Генерал Самсонов

      - Вы были в Маньчжурии? - спросил Самсонов, кивнул на ордена Анны и Святого Станислава на груди батюшки.
      - Довелось побывать, ваше превосходительство.
      Священник отошел. Александр Васильевич снова вернулся к мысли о тринадцатом корпусе, стал спрашивать Мартоса, где же посланный офицер, не случилось ли с ним чего?
      Мартос не мог ответить. После отхода нарвцев и копорцев немцы стали наступать и от Гогенштейна, окружая корпус справа, и Мартос направил туда свои последние резервы, батальон Алексеевского полка, Кременчугский полк с одной батареей и даже роту саперного батальона с казачьей полусотней, конвоем штаба шестой дивизии. Остался только конвой штаба корпуса.
      - Александр Васильевич, надо немедленно отступать, - сказал Мартос. Еще немного - катастрофа.
      - А как же тогда Клюев? - напомнил Самсонов.
      Мартос не ответил.
      - Как твоя семья, Николай Николаевич? - спросил командующий. - Я ничего о тебе не знаю. Последний раз мы виделись в Мукдене, а по-настоящему разговаривали в Елисаветграде, когда ты приезжал по мобилизационным делам. Тогда мы были холосты.
      - Я женат. Три сына, - сказал Мартос. - Надо послать к Клюеву с указанием пути отступления.
      - Я еще никогда не отступал. Теперь, видно, придется... Этот Нарвский полк! Тяжкий крест говорить речи перед бежавшими войсками. Только Скобелев мог воодушевить в таком положении. Под Плевной он заставил отступивший Эстляндский полк делать под турецкими пулями ружейные эволюции! Мы с тобой, Николай Николаевич, уже не пойдем с солдатами под пули. То время кончилось.
      - Если надо - пойдем, - сказал Мартос. - Никто не запретит идти в передней цепи. Но это может помешать нижестоящему командиру.
      Он, кажется, намекал Самсонову, что тот сковал его.
      Александр Васильевич запомнил письмо Крымова о деспотизме командира пятнадцатого корпуса и подумал, что полковник прав. Николай Николаевич всегда был резок и не щадил никого. Может быть, поэтому, будучи помощником Приамурского генерал-губернатора, командующим войсками Приамурского военного округа и наказным атаманом Амурского и Уссурийского казачьего войска, он не усидел на этой должности?
      - Все-таки надо дождаться Клюева, - повторил Самсонов.
      Они дождались офицера связи, он прибыл один, без казаков, на немецкой рослой кавалерийской лошади, и сказал, что едва пробился сквозь неприятельские разъезды, рышущие между корпусами. Генерал Клюев доносил: корпус движется усиленным маршем на Гогенштейн, под Доротовом почти полностью погиб Дорогобужский полк, командир полка полковник Кабанов смертельно ранен.
      Клюев подошел к Гогенштейну в ранних сумерках и открыл артиллерийский огонь. Город задымил, загорелся. Самсонов вглядывался в синеющую даль, смотрел на часы, шагал между деревьев, начиная задыхаться. Пожар разгорался. Артиллерийская канонада не стихала. Видно, корпус не смог с ходу занять Гогенштейна.
      - Они не продвигаются, - заметил вполголоса генерал Филимонов, подрубая последнюю надежду.
      - Ну теперь нужно ожидать беды! - громко произнес Мартос. - Александр Васильевич, надо решаться!
      Напрасно командующий прождал целый день. Тринадцатый корпус не принес спасения армии.
      - Петр Иванович, давайте приказ на отступление, - велел Самсонов.
      - Надо отступать на Хоржеле, - предложил Мартос.
      Хоржеле был городок восточнее Нейденбурга, через который начинал наступление Клюев.
      Дали карту. Самсонов, Мартос, Постовский и другие чины обоих штабов изучали устаревшую на сейчас обстановку, гадая, взят ли немцами Нейденбург и свободен ли Хоржеле.
      - Хоржеле занят немцами, - сказал Самсонов. - Должно быть, Преображенский отступил. Надо - на Нейденбург, там во всяком случае оборону держат бригада Штемпеля и Кексгольмский полк. Петр Иванович? - спросил он у Постовского.
      Но начальник штаба не знал, что ответить. Видно, остановка Клюева и отверзшаяся вслед за этим пропасть потрясли Петра Ивановича.
      - Значит, на Нейденбург? - снова спросил Самсонов.
      Мартос чиркнул спичкой и закурил. Сквозь сизый табачный дым, царапающий горло, Александр Васильевич увидел мрачные глаза Николая Николаевича, как будто взывающие: "Решай!"
      - На Нейденбург! - сказал Самсонов.
      Стали писать приказ.
      - Николай Николаевич, отойдемте-ка в сторонку, - предложил командующий и взял Мартоса под локоть.
      Мартос отвел руку и затоптал папиросу. Они отошли на несколько шагов, и Самсонов сказал:
      - Николай, на тебя последняя надежда. Прошу тебя поспешить в Нейденбург и принять все меры для обороны. Удержим Нейденбург - мы спасены.
      - Ясно, Александр Васильевич, - ответил Мартос вполне официально. После отдачи необходимых распоряжений по корпусу я направляюсь в Нейденбург.
      - Николай! - сказал Самсонов, волнуясь.
      - Я сделаю все возможное, - пообещал Мартос.
      Александр Васильевич хотел услышать от старого товарища слова сердечной поддержки, но не услышал. Мартос будто окаменел. Может быть, он не простил командующему задержки или же просто был озабочен предстоящим отступлением, это осталось неведомым.
      Самсонов больше не пытался вызвать в нем сочувствия.
      Приказ написали, отправили офицеров к Клюеву и Мингину. Сумерки сгущались, слышались крики самсоновского конвоя, готовившихся к отъезду. Мартос опять закурил. Александр Васильевич закашлял и кашлял, хватая воздух раскрытым ртом, несколько минут.
      Над холмом, ввинчиваясь и скрежеща, пролетел тяжелый снаряд. Он разорвался в лесу за холмом, за ним зазвенел новый. Немцы били из Гогенштейна по тылу пятнадцатого корпуса и по холму.
      Три или четыре шрапнели разорвались перед холмом. Шрапнельные пули, гудя, секли кусты. По шоссе кинулись толпой Нарвский и Копорский. Их никто не останавливал.
      - Вам пора, Александр Васильевич, - поторопил Мартос командующего
      И Самсонов со штабом уехал, оставив пятнадцатый корпус, который до сего дня разбил три германских дивизии.
      Обстрел продолжался. Пронзительно завизжала лошадь. Рядом с Мартосом упал толстый сук. Мачуговский нервно охнул, но не сдвинулся с места, подписывая распоряжения начальникам дивизий.
      - Готовьтесь к отходу, - сказал Мартос. - Как получим подтверждения из дивизий - выступаем.
      Он мог и сейчас покинуть холм, связные догнали бы штаб и на походе, но Николай-Николаевич точно так же, как и Самсонов, дожидавший Клюева, руководствовался своим пониманием. Он не замечал ни пуль, ни раненых. Когда-то по заледенелым скалам в декабре семьдесят седьмого года он прошел с Волынским полком в составе отряда старого Гурко через Балканы, замерзал, срывался и боялся, что кто-нибудь заметит, что ему страшно. В том переходе ему исполнилось девятнадцать лет. Теперь многое остыло и перестало обжигать. Тогда он с сочувствием воспринимал новость, что один юный подпоручик накануне штурма Плевны застрелился только из-за того, что товарищи могли заметить его волнение. А нынче все изменилось.
      Даже то, что он почти дошел до Царьграда, стоял биваком на высотах у Константинополя, давно не волновало Николая Николаевича. Ему казалось, что сентиментальное время, когда Россия позволила себе роскошь воевать ради чувства сострадания, миновало.
      Спустился Мартос с холма уже ночью. Было темно и душно. Обстрел утихал. Командир корпуса ехал спокойным шагом, опустив голову, и слегка подремывал. Судя по всему, ему предстояла еще одна бессонная ночь...
      К Мартосу как будто подходил подполковник-артиллерист, говорил, что надо повернуть обратно и выручать орудия, потом башибузук в алой феске выглядывал из-за дерева, показывая на небо.
      Николай Николаевич поднял голову, оглядел спутников. Штаб и конвой мерно двигались по шоссе.
      Перед рассветом Мартос пересел в автомобиль и уснул. Спал он недолго, сперва до него донеслись голоса, о чем-то спорившие, затем фраза, что Нейденбург занят немцами. Он открыл глаза и увидел, что уже светло, а автомобиль стоит в какой-то большой деревне, возле дверей незнакомые люди в форме пограничной стражи.
      Мартос надел фуражку и сердито крикнул:
      - Кто такие?
      Ему доложили, что еще вечером Нейденбург взят немцами, а бригада Штемпеля и Кексгольмский полк отошли.
      - Вот как? - раздраженно произнес Николай Николаевич. - Что за глупость вы болтаете?
      Он вылез из автомобиля, поправил шашку с позолоченным эфесом /"За храбрость"/ и стал выговаривать поручику пограничной стражи, что тот распускает панические слухи.
      Мачуговский заметил, что это может быть и правдой, надо проверить.
      - Вот поезжайте и проверьте? - обрезал его командир корпуса.
      Мачуговский вздохнул, поджал губы.
      - Немцы! - вдруг ахнул шофер, показывая на рысивших по улице всадников в серых зачехленных касках.
      Мартос грозно-презрительным выражением посмотрел туда, готовый уничтожить шофера, но там действительно был германский разъезд. В трехстах саженях.
      - Это немыслимо! - сказал он. - У меня световые галлюцинации.
      - Это немцы, - вымолвил Мачуговский.
      Адъютант Мартоса и десятка полтора казаков с лихостью, будто затевали игру, живо повернули лошадей и, нахлестывая, с гиканьем поднялись навстречу разъезду, на ходу вынимая пики.
      Больше адъютанта никто не видел, и командир корпуса вспоминал его целый день, ибо тот увез с собой его сумку с папиросами и припасами.
      Вот только что генерал от инфантерии Мартос командовал одним из лучших корпусов и готов был сражаться, а что-то вдруг повернулось, и он уже без войск, даже без конвоя, почти все казаки куда-то подевались, и кругом Николая Николаевича лес, и спереди, и сзади грохочут орудия.
      Судьба Мартоса была горестная, хуже чем у Мачуговского. Мачуговский погиб от пулеметной очереди, выпущенной из засады, а Мартос, проблуждав целый день по лесу со своими немногочисленными спутниками, ночью попал в плен. Они вели обессиленных лошадей в поводу, держа направление по звездам на юг. Но звезды затянуло тучами. Одна лошадь пала. За деревьями послышался шум, словно шли войска. Лошади испугались, стали рваться в сторону, казаки их удерживали. Кто там шел? Наши, немцы? Послали казака на разведку, он не вернулся. И тут хлынул нестерпимый ослепляющий свет. Прямо на них был направлен полевой прожектор, и они остолбенели. Мартосу показалось, что он спит и все ему снится. Он еще успел залезть на лошадь и проскакать шагов сто. Почти в упор ударил залп, лошадь упала, и генерал очутился на земле, ударившись плечом. Грубые сильные руки придавили его.
      * * *
      Шестнадцатого августа вечером командующий со штабом и казаками под звуки недалеких шрапнельных и пулеметных очередей ехали по дороге на Мушакен, Янов, к русской границе. Все было кончено. Катастрофа, напророченная Мартосом, явилась как всадник на бледном коне, и Самсонов стал искать себе оправдание.
      Сперва его мучило удивление. После Мартоса Александр Васильевич побывал во второй дивизии генерала Мингина, которая согласно приказу об отступлении должна была прикрывать пути отхода центральных корпусов. Он прибыл в деревню Волька в час ночи. Там стоял на отдыхе конный отряд Штемпеля вместе с одиннадцатой конной батареей. Сияла луна среди расползшихся облаков. Пахло свежим навозом, как всегда на постое большой кавалерийской части. Купчик радовался, встретив односумов-батарейцев. Что с него взять? Он не ведал, что Штемпель должен был защищать Нейденбург. В Вольке командующий узнал, что немцы уже продвинулись от Сольдау за Нейденбург. Оставаться в деревне не было смысла, надо было найти генерала Мингина.
      Но и Мингин не помог. Он вчера удержал позицию к западу от Франкенау, даже контратаковал и захватил свыше тысячи пленных и несколько орудий, но самого главного - отстоять Нейденбург - он не выполнил.
      Что теперь искать виноватых? Сонный Мингин доложил, что он действовал согласно приказа Постовского "во что бы то ли стало удерживать позицию к западу от Франкенау" и никак не мог действовать южнее. Постовский начал с ним спорить, выгораживать себя. Самсонов прервал Постовского. Мингин продолжил доклад, и командующий был поражен еще одной картиной краха.
      Правда, от разговора с Мингиным доныне прошло больше полусуток, и он уже притерпелся к горю.
      Еще утром Александр Васильевич распоряжался на позиции впереди Орлау и попал под обстрел тяжелых орудий. Тогда мерный звук гигантской пилы испугал его, но он подавил мимолетный страх, зная, что от судьбы не уйдешь. А сейчас Самсонов подумал, что лучше бы его убило утром, все равно отход Мингина для армии хуже смерти.
      Он и захотел вернуться к пятнадцатому корпусу, перед которым был виноват за отход Мингина, чтобы лично вывести части или погибнуть с ними. Постовский, Вялов и Лебедев отговорили его. "Вы нужны армии!" - твердили они.
      И вот Самсонов отступал. Вокруг был лес, трещали выстрелы, и чудом неведомым трещала сойка.
      Мысли о спасении Франции, о давлении Жилинского и Ставки, о возражениях Мартоса и Клюева, - эти мысли не находили и не могли найти никакого решения, а только разжигали в душе Самсонова черный огонь.
      - Эх! - сказал командующий с усмешкой, поворачиваясь к адъютанту. Знаете, как командир Лубенского полка Мельников отличился на Варшавском смотре в присутствии императора Николая Первого?
      Бабков спросил:
      - Что, Александр Васильевич?
      Конечно, ничего такого он не знал.
      - Ладно, - махнул рукой Самсонов.
      Долго объяснять. А история была поучительная, неспроста вспомнилась: Мельникова задергал командир бригады Шильдер, мешал построить полк, и Мельников разъярился и прогнал бригадного, огрев его плашмя саблей по спине.
      Что за время такое было? Ведь Самсонов тоже из той поры. Сейчас то время кончалось.
      А если бы он... Впрочем, поздно, ничего не воротишь. Ему платить!
      Совсем близко со стороны Мушакена тявкнуло два разрыва. Через несколько минут колонна остановилась, и командующему доложили, что на околице Мушакена казачий разъезд обстреляли немцы.
      Полковник Вялов вытащил карту и быстро решил поворачивать на лесную дорогу на деревню Валлендорф, оттуда - на Ретковен и далее на Саддек, параллельно немецкому охвату, и по лесу вырваться к нашей границе.
      - А как же выйдут они? - спросил Александр Васильевич.
      Вялов отвел взгляд. Полковник Лебедев сузил узкие голубые глаза и сказал:
      - Они прорвутся!
      Свернули в лес, ехали часа два, никого не встречая, проезжая одну за другой освещенные вечерним солнцем просеки.
      А все-таки в чем была его вина? Он следовал приказу, бросил армию в наступление, не дождавшись развертывания тыла. Он доносил Жилинскому об опасности на левом фланге... Но сейчас ему любой скажет: разве Жилинский вел армию?
      Русская каша! То-то замечательный плакатик. Каша вылезла из горшка и назад не вернется.
      Изредка к Самсонову обращался Постовский с поверхностными вопросами, на которые можно было не отвечать, и только один раз сказал, что еще в Варшаве они подавали Жилинскому записку о перемене фронта наступления западнее и что если бы Жилинский тогда с ними согласился... Вероятно, Постовский тоже искал виноватого.
      - Мы с вами виноваты, Петр Иванович? - отвечал Самсонов. - И до конца дней своих нам теперь влачить "куропаткинское" существование. Алексей Николаевич Куропаткин вовсе не такой бездарный генерал, каким его выставили писаки из "Нового времени". И со Скобелевым был под Плевной, и погибал, и дельные работы написал.А вот поди - один виноват за японскую кампанию.
      - Что же с нами будет, Александр Васильевич? - спросил Постовский.
      - Где Филимонов? - осведомился командующий.
      - С разъездом. Он и поручик Кавернинский... Вы думаете, все-таки отрешат?
      Самсонов повернулся к Бабкову и спросил, что думает есаул о конвойцах, годятся ли они для прорыва.
      В казачьей сотне были второочередные и третьеочередные казаки. Бабков не думал, что они сохранили лихость.
      - Ну как Бог даст, - сказал Александр Васильевич. - Других все равно нет.
      Впереди лес кончался. Там была деревня, и там дозор не обнаружил немцев. Колонна спешила. Что-то стародавнее, зовущее с открытого места спрятаться в лесу проснулось в людях. Казаки оглядывались на брошенные дома.
      Уже показались верхушки сосен, когда Самсонов вдруг услышал пулемет. Засада! Прискакал урядник, доложил, что дальше хода нет. Полковник Вялов и штабс-капитан Дюсиметьер зарысили вперед, не дожидаясь указаний, своей волей решив, что им надлежит делать.
      Самсонов дал лошади шенкеля и двинулся следом, словно отныне не он, а офицеры вели колонну. У него мелькнуло, что за несколько часов пути одни люди погасли, но другие, наоборот, воспряли духом, а Вялов - тот вообще становится атаманом.
      На околице за кирпичным забором в кустах сгрудились казаки. Блестнул генеральский погон Филимонова. Вялов начал строить казаков для атаки, наклонился и ожег чью-то лошадь плеткой. Потом крутнулся на месте и выругался. Но казаки только переминались и старались в сторону полковника не глядеть.
      - Казаки! - крикнул Самсонов. - Постыдитесь! Чем оправдаетесь на Тихом Дону? Какой позор ляжет на ваши станицы?
      Дюсиметьер вынул шашку и на "ура" выскочил из-за стены вперед.
      - Ура! - подхватил Вялов, бросившись за ним.
      Поручик Кавернинский хлестнул лошадь и тоже кинулся на дорогу.
      - А! Ар-ра! - закричали казаки и нестройной толпой, беспорядочно паля в воздух, понеслись на пулемет.
      Известно, конная атака делает любого бойца бесстрашным, поэтому командующий не сомневался, что они собьют засаду.
      Бил пулемет и, как всегда при кавалерийской атаке, - почему-то выше. Оставалось шагов сто.
      Один казак упал. Потом еще двое. Казаки свернули влево и скрылись за подлеском.
      - Орда! - сказал Самсонов.
      - Бабы, а не казаки, - заметил вестовой Купчик. - Не постыдились. Сейчас их соберем, - твердо, с угрозой в голосе пообещал Филимонов. - Надо спешить цепь и атаковать с двух сторон?
      Стали съезжаться казаки, появился Вялов и сразу принялся готовить вторую атаку, спешивая часть людей.
      Но половина сотни не вернулась. Наверное, ушли.
      Лошадь под полковником Лебедевым зашаталась, подогнула передние ноги и повалилась набок. Он едва успел высвободиться от стремян. Лошадь поднимала голову, тужилась встать. Грудь ее была залита кровью.
      - Что ей мучиться, ваше благородие? - спросил бородатый казак, поднимая карабин. - Подыхаить!
      Сухо стукнул выстрел. Лошадь дернулась, ткнулась головой в землю. Невидимая волна покачнула других лошадей.
      Самсонов позвал Вялова и велел всем штабным офицерам оставаться при нем, пусть казаки готовят атаку сами.
      Второй атаки все же не последовало. Самсонов скомандовал сворачивать на север, выходить на шоссе Канвизен - Вилленберг. И Вялов не смог убедить его атаковать.
      Командующий надеялся найти в Вилленберге части шестого корпуса, а были ли они там - кто знает?
      Канвизен была свободна, ее обошли с юга, и перед Вилленбергом остановились, выслав дозор. А в Вилленберге, выяснилось, - там уже немцы с артиллерией и пулеметами. Должно быть, теперь на всех дорогах стояли заслоны.
      Александр Васильевич слез с лошади, стал ходить взад-вперед, разминаясь. Было уже близко к вечеру. Солнце скрылось за тучами. Туч было много, обещалась темная безлунная ночь.
      - Ну что, идем в открытый прорыв? - спросил командующий у Вялова. - Все пути перекрыты. Либо пробиваемся, либо крадемся.
      - Посмотрите на них, Александр Васильевич, - ответил Вялов. -Мы поляжем, а они нас бросят.
      Командующий поглядел на оставшихся казаков. Как маньчжурский священник рассказывал, так и выглядело самсоновское воинство: они боялись смерти и молились о сохранении жизни, лишь один казак да еще один спокойно покуривали и видом своим выражали безропотное терпение.
      - Орда, - горько вымолвил Александр Васильевич. - Вы правы. Они нас бросят.
      Все сузилось до задачи спастись. Остального не существовало. Что делалось в мире в этот день? Отогнали немцев от Парижа или напрасно погублена вторая армия, - никто не мог сказать Самсонову. Оставалась непривычная малопочетная задача. Будто воевода Шеин под Смоленском? Да, она самая? Выйти и - на казнь к своим.
      * * *
      На лесной поляне сидели под старыми соснами десять человек. Конвоя с ними не было, казаки были отпущены и растворились в лесу.
      Самсонов подремывал на попонке Купчика. Пробившийся сквозь сосны солнечный луч мелькнул на погонах командующего.
      Постовский заметил сияющий золотым шитьем зигзаг и сказал, что ночью под луной будут отблескивать погоны, их лучше бы снять.
      Ему никто не ответил. Купчик, сидевший за спиной Самсонова, словно почуяв опасность, взглянул на Постовского. Ждали темноты, надеялись, что в темноте проскользнут мимо всех заслонов по лесным просекам.
      Хотя перед всеми стояла одна цель, но теперь даже для вестового было ясно, что по выходе из окружения горше других придется Александру Васильевичу и некому будет защитить его.
      Молодые офицеры Дюсиметьер, Бабков и Кавернинский вовсе не унывали, они почистили револьверы и вполголоса разговаривали о воздухоплавании. Никакой вины за ними не было. Что им горевать? Выйдут из переделки, еще прославятся. Все у них впереди. На остальных лежала вина.
      Самсонов открыл глаза, повел могучими плечами, оглядывая людей, и крепким голосом сказал:
      - Ведет колонну полковник Вялов. Замыкает поручик Кавернинский. Луны бояться не будем! - Он усмехнулся, издав глуховатый грудной рык.
      В сумерках, на исходе восьмого часа, группа снялась е места и, перейдя шоссе, пошла к югу. Полковник Вялов с компасом шагал впереди.
      Быстро темнело. Небо едва светлело на фоне сосновых верхушек, часто сливающихся в бесформенное целое. Лесной холодный воздух пах оврагом, грибами. Луны не было. Звезды изредка протыкались сквозь тучи. Винтовочные и пулеметные выстрелы трещали справа и сзади, оттуда, где должны были проходить пятнадцатый и тринадцатый. Как они выходили? С обозами, лазаретами, артиллерийскими парками...
      Самсонов шел третьим, за есаулом Бабковым, и идти ему было нелегко. Тяжелые ноги командующего болели в икрах, в груде было тесно. Он шумно дышал.
      Идущий следом генерал Филимонов приблизился к Александру Васильевичу и тихо сказал:
      - Можете на меня опираться.
      Командующий сначала отказался, но тело его становилось все чугуннее, словно земля уже не могла дальше нести его, и он стал опираться на плечо генерал-квартирмейстера.
      Вялов остановился, спросил, не надо ли отдохнуть. Самсонов промолчал. Постовский стал торопить.
      Зеленовато фосфоресцировал компас в руках Вялова, качалась острая стрелочка.
      - Идемте, - сказал командующий.
      Лес вышел к железной дороге, к мокрому от росы березняку. Наклонясь и отводя ветки, Самсонов добрел до насыпи, Бабков и Купчик взяли его под руки и помогли перейти на ту сторону.
      - Сапоги скользят, проклятущие! - с чрезмерной бодростью выругался вестовой. - Еще расходитесь, Александр Васильевич. Это с непривычки.
      После насыпи снова был скользкий откос, мокрый березняк, - и выбрались наконец на просеку.
      - С направления не сбились? - послышался голос Постовского. - Кажется, раньше стреляли западнее?
      - Жилу тянет, - бесстрастно заметил Купчик.
      - Не отходи далеко, - попросил Самсонов, тяжело дыша. - Я совсем отвык. Ноги не держат.
      На просеке сделали перекличку. Он подозвал Постовского и сказал, что надо проследить, чтобы в этот ответственный момент никто не мешал Вялову вести людей, а то кое-кем может овладеть паника.
      - Или вы сами поведете, Петр Иванович? - спросил Самсонов.
      Постовский отказался.
      Пошли дальше, вытягиваясь гуськом. По-прежнему трещали далекие выстрелы, приблизительно в версте отсюда.
      С правой руки Самсонова поддерживал вестовой, а левой командующий опирался на плечо Бабкова. Самсонов спотыкался, и тогда его семипудовое тело давило на Купчика и Бабкова. Теперь они шли последними. Кавернинский изредка оборачивался, что-то спрашивал шепотом, но Александр Васильевич из-за своего шумного дыхания не разбирал его слов.
      Сколько он мог продержаться?
      Это было еще одно испытание, физическими страданием и новыми душевными муками.
      К счастью, впереди остановились; там было шоссе, надо было переждать, пока не пройдет германский дозор.
      Самсонов сел на попонку, и к нему кто-то подошел. По голосу - Вялов.
      - Здесь нам нельзя долго находиться, - сказал полковник.
      - Разумеется, - согласился Самсонов. - до рассвета надо успеть.
      - Как вы себя чувствуете, Александр Васильевич?
      - Вполне сносно. Как запасной на марше - постепенно втягиваюсь.
      Командующий нашел силы пошутить, чтобы рассеять вяловскую тревогу. Пусть не снижают скорости, а он еще попытается продержаться.
      Минуты через три быстро пересекли шоссе. Самсонов зацепился за ветку, зажмурился от боли в глазу, потом долго шел и моргал слезящимся глазом.
      Навстречу все попадались кусты, больших деревьев становилось все меньше и меньше. Потом появился болотистый запах, ноги стали увязать в земле. Болото! Этого никто не ожидал. Остановились.
      "Это уж чересчур, - подумал Самсонов, обращаясь неведомо к кому. Утонуть в болоте после всего пережитого?"
      Снова подошел Вялов, спросил о самочувствии.
      Командующий потребовал карту и при свете фонарика водил пальцем по немецкой карте, определяя местоположение. Нашел линию железной дороги, шоссе, деревню Гросс Пивниц, фольварк Каролиненхоф.
      - Болота не видно, - сказал Вялов. - Должно быть, небольшое. Обходим.
      - Обходим, - согласился командующий.
      Вялов пошел, оставив Самсонова, и сказал полковнику Лебедеву и подполковнику Андогскому, что командующий очень утомлен, но еще будет идти самостоятельно. Они понимали, какую беду может принести всем слабость генерала, и мысль о возможности плена обдала каждого тоской.
      Но до рассвета еще было часов пять.
      Вялов шел с вытянутой рукой, отводил ветки, время от времени сворачивал влево, нащупывая твердую землю. Хотел он или не хотел, а приходилось задумываться о Киевской военной игре, в которой он участвовал как оператор оперативного отдела Генерального штаба. Не хотелось вспомнить, что в апреле думал о быстром наступлении в Восточную Пруссию совсем легко. А теперь? Что нам Париж? Они там никогда и не узнают..." И никто не узнает! - сказал он себе откровенно. - Это расклеившийся командующий, эти голодные солдаты, эти подстегивающие приказы - все это остается за пределами славной истории. В конце концов как и ты оказался ничтожной тварью в руках державы. И каково же быть такой тварью? - спросил он себя. - Не знаешь?.. Нет, знаю, - ответил себе Вялов. - Об этом нельзя думать. Надо идти вокруг болота. Надо исполнить долг"
      Сказав себе об исполнении долга, Вялов ответил и на вопрос, что делать с Самсоновым, когда тот не сможет идти. Тогда они понесут его на руках.
      Неожиданно Вялов нащупал чуть возвышающуюся твердость и посветил фонариком. Это была лесная дорога, по которой, видно, давно не ездили. Он погасил свет, прислушался. Вряд ли на такой дороге стоял заслон. "Проверь! мелькнуло в мозгу. - Они могли заметить твой фонарик".
      - Передайте: всем ко мне. И тихо! - скомандовал он Лебедеву.
      Лебедев послал на разведку штабс-капитана Дюсиметьера, и все застыли в ожидании, ничего не различая перед собой, только слыша клокочущие вздохи Самсонова.
      Каждый думал о командующем, ощущая горе и опасность, от него исходившие. Но несмотря на вину Самсонова, заведшего армию в окружение, несмотря на то, что никакой армии уже и не было, эти люди знали, что они по-прежнему находятся во власти этого изнуренного несчастного человека и ничего сейчас не может освободить их от нее.
      Они стояли и ждали: то ли пулеметной очереди, то ли спасения.
      Послышались шаги Дюсиметьера. Дорога, по-видимому, была свободна от немцев.
      - Это дамба, а за ней - лес, - объяснил штабс-капитан осевшим голосом.
      Так оно, слава богу, и оказалось. Перешли дамбу, вошли в сухой старый лес. Шагов через двести на полянке возле кучи валежника остановились на привал, и Вялов разрешил час сна.
      - Сюда, Александр Васильевич, туточки повыше, я попону постлал, сказал Купчик Самсонову, беря его за руку.
      Прикосновение твердой руки казака напомнило командующему отцовское.
      Он лег и закрыл глаза. Своего родителя Александр Васильевич помнил смутно, но сейчас отец явственно предстал перед ним в николаевском офицерском мундире, тучный, бородатый, верхом на сильном белом коне. Отец походил на покойного государя императора, которого запомнил Самсонов ясным сентябрьским деньком на параде в Новой Праге во время Бендерского лагерного сбора.
      - Чего ты ждешь? - спросил отец.
      Самсонов открыл глаза. До него доносилось ровное дыхание спящих. Он пощупал рукой край ворсистой попоны, потянулся дальше, ведя по мшистой земле рукой, чтобы отодвинуть сучья. Сучьев не было. Тогда он встал на колени. Правое колено чуть хрустнуло, как это бывает, когда хрустят пальцами. Самсонов тихо набрал полную грудь воздуха, встал и пошел. Треснуло два выстрела, потом еще один за другим, почти сливаясь, два или три. "Чего ждать? - подумал он. - Они дойдут без тебя".
      Самсонов поглядел на небо. Оно по-прежнему едва угадывалось над лесом, без луны и звезд. Никто не видел сейчас Самсонова.
      Он прошел минут десять, пока ноги не заболели, поискал какой-нибудь куст, чтобы было прилечь, сел под кустом, вытащил револьвер и взвел курок. Барабан, щелкнув, повернулся.
      - Господи, прости меня! - пробормотал Александр Васильевич, и выстрелил в сердце.
      * * *
      Еще оставалась армия, оставались корпуса, дивизии, полки, батальоны. Она погибала. Но ее части сражались, потому что в каждой еще действовал всеобщий воинский закон. По этому закону ради спасения больших сил отдавались меньшие, бросались под артиллерийский удар батальоны и полки.