Апостол Павел

Мы видели, что во время своих первых двух путешествий Павел проповедовал во Фригии Парорейской; что во время второго он, не проповедуя, прошел через Эпиктетскую Фригию; что во время третьего путешествия он прошел через Апомею, Каботос и ту Фригию, которая позднее носила название Пакатийской. Весьма и весьма возможно, что остальная часть Фригии, а также и Вифиния, была обязана получением начатков христианской веры ученикам апостола Павла. Около 112 года, христианство представляется в Вифинии религией укоренившейся, проникшей во все слои общества, завоевавшей села и деревни также, как и города, и вынудившей продолжительный застой в отправлении государственного культа, так что римским властям приходится радоваться, что жертвоприношения возобновляются, что кое-кто возвращается в храмы, и что от времени до времени находятся покупатели на жертвы. Около 112 года люди, спрошенные о том, христиане ли они, отвечают, что они были христианами, но перестали быть таковыми "вот уже больше, чем 20 лет тому назад". Это, понятно, заставляет нас вывести, что первая проповедь христианства имела место в этих странах во время жизни Павла.
      С тех пор и в продолжение трех веков Фригия оставалась главной христианской страной. Там началось впервые публичное исповедание христианства; там мы находим, уже в III веке, на памятниках, стоящих у всех на виду, слово ХПHSTIАNOS или ХПISTIАNOS; там же надгробные надписи, не признаваясь открыто в христианстве, содержат скрытые намеки на христианские догматы; там со времен Септимия Севера большие города изображают на своих монетах библейские символы, или, лучше сказать, приспосабливают свои древние предания к библейским рассказам. Многие из эфесских и римских христиан происходили из Фригии. Имена, чаще всего встречающиеся на фригийских памятниках, - имена древнехристианские, особо свойственные апостольской эпохе, те самые, которыми переполнены сказания о мучениках. Весьма возможно, что причина такого быстрого усвоения Иисусова учения крылась в расовых особенностях и прежних религиозных установлениях фригийского народа. Это наивное население воздвигало, говорят, храмы Аполлонию Тианскому; мысль о богах, одевшихся в человеческую плоть и кровь, казалась им вполне естественной. To, что осталось нам от древней Фригии, часто носит какой-то религиозный, нравственный, глубоко серьезный отпечаток, напоминающий христианство. Благонамеренные ремесленники, вблизи от Котиеи, дают обет "праведным и справедливым богам"; невдалеке оттуда, другой обет обращен к "праведному и справедливому Богу". Какая-нибудь эпитафия в стихах из этих мест, не особенно классическая, неправильная и нестройная по форме, как бы проникнута совершенно современным чувством, каким-то трогательным романтизмом. Сама страна сильно отличается от остальной Азии. Она печальна, сурова, мрачна, носит глубокие следы давних геологических потрясений, выжжена или скорее испепелена; ее постоянно волнуют землетрясения.
      Понт и Каппадокия услышали имя Иисуса около того же времени. Христианство зажглось во всей Малой Азии, как внезапный пожар. Вероятно, и иудео-христиане со своей стороны работали над распространением там Евангелия. Иоанн, принадлежавший к этой партии, был принят в Азии, как апостол с большим авторитетом, чем Павел. Апокалипсис, обращенный в 68 году к церквам Эфесской, Смирнской, Пергамской, Фиатирской, Сардийской, Филадельфийской и Лаодикеийской-на-Лике, написан, по-видимому, для иудео-христиан. Вероятно, в промежуток между смертью Павла и составлением Апокалипсиса в Эфесе и Азии имела место как бы вторая, иудео-христианская проповедь. Однако, нельзя было бы понять, как это Павла так скоро забыли азийские церкви, если он был в продолжение десяти лет единственным главой их. Св. Филипп и Папий, слава Пераполисской церкви, Мелитон, слава Сардийской, были иудео-христианами. Ни Папий, ни Поликрат Эфесский не ссылаются на Павла; авторитет Иоанна все поглотил, и Иоанн в глазах этих церквей еврейский первосвященник. Во втором веке азийские церкви, особенно Лаодикейская, являются местом раскола в мнениях, связанных с жизненным вопросом христианства, и партия, стоящая за традиции, как оказывается, очень далека от взглядов Павла. Монтанизм представляет в лоне фригийского христианства нечто вроде возвращения к еврейству. Иными словами, в Азии, как и в Коринфе, память о Павле после смерти его в продолжение ста лет претерпевала как бы затмение. Даже церкви, им основанные, покидают его, как слишком опасного для них человека, так что во II веке оказывается, что от Павла все отреклись.
      Эта реакция произошла, должно быть, очень скоро после смерти апостола, а может быть и раньше нее. Главы II и III Апокалипсиса представляют крик ненависти к Павлу и его сторонникам. Эфесская церковь, стольким обязанная Павлу, восхваляется за то, "что не может сносить развратных и испытала тех, которые называют себя апостолами, не будучи таковыми, и нашла, что они лжецы, и ненавидит дела Николаитов", "которые и я ненавижу", прибавляет голос с неба. - Смирнская церковь одобряется за то, что ее "злословят те, которые говорят о себе, что они Иудеи, а они не таковы, но - сборище сатанинское" . - "Имею немного против тебя, говорит голос с неба пергамской церкви: потому что у тебя там держащиеся учения Валаама, который научил Валака ввести в соблазн сынов Израилевых, чтобы они ели идоложертвенное и любодействовали: так и у тебя есть держащиеся учения Николаитов". - "Имею немного против тебя, говорит тот же голос Фиатирской церкви, потому что ты попускаешь жене Иезавели, называющей себя пророчицей, учить и вводить в заблуждение рабов моих любодействовать и есть идоложертвенное. Я дал ей время покаяться в любодеянии ее, но она не покаялась... Вам же и прочим, находящимся в Фиатире, которые не держат сего учения и которые не знают так называемых глубин сатанинских, сказываю, что не наложу на вас иного бремени". - А Филадельфийской церкви: "Вот, я сделаю, что из сатанинского сборища, из тех, которые говорят о себе, что они Иудеи, а они не таковы, а лгут, - вот, я сделаю то, что они придут и поклонятся перед ногами твоими, и познают, что я возлюбил тебя". - Возможно, что неясные упреки, обращенные ясновидцем к Сардийской и Лаодикейской церквам, также суть намеки на великий спор, раздиравший лоно церкви Иисусовой.
      Повторяем, что если бы Павел был единственным миссионером в Азии, нельзя было бы понять, как это так скоро после его смерти (допуская, что он умер ранее появления Апокалипсиса), его сторонников можно было называть меньшинством в церквах этой страны; в особенности же нельзя было бы понять, как эфесская церковь, главным основателем которой он был, могла называть его оскорбительной кличкой. Павел вообще не позволял себе работать на чужих местах, проповедовать и обращаться с посланиями к церквам, не им устроенным. Но враги его не соблюдали той же честности. Они следовали за ним по пятам и старались разрушать созданное им с помощью оскорблений и клеветы.
      Глава 14. Ересь в коринфской церкви - Аполлос - Начало соблазнов
      Занятый своей долей руководства обширной пропагандой, завоевывавшей культу Иисуса Азию, Павел в то же время был поглощен другими важными заботами. Его тяготили мысли о всех основанных им церквах. В особенности коринфская церковь внушала ему серьезные опасения. В течение трех-четырех лет, протекших со времени отъезда апостола из кенхрейского порта, всевозможные движения не переставали волновать эту церковь. Греческое легкомыслие вызывало там такие явления, каких не наблюдалось еще ни в одном из пунктов, затронутых христианством.
      Мы видели, что Аполлос, после краткой остановки в Эфесе, где Аквила и Присцилла поработали над его совершенствованием в христианской вере, отправился в Коринф, с настоятельными рекомендациями азийских братьев к ахейским. Коринфяне были в большом восторге от знаний и красноречия этого Нового учителя. Аполлос не хуже Павла знаком был с писанием, и стоял гораздо выше него в смысле литературной культуры. Греческий язык его был превосходен, тогда как апостол говорил на этом наречии с ошибками. Обладал он, по-видимому, также и внешними ораторскими качествами, которых не доставало Павлу, - представительной внешностью и легкостью речи. Достоверно, что он имел в Коринфе необычайный успех. Его споры с евреями о том, есть ли Иисус Мессия или нет, считались торжествующими; многие с его слов уверовали.
      Аполлос и апостол Павел в новой секте являлись двумя совершенно различными типами. Это были единственные евреи из широко-образованных в еврейском смысле, принявшие учение Иисуса. Но они были различных школ. Павел был из иерусалимских фарисеев, с либеральными изменениями во взглядах последних, внесенными тенденцией Гамалиеля. Аполлос принадлежал к александрийской иудео-эллинической школе, насколько мы знаем ее благодаря Филону; быть может он излагал уже теории Логоса; возможно, что он и внес эти теории в христианское богословие. Павел отличался той лихорадочной горячностью, тем неукротимым фанатизмом, который характеризует палестинских евреев. Такие люди, как Павел, меняются только раз в жизни; отыскав дорогу своему фанатизму, они идут вперед, никогда не отклоняясь и ничего не разбирая. Аполлос, более любопытный по природе, более исследователь, мог исследовать, искать пути всю жизнь. Это был скорее талантливый человек, нежели апостол. Ho по всему видно, что к своему таланту он присоединял большую искренность, и что он был очень привлекательной личностью. Когда он прибыл в Коринф, он еще не встречался с Павлом. Только через Аквилу и Присциллу знал он апостола, нечаянным соперником которого ему вскоре предстояло стать.
      Для легкомысленного, блестящего, поверхностного населения берегов Средиземного моря фракции, партии, разногласия являются общественной потребностью. Жизнь без всего этого кажется скучной. Ради удовольствия ненавидеть и любить, иметь свой час возбуждения, ревности, торжества, хватаются часто за самые ребяческие поводы. Предмет разногласия не имеет значения; желательно самое разногласие, его ищут ради него самого. В таких кружках вопросы личностей становятся вопросами капитальными. Если два проповедника или два врача встретятся в маленьком южном городе, последний разделяется на две партии, стоящие каждая за одного из них. Пусть оба проповедника, оба врача - друзья; они никак не могут избежать того, чтобы имена их стали лозунгами в горячей борьбе, знаменами двух враждебных лагерей.
      Так случилось и в Коринфе. Талант Аполлоса всем вскружил головы. Он был полной противоположностью Павла. Последний увлекал своей силой, страстностью, живым впечатлением, которое производила его пылкая душа, Аполлос же своей изящной, правильной, уверенной речью. Некоторые, малопривязанные к Павлу и, может быть, не ему обязанные своим обращением, открыто предпочли Аполлоса. Они говорили о Павле, как о человеке грубом, необразованном, чуждом философии и литературе. Аполлос стал их учителем; они стали чуть ли не боготворить его. Сторонники Павла, вероятно, с жаром стали возражать им, умалять Нового учителя. Хотя Павел и Аполлос ничуть не были врагами, хотя они смотрели друг на друга, как на сотрудников и хотя между ними не было никакого различия в мнениях, имена их, таким образом, стали ярлыками двух партий, высказывавших друг другу, несмотря на обоих учителей, довольно крупные резкости. Натянутость продолжала чувствоваться и после отъезда Аполлоса. И действительно, последний, быть может, утомленный рвением, которое высказывалось по отношению к нему, и стоявший выше всех этих мелочей, покинул Коринф и вернулся в Эфес. Там встретил он Павла, с которым вел длинные беседы и завязал с ним отношения, которые, не будучи ученическими или тесно-дружескими, были отношениями двух великих душ, способных оценить и полюбить друг друга.
      Но не одно это было причиной смуты. В Коринфе бывало очень много иностранцев. К кенхрейскому порту ежедневно приставали толпы евреев и сирийцев, иные из которых уже были христианами, но другой школы, нежели Павла, и которые не особенно благоволили к апостолу. Посланцы иерусалимской церкви, которых мы уже видели в Антиохии и Галатии, по следам Павла пришли в Коринф. Новоприбывшие, люди многоречивые, хвастуны, снабженные рекомендательными письмами от иерусалимских апостолов, ополчились на Павла, стали распространять подозрения насчет его честности, умалять или отрицать за ним сан апостола, дошли в резкости своей до утверждения, будто Павел сам на самом деле не верил в свой апостольский сан, так как не пользовался обычными преимуществами, связанными с ним. Его бескорыстием пользовались, как оружием против него же. Изображали его человеком пустым, легкомысленным, непостоянным, много и безосновательно говорящим и угрожающим; его упрекали, что он восхваляет себя по всякому поводу, ссылается на несуществующую милость к нему неба. Отрицали его видения. Настойчиво указывали на то, что он не знал лично Иисуса, а следовательно, не имел и никакого права говорить о нем.
      В то же время иерусалимских апостолов, именно Иакова и Петра, изображали истинными апостолами, архиапостолами, так сказать. Новопришедшие одним уж тем, что они были из Иерусалима, считали себя в сношениях с Христом во плоти, в виду связей своих с Иаковом и теми, которых Христос избрал при жизни. Они утверждали, что Бот избрал одного единственного учителя Христа, а последний назначил Двенадцать апостолов, Гордясь своим обрезанием и еврейским происхождением, они старались как можно тяжелее наложить ярмо соблюдения закона. Таким образом в Коринфе, как и почти повсюду, образовалась "партия Петра". Раскол был сильный: "я за Павла", говорили одни, "я за Аполлоса", говорили другие; третьи говорили: "я за Петра". Наконец, нашлись такие, которые, желая показать, что они стоят выше этих раздоров, изобрели довольно остроумное выражение. Они выдумали, для того, чтобы отличить себя, название "партии Христа". Когда спор становился жарким и имена Павла, Аполлоса, Петра, перекрещивались, как мечи в битве, они вмешивались, имея на устах имя того, о ком все забыли. "Я за Христа", говорили они, а так как все эти эллинские ребячества не исключали, в сущности, истинно христианского чувства, такое напоминание об Иисусе имело могущественное действие в смысле водворения согласия. Однако, в имени этой "партии Христа" заключалось нечто враждебное к апостолу, некоторая неблагодарность, т. к. те, кто противопоставлял его "партии Павла", как будто хотели изгладить следы апостольства, которому они были обязаны познанием Христа.
      Общение с язычниками влекло за собой неменьшие опасности для молодой церкви. Опасности эти шли от греческой философии и дурных нравов, как бы осаждавших церковь, со всех сторон подкапывавшихся под нее и проникавших в ее среду. Мы уже видели, как в Афинах философия явилась помехой для успеха проповеди Павла. Коринф по культуре стоял далеко не так высоко, как Афины; тем не менее и тут было немало образованных людей, очень неблагоприятно принимавших новые догматы. Крест, воскресение, предстоящее всеобщее обновление казалось им глупостями, бессмыслицами. Иные из верных стали колебаться, или, пытаясь согласить несогласимое, производили изменения в евангелии. Начиналась непримиримая борьба между положительной наукой и сверхъестественным в христианской вере. Борьбе этой предстояло закончиться лишь в VI веке полным исчезновением положительной науки в христианском мире; та же борьба возродилась, вместе, с позитивным знанием на пороге новых веков.
      Распространенная в Коринфе безнравственность имела на церковь разрушительное влияние. Иные из христиан не сумели отрешиться от распущенности, которая, по распространенности своей, перестала даже казаться преступной. Говорили о странных соблазнах, до сих пор не слыханных в собраниях праведных. Дурные нравы города вошли в стены церкви и развращали ее. Еврейские положения о браках, неоспоримый и безусловный характер которых признавался всеми фракциями христианской церкви, нарушались; один христианин открыто жил со своей мачехой. Многие из них были охвачены духом суетности, мелочности, спорливости, глупого чванства. Можно было подумать, что на свете и нет совсем других церквей, настолько эта община шла по своим особым путям, не заботясь об остальных. Дары св. Духа, глоссолалия, пророческая проповедь, способность совершать чудеса, все, что в других местах проявлялось так стройно, здесь превратилось в соблазнительные сцены. Все завидовали друг другу; вдохновленные из различных классов неподобающим образом прерывали один другого. Результатом являлись неприличные в церкви беспорядки. Женщины, в иных местах такие покорные, здесь были нескромны, почти требовали равенства с мужчинами. они хотели громко молиться и пророчествовать в церкви, притом без покрывала, распустив свои длинные волосы, делая собрание свидетелями своих экстазов, несдержанных восторгов, благочестивых самозабвений.
      Но к особенно вопиющим злоупотреблениям давали повод агапы или мистические трапезы. На них повторялись сцены разгула, следовавшие за языческими жертвоприношениями. Вместо того, чтобы все было общим, каждый съедал то, что приносил; одни выходили почти пьяные, другие - голодными. Бедные были покрыты стыдом; богатые, казалось, оскорбляли изобилием благ тех, у кого ничего не было. Память об Иисусе и о высоком значении, которое он сообщил этой трапезе, как будто исчезла. Физическое состояние церкви, при этом, было довольно плохое: много было больных и некоторые умерли. Смертные случаи, при том настроении умов, в каком тогда находились, вызывали большое удивление и много сомнений; болезни принимались за испытания и кары. Неужели четырех лет было достаточно, чтобы лишить дело Иисуса всякого значения? Конечно, нет; были еще примерные семьи, напр., семья Стефана, которая полностью отдалась служению церкви и была образцом евангельской деятельности. Но условия жизни христианского общества уже сильно изменились. Маленькая церковь праведных последних времен была заброшена в распущенный, суетный, не особенно мистический мир. Уже были дурные христиане! Прошли те времена, когда Ананию и Сапфиру поражала молния за то, что они скрыли часть имущества. Священная трапеза Иисусова обращалась в оргию, и земля не разверзала недр своих, чтобы поглотить того, кто выходил пьяным из-за стола Господня.
      Дурные вести эти одна за другой дошли до Павла и сильно опечалили его. Первые слухи упоминали только о некоторых проступках против нравственности. По этому поводу Павел написал послание, до нас не дошедшее. В нем он запрещал верным всякие сношения с теми, жизнь которых не вполне была чиста. Враждебно настроенные люди стремились сообщить этому приказанию пределы, делавшие его исполнимым. "В Коринфе, - говорили они, - быть в сношениях только с безупречными людьми!.. Да что он думает? He только что из Коринфа, а вообще из мира надо будет удалиться". Павлу пришлось вернуться к этому запрещению и объяснить его.
      О раздорах, волновавших церковь, он узнал немного позже, вероятно, в апреле, через братьев, которых он называет "людьми Хлоиными". Как раз в это время он собирался покинуть Эфес. Но что-то, о чем мы не знаем, удерживало его там еще на некоторое время, и он послал вперед в Грецию, с полномочиями, равными его собственным, своего ученика Тимофея, в сопровождении нескольких братьев, между прочим, некоего Эраста, вероятно другого, а не казначея города Коринфа, носившего то же имя. Хотя главной целью их путешествия был Коринф, они прошли через Македонию. Павел сам рассчитывал принять тот же маршрут, и, по обыкновению, послал вперед учеников предупредить о своем прибытии.
      Немного спустя, после получения послания Хлои и ранее, чем Тимофей и его спутники прибыли в Коринф, к Павлу пришли новые посланные из этого города. Это были диакон Стефан, Фортунат и Ахаик, все люди, очень любимые апостолом. Стефан, по выражению апостола, был "начатком Ахайи", и со времени отъезда Аквилы и Присциллы он занимал первостепенное положение в общине, или по крайней мере в партии Павла. Посланные привезли письмо, в котором спрашивались объяснения по поводу предыдущего послания Павла и разрешение различных вопросов совести, в частности относительно брака, идоложертвенного мяса, духовных даров и даров Святого Духа. Tpoe ходоков прибавили на словах подробности, касавшиеся злоупотреблений, вкравшихся в церковь. Печаль апостола была неизмерима, и без утешения благочестивых посланцев, он разгневался бы на такую слабость и легкомыслие. Он назначил отъезд свой на после Пятидесятницы, до которой, должно быть, было еще месяца два; но он хотел пройти через Македонию. Следовательно, в Коринфе он мог быть не ранее, как через три месяца. Тотчас же он решил написать нездоровой церкви, ответить на поставленные ему вопросы. Так как у него под рукой не было Тимофея, он взял в секретари одного ученика, впрочем, неизвестного нам, по имени Сосфен, и в виде тонкого внимания пожелал, чтобы имя последнего находилось в надписании письма наряду с его именем.
      Начинает он призывом к согласию и защитой своей проповеди, под внешним видом самоумаления.
      "Я разумею то, что у вас говорят: "я Павлов", "я Аполлосов", "я Кифин", "а я Христов". Разве разделился Христос? Разве Павел распялся за вас? Или во имя Павла вы крестились? Благодарю Бога, что я никого из вас не крестил, кроме Криспа и Гаия, дабы не сказал кто, что я крестил в мое имя. Крестил я также Стефанов дом; а крестил ли еще кого, не знаю. Ибо Христос послал меня не крестить, а благовествовать, не в премудрости слова, чтобы не упразднить креста Христова. Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас спасаемых - сила Божия. Ибо написано: "погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну". Где мудрец? Где книжник? Где совопросник века сего? He обратил ли Бог мудрость сего в безумие? Ибо, когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих. Ибо и иудеи требуют чудес, и эллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для эллинов безумие, для самих же призванных, иудеев и эллинов, Христа, Божью силу и Божью премудрость; потому что немудрое Божье премудрее человеков, и немощное Божье сильнее человеков. Посмотрите, братья, кто вы призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных; но Бог избрал не мудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и не мощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и не знатное мира и униженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, - для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом..."
      "И когда я приходил к вам, братья, приходил возвещать вам свидетельство Божье не в превосходстве слова или мудрости, ибо я рассудил быть у вас не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого; и был я у вас в немощи и в страхе и в великом трепете. И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы, чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божьей".
      "Мудрость же мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божью, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не познал; ибо, если бы познали, то не распяли бы Господа славы. Но, как написано: "не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его". А нам Бог открыл это Духом Своим; ибо Дух все проницает, и глубины Божьи. Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия. Но мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога, что и возвещаем не от человеческой мудрости изученными словами, но изученными от Духа Святого, соображая духовное с духовным. Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно. Но духовный судит о всем, a o нем судить никто не может".
      "И я не мог говорить с вами, братья, как с духовными, но как с плотскими, как с младенцами во Христе. Я питал вас молоком, а не твердой пищей, ибо вы были еще не в силах, да и теперь не в силах, потому что вы еще плотские. Ибо, если между вами зависть, споры и разногласия, то не плотские ли вы, и не по человеческому ли обычаю поступаете? Ибо, когда один говорит: "я Павлов", а другой: "я Аполлосов", то не плотские ли вы? Кто Павел? Кто Аполлос? Они только служители, через которых вы уверовали, и притом поскольку каждому дал Господь. Я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог; посему и насаждающий и поливающий есть ничто, a все Бог возращающий. Насаждающий же и поливающий суть одно: но каждый получит свою награду по своему труду. Ибо мы соработники у Бога, а вы Божья нива, Божье строение. Я по данной мне от Бога благодати, как мудрый строитель, положил основание, а другой строит на нем; но каждый смотри, как строит. Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос. Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, - каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду; a y кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем, сам спасется, но так, как бы из огня. Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог, ибо храм Божий свят; a этот храм вы. Никто не обольщай самого себя: если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтоб быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом, как написано: "уловляет мудрых в лукавстве их". И еще: "Господь знает умствования мудрецов, что они суетны". Итак, никто не хвались человеками, ибо все ваше: Павел ли, или Аполлос, или Кифа, или мир, или жизнь, или смерть, или настоящее, или будущее, - все ваше; вы же - Христовы, a Христос - Божий".
      "Итак, каждый должен разуметь нас, как служителей Христовых и домостроителей тайн Божиих; от домостроителей же требуется, чтобы каждый оказался верным. Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы, или как судят другие люди; я и сам не сужу о себе. Ибо, хотя я ничего не знаю за собою, но тем не менее оправдываюсь; судья же мне Господь. Посему не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения, и тогда каждому будет похвала от Бога".
      "Это, братья, приложил я к себе и Аполлосу ради вас, чтобы вы научились от нас не мудрствовать сверх того, что написано, и не превозносились один пред другим. Ибо кто отличает тебя? Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил? Вы уже пресытились, вы уже обогатились, вы стали царствовать без нас. О, если бы вы и в самом деле царствовали, чтобы и нам с вами царствовать! Ибо я думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренными к смерти; потому что мы сделались позорищем для мира, для Ангелов и человеков. Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии. Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками. Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне".
      "He к постыжению вашему пишу сие, но вразумляю вас, как возлюбленных детей моих. Ибо, хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов: я родил вас во Христе Иисусе благовествованием. Посему умоляю вас: подражайте мне, как я Христу. Для сего я послал к вам Тимофея, моего возлюбленного и верного в Господе сына, который напомнит вам о путях моих во Христе Иисусе, как я учу везде, во всякой церкви. Как я не иду к вам, то некоторые у вас возгордились; но я скоро приду к вам, если угодно будет Господу, и испытаю не слова возгордившихся, а силу, ибо Царство Божие не в слове, а в силе. Чего вы хотите? С жезлом придти к вам, или с любовью и духом кротости?"
      После этой общей защиты, Павел приступает к разбору отдельных злоупотреблений, на которые ему было указано, к ответу на вопросы, которые были ему поставлены. К кровосмесителям он относится крайне строго.
      "Есть верный слух, что у вас появилось блудодеяние, и притом такое блудодеяние, какого не слышно даже у язычников, что некто вместо жены имеет жену отца своего. И вы возгордились, вместо того, чтобы лучше плакать, дабы изъят был из среды вас сделавший такое дело. А я, отсутствуя телом, но присутствуя у вас духом, уже решил, как бы находясь у вас: сделавшего такое дело, в собрании вашем во имя Господа нашего Иисуса Христа обще с моим духом, силой Господа нашего Иисуса Христа, предать сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса Христа".
      Сомнений быть не может: это Павел произносит смертный приговор. Относительно последствий отлучения от церкви ходили страшные легенды. Следует, к тому же, помнить, что Павел серьезно верил, что творит чудеса. Предавая сатане только тело виновного, он, вероятно, считал себя еще милосердым.
      Приказ Павла избегать всяких сношений с бесстыдными людьми, содержавшийся в предыдущем (утерянном) письме к Коринфянам, повлек за собой недоразумения. Павел развивает свою мысль. Христианину не следует судить внешнего человека, но к внутреннему он должен быть строг. Одного пятнышка на чистоте жизни должно быть достаточно для исключения из общества; воспрещается есть за одним столом с провинившимся. Как мы видим, такая организация приводит нас к мысли скорее о монастыре, о конгрегации благочестивых людей, следящих друг за другом и судящих друг друга, нежели о церкви в современном смысле слова. Вся церковь в глазах апостола отвечает за проступки, совершающиеся в ее лоне. Этот чрезмерный ригоризм имел свое оправдание в обществе древности, грешившем совершенно особых родов невоздержностью. Но чувствуется, насколько такой взгляд на праведность узок, нелиберален, противен морали того, которого некогда звали "честным человеком", морали, основной принцип которой - как можно меньше заниматься поведением ближних. Вопрос только в том, может ли какое бы то ни было общество держаться без частной цензуры нравов, и не приведет ли будущее опять к чему-нибудь вроде церковной дисциплины, столь ревностно упраздненной современным либерализмом. Идеальный образ нравственного совершенства, по взглядам Павла, - человек кроткий, честный, целомудренный, воздержный, милосердный, равнодушный к богатству. Низкое общественное положение и бедность почти требуются для того, чтобы быть христианином. Слова "скупой, хищник, вор" почти синонимы; по крайней мере, все эти пороки одинаково осуждаются. Антипатия этого маленького мирка к большому языческому обществу доходила до странности. Павел, следуя в этом еврейскому преданию, осуждает обращение к судам, как нечто, недостойное верных.