Слон Килиманджаро

— А как же мои вопросы?

— Когда вы отыщете бивни, я, возможно, что-то вам расскажу.

— А может, я вам не открою, где бивни, пока вы не сообщите мне то, что я хочу знать.

Глаза его сузились, он наклонился вперед, заговорил обманчиво вкрадчивым голосом.

— Вот сейчас вы ступили на очень опасный путь, мистер Роджас. Убийство — меньшее из преступлений, на которые я могу пойти ради бивней.

— Но почему? — Мною по-прежнему владело любопытство.

— Они мне необходимы.

— Для чего? Что вы будете с ними делать? Есть же другие бивни. В музеях, в частных коллекциях. Зачем вам нужны бивни именно Слона Килиманджаро? Если ради них вы готовы на убийство, почему бы вам не убить ради скульптур Мориты или Блазингемского бриллианта?

— Это всего лишь безделушки. А мне нужны бивни.

— Повторяю, почему?

Вновь он долго смотрел на меня.

— Так предопределено тысячелетия тому назад.

— Предопределено? — повторил я. — Кем? Когда?

— Мне кажется, вы уже перебрали с вопросами, мистер Роджас.

— Дайте мне хоть какие-то ответы, — настаивал я. — Если масаи так дорожат бивнями, почему Тембо Лай-бон проиграл их в карты?

— Потому что он был дураком! — Глаза Мандаки яростно блеснули. — Он знал, что надо делать, но не мог заставить себя пойти на это.

— А что от него требовалось? Мандака так пристально смотрел на свои сжатые кулаки, что, наверное, и не услышал моего вопроса. Я ждал, пока он расслабится, чтобы повторить вопрос, но внезапно прогремел гонг, и в зале появился старик с длинной седой бородой, в многоцветных одеждах, с посохом в руке.

— Моисей. — Мандака повернулся к старику. Посох в его руках превратился в змею и вновь стал посохом.

— Молодец, — прокомментировал я, когда Моисей стал вершить чудеса своего библейского тезки. — Мне всегда нравились маги*.5

— Вам всегда нравились иллюзионисты, — поправил меня Мандака.

— А в чем разница?

Он опять посмотрел на меня:

— Маги вам бы не понравились, мистер Роджас.

— А вы с ними встречались?

— Нет, — ответил он.

Как раз в этот момент Моисей произнес какое-то заклинание, и вода на ближайших к нему столиках превратилась в кровь, а потом вновь стала водой.

— Тогда почему вы полагаете, что они бы мне не понравились? — спросил я под аплодисменты сидящих за столиками.

— В моем народе были маги, скорее колдуны, когда мы еще не оторвались от Земли.

— Вы хотите сказать, волшебники? — с сомнением спросил я.

Он покачал головой:

— Нет. Эти маги придавали нам силы в бою, проливали дождь над нашими посевами, способствовали размножению скота.

— Какой прагматизм!

— Согласен с вами, — кивнул он. — Но вот что я вам скажу, мистер Роджас. Мундумугу, колдун, мог наложить заклятие на человека или животное, находящихся за сотни миль от него, и этот человек или животное умирали.

— Я очень в этом сомневаюсь, мистер Мандака.

— Меня это не удивляет, мистер Роджас. — Мандака смотрел на Моисея, над головой которого теперь кружила стая саранчи.

Представление продолжалось еще пять или шесть минут, каждый фокус в точности соответствовал библейскому эпизоду. Наконец старик воздел руки, и голограмма Красного моря разделилась надвое. Он прошел несколько шагов по сухому дну, повернулся, поклонился и тут же исчез под миллионами тонн воды. Это послужило сигналом для смены декораций, и мы увидели юную Клеопатру, объезжающую свои владения на золотой колеснице.

— Потрясающе! — воскликнул я, как и все присутствующие, захлопав в ладоши.

— Для иллюзии — да, — согласился Мандака. — Мы закончили, мистер Роджас?

— Вы вроде бы уже собрались сказать мне, чего не смог сделать Тембо Лайбон, но нас прервало появление фокусника.

— Нет, говорить этого я не собирался, мистер Роджас.

— Тогда должен признать, что разговор окончен, по крайней мере на сегодня. Мне бы хотелось знать, где я могу вас найти.

— В этом нет необходимости, — ответил он. — Я буду связываться с вами ежедневно, пока вы не найдете бивни. Я отпил бренди, посмотрел на Мандаку.

— Не знаю, как потактичнее задать этот вопрос…

— Весь вечер вы обходились без подобных уловок, мистер Роджас. — По его голосу я не понял, то ли он раздражен, то ли ему смешно. — Что изменилось?

— Я бы хотел получить ваши заверения в том, что я не делаю ничего противозаконного.

— Все абсолютно законно.

— И вы не преступник?

— Нет, я не преступник. — Мандака посмотрел мне в глаза. — Теперь у меня есть вопрос.

— Слушаю.

— Если бы я ответил иначе, вы бы прекратили поиски бивней?

— Нет, — честно ответил я. — Не прекратил. Мой ответ его полностью устроил.

— Я так и думал.

— Но вы сказали мне правду?

— Да, мистер Роджас. Я не преступник, и вы не делаете ничего противозаконного.

— Тогда я найду вам эти бивни.

— Я знаю, что найдете.

— Наверное, мне следует указать, что они не приносили счастья прежним владельцам.

— Меня это не удивляет.

— Тогда я надеюсь, что вы станете исключением из правила и они принесут вам славу и богатство. Он печально улыбнулся.

— Они принесут мне только смерть, мистер Роджас, — заявил он с абсолютной уверенностью. — А теперь, если позволите…

Он поднялся и ушел, прежде чем я успел произнести хоть слово, оставив меня размышлять над его фатализмом.

Час спустя я вошел в свой кабинет и плюхнулся в кресло.

— Компьютер, ты выяснил, к кому попали бивни после Таити Бено?

— Нет.

— Переведи две трети располагаемой мощности на наш разговор, а остальное используй на поиски бивней.

— Исполнено, — сообщил мне компьютер. — Что вы хотите обсудить, Дункан Роджас?

— Расскажи мне о масаи.

Кристалл ярко засветился, собирая информацию.

— Масаи — очень агрессивное племя кочевников-скотоводов, обитавшее в южной Кении и северной Танзании.

— Откуда же у скотоводов агрессивность?

— Они не проповедовали войну, как зулусы, — объяснил компьютер, — но совершали набеги на соседние племена, захватывая их женщин и скот, и немало в этом преуспели. Хотя их число никогда не превышало триста тысяч, одно время они контролировали треть пастбищ Кении и Танзании.

— На какие племена они нападали?

— Главным образом на кикуйю и вакамба, хотя воевали и с луо, нанди и кизи.

— Масаи правили в Кении или Танзании?

— Нет. До колонизации в Восточной Африке границ не было. Потом Кению захватили англичане. После обретения независимости там правили главным образом кикуйю, реже луо и вакамба.

— Но не масаи?

— Нет.

— Это любопытно. Если они брали верх над остальными племенами, почему же они не заняли первые посты в государстве?

— Самым харизматическим лидером борьбы за независимость был Джомо Кениата, кикуйю, и его племя получило все руководящие должности.

— А масаи не возражали?

— Масаи еще столетие продолжали пасти скот, не обращая внимания на социальные и политические изменения. Политика коснулась их лишь в тот момент, когда из-за кризиса перенаселения государству пришлось выкупать их родовые земли.

— А танзанийские масаи? Почему они не пришли к власти?

— Танзания сначала была германской колонией, потом британским протекторатом. Масаи всегда составляли в этой стране меньшинство, не проявлявшее интереса ни к освободительному движению, ни к формированию независимого государства.

— Все это более чем странно. Получается, что, взяв верх над соседними племенами, масаи добровольно отдали все, чего добились за многие столетия.

— Возможно, отдали не добровольно, — поправил меня компьютер. — Англичане запретили им носить оружие и воевать с соседями.

— Когда это случилось?

— Приблизительно в тысяча девятисотом году Нашей эры.

— После тысяча восемьсот девяносто восьмого года?

— Возможно, и после. Система связи в те времена была очень примитивной, особенно в Африке, и приказы очень долго доходили до исполнителей.

— В тысяча восемьсот девяносто восьмом году убили Слона Килиманджаро, — напомнил я.

— Мы этого не знаем, — возразил компьютер. — Нам известно, что в этом году бивни Слона Килиманджаро впервые продали на аукционе.

— Интересно, нет ли здесь связи?

— Между чем и чем? Я нахмурился:

— Пока не знаю. Масаи выставили бивни на аукцион?

— Архивные материалы неполны и противоречивы, но упоминаний о том, что масаи имели какое-то отношение к тому аукциону, нет.

Я глубоко задумался, уверенный, что нащупал ниточку, которая может вывести меня к причинам, объясняющим связь между масаи и бивнями, но еще не зная, где и что искать.

— В Британский музей национальной истории бивни попали в тысяча девятьсот тридцать втором году Нашей эры. Так?

— Да.

— Сколь долго пробыли бивни в музее?

— Сто двадцать пять лет.

— Выясни, что случилось с ними потом.

— Приступаю…

ГЛАВА ПЯТАЯ

ПОЛИТИК (2057 г. Н.Э.)

Миллионы фламинго летали вокруг, когда я медленно шел по берегу озера Накуру. Яне стал пить грязную и горькую озерную воду, вырыл яму в склоне холма и терпеливо подождал, пока она наполнится чистой водой.

Я поел листья баобаба, высокую траву, побеги акации, осыпал тело пылью, чтобы уберечься от паразитов и жаркого солнца. Понюхал ветер и обнаружил среди прочего запах цитрусовых. Пошел на запах, набрел на маленькую деревушку и начал опустошать сады, ибо огромное мое тело требовало колоссальной энергии. Туземцы выбежали с копьями и луками, чтобы отогнать меня, но, увидев, с кем имеют дело, склонили головы и захлопали в ладоши, словно признали во мне давно ушедшего Бога, который наконец-то вернулся к ним.

Три дня я кормился в садах и мог бы задержаться подольше, потому что возраст и битвы юности уже давали о себе знать (на ноге, повыше колена, рог носорога оставил глубокий шрам, а в теле я все ношу три мушкетные пули), но я двинулся дальше на юг, по рифтовому разлому на поверхности матери-земли, навстречу своей судьбе.

Мэтью Кибо, с крепкой кенийской сигаретой, болтающейся в углу рта, рукавами, закатанными выше локтей, блестящей кожей черепа, проглядывающей сквозь поредевшие седые волосы, поднялся из-за компьютера, пересек комнатушку, достал из холодильника банку прохладительного напитка, нажал кнопку, увеличивающую скорость вращения вентилятора под потолком.

Февраль в Найроби — месяц жаркий. Кибо вздохнул, стараясь не думать о прибрежном Малинди или своем просторном доме в горах Уганды, где всегда царила прохлада. Он вернулся к креслу, одним глотком ополовинил банку, сквозь грязное окно посмотрел на Городскую площадь, где несколько человек не шли, а плыли (в такую жару не побегаешь) мимо статуи Джомо Кениаты.

Банка опустела, он бросил ее в корзинку для мусора и уже повернулся к компьютеру, когда открылась дверь и в комнату вошел молодой человек в цветастом кикой.

— Вижу, ты тут неплохо устроился, — заметил Том Нджомо.

— Один кабинет ничем не лучше другого, — сухо ответил Кибо. — Как дела в округе Накуру?

— Жарко и сухо, как и везде. — Нджомо усмехнулся. — Я думаю, пыльных смерчей там больше, чем избирателей.

— Бароти внес деньги в избирательный фонд?

— Говорит, что все еще думает, — ответил Нджомо.

— Он лжет, — твердо заявил Кибо.

— Возможно, — согласился Нджомо. — Он пообещал принять решение в ближайшие три или четыре недели.

— Тогда толку от него не будет, даже если он и говорит правду.

— Все так плохо?

— Во всяком случае, не очень хорошо. — Кибо указал на высвеченные на дисплее цифры. — Джейкоб Тику, семьдесят два процента. Джон Эдвард Кимати, двадцать один процент, не определившихся шесть процентов, три остальных кандидата делят между собой один процент.

— А чего ты ожидал? — Нджомо пожал плечами. — Тику — самый популярный президент со времен Джомо Кениаты. Посмотри, чего он добился: занятость растет, инфляция падает, уровень грамотности достиг девяноста процентов, он построил канал от озера Туркана, Запад его любит. Восток обхаживает, защитники дикой природы просто боготворят, не говоря уже о том, что благодаря его настойчивости Замбия и Заир прекратили войну и выработали условия мирного соглашения. — Он помолчал. — Как можно выиграть выборы, если тебе противостоит сам Господь Бог?

— Никто и не говорил, что это будет легко. — Кибо сухо улыбнулся. — Но мне платят за организацию избирательной кампании Кимати.

— Вот ты ею и руководишь. — Нджомо не упустил случая вставить шпильку.

— Кимати требует особого подхода. Он многих пугает, в том числе и меня. Ему непросто взять верх даже над обычным кандидатом, а не то что над Джейкобом Тику.

— Так почему ты работаешь на него?

— Потому что он уволил прежнего организатора предвыборной кампании и всех его сотрудников и потому что другая сторона не сочла необходимым воспользоваться моими услугами, — ответил Кибо. — Моя задача — показать, что они крепко ошиблись, а до того как Кимати превратит эту чертову страну в руины, ретироваться из Кении.

— До выборов одиннадцать недель, так что твой прогноз едва ли осуществится. — Нджомо достал из холодильника бутылку пива.

— Ну не знаю. За одиннадцать недель многое может произойти.

— Например?

Кибо пожал плечами:

— Еще не знаю. Я в этой должности только три дня. Но первый закон нашего бизнеса остается прежним — надо найти основополагающую идею.

— Они все в кармане у Тику. И каждую он трактует, как хочется избирателям.

— Значит, мы должны отыскать ту, которую он упустил.

— Желаю тебе удачи.

— Желай удачи нам, — поправил его Кибо.

— Я сказал именно то, что хотел, — стоял на своем Нджомо. — Я всего лишь выпускник факультета политологии, собирающий материал для диссертации на звание магистра. Я ничего не знаю о тебе, но я люблю эту страну и не хочу, чтобы ею правил такой демагог, как Кимати. Идеальный для меня вариант — чтобы он проиграл с достоинством, получив приличное число голосов. Тогда в следующий раз меня наймет более приличный кандидат.

— Надеюсь, ты простишь мне, если я вложу в эту кампанию все, что могу?

— Попутного тебе ветра, — пожал плечами Нджомо. — Ты же знаешь, Кимати выступал даже против Турканского канала. Если бы его не прорыли, северные провинции так и остались бы пустыней. — Он помолчал. — А ты задумывался, что произойдет, если он все-таки выиграет выборы?

— Думать о том, что произойдет через минуту после окончания выборов, для организаторов избирательных кампаний — святотатство, — ответил Кибо. — Как только выборы закончены, они начинают готовить следующие, пусть даже в другой стране и на другом континенте. Или в университете тебя этому не учили?

— Я начинаю думать, что учили меня не тому, — признал Нджомо. — Я терял время, вникая в сложности нашей политической системы, а мне следовало штудировать Макиавелли.

— Это не помешало бы.

— Я уже понял.

— В работе организатора предвыборной кампании нет ничего мистического, — продолжал Кибо. — Ты оцениваешь ситуацию, изучаешь соперника, анализируешь рынок, намечаешь цели. Обычный менеджмент, как в любой другой сфере. Но в своем деле, не буду скромничать, я разбираюсь получше многих.

— Знаю, — кивнул Нджомо. — Но не потому ли развалилась экономика Малави?

— Я добился избрания моего кандидата. А управлять страной — это его работа! — Он закурил новую сигарету, всмотрелся в молодого человека. — Позволь дать тебе один совет.

— Внимательно слушаю.

— Моральная и этическая позиция — это прерогатива политического лидера. Если ты этого не понимаешь, считай, что ошибся с выбором профессии. Организаторы предвыборных кампаний действуют за сценой и пойдут на сделку с дьяволом ради того, чтобы их боссы могли выходить к зрителям и рядиться в белоснежные тоги.

— Даже если политический лидер — Джон Эдвард Кимати?

— Что бы ты там ни думал, народ стремится выбрать лидера, которого он достоин. Если они сумасшедшие и готовы отказать в доверии Джейкобу Тику, значит, они достойны Кимати.

— А твоя работа — предоставить им такую возможность.

— Совершенно верно. С чего ты решил, что кандидатами на пост президента могут быть только те, кто получил твое персональное одобрение?

— Я этого не говорил.

— Вот и хорошо. Тогда я ожидаю от тебя добросовестной работы. И потом, если ты хочешь и дальше заниматься организацией предвыборных кампаний, вкалывай, не жалея сил. Это избиратели смотрят на Тику и Кимати. Политики же не спускают глаз с тебя, меня и наших оппонентов.

Нджомо предпочел промолчать.

— Ладно. — Кибо поднялся. — Когда допьешь пиво, начинай обзванивать сборщиков пожертвований, особенно в округе Тзаво. Мягко, но твердо скажи им, что надо бы поддать жару. А я пошел в библиотеку.

— Зачем? — спросил Нджомо.

— Потому что мы не можем вести предвыборную кампанию без денег, а осталось их совсем ничего.

— Нет, я спрашиваю, зачем ты пойдешь в библиотеку?

— Я же говорил тебе — искать объединяющую идею.

— И ты надеешься найти ее там? — В голосе Нджомо звучало сомнение.

— Кто знает? — пожал плечами Кибо. — Но в другом месте я ее точно не найду.

Он надел пиджак, шляпу и вышел под жаркое экваториальное солнце, стараясь не обращать внимания на звуки и запахи центральной части города. С Мои-авеню свернул на Биашара-стрит. Еще один поворот налево, два квартала с сувенирными магазинчиками, и улица привела его к недавно реконструированному и расширенному зданию библиотеки Макмиллана. Он не знал, что и где искать, но затребовал гору книг и дисков, унес в читальный зал, сел за столик у окна, из которого открывался вид на золотой купол мечети Джеймиа, и углубился в работу.

Он понимал, что из современности черпать идеи бессмысленно: Тику их все отработал. Экономика исключалась: средний кениец при Тику стал жить куда лучше. Не мог он сунуться и во внешнюю политику: иначе, как Миротворец Африки, пресса Тику не называла.

Значит, ему оставалась только сфера эмоций, идея, которая могла разжечь страсти, поскольку разум избирателей твердо стоял на стороне Джейкоба Тику. Следовательно, Кимати требовался враг, не Тику, его разве что не обожествляли, другой, живой, осязаемый враг, которого проглядел Тику, но против которого Кимати мог начать священную войну.

Кибо откинулся на спинку стула, заложил руки за голову, уставился на мечеть. Соседняя страна? Нет. Пресса уже боялась Кимати. Они решат, что он жаждет войны.

Значит, большая страна, могучая, чтобы, какие бы страсти ни разжег Кимати, мысль о войне ни у кого не возникла бы. Соединенные Штаты? Нет, они больше ста лет вкладывали деньги в Кению и на роль врага не годились. Россия? Нет, она не имела никаких дел с Восточной Африкой. Китай или Индия? Сфера их интересов лежала в Западной Африке.

Оставалась, как он и предполагал, Британия. Англичане колонизировали Кению, привнесли свои законы и обычаи, затем ушли, чтобы сохранить свою власть через Содружество наций. Где-то в прошлом, за тридцать, семьдесят, девяносто, сто пятьдесят лет, должно найтись что-то такое, что он мог бы использовать, что-то столь тривиальное, что Тику это проглядел, что-то столь бессмысленное, что ни один прежний президент не обратил на это внимания. Однако это что-то должно нести в себе огромный потенциал и, при должной подаче, привести нацию под знамена Кимати.

Через семь часов он нашел то, что искал.

— Ты шутишь, так? — спросил Нджомо.

— В бизнесе я шуток не признаю, — ответил Кибо.

— Так ты действительно думаешь, что сможешь выиграть для Кимати выборы, напомнив нации о слоне, который умер полторы сотни лет тому назад?

Они сидели в открытом ресторане в Мутайга, небольшом городке в восьми милях от столицы. Их столик стоял неподалеку от мангалов, на которых жарили мясо. Официанты носились от столика к столику. В баре толпились нарядно одетые мужчины и женщины.

— Совершенно верно. — Кибо сыпанул пряностей на филе импалы.

— Ты такой же чокнутый, как и он!

— Неужели в университете тебя ничему не научили? — изумленно спросил Кибо.

— Кое-чему научили, к примеру, понимать, когда политик хватается за соломинку, — бросил в ответ Нджомо.

— Ерунда, — отмахнулся Кибо. — Я нашел для Кимати объединяющую идею, которая завтра станет его собственной.

— Хороша идея, — пренебрежительно фыркнул Нджомо.

— Поговорим после его выступления. Знаешь, выборы выигрывает не тот, у кого лучшая фискальная политика или кто умеет ладить с парламентом. Обычно побеждает кандидат, который рассказывает хорошие анекдоты и перецеловал больше детей.

— Или тот, кто сумеет поднять на щит мертвого слона? — ехидно спросил Нджомо.

— Абсолютно верно, — кивнул Кибо. — Кимати нужна идея. Он ее получил. Ему нужен враг, теперь он у него есть. Поскольку идея у него одна, она должна быть предельно проста и понятна каждому избирателю. Идея должна взывать к общенациональной гордости, подняться над племенной враждой, в едином порыве объединить всю страну. А ты говоришь, мертвый слон. Даже фамилия кандидата нам поможет. Дидан Кимати был одним из самых удачливых генералов в войне за независимость. Я постараюсь, чтобы пресса об этом вспомнила. — Кибо отпил вина, откинулся на спинку стула. — Идея блестящая.

— И ты веришь в то, что говоришь? — спросил Нджомо.

— Разумеется, верю. А через неделю в нее поверит вся страна.

— Не сработает.

— Еще как сработает. Прецеденты были.

— Кто-то стал президентом благодаря мертвому слону? — фыркнул Нджомо.

— Нет, но Хассин в две тысячи двадцать третьем году стал президентом Египта, эксплуатируя точно такую идею.

— Хассин? Он победил, потому что заключил перемирие с Иорданией.

— Это случилось после выборов. А вся его избирательная кампания строилась исключительно на обвинении Великобритании в экспроприации национальных сокровищ Египта. Он обещал их вернуть и стал президентом.

— Вернул?

— Нет. Все сокровища по-прежнему в Британском музее… но на выборах-то он победил. И был далеко не самым плохим президентом.

— Даже если он и требовал вернуть сокровища, речь шла о мумиях, золоте, драгоценностях. Ты же говоришь о слоновьих бивнях.

— Я говорю о национальной чести, — уточнил Кибо. — Не вина Кении, что у нас не было храмов и пирамид, которые могли бы разграбить англичане. Они взяли то, что смогли найти, и теперь мы хотим вернуть награбленное.

— Но это всего лишь бивни!

— Бивни — символ, ничего более, — ответил Кибо. — И совершенно не важно, стоят они чего-то или нет. Они остаются самыми большими в мире. Они должны выставляться здесь, в музее Найроби, а не в Британском музее естественной истории. — Он помолчал. — Тем более всем известно, что этого слона убил не европеец, а африканец.

— Да кого это волнует?

— Будет волновать всех, после того как Кимати произнесет следующую речь. Это последнее оставшееся пятно колониализма, которое необходимо стереть. Эти бивни — часть кенийской истории, а не британской. — Он наклонился над столом. — И вот что еще. Бивни даже не включены в экспозицию. Они заперты в хранилище, в подвале музея. Собирают пыль, хотя на них хотел бы посмотреть каждый кениец.

— Они не выставлены ни в одном из залов музея? Кибо покачал головой.

— Англичане в очередной раз демонстрируют презрение к Африке, не так ли?

— Пожалуй, можно представить это и так, — кивнул Нджомо.

— Особенно если об этом скажет наш огнедышащий дракон.

— Позволь мне обдумать твои слова.

— Твое право. — Кибо допил вино, подозвал официанта.

— Да, мистер Кибо?

— Принесите мне на десерт сливочное мороженое с орехами и шоколадом.

— Я думал, ты на диете, — подал голос Нджомо, когда официант отошел.

— Сегодня я имею право ни в чем себе не отказывать. Заслужил. Хорошему политику за всю жизнь удается выдвинуть две-три блестящие идеи. Благодаря этой я еще пять лет не буду жаловаться на недостаток заказов.

Следующим вечером Кимати превзошел себя. Голос его звенел от напряжения, глаза вылезали из орбит, вены на лбу вздулись так, что едва не лопнули, когда он честил англичан. Им досталось и за расизм, и за колониализм, он грозил им всеми карами, если они незамедлительно не вернут бивни Слона Килиманджаро, он призывал к бойкоту всех британских товаров.

Англичане, вещал он, поганили горы и саванны Кении, уничтожали один вид животных за другим, а теперь отказываются вернуть символ девственной природы Кении, бивни самого большого в мире слона.

Англичане подгребали под себя сокровища всех своих бывших колоний, а теперь не только не возвращают их, но даже не выставляют на всеобщее обозрение, прячут в подвалах, чтобы выразить этим пренебрежение к тем, кого унижали сотни лет.

А если Джейкоб Тику, громогласно объявил Кимати, не потребует вернуть бивни, значит, тот, кто когда-то считался лидером нации, лишился мужества и не может противостоять англичанам.

Да и зачем англичанам бивни, вопрошал Кимати. Они отказываются выставить их в музее, отказываются продать их, отказываются возвратить. Когда же они прекратят унижать кенийцев?

Не замедлил он и с ответом. Только когда Кения выберет президента, который не убоится англичан и сотрет последнее пятно с достоинства черной Африки.

— Неплохо, — мурлыкал на следующий день Кибо, просматривая предварительные итоги опросов общественного мнения. — Очень даже неплохо.

— Ты хочешь сказать, что сработало? — хмыкнул Нджомо. — Я думал, что смирительную рубашку наденут на него прямо перед телекамерами, так он дергался, брызгал слюной и потрясал кулаками.

— Его рейтинг поднялся на четыре пункта. Для сумасшедшего результат прекрасный.

— Дай-ка посмотреть! — В голосе Нджомо слышались нотки изумления. Он склонился над компьютером. Долго смотрел на дисплей. — Невероятно!

— Подожди завтрашнего дня, когда он выступит в университете, Я уверен, что он прибавит еще два пункта, — пообещал Кибо.

— Интересно, а как реагируют англичане? — спросил Нджомо.

— Наверное, удивляются, чего мы поднимаем столько шума из-за каких-то бивней.

— Они их возвратят?

— Пока он им угрожает — нет. Они не из тех, кто поддаются шантажу. А он будет угрожать им до выборов.

— А Тику?

— Что — Тику?

— Что делать ему? — спросил Нджомо.

— Действовать в соответствии с законами логики.

— И что сие означает?

Кибо пожал плечами.

— Кто знает? Но эффекта не будет. Мы бьем на эмоции. И логика тут бессильна.

Кимати произнес еще четыре речи и поднял рейтинг еще на девять пунктов, прежде чем Джейкоб Тику решил наконец высказаться насчет бивней.

Слона, указал он, убил не англичанин, даже не европеец.

Слона, заявил он, убили на склонах горы Килиманджаро, которая находится на территории Танзании, так что Кения не имеет никакого права требовать возвращения бивней.

Бивни слона, напомнил он, законным образом продали на аукционе в Занзибаре, который тогда был независимой страной, а не в Момбасе.

И только через тридцать четыре года после аукциона, объяснил он. Британский музей естественной истории приобрел бивни.

Кимати, заключил он, пытается разжечь страсти и нажить политический капитал на высосанной из пальца проблеме, при этом накаляя отношения с давним и надежным союзником Кении — Великобританией.

Великолепную, достойную великого политика речь опубликовали все английские газеты. Тику показали все транснациональные информационные каналы.

И на следующее утро Кимати сократил разрыв с Тику еще на три пункта.

— Что-то ты очень мрачен для человека, чей кандидат отстает от самого Господа Бога всего на шесть пунктов, — отметил Нджомо месяц спустя, входя в кабинет Кибо.

— На пять, если ты заглядывал в сегодняшний номер «Нации», — поправил его Кибо.

— Так с чего такая печаль? — не унимался Нджомо. — Деньги текут рекой, мы не успеваем их пересчитывать, Кимати попал на обложки «Штерна» и «Тайм», а бедняге Джейкобу Тику, наверное, уже снятся слоны.

— Посол Великобритании хочет поговорить с ним.

— С Кимати? Кибо кивнул:

— Я уже две недели вожу их за нос, но скоро они загонят меня в угол.

— А почему бы не дать им пообщаться?

— Не хочу рубить сук, на котором сижу.

— Не понимаю тебя. Кимати подождет, пока все камеры нацелятся на них, а потом пригрозит послу, что отправит его к праотцам, если посол не сядет на следующий самолет, вылетающий в Великобританию, и не привезет бивни.

— Этого-то я и боюсь.

У Нджомо округлились глаза.

— У меня такое ощущение, что мы говорим на разных языках.

— Все потому, что ты молод и наивен, — вздохнул Кибо. — Поверь мне, встреча Кимати с любыми представителями Великобритании не в наших интересах.

— Ты потратил месяц, создавая миф, что Кимати — единственный защитник чести Кении. Когда же ему представился шанс схлестнуться один на один с врагом, ты пытаешься этого не допустить. Почему?

Вновь тяжелый вздох.

— Как ты думаешь, что видят англичане, американцы или русские, когда смотрят на Кимати?

— Ну не знаю. Должно быть, колоритного политика, который занимает первые полосы газет, выступая с необычной идеей.

— Они видят клоуна. Большого, грубоватого клоуна, чья страна отдала кому-то его игрушки, а он требует вернуть их ему. — Он помолчал. — Половина из них думают, что он носит набедренную повязку и живет в глинобитной хижине.

— К чему ты клонишь?

— Он их забавляет, как забавлял в прошлом столетии Иди Амин. Если б они прислушались к его словам, то поняли бы, как ловко он манипулирует аудиторией. Если б они вспомнили, что в своем выпуске в Сорбонне он был первым, его выходки перестали бы их забавлять. Они бы перепугались.

— А разве плохо напугать посла Великобритании? — спросил Нджомо — Еще один гвоздь в политический гроб Джейкоба Тику.

— Возможно. Но я в этом сомневаюсь — Кибо закурил очередную сигарету. — При том темпе, в котором растет поддержка Кимати, он догонит Тику за две недели до выборов и победит с отрывом в два миллиона голосов. Его может остановить только одно.