В долине Маленьких Зайчиков

– Если бы не он, мы бы давно были колхозниками, – заявил старик решительно. – Мутил Локэ нам разум.

Выждав удобный момент, Коравье предупредил его, чтобы он не очень-то распространялся о своем недавнем камлании.

– Только не забудь дать мне трудодень, – шепнул Эльгар.

Вернулись из стада Зубов, Геллерштейн, Инэнли, Рунмын и другие пастухи.

– Для такого стойбища стадо очень большое! – не скрывая удивления, сообщил Геллерштейн. – Около трех тысяч голов по приблизительным подсчетам. Содержится в образцовом порядке. Олени упитанные, преобладает маточное поголовье.

Приехал Ринтытегин. Он обошел все яранги и поговорил с каждым хозяином.

– Обыкновенные чукчи, – заключил он. – Будут отличными советскими гражданами.

Вечером собрались в яранге Коравье. Росмунта разделывала оленью тушу на ужин, Наташа помогала, ей. Елизавета Андреевна нянчила Мирона. Мужчины принесли лед, накололи его в большие чайники и развели жаркий огонь в костре.

В чоттагин то и дело входили гости. Пришел и старик Эльгар. Он присел рядом с Ринтытегином и долго молча смотрел, как тот пишет в блокноте.

– Быстро чертишь на бумаге, – восхищенно сказал Эльгар. – Как заяц на свежем снегу.

– Заяц оставляет бессмысленный след, а тот след, который я оставляю на бумаге, имеет смысл, – ответил Ринтытегин.

Эльгар закивал в знак согласия.

– А ты разве не учишься в вечерней школе для взрослых? – спросил Ринтытегин.

– Нет. Сильно болел. У меня сломано ребро. Пострадал я от врагов колхозной жизни – Мивита и Арэнкава.

– Лечись! – строго сказал Ринтытегин.

– Можно и полечиться, – осторожно согласился Эльгар. – Надо помогать друг другу… Я ведь не против колхоза. И погоду хорошую сделал, чтобы вы скорее приезжали.

– Что ты мелешь! – сказал Ринтытегин. – С такими мыслями нельзя называться советским человеком! Тоже мне – творец хорошей погоды!

Эльгар обиженно заморгал:

– Меня просил Коравье. Даже обещал трудодень дать. Выходит, я зря старался? В моем возрасте это нелегко, и голос мой уже не имеет той силы, когда я был полон могущества!

Коравье, с волнением слушавший этот разговор, не знал, куда деваться от стыда. Ринтытегин повернулся к нему:

– Это правда?

Коравье лишь молча кивнул.

Ринтытегин отложил в сторону блокнот.

– Как же так, Коравье? – укоризненно сказал он. – Мы тебя считали передовым человеком, а ты поступил, как отсталый элемент.

– Сам не знаю, как это получилось, – стал оправдываться Коравье. – Всем так хотелось, чтобы скорее настала хорошая погода. Пастухи просили… Сначала я не хотел, но потом согласился… Уж очень всем хотелось скорее вступить в колхоз.

– Ладно, – смилостивился Ринтытегин. – Поскольку шаманское действие было произведено с целью помочь Советской власти, то я считаю вопрос закрытым.

– Как это закрытым? – всполошился Эльгар. – А мой труд?

– Послушай, – ответил ему Ринтытегин. – В нашем государстве ценится только такой труд, который движет нас к коммунизму, служит созданию чего-то… Твое же камлание совпало с улучшением погоды. Кроме того, этот религиозный обряд – признак отсталости…

– Выходит, я отсталый человек? – совсем расстроился Эльгар. – Я от чистого сердца хотел помочь, хотите верьте, хотите нет.

Ринтытегин не мог не поверить искреннему огорчению старика.

– Не обижайся, старик. Что делать? Твои методы устарели. Придется тебе менять квалификацию, переучиваться.

– Но я уже не молодой, чтобы переучиваться, – возразил Эльгар. – Мои глаза плохо видят, руки не могут твердо держать палочку, которой ты наводишь след на бумаге.

– Все равно придется, – сказал Ринтытегин. – Доктор Наташа полечит тебя, и ты еще помолодеешь. Твои руки обретут твердость, глаза – зоркость. Тогда ты не только научишься читать и писать, а еще станешь ученым метеорологом. А? Вот будет здорово – бывший шаман Эльгар – метеоролог!

– Что это такое? – заинтересовался Эльгар.

– Ученый предсказатель погоды, – пояснил Ринтытегин.

Это немного успокоило старика, и он вместе со всеми принялся за вареное мясо.

Елизавета Андреевна ловко брала с кэмэны мясо и резала острым ножом у самых губ. Геллерштейн пытался ей подражать, но был осторожен и держал лезвие подальше от своего длинного носа, отчего куски у него получались большие и он долго не мог их разжевать.

Раскрасневшаяся и довольная Росмунта подавала одни лакомства за другими. Эльгар заметно опьянел и привязался к Геллерштейну, который ему особенно понравился. Шаман рассказывал о своем былом могуществе. Геллерштейн недоверчиво качал головой, и это еще больше распаляло самолюбивого старика.

– А ты можешь вот сейчас мигом уничтожить себе зубы? – спросил Геллерштейн шамана.

– Зачем мне уничтожать себе зубы? – самодовольно ответил Эльгар, алчно окидывая кэмэны. – Я еще не все попробовал.

– А вот я могу, – сказал Геллерштейн.

Эльгар пренебрежительно махнул рукой.

Колхозный завхоз на секунду отвернулся и открыл перед Эльгаром рот.

– Смотри.

Эльгар издал какой-то нечленораздельный звук, потом воскликнул:

– Какомэй! Что ты наделал? Как же ты теперь будешь без зубов?

– А ты не верил! – прошамкал Геллерштейн.

– Гляди, Росмунта! – закричал Коравье. – Он действительно обеззубел!

Росмунта всплеснула руками:

– Это ты виноват, Эльгар!

Шаман растерянно пробормотал:

– Я только немного засомневался…

Геллерштейн снова отвернулся, сунул лицо в рукав и предстал перед потерявшим речь Эльгаром во всем великолепии своих вставных зубов.

– Ты настоящий чародей! – восхищенно проговорил Эльгар. – Сколько живу на свете, впервые вижу человека, который может запросто уничтожить все зубы и тут же опять отрастить.

После этого Эльгар стал внимательнее к Геллерштейну. Старик не спускал глаз с завхоза, словно боясь, что у того опять исчезнут зубы.

Поужинав, Геллерштейн пошел в школьный дом устраивать на ночлег спутников. Праву как старый друг оставался у Коравье, но вышел проводить гостей.

Несмотря на поздний час, в стойбище было оживленно. На небе сияли звезды, состязаясь блеском с огнями костров и светильников в распахнутых дверях яранг. Через весь небосвод вдоль берегов Песчаной реки[21] протянулась цветная бахрома полярного сияния. Словно невидимая гигантская небесная рука играла цветной занавесью, то расправляя ее, как бы желая застлать все небо, то свертывая в разноцветные складки с блестками ярких звезд. Узкий серп нарождающейся луны застыл в немом восхищении перед красотой ночного неба.

Голоса четко звучали в стылом ночном воздухе. Во всем чувствовалось ожидание радостного события, и оттого, что люди знали, что их ждет завтра, предстоящая радость становилась уже сегодняшней.

Торвагыргынцы остановились на улице, любуясь полярным сиянием.

– Ради одного такого зрелища стоило ехать на Север, – задумчиво сказал Геллерштейн.

– А знаете, чем прекрасно северное небо? – спросил Праву, охваченный восторгом. – Смотрите, каждую секунду окраска меняется, сияние словно дышит, волнуется и никогда не повторяется.

Можно было бесконечно любоваться полярным сиянием, но мороз погнал людей в дом. В двух классах на пол были настланы пушистые оленьи шкуры.

Из своей комнаты вышел Валентин Александрович и заботливо помог Елизавете Андреевне снять шубу.

– Я приготовил чай, – сказал он.

– Сейчас, – ответила Елизавета Андреевна. – Только посмотрю, как люди устроились.

Валентин Александрович отнес шубу в свою комнату.

Ринтыгегин выразительно посмотрел на Праву. Праву понимающе кивнул:

– Я, пожалуй, пойду спать.

Наташа протянула руку и так посмотрела ему в глаза, что у Праву зашлось сердце.

– Спокойной ночи, Наташа, – сказал он и поспешно вышел на улицу.

На крыльце он глубоко вздохнул. Холодный воздух больно кольнул горло. Один за другим затихали голоса, гасли костры и светильники.

Праву шел к яранге Коравье и злился на себя. Почему он не умеет быть самим собой? Ему так хотелось остаться с Наташей, потеплее попрощаться, а он чуть ли не выдернул руку из ее руки… Может быть, он боится еще раз ошибиться в своем чувстве?.. Пойти к ней и сказать прямо? Подойти и сказать: Наташа, я тебя люблю…

Собрание жителей стойбища Локэ проводили в школьном здании. Ни одна яранга, даже самая большая, не смогла бы вместить всех желающих.

Ринтытегин составил план проведения собрания и вслух прочитал его.

– Замечаний не будет? – спросил он.

Елизавета Андреевна с сомнением покачала головой:

– Мы-то согласны, а примут ли жители стойбища участие в мероприятиях, которые вы наметили?

– Примут, – уверенно сказал Коравье. – Я им разъясню.

– Надеюсь, что призы пойдут за счет колхоза? – спросил Ринтытегин.

– Что же делать, – махнула рукой Елизавета Андреевна. – Раз такое дело, придется раскошелиться. Они же теперь почти что наши.

Ринтытегин подмигнул Праву и шепнул:

– Не иначе как помирилась с мужем.

Ждали трактор с товарами из торвагыргынского магазина. Деньги отпустил колхоз.

– Надо разъяснить людям, что такое деньги, – сказал Ринтытегин. – Пусть на собрании об этом скажет Коравье.

Коравье попросил Праву:

– Пусть мне кто-нибудь расскажет, что такое деньги.

– Ты разве не знаешь? – удивился Праву.

– Немного знаю, но надо по-научному.

– Скажи, как сам понимаешь. Стой рядом с продавцом, помогай ему и покупателям.

– Хорошо, – со вздохом согласился Коравье, как будто ему предложили нести на себе тяжкий груз.

Пришел Инэнли. В нарядной кухлянке, расшитой белым и черным оленьим волосом по подолу. На спине болтался изящный малахай, отороченный росомашьим мехом. Тонкие штаны волосом внутрь плотно облегали его стройные ноги, обутые в белые оленьи торбаза.

– Я сказал всем, кто желает принять участие в состязании, – сообщил он. – Просят только отдельно устроить гонки и бега, не в одно время. Многие хотят попытать счастья и на гонках, и в бегах.

Между тем около школы собралась толпа, хотя до начала еще было далеко. Чтобы не скучать, юноши устроили прыжки в длину на снегу, а ребятишки ловили арканом оленьи рога. Зрители возгласами подбадривали прыгунов, а наиболее бойкие из стариков сами становились в ряд. Кто-то принес пастуший посох и утиное крыло. Посох воткнули в снег, крыло привязали к нему довольно высоко от земли. Нужно было прыгнуть так, чтобы сдвинутыми носками достать до утиного крыла.

Праву смотрел на прыгунов. В детстве он любил этот вид народного спорта, а в университете занимал первые места по прыжкам в высоту. Он попросил установить утиное крылышко повыше. Сняв кухлянку и оставшись в одной рубашке, он примерился и прыгнул. Возглас одобрения пронесся по толпе.

– Молодец, Праву! – услышал он.

Оглянувшись, он увидел Наташу, а рядом с ней Сергея Володькина. Сергей был одет празднично, в кожаное негнущееся пальто.

Юноши, прыгая по очереди, пытались достать крылышко, но никому не удавалось достигнуть высоты, на которую прыгнул Праву.

– Посмотрим, каков он будет в бегах! – вызывающе крикнул кто-то из толпы.

– Придется принять вызов, – улыбнулась Николаю Наташа. – Бег-то километров на двенадцать. Хватит силенок?

– Попробую, – ответил Праву. – Правда, давно не бегал.

Прозвенел звонок, и на улицу высыпали школьники. Они тотчас смешались с толпой, внеся в нее новую волну радостного оживления.

За горами светлело небо. Самые высокие вершины освещались дальним солнцем, и снег на них горел красным пламенем. В воздухе было тихо, дым из яранг поднимался вертикально вверх.

– Какие фильмы привез? – спросил Праву у Володькина.

– «Ленин в Октябре» и «Последнюю ночь». И еще цветную картину «По Магаданской области», – перечислил Сергей.

– Хорошо, – одобрил Праву. – В фильме «По Магаданской области» много Чукотки, это им должно понравиться.

– Пусть и на живого Ленина посмотрят. А то Коравье такого наговорил… Думают, что Ильич был вроде бы сверхчеловек, подпирающий плечами небесный свод. Одной ногой стоит по эту сторону горного хребта, а другой – по ту.

Праву засмеялся.

– Учитель рассказывал, – продолжал Володькин, – что однажды на уроке речь зашла о Ленине. Несколько ребятишек подняли руки и заявили, что они знают о нем. И такого наговорили, что Валентин Александрович только руками развел. Пытался переубедить – не получилось. Говорят: дядя Коравье рассказывал нашим родителям. Мы ему верим, он долго жил у русских, и чуть ли не сам Ленин подарил ему патефон.

Жители стойбища не раз бывали в школьном здании, но сейчас входили как-то робко, неуверенно: ведь они шли решать свою судьбу, свою жизнь на многие годы вперед. Усаживались чинно за парты, заглядывали в чернильницы, пытались разобрать буквы лозунгов, развешанных на стенах.

– Тум-гы-ту-ри, – громко, нараспев читал Рунмын, – кол-хо-зын кы-ньэл-гы-тык![22]

Он гордо оглядел присутствующих.

– Это о нас написано. Нас приглашают.

– Дай-ка я взгляну, – сказал Эльгар и приблизился к плакату.

Старик долго и недоверчиво рассматривал его, беззвучно шевеля губами. Можно было подумать, что шаман действительно читает, но он не ходил в школу для взрослых и не знал ни одной буквы. А может, шаман постигал премудрость грамоты своими силами? Разве не он установил хорошую погоду?..

– Ты прав, Рунмын, – с важностью сказал Эльгар и отошел от стены.

За учительский стол сели Ринтытегин, Праву и Елизавета Андреевна. В первом ряду поместились Геллерштейн и Коравье. Рядом с мужем – Росмунта в новой красной камлейке. На коленях она держала Мирона.

Праву поднялся с места и начал речь.

– Тумгытури! – сказал он. – Товарищи! Сегодня вы должны обдумать важное решение – о вступлении в колхоз. Что такое колхоз, вы уже, наверное, знаете. Но я все же еще раз скажу, чтобы те, кто недостаточно слышал о колхозной жизни, могли понять.

Праву говорил недолго. Его часто прерывали возгласами:

– Знаем! Знаем!

Видно, Коравье немало поработал.

– Порядок такой, – сказал в заключение Праву. – Те, кто хочет вступить в колхоз, должны поднять руки.

Никто не пошевелился. Праву с беспокойством всматривался в лица собравшихся.

– Все должны поднимать руки? – нерешительно спросил Рунмын.

– Да, все, – ответил Праву.

– Обе руки поднимать или одну?

– Одну.

– Левую или правую?

– Какую хотите.

На помощь пришел Коравье. Он встал и сказал:

– Давайте поднимем правые руки, чтобы наше решение о переходе в колхозную жизнь было твердым.

– Кэйвэ! Кэйвэ![23] – послышались голоса, и тут же взметнулся лес рук.

Люди важно и с гордым видом держали руки, пока Праву и Геллерштейн считали.

– Теперь можете опустить, – сказал Праву.

– Это все? – спросил кто-то разочарованно.

– Пока все, – ответил Праву. – Через несколько дней соберутся пастухи колхоза Торвагыргын, и там ваше желание будут рассматривать члены колхоза. Здесь сидит председатель, которую зовут Елизавета Андреевна.

– Ого! Женщина-начальник! – громко удивился Рунмын.

Елизавета Андреевна встала и заговорила на чукотском языке. Она сообщила, что жителям стойбища будет выдан аванс.

– Коравье, выйди сюда к столу и скажи людям, что такое деньги, – попросил Ринтытегин.

Коравье путался и никак не мог толком сказать, за что же и зачем даются деньги. Но слушали его внимательно.

– На эти деньги человек может купить себе товары, – закончил он и вернулся на место рядом с Росмунтой.

– Нельзя разве получать прямо товары? – спросил Инэнли.

– Нет, – ответил Коравье. – Не полагается.

– А ведь и правда, проще получать прямо товары, – заметил Рунмын.

– Нельзя, – пришла на помощь мужу Росмунта. – Таков обычай.

Кое-как денежный вопрос утрясли. Приехал Кэлетэгин с кассиром, и в школе выстроилась очередь. Продавщица из Торвагыргына разложила товары. Праву вышел на улицу покурить. Но не успел он зажечь спичку, как прибежал Коравье.

– Люди не хотят брать денег! – взволнованно сказал он.

– Почему? – растерялся Праву.

– Не знаю. Пойдем со мной.

Возле кассира столпились люди и сердито рассматривали на свет деньги.

– Что случилось?

– Почему другим дали деньги с лицом Ленина, а мне нет? – спросил Рунмын. – Вдруг эти деньги слабее?

Праву терпеливо начал разъяснять разницу между денежными знаками.

Начались недоразумения и у продавщицы. Многие покупатели, едва выйдя на улицу, возвращались и просили обменять купленные товары на другие.

– Мне это не понравилось, – говорил Эльгар, протягивая продавщице початую банку мясных консервов. – Очень соленое.

– Я не могу взять обратно купленный товар. Вы уже открыли банку.

– Но я только чуть-чуть попробовал, – горячился шаман. – Посмотри, я лишь раз наполнил рот и то половину выплюнул!

Рунмын требовал, чтобы ему продали такой же радиоприемник, как у Коравье. Коравье объяснил, что на такой приемник у Рунмына мало денег, да и в продаже его нет. Разочарованный Рунмын попросил на все деньги сахару.

– Если тебе продать на все деньги сахар, то другим не достанется, – объяснила продавщица. – Возьми немного сахару, а на остальные что-нибудь еще.

Кто-то купил электрический фонарик, и теперь каждому хотелось его иметь. Несли обратно сахар, консервы, отрезы тканей, кастрюли, чайники. Плачущая от растерянности продавщица высчитывала из них стоимость электрического фонарика. Хорошо еще, что фонариков было около двух десятков, так что хватило в каждую ярангу.

Торговая горячка утихла. Налюбовавшись своими покупками, люди снова вернулись к школе, откуда должны были начаться гонки на оленях и состязания бегунов. Еще на собрании объявили призы. Лучший бегун получал охотничье ружье «Белка», второй – мелкокалиберное ружье. Победителю гонок на оленях – примус и набор посуды для варки пищи. Победителю борцу предназначались часы. Перед самыми состязаниями Инэнли и Рунмын попросили:

– Пусть вместо примуса победителю оленьих гонок тоже достанется ружье, а примус – второму бегуну.

Ринтытегин согласился с ними. Все призы разложили на большом сугробе. Ружья воткнули в снег. По правилам чукотских состязаний победитель сам, подбегая к призу, хватает его.

Одна за другой подъезжали нарты, запряженные парами сильных ездовых оленей. Морозный пар клубился над упряжками. Подходили и бегуны, неся в руках тонкие легкие посохи.

Праву снял с себя все лишнее, надел шерстяной свитер, а поверх куртку от лыжного костюма.

Он появился среди бегунов, резко отличаясь одеждой. Его встретили сдержанными возгласами удивления. Коравье шепнул Праву, что его не считают серьезным соперником.

Коравье состязался лишь в борьбе, поэтому пока оставался зрителем.

Ринтытегин поднял и опустил руку. Взметая легкие облачка сухого снега, бегуны рванулись вперед. Они должны были сделать круг протяженностью около двенадцати километров.

Затем Ринтытегин дал старт оленьим упряжкам. Не успели они отъехать, как плотно окутались снегом, поднятым оленьими копытами, и паром, вырывающимся из ноздрей.

Наступила небольшая передышка. Лишь ребятишки с криками возились на снегу, утаптывая площадку борцам. Над толпой стоял табачный дым, курили все – молодые и старики, мужчины и женщины. Все говорили громко, радуясь хорошей погоде, первым в жизни покупкам и волнуясь за своих родных, состязавшихся в беге и оленьих гонках.

Ринтытегин подошел к Елизавете Андреевне и шутливо-строго спросил ее:

– Что же вы, председатель, делаете? Во всем мире идет борьба за всеобщее и полное разоружение, а вы призами поставили ружья?

– Это сделано с далеко идущими расчетами, – улыбнулась Елизавета Андреевна. – Сначала призы, а потом песцы. Коравье поговорит со своими земляками об охоте на песца. Капканы ставить поздно, а ружьями они могут добавочно к плану настрелять песцов… Кроме того, теперь они не безоружны перед волками. Стадо ведь скоро станет колхозным.

Ринтытегин согласно кивал головой и радовался. Елизавета Андреевна вся светилась счастьем. Поверхностный наблюдатель приписал бы это удачному собранию, праздничному оживлению, которое царило вокруг. Но Ринтыгегин видел, что у нее есть и другие причины для такого настроения: рядом с ней стоял Валентин Александрович. Высокий, с худым лицом и седыми висками, он больше походил на профессора, чем на директора начальной школы.

Коравье расхаживал в толпе и о чем-то громко говорил. Ринтытегин прислушался. Оказалось, Коравье продолжал объяснять назначение денег.

– Не обязательно, – со знанием дела говорил Коравье, – тратить их в один день. Есть такие люди, которые не имеют оленей, не охотятся на зверя. Они добывают пропитание только деньгами. Получат кучу бумажек и рассчитывают их до следующего получения платы за свою работу…

– А если откажутся за бумагу продавать еду? – спросил Эльгар.

– Такого не может быть, – твердо заявил Коравье.

– Как не может быть? – усомнился Эльгар. – Вот, к примеру, я не захочу брать бумажки – и все.

– Не о тебе речь, – строго ответил Коравье, избавившись разом от каверзного вопроса и необходимости на него отвечать.

Ринтытегин подошел ближе, чтобы выручить Коравье.

– Деньги – такое дело, – сказал он, – вы к ним легко привыкнете и научитесь ими пользоваться. Главное, чтобы их было достаточно. А для этого надо хорошо работать. Есть такой обычай социализма: кто больше и лучше трудится – тому и больше достается денег. Деньги – это возможность покупать необходимые вещи – одежду, пищу…

– А если я заработаю больше, чем мне нужно, как быть в таком случае? – спросил Валтыгыргын, пожилой мужчина в красивой кухлянке. – Зачем мне еды больше, чем я могу съесть, одежды, чем могу сносить?

– Не обязательно покупать себе одежду, если она у тебя есть, или еду, если ты сыт. Есть много вещей, которые можно купить за деньги, – ответил ему Ринтытегин.

– Едут! – закричали мальчишки, наблюдавшие за гонщиками.

– Впереди Рунмын!

– Правда, Рунмын!

В облаках пара и вихрей снега нарты неслись к школьному дому. Передняя далеко оторвалась от остальных и легко скользила по снегу. Вскоре уже можно было различить седока, сжавшегося в комочек на маленькой гоночной нарте.

Рунмын, не сбавляя скорости, промчался мимо толпы и на полном ходу выдернул из сугроба ружье.

– Какомэй, Рунмын! Йыккай! – пронеслось по толпе.

Рунмын сдержал оленей, затормозил ногами нарту и, не выпуская из рук ружья, спрыгнул на снег. К нему подбежали жена и детишки. Мальчики схватили ружье и понесли, как драгоценность, в ярангу.

Вторым был сын Эльгара. Он схватил с сугроба сверток материи и коробку с нитками и иголками.

Тем временем показались бегуны.

Они приближались растянутой цепочкой. Зрители замерли, вглядываясь, стараясь угадать, кто же станет обладателем двуствольного ружья.

– Не похож на Инэнли, – слышались голоса.

– Инэнли идет вторым – я хорошо вижу.

– Э! Это Праву! – крикнула Росмунта. – Посмотрите!

Праву некоторое время шел позади Инэнли. Потом стал его обходить. Инэнли бросил на Праву отчаянный взгляд, но продолжал отставать.

Все ближе становились яранги. Хорошо видны люди возле школы и призы, воткнутые в снег. Особенно ружье. Можно даже услышать отдаленный гул людских голосов, подбадривающих бегунов:

– Кита! Атав! Гок-кой![24]

– Праву! Праву! Ружье твое!

Откуда-то влилась новая сила в мускулы его ног, горло, хватающее воздух, будто расширилось. Глаза Праву видели только ружье. Он схватил его, сделал несколько шагов и остановился, опершись на ружье. Только теперь Праву взглянул на соперника. Понурый Инэнли устало уходил прочь. Вся его фигура выражала такое отчаяние, что Праву подивился выразительности человеческой спины.

– Инэнли, постой!

Парень остановился и медленно повернул голову.

– На, возьми! Это ружье твое. Я его тебе дарю, – сказал Праву.

Инэнли не нашелся, что ответить. Вмешался Ринтытегин:

– Не будь ребенком. Забирай ружье. Праву оно ни к чему. Сейчас начнем состязания по борьбе. Не задерживай людей, время уже позднее.

– Пусть Инэнли возьмет ружье! – закричали в толпе. – Не надо от подарка отказываться!

Невдалеке стояла жена Инэнли, немолодая уже женщина, доставшаяся ему от старшего брата. К ней прижался мальчуган – Инэнликэй, школьник.

– Друг Инэнли, – сказал Праву. – Неужели ты хочешь меня обидеть?

С лица Инэнли понемногу сходила хмурь. Он бережно взял ружье.

– Спасибо, Праву. Такой подарок – память на всю жизнь. – И он передал ружье Инэнликэю.

Мальчик важно положил ружье на плечо и понес домой.

Борцы уже скидывали кухлянки. Смуглые тела, несмотря на сильный мороз, блестели от лота и жира. Борьбу начали подростки. Они топтались на снегу, крепко вцепившись друг в друга. Зрители подбадривали их криками.

В круг вошли взрослые. Соперники долго примеривались, потом ухватили друг друга за края меховых штанов. Окутанные паром дыхания, они тяжело ходили, вскапывая торбазами снег. Одним из борцов был Коравье, другим – пастух Кытылькот. Коравье положил Кытылькота в снег, и тот, пряча глаза от зрителей, собрал в охапку свою одежду и вышел из круга, сопровождаемый насмешливыми возгласами:

– Должно быть, он ест только вареное мясо! Чего это Кытылькот вдруг заторопился домой?

Коравье, довольный победой, расхаживал по кругу, потряхивая кистями сильных рук.

– Кто еще хочет полежать на мягкой снежной постели? – вызывал он. – Ну, пусть докажут, что у них тоже, как и у меня, мясо красного цвета! Экикой! Выходите в круг!

– А ну, я попробую, – вдруг сказал Рунмын. – Авось поскользнется несдержанный на язык!

Рунмын решительно сбросил кухлянку и твердыми шагами двинулся навстречу Коравье, который ждал его, покачиваясь на полусогнутых ногах.

Но и Рунмына постигла та же участь, что Кытылькота. Сконфуженный, он вышел из круга.

Разгоряченная зрелищем Росмунта восторженно смотрела на мужа. Она высоко поднимала Мирона и показывала ему обнаженного по пояс отца, гордо расхаживающего вдоль ряда зрителей:

– Бери приз, Корав, раз нет достойных твоей силы мужчин! – крикнула Росмунта.

Коравье повторил клич, но никто не отозвался. Он уже сделал несколько шагов по направлению к призу, но тут послышался голос Праву:

– Постой!

Коравье остановился и вопросительно посмотрел на своего друга. Праву снимал кухлянку. Когда он остался в одних меховых штанах, по толпе прошел смешок:

– Видать, часто моется: побелел! Крови не видать! Вываляй его в снегу, Корав!

Коравье вернулся в круг и с любопытством наблюдал за приближающимся Праву.

Коравье был намного сильнее Праву – это видел всякий. Наташа, стоявшая среди зрителей, покраснела, и Праву, заметив это, догадался, что она боится за него.

Борцы сблизились. Коравье по-прежнему улыбался. Через секунду он лежал на снегу, удивленный и обескураженный.

– Я поскользнулся, – виновато сказал он.

– Давай еще раз попробуем, – предложил Праву.

Но и на этот раз Коравье так быстро оказался на спине, будто и не вставал.

– Торбаза скользкие, – сконфуженно произнес он, вставая.

– Что с тобой, Коравье? – уже неслись из толпы насмешливые возгласы. – Неужели Росмунта подшила тебе ледяные подошвы?

– Еще раз? – спросил Праву.

Коравье молча кивнул и крепко уперся ногами в снег.

Праву дал ему ухватить себя за пояс меховых штанов. Напрягшись, Коравье оторвал соперника от земли и швырнул. Никто не понял, что случилось: вместо Праву на снегу лежал Коравье!

– Какомэй! Ыннатал йыккайым![25] – пронеслось по толпе.

Коравье поднялся, не спуская глаз с Праву.

– Ты меня победил! – громко сказал он и отошел в сторону.

Коравье не на шутку был огорчен поражением. От природы искренний, он делал над собой невероятные усилия, чтобы по-прежнему дружелюбно разговаривать с Праву. Непонятно, как человек намного слабее мог так легко победить его?

Во время вечерней трапезы Коравье несколько раз бросал на друга оценивающие взгляды.

Праву ждал, что Коравье спросит о секрете, с помощью которого он победил. Но Коравье молчал.

Росмунта тоже была расстроена. Она тяжело вздыхала и бросала на мужа укоризненные взгляды.

Тогда Праву заговорил сам:

– Ты, Коравье, все же сильный человек, и мне было нелегко сладить с тобой. Если бы ты боролся грамотно, тебя ни за что бы не положить.

– Как это – грамотно? – насторожился Коравье.

– Ты борешься одной силой, а нужно еще и умение, – объяснил Праву.

– Хитрость? – спросила Росмунта.

– Помолчи! – раздраженно крикнул Коравье. – У нас мужской разговор.

Росмунта надулась и отошла в сторону, что-то бормоча себе под нос.

Праву принялся объяснять правила борьбы самбо и показал несколько приемов. В результате чайник оказался в костре.

Росмунта прогнала их на улицу.

Здесь было достаточно места.

Коравье довольно быстро понял, что к чему, и был готов бороться до утра. Но тут из яранги вышла Росмунта и сказала, что пора идти в кино.

Во время сеанса Праву опять сидел рядом с Наташей. И опять, как в районном центре, испытывал мучительное желание смотреть не на экран, а на нее.