Мэйфейрские ведьмы (№4) - Лэшер

— Это были лучшие годы моей жизни, — с упоением рассказывала бабушка Эвелин своим дочерям. — Это случилось с нами в Европе, а точнее, в Риме. Даже не помню, где находились в это время Лайонел и эта противная нянька. Наверное, она вышла погулять с Антой. Ничего подобного у меня больше никогда и ни с кем не было. Иное дело — Стелла. В первую же нашу ночь она рассказала мне о своих связях с женщинами. Сколько их было всего, сосчитать невозможно. Она говорила, что любовь с женщиной подобна верхушкам сливок. И я с ней вполне согласна. Попадись мне на моем веку еще такая женщина, как Стелла, я вновь отдала бы ей свое сердце. Помнится, после возвращения из Европы мы вместе поселились во Французском квартале. Стелла снимала там небольшую квартиру. Мы лежали с ней на огромной кровати, ели устрицы с креветками и пили вино. О, до чего быстро пролетели эти недели в Риме!..

Потом у них зашел разговор о виктроле, которую Джулиен подарил юной Эвелин. Стелла все поняла и никогда не просила ее вернуть. Не то, что Мэри-Бет. Та как-то раз пришла на Амелия-стрит и заявила:

— Отдай мне виктролу Джулиена.

Джулиен умер всего шесть месяцев назад, а Мэри-Бет уже, как ураган, начала рыскать по его комнатам.

— Я, конечно же, не отдала ей виктролу, — сказала бабушка Эвелин.

Потом она привела Гиффорд и Алисию в свою комнату и завела виктролу. Они слушали старые песни, а также арии из «Травиаты».

— Эту оперу мы со Стеллой слушали в Нью-Йорке. Как я любила Стеллу!

— Дорогие мои, — обратилась она однажды к Алисии, Гиффорд и Моне, которые были тогда, по-видимому, слишком молоды, чтобы суметь ее понять, — рано или поздно вы должны познать нежную и драгоценную любовь другой женщины. Не будьте глупыми. В этом нет ничего неестественного. Такая любовь подобна кусочку сахара в вашей чашке с кофе. Она все равно что клубничное мороженое. Или чистейший шоколад.

Не удивительно, что после таких рассказов Алисия превратилась в настоящую потаскуху. Она не отдавала себе отчета в том, что делала. В ее постели перебывали почти все моряки, сходившие на берег в увольнение, и целая армия солдат. Она спала со всеми подряд, пока Патрик не взялся за ее перевоспитание.

Их первая ночь превратилась в сплошную попойку, а на рассвете Патрик объявил, что берет Алисию на поруки. Он обещал позаботиться о маленьком несчастном создании, заблудшей овце. Вскоре она забеременела от него Моной. Это были веселые годы, наполненные шампанским и смехом. Теперь же от былой романтики не осталось и следа: они оба превратились в обыкновенных пьяниц. Не осталось ничего хорошего, кроме Моны.

Гиффорд взглянула на часы, золотые наручные часики, которые ей подарила Старуха Эвелин. Осталось меньше часа до конца Мар-ди-Гра. Ровно в полночь наступит среда Великого поста, и тогда ей можно будет вернуться домой, в Новый Орлеан.

Она подождет до утра, а то и до полудня. Затем, невзирая на жуткое встречное движение, поедет в Новый Орлеан, и часам к четырем уже будет на месте. По дороге она остановится в Мобиле, у церкви Святой Сесилии, чтобы поклониться предкам. Одно только воспоминание об этой церквушке, а также о святых и ангелах принесло ей успокоение, и она смежила веки. Пусть прах остается прахом. Еще один час — и она сможет отправиться домой.

Райен не мог понять, отчего жена так сильно боится праздника Марди-Гра.

— Причина в том, что все вы соберетесь в доме на Первой улице, — отвечала она, — и будете делать вид, что с Роуан ничего не произошло. Вот это меня и пугает больше всего.

Она опять вспомнила про орден и дала себе слово, что позже проверит, лежит ли он по-прежнему в ее сумочке.

— Ты должна понимать, что означает для семьи этот дом, — с укором произнес Райен.

Ох уж этот Райен! Нашел кому говорить! Будто она сама этого не знала. Будто она не росла в десяти кварталах от злополучного особняка и изо дня в день не слушала истории из уст бабушки Эвелин.

— Я сейчас имею в виду не предания о Мэйфейрских ведьмах, а только нашу семью в целом, — оправдывался он.

Гиффорд откинула голову на спинку кушетки. Ах, как было бы здорово остаться в Дестине навсегда! Но это невозможно. И никогда возможным не станет. Дестин был для нее убежищем, но не домом. Дестин был всего лишь пляжем и домиком с камином.

Неожиданно раздался пронзительный звонок телефона. Маленький белый аппарат спрятался среди подушек, так что она долго не могла его найти. На другом конце уже собирались дать отбой, когда Гиффорд наконец сняла трубку.

— Гиффорд слушает, — усталым голосом проговорила она. Слава Богу, это был Райен.

— Не разбудил тебя?

— Нет, — тяжело вздохнув, ответила она. — Разве я могу уснуть? Я вся в ожидании. Расскажи, как все прошло. Нормально? Как Майкл? Ему лучше? И вообще, я надеюсь, ничего больше не произошло… Или…

— Гиффорд, ради Бога! Скажи, на милость, о чем ты думаешь, когда вот так говоришь? Уж не внушила ли ты себе, что твои тревожные вопросы могут изменить то, что уже все равно состоялось? Ну, допустим, тебе удастся поразить меня своими чарами. И какой в этом толк? Хочешь услышать дежурные слова, которые всегда готовы сорваться с моих уст? А что еще мне остается делать? Ласково и осторожно поведать тебе о том, что кого-то насмерть затоптали полицейские или перемололи лопасти парома?

У Гиффорд отлегло от сердца. Она уже поняла, что все в порядке. Ничего плохого не произошло. И могла бы спокойно повесить трубку, если бы Райен со свойственной ему большой деликатностью не пустился в рассказы о всякой всячине, свидетелем которой ему довелось стать. Он стал перечислять ей все забавные случаи, которые произошли на празднике. На самом деле суть его рассказов сводилась к одной-единственной фразе: «Все прошло прекрасно, и ты, глупая, зря не осталась в городе».

— После двадцати шести лет совместной жизни ты так и не научился понимать, о чем я думаю… — нерешительным тоном начала она.

Ей не хотелось сейчас ни вступать с ним в спор, ни вообще продолжать разговор. Теперь, когда Марди-Гра наконец закончился, она вдруг ощутила страшное утомление.

— Нет, черт побери. Я в самом деле не знаю, о чем ты думаешь, — ровным голосом ответил он. — Равно как не знаю, почему ты сейчас во Флориде, а не здесь, среди нас.

— Ну ладно. Что там у тебя еще? — мягко спросила Гиффорд.

— У Майкла все хорошо. Как, впрочем, и у всех остальных. Джин досталось больше бусин, чем кому-либо другому из нашей семьи. Малышка Си-Си получила приз за лучший костюм. А Пирс готов прямо сейчас идти с Клэнси под венец! Если ты хочешь, чтобы твой сын не наделал глупостей и все произошло как полагается, по всем правилам, то лучше поскорее приезжай и обсуди с матерью Клэнси все, что касается подготовки к предстоящей свадьбе. Меня она определенно слушать не желает.

— Ты сказал ей, что расходы на организацию свадебной церемонии мы берем на себя?

— Нет, до этого вопроса я не дошел.

— Так дойди. Именно это она хочет от тебя услышать. Послушай, расскажи мне о Майкле. Что вы говорили ему о Роуан?

— Почти ничего. Во всяком случае, мы старались эту тему не затрагивать.

— Слава Богу.

— Видишь ли, он еще недостаточно окреп, чтобы выслушать всю историю целиком.

— А кто ее вообще знает целиком? — с горечью в голосе произнесла Гиффорд.

— Однако мы собираемся ему все рассказать, Гиффорд. Долго так продолжаться не может. Нельзя все время держать его в неведении. Он должен все узнать. Физически он уже почти здоров. Правда, не могу того же сказать о здоровье душевном. Да и никто не может. Выглядит он… каким-то не таким, как раньше. Он очень изменился.

— Постарел, ты хочешь сказать? — печальным тоном осведомилась Гиффорд.

— Нет, но изменился. И дело не в том, что теперь у него волосы с проседью. Изменилось выражение его глаз. И его поведение. Он стал чересчур мягок, спокоен и выдержан в общении со всеми.

— Не нужно его волновать, — посоветовала Гиффорд.

— Можешь целиком положиться на меня. — Это была одна из излюбленных фраз Райена, которую он всегда произносил с подчеркнутой нежностью. — Береги себя. И не заходи в воду одна.

— Райен, о чем ты говоришь? Вода уже просто ледяная. Чтобы не мерзнуть в доме, мне приходится целый день топить камин. Правда, погода стоит тихая и ясная. На небе ни облачка. Подчас мне кажется, что я могла бы остаться тут навсегда. Прости меня, Райен. Я не могу заставить себя переступить порог особняка, не могу даже приблизиться к Первой улице.

— Знаю, Гиффорд, знаю. Но уверяю тебя, дети сказали, что в этом году у нас был самый лучший Марди-Гра. Всем очень нравятся наши сборища на Первой улице. В течение дня там побывали все Мэйфейры. Представляешь, в этом году на праздник прибыли шестьсот или семьсот человек. Честно говоря, я сбился со счета. Помнишь Мэйфейров из Дентона, из Техаса? Так вот. В этом году приехали даже они. А Грейди из Нью-Йорка, помнишь? Все-таки Майкл молодчина. Хорошо, что он не нарушил традиции. Гиффорд, не принимай это в упрек, но если бы ты видела, как все было здорово, ты бы меня поняла.

— А как Алисия? — полюбопытствовала Гиффорд, имея в виду, протрезвела ли она. — С ней и Патриком тоже было все хорошо?

— До дома Майкла Алисия не дошла. К трем часам она уже была в своей обычной форме. Патрик тоже на банкет не явился. Ему было плохо. Нам пришлось оказать ему небольшую медицинскую помощь.

Гиффорд вздохнула. Она надеялась услышать, что Патрик умер. Она вполне отдавала себе отчет в своих чувствах. К чему врать самой себе? Патрик всегда был ей не по душе. Пьяница и развратник, он находил особое удовольствие в том, чтобы придираться к жене и дочери. Для Моны он был почти что пустым местом. «Я не уважаю отца», — хладнокровно заявляла та. Но над Алисией муж имел какую-то необъяснимую, странную власть.

— Ну, так как у Патрика дела? — переспросила Гиффорд, надеясь, что тот упал и сломал себе шею или что с ним случилось что-нибудь в этом роде, а Райен не хотел ей об этом сообщать.

— Он сцепился с Беатрис. Кажется, из-за Моны. Он был так пьян, что вряд ли наутро вспомнит, из-за чего, собственно говоря, они завелись. После шествия его отвезли домой. Ты ведь в курсе того, как Беа озабочена судьбой Моны. Так вот она все еще настаивает на том, чтобы послать ее в школу на полный пансион. А знаешь, что произошло между Беа и Эроном? Вивиан, тетушка Майкла, сказала…

— Знаю, знаю, — вздохнув, перебила его Гиффорд. — Ты думаешь, что исследование нашей семьи кое-чему его научит.

Райен вежливо рассмеялся.

— О, забудь ты эту чепуху. Если бы ты не думала обо всех этих глупостях, ты могла бы быть здесь, с нами и так же, как мы, веселиться. Одному Богу известно, как пойдут у нас дела, если вдруг отыщется Роуан. Возможно, это будет только к худшему.

— Что ты имеешь в виду?

— У нас появятся проблемы. Настоящие проблемы. Послушай, я сейчас слишком устал, чтобы снова обсуждать случившееся. С тех пор как исчезла Роуан, прошло шестьдесят семь дней. Меня вымотали переговоры с детективами, которые звонят мне из Цюриха, Шотландии, Франции. Словом, оставим сейчас эту тему. На Марди-Гра было весело. Мы все собрались вместе. Знаешь, Беа, пожалуй, права. Мону надо отправить в школу. Ты так не считаешь? В конце-то концов, она и вправду одаренный ребенок. Настоящий гений.

Гиффорд хотела ему ответить. Она хотела сказать, что Мона не вернется в школу, как бы ее к этому ни принуждали. Она просто-напросто сбежит оттуда, сядет в первый попавшийся самолет, поезд или автобус и отправится прямиком домой. Ничто и никто не сможет заставить Мону вновь посещать школу! Если школа будет в Швейцарии, девочка вернется домой через сорок восемь часов. А если в Китае, она вернется, наверное, еще скорее. Однако Гиффорд ничего не стала говорить. Она вновь ощутила болезненно приятное чувство любви к племяннице и страстную веру в то, что она никогда не пропадет.

Однажды Гиффорд спросила Мону:

— Чем отличаются мужчины от женщин?

— Мужчины не знают, что может случиться. И поэтому счастливы, — ответила Мона. — Но женщины предвидят все, что может произойти. Поэтому всегда волнуются.

Гиффорд тогда от души рассмеялась. Среди замечательных воспоминаний о детстве Моны Гиффорд хранила в памяти еще один трогательный эпизод. Моне тогда было всего шесть лет. Пьяная Алисия упала у входа на террасу на правый бок, прижав к земле карман с ключом от дома, так что Мона не смогла его достать. Тогда девочка взобралась снаружи на второй этаж и каблуком своей туфельки аккуратно пробила маленькое отверстие в окне, чтобы дотянуться рукой до задвижки. Конечно, все стекло пришлось заменить, но Мона была так аккуратна, что на ковер верхнего этажа и в сад упало всего несколько маленьких осколков.

— Почему было просто не заклеить дырку в окне липкой лентой? — удивилась девочка, увидев, что Гиффорд вызвала стекольщика. — Ведь у нас почти все окна в доме так заклеены.

И как только она, Гиффорд, допустила, чтобы ребенок прошел через это? Более того, Мону и до сих пор постоянно подстерегали подобные испытания. Этот круговорот горестей и сожалений терзал Гиффорд, но она не в силах была его остановить. Равно как и карусель несчастий, которые происходили с Роуан и Майклом. Не проходило и месяца, чтобы Гиффорд не вспоминала случая, когда ее шестилетняя племянница волоком тащила бесчувственную Алисию в дом. Помнится, тогда из клиники ей позвонил доктор Блэйдс.

— Гиффорд, — сказал он, — ваша сестра серьезно больна. Ребенку и Старухе Эвелин просто не справиться с такой нагрузкой.

— За Мону не волнуйся, — вдруг сказал Райен, как будто в воцарившейся между ними напряженной тишине сумел уловить ее мысли. — О ней нужно беспокоиться меньше всего. Во вторник у нас намечено обсуждение проблем, связанных с исчезновением Роуан. Мы соберемся за круглым столом и подумаем, что делать дальше.

— Какой смысл решать, что делать дальше! — возразила Гиффорд. — Если у вас нет никаких доказательств, что Роуан заставили покинуть Майкла силой, вы…

— Послушай, дорогая, ты не права. Как это у нас нет доказательств? У нас есть доказательства, причем достаточно веские. В этом-то все и дело. Поэтому мы должны обстоятельно во всем разобраться. В настоящее время мы вполне уверены в том, что последние два чека, присланные к оплате на личный счет Роуан, были подписаны не ее рукой. Нам придется сообщить об этом Майклу.

Ответом ему было молчание. За последнее время это был первый серьезный инцидент. Новость свалилась на Гиффорд как гром среди ясного неба, и от неожиданности у нее перехватило дыхание.

— Мы считаем, что их подделали, — продолжал Райен. — И вот еще что, дорогая. Эти чеки были последними. Кроме них, больше ничего, слышишь, ничего не поступало в банк. Только эти два чека, обналиченные в Нью-Йорке две недели назад.

— В Нью-Йорке?

— Да. След ведет именно оттуда. Мы даже не уверены, что в Нью-Йорке была сама Роуан. Послушай, мне сегодня уже трижды звонили в связи с этим делом. Оказывается, Марди-Гра празднуют далеко не во всей стране. Дома на автоответчике я обнаружил кучу сообщений. Из Сан-Франциско к нам едет тот доктор, который говорил с Роуан по телефону. У него есть какие-то важные новости. Но ему не известно, где сейчас находится Роуан. Чеки — это последняя весточка…

— Ну же, продолжай, я внимательно тебя слушаю, — потухшим голосом произнесла Гиффорд.

— Знаешь, мы договорились, чтобы этого доктора завтра утром встретил Пирс. А я приеду за тобой. Я уже давно так решил.

— Глупости. У меня есть машина. Какой смысл тащиться назад в разных машинах? Не выдумывай ерунды. Лучше отправляйся спать. Не волнуйся, я приеду вовремя и еще успею повидать доктора из Сан-Франциско.

— Но я хочу за тобой приехать, Гиф. Давай я возьму машину напрокат, а твою отгоню домой сам.

— Райен, это ни к чему. Я выезжаю в полдень. И уже все продумала. Иди на встречу с доктором или в офис. Спокойно занимайся своими делами. Итак, насколько я поняла, у вас все хорошо. На праздник собралась вся семья. Все прошло замечательно. Как, впрочем, и следовало ожидать. И оказалось не важно, была с вами Роуан или нет. Майкл сумел ловко всем подыграть. Осталась, правда, одна загвоздка. Два поддельных чека. Любопытно, что бы это значило?

Вновь воцарилась гнетущая тишина. Разумеется, они оба знали, что это могло значить.

— Как вела себя сегодня вечером Мона? Никого не повергла в очередной шок?

— Разве что своего кузена Дэвида. По мне, так у нее день прошел на ура. У Пирса все хорошо. Правда, он никого вокруг не видит, кроме Клэнси. Воду в бассейне подогрели. Барбара спит. Звонила Шелби. Извинялась, что не смогла приехать домой. Лилия тоже звонила. А также Мэндрейк. Джен и Элизабет уютно устроились у себя в берлоге. Я же так устал, что, кажется, вот-вот свалюсь с ног.

Гиффорд тяжело вздохнула.

— После праздника Мона поехала домой с этой парочкой? Значит, на Марди-Гра она была совсем одна?

— За Мону не беспокойся. С ней все будет в порядке, ты же ее знаешь. Если что-нибудь будет не так, мне позвонит Старуха Эвелин. Когда я уходил от них, она сидела у кровати Алисии.

— Вот так мы всегда себя и обманываем. То по одному поводу, то по другому.

— Гиффорд…

— Да, Райен?

— Я хочу задать тебе один вопрос. Я никогда ни о чем подобном тебя не спрашивал. И сейчас вряд ли отважился бы, если бы мы не…

— Не говорили по телефону?

— Да. Если бы мы не говорили по телефону.

Они много раз обсуждали эту странную особенность их долгого брака. Самые задушевные беседы они вели по телефону. Так или иначе, но во время таких разговоров они проявляли больше терпимости друг к другу. И практически никогда не вступали в бесконечные споры, которые обычно затевали при непосредственном общении.

— Как ты думаешь, что случилось там на Рождество? — напрямик, без околичностей спросил Райен. — Что произошло с Роуан? У тебя есть какие-нибудь подозрения? Хотя бы смутные? Может, тебе что-нибудь подсказывает шестое чувство?

Гиффорд потеряла дар речи. За всю их совместную жизнь Райен никогда не задавал ей подобных вопросов. Напротив, все свои силы он прилагал к тому, чтобы не вынуждать Гиффорд искать ответы на трудные вопросы. То, что произошло сейчас, можно назвать поистине из ряда вон выходящим случаем. Вот почему в первый момент она не могла прийти в себя от потрясения. И не знала, что ему ответить. Даже ведьмовское предчувствие оказалось бессильным и не подсказывало ничего конкретного. Поэтому Гиффорд надолго задумалась, прислушиваясь к потрескиванию горящих поленьев и тихому плеску волн снаружи, такому же тихому, как ее собственное дыхание.

В ее голове пронеслось много разных мыслей. В какой-то миг она едва не выпалила: «Спроси Мону», но вовремя себя остановила. Стыдно вовлекать в это дело племянницу. Наконец без каких-либо вступлений она начала:

— Накануне Рождества, днем, в особняке появился мужчина. Вернее сказать, бесплотное существо, тот самый дух. Не буду называть его имени — оно тебе хорошо известно. Он проник в наш мир и что-то сотворил с Роуан. Вот что случилось на Рождество. Теперь этого мужчины в доме на Первой улице нет. Мы все в этом уверены. Все те из нас, кто хоть раз его видел, знают, что его там больше нет. Дом пуст. Он проник в наш мир. Он…

Гиффорд говорила быстро, высоким голосом, в котором явственно слышались истерические нотки. Потом вдруг замолчала — так же резко и внезапно, как и начала свой ответ. В голове у нее билось только одно слово: Лэшер. Но она не могла произнести его вслух. Она помнила, как много лет назад тетушка Карлотта, тряся ее, как куклу, приговаривала: «Никогда, никогда не произноси это имя, слышишь, никогда!»

Даже теперь, в своем тихом и спокойном убежище, Гиффорд не могла заставить себя выговорить это имя. Как будто что-то ее останавливало, как будто чья-то рука сжимала ей горло. Может быть, причиной тому была странная смесь жестокости и заботы, которые проявляла по отношению к ней Карлотта. В повествовании, составленном в Таламаске, говорилось, что кто-то вырвал глаз Анте и вытолкнул ее из чердачного окна. Боже милостивый! Нет, Карлотта не могла такое сотворить!

Гиффорд не удивляло, что муж замешкался с ответом. Собственная откровенность потрясла даже ее саму. А ведь то, о чем она только что рассказала, можно сказать, стояло у нее перед глазами. Она, пусть и не слишком отчетливо, видела всю картину происшедшего. В такие минуты Гиффорд особенно остро чувствовала свое одиночество в браке.

— Ты действительно веришь в это, Гиффорд? Любимая, ты и в самом деле искренне в это веришь?

Она не ответила. Не потому, что не хотела. Просто не могла. Она была чересчур подавлена. Ей казалось, что всю совместную жизнь они провели в спорах. Разразится завтра шторм или будет светить солнце? Могут ли изнасиловать Мону, когда она возвращается ночью по Сент-Чарльз-авеню? Вырастут ли снова ввозные пошлины? Свергнут ли наконец Кастро? Существуют ли привидения? Были ли среди Мэйфейров ведьмы? Может ли кто-нибудь на самом деле разговаривать с мертвыми? Почему усопшие так странно себя ведут? Какого черта им нужно? Вредны ли для здоровья масло и красное мясо? Следует ли пить молоко? Ведь взрослые не способны переваривать молоко так, как дети… И так далее и тому подобное… Вопросам не было конца и края.

— Да, Райен, — грустным и немного небрежным тоном ответила Гиффорд. — Я в это верю. Понимаешь, Райен, я верю в то, что вижу. А я всегда его видела. Тебе же это просто не дано.

Гиффорд была не совсем права. Вернее сказать, она неправильно выразилась. Райен тоже обладал способностью видеть духов, но он не желал ею пользоваться. Она услышала его тихий вздох и поняла, что он вновь от нее удалился — вернулся в построенный им самим мир. В мир, где не стоял вопрос веры и доверия, где не существовали никакие духи, а ведьмовство Мэйфейров было не более чем семейной забавой. Такой же забавой, как их старые дома, призрачные общие фонды, драгоценности и золотые монеты в подвалах. Такой же забавой, как женитьба Пирса Мэйфейра на Клэнси Мэйфейр, чего, кстати, нельзя было ни в коем случае допускать, потому что у них, так же как у Алисии и Патрика, был общий предок — Джулиен. Но какой смысл снова затевать обо всем этом разговор? Какой смысл? У Гиффорд не было ни причин на это, ни желания делиться своим мнением, ни настоящих доверительных отношений с мужем.

Но любовь? Ведь у нее остались к нему и любовь, и уважение. Ни от кого в мире она так не зависела, как от Райена. Поэтому Гиффорд в ответ сказала то, что обычно говорила в таких случаях:

— Я люблю тебя, милый. — До чего же приятно было произнести эти слова на манер Ингрид Бергман с таким глубоким чувством, которое придавало им особенный смысл. — Я очень тебя люблю.

— Гиффорд…

На другом конце линии повисло молчание. Семейный адвокат задумался. Зачем ему, голубоглазому мужчине средних лет, у которого волосы уже подернуты сединой и которому так же, как и его жене, небезразлично благосостояние семьи, верить в какие-то привидения? Призраки не требуют наследства, не подают на вас в суд, не пугают налоговым управлением и не упрекают за то, что вы позволили себе в обеденный перерыв пропустить порцию-другую мартини.

— Что, милый? — тихо переспросила она.

— Если ты веришь в это, — осторожно начал Райен, — если ты действительно веришь в то, что ты мне сейчас сказала, если это привидение, как ты говоришь, покинуло дом, почему ты не пошла туда, Гиффорд? Почему ты не была с нами сегодня?

— Эта тварь похитила Роуан, — сердито прорычала в трубку Гиффорд. — Если ты надеешься, что все закончилось, то ты глубоко ошибаешься, Райен!

Вскипев от негодования, она резко выпрямилась. Все ее доброе отношение к мужу испарилось в мгновение ока. Подчас он становился столь редким занудой, что она не могла его выносить. Ей начинало казаться, что именно этот мужчина разрушил всю ее жизнь. И это было такой же правдой, как то, что она его любила. Такой же правдой, как появление призрака в особняке на Первой улице.

— Райен, неужели ты не ощущаешь ничего странного в этом доме?! — едва сдерживаясь, чтобы не закричать, продолжала она. — Не может быть, чтобы ты ничего не чувствовал! Еще ничего не закончилось. Все только начинается! И мы обязаны во что бы то ни стало найти Роуан!

— Я приеду за тобой утром, — рявкнул в трубку Райен. Было ясно, что он не на шутку рассердился. Обрушившийся на него гнев жены отозвался в нем ответным взрывом ярости. Но сдаваться Райен не собирался.

— Я хочу приехать и забрать тебя домой.

— Ладно, — наконец согласилась она. — Приезжай. Я тоже этого хочу.

Неожиданно для самой себя она услышала в своем голосе жалобные нотки, означавшие лишь одно: ее очередное поражение.

Хорошо, что она, по крайней мере, отважилась высказать хотя бы небольшую часть собственных соображений о похитившем Роуан субъекте. Да, она сделала то, что хотела, и теперь очередь была за мужем. Пусть он с ней спорит, пусть распекает ее на все лады, пусть даже выйдет победителем в этой схватке. Все это будет не сегодня, а позже. Возможно, даже завтра.

— Гиффорд, Гиффорд, Гиффорд… — ласково пропел он в трубку. — Я приеду. Буду на месте, прежде чем ты успеешь проснуться.

Неожиданно ее охватила невероятная слабость, некое странное оцепенение. Ей даже показалось, что она не сможет пошевелиться, пока он не явится за ней. Пока она не увидит, что он вошел в дверь ее домика.

— А теперь, умоляю тебя, запри хорошенько дом, — продолжал Райен, — и ложись. Держу пари, что ты притулилась на кушетке и что все двери в доме стоят нараспашку…

— Это Дестин, Райен.

— Запрись. И положи пистолет возле кровати. Чтобы он был под рукой. И прошу тебя, пожалуйста, включи сигнализацию.

— Пистолет! О Господи! Да неужели я смогу им воспользоваться в твое отсутствие!

— Именно в мое отсутствие он может тебе пригодиться.

Гиффорд вспомнила Мону и невольно улыбнулась.

Прежде чем закончить разговор, они, свято храня однажды заведенную ими традицию, обменялись поцелуями.

Впервые Гиффорд поцеловала Райена, когда ей было пятнадцать. Тогда они были влюблены друг в друга. Помнится, сразу после рождения Моны Алисия ей сказала:

— Счастливая… Ты любишь своего Мэйфейра. Я же вышла замуж только вот из-за этого!

Сколько раз Гиффорд задумывалась о том, чтобы забрать к себе Мону. Возможно, со стороны Алисии она не встретила бы никаких препятствий. Ее сестра была законченной пьяницей. Странно, что Мона вообще появилась на свет, да к тому же родилась такой крепкой и здоровой. Но на самом деле у Гиффорд и в мыслях не было отобрать у Алисии ребенка. Она прекрасно помнила, к чему привело доброе намерение Элли Мэйфейр — честно говоря, Гиффорд лично ее никогда не знала, — которая взяла на воспитание и увезла в Калифорнию Роуан, дочь Дейрдре, чтобы спасти девочку от семейного проклятия. За этот поступок Элли возненавидели все. Это случилось в тот ужасный год, когда умер дядюшка Кортланд. Он упал с лестницы в доме на Первой улице. Как тяжело переживал его смерть Райен…

Гиффорд тогда уже исполнилось пятнадцать, и они с Райеном были безумно влюблены друг в друга. Нет, какими бы благими ни были намерения, ни в коем случае нельзя отбирать ребенка у матери. Яркое доказательство тому — судьба Дейрдре, которая, лишившись дочери, сошла с ума, и безвременный уход из жизни дядюшки Кортланда, пытавшегося этому помешать.

Безусловно, Гиффорд сумела бы лучше позаботиться о Моне, чем родная мать. А если быть до конца откровенной, то заботиться о малышке хуже, чем делали это Патрик с Алисией, было попросту невозможно. Но следует отдать Гиффорд должное: она всегда относилась к Моне как к своему родному ребенку.

Огонь в камине погас, и в комнате стало как-то неуютно и даже холодно. Неплохо было бы снова его разжечь. Во всяком случае, спать ей еще совсем не хотелось. Хорошо, если удастся забыться сном хотя бы часам к двум ночи. Тогда к приезду Райена она будет свежа и бодра. Ничего удивительного: когда тебе сорок шесть, нужда в продолжительном сне, как правило, отпадает. Вполне довольствуешься малым.

Опустившись на колени перед широким каменным камином, Гиффорд взяла из аккуратной стопки лежащих рядом дров небольшое дубовое полено и бросила в чуть теплящиеся угли. За ним туда же отправились комок газеты и несколько щепок. Огонь вспыхнул с новой силой. Его языки весело заплясали на покрытых копотью кирпичах. Руки и лицо Гиффорд начал обволакивать жар, так что ей вскоре пришлось отпрянуть назад. С огнем у нее было связано что-то неприятное, скорее даже, ужасное — очевидно, какое-то воспоминание о происшествии в семье, которое она старательно стерла из своей памяти.

Она стояла в комнате, устремив взор на белый пляж. Шума волн совсем не было слышно. Бриз накрыл все тяжелым покрывалом тишины. Звезды светили так ярко, как будто это был последний день мироздания. Легкий морской ветер своей прозрачной чистотой наполнил душу Гиффорд необъяснимым восторгом, так что она была не в силах сдержать слезы.

Она страстно желала остаться в этом месте еще на какое-то время, до тех пор, пока ее не начнет неодолимо тянуть к родным дубам, растущим у ее дома. Но этого никогда не случалось. Она всегда уезжала раньше, чем ей бы хотелось. Долг, семья и многое другое призывали ее покинуть Дестин прежде, чем она была к этому готова.

Нельзя сказать, что она не любила родные дубы и паутину, опутавшую все и вся, полуразрушенные стены соседних домов и разбитые мостовые, а также бесконечные объятия ее многочисленных родственников. Да, они были очень милы ее сердцу, но почему-то подчас ей так не терпелось сбежать от всего этого.

Подальше от всех и вся.

— Мне бы хотелось умереть, — содрогнувшись от своей мысли, прошептала Гиффорд.

Голос ее дрожал, и бриз уносил его прочь. Она вошла в кухню, которая на самом деле представляла собой лишь часть большой центральной комнаты, выпила стакан воды и через открытые стеклянные двери вышла из дома. Пройдя через двор, она поднялась по ступенькам к дорожке и, одолев маленькую дюну, спустилась вниз, на гладко уложенный ветром песок.