Библиотека советской фантастики (Изд-во Молодая гвардия) - Здравствуй, Галактика! (сборник)

Перед Громовым ярко горел экран, куда проецировалось изображение, сфокусированное телескопом. На экране колыхалось, жило, переливалось студенистой медузой ослепительное кольцо с угольно-черной серединой. Профессор неотрывно смотрел на это кольцо, потирая узловатыми пальцами блестящую свою лысину, куполом возвышавшуюся над седенькими волосами у висков. Его неизменная черная шапочка на этот раз лежала на столе. Потом профессор поднялся так тяжело, будто на его плечах лежал груз, шаркая ногами, подошел к пульту связи, поискал пальцами нужную кнопку. Стена перед ним посветлела, и на ее месте возникли рубиновые глаза электронного мозга.
      — Кольцо-то растет, — сказал профессор.
      — Так и должно быть, — мягким бесстрастным голосом ответил динамик.
      — Теперь я и сам знаю, что так должно быть. Но почему ты не предупредил о такой возможности?
      — Меня об этом не спрашивали, — все с тем же убийственным бесстрастием ответил голос.
      — Но ты ведь знал, что такое может случиться?
      — Вероятность была ничтожна, и меня об этом не спрашивали.
      — Ты должен был сказать все.
      — Я сказал все, что вас интересовало.
      — Машина она машина и есть, — в сердцах сказал Громов. — Во все надо ткнуть носом.
      Он снова пошевелил пальцами на пульте, и опять пропала стена и вместо нее возник хорошо известный Беневу кабинет Президента Всемирного ученого совета. Президент что-то быстро говорил, глядя прямо перед собой. Но вот он оглянулся и с тревогой посмотрел на Громова.
      — Что ты решил? — спросил он.
      — Я заварил эту кашу, я ее и должен расхлебать.
      — Сначала мы пошлем автоматы…
      — Я не могу верить автомату! — неожиданно громко воскликнул профессор. — Без человека в непредвиденной ситуации он будет как тот гениальный дурак, у которого чем гениальнее, тем хуже. Да и нет времени на новые эксперименты.
      — Мы будем все контролировать.
      — Контроль не отменяется. Но я сам полечу. Это мой долг и мое право!..
      — Подумай еще, не торопись, — сказал Президент. — Я соединюсь с тобой через час.
      Громов снова посмотрел на экран телескопа и, оглянувшись, увидел сидевшего у двери Бенева.
      — Теперь не до вас, голубчик, — почему-то жалобно сказал он.
      — Я не отвлекать пришел, а помогать.
      — Теперь никто не поможет. Даже этот красноглазый, — он сердито кивнул на пульт электронного мозга, — и тот ничего не обещает.
      — А что случилось?
      — Что случилось?! — Громов изумленно уставился на журналиста. — Вам никто ничего не рассказал?
      — Я ни с кем не разговаривал, прямо к вам.
      — Да, голубчик, случилось непредвиденное.
      — Эксперимент не удался?
      — Более чем удался. Я бы сказал, что еще ни один эксперимент, когда-либо проводимый людьми, не оканчивался таким выдающимся открытием. И такой страшной катастрофой.
      — Говорить так журналисту — все равно что быку показывать красную тряпку, — усмехнулся Бенев.
      — Увы, голубчик, положение куда трагичнее, чем вы можете себе представить. В результате двух колоссальных встречных взрывов образовалось сверхплотное вещество. В том состоянии, которое нам известно лишь теоретически. Иными словами, мы, вероятно, сотворили «черную дыру».
      Он замолчал, вопросительно уставился на Бенева, но тот сидел все такой же спокойный.
      — Вам это ничего не говорит?
      — По-моему, это даже неплохо. Наконец-то мы решим проблему отходов.
      — И тем увеличим ее гравитационное поле?
      — По крайней мере, мы теперь имеем возможность изучить этот космический феномен.
      — Нет, не имеем. Она будет расти независимо от нас, поглощая космическую пыль, метеориты, энергетические излучения. И мы не знаем момента, когда эта чертова дыра дотянется до земной атмосферы. Вы понимаете, чем это грозит?
      — Так взорвать ее! — воскликнул Бенев.
      — Вы не пробовали тушить пожар бензином? — серьезно спросил Громов. И потому, что он задал этот вопрос без тени иронии, Бенев понял вдруг, что перед человечеством разверзлась бездна.
      — Что же делать? — растерянно спросил он.
      — Есть один шанс. И я хочу им воспользоваться. Через четыре часа вылетаю.
      — Куда?
      — Туда, — он кивнул на экран телескопа, где по-прежнему трепетало огненное кольцо. — Вы проводите меня?..
      Бенев вышел в центральный зал обсерватории, над которым был прозрачный купол, остановился у входа. В зале было много людей. Они стояли кучками, громко переговаривались, даже спорили, то и дело взглядывая вверх, где, затмевая звезды, висело необычное небесное тело.
      — Уже такое большое?! — сказал Бенев, ни к кому не обращаясь. И хоть не назвал то, о чем спрашивал, его тотчас поняли и несколько человек обернулись к нему, словно обрадовавшись возможности высказаться, заговорили, перебивая друг друга.
      — Сама «черная дыра» крошечная.
      — Но у нее мощное гравитационное поле.
      — Она где-то в самом центре, а кольцо — это что-то материальное, неизвестно почему раскалившееся перед тем, как утонуть в «черной дыре»…
      — Неясно, — не удержался Бенев от привычного скепсиса. — Почему мы видим кольцо, а не просто шар? Ведь это «материальное» вокруг, то есть со всех сторон?
      Он думал обескуражить вопросом, но люди, жаждущие поговорить на больную тему, только ухватились за подкинутое сомнение, и Бенев невольно стал центром еще одной группки спорщиков. Его окружили, начали каждый по-своему толковать непонятное явление. Уверяли, что все очень просто: если мы видим свет, значит, он излучается, в отличие от совершенно черного центра, что природа излучения неизвестна, поскольку никто во всей обсерватории не может объяснить его. Кольцо же никого не удивляло потому, что в космогонии немало подобного: в одной плоскости движутся планеты вокруг Солнца, да и сами галактики не шары, а сплюснутые звездные скопления… А Бенев по своей журналистской привычке обобщать думал в это время вовсе не о звездах, а о том, что вот и он со своими вопросами стал собирающим центром, как песчинка в перенасыщенном растворе, рождающая кристалл, что, может, от этого земного и привычного не так уж и далеко до законов мироздания?..
      А над прозрачным куполом равнодушно горели мириады звезд и сверкало, шевелилось в вышине белое кольцо — огненная свита страшного демона, случайно созданного людьми.
      Бенев выбрался из толпы, которая продолжала все так же спорить, даже не обратив внимания на его исчезновение, и пошел к себе. Еще от дверей увидел Энну, сидевшую в кресле у пульта связи.
      — Я тебя не могла найти, — с тревогой в голосе сказала Энна.
      Он смотрел на нее и ничего не отвечал.
      — Энна, — наконец сказал Бенев, — я сейчас уезжаю в космопорт. С профессором Громовым.
      — Почему ты? — испугалась она.
      — Громов просил.
      — Он не мог об этом просить.
      — Почему же? — Бенев удивленно посмотрел на нее.
      — Уво. — Она впервые назвала его по имени и покраснела. Но не опустила глаз. — Помнишь, я сказала тебе — «не знаю». Это была неправда. Я хотела бы полететь с тобой к звездам.
      Он опустился на пол, положил голову ей на колени. Пощелкивал, шелестел в углу «регулятор эмоций», не в силах понять, какие для этого случая требуются шумы и запахи, чтобы ослабить нервное напряжение, переполнившее комнату. Сколько времени просидели так, они не знали, может, три минуты, а может, и три часа. Опомнились, когда томно зазвучал гонг и за пультом связи показалось усталое лицо профессора Громова…
      Громов дожидался Бенева в большом экспедиционном луноходе. Рядом с ним сидели два робота, положив манипуляторы на титановые контейнеры, словно их надо было от кого-то охранять.
      — Вы надолго летите? — спросил Бенев.
      — Боюсь, что навсегда, — ответил Громов, недоброжелательно косясь на Энну. — Потому и хотел, чтобы вы меня проводили.
      — Я тоже поеду. — Энна сказала это таким решительным тоном, что Громов махнул рукой.
      Уже выезжая из лунного города, они увидели Руйка, стоявшего на дороге с длинным объективом, похожим на лучемет звездолетчиков.
      — А меня-то забыли, — сказал он просто.
      Бенев кивнул ему, чтобы скорей забирался в свободный кормовой отсек, и луноход, сорвавшись с места, помчался по пустынному шоссе, далеко впереди вонзавшемуся в темную стену гор.
      — Значит, такое дело. — Громов откинулся на сиденье, поднял голову, посмотрел на светлое колечко в звездном небе. — Шанс такой: как можно скорей попытаться стащить «черную дыру» с устойчивой орбиты. Расчеты показывают, что можно приблизиться к ней на некоторое безопасное расстояние. Она, естественно, потянет корабль к себе, а он все время будет лететь впереди, как бы стремясь уйти. Есть надежда, что ее скорость на орбите при этом может возрасти и она начнет удаляться. Понятно?
      — Нет, — сказал Бенев. — Почему такой сложный вопрос решаете вы один?
      — Этим заняты сейчас все. Но нужно торопиться, пока «черное тело» еще мало. И нужно изучать его вблизи. Если кто-то должен лететь первым, то только я.
      — А потом?
      — Когда «потом»?
      — Если удастся увести «черное тело»?
      — Куда? В солнечной системе его оставлять нельзя.
      До Бенева вдруг дошло, что это не просто эксперимент со своим началом и концом, а трудная, опасная и очень долгая работа, может быть, рассчитанная на многие годы.
      — А если его подтащить к Солнцу, кинуть в огонь?
      — Мы не знаем, что станет с Солнцем.
      — Но это же ужас что такое! — вырвалось у него.
      — Именно так, — сказал Громов. — Потом, наверное, его поведут автоматические корабли. Но доверить машинам первую попытку я не могу. К тому же, повторяю, надо спешить: «черный демон» будет непрерывно расти…
      Впереди показались серебристые строения ракетодрома, над которыми, словно лунный пик, возвышался космический корабль.
      — Когда его успели подготовить? — спросил Бенев.
      — Корабль предназначался для дальней экспедиции. Я настоял, чтобы его отдали мне.
      — Вы полетите один?
      — Риск слишком велик.
      — Я полечу с вами, — неожиданно для самого себя сказал Бенев.
      Громов ласково засмеялся.
      — Спасибо, голубчик, но это только мое дело.
      — Это теперь дело всех.
      — К тому же вы ничем мне не поможете.
      — Вы будете не один. Разве это не помощь?
      — Спасибо. У вас теперь есть кому помогать. — Он доброжелательно взглянул на Энну.
      — Я полечу с вами, — повторил Бенев.
      — И я тоже, — вдруг сказала Энна, побледнев от волнения.
      — Не исключено, что мы не сумеем вернуться.
      — Я это понял.
      — Ну и пусть, — упрямо сказала Энна.
      В другое время это простоватое замечание, достойное непоследовательности древних женщин, могло бы рассмешить, но теперь и Бенев и Громов, одновременно посмотрев на нее, поняли, что она ничуть не шутит, что ее решение не порыв, а вполне сознательный, уже обдуманный шаг.
      — А если будут дети? — спросил Громов. — Как им расти на грани гибели?
      — Всякий дальний перелет на грани гибели.
      — Я не знаю, что нас ждет.
      — Узнаем…
      Луноход подошел вплотную к трапу, окруженному роботами, обслуживающими ракетодром.
      — И никто не провожает? — удивился Бенев.
      — Я об этом просил. Кому надо, тот нас видит.
      Громов повернулся и помахал рукой слабо поблескивавшим на мачтах выпуклым глазам системы Всевидения.
      — Знаете, о чем я теперь жалею? — сказал он. — Что нет у меня, как у наших давних предков, власти лишить вас права подниматься на корабль.
      — Я не могу отпустить вас одного.
      — Энну жаль.
      — Меня? — удивленно сказала Энна. — Но я просто счастлива!
      Они засмеялись все трое и по мягкому трапу пошли к входному люку.
      Бенев видел в иллюминатор, как, обгоняя луноход, помчались прочь от ракеты черные пауки-роботы. Еще через минуту качнулись темные громады гор и начали валиться в разные стороны. Потом внизу ярко вспыхнуло — ударили главные двигатели корабля, на миг ослепили весь ракетодром, покрыли серебряным панцирем просторы каменной пустыни и словно бы начертили на горных кряжах угольно-черные трещины, провалы, зигзаги глухих ущелий. И еще последний раз он поймал взглядом распластанную кляксу тени от лунохода, на предельной скорости мчавшегося по пустынному шоссе, и вдруг вспомнил своего верного коллегу, так, должно быть, ничего и не понявшего, сидевшего в своем герметическом отсеке на корме лунохода.
      — Жаль, забыл с Руйком попрощаться, — вслух подумал он.
      — Это ты еще успеешь, — сказал кто-то за его спиной.
      Обернувшись на голос, Бенев увидел своего Руйка в соседнем кресле. И мгновение ошеломленно смотрел на него, холодея от мысли, что тот забрался в корабль, подчиняясь одной только своей привычной пронырливости и совсем ничего не зная, куда они летят и зачем.
      — Ты… как тут? — с трудом выговорил он.
      — Как и ты. Хотел без меня обойтись? Не выйдет.
      — Да знаешь ли ты… куда мы летим?
      — Это я еще узнаю. Не впервой сначала снимать, а потом выяснять, что же, собственно, снял.
      Испуганно улыбаясь, Бенев смотрел на него и молчал. Он знал, что возвращение невозможно, но знал также, что нельзя и оставлять на борту человека, не осознавшего своих действий, самостоятельно не решившегося на риск.
      — Я должен тебе… кое-что объяснить. Я отвечаю за тебя…
      — Перед кем? — удивился Руйк.
      — Перед самим собой.
      — Каждый человек отвечает за каждого человека перед самим собой.
      — Тут особый случай. Ты ведь не знаешь, что мы никогда не вернемся.
      — А куда мы денемся? Это же не межзвездный корабль.
      — Это корабль в неизвестность. Слушай и не перебивай.
      Он начал подробно рассказывать ему о «черной дыре», о решении профессора Громова первым приблизиться к ней, о том, что возможна неудача и тогда корабль просто сгорит в огненном кольце, чтобы перейти в другое состояние, превратиться в ничто, что надежда на возвращение почти исключена, потому что система «корабль — «черная дыра» в лучшем случае станет устойчивой и что вырваться из гравитационных лап черного чудовища, вероятно, не удастся…
      — Ну что ж, — перебил его Руйк. — Буду первым репортером при «черной дыре»…
      Тихий мелодичный гонг они услышали совершенно ясно, несмотря на гул двигателей. Засветилась переборка в глубине отсека, и показалось чуть искаженное ускорением озабоченное лицо профессора Громова.
      — Извините, профессор, но так вышло, — виновато сказал Бенев, кивая на Руйка.
      — Если уж так вышло, то лучше осознать все до конца, — сердито сказал Громов. — Еще не поздно пожертвовать спасательной капсулой и выбросить вас в космос. Когда приблизимся к кольцу, будет поздно. Тогда, возможно, мы не только не сможем использовать спасательную капсулу, но и сообщить о выбросе на Землю, чтобы вас подобрали. Я вовсе не уверен, что в условиях мощных гравитационных аномалий нам удастся поддерживать связь с Землей. Всего скорей мы просто исчезнем для людей, и они узнают о том, живы ли мы и продолжаем ли бороться с «черным дьяволом», только косвенно — по изменениям его орбиты. Так я думаю.
      — Безвыходных положений не бывает, — простодушно заметил Руйк.
      — К сожалению, бывает.
      — Земля же рядом, весь ученый мир. Придумают что-нибудь.
      Громов внимательно посмотрел на него.
      — Хотелось бы надеяться. Когда-то даже мечтали об этом — иметь под боком «черную дыру» и тем решить сразу две важнейшие проблемы — энергетическую и проблему отходов. Но я привык рассчитывать на худшее.
      Он замолчал, переводя насупленный взгляд с Бенева на Руйка и обратно. Ровно гудели двигатели, и вибрация слабо чувствовалась через толстые подошвы скафандров, через воздушные амортизаторы кресел. Сверкающий край Луны висел под иллюминатором, проваливался.
      — А худшее таково, — с беспощадной суровостью в голосе продолжал Громов, — что вам, вероятно, придется расстаться с мечтой о первом репортере при «черной дыре». Вы просто не сможете передать снимки, если их вообще возможно там сделать.
      — Жаль.
      — Если жаль, то уходите немедленно.
      — Жаль, — повторил Руйк, — жаль, свои аппараты не захватил. Каких бы я вам портретов наделал!..

«ЖЕМЧУЖНОЕ ЗЕРНО»

 

 
      Багровея, словно наливаясь кровью, звездочка импульса на приборе контролера-автомата поползла вверх, подрожала, достигнув середины шкалы, и снова стала сползать и бледнеть. Сигнал поступал с сорок четвертого участка, примыкавшего к морю. Федор выбежал на крыльцо. Испещренная клетками бассейнов огромная лагуна поблескивала миллионами пузырей, шипела и стонала. От нее несло холодом.
      «Надо осмотреть этот сорок четвертый», — подумал Федор. Он открыл дверь, чтобы сообщить о своей отлучке на главный диспетчерский пункт, и застыл на пороге: экран видеофона на пульте светился, в его глубине, занимая все пространство, лежал кристалл. Точеный октаэдр поблескивал треугольными плоскостями, вспыхивал искорками цвета переспелого граната с фиолетовым отливом. Казалось, что это никакой не кристалл, а сосуд в форме кристалла, наполненный огненной жидкостью.
      — Хороша игрушка? — услышал он измененный динамиком голос жены. — Вот какие подарки приносят женщинам настоящие мужчины.
      — Андрей? — догадался Федор, и сердце его упало.
      И тут на экране появилось лицо Андрея, сильно изменившееся за годы, пока он его не видел, осунувшееся и бледное, как у большинства космонавтов.
      — Здравствуй, дружище! Извини, старина, не удержался. Нашел эту штучку в космическом мусоре и решил подарить Тоне. Ты же знаешь…
      Федор молчал, приходя в себя. Ему ли не знать! Семь лет, сколько женат, тщетно борется он с ревностью, стараясь подавить в себе это недостойное чувство, неизвестно с какими генами доставшееся ему по наследству.
      Когда-то еще в университете у них сложился классический треугольник: Федор Буренков — Тоня Коновалова — Андрей Карпинский. Андрей был первым щеголем на курсе, к тому же он специализировался по космической технике, и Федор почти не сомневался; что в этом треугольнике ему уготована роль тупого угла. Тоня тоже увлекалась космической техникой, что еще понижало и без того ничтожные шансы Федора. Но судьба любит играть с людьми в жмурки. На выпускном вечере, когда был объявлен многозначительный белый вальс, Тоня демонстративно через весь зал пошла к нему, к Федору.
      Через месяц играли свадьбу. Андрей тогда целый вечер просидел молчаливый. А на другой день ушел работать в метеоритный патруль. Ушел, как он говорил, чтобы только оторваться от земли, по которой ходила Тоня. Но так там и прижился, став, как он сам себя называл, небесным дворником…
      — Ты чего молчишь? — забеспокоился Андрей.
      — Здравствуй, — угрюмо ответил Федор. — Где ты ее взял?
      — Кого?
      — Вот эту… этот кристалл.
      — Я ж говорю: нашел в космическом мусоре. Ты даже не представляешь, сколько всего летает в космосе. Иногда попадается интересное, вроде этого кристалла. Я его в термостате привез. Чтоб сохранить космический холод.
      — Кусочек космоса! Прелесть! — воскликнула Тоня откуда-то из-за экрана. — Приезжай, Федя, пока он не оттаял.
      — Да он, похоже, никогда не оттает, — сказал Андрей. — Поразительная теплоемкость. Три часа лежал на солнцепеке, а ничуть не согрелся.
      — Похож на гранат, — сказала Тоня.
      — У граната ромбовидные плоскости, — сердито поправил Федор.
      — Похож на гранат, — упрямо повторила Тоня. — А форма алмаза.
      — Загадочный кристалл, — сказал Андрей. — Вроде неземной, а был почти на круговой орбите…
      Федор вдруг вспомнил, что Андрей три часа как приехал, и заметался по комнате, словно заяц, почувствовавший на спине когти совы. «Три часа, а мне сообщили только теперь?!»
      — Федя, ну как тебе не стыдно! — услышал он голос жены. Она всегда понимала его, хотя и не торопилась утешать: ей почему-то доставляли удовольствие его мытарства. — Приезжай скорей.
      — Я не могу, — сказал он, заставив себя успокоиться. — Надо бассейны осмотреть.
      — Андрей вечером улетает.
      — Не могу.
      — Я сам к тебе приеду. Можно? — спросил Андрей.
      — Не боишься нашей липучки?
      — Я же космонавт.
      — В космос все хотят, а к липучке никто не рвется. Брезгуют или боятся. А чаще потому и боятся, что брезгуют.
      — Про твою липучку каких только ужасов не рассказывают. Будто она может сожрать человека быстрее мифического межзвездного вампира.
      — Не знаю. У нас с техникой безопасности все в порядке.
      — Но ведь дыма без огня не бывает.
      — Раза два или три чайки попадали.
      — Ну и…
      — Растворялись через минуту.
      — Вот видишь!
      — Боишься?
      — Нет, я приеду…
      Федор посидел перед погасшим экраном, стараясь разобраться в новых, нахлынувших на него мыслях. То, что сообщил Андрей, никак не укладывалось в голове. Это было просто невозможно, чтобы кристалл не нагревался, лежа на солнцепеке. Или он обладает немыслимым свойством полностью отбрасывать солнечные лучи, или, что еще более немыслимо, поглощать. «Теплоемкость», — сказал Андрей. Но ведь это не что иное, как аккумулирование, накапливание энергии. То самое, над чем он, Федор Буренков, работает столько лет..
      Энергия! Энергетическая проблема, вот уже двести лет сохраняющая за собой не слишком почетный титул проблемы номер один всей физики!..
      Федору казалось, что люди, жившие до двадцатого века, были совершенно счастливы. Потому что не знали этой проблемы, не оглядываясь, рубили леса, не задумываясь, качали нефть, не останавливаясь, гребли уголь. Будущее многим, наверное, представлялось безоблачным. Новые машины позволяли добыть больше горючего, а там проектировались еще новейшие машины. Кривая обогащения безостановочно ползла вверх и не приходилось беспокоиться, что она начнет падать.
      Она так и не начала падать. Она просто оборвалась. К счастью, общественное мнение уже было подготовлено к переменам, а в мире произошли социальные изменения, позволившие предотвратить катастрофу. Но еще и теперь Федору становилось жутко от мысли, что могло случиться, если бы ко времени Большого экономического кризиса природные богатства оставались в руках эгоистичных собственников.
      Гордые люди рвались на штурм энергетической проблемы с прямолинейностью «царей природы». Энергия? Да она ж вокруг!.. Но насытить рассеянной энергией промышленные узлы оказалось труднее, чем накормить слона комарами. Достаточную плотность энергии не могли дать ни гелиоустановки, ни геотермальные, ветровые, приливные и прочие станции. Использование термоядерных установок, как ни странно, уперлось в ту же невозможность получить нужную плотность в плазменном шнуре. Одно было упование — на атом. Но этот путь создал острейшую проблему радиоактивных отходов.
      Тогда-то ученые и попытались скопировать природу. Начались поиски сверхактивных микроорганизмов, которые процесс накопления органики, занявший в естественных месторождениях миллионы лет, свели бы до нескольких месяцев.
      «Выращивать нефть?!» — потешались скептики. Но работы шли. И вот появилась липучка…
      — Куча взбесившихся микробов! Бр-р!.. Человек достиг совершенства, создавая искусственную природу, а не приспосабливаясь…
      Так говорила Тоня, когда Федор особенно долго задерживался у своих бассейнов. И каждый раз брезгливо принюхивалась. Он не спорил, только недоумевал: можно ли аморфным понятием «нравится — не нравится» оценивать такое важное дело?!
      В открытую дверь донесся шум двигателей, и Федор вышел на крыльцо, точно зная, что это спешит педантичный Андрей. Солнце опускалось к горизонту, море светилось так, словно в его глубинах горели тысячи прожекторов. Косые лучи феерически вспыхивали на миллионах пузырей кипящей липучки, отчего вся лагуна казалась таинственным многоцветным миром неведомой планеты из фантастического фильма.
      Катер на воздушной подушке вынырнул со стороны солнца. Высоко задирая нос, он лихо пронесся над берегом и плюхнулся в пяти шагах от Федора, взметнув сухую пыль.
      И тут Федор снова услышал зудящий звук на пульте и, оглянувшись в раскрытую дверь, увидел, как налившаяся кроваво звездочка импульса поползла по шкале, указывая недопустимые напряжения в дамбе того же сорок четвертого бассейна. Только кинув взгляд на прибор, Федор метнулся к катеру, вскочил в него и, даже не поздоровавшись с Андреем, рванул рычаги. Машина дернулась, развернулась на месте и, скатившись с обрыва, понеслась вдоль кромки воды.
      Летевшая мимо береговая отмель упиралась в крутой склон, над кромкой которого виднелись сетки заграждений. Раздутый воздухом длинный пластиковый подол катера хлопал по выступавшим из воды камням. За кормой стеной вставала водяная пыль, и в ней висела сочная близкая радуга.
      — Что случилось? — крикнула Тоня.
      — Счас… погоди… — односложно ответил Федор, всматриваясь в берег.
      Не больше двух минут продолжалась эта гонка, во время которой, как про себя отметил педантичный Андрей, катер проскочил почти восемь километров. Потом Федор еще немного провел машину над отмелью, поднял ее, резко опустил на самую кромку обрыва и выскочил, побежал по белесому стеклобетону дороги, идущей по дамбе.
      — Оставайтесь там! Не подходите! — крикнул он на бегу.
      Остановившись возле приборной коробки, Федор откинул крышку, осмотрел высокие пики диаграмм на лентах самописцев. Затем связался по радио с диспетчерской, вызвал дежурную группу контролеров-исследователей. И лишь после этого спокойно пошел обратно к оставленному у обрыва катеру.
      Андрей стоял возле заградительной сетки, с любопытством смотрел, как вспухали радужные пузыри и лопались с глухим стоном, обдавая холодным ветром.
      — Вот она какая, твоя липучка! — восторженно сказал он, когда Федор подошел к нему. — Она в самом деле липкая?
      — Можно потрогать. Разумеется, там, где она пассивная.
      — Это где же?
      — В лаборатории. В бассейнах мы вводим подкормку-катализатор, и агрессивность микробов возрастает тысячекратно.
      — Это что же, обычные микробы? — В его голосе слышалось разочарование.
      — Не совсем обычные. Даже совсем необычные. Это специально выведенные штаммы.
      — Зачем же их сделали агрессивными?
      — Они просто активны, и это их главное достоинство. Микробы липучки размножаются и растут в миллионы раз стремительнее любых других. Для роста нужна энергия, и они берут ее от солнца, утилизируя почти всю. И столь же быстро погибают, оседая на дне бассейнов коричнево-фиолетовой жижей, похожей на мазут не только по цвету, но и по калорийности.
      — А зимой?
      — Зимой мы выбираем концентрат, отправляем в специальные реакторные установки и получаем ту энергию, которую липучка накопила за лето. Она лишь посредник. Посчитай: в солнечные дни каждый квадратный метр бассейнов концентрирует до десяти киловатт-часов в пересчете на электроэнергию. Общая площадь этих «плантаций искусственного горючего» — тридцать квадратных километров. Наша годовая энергетическая выработка — почти сто миллиардов киловатт-часов.
      — Прилично!
      — Прилично, — удовлетворенно подтвердил Федор.
      — А эта ваша… «зверюга» не вырвется из-под контроля?
      — Не вырвется. К тому же без подкормки-катализатора она обычный микроорганизм.
      — А если она научится обходиться без вашего катализатора? А если вырвется в моря, выползет на сушу?!
      — О чем это вы? — спросила Тоня, неожиданно подойдя сзади, и оба они вздрогнули.
      — Андрею липучка не нравится…
      — Ужас! — тотчас откликнулась Тоня. — Кошмар из фантастического романа.
      — Древнее предубеждение! — рассердился Федор. — Во все века ассенизаторов презирали, а обходиться без них не могли.
      — При чем тут ассенизаторы?
      — При том, милый! — многозначительно сказала Тоня, искоса взглянув на Федора.
      — При том, — сердито подтвердил он. — Вот это что, по-твоему? — Федор потер ногой выпуклость, протянувшуюся вдоль сетки. — Это канализационная труба. Липучка пожирает все, что имеет отношение к органике. И превращает в массу, способную гореть. К тому же в процессе жизнедеятельности выделяет большое количество кислорода. Чувствуешь, как дышится?
      — Действительно! — Андрей, кажется, только теперь пересилил себя и вздохнул полной грудью. И задышал, удовлетворенно улыбаясь.
      — Ребята! — взмолилась Тоня. — Плюньте вы на эту противную слизь. Давайте лучше подарок посмотрим. Я этот кристалл с собой захватила. В термостате.
      Улыбаясь, они повернулись к ней, наклонились над белой массивной коробкой термостата. И тут услышали глухой утробный вздох и почувствовали, как дрогнула земля под ногами.
      Какое-то время Федор с ужасом смотрел, как обламывался стеклобетон дамбы, ошметками проваливался в черную разверзшуюся яму, из которой выпирали, лезли друг на друга тугие пузыри. Потом кинулся к приборной коробке, закричал так, словно его могли не услышать:
      — Прорыв на сорок четвертом! Поднять все аварийные машины! Все до одной!..
      И снова подбежал к краю провалившейся дороги. Фиолетовая жижа тяжелым валом шла через проран, сползала к морю и растекалась тонкой пленкой, не добежав до воды. Липучка в бассейне и в проране вела себя как-то странно: огромными парусами вспухали радужные пузыри, лопались с надрывным стоном, обдавая лицо ледяным дыханием.
      Проран все расширялся, словно липучка съедала саму землю. Федор с отчаянием посмотрел вдоль берега, откуда должна была появиться эскадрилья аварийных вертолетов, но небо было чистым, густело вечерней синевой. И тогда он решился. Разбежавшись, прыгнул через пузыри к катеру, стоявшему по ту сторону провала. Почувствовал в последний момент, как большая пластина стеклобетона рухнула от толчка. Уже в воздухе догнал его отчаянный крик:
      — Фе-едя-а!..
      И обожгла мгновенная тоска. Он упал на живот, проехал по инерции. Вскочив, бросился к катеру, поднял его над прораном и… выключил двигатели.
      — Федя-а! — В голосе жены был никогда не слышанный им ужас.
      Катер рухнул в фиолетовую жижу, резко накренившись, стал тонуть. Федора обожгло холодом близкой липучки, но он успел выскочить на край прорана. И все же липучка облепила его ногу, потянула назад. Ногти скользили по гладкому стеклобетону. Федор чувствовал, что еще мгновение и он сползет в густое хищное месиво. И тогда все. Утонет, как в трясине, и уже через несколько минут от него не останется ничего.