Трое суток норд-оста

      Гошке надоело ждать, когда он остановится, постучал вилкой по звонкому горлышку бутылки.
      - Прошу дорогих гостей. Чем бог послал.
      - О бог, бог, - обрадованно закивал Франгистас, и сразу пододвинул стул, и ловко подцепил длинным пальцем несколько ломтей колбасы...
      Света не зажигали. Гошка стоял у окна, вытянув шею, смотрел поверх белых занавесок. За заливом над цементными заводами стлался розовый дым. Бухта была черной и шершавой от волн. С гор клочьями ваты сваливались ошметки туч. Там, у заводов, багрово сверкали стекла отраженным закатным солнцем. Гошка зажмурился, медленно повернулся от окна.
      - Когда вы... уходите? - спросил с таким ощущением, словно нырял в холодную воду.
      - Утром, - быстро ответил Кастикос.
      - Точно узнал?
      - Точно, точно...
      Он открыл глаза и удивился странной освещенности комнаты. Дым сигарет, стлавшийся над столом, был коричневым. Кастикос с темным фиолетовым лицом стоял в рост, раздвигал тарелки.
      - Бизнес, - сказал он и начал выкладывать на стол какие-то тряпки. В Греции - это бизнес, здесь - нет.
      - Да ладно тебе! - Только что собиравшийся говорить о том же, Гошка почему-то вдруг сердито отмахнулся. - Греция, Греция. Что в твоей Греции?
      - Море, яхта, девочка. А песня!.. - Кастикос вытянул толстые губы, чмокнул и расплылся в улыбке.
      - Подумаешь! Вот у нас песня! Зыкина приезжала. Как выйдет вся в серебре, а другой раз вся в золоте, да ка-ак крикнет - все лежат.
      - В Греция тоже.
      - Что тоже?
      - Все будет. Надо хотеть.
      - С тобой захочешь. Небось обдерешь за услугу.
      - Ноу, ноу! - Кастикос энергично замотал головой. - Нет деньги. Дружба. Понимай? Мы будем други. Ты - бизнес, я - бизнес, вместе богатость Греция...
      - Для меня дружба - первое дело, - обрадовался Гошка. - Понимаешь?
      Он поморщился, вспомнив, что валюта, которую собирается прихватить с собой, не вся его. Чтобы проглотить застрявшую в горле тоску, хлебнул из стакана. И подумал, что только по дружбе, без платы, дело ненадежное.
      - Вот ты, - сказал, ткнув пальцем в Доктопулоса, - получишь двести, а вы оба - по сотняке. Дайте-ка ваши пропуска.
      - Зачем? - насторожился Кастикос.
      - Туго ты, брат, соображаешь. В нашем деле это снижает проценты, заруби на своем длинном носу.
      - Соображать - твой дело. Ты рисковать.
      - А ты не рискуешь?
      - Я ухожу, ты остаюсь.
      Как ни пьян был Гошка, а все же заметил, что Кастикос вдруг переменился, то был подобострастен, а то стал настороженно-хитроватым, что-то прикидывающим. По привычке, выработанной общением с иностранцами, решил, что тот просто набивает цену.
      - Не поскуплюсь. А вот насчет риска... Я должен быть уверен, что ты тоже готов. Один за всех, все за одного. Равенство. Понятно?..
      - Понятно, - засмеялся Кастикос и похлопал Гошку по плечу.
      - А если непонятно, то надо - зад об зад и кто дальше прыгнет. У нас равенство. - Он показал на окно и недобро усмехнулся. - Во всем равенство. Так-то, дорогой греческий товарищ. Давай пропуск и своим барбосам скажи, чтоб выкладывали.
      Он взял протянутые греками картонки в пластмассовой обертке, развернул веером, как карты, подул на них и выдернул одну.
      - Скажи, пожалуйста, за такую фитюльку - четыреста тугриков.
      С пропуском в руке Гошка обошел стол, поднял под мышки совсем обмякшего Доктопулоса, поправил на нем галстук.
      - Скажи, там, на фотографии, в твоем паспорте, который сейчас у пограничников, ты на себя похож?
      - Похож, похож, - ответил за него Кастикос.
      - Красавец! - Он прислонил грека к стене и встал рядом.
      - А мы похожи?
      - Похожи, похожи! - Кастикос вскочил с места, забегал по комнате, что-то возбужденно начал объяснять своим приятелям.
      - Значит, так, уточняю задачу, - сказал Гошка. - Мы меняемся одеждой, и вы двое поведете меня на судно, на своего "Тритона", как пьяного. Вместо него. Пограничники, конечно, ни черта не заметят, поскольку я как он и поскольку ночь и такой ветрище. Вы доставите меня в каюту и будете сторожить, чтобы кто из команды не застукал раньше времени. Потом в каюту придут пограничники проверять паспорта. Мы будем сидеть и пить, чтобы рожи наши были ни на что не похожи. Я будто совсем пьян, а вы - еще ничего, будете разговаривать. И улыбайтесь. Ты, Кастикос, поднесешь пограничнику. Он откажется, а ты обижайся, про дружбу говори. Тогда быстро из каюты выкатятся. Я их знаю: пограничники угощений боятся как черт ладана...
      Доктопулос отвалился от стенки и заговорил что-то, размахивая руками.
      - Он мало понимает русски, - сказал Кастикос. - Он боится.
      - Чего бояться, чего? - забеспокоился Гошка. - Выспишься тут, завтра скажешь - пьяный был. Пригласил я тебя к себе, напоил, а что дальше - не помнишь. Свалишь все на меня, и отправят тебя домой первым же пароходом. Риску никакого.
      - Деньга, - сказал Доктопулос.
      - Фирма на расходы не поскупится. - Гошка вытряс карманы, отсчитал двести рублей.
      - Еще.
      Гошка посмотрел на Кастикоса. Тот, будто ничего не слышал, царапал вилкой скатерть.
      - На, грабь. - Он кинул через стол несколько червонцев.
      Доктопулос разгладил их, накрыл широкой ладонью.
      - Еще...
      - Черт черномазый!
      Гошка пометался глазами, затравленно оглядываясь, кинулся к Вериному столику, достал коробочку, выложил на стол золотое кольцо - давний подарок матери. Когда грек черными пальцами сцапал кольцо, в Гошке шевельнулось что-то похожее на жалость. Но он отогнал это чувство. "Простит Верунчик, все простит..."
      - Ясас, - сказал Кастикос, поднимая рюмку и улыбаясь во весь рот. Ваше здоровье. Эндакси...
      У дверей нерешительно тренькнул звонок. Гошка вздрогнул, на цыпочках пошел в прихожую.
      - Кто? - спросил он, когда звонок затрещал второй раз.
      - Вера дома?
      - Счас, минуту. - Вбежал в комнату, схватил со стола черную бутылку с недопитым коньяком, пару рюмок и плотно закрыл за собой дверь в комнату.
      На лестничной клетке стоял знакомый прапорщик в зеленой фуражке, виновато улыбался, теребил маленький букетик алых гвоздик.
      - Верунчик ушла ночевать к подруге, - сказал Гошка, многозначительно стукая рюмками о бутылку. - Велела нам выпить за ее здоровье.
      - У вас гости? - спросил прапорщик.
      - Свои... собрались.
      - Почему же Вера ушла?
      - Я ее сам попросил.
      - Чтобы она не увидела ваших друзей?
      - Не дай бог, вы с Веркой поженитесь, - сказал Гошка, все еще позванивая рюмками. - Вдвоем вы меня до смерти завоспитываете.
      - Вера знает, кто у вас?
      - Давайте лучше выпьем. Коньяк - во всем городе не найдешь.
      - Мне на службу, - сухо сказал прапорщик.
      До Гошки вдруг дошло, что служба его в том и состоит, чтобы следить, как бы кто незаконно не переступил границу у пирса.
      - Кто же уходит в норд-ост?
      Гошка трезвел, и лицо его, и пальцы рук холодели от испуга.
      - Уходят.
      - "Тритон"?
      - "Тритон", - сказал прапорщик, внимательно посмотрев на Гошку. И повернулся, и неторопливо пошел по лестнице, помахивая гвоздиками на длинных гибких стеблях.
      Гошка почувствовал себя, как в тот раз, когда его выгоняли с судна. Только в тыщу раз хуже. Тогда он еще не верил в безвозвратность. Теперь знал: выхода нет. Он был в мышеловке. Как ни притворяйся пьяным, этот контролер узнает. Гошка представил, как его выволакивают с судна. Вспомнил сразу все свои грехи - таксиста, брошенного на берегу, журналы с "веселыми" картинками, Верино кольцо, отданное греку, и ему стало до слез жаль себя. Но жалость тут же странно перекувырнулась, превратилась во что-то раздражающе злое, застлавшее глаза багровой мутью.
      - А-а! - закричал он и, прыгнув, изо всей силы ударил темной бутылкой по зеленой фуражке.
      Прапорщик обмяк, словно из него разом вынули все кости, и рухнул на ступени. Торопясь и задыхаясь, Гошка стащил его по лестнице, засунул за старый запыленный сундук.
      - А ну раздевайся! - крикнул Доктопулосу, вбегая в комнату. И выругался грубо и длинно.
      Он торопливо натянул чуть тесноватую в плечах куртку грека, выставил на стол еще бутылку водки.
      - Пей, спи, делай что хочешь, но сиди тут...
      Кастикос и Франгистас стояли у стены, с интересом смотрели, как Гошка мечется по комнате, сует в карманы все подряд из шкафа, из туалетного столика под зеркалом.
      - Пошли. Задача ясна? - Он нервно засмеялся, подхватил греков под руки, как лучших приятелей, и потащил их к двери.
      - Эндакси, - удовлетворенно сказал Кастикос. - Все, порядок... это...
      На лестнице Гошка подпрыгнул, ударил кулаком по лампочке, потом в полной темноте нащупал замочную скважину, стараясь унять нервную дрожь в руках, вставил ключ и запер дверь на два оборота...
      X
      - ...Разрешите обратиться по личному вопросу?
      Начальник пограничного КПП полковник Демин поднял голову, увидел в дверях старшину второй роты.
      - Посоветуйте, в какой цвет красить стены в казарме?
      - Разве это личный вопрос?
      - Так спор вышел, товарищ полковник. Некоторые наши офицеры говорят: казарма есть казарма, - ничего лишнего. Но ведь это дом солдатский. Я книжку одну читал, там говорится, что от цвета зависит настроение.
      - Вот и красьте, раз читали.
      - Да-а, - растерянно сказал старшина. - А потом вы скажете: не КПП, а балаган, каждое подразделение - в свой цвет.
      - Может, и скажу, - согласился Демин. И улыбнулся: - Ладно, посмотрю.
      Он снова пододвинул бумаги, над которыми работал до прихода старшины, но через минуту отложил ручку: вопрос о казарме - солдатском доме - все висел перед ним, поворачивался разными гранями.
      Что это такое - казарма? Как-то Демин заглянул в толковый словарь и ужаснулся: "казарменный" - это "неуклюжий, грубый...". Прошлое жило в семантике слов. Хотя казарма давно уже стала просто общежитием, где живут здоровые, добродушные, остроумные парни, отличающиеся от всех остальных особой дисциплинированностью и еще готовностью в любой момент выступить с оружием в руках на защиту Родины.
      Вот тогда-то он впервые и задумался о круге своих обязанностей. Есть ли рамки у этого круга? Решил, что нет, потому что подчиненных интересует все. А вслед за этим встал другой вопрос: что главнее в его работе организация непосредственной службы или, может, воспитание людей, тех, кто несет эту службу?..
      Прежде такие вопросы не вставали перед ним. Но потом - возраст сказался или опыт - Демин все больше осознавал исключительную роль армейской службы для воспитания молодежи.
      Как это вышло, что армейская служба - труднейший и издавна не слишком почитаемый период в жизни людей - приобрела благородные свойства школы, школы мужества? Оздоровляющей и физически и морально.
      В давние времена сама жизнь с ее опасностями заставляла мужчину становиться мужчиной. Физическая слабость, робость, нерешительность, отсутствие выдержки и терпения - все это считалось стыдным для мужчины. Теперь идет по улице хлипкий паренек в женской косыночке на плечах и не стыдится, нервничает, как избалованная дамочка, по каждому пустяку и не краснеет. "Феминизация" - пишет "Литературная газета". Это не феминизация - сплошное безобразие - женоподобные мужчины и мужеподобные женщины. Говорят: времена меняются, теперь сила проявляется не в игре мышц, а в шевелении мозгов. Врут! Какое шевеление мозгов у тех хлюпиков в цветастых кофточках, что топчутся на брусчатке улиц? Ни поспорить по-мужски, ни даже подраться. Разве что в спину ударить.
      Где теперь учат мужественности? В школе одни учительницы. В вузах вся цель жизни - отметка в зачетке. В спортивных клубах? Но там сплошь рекордомания, поиски исключительности, что-то вроде выставочных залов для будущих чемпионов... Вот и получается, что едва ли не единственный, поистине массовый институт морального и физического оздоровления армейская служба. Особенно заметно это по санчасти. В первые месяцы молодые солдаты бегают туда чуть ли не ежедневно. На втором году в санчасть не ходят. Куда же деваются болезни, хилость, трепет за свое здоровье?..
      В дверь постучали.
      - "Тритон" заявил срочный отход, - доложил дежурный, не переступая порога.
      - Опасно.
      - Разъясняли. Настаивает.
      Демин пожал плечами:
      - Оформляйте.
      Он встал, походил по кабинету, занятый своими мыслями. Потом вышел в коридор и толкнул дверь в соседнюю комнату. Здесь за широким столом, заваленным газетами и журналами, сидел заместитель начальника КПП по политической части подполковник Андреев, торопливо писал. Увидев Демина, привстал, не откладывая ручку: не раз бывало, что начальник заглядывал и выходил, занятый своими думами.
      - Что домой не идете? - спросил Андреев.
      - Не идется. - Демин стоял, покачиваясь с пяток на носки, высокий, угловатый. - Скажи, комиссар, как думаешь, при коммунизме армия будет?
      - Зачем? - засмеялся Андреев, выходя из-за стола.
      - Лишние расходы?
      - Конечно.
      - А сколько сейчас государство тратит на спорт?
      - Вот вы о чем, - догадался замполит. - Может, что и будет, но не армия же.
      - Ну... почти. Только без школы мужества не обойтись. Захиреют мужики в теплом гнездышке из благ, которые принесет научно-техническая революция.
      - Почему они должны захиреть?
      - Уже теперь хиреют. У моего соседа лоботряс жениться собрался. Как есть Митрофанушка. Так и заявляет: не хочу в институт, жениться хочу. А ведь рубля в свой жизни не заработал. В колхоз осенью поехал, через два дня вернулся - простыл, видите ли. Глава семьи. Тьфу! Привык, все даром дается, думает, так всю жизнь будет...
      - Н-да, больной вопрос.
      - Уже теперь больной. Вспомни, и у нас появлялись Митрофанушки. А какими они увольнялись?
      - Н-да, любопытно, - улыбнулся Андреев. Его все больше занимал этот разговор.
      - А сколько их будет при коммунизме, когда каждому по потребностям?
      - Но от каждого по способностям.
      - А кто определит эти способности? Он сам? А если он искренне убежден, что не может? Кто-то ведь должен помочь ему поверить в себя, в свои силы?
      - Школа, наверное.
      - Может, и школа. Только не такая, как теперь. Или какая-либо вторая ступень школы, где будут одни подростки, или юноши, или уже парни. Школа мужества. И будет всеобщая повинность, как сейчас воинская. И непременно должна быть дисциплина, чтобы каждый осознал ее необходимость в жизни. Заставить человека поверить в себя, это и при коммунизме часто будет связано с ломкой характера...
      - Любопытно.
      - Все атрибуты армии. Только что вместо автоматов, может, пуки со стрелами да гантели, эспандеры всякие...
      На столе глухо загудел телефон. Андреев взял трубку, послушал в задумчивости и зажал микрофон рукой.
      - Прапорщика Соловьева просят. Из милиции.
      - Так позовите.
      - Он три часа, как уехал. В милицию...
      - Вот тебе и "домой", - сказал Демин.
      - Найдется. Не иголка.
      - Рабочий в порту на час опоздает - по всему городу ищут, а тут пограничник целых три часа неизвестно где.
      Демин повернулся и крикнул в полураскрытую дверь дежурного по КПП.
      - Где прапорщик Соловьев?
      - В милиции, товарищ полковник. С разрешения товарища подполковника я ему машину давал. - Дежурный аккуратно отогнул рукав, посмотрел на часы. Три часа и семнадцать минут назад.
      - Шофера сюда!
      Шофер дежурного "газика" рядовой Евстигнеев, важно-медлительный, как все шоферы, смотрел на офицеров наивно-удивленными глазами и вертел в руках какую-то мелкую деталь.
      - Вы ездили с прапорщиком Соловьевым?
      - Так точно.
      - Куда вы его отвезли?
      - В милицию, товарищ полковник.
      - До самых дверей?
      - Никак нет. Он на углу сошел, велел обратно ехать.
      Офицеры переглянулись.
      - Не верю. Кто другой, только не Соловьев.
      - А ну поехали, - сказал Демин и решительно пошел к двери.
      Они мчались по ночным улицам, не слыша шума мотора: ветер выл и скрипел во всех щелях, как сотня тормозящих поездов. На набережной, там, где к ней спускался тенистый бульвар, машина остановилась.
      - Вот здесь. Он туда пошел, вверх, по правой стороне.
      Демин прошел несколько вдоль темных спящих окон и остановился, поняв бесцельность такого поиска. Вернулся в машину, посидел в задумчивости.
      - У него тут девушка живет, - сказал Евстигнеев.
      - Где?
      - На этом бульваре.
      - Откуда ты знаешь?
      Шофер пожал плечами.
      - Может, у Головкина спросить?..
      Таможенного инспектора Головкина Демин нашел на "Тритоне" - оформлял отход судна.
      - Ясно - у нее, - сказал он, узнав, в чем дело. - От такой девушки я бы тоже не ушел.
      Демин покачал головой.
      - Ему надо быть на службе.
      - Сейчас?
      - На этом же "Тритоне". Пришлось других посылать.
      - Я с вами, - решительно сказал Головкин.
      Через полчаса они гуськом входили в тихий и темный подъезд. Светя фонариком, поднялись по лестнице, позвонили у дверей. Никто не отозвался. Под ногами хрустели осколки стекол. Пахло чистыми половиками и залежалой пылью.
      - Фантастика, - сказал Головкин. - Чтобы и Верунчика не было?..
      - Кого?
      - Веру так зовут, девушку эту. Чтобы она дома не ночевала? Хоть дверь ломай.
      - Милицию надо, понятых - длинная история.
      - Давайте позвоним директору музея?
      - Зачем?
      - Может, скажет что? Она там работает...
      Разбуженный звонком, директор музея долго кашлял в трубку.
      - Это на нее непохоже, - сказал он хрипло. - Может, Корниенко знает? Вчера они весь вечер вдвоем крутились.
      Цепочка грозила растянуться до бесконечности. Но пока она не замкнулась в кольцо, по ней следовало идти, ибо другого пути не было.
      - Где живет этот Корниенко?
      - Не "этот", а "эта", женщина, стало быть. - В трубке снова прерывисто захрипело, и непонятно было, кашляет директор или смеется. Она рядом со мной живет. Приезжайте, я покажу.
      Машина проползла по улицам, гудящим как органные трубы, на окраину города, где в голых, еще не загороженных тополями новостройках у моря ветер был особенно силен. Директор вышел сразу, видимо, ждал у окна. Молча втиснулся на заднее сиденье, прижав Головкина грузным телом, по-хозяйски махнул рукой, показывая вдоль улицы. И уже через два квартала похлопал шофера по плечу.
      - Погодите, я один, - предложил он, вылезая из машины. - Переполошите людей в фуражках-то.
      Ждать пришлось недолго. Из подъезда выглянула девушка, осмотрелась испуганно и побежала к "газику". Она нырнула в машину и заоглядывалась в темноте.
      - Что случилось, что? - беспокойно спрашивала Вера.
      - Пока ничего особенного, - сухо сказал Демин, грузно, всем телом поворачиваясь на переднем сиденье. - Прапорщик Соловьев не вышел на службу, чего с ним никогда не бывало. Дома его нет - звонили. Думали, у вас, - заперто.
      - Как заперто? Братик дома.
      - С Соловьевым вы когда виделись?
      Вера замерла. Слышно было, как часто она дышит в темноте.
      - Вы его любите? - спросил Демин, не дождавшись ответа. И испугался, что она расплачется, добавил торопливо: - Конечно, любите. Когда не любят - не стесняются.
      - Отвезите меня домой. А? Пожалуйста, - сказала Вера таким обессиленным голосом, словно только что села передохнуть после дальней и трудной дороги...
      Снова поднялись по темной лестнице, хрустящей осколками стекла. Вера дрожала так, что Демин боялся отойти от нее: вдруг упадет в обморок. Она коротко позвонила и принялась судорожно рыться в сумочке, отыскивая ключ. Дверь оказалась запертой на цепочку.
      - Бра-атик! - жалобно позвала Вера.
      Из черной дверной щели тянуло прогорклым табачным дымом, чем-то кислым.
      - Можно, мы оборвем цепочку? - спросил Демин. И, не дожидаясь ответа, нажал плечом. Цепочка лязгнула железными челюстями и не поддалась.
      Головкин разбежался от стены и ударил, как тараном. В прихожей что-то хрюкнуло по-поросячьи, хлестнуло по стене. Он вбежал в комнату, включил свет и увидел на белой постели черную изломанную фигуру незнакомого человека.
      В дверях испуганно вскрикнула Вера:
      - Кто это?
      Она пошла вокруг стола, ни к чему не притрагиваясь, с ужасом рассматривая грязные тарелки и пустые водочные бутылки.
      - По-моему, это матрос с "Тритона". Там трое не явились к отходу, сказал Головкин, близко рассматривая спящего. Он принялся выворачивать у него карманы. На белое покрывало посыпались драхмы, лиры, наши червонцы. Пьяный в стельку.
      - У него должен быть пропуск.
      - Нет пропуска.
      Демин почувствовал знакомое напряжение, какое всегда приходило к нему в тревожные минуты.
      - Поищите хорошенько.
      Дверь хлопнула, и на пороге появился шофер "газика".
      - Вот, цветы, - сказал он, протягивая гвоздики, повисшие на сломанных длинных стебельках. - Нашел на лестнице.
      Вера взяла их, расправила на ладони и заплакала.
      - Он... приходил...
      - Надо осмотреть лестницу, подъезд и вокруг...
      Демин шагнул на темную лестничную площадку, оставив дверь открытой. Вера стояла у стены, сердце ее ныло ожиданием чего-то неведомого и страшного. И вздрогнула, услышав взволнованные голоса на лестнице и громкий голос этого вроде бы такого невозмутимого полковника.
      - Машину скорее! Быстро в госпиталь!..
      Сбежав по лестнице, она увидела на полу возле ларя белое в свете фонарика лицо прапорщика Соловьева, пестрое от темных пятен застывшей крови. И засуетилась, расстегивая шинель, отталкивая руки Демина, пытавшегося помочь ей. Припала к холодной груди, но ничего не услышала, кроме своего дыхания. И заплакала навзрыд, по-бабьи.
      - Пусти-ка. - Демин наклонился, послушал. - Живой. Давайте вынесем на воздух.
      И удивился, как легко эта маленькая и вроде бы совсем слабая девушка подняла тяжелое тело.
      Вера первая влезла в машину, приняла Соловьева и замерла, положив его голову себе на колени.
      - Оставайтесь дома.
      - Нет, нет! - Она замотала головой так решительно, что Демин не стал повторять предложение. Отошел, почувствовал вдруг, как что-то болезненно-печальное обожгло сердце.
      Он подождал, пока машина выехала из-под арки, и повернулся к Головкину.
      - Надо найти пропуск.
      - Нету, товарищ полковник. Все обыскал.
      - Если нету, вы понимаете?
      Головкин не успел ничего ответить. Под аркой послышался шум машины, и во двор лихо въехала милицейская "Волга". Из нее вышли милиционер и двое в штатском.
      - Вот это встреча! - воскликнул один из них, и Демин узнал голос своего давнего знакомого, подполковника Сорокина. - Мы за Братиком, а тут почти что брат родной...
      - Слушай, - перебил его Демин, - давай твою машину, срочно нужно. Головкин тебе все расскажет...
      Пока мчались по набережной, полковник все ловил взглядом промежутки между домами, пытался разобраться в мелькании портовых огней. На открытых местах машина шла юзом: водяная пыль, перехлестывая через парапет, леденела на асфальте.
      С трудом открыв дверь КПП, он неловко перехватил ручку и не удержал, выпустил. Дверь больно ударила в спину.
      - Где "Тритон"? - спросил Демин у выбежавшего навстречу дежурного.
      - Ушел. Все в порядке.
      - В порядке? Трое не явились к отходу.
      - Так точно. Все оформлено, как полагается.
      - ...И у одного из них выкрали документы.
      - Все три паспорта у нас, товарищ полковник.
      - А если был четвертый?..
      Он решительно шагнул в дежурную комнату, остановился у макета порта.
      - Где теперь "Тритон"?
      - Прошел вот эти посты, - показал дежурный.
      До конца косы оставалось меньше мили. А там - буй, поворот и море на все четыре стороны, нейтральные воды.
      - Звоните в Инфлот. Срочное радио на судно. Приказ - лечь в дрейф.
      Он снял другую трубку, связался с командиром морской пограничной части.
      - Выход? - переспросили его. - В норд-ост?
      - Да, в норд-ост!..
      Потянулись томительные минуты ожидания. Демину показалось, что прошло не меньше получаса, прежде чем на столе затрещал телефон. Звонили из Инфлота.
      - Радио на "Тритон" дали? Остановили судно? - торопливо спросил он.
      - Не успели, - ответил спокойный голос.
      - Что значит не успели?
      Сердце упало. Догонять и останавливать иностранное судно в нейтральных водах - совсем не одно и то же, что возле берега, где распоряжения властей - закон.
      - То и значит. Сам остановился. На мели сидит.
      - На мели?
      В трубке коротко засмеялись.
      - На косу их выбросило. Помощи просят. Греки же...
      Он облегченно опустился на стул, снял фуражку, положил ее прямо на модельки судов, прижатых к полоскам причалов, и, подняв голову, увидел настороженно застывшего в дверях замполита.
      - Хорошо, что вы тут. Грека к косе прибило. Сейчас туда пойдут спасатели. Займись, комиссар.
      И устало поднялся, тяжело переступая, прошел мимо часового у дверей КПП, остановился на высоком крыльце. На горной хребтине висела прозрачная в рассвете облачная борода, таяла. Мороз сковывал взрытую землю под тополями. Ветер выл в проводах, сухо стучал оледенелыми ветками. Но был он уже не такой осатанело-порывистый, как вчера вечером. Это могло означать только одно: норд-ост умирал, как по расписанию, "отработав" свое минимальное время - трое суток. А без норд-оста любой мороз не трагедия. Набережные, причалы, корабли в порту не превратятся в айсберги.
      За его спиной громко хлопнула дверь.
      - Товарищ полковник!.. Из лесного порта звонили... Не явившиеся к отходу находятся в проходной.
      - Двое?
      - Нет, трое. Пьяные.
      - Ага, стало быть, был-таки четвертый, - удовлетворенно сказал Демин. И вдруг подумал с тревогой: "А если был и пятый?" И успокоился: "Все равно судно не уйдет".
      Он еще оглянулся, внимательно поглядел в темную даль. На голых пирсах что-то гремело и топало, словно там без перерыва работали все краны, лебедки, компрессоры. Качались и вздрагивали далекие и близкие огни над портом, над утонувшим в темноте морем. И трудно было разобрать, которые из них - на том судне, что бьется теперь об отмель, все глубже всасываясь в цепкий песок. В этом мерцающем созвездии огней Демин разглядел несколько подвижных, скользящих, как спутники в небе. Это шли спасатели.