Сражаясь с 'летающим цирком' (Главы 1-14)

      В 1953 году Рикенбэкер стал председателем совета директоров, оставаясь генеральным директором. В своих мемуарах он с гордостью отмечал, что за те 25 лет, когда он был главой "Истерн Эйр Лайнз" "мы никогда не выпадали в "красные чернила", а всегда приносили доход, мы не взяли ни четвертака у налогоплательщика в качестве субсидий, а выплачивали нашим акционерам достойные дивиденды в течение многих лет - первая американская авиалиния, сделавшая это. В послевоенные годы, когда все остальные линии влезли в "красные чернила" и выклянчивали у Совета Гражданской Аэронавтики больше маршрутов и больше денег налогоплательщиков для субсидий, Совет мог указать на "Истерн Эйр Лайнз" как на доходную компанию и посоветовать другим авиалиниям следовать нашему примеру".
      С назначением нового президента "Истерн", Рикенбэкер не смог спокойно отойти от дел. Компания постепенно сдавала позиции по мере того, как крепли конкуренты, и Рикенбэкер отказался передать управление компанией, котрую он возглавлял столько лет. Одним из наиболее заметных нововведений этого периода стал, вероятно, воздушный челнок (Air-Shuttle), запущенный "Истерн" между Вашингтоном (Washington) и Нью-Йорком. Рейсы самолётов "Локхид Констеллэйшн" начались 30 апреля 1961 года; они совершали по 20 кольцевых полётов в день, не зависимо от того, были они заполнены либо пусты, причём предварительное резервирование билетов не требовалось.
      С большим нежеланием Рикенбэкер вышел на пенсию в последний день 1963 года в возрасте 73 лет. Он купил маленькое ранчо возле Ханта, штат Техас (Hunt, Texas), но этот уголок оказался слишком глухим, особенно для его жены Аделаиды. Через пять лет они подарили ранчо бойскаутам и пребрались на какое-то время в Нью-Йорк, а затем переехали в Корал Гэйблз, штат Флорида (Coral Gables, Fla.). С Рикенбэкером случился инсульт в октябре 1972 года, но его знаменитая удача ещё раз поддержала Эдди, и он выздоровел настолько, что смог посетить Швейцарию, где и умер от пневмонии 23 июля 1973 года.
      Прощальное слово капитану Эдди прозвучало в Майами из уст генерала Джеймса "Джимми" Дулиттла (James "Jimmy" Doolittle); прах Рика был захоронен рядом с матерью в Колумбусе, штат Огайо. Во время церемонии четыре реактивных истребителя пролетели над головами. Один из них, включив форсажные камеры, взмыл высоко вверх, исчезнув из виду в традиционном для ВВС прощальном салюте брату-пилоту.
      В некрологе, опубликованном в национальном журнале, Вильям Ф. Рикенбэкер (William F. Rickenbacker) - один из двух сыновей капитана Эдди, написал: "Его сильными сторонами были вера в Бога, непоколебимый патриотизм, то как он принимал опасности и удары судьбы и его вера в упорный труд. Ничьё презрение не сравнится с тем, как он презирал людей, которые ограничиваются полумерами, признают полуправду, малодушничают либо признают возможность провала или поражения. Если у него и был девиз, то это должна была быть фраза, которую я слышал тысячу раз: "Я буду драться, как дикая кошка!" Данный биографический очерк об Эдуарде Верноне Рикенбэкере представляет собой перевод статьи Charmed Life of Captain Eddie Rickenbacker by C.V. Glines, опубликованной в электронной версии журнала "Эвиэйшн Хистори"- том 9, номер 3, январь 1999 ("Aviation History", vol.9, #3, January 1999).
      Глава 1. Знакомство с "Арчи"
      Проснувшись однажды утром после дней обучения и ночей ожиданий, я обнаружил, что мои мечты сбылись. Майор Рауль Лафбери (Raoul Lufbery) - самый знаменитый американский пилот и командир нашей группы - сообщил: после завтрака мы совершим вылет для того, чтобы взглянуть как выглядит война за немецкими линиями. Он лично поведет группу. Патрулирование будет происходить над вражеской территорией в секторе Шампани (Champagne).
      "Кто полетит?" - вопрос, который мучил всех пилотов, в то время как мы старались скрыть более или менее явное нетерпение: ведь никто из нас ещё не видел арены будущих сражений даже мельком. Что ж, у всех имелись лишь смутные идеи относительно того, какие сюрпризы припасены для нас за линиями гансов, но внутренне мы были готовы их встретить.
      Майор Лафбери молча оглядел нас. Лаф вообще отличался спокойным нравом, но умел и подурачиться, когда ему этого хотелось. Он летал почти четыре года в составе французской эскадрильи "Лафаетт" (Lafayette) и сбил семнадцать аэропланов гансов, прежде чем американские воздушные силы приступили к активной работе на фронте. Для каждого из нас Лафбери был кумиром. "Рик!" неожиданно обратился майор. - "Ты и Кэмпбелл должны быть готовы к вылету в 8.15". Я постарался выглядеть невозмутимым, когда ответил: "Есть, сэр!"
      Но вот выражение лица у Дугласа Кэмпбелла (Douglas Campbell) было явно получше, чем у меня. Остальные парни сгрудились вокруг, засыпая нас советами вроде: "Берегитесь "Арчи!", а один из умников предупредил, чтобы я постарался разбиться на нашей территории, если гансы собьют меня, с тем чтобы он смог лично установить крест на моей могиле.
      Этим памятным утром было 6 мая 1918 года. Я присоединился к эскадрилье "Цилиндр-в-кольце" двумя днями раньше у пункта Вильнёв (Villeneuve). Мы находились в двадцати милях за линией фронта и неплохо обустроились на старом аэродроме, который до нас использовали несколько французских эскадрилий. Эта экспедиция должна была стать первым испытанием над линией фронта для нашего формирования американского пошиба.
      Ровно в восемь часов я вошел в ангар 94-й эскадрильи и подозвал своих механиков. Мы летали на французских одноместных "Ньюпорах" (Nieuport) с ротативными движками, и каждая машина постоянно поддерживалась в идеальном состоянии. Однако в данном случае мне хотелось лично убедиться в том, что всё в порядке, к тому же майор Лафбери славился своей пунктуальностью:
      - Генри, - окликнул я, - как там мой номер первый?
      - Лучшая машина в мастерской, сэр, - ответил механик. - Со вчерашнего вечера, когда Вы вернулись, всё отлажено, и на ней ни единой царапины.
      - Будут тебе царапины, когда увидишь её снова, - пробормотал я. Выкатывай на поле и прогрей её.
      Я вышел из ангара и огляделся, - не появился ли майор. Кэмпбелл уже надел лётный костюм. Мне тоже хотелось быть готовым к назначенному времени, но без излишней спешки: поэтому я закурил сигарету. Все парни вальяжно прогуливались мимо нас, делая вид, что они ни вот столечко не завидуют нашему шансу первыми лишиться голов. Все желали мне удачи, но также интересовались, что делать с моим движимым имуществом.
      Когда майор Лафбери вошел в ангар, мы уже были в полной готовности. Достаточно десяти секунд для того, чтобы впрыгнуть в костюм "плюшевого медвежонка", нахлобучить на голову шлем и застегнуть очки. Кэмпбелл и я вскарабкались в "Ньюпоры". Майор проинструктировал лейтенанта Кэмпбелла, а затем подошел ко мне. Я чувствовал себя, словно пациент в кресле при приближении дантиста. Конечно, все напутственные слова я слушал внимательно, но из всей его речи мне запомнилось лишь приказание держаться как можно ближе к майору и сохранять строй. Не было нужды повторять этот приказ. Ведь ранее я не ощущал как маняще холодная смерть направляет пилота во время первого полета над вражескими позициями.
      Некоторое время мотор на машине Лафбери работал на повышенных оборотах, после чего майор взлетел. Кэмпбелл следовал за ним по пятам, а затем и я добавил газу. Я провожал долгим взглядом ставшее родным летное поле, в то время как в воздух поднимался хвост самолета, а затем и колеса едва касались земли; и вот, свистя ветром в зубах, я направил машину вверх за Кэмпбеллом. Какого чёрта они так торопились? Казалось, мне никогда их не догнать.
      Вскоре живописные руины Реймса (Rheims) расстилались под моим правым крылом. Определенно, моя машина не была такой же быстрой как самолеты Лафбери или Кэмпбелла. Я болтался далеко позади строя. Уже появились вражеские линии, а Лафбери - моя единственная надежда, как мне тогда казалось, - находился впереди по крайней мере на расстоянии мили.
      До самой смерти я буду верить, что майор Лафбери прочитал мои мысли. Как только я убедил себя в том, что обо мне совсем позабыли, он неожиданно заложил вираж и занял позицию в нескольких сотнях футов от меня, словно говоря: "Не волнуйся, парень, я за тобой присматриваю". И так повторялось снова и снова.
      С большим трудом я пытался выполнить маневры, которые майор Лафбери выполнял с такой лёгкостью. Однако вскоре я увлекся попытками повторить его имитацию преследования нашей маленькой группы, да к тому же находился на таком расстоянии от моих товарищей, что вполне мог их окликать, - всё это заставило меня совершенно позабыть о земле, находившейся в 15 000 футов подо мной и о траншеях, расположенных приблизительно на таком же удалении впереди.
      На этой головокружительной высоте мы проплыли в одиночестве расстояние от Реймса до лесов Аргоны (Argonne) за каких-то тридцать минут, как вдруг мне захотелось взглянуть на окрестности. С той поры, когда я последний раз выглядывал из своего гнезда, декорации совершенно изменились.
      Окопы в этом секторе оставались практически в одном и том же месте на протяжении трех лет войны. Намётанным глазом я сумел разглядеть лишь старое месиво траншей, укрытия и миллиарды воронок, которыми была изрыта вся поверхность земли на участке в четыре или пять миль по обе стороны от меня. Ни деревца, ни ограды, никаких привычных знаков человеческого присутствия, ничего кроме хаоса и запустения: зрелище поистине ужасающее.
      Вероятно, на какое-то время это чувство полностью захватило меня. Не знаю, о чём думал Кэмпбелл. Что касается майора Лафбери, то он, полагаю, был слишком привычен к ситуации, чтобы думать о ней.
      Как только мне удалось в определенной мере сбалансировать внимание между соблюдением места в строю и полями сражений вокруг, я с ужасом осознал, что меня одолевает морская болезнь. Упругий ветер дул все это время и, знаете ли, ни одно судно в шторм не швыряет и не крутит так, как это происходило с "Ньюпором Бебе" [насколько известно, 94-я эскадрилья была вооружена "Ньюпорами XXVIII", а "Бебе" - название модификации "Ньюпора XI" - прим. пер.] на высоте 15 000 футов над нейтральной полосой, в то время как я пытался следовать маневрам и эволюциям майора Лафбери.
      Мне не хотелось признаваться даже самому себе в том, что в воздухе мне может сделаться дурно. Вот что может приключиться с неоперившимся авиатором во время первого полёта к вражеским позициям. Для Лафбери, да и для остальных парней, будет удивительно забавным советовать мне, когда я вернусь на аэродром, - если я вообще вернусь - брать в воздух бутылку с лекарством. Озноб пробирал от подобных мыслей. Тогда я стиснул зубы и стал молиться о том, чтобы мне удалось отогнать дурноту. Заставив себя смотреть только вперед и лететь только вперед, все сознание я сконцентрировал на том, что мне надо продержаться до конца, чего бы это не стоило.
      Я с трудом взял себя в руки, когда меня до смерти напугал взрыв казалось, он произошел в нескольких футах позади. У меня даже не было времени, чтобы осмотреться, так как в ту же секунду мой самолет подбросило и он вращался и метался так, как я не мог и вообразить. Ужас ситуации прочистил голову даже от мыслей про недомогание. Вскоре серия очередных ударов настигла мою машину, а в уши проникла дробь близких разрывов. Что бы ни произошло, я должен увидеть какая ужасная судьба постигла меня.
      Четыре или пять чёрных облачков дыма далеко позади и ниже меня - вот и все, что удалось рассмотреть.
      Я знал, что это были за облачка: "Арчи"! Немцы стреляли по мне восемнадцатифунтовыми снарядами со шрапнелью. И батарея, стрелявшая ими, оказалась очень знакомой. Нам уже рассказывали о самой точной батарее в секторе, с которой столкнулась союзная авиация. Она располагалась в пригороде Сюипа (Suippe). Именно Сюип находился под моим левым крылом. Одна миля к северу от Сюипа - точное место расположения знаменитой батареи. Взглянув вниз, я различил это вполне явственно. К тому же я понимал, что они видят меня более отчетливо, чем я вижу их. И, возможно, в их распоряжении имеется ещё несколько снарядов, которыми они намерены швырнуть в меня.
      Мне никогда не забыть, насколько я был испуган и как взбешен, стоило мне вспомнить старых пилотов, которые прикидывались, что им даже нравятся эти "Арчи". Они как раз рвались вокруг в ужасающей близости, наполняя меня мстительным желанием вернуться домой хотя бы для того, чтобы вывести на чистую воду этих "опытных" пилотов, которые рассказывали новичкам, что зенитная артиллерия - безвредный пустяк. Они утверждали, что каждый снаряд стоит от пяти до десяти долларов, а наши утренние полеты над батареями "Арчи" - не более, чем увеселительные прогулки, которые обходятся германскому правительству в миллионы долларов. И я был достаточно наивен, чтобы верить этим ветеранам. Да любой из этих снарядов может попасть в меня, так же как и способен разорвать все в радиусе сотен ярдов. То, что ни один из них ещё не достал меня, целиком зависело от везения, а вовсе не благодаря тупым советам этих зубоскалов. Парни, которые надули меня своим преступным остроумием, вызывали большее негодование, чем артиллеристы, в меня стрелявшие.
      Никогда прежде я не ценил столь высоко близкое плечо друга. Я вдруг заметил, что рядом летит майор Лафбери. Почти подсознательно я повторял его маневры и понял, что каждый такой маневр - слово ободрения. Казалось, его машина обращается ко мне, утешает и показывает: до тех пор пока я буду следовать за ней, опасности нет.
      Постепенно моя тревога улетучивалась. Я стал следить за направлением черных клубов за мной. Я привык к кратковременному беспокойству, которое вызывали разрывы: после каждого из них я почти механически поднимал машину легким нажатием на ручку управления, которой подчинялся "Ньюпор". Меня захлестнула волна радости, от сознания, что больше не ощущаю ни дурноты ни страха перед рвущимися снарядами. Хвала Юпитеру, суровое испытание пройдено! Ликование охватило меня, когда я понял, что прошёл долгожданное и наводившее страх посвящение. Всем сердцем я ощущал: со мной всё в порядке. Я могу летать! Я мог летать над вражескими позициями, как и остальные ребята, казавшиеся мне недосягаемыми. Всецело забыты недавние страх и ужас. Осталось лишь глубокое чувство удовлетворения и признательности; оно согревало меня до такой степени, что я даже осмелился надеяться - теперь я настоящий пилот. Хотя я не боялся врага, мне следовало остерегаться недостатка ясного ума.
      Это чувство уверенности в себе, возникшее после часа, проведенного над батареей около Сюиппа, наверное, одно из наиболее ярких воспоминаний. За внезапным избавлением от первого смертельного страха пришла безграничная уверенность в собственных силах. Я обожал летать. Я был знаком с моторами всю свою жизнь. Меня привлекали разнообразные виды спорта. Удовольствие от автогонок не могло сравниться с тем, что, как я верил, придет во время воздушных боев во Франции. Удовольствие от возможности сбить человека привлекало меня не более, чем перспектива быть сбитому самому. Сама идея войны была мне отвратительна. Но возможность противопоставить свой опыт и уверенность таким же качествам немецких авиаторов и показать, чего стоит их хвалёный героизм в воздушных стычках, пленяла меня. Я не забыл о своей неискушенности в стрельбе. Но я знал, что смогу быстро обучиться этому. Способность противостоять жестокостям и ужасам войны - вот в чём я действительно жаждал удостовериться. Если бы её можно было завоевать в бою. Уж свою бы я отстоял в противоборстве с любым пилотом.
      Подобная уверенность в себе значительно ускорила мое обучение полетам. После двенадцати полетов [вероятно, имеются в виду вывозные полёты - прим. пер.] во Франции, я решился на самостоятельный вылет. После того одиночного полета, я пилотировал несколько различных типов машин, не испытывая опасений.
      Я бороздил вражеское небо в состоянии экстатической медитации, когда неожиданно обнаружилось, что майор Лафбери ведёт нас домой. Я бросил взгяд на часы панели приборов. Почти десять часов. Мы в воздухе около двух часов, и топливо должно подходить к концу. Наши быстроходные машины не в состоянии нести большой запас бензина или масла, так как каждый лишний фунт веса оборачивается потерей скорости или скороподъемности аэроплана.
      Мы постепенно снижаемся, пока не оказываемся в окрестностях аэродрома. Милый уголок Франции, нетронутый войной, простирается под крыльями наших "Ньюпоров" мирным контрастом той уродливости, что осталась за нашими спинами. В низинах, насколько хватает глаз, все еще лежит немного снега, так как несколькими днями раньше над этим районом пронеслась сильная буря.
      Описав над полем круг и заглушив двигатели, мы плавно снижаемся над грязью, которая вскоре полностью останавливает машины. Увеличив обороты пропеллеров, мы катимся один за другим по направлению к ангарам, перед которыми каждый пилот и механик ждут нас буквально с распростертыми объятьями. Им не терпится услышать о деталях нашего первого полета над территорией противника и узнать, как два таких же новичка, что и они, выдержали испытание.
      Кэмпбелл и я надеваем маски удовлетворенных, но утомленных и равнодушных людей. Ну слегка покувыркались над батареями гансов, так это было самым утомительным зрелищем наблюдать, как артиллеристы разбазаривают боекомплект. Наша маленькая экскурсия, должно быть, стоила кайзеру годового дохода. Что до вражеских аэропланов, ни один из них не осмелился приблизиться к нам. В нашем поле зрения не было ни одного самолета.
      Именно в этот момент майор Лафбери вмешался в беседу и спросил нас лично, что мы видели. В данном случае мне не понравился его привычный смешок. Но мы оба ответили со всей безмятежностью, на которую были способны, что не заметили в небе ни одного аэроплана.
      "Так я и знал. Они все одинаковы!" - последовал комментарий майора.
      Мы негодующе попросили его объяснить, почему он отзывается о двух боевых пилотах, можно казать - экспертах, в подобном тоне.
      - Ну, - сказал Лафбери, - одна группа из пяти "Спадов" (Spad) на пересекающемся курсе пролетела под нами до того, как мы оказались за линией фронта, и еще пять "Спадов" пролетели мимо пятнадцать минут спустя, но вы их не видели, хотя ни один из них не был на расстоянии более 500 ярдов. Хорошо еще, что это были не боши!
      - Затем четыре немецких "Альбатроса" (Albatros) пролетели в двух милях впереди по курсу, когда мы развернулись назад, и одна двухместная машина противника находилась в воздухе еще ближе на высоте 5 000 футов над окопами. Вам следует быть хоть немного поосмотрительнее, находясь над позициями противника.
      Ошеломлённые, я и Кэмпбелл уставились друг на друга. Было заметно: он думает о том же, что и я. Слова майора не просто развеяли нашу кичливость они буквально лишили нас почвы под ногами. Однако следующие несколько недель участия в боевых действиях помогли нам осознать его правоту. Не имеет значения насколько хорош пилот истребителя или насколько острым зрением он обладает, нужно еще научиться видеть объекты как на земле, так и в небе прежде, чем он сумеет их четко распознать. То, что называется "видением воздуха", может прийти только с опытом; не было еще пилота, который обладал таким видением до прибытия на фронт.
      Затем майор неспешно подошел к моей машине и вывел меня из оцепенения любезно поинтересовавшись: "Сколько попаданий ты получил, Рик?" Подобная попытка выставить меня в героическом свете перед парнями, слушавшими нас, вызвала у меня улыбку. Представьте мой ужас, когда он с интересом просунул палец в одно из отверстий в хвосте машины, другой осколок прошил край вехнего крыла, а третий пробил оба крыла не более чем в футе от моего тела!
      После ребята рассказывали, что я, весь бледный, не двигался с места добрых тридцать минут, и я им верю. Прошла неделя, прежде чем майор сообщил, что я снова сопровождаю его в полете к немецким позициям.
      Глава 2. Аэродром
      Меня всегда интересовало, какое представление складывается у наших матерей и друзей о том, каков уклад жизни их близких здесь, во Франции. Даже понятие "аэродром", - где, как известно, садятся аэропланы, где их обслуживают, где живут пилоты и откуда они отправляются на задания, где они с нетерпением ожидают возвращения своих товарищей из вылетов, - даже "аэродром" ассоциируется у них с картиной, имеющей далекое отношение к тому, что здесь творится на самом деле. Представьте себе широкое поле, покрытое дерном и расположенное рядом с городом и хорошим шоссе. Его поверхность относительно ровная, а в целом оно имеет форму квадрата, каждая из сторон которого приблизительно полмили длиной. Здесь нашли пристанище четыре эскадрильи истребителей, включающие 80 или более аэропланов и столько же пилотов. Одна из сторон квадрата окаймлена дорогой. Рядом с ней в каждом углу поля расположены два сарая, или ангара, где хранятся аэропланы. В каждом из ангаров свободно размещаются десять - двенадцать машин небольшого размера. Там они проводят ночи, и каждая машина тщательно осматривается механиком, "прикреплённым" к ней. У каждого пилота есть три механика, которые отвечают за его аэроплан, поэтому дефекты практически не имеют шансов укрыться от их пристального внимания.
      По периметру поля стоят восем или десять ангаров, обращенных распахнутыми воротами внутрь территории аэродрома так, что аэропланы можно выкатить наружу. Рядом расположены столовая и помещения офицеров каждой эскадрильи. В связи с тем, что к каждой эскадрилье приписано двадцать пилотов, офицеры двух эскадрилий часто питаются вместе. Личный состав, включающий механиков, водителей грузовиков, рабочих и прислугу, занимает отдельные помещения неподалёку за ангарами. Так как каждой эскадрилье необходимо почти двести человек личного состава, отвечающих за массу деталей, то полный состав всей аэродромной группировки насчитывает порядка тысячи человек с учетом таких служб как штаб, осветители, связисты, электрики, Красный Крест и Христианский Союз Молодёжи (YMCA). Артиллеристы ПВО, которые защищают аэродром от налетов противника, не входят в эту группировку, так как не приписаны к ВВС.
      Таково вкратце описание аэродрома. Значительные усилия прилагаются для маскировки ангаров, помещений и аэропланов, так как с воздуха опытный наблюдатель может заметить их за много миль. Ведь ни одна площадка не может использоваться в течение долгого времени после обнаружения противником.
      Прошло три недели с того момента, когда мы появились на аэродроме Вильнёв, и все это время погода была отвратительной. Лишь несколько американских пилотов из нашего соединения смогли совершить вылеты. Март 1918-го изобиловал снежными бурями, проливными дождями и сильным ветром. К тому же наши аэропланы вовсе не были лучшими и полностью оснащенными.
      В связи с этим произошел забавный эпизод, который кажется более смешным теперь, чем в то время. Французское командование любезно предложило пилотам нашей эскадрильи пройти обучение в боях над линией фронта. Соответственно почти каждый день опытный французский авиатор прилетал на наш аэродром и забирал двух новичков на патрулирование немецкой территории, подобно тому, как майор Лафбери лидировал мой с Кэмпбеллом вылет. Естественно все наши пилоты горели желанием принять в этом участие.
      Вообразите ужас, который испытали французские лидеры, когда после двух недель подобного патрулирования они обнаружили, что на сопровождавшие их американские машины не было установлено вооружение. Наши пулемёты ещё не прибыли!
      К счастью, боши тоже об этом не знали, и нам не довелось принимать участие в стычках. Но идея "чучельного" флота, разыгрывавшего гигантский блеф над позициями противника, позабавила нас не меньше, чем история про деревянные корабли британского военно-морского флота, которые удерживали в гавани немецкий флот. Тем не менее, французы не оценили нашего чувства юмора.
      В это же время мы потеряли одного из моих ближайших друзей - командира, которого уважали и любили все пилоты. Капитан Джеймс Миллер (James Miller) оставил семью, дом и прибыльный бизнес в Нью-Йорке, чтобы служить своей стране на полях сражений во Франции. Он был беспечным и приятным компаньоном, но мне давно были известны его суровость и решительность. Он часто рассказывал мне о желании подняться в небо и сразиться с вражеским авиатором. Его раздражала длительная задержка в Париже (Paris), а работа по организации авиационной школы в городе Исудён (Issoudun), занимавшейся подготовкой американских пилотов, не удовлетворяла его. Он искал возможности оказаться в боевой машине над линией фронта.
      Я нашёл капитана Миллера по прибытии на аэродром Вильнёв 4 марта 1918 года. Он командовал соседней 95-й истребительной эскадрильей. Но у него не было ни самолета, ни снаряжения и, очевидно, он был так же отлучен от воздушных боёв, как и в Париже. По-прежнему подчиненному идее битвы с врагом, ему было особенно сложно сохранять спокойствие.
      В середине марта нам нанесли визит майоры Джонсон (Johnson) и Хэрмон (Harmon), временно прикрепленные к одной из соседних французских эскадрилий, вооруженных "Спадами". Мне не забыть, с каким мальчишеским восхищением Миллер пришел ко мне после их отъезда и доверил то, что он считал самым большим секретом своей жизни. Майор Давенпорт Джонсон пообещал ему, что на следующий день Миллер может позвонить на аэродром майора и совершить вылет к линии фронта на одной из его машин. Подобная перспектива привела его в экстаз.
      Мне не довелось с ним больше встретиться. Следующим вечером мы узнали, что капитан Джеймс Миллер пропал без вести. Обстоятельства его исчезновения не были мне известны еще несколько дней. Позже я узнал, что майор Джонсон лично сопровождал Миллера в первом вылете: они прошли Реймс и следовали к Аргонскому лесу - маршрут, в который Лафбери взял меня несколькими днями ранее.
      Углубившись на территорию противника на несколько миль, они наткнулись на вражескую эскадрилью, и Миллер, не заметив её появления, был атакован. Это были двухместные аэропланы, вооруженные пулемётами, способными вести огонь как в передней, так и в задней полусферах. Майор Джонсон, не предупредив Миллера, вернулся на свой аэродром, где заявил после приземления, что его пулеметы заклинило. Больше капитана Миллера никто не видел.
      Месяц спустя к нам поступил немецкий официальный рапорт, в котором сообщалось, что капитан американских ВВС Джэймс Миллер был ранен в бою и упал на немецкой территории, где скончался через несколько часов.
      Бедняга Джим! Он стал первой и самой горькой потерей, постигшей нашу группу. Тогда я усвоил: у меня нет возможности завязывать настолько крепкую дружбу с товарищами, чтобы их потеря смогла помешать моей работе. Ежедневный труд любого авиатора таит в себе риск, который Джиму Миллеру стоил жизни. Тот, кто позволит постоянным опасениям за жизнь своих товарищей перевесить над решимостью драться, не сможет выполнять и фронтовую работу.
      Март 1918 стал месяцем испытаний для союзных армий Франции и Великобритании. Появились сведения о подготовке противником решающего сокрушительного удара, который позволил бы захватить порты Ла-Манша напротив английского побережья прежде, чем подоспеет помощь Соединенных Штатов.
      Немцы лучше, чем наши земляки дома осознавали как трудно собрать и организовать существенные воздушные силы. Пролетели весенние месяцы, но вместо внушительной армады из 20 000 аэропланов, очищающих небо от "Фоккеров" ("Fokker"), противник самодовольно наблюдал как "Фоккеры" оккупируют воздушное пространство за нашими позициями, где только пожелают, не встречая противодействия американских аэропланов.
      21 марта 1918 года было развернуто немецкое наступление против английских войск на севере. До нас доходили тревожные слухи о множестве пленных, захваченных гансами, и о стремительном продвижении врага после каждой атаки.
      В это время аэродром Вильнёв находился в 18 милях за линией фронта. В хорошую погоду мы могли ясно видеть линию наших аэростатов наблюдения, растянувшуюся вдоль фронта между нами и окопами. В ушах постоянно отдавалась артиллерийская канонада. 30 марта нам было приказано перебазировать эскадрильи на другой аэродром в большем удалении от фронта. В тот же день мы перебрались в Эпье (Epiez) на удаление в 30 миль от фронта и по-прежнему без машин, способных хоть как-то задержать тревожное наступление противника.
      В Эпье к 94-й эскадрилье присоединились капитан Джеймс Норман Холл (James Norman Hall) - автор "Шайки Кичнера" ("Kitchner's Mob") и "Большого приключения" ("High Adventure"), а также капитан Дэвид Мак Петерсон (David Mc Peterson) из Хонсдейла, штат Пенсильвания (Honesdale, Pa). Оба являлись опытными пилотами, известными по работе в эскадрилье "Лафаетт", не только поддерживавшие, но и обучавшие нас в то отчаянное время. Мы знали этих пилотов и преклонялись перед ними задолго до личного знакомства. Я не нахожу слов для того, чтобы описать то воодушевление, которое поселилось в нашем лагере вместе с этими ветеранами воздушных схваток.
      Спустя день или два после того, как мы осели на новом аэродроме, в небе послышался шум приближающейся машины. Все вскинули руки, пытаясь разглядеть её. "Ньюпор" с американскими опознавательными знаками убедил нас в том, что это друг или даже новый член нашей эскадрильи заходит на посадку.
      Он заглушил мотор и стал снижаться, пока колеса самолета не заскользили по земле. В следующее мгновение его нос воткнулся в грязь, ещё секунда - и машина перевернулась на спину, продолжая скользить хвостом вперед по направлению к нам.
      К счастью, пилот не получил никаких повреждений, и я думаю, его обрадовало бы, что мы - молодые пилоты, убедились: даже лучшие авиаторы иногда терпят фиаско.
      Капитан Холл выбрался из-под обломков и, подойдя ко мне, сообщил, что на аэродроме нашего прежнего базирования осталась ещё одна машина, которую необходимо перегнать. Мне было приказано взять автомобиль, вернуться в Вильнёв, и, убедившись, что самолет в хорошем состоянии, на следующий день прилететь обратно.
      В соответствии с приказанием, я занялся приготовлениями. Поздно вечером мы отправились в путь. Незадолго до полуночи мы оказались в деревне южнее города Шалон (Chlons) на Марне (Marne). Неожиданно мы заметили, что по улицам бегают возбужденные люди и в свете фар было видно, что они ополоумели от ужаса. Я остановил машину и, когда пожилой мужчина подбежал ко мне, поинтересовался, что происходит.