По следу единорога

— Может, они не в курсе, что вы все еще бежите, — предположил Мэллори.

— Не может такого быть! — насмешливо улыбнулся Уилтон-Смит. — Вероятно, ждут меня миль на пять — десять дальше по дороге.

— Возможно, — не слишком убежденно вымолвил Мэллори. Уилтон-Смит зевнул.

— Что-то меня в сон клонит. Пожалуй, мне стоило бы чуток поспать перед встречей с ними. Я должен быть в наилучшей форме, когда у меня будут брать интервью и делать снимки.

— Сомневаюсь, что вам повезет найти комнату, — уведомил Мэллори. — Ночь-то новогодняя!

— А зачем мне комната?

— Мне показалось, что вы хотите поспать.

— Я сплю на прямых и просыпаюсь на поворотах, — растолковал Уилтон-Смит. — Я не хочу, чтобы закралась даже тень подозрения, что я жульничаю.

— Так вы и едите на бегу?

— Конечно.

— Простите, что спрашиваю, но как, черт возьми, вас занесло на ездовую дорожку в Центральном парке?

— Хотел бы я и сам это знать, — признался Уилтон-Смит. — Я полагаю, что в Мельбурне мне следовало свернуть налево.

— В австралийском Мельбурне? Бегун кивнул.

— Загадочно, правда?

— Это еще слабо сказано, — согласился Мэллори.

— Что ж, я искренне насладился нашей небольшой беседой, но теперь я все-таки вынужден бежать.

— На вашем месте я бы купил карту дорог! — крикнул вслед Мэллори.

— К чему? — прокричал тот в ответ. — Все дороги ведут в Рим!

Когда бегун оказался достаточно далеко, чтобы не подслушать разговор, Мэллори повернулся к Мюргенштюрму.

— Ну, каково твое мнение?

— Дурак он, — тотчас ответил эльф, потом нахмурился и почесал в затылке.

— С другой стороны, он постоянно трудоустроен уже более четверти века, в то время как большинство воистину разумных людей из числа моих знакомых не может удержаться на работе. Я нахожу это весьма загадочным.

— Ничего особенного, в моем Манхэттене происходит то же самое.

— Неужели? Мэллори кивнул:

— Светлые умы способны решать большинство проблем мира, но как надеть одинаковые носки или сменить шину, остается выше их понимания.

— Как утешительно, — сказал Мюргенштюрм. — Я уж боялся, что это изолированный феномен.

— Увы, нет. — Мэллори снова зашагал на юг. — Давай-ка не будем задерживаться. В плаще или без плаща, на улице чертовски холодно.

— Может, снег окажется нам на руку, — с надеждой сказал эльф. — На нем могут отпечататься единорожьи следы.

— Если наш марафонец их не затоптал, — уточнил Мэллори. Они прошли еще с полмили, сгорбившись и пригнув головы против разгулявшегося ветра. Затем Мюргенштюрм тяжело плюхнулся на землю и заявил:

— Я дальше идти не могу. Я замерз, продрог и устал.

— И считаешь, что сможешь согреться, высохнуть и отдохнуть, сидя на земле во время вьюги? — саркастически поинтересовался детектив.

— Мне уже наплевать, — проронил Мюргенштюрм. — Пусть приходят завтра на рассвете искать меня. Но найдут только промерзшие останки благородного маленького эльфа, который никогда не желал никому зла.

— Неужели тебе не приходит в голову ничего такого, что поможет тебе воспрянуть духом?

— Абсолютно ничего, — многозначительно изрек Мюргенштюрм.

— Даже подружка?

— Ну… может быть.

— Послушай, — решился Мэллори, — если я отпущу тебя в постельку, ты как, сможешь сосредоточиться на деле, когда вернешься?

— О, абсолютно, Джон Джастин! — с энтузиазмом воскликнул эльф. — Теперь до меня дошло! Дело не в погоде. Причина всего лишь в моем обмене веществ.

— Хватит пускать слюни, а то подбородок отморозишь, — с отвращением бросил Мэллори.

— Я вернусь через десять минут. — Мюргенштюрм вскочил на ноги. — От силы через пятнадцать. — Он помолчал. — Может, двадцать.

— Кладем тридцать, и постарайся заодно выяснить что-нибудь о Липучке Гиллеспи.

— Правильно. Встретимся тут через полчаса.

— Надеюсь, ты не думаешь, будто я собираюсь стоять тут в снегу, дожидаясь, пока ты усладишься? — возразил Мэллори.

— А что собираетесь делать вы?

— Я сыщик, — ответил Мэллори. — Я собираюсь попытаться найти этого треклятого единорога.

— В своем Манхэттене вы никогда не были столь целеустремленны, — заметил Мюргенштюрм.

— В своем Манхэттене дела никогда не выглядели настолько черно-белыми. Всегда находились юридические казусы, смягчающие обстоятельства и моральные факторы. Тут все гораздо проще: нечто похищено злодеем, и мне платят за то, чтобы я это нечто вернул.

— По-моему, вы говорили, что предпочитаете свой Манхэттен.

— Я говорил, что понимаю свой Манхэттен, а это не одно и то же.

— Как же можно предпочесть то, чего не понимаешь?

— Я не понимаю форму. Содержание же весьма и весьма осмысленно.

— Не понимаю, о чем это вы толкуете, — произнес Мюргенштюрм.

— Тогда тебе есть о чем поразмыслить, пока ты охотишься за одной из множества своих чистых Любовей.

— А как мне вас найти, когда я закончу?

— Точно так же, как я пытаюсь найти Лютика. Ступай по моим следам.

— А если снег растает или вы войдете в помещение? — не унимался Мюргенштюрм.

— Найми сыщика, — проронил Мэллори, направляясь дальше по дорожке.

— Это не очень смешно, Джон Джастин.

— Если тебя это так волнует, можешь отложить свой роман и пойти со мной.

— Я пойду по вашим следам, — поспешно проговорил Мюргенштюрм и затрусил через парк к ярким огням Пятой авеню.

Проводив эльфа взглядом, Мэллори отвернулся и вновь зашагал по дорожке.

Не пройдя и полусотни ярдов, он оказался у небольшой деревянной будки, занятой толстеньким коротышкой в цветастой спортивной куртке в золотую и зеленую клетку.

— Вечер добрый, сосед, — сказал коротышка с дружеской улыбкой.

— Привет.

— Ужасная ночь, правда? Мэллори молча кивнул.

— Не заинтересует ли вас чуток крема для загара, друг? — спросил коротышка.

— Вы шутите, верно?

— Друг, на свете есть три вещи, про которые я никогда не шучу, — это религия, блондинки по имени Сюзетт и бизнес. Тут речь идет о бизнесе. Я могу вам продать ящик с пятидесятипроцентной скидкой.

— Кой черт я буду делать с кремом для загара?

— Отправляйтесь на Ямайку. Устройте сафари в Африке. Держите его до лета в гараже. Смешайте его с водкой и тоником. Натирайте им полы. Друг, да вещей, которые можно сделать с ящиком крема для загара, купленного с большой скидкой, просто не перечесть!

— Забудем об этом. — Мэллори снова двинулся в путь.

— Для вас — скидка шестьдесят процентов! — настаивал коротышка, покидая будку и бегом догоняя детектива.

— Да сегодня новогодняя ночь!

— С Новым годом! — Коммивояжер извлек из кармана варган и сыграл на нем несколько нот. — Шестьдесят пять процентов, и это мое последнее предложение.

— Надеюсь, вы не всерьез рассчитываете продать крем для загара посреди метели.

— Да это же самое лучшее время для его продажи, — ответил коротышка, стараясь поспеть за детективом.

— С чего вы взяли?

— Сколько магазинов сейчас открыто? Скажем, сотен пять, — сам же ответил коммивояжер. — А сколько из них продают крем для загара? Ни единого! Если вам нужен крем для загара, вы волей-неволей придете ко мне.

— Но мне не нужен крем для загара, — раздраженно бросил Мэллори.

— Друг, с вами трудно торговаться. Семьдесят процентов, но только если пообещаете не говорить моему бухгалтеру.

— И не думайте.

— Ну ладно! — буркнул коротышка. — Семьдесят пять, и утром я буду сам себе противен.

— Если будешь и дальше меня доставать, то хлопот не оберешься.

— Вдобавок вы получите пляжный мяч.

— Именно то, что мне надо в новогоднюю ночь посреди Центрального парка.

— Вот и хорошо! — воскликнул комми. — Значит, по рукам?

— Нет.

— Да что вы за человек?! — взвизгнул коротышка. — У меня жена, двое детей и закладная. Я только что купил новый телевизор, задержался с очередным платежом за машину, а моей дочери нужны скобки на зубы. Где же ваше сострадание?

— Должно быть, оставил в другом костюме. — Резко остановившись, детектив обернулся к преследователю. — А у вас, случаем, нет в продаже перчаток или наушников, а?

— Сбыл их без остатков в прошлом июле. Девяносто процентов, и налог за сделку за мой счет.

Отрицательно тряхнув головой, Мэллори снова зашагал.

— Не заинтересован.

— Да при чем здесь интерес? — вопросил комми. — Я продавец, вы покупатель. Разве это ничего для вас не значит? Разве вы не чувствуете моральной ответственности передо мной?

— А вы не чувствуете моральной ответственности передо мной?

— Разумеется, чувствую.

— Хорошо. Я детектив, отыскиваю единорога. В последнее время тут не проходил единорог?

— Проходил.

— Когда?

— Минут пять назад.

— А был с ним лепрехун?

— Вообще-то я не обращал особого внимания. Что ж, давайте подобьем итог, сколько вы мне должны за крем для загара?

— Я не покупаю никакого крема для загара.

— Но я же сказал вам про единорога!

— За что я вам искренне благодарен.

— Тогда ваш долг — купить мой крем для загара.

— Нет.

— Срезаю девяносто пять процентов. Мэллори затряс головой.

— Ну ладно, — вздохнул коммивояжер, признавая поражение. — Сколько вы хотите?

— За что? — спросил озадаченный Мэллори.

— За то, чтобы избавить меня от этого треклятого барахла.

— Сколько раз повторять, он мне не требуется!

— Вы не смеете так поступить со мной! Сегодня Новый год! Я имею право находиться дома, в лоне семьи! Я заплачу вам двадцать процентов от его объявленной стоимости, только заберите.

— Был рад познакомиться, — буркнул Мэллори, ускоряя шаг.

— Тридцать процентов. — Комми наконец-то остановился. — Это мое последнее предложение. Мэллори даже не задержался.

— Пятьдесят, и это мое абсолютно последнее предложение! Пока Мэллори мог еще его слышать, коммивояжер все наращивал ставку и уже собирался дать вдвое против объявленной стоимости, когда его крики стихли вдали.

А еще ярдов через сто к Мэллори пристроился сбоку высокий, неопрятный мужчина в плаще, несший в одной руке картонную коробку.

— Добрейшего вам вечерочка, сэр, — произнес он, шагая обок с детективом. Тот лишь кивнул, не замедлив шаг. — Рад видеть, что вы сумели ускользнуть, отделавшись от покупки крема для загара. — Мужчина хмыкнул. — Подумать только, каким же дураком надо быть, чтобы продавать подобную дрянь в метель!

— А что продаете вы? — спросил Мэллори.

— Продаю?! Мой дорогой сэр, вы судите обо мне чересчур поспешно! Разве я похож на коммивояжера?

— И не спрашивайте.

— Фактически говоря, я что-то предлагаю.

— Я тороплюсь. Мужчина зашагал шире.

— Загляните-ка внутрь, сэр. — Он сунул коробку Мэллори в руки.

Тот взял коробку и открыл ее, не замедляя шага, потом состроил брезгливую гримасу.

— Смахивает на клубок червяков.

— Не просто червяков, сэр, — с видом оскорбленного достоинства возразил мужчина. — Красных дождевиков!

— Какая разница.

— Какая разница между самокатом и «роллс-ройсом»? Это чистокровные красные дождевики, сэр, у каждого родословная на пять поколений, каждый зарегистрирован в АОДЧ.

— Что еще за АОДЧ? — поинтересовался Мэллори, возвращая коробку.

— Американское общество дождевых червей, — растолковал мужчина. — Это наш верховный орган с 1893 года.

— На кой черт мне дождевые черви?

— Для рыбалки.

— Сейчас идет снег, если вы не заметили.

— Он ничуть не тревожит мохнатых малюток.

— Они скорее склизкие, чем мохнатые.

— Вы совершенно правы, сэр, — согласился мужчина, заглянув в коробку.

— Он ничуть не беспокоит склизких малюток.

— Я просто имел в виду, что какой же безумец отправится удить рыбу в метель?

— Таких почти нет, сэр. Вы только подумайте: все поле деятельности будет в вашем полнейшем распоряжении!

— Я нахожусь на ездовой дорожке в Центральном парке. Тут ни единой рыбки.

— Да, но если вы найдете хоть одну, представьте, как же голодна она будет!

— Ступайте обменяйте их на крем для загара.

— А еще у меня распродажа надгробных плит, — попытался мужчина склонить Мэллори на свою сторону.

— Распродажа надгробных плит? — переспросил Мэллори.

— Если вас, часом, зовут Джессикой Энн Милфорд и вы утонули в августе 1974 года, — уточнил мужчина.

— Нет и нет.

— Это невероятно выгодная сделка, — с энтузиазмом продолжал мужчина. — Мраморная, с бордюром из пивных банок на фоне игл от шприцев. Весьма изысканная.

— Я подумаю. — Детектив снова двинулся по дорожке.

— Если вы решитесь, я буду прямо здесь.

Тряхнув головой, Мэллори наддал ходу. Снегопад не утихал, а ветер нахлестывал так неистово, что видимость стала почти нулевой. Через пару минут детектив осознал, что сбился с ездовой дорожки, но когда попытался вернуться по собственным следам, обнаружил, что их совсем замело. Огляделся в поисках огней Пятой авеню, но за стеной снега не было видно ни зги. Внутри у него будто все оборвалось; заблудился, понял Мэллори.

Вполголоса выругав Мюргенштюрма, он принялся подыскивать какое-нибудь укрытие от непогоды. Вокруг раскинулось бескрайнее снежное одеяло, но слева смутно маячило какое-то строение. Склонившись наперекор ветру, детектив побрел в ту сторону.

Он уже готов был признать, что темный силуэт лишь почудился, когда ветер вдруг стих, и Мэллори обнаружил, что стоит в нескольких шагах от большого каменного здания. Из окон не пробивался ни единый лучик света, но зато из двух труб в зябкий ночной воздух валили клубы дыма. Бегом одолев оставшуюся дистанцию, Мэллори кулаком постучал в дверь. Не дождавшись никакого ответа, открыл ее и вошел внутрь, пыхтя и отдуваясь.

Смахнув снег с накидки, он принялся шарить ладонью по стене в поисках выключателя, но не нашел и вытащил зажигалку. Света она давала маловато, но вполне достаточно, чтобы разглядеть длинный барак с рядом перегородок по обе стороны длинного коридора. Тут крепко пахло лошадьми, время от времени слышалось топанье копыт по соломе.

Наконец Мэллори отыскал голубую лампу, подвешенную под стропилами, подошел и дернул за свисающий с нее измызганный шнурок. Помещение залил резкий белый свет, лампочка закачалась туда-сюда, и по стенам заплясали тени.

— Есть тут кто? — окликнул детектив и чуть не подскочил от удивления, когда услышал ответ.

— Да.

— Где вы? — Он с опаской огляделся.

— Здесь.

— Где здесь?

— Посмотрите вниз.

Посмотрев вниз, Мэллори увидел миниатюрную, не более десяти дюймов в холке, лошадку, стоявшую прямо рядом с ним. — — Так это ты говорил? — спросил детектив, присев на корточки, чтобы разглядеть элегантное животное.

— Да, — подтвердил конек. — Вон там висит маленькое полотенце. — Он махнул головой в сторону ближайшего стойла. — Не будете ли вы добры взять его и положить мне на спину?

Подойдя к стойлу, Мэллори взял полотенце и бережно накинул его маленькому коньку на спину, как попону.

— Спасибо, — сказал конек, не удержавшись от крупной дрожи. — Здесь становится холодновато.

Мэллори изумленно таращился на крохотное животное.

— А я и не знал, что лошади умеют говорить, — заметил он наконец.

— Конечно, умеют.

— А я ни разу не слыхал.

— Наверное, им просто нечего было вам сказать.

— Наверное, — согласился Мэллори. — Кстати, ты-то сам лошадь, не так ли?

— Определенно.

— А это конюшня?

— Совершенно верно.

— У вас тут, случаем, не расквартированы единороги, а?

— Боюсь, нет, а что?

— Я тут следовал за одним по ездовой тропе и подумал, что он мог остановиться здесь, чтобы укрыться от непогоды.

— Я бы с удовольствием вам помог, — сказал конек, — но уже больше месяца ни один единорог у нас тут не останавливался. — Он помолчал. — Они большая редкость, знаете ли. Вряд ли во всем Манхэттене их нынче сыщется больше двух дюжин. А в каком он двигался направлении?

— Думаю, на север. Я не сумел нагнать его, чтобы убедиться в этом окончательно. — Открыв дверь, Мэллори высунул голову на улицу, обнаружил, что видимость по-прежнему нулевая, и решил подождать еще пару минут, прежде чем снова двинуться навстречу ветру и снегопаду. — Я еще ни разу не видел такого маленького коня.

— Я не всегда был так мал, — ответил тот.

— Да?

Конек горестно покивал головой.

— А что случилось? — полюбопытствовал Мэллори.

— По моему виду не скажешь, но я был беговой лошадью.

— Может, я и видел тебя на бегах. Я бывал в Белмонте и Акведуке три-четыре раза в неделю.

— Да я был не очень-то хорош. Когда я родился, на меня возлагали большие надежды, но я изрядную часть своей карьеры провел, бегая в местах вроде Тристлдауна, Латонии и Фингер-Лейкс.

— А как тебя зовут? — спросил Мэллори.

— Вас интересует имя, которое мне дал владелец, или настоящее?

— Пожалуй, настоящее.

— Эогиппус.

— Ни разу о тебе не слыхал.

— Я бегал не под этим именем. Это имя я избрал, когда понял свое истинное предназначение; — Фыркнув, Эогиппус продолжал:

— Как я сказал, я был не очень хорошим бегуном.

— Похоже, ты как раз из разряда тех лошадей, на которых я всегда ставил, — холодно заметил детектив.

— Мой владелец и тренер делали все от них зависящее, чтобы помочь мне добиться успеха.

— Например?

— Первым делом они выхолостили меня.

— И это придало тебе прыти? — с сомнением поинтересовался Мэллори.

— Это придает мне прыти, когда я вижу приближающегося ветеринара, вот что я вам скажу, — с горечью молвил Эогиппус и заржал; эхо его ржания долетело из сумрачных глубин конюшни, словно вздох. — Едва я оправился, меня вернули на ипподром.

— Может, им следовало испробовать шоры, — предположил Мэллори.

— Пробовали.

— Помогло?

— Шоры помогают лошадям, которые озираются по сторонам и отвлекаются от дела. Я был не таков. Я вкладывал душу в каждый свой шаг. А шоры лишь заслоняли от меня две трети мира, и только. — Он помедлил. — Потом в ход пошли медикаменты.

— Запрещенные законом?

— Совершенно законные, — покачал головой Эогиппус. — Мой тренер считал, что у меня болят мышцы, а лекарства должны были заглушить боль. — Он снова заржал. — Они искалечили мою сестру, которая и помыслить не могла, что у нее воспалена лодыжка, пока не порвала связки. Но я-то был совершенно здоровым!

— Просто медленным, — подсказал Мэллори. Конек печально покивал головой и несчастным голосом подтвердил:

— Просто медленным.

— Что ж, не каждому коню дано быть Сиэттл-Виражом.

— Он был моим дядей, — сообщил Эогиппус.

— Правда? Я едва не разорился, пытаясь найти лошадь, способную обставить его.

— Когда он бежал по дальней прямой, деревья клонились к земле. — При этом воспоминании в голосе Эогиппуса зазвучало благоговение. — А я так отчаянно хотел быть похожим на него! Для того я и родился на свет — бегать настолько быстро, чтобы мои ноги едва касались земли, чтобы опережать ветер. Ах, как я старался! Я бегал до потери пульса, — он выдержал трагическую паузу, — но у меня просто не было способностей.

— И что же случилось?

— Однажды я бежал на третьеразрядном ипподроме в Нью-Мексико и уже отстал от лидера больше чем на корпус, как всегда со мной бывало через полмили или около того, и жокей начал нахлестывать меня, но вдруг седло соскользнуло и он свалился.

— Твой тренер плохо затянул подпругу.

— Точно так же подумал и я, но в тот же вечер заметил, что ясли с овсом будто бы стали чуточку выше. А когда помощница тренера пнула меня во время разминки на следующий день, седло опять съехало. Тогда-то я и понял, что уменьшаюсь. Всякий раз, когда меня били, я становился чуточку меньше. — Он помолчал. — В конце концов я стал слишком мелким для бегов, и меня списали, но я все равно продолжал уменьшаться. И тут наконец я понял всю правду: всякий раз, когда любую из лошадей хлещут плетью или дурно с ней обращаются, я становлюсь мельче. Вот тогда-то я и сменил свое прежнее имя на Эогиппус — первая лошадь. Во всех беговых лошадях есть что-то от меня, а во мне — что-то от них.

— И давно это продолжается?

— Уже лет десять.

— Да ты вроде бы не уменьшился за время нашей беседы, а ведь где-то на планете в это самое время непременно проводятся бега, где хлещут беговых лошадей.

— Так и есть, — подтвердил Эогиппус, — но теперь я крайне мал, и перемены во мне так же пропорционально малы и от недели к неделе едва заметны.

— А как тебя занесло в Центральный парк?

— Это конюшня для списанных беговых лошадей, избежавших мыловарни, — пояснил Эогиппус. — Большинство таскает тележки, а пара-тройка возит жирных мальцов по ездовым дорожкам.

— Только не говори, что ты возишь тележку!

— Нет, но здесь я живу в полном довольстве. Тут Мэллори услышал за спиной вполне отчетливый лошадиный смех. Обернувшись, он узрел вороного коня, вперившего в него взгляд.

— О каком довольстве тут может быть речь?! — изрек вороной. — Мы всего лишь сборище надломленных духом и телом кляч, дотягивающих свой срок по пути к могиле или фабрике собачьих консервов.

— Твои слова полны горечи, — заметил Мэллори.

— А как же может быть иначе? Не все же мы похожи на Эогиппуса, а уж тем паче на Меновара или Секретариата.

— Очень немногие лошади похожи на Меновара или Секретариата, — указал детектив.

— Это потому, что очень немногие так же здоровы! — огрызнулся конь. — Я был бегуном целых шесть лет и ни разу не сделал твердого шага, не провел ни дня без боли. Я привык чувствовать, как кнут жокея впивается в меня, в то время как я выкладываюсь, хотя ноги у меня сводит, а бабки прямо пылают огнем, и все ломал голову, чем же эдаким заслужил, чтобы Бог так люто ненавидел меня.

— Прискорбно слышать.

— Тебе не было так прискорбно в тот день, когда ты швырнул мне билеты в лицо, а тренеру велел порубить меня на корм рыбам.

— Я?! — удивился Мэллори.

— Я запомнил твое лицо на всю жизнь.

— Тогда прими мои извинения.

— Вот уж порадовал, — с упреком буркнул конь.

— На ипподроме я теряю контроль над собой, — смутился Мэллори.

— Только люди теряют контроль над собой на ипподроме.

Лошади — никогда.

— Это не совсем так, — мягко вклинился в разговор Эогиппус. — Бывают исключения.

— Назови хоть одно, — с вызовом потребовал вороной.

— Мне вспоминается Бандитка. — Крохотная морда Эогиппуса озарилась при этом воспоминании внутренним светом. — Она была без ума от ипподрома.

— Он обернулся к Мэллори. — Вы хоть раз видели ее?

— Нет, но слыхал, что она представляла собой нечто особенное.

— Лучшая кобылка всех времен без исключения, — непререкаемым тоном заявил Эогиппус. — Она была впереди с первого шага до последнего.

— И была мертва шесть часов спустя, — добавил вороной. — Последний шаг сломал ей ногу.

— Верно, — уныло согласился Эогиппус. — В ту ночь я потерял целый дюйм. — Он тряхнул гривой. — Можно подумать, что против нее сделал ставку сам Гранд и.

— Гранди? — оживился Мэллори. — Что вам о нем известно?

— Это самый могущественный демон в Нью-Йорке, — объявил Эогиппус.

— А зачем ему понадобилось красть единорога? — продолжал Мэллори допрос.

— Кроме обычных резонов?

— Не знаю. А каковы обычные резоны?

— Ну, к примеру, хотя бы выкуп.

— Нет, — отрицательно повертел головой Мэллори, — он не предъявлял никаких требований.

— Что ж, всегда остается рог. На черном рынке он стоит целое состояние.

— А Гранди нужно состояние?

— Нет.

— А для чего еще годится единорог?

— Да почти ни для чего, — презрительно изрек вороной.

— При каких обстоятельствах он был похищен? — поинтересовался Эогиппус.

— Он был передан под опеку эльфа по имени Мюргенштюрм и похищен часов десять назад Гранди и лепрехуном по имени Липучка Гиллеспи.

— Я слыхал о нем, — задумчиво проронил Эогиппус. — Он и сам по себе устрашающий субъект.

— А ты хотя бы примерно не знаешь, где я смогу его отыскать? — спросил детектив.

— Нет. Но мне не по нутру мысль, что хоть какое-нибудь животное подвергается дурному обращению. Если вы подождете до завтрашнего утра, когда снегопад прекратится, я с удовольствием составлю вам компанию.

— Я не могу ждать, — возразил Мэллори. — Фактически говоря, я и так тут задержался дольше, чем следует. Отведенный мне срок истекает.

— И какой же это срок? — заинтересовался Эогиппус.

— Гильдия Мюргенштюрма прикончит его, если я не найду Лютика к рассвету.

— Лютика?! — заржал пораженный Эогиппус. Это имя прокатилось вдоль конюшни эхом — все лошади повторяли его тоном величайшего благоговения.

— А он отличается чем-нибудь особенным? — справился Мэллори.

— Еще бы, раз Гранди его заграбастал! — ответил Эогиппус.

— Что-то я не понял.

— Раз в тысячелетие на свет рождается единорог с почти безупречным рубином во лбу, в точности под рогом, — поведал Эогиппус. — Это своеобразное родимое пятно.

— Из чего я заключаю, что у Лютика таковой имеется.

— Имеется, — подтвердил крохотный конек.

— И это так поднимает его в цене, что может заинтересовать даже Гранди?

— Деньги здесь ни при чем. Рубин открывает дверь между мирами, да и сам по себе является источником невероятного могущества. У Гранди уже есть два таких камня, потому-то он и Гранди. Кто знает, кем он станет, если заполучит еще и третий?

— Все только и твердят мне о том, что никакого волшебства не существует, — пожаловался Мэллори, — и тем не менее смахивает на то, что это единственная сила, правящая тут бал.

— Камни вовсе не волшебные, — не согласился Эогиппус. — Они обладают определенными свойствами, находящимися в полнейшем соответствии с законами, управляющими физической Вселенной, создавая проницаемую мембрану между вселенными и позволяя своему владельцу канализовать электромагнитные излучения мозга куда более эффективно, чем всякому другому.

— А что бы камни делали, будь они волшебными? — недоумевал Мэллори.

— То же самое.

— Тогда разница лишь в названии.

— Разница в научном содержании, — поправил его конек.

— Но результат-то один.

— По сути.

— Как по-твоему, что Гранди собирается делать с этим могуществом?

— От этого мира он уже получил все, что хотел. Я склонен предположить, что дальше он намеревается распространить свое влияние и на ваш мир. Простите меня за столь поспешные выводы, но ведь вы из того, другого Манхэттена, не так ли?

— Да.

— Вот я и думал, что вы бывали там не только для того, чтобы играть на бегах.

— Почему?

— Потому что вы тут только и разглагольствуете, что о волшебстве, как будто средства важнее, чем результат. На самом деле существенно только, что Гранди сделает с камнем Лютика, а не как он это сделает.

— Поддерживаю, — согласился Мэллори, направляясь к двери. — Я лучше пойду.

— Куда же вы пойдете? — спросил Эогиппус. — Даже если единорог, которого вы преследовали, и в самом деле Лютик, вы все равно не сможете отыскать его след в такую пургу.

— Знаю. Думаю, мне остался лишь один возможный способ действий — найти телефонную книгу.

— Зачем?

— Мне надо разыскать полковника Каррутерса, если он живет в Манхэттене.

— А какое отношение Каррутерс имеет к Лютику? — осведомился Эогиппус.

— Ни малейшего. Но поблизости он вроде бы единственный эксперт по единорогам — во всяком случае, единственный из тех, о ком я знаю. — Мэллори на миг задумался. — Если объявится Мюргенштюрм, скажите ему, пусть выяснит адрес Каррутерса и нагонит меня там.

— Я с вами, — решительно заявил Эогиппус. — Вы тут чужак, вы рискуете потерять не один час на одни лишь поиски телефонной книги, не говоря уж о том, чтобы отыскать этого полковника Каррутерса.

— Мне придется тебя понести, — сказал Мэллори, наклоняясь, чтобы взять крохотное животное на руки. — Снег тебе выше головы.

— Но мне-то он не выше головы! — возразила рослая гнедая лошадь в дальнем конце конюшни. — Я могу везти вас обоих.

— Нет, — возразил сивый мерин. — Их повезу я.

— Тихо! — гаркнул вороной, наклоняя голову, чтобы зубами открыть щеколду двери своего стойла. — Их повезу я.

— Я думал, ты меня ненавидишь, — заметил Мэллори, когда конь приблизился к ним.

— Так и есть, — холодно откликнулся тот.

— Тогда почему?..

— Чтобы распалить свой гнев. Кроме ненависти, у меня ничего не осталось, а ненависть, как и любовь, нуждается в постоянном подкреплении.

— Что ж, если начнешь скользить и спотыкаться, неустанно тверди себе, что ненавидишь Гранди еще больше.

Мэллори открыл дверь, поставил Эогиппуса на возвышение, вскарабкался туда сам и осторожно уселся на вороного.

— Что ж, на радость или на беду, пора в дорогу, — молвил Мэллори, и вороной вышел на улицу, где хлесткий ветер и вихрящийся снег мгновенно ослепили их.

— Держись за мою гриву, — сказал вороной, переступая порог.

— Но ты ведь не собираешься бежать в этом месиве, а? — с опаской поинтересовался Мэллори.

— Тебе ведь важно выиграть время, разве не так?

— Добраться до места целым и невредимым не менее важно, а я еще ни разу не ездил на неоседланной лошади.

— Тогда тебе придется научиться, не так ли? — с нотками удовлетворения в голосе заявил вороной.

— Земля совсем обледенела. Ты опять повредишь себе ноги.

— Я буду лелеять свою боль. Она будет напоминать мне о тебе.

— А твое имя, часом, не Пролет? — саркастически полюбопытствовал Мэллори.

— Имя мне, — отрезал вороной, — легион. И сорвался на бег. Мэллори, держа Эогиппуса под мышкой, отчаянно вцепился закоченевшими пальцами в заснеженную вороную гриву, а его черный плащ развевался на ветру, как громадная крылатая тварь.