Не смейте летать, мальчики

      Все уже давно разбежались по домам, начинало темнеть, а Элик все стоял, всхлипывая, засунув кулачки в карманы штанишек, и думал о своей огромной утрате... Наутро его снова вызвал директор.
      - Нам стало известно, - сказал Гаджи Гасанович, - что ты опять пытался летать.
      В серьезной атмосфере притихшей учительской фраза прозвучала нелепо, но никто из присутствующих учителей не улыбнулся, точно это были люди, на честь которых посягнули и которым было не до улыбок.
      Элика грозили исключить из школы-. Он был запуган и затравлен. А дома отец впервые по-настоящему избил его. Это был жестокий удар по самолюбию Элика, и несколько дней он не выходил из дома, лежал как больной, отказываясь от еды и не принимая ласки не на шутку встревоженной матери и раскаивавшегося отца. Из школы его, конечно, не исключили, но рана в душе мальчика еще очень долго не заживала, и еще долго он ходил как в воду опущенный, не смея взглянуть в лица своих товарищей, в которых он навеки разочаровался.
      Но всему приходит конец, и Элик постепенно выздоравливал и, выздоравливая, становился с годами подростком, юношей, молодым человеком - все более приспособленным, все более решительным и деловым во всех жизненных вопросах. И чем больше проходило лет, тем реже вспоминал он о том далеком эпизоде из детства, а вспомнив, смущался, краснел и никому никогда об этом не рассказывал. Чтобы, не дай бог, не уличили его каким-нибудь образом (много ли людям надо, чтобы уличить?) в неполноценности или еще в чем-нибудь...
      Прошло много лет, Элик закончил школу, закончил институт, закончил" аспирантуру (начинать и заканчивать сделалось его тайной страстью), стал старшим научным сотрудником в крупном институте, потом завлабораторией, потом директором солидного предприятия. И каждое дело он с завидным упорством неизменно доводил до конца, в душе презирая излишние эмоции, и все, что не касалось непосредственно дела и хорошо устроенной, обеспеченной жизни его и его семьи, нисколько его не волновало. Его уважительно называли Элыпадом Закировичем, или Эльшад-муаллимом. У него теперь были жена и двое детей, персональная машина, роскошный рабочий кабинет, дача на Апшеронском побережье, брюшко, одышка, всякие неисчислимые заботы - одним словом, крепко стоял на ногах Эльшад Закирович на этой грешной земле.
      Он уважал своих старых родителей и очень заботился о них, а отцу он был бесконечно признателен за что-то очень важное, но столь далекое, что и забылось, за что именно... Впрочем, на то и отец, чтобы быть ему признательным.
      И самое главное - ему кажется, что он постиг суть жизни. Она в том, чтобы... Хотя вряд ли передашь это словами.
      Но порой, теперь уже все реже и реже, нахлынут воспоминания, детство вспомнится, то, каким он был в детстве... А каким? Глупым, наверное, как все мальчишки. Но, вспоминая детство, Эльшад-муаллим будто съеживался весь невольно, крепче упирался ногами в пол и весь как-то грузнел, будто испугавшись чего-то.
      Мальчики его растут здоровыми, сильными, смелыми, мечтают о гоночных мотоциклах, и, когда они играют на даче в футбол, Эльшад-муаллим с удовольствием наблюдает, как крепко они стоят на земле на своих мускулистых ногах, как сильно и ловко бьют по мячу, как борются друг с другом, валяясь в песке, и не думают ни о чем эдаком, ни о чем, кроме победы.
      Но как-то приснился ему кошмарный сон. Видел он своих мальчиков, радостно размахивающих руками и болтавших ногами под самым потолком. Ужас стальными обручами стиснул сердце, страх захлестнул горло, и с величайшим трудом, обливаясь потом, прохрипел Эльшад-муаллим:
      - Спускайтесь сейчас же, мальчики! Не смейте летать! Не смейте!..