолку.

— Нет. Я — ее ученица. Иногда и позирую.

— Я не знал, что тетя Пру дает уроки.

Она, похоже, неверно истолковала мои слова.

— Учит она неплохо. А позируя, я оплачиваю обучение.

— И чему вы учитесь?

— Главное для меня — живопись. Но дважды в неделю я учусь и скульптуре. Твоя тетя говорит, что это необходимо для правильного восприятия формы.

Я широко улыбнулся.

— По-моему, с формами у вас все в порядке.

Она добродушно рассмеялась.

— Так сколько, ты сказал, тебе лет?

— Я не говорил. Но если вы хотите знать, семнадцать, — я накинул себе годок.

— Ты выглядишь старше. Наверное потому, что такой высокий и широкоплечий. Я не намного старше тебя. Мне девятнадцать.

По окраине городка мы выехали на дорогу, ведущую к побережью. А когда впереди показалось море, Нэнси резко свернула вправо, на узкий проселок. К тому времени я уже обращался к ней на «ты».

Дом стоял на небольшом холме, а потому казался больше, чем был на самом деле. У ворот высились два рекламных щита.

Левый гласил:

ГОСТИНИЦА КЕЙП-ВЬЮ И КОТТЕДЖИ ДЛЯ ИЗБРАННЫХ

На правом значилось:

ШКОЛА ЖИВОПИСИ И СКУЛЬПТУРЫ ПРУДЕНС ГОНТ ДЛЯ ОДАРЕННЫХ УЧЕНИКОВ

Со временем я понял, что для тети Пруденс слова «избранные» и «одаренные» — синонимы. Практицизм Новой Англии с детства вошел в ее кровь, а потому постояльцев гостиницы она отбирала, а способности учеников оценивала по одному и тому же критерию — их кредитоспособности.

Нэнси перегнулась через меня, чтобы открыть мою дверцу. Ее упругая грудь прижалась к моему предплечью. Она же глянула мне в лицо и улыбнулась, не меняя положения. Я почувствовал, что краснею.

— Ты будешь жить в гостинице, — она, наконец, выпрямилась. — Твоя тетя сказала, чтобы ты сразу устраивался.

Я вытащил чемодан с заднего сидения.

— Спасибо за заботу.

— Пустяки, — она перевела ручку скоростей, но не отпустила педаль сцепления. — Ученики живут в коттеджах за гостиницей. Я — в номере пять. Если тебе что-нибудь понадобится, заходи, — «плимут» плавно тронулся с места и завернул за угол.

Я проводил машину взглядом, а потом поднялся по ступеням и вошел в вестибюль, не найдя там ни души.

Поставил чемодан на пол, не зная, что делать дальше.

Услышал голоса из-за закрытой двери. Открыл ее и переступил порог.

Голоса стихли, я — замер. Четыре или пять девушек, что стояли за мольбертами, повернулись ко мне. Но я и не заметил их взглядов.

Я уставился на обнаженную натурщицу, стоявшую на небольшом возвышении. Челюсть у меня отвисла.

Впервые я видел голую девушку. Уйти? остаться? лихорадочно роились мысли в моей голове, но, пожалуй уйти бы я и не смог, ибо остолбенел. И лишь саркастический тон тети Пруденс привел меня в себя.

— Закрой дверь и сядь, Стивен. Сквозняк нам мешает. Урок закончится через несколько минут.

Глава 7

Теплую ночь наполняло счастье. Я перекатился на спину и снизу вверх посмотрел на Нэнси.

Она сидела, прислонившись спиной к спинке кровати у изголовья, прижав колени к груди. В полумраке я различал на ее загорелом теле светлые полоски от бикини. От затяжки разгорелся кончик сигареты с «травкой» Нэнси, отбросивший багровые тени на ее лицо.

— Не жадничай, — я протянул руку. — Поделись с жаждущим, — взял сигарету и затянулся. Счастья в ночи заметно прибавилось.

Она забрала сигарету назад. Я задержал дым в легких, насколько смог, затем медленно выпустил его через нос, и, повернувшись, зарылся носом в мягкий пух ее лобка, глубоко вдохнул запах ее тела.

— Вот что меня возбуждает, — пробормотал я. — Куда больше, чем «травка».

Она запустила руку мне в волосы, подняла мою голову. Долго смотрела на меня. Не знаю, что она старалась увидеть, волосы мои она отпустила, лицо ее оставалось мрачно-сосредоточенным.

— Ты где-то далеко, Нэнси, — упрекнул ее я. — В чем дело?

На мгновение она застыла, затем вылезла из кровати.

От холодного воздуха, вливающегося в окно, соски ее грудей сразу сморщились, сжались.

— Мне не доводилось говорить тебе, что я замужем? — спросила она.

— Нет, — я сел.

— А следовало бы.

— Почему?

— Все могло пойти по-другому.

— В каком смысле?

— Этого бы не произошло.

Я задумался. И никак не мог понять, что она пытается мне втолковать. Ночь по-прежнему наполняло счастье.

— Тогда я рад, что ты мне этого не сказала.

— Он приезжает завтра.

— Кто?

— Мой муж. Его корабль швартуется в Новом Лондоне, и я еду туда, чтобы встретить его.

— О-о-о, — протянул я. — А когда ты вернешься?

— Ты все еще не понимаешь, — она покачала головой. — Я не вернусь. Его перевели на берег. Мы уезжаем в Пенсаколу[11].

Я промолчал.

Мое молчание она истолковала не правильна — Я не собиралась говорить тебе об этом в постели. Не хотела причинять тебе боль. У меня была мысль уехать, ничего не сказав тебе, но я не смогла. Извини, Стив.

Я взял у Нэнси сигарету, затянулся. От нее уже остался окурок, и я почувствовал, как мне ожгло губы.

Она отобрала его у меня и вдавила в пепельницу. Притянула мою голову к груди. Я поднял руки и обхватил их. А затем начал поворачивать голову вправо-влево, поочередно целуя соски.

— Извини, Стив, — повторила она.

— За что? Все так хорошо.

— Правда, хорошо? — она повалила меня на спину, оседлала, задвигалась, словно в скачке, вскрикивая, как ночной зверь. Мне с трудом удавалось удержать свой член у нее внутри. Кончила она резко и внезапно. Выкрикнув: «Дон!»

И застыла.

— Мне все равно, как ты меня называешь, — я еще крепче сжал ее за ягодицы. — Только не останавливайся!

— Сукин сын! — воскликнула она. — Больше тебе ничего не надо.

Я сбросил ее с себя, навалился сверху, быстро поймал нужный ритм. На этот раз мы кончили вместе.

— Стив! Стив! — ее ноги вонзились мне в спину.

Я развел ее руки в стороны. Мы лежали, тяжело дыша.

— На этот раз ты вспомнила, как меня зовут.

Она зыркнула на меня, и секундой спустя мы уже покатывались от хохота.

В кабинете тети Пру горел свет, когда я вернулся в гостиницу. Я посмотрел на часы. Уже начался новый день. И осторожно ступил на лестницу, надеясь, что ступени не заскрипят.

— Стивен.

Я повернулся, не преодолев и трети пути.

— Да, тетя Пру?

— У тебя все в порядке?

Я кивнул.

— Да, тетя Пру.

Она помялась, затем попятилась в кабинет.

— Спокойной ночи, Стив.

— Спокойной ночи, тетя Пру, — и направился в свою комнату.

Несколько минут спустя в дверь тихонько постучали.

— Кто там? — спросил я.

— Это я, тетя Пру. Можно мне войти?

— Дверь не заперта. Входите.

— Не знаю, как мне это сказать… — она замолкла; воззрившись на меня.

Я опустил голову, чтобы понять, куда она смотрит. На груди и плечах краснели длинные царапины от ногтей. Я схватил со стула рубашку, надел.

— Ее работа? — голос тети Пру звучал сердито.

— Прежде чем я отвечу, тетя Пру, скажите, на кого вы злитесь?

Она посмотрела на меня, печально улыбнулась.

— Наверное, на себя. Я-то держала тебя за маленького мальчика. И никак не хотела понять, что ты уже вырос, — она присела на краешек кровати. — Надеюсь, я не допустила ошибки, пригласив тебя сюда.

— Я общался с девушками и раньше, тетя Пру.

— Девушки бывают разные. И Нэнси не такая, как все.

Я предпочел промолчать.

— Я все собиралась поговорить с тобой, — чувствовалось, что тете Пру неловко. — Но не знала, с чего начать.

Я сел на стул напротив нее.

— Да, тетя Пру.

— Ты знаешь, надо соблюдать осторожность, — она не решалась встретиться со мной взглядом. — Девушки могут родить, и венерические болезни отнюдь не редкость… — она смолкла, уловив искорку смеха в моих глазах. — Что это я такое говорю? Ты, наверное, и так все знаешь.

— Да, тетя Пру.

— Тогда почему ты не остановил меня?

— Я не представлял себе как, — я улыбнулся. — Раньше никто не говорил со мной об этом.

Вот тут она посмотрела на меня в упор.

— Я думаю, тебе надо поработать. Хватит болтаться без дела.

— Дельная мысль, — кивнул я. Действительно, скучно с утра до вечера валяться на пляже.

— Я переговорила с мистером Леффертсом. Он может занять тебя во второй половине дня в радиостудии. Большого заработка не жди, но что-то перепадет.

С этого все и началось. В августе я готовил для Леффертса программы передач и вел переговоры с рекламодателями. А к возвращению в школу уже выбрал свою будущую профессию.

Глава 8

Меня разбудил заработавший поутру телевизор. Едва продрав глаза, я уставился на экран.

Седьмой канал. Я поднялся, переключил телевизор на Эс-ти-ви. Позвонил в бюро обслуживания, попросил принести апельсиновый сок и кофе, и стоял под горячим душем, пока не исчезла ломота в теле. Когда я вернулся, сок и кофе уже стояли на столе. Тут же лежала утренняя газета. Барбара все еще спала, когда я ушел на работу. Три таблетки снотворного таки подействовали на нее.

Я пришел раньше обычного, но Фогарти опередила меня. «Дипломат» с бумагами я водрузил на ее стол. Она же дала мне список намеченных на этот день встреч и совещаний. Я внес лишь одно изменение. Попросил пригласить ко мне первым Уинанта, начальника технического отдела.

Он пришел ровно в девять, высокий, предпочитающий сигаретам трубку, в очках со стальной оправой.

— Доброе утро, мистер Гонт, — поздоровался он и положил на мой стол лист бумаги.

Я взял его. Заявление об отставке, о котором шла речь накануне. Я посмотрел на Уинанта.

— Я подумал, что могу принести его сам, раз уж вы вызвали меня на ковер.

Я улыбнулся.

— Благодарю.

Фогарти принесла мне кофе. Не забыла и чашечку для Уинанта.

— Меня ни с кем не соединять, — попросил я мисс Фогарти, прежде чем она покинула нас. Пригубил кофе, а уж затем начал задавать вопросы.

— Мистер Уинант, как у нас обстоят дела с цветом?

— Подготовка к переходу на цветное изображение, в принципе, закончена.

— И что теперь?

— Мы ожидаем.

— Чего?

— Как его примут, — выдавил он. — Эн-би-си…

— Меня Эн-би-си не интересует, — оборвал его я. — И вы работаете в «Синклер телевижн». Чего мы ждем?

— Я — инженер, — ответил он. — И не определяю политику компании.

Тут я улыбнулся.

— Вижу, мы начинаем понимать друг друга.

На его лице отразилось недоумение, а потому я поспешил ему на помощь.

— Если я скажу вам, что переход на цветное изображение — наша главная стратегическая линия, когда наши зрители увидят цветную картинку?

Он заметно оживился.

— К следующему сентябрю все наши телестанции смогут работать в цвете.

— А возможно уже к Новому году перевести на цвет Нью-Йорк, Чикаго и Лос-Анджелес?