Неизвестное устройство

Вот это и есть малюсенькие, но ценные крупицы, из которых и состоит обычный день, и вот разом они теряют свою реальность.

Они расплываются и становятся размытыми, они маячат как призраки, не решившие, идти им дальше или остановиться. Они покинули его, оставив в ужасном умственном одиночестве. Он ринулся за ними с желанием догнать их — их, которые разжигали его пораженный шоком мозг, догнал, но они тут же исчезли снова.

Все началось с нескольких слов. Он возвращался домой в холодный вечер, который нес в себе явные намеки приближающейся зимы. Тонкие слои тумана плавали в наступающих сумерках. Как всегда, он должен был пересесть с поезда на поезд, и для этого ему надо было двенадцать минут подождать на платформе. Следуя своей давней привычке, он прошел в буфет, чтобы выпить за это время кофе. Он сел на стул за стойкой с правой стороны и сделал заказ, который делал уже бесчисленное множество раз:

— Черный кофе, пожалуйста.

Рядом с ним сидели два человека, крутили в руках чашечки с кофе и вели несвязную беседу.

Они выглядели как ночные шоферы «дальнобойщики», собирающиеся вскоре приступить к своим обязанностям. Один из них говорил со странным, непонятным акцентом, который Брансон не мог определить.

— Шансы пятьдесят на пятьдесят, — сказал тот, который говорил с акцентом, — даже если это было сделано вчера. Полиция никогда не раскрывает более половины убийств. Они сами в этом признаются. — Не знаю, — возразил другой, — цифры могут врать. Например, сколько раз они прихватывают кого-нибудь, кто совершил более одного преступления, к примеру дюжину?

— Что ты этим хочешь сказать?

— Смотри, давай будем рассуждать о вещах как они происходят на самом деле, а не как они должны быть. Никого не наказали за убийство: это будет начальный факт. Парня, допустим, приговорили к смерти совсем за другие грехи. Но они знают, что он убийца, а доказать этого не могут. А они должны доказать, иначе им его не прихватить.

— Ну?

— Но он, возможно, замешан в нескольких других убийствах, о которых они не знают или не могут их доказать. Все эти убийства остаются нераскрытыми. Но что толку, если они и сумеют их на него повесить? Никакого! Они не могут казнить его несколько раз. Когда заплатит за свое убийство, он заплатит за все сразу. Он заплатит за определенное преступление, которое они раскрыли, — говорящий задумчиво отхлебнул кофе, — этот факт никогда не опубликовывался и никогда о нем не скажут. Но если бы он был обнаружен, то мы бы увидели, что шанс для убийцы остаться безнаказанным — двадцать из ста.

— Пусть так, — согласился тот, кто говорил с акцентом. — Но, как они утверждают, это было совершено лет двадцать назад. Это дает преступнику кое-какую фору.

— А как ты оказался в этом замешан?

— Я же говорил тебе. Вода подмыла это большое дерево. Оно очень низко склонилось над дорогой. Заставило меня даже пригнуть голову, когда я проезжал мимо. Через несколько миль я встретил патрульную полицейскую машину. Я остановил ее и предупредил их о том, что пятьдесят тонн готовы перекрыть дорогу. Они поехали туда посмотреть.

— А потом?

— Затем полицейский пришел в контору и спросил меня. Он сказал, что дерево спилили и увезли. А вот под корнями нашли человеческие кости, принадлежавшие женщине, убитой около двадцати лет назад. Что они ждут какого-то эксперта, который осмотрит эти кости, — говорящий отхлебнул кофе, посмотрел нахмурившись на стену и продолжал: — Он сказал, что у нее пробит череп. При этом он уставился на меня, как будто я и есть тот тип, которого они ждут. Он спросил меня, сколько лет я езжу по этой дороге и не видел ли я там кого-нибудь или что-нибудь подозрительное.

— А ты ему ничего и не сказал, — усмехнулся второй собеседник.

— А я и не мог ему ничего сказать. Он записал мой адрес, на случай, если я им еще понадоблюсь. Может быть, они теперь будут за мной следить, когда я буду проезжать через Бельстон. Это все, что я получил за заботу об обществе.

Бельстон!

Бельстон!!!

Человек, сидевший рядом с ними за стойкой и слышавший все это, уставился в свою чашечку кофе. Чашка опустилась вместе с рукой, как будто из руки внезапно утекла вся сила. Бельстон! Чашечка чуть не упала. Он не дал ей упасть, только собрав всю свою силу, и поставил ее аккуратно на блюдечко, затем соскользнул со стула и медленно вышел. Шоферы не заметили, как он удалился. Он еле переставлял ноги, коленки дрожали, по спине пробегал холодок, голова кружилась.

«Я Ричард Брансон, высококвалифицированный металлург, государственный служащий. Мне доверяет мое начальство. Уважают друзья и коллеги. Меня любят моя жена, дети и даже щенок. Прежде чем меня поставили на секретную работу, меня проверяли люди, которые специально обучены этому. Мое дело чистое. Моя репутация безупречна. На мне нет ни одного пятна!

Нет пятна?

Боже, почему мертвые встают из своих могил и вмешиваются в дела других?! Почему они не лежат в своих могилах и не дают живым жить в мире и покое?!»

Он стоял и пустыми глазами смотрел на подходящий поезд, который он до этого ждал, а сейчас не осознавал его приближения. Ноги сами внесли его в вагон, в котором он обычно ездил. Он шел как слепой. Непонимающе огляделся, сел на свое обычное место, и все это как во сне, не понимая, что делает,

«Почему я убил Элайн?»

Вагон был как всегда полон. Рядом с ним и вокруг сидели все те же люди. Он приветствовал их при входе обычным кивком, и они были готовы как всегда поболтать с ним о пустяках.

Человек, сидевший напротив, Фамилоу, свернул свою вечернюю газету, пихнул ее в карман, откашлялся и сказал:

— Сегодня был прекрасный день, я думаю, вы со мной согласитесь. За последнее время погода компенсирует нам… — он осекся и продолжил уже громче: — Вы плохо себя чувствуете, Брансон?

— Я? — Брансон заметно вздрогнул. — Нет, все в порядке.

— Вы плохо выглядите, — заметил Фамилоу. — Вы такой бледный, как будто вас побелили. — Он наклонился в сторону и, хихикнув, легонько толкнул локтем Конелли, человека, сидящего рядом с ним. — Слышишь, что говорю? Брансон такой бледный, как будто его побелили.

— Да, он выглядит неважно, — согласился Конелли, не собираясь восхищаться чужим остроумием. Он отодвинул в сторону ноги. — Вас не стошнит на мои колени?

— Все нормально. Со мной все в порядке. — Слова прозвучали какими-то чужими.

«Почему я убил Элайи?»

Фамилоу оставил эту тему и начал жаловаться на бега и на падение деловой активности.

Все это время он смотрел на Брансона своими бесцветными, слегка вытаращенными глазами. Казалось, что он все время ожидает, что произойдет что-то неприятное. Конелли тоже ожидал чего-то, правда, не столь явно. У них был вид людей, которые не по своей воле были вызваны оказать первую помощь человеку, катающемуся в припадке по полу.

Поезд продолжал громыхать по рельсам, разговор заглох, и все трое сидели, чувствуя себя не в своей тарелке. Никто не пытался возобновить разговор. Наконец за окном показалась полоса огней, поезд замедлил ход и остановился. В туманной темноте на платформе послышались голоса. Кто-то с грохотом вез по перрону сундук. Конелли и Фамилоу не отрывали выжидательного взгляда от Брансона, который, казалось, совершенно не замечал их внимания.

В конце концов Фамилоу наклонился и похлопал Брансона по коленке:

— Если вы, конечно, не проехали, то это ваша станция.

— Да? — Брансон недоверчиво посмотрел на него.

Он приподнял занавеску и уставился в окно.

— Действительно! — он схватил свой портфель и ринулся в проход. — Должно быть, я просто задремал.

Выходя из вагона, он услышал, как Конелли сказал:

— Задремал с кошмарами, наверное.

Затем он оказался на платформе, наблюдая, как отходит поезд. Ярко освещенные вагоны один за другим проезжали мимо него. Он мог видеть в окнах пассажиров, которые болтали между собой, читали газеты или покачивались в полудреме. Ни у кого из них не было настоящих причин для волнения. Их головы были заняты вполне тривиальными мыслями. Что у них будет сегодня вечером на обед? Проведут тихий спокойный вечер перед телевизором или Мабл хочет куда-нибудь сходить? Они были ленивы и благодушны, каким был и он сам по дороге домой до сегодняшнего дня.

Но сейчас началась охота, и дичью на этой охоте был Брансон. Стоя один, если не считать этих людей в мелькающих вагонах, он был охвачен настоящим страхом преследования. Это было не какое-нибудь ощущение приключения, это было разбивающее сердце, расстраивающее мысли психическое состояние, которое он никогда не испытывал. И в конце этого бега на длинную дистанцию стоял приз для победителя — электрический стул. Он мог представить со всей отчетливостью этот стул, и это видение вызывало у него головокружение.

Он не мог избежать этих мыслей и в то же время не мог ничего придумать. Выйдя со станции, пройдя по улице и завернув за угол, он продолжал идти, совершенно не представляя себе, где он. Автопилот, который находился у него в голове, взял управление на себя и вел его домой по хорошо известному маршруту. Он видел ярко освещенные окна соседей. Раньше эти огни наводили на мысли о жизни, протекающей повсюду, теперь он смотрел на них как на просто огни, потому что мысли его были о смерти. Кости под корнями, которые могли и должны были перейти в другое столетие. Кости, которые должны были остаться там до тех пор, пока не пройдет столько времени, что связать эти кости с настоящим будет невозможно. В этой цепи случайностей, казалось, было какое-то дьявольское упрямство, толкающее всю цепь случайностей в направлении определения виновного. Из миллиона деревьев только одно, вполне определенное, должно было наклониться, чтобы открыть охоту на человека.

Навстречу ему попался Джимми Линдстром-младший, тащивший за веревку игрушечный грузовик ярко-красного цвета.

— Здравствуйте, мистер Брансон, — крикнул он.

— Здравствуй, — машинально ответил Брансон, забыв прибавить «Джимми», как он всегда делал.

Он механически пошел дальше, как робот.

Пару месяцев назад он заполнял однообразные часы какого-то путешествия чтением одного из сенсационных журнальчиков о преступлениях. Кто-то забыл этот журнальчик на сиденье в поезде, и Брансон подобрал его и из любопытства начал перелистывать. Одна из правдивых историй в этом журнале рассказывала, как собака во время прогулки выкопала кости руки с золотым кольцом на пальце, всего лишь с золотым кольцом. И, отталкиваясь от этой одной-единственной детали, шаг за шагом, они проследовали по всей линии, задавая вопросы, пока вся паутина лжи не лежала перед ними. Шериф и его помощники, адвокаты и детективы разъезжали по всему свету, собирали и складывали куски мозаики в течение двух лет. И вдруг стала видна вся картина во всей своей неприглядности, и человек пошел на электрический стул через четырнадцать лет после совершения преступления.

А теперь вот это. Где-то недалеко находится большая контора, в которой работают ученые-ищейки, и они уже изучают жертву: пол, вес, рост и множество других деталей, которые понятны только специалистам, определяют примерную дату убийства. Распутывание паутины лжи началось, а окончание этой процедуры зависит только от времени.

Его пульс участился от таких мыслей. Где настигнет его конец? Дома, на работе или, может быть, вот как сейчас, по дороге домой или на работу? Возможно, дома, этого он боялся больше всего. В воображении, возбужденном происходящим, он легко мог представить себе эту сцену. Дороти пойдет откроет дверь, и впустит двух или больше суровых мужчин с грубыми лицами, и будет стоять с широко раскрытыми глазами, пока один из них будет говорить: «Ричард Брансон? Мы из полиции. У нас есть ордер на ваш арест, и мы должны вас предупредить, что все, что вы сейчас скажете, может…»

Визг Дороти. Дети плачут и пытаются выставить полицию за дверь. Щенок повизгивает, испугавшись гама, и ищет укромное местечко. А полиция уведет его, они пойдут рядом с ним, с обеих сторон от него, чтобы он не убежал. Поведут его от Дороти, от детей, от щенка, от дома — от всего, что для него так дорого. И это навсегда, навсегда, навсегда.

Его прошиб холодный пот, несмотря на ветреный вечер, когда он обнаружил, что вот уже пятьдесят ярдов, как он миновал собственный дом. Развернувшись, он пошел назад, поднялся на крыльцо и как пьяный начал беспорядочно шарить в карманах в поисках ключа.

Как только он вошел в дом, дети с визгом бросились к нему, стараясь на нем повиснуть. Каждый визг казался ему особенно пронзительным и ударял по нервам. Такого он еще никогда не испытывал. Щенок с тявканьем крутился у него под ногами, заставляя его постоянно спотыкаться. Ему потребовалось собрать всю свою волю, чтобы не реагировать на визг и изобразить фальшивую улыбку. Он погладил две растрепанные головки, похлопал по двум мягким щечкам, осторожно переступил через щенка и, сняв пальто и шляпу, повесил их на вешалку.

Дети сразу заметили, что что-то не в порядке. Они замолчали, отошли в сторону и мрачно наблюдали за ним, зная, что у него какие-то неприятности. Он попытался развеселить их, но теперь ему это уже не удалось. Со своей стороны они не сделали ничего, что могло бы его успокоить. Даже сам их взгляд как будто говорил о том, что они знают, что на нем лежит какое-то проклятье.

Из кухни послышался голос Дороти:

— Это ты, дорогой? Ну как прошел день?

— Беспокойно, — признался он.

Он прошел на кухню, поцеловал ее и на какое-то время поддался слабости. Он обнял ее слишком сильно и держал ее в руках слишком долго, как будто хотел сказать, что никогда с ней не расстанется.

Она немного отодвинулась от него, внимательно посмотрела, ее изогнутые брови нахмурились.

— Что-нибудь серьезное, Рич?

— Что серьезное?

— То, что у тебя в голове.

— Нет, меня ничего не тревожит, — соврал он, — просто небольшие осложнения на работе. Со всеми этими проблемами сойдешь с ума, но за это мне и платят деньги.

— Ну, — сказала она с сомнением, — постарайся не поддаваться. Дом — это то место, куда люди уходят от всего этого.

— Знаю, — согласился он, — но от них не так просто избавиться. Может, некоторые и могут отбросить их сразу же после выхода из лаборатории, но у меня так не получается. Даже дома мне надо еще около получаса, чтобы выкинуть все из головы окончательно.

— Но тебе за такую переработку не платят.

— Мне и так платят достаточно.

— Ты этого заслуживаешь, — сказала она уверенно, — хорошие головы заслуживают хорошей платы.

Он похлопал ее по щеке.

— Они это знают, милая ты моя. Но на свете есть куда лучшие головы, чем моя.

— Ерунда, — ответила она, ставя под миксер миску. — У тебя просто появился комплекс неполноценности. Ты меня просто удивляешь!

— Нет, — возразил он. — Хорошая голова достаточно хороша, чтобы увидеть еще более хорошую голову. В институте есть такие, которые достойны широкой известности, поверь уж мне. Умные люди, Дороти, очень умные. Хотел бы я быть таким же компетентным, как они.

— Ничего, если ты еще не такой, то скоро обязательно будешь таким, — заверила Дороти,

— Надеюсь. — Он задумался.

— Будешь, — сказала она.

Будущее время. Это имело смысл еще вчера, но не сегодня. Его будущее было отобрано чужими руками, медленно, по кусочку, частичка за частичкой. До того дня, рано или поздно…

— Ты какой-то вялый сегодня. Голоден?

— Не очень.

— Обед будет готов через несколько минут.

— Хорошо, дорогая. Я как раз за это время помоюсь.

По дороге в ванную он стянул с себя рубашку и начал мыться с таким усердием, как будто хотел смыть всю черноту у себя в голове. В его голове была паутина, каждый раз, как он наклонялся над раковиной, его слегка покачивало.

Поспешно вошла Дороти.

— Я забыла тебе сказать — там есть сухое и теплое полотенце… ой, Рич, ты где-то рассадил себе руку.

— Я знаю. — Он взял из ее рук полотенце и начал промокать себе шею и грудь, потом согнул руку, чтобы посмотреть на ссадину на локте. Локоть побаливал. — Упал на ступеньках в Бранигане сегодня утром Рассадил локоть и ударился затылком.

Она ощупала затылок, запустив тонкие пальцы ему в волосы.

— Да, там здоровая шишка.

— И не говори. Очень больно, когда до нее дотрагиваешься.

— Рич, ты так мог сломать себе шею. Там очень крутые ступеньки. Как же это случилось?

— Сам не знаю. — Он кончил вытираться и взял рубашку. — Я спускался по ним так же, как и тысячу раз до этого. И вдруг нырнул прямо вниз. И не поскользнулся, и ни за что не запнулся. Не помню, чтобы плохо себя чувствовал, головокружение там или еще что. Просто взял и полетел прямо лицом вниз. Навстречу поднимались два парня, они увидели, как я пошатнулся, кинулись и сумели как-то подхватить меня. Я думаю, если бы не они, все было бы гораздо хуже.

— Ну а потом?

— Я, видимо, вырубился на какое-то время, потому что, когда пришел в себя, уже сидел на ступеньках, а один парень хлопал меня по щеке и спрашивал: «С вами все в порядке, мистер?» Я с трудом поднялся на ноги, они у меня дрожали, и пошел вниз. Надо сказать, я чувствовал себя очень глупо.

— Ты сходил к доктору?

— Нет. Не было каких-либо оснований. Пара синяков, и все. Я не привык бегать к докторам каждый раз, как посажу шишку или поцарапаюсь.

Она озабоченно оглядела его.

— Но, Рич, если с тобой случился такой обморок, то, значит, что-то не в порядке и…

— Со мной все в порядке. Я настолько здоров, что вполне могу упасть в Большой Каньон и потом запрыгнуть обратно. Не надо беспокоиться о какой-то ссадине и шишке. Дети, пока не повзрослеют, получают такое постоянно. — Он принялся завязывать галстук. — Я просто о чем-нибудь задумался или оступился, что-нибудь подобное. Это научит меня смотреть под ноги. Давай забудем об этом. Хорошо?

— И все равно, я… — Ее голос вдруг затих, на лице появилась озабоченность. — Что-то горит, — вскрикнула она и бросилась на кухню.

Он внимательно осмотрел себя в зеркале, пока завязывал галстук. Вытянутое худощавое лицо, тонкие губы, довольно темные глаза, темные волосы. Маленький белый шрам на левом виске. Около сорока, хорошо выбрит, хорошо одет. Через сколько времени они составят это описание его наружности? Как долго до того момента, когда какой-нибудь писака, без галстука, постоянно жующий сигареты, напишет о нем статью с кричащим названием вроде «Фантом-убийца из Куперкрик!»?

Лицо, смотревшее на него из зеркала, никак не походило на лицо убийцы. Слишком интеллигентное. Но его вполне можно изменить, особенно на фотографии с глазами, уставившимися в камеру, и с полицейским номером, висящим на шее. Каждый может выглядеть убийцей при таких обстоятельствах, особенно когда глаза устали от яркого света и сам валишься с ног от бессонной ночи, проведенной на допросе.

— Обед готов!

— Иду, — отозвался он.

Ему совершенно не хотелось есть, но надо было пройти через всю эту процедуру.

Тревога, звенящая у него в голове, отзывалась болью в животе. Но отказ от обеда мог вызвать еще больше нежелательных вопросов. Ему пришлось есть через силу.

Перед смертью не надышишься.

Смешно!

Когда человек видит свой конец, ему должно быть не до еды.

Брансон прошел мимо охраны как всегда в девять утра. Кивнул охранникам всех трех отрядов, переминаясь, подождал у каждой двери. По инструкции охранники должны были бы спросить его пропуск и изучать несколько минут несмотря на то, что хорошо знали его. Но это правило перестало строго соблюдаться после того, как Каин взорвался, когда его шурин спросил у него пропуск в семнадцатый раз за день. Теперь охранники, как правило, кивали знакомым и бросались на тщательную проверку только к незнакомым для них лицам.

В раздевалке он снял пальто и шляпу и повесил их в металлический шкафчик, потом натянул на себя рабочий халат темно-зеленого цвета с металлической круглой бляхой на груди. Затем прошел по нескольким коридорам, мимо еще нескольких охранников и миновал темно-зеленые двери. Дальше он прошел через хорошо оборудованную лабораторию и наконец добрался до большого помещения, которое по своим размерам напоминало авиационный ангар. Каин и Потер были уже там, они водили карандашами по чертежу, разложенному на скамейке, обсуждая что-то в устройстве, стоящем в центре зала.

Блестящий металлический объект, стоящий в центре зала, напоминал нечто среднее между автомобильным двигателем и длинноствольной зениткой. Но его вид не мог никого обмануть. Любой грамотный специалист-баллистик после краткого изучения мог понять назначение этого устройства. Ряд маленьких ракет, стоящих у основания устройства, выдавал его предназначение с головой: снаряды без гильз.

Предметом обсуждения Каина и Потера была опытная модель автоматической зенитки, очень эффективной за счет использования в ней новой жидкой взрывчатки. Эту взрывчатку можно было быстро закачать в ракету, ее можно было пропускать через форсунку, а ракета была снабжена электрическим детонатором. По проекту эта установка могла выпускать шестьсот ракет в минуту на высоту около семидесяти тысяч футов. Но вот на испытаниях это не подтвердилось: установка нагревалась и траектория запуска становилась нестабильной.

Теперь они искали новые способы, при помощи которых можно было бы обойти эту трудность. Идея была прекрасной, но на практике в устройстве не срабатывало огромное количество мелочей, больше чем блох у бродячей собаки. Если недели или месяцы проб и ошибок, споров и поисков приведут к решению этой проблемы, то страна получит устройство, способное разорвать небо пополам.

Сейчас они находились в такой стадии, когда, кусая ногти, мучительно думали над единственной проблемой: как снизить нагрев установки, не снижая при этом темпа стрельбы. Это было не так уж невозможно, как могло показаться с первого взгляда; при последнем решении они пришли к многоствольной установке, стреляющей сериями. Но для окончательных испытаний установка была еще не готова.

Каин прекратил ворчать на Потера и повернулся к Брансону.

— Ну вот еще один непризнанный гений, — сказал он. — Да будет тебе известно: мы пришли к решению проблемы.

— И какое же это решение? — спросил Брансон.

— Или же направляющие, или же корпуса ракет надо делать из сплава, создающего минимальное трение, — улыбнулся Каин. — Как специалисту в области сплавов теперь тебе и карты в руки. Так что давай дерзай!

— Очень хорошо. Сделаю, если, конечно, смогу.

— Но нам надо будет обскакать Хиндельмана, — заметил Потер. — Если они смогут стабилизировать полет этих штук путем, каким собираются, то нашу игрушку можно будет просто выбросить, — он махнул рукой в сторону установки. — Ракеты будут управляемыми, и тогда нам нужно будет создать простую стартовую установку.

— Я не специалист во взрывчатых веществах, но не понимаю, чем этот способ лучше нашего, — заметил Каин, — Но и это надо попробовать, — Он четыре раза обошел вокруг установки. — Эта штука — жертва собственной эффективности. Нам надо найти какой-то способ, чтобы отрезать все пакости и в то же время не затронуть удовольствие. И что бы мне в свое время не заняться литературой, тогда бы у меня была сейчас такая легкая жизнь.

— Установка должна быть многоствольной, — сказал Потер.

— Это значит признать поражение. А я не хочу признавать поражения. Да и ты, думаю, тоже. Нет, сдаваться нельзя. Я строил эту штуку. Это — моя жизнь. Это — моя любовь. И пусть идут к чертям все критики. — Он заметил сочувствие в глазах Брансона. — Вот ты бы выбросил предмет своей любви только из-за того, что он приносит тебе много хлопот?

Когда Каин увидел, что Брансон при этих словах побледнел и, не отвечая, отошел в сторону, он озадаченно замолчал, потом удивленно повернулся к Портеру:

— Я что-нибудь не так сказал? Черт побери, я так и не понял, то ли он хочет броситься на меня, то ли выброситься в окно. Я никогда его таким не видел. Я что, что-нибудь не так сказал?

Потер уставился на дверь, через которую вышел Брансон, и заметил:

— Ты, наверное, наступил на его любимую мозоль.

— Какую мозоль? Я только сказал…

— Я слышал, что ты сказал. Я слышал тебя прекрасно. Очевидно, это для него что-то значит, что-то очень важное, что его очень трогает. Может, у него дома неприятности. Может, они поругались с женой и в запарке он пожелал ей смерти?

— Он никогда такого не сделает. Я его очень хорошо знаю. Он не такой, чтобы поддаться эмоциям, даже дома.

— Может, его жена? Некоторые женщины могут впасть в истерику из-за любого пустяка. Может, жена довела его до того, что ему свет не мил?

— Не думаю. Он в таком случае просто умолкнет и не будет подливать масла в огонь. В последний раз на курорте он просто собрал чемоданы и уехал.

— Да я так же считал, — согласился Потер, — но мы можем и ошибаться. Никогда нельзя сказать, что можно ожидать от человека в критической ситуации. Любой удар может вызвать совершенно неожиданную реакцию. Здоровенный сильный мужчина начинает как страус зарывать голову в песок, в то время как хилый мужичонка совершает героические подвиги.

— Да бог с ним, — сказал нетерпеливо Каин, — пусть он сам решает свои собственные проблемы, а нам хоть бы наполовину сократить свои.

И, вернувшись к чертежам, они снова принялись обсуждать устройство.

3

Брансон вышел с работы в пять, попрощался кивками с охранниками и направился домой. День был очень неудачным, самым неудачным из тех, что он мог вспомнить. Все получалось не так, как хотелось. Казалось, что весь день он провел, оглядываясь в страхе через плечо, отгоняя тревогу перед будущим, и пытался сосредоточиться на своей работе — подобно любому научному работнику. А как человек может решать научные задачи, если в его голове постоянно крутятся мысли об электрическом стуле? Теперь он страдал все двадцать четыре часа кряду от нервного напряжения только из-за того, что подслушал болтовню двух водителей грузовиков о каком-то старом преступлении, где-то в районе Бельстона. Дерево, о котором они говорили, необязательно было тем деревом, а кости под тем деревом необязательно были костями его жертвы. Вполне возможно, что на свет вышел совсем не его старый грех, а чей-то другой, и сейчас полным ходом идет травля не его, а кого-то совсем другого.

Очень жаль, думал он, что у него не хватило находчивости вмешаться в разговор водителей и выпытать у них кое-какие детали, чтобы быть полностью уверенным. А может, это было, наоборот, очень мудрым решением? Да, наверное, если бы то, что они рассказывали, вызвало в нем ужас, тогда впоследствии он мог бы этим вызвать подозрение. В таком положении, как его, лучше не привлекать к себе внимания.

«А вам-то что до всего этого, мистер?»

Как тут ответишь на такой вопрос? Что тут можно сказать? Только что-нибудь глупое или совсем неподходящее, и это тоже может вызвать еще большие подозрения.

«Да просто я там раньше жил поблизости».

«Около Бельстона? Вы не помните, как в этих местах пропала женщина? А может, вы можете назвать нам кого-нибудь, кто такое событие помнит? А может быть, вы сами знаете что-нибудь?»

Если эти двое опять будут там в буфете, что сделать лучше: не обратить на них внимания или, наоборот, подсесть к ним и попробовать навести их на разговор об этом и выяснить подробности? Он не мог этого решить. Если бы он умел пить спиртное в больших дозах, то можно было бы подсесть к парням и навести их на разговор на эту тему за пивом, купить несколько бутылок и пить с ними вместе. Но он редко пил спиртное, да еще в таком обществе, и боялся, что у него не хватит способностей сделать все это естественно, не возбуждая подозрения.

Все эти мысли вылетели из головы, как только он повернул за угол и столкнулся лицом к лицу с полицейским. Его сердце так и подпрыгнуло. Он постарался пройти мимо с видом полной независимости и безразличия, даже начал насвистывать какую-то песенку.

Полицейский следил за ним глазами, поблескивающими под козырьком фуражки. Брансон старался идти как можно более независимо и спокойно, чувствуя или воображая, что чувствует, как глаза полицейского сверлят его затылок. Брансон шел и думал, не привлекает ли он внимание тем, что переигрывает свое безразличие, как ребенок выдает свой проступок, принимая слишком невинный вид.

Он шел вперед с нервами, натянутыми как струна, и прекрасно понимал, что, раздайся сейчас за его спиной повелительный окрик «Эй, ты!», и он бросится бежать. Тогда он побежит как сумасшедший по тротуару, через улицу, не обращая внимания на движение, потом побежит куда-нибудь в дальние аллеи, а за его спиной будут греметь чьи-то шаги, будут заливаться свистки и раздаваться крики. А он будет бежать, бежать, бежать, пока не упадет без сил. И тогда они его получат.

Но окрика, который заставил бы его бежать, не последовало. Дойдя до следующего угла, он не смог удержаться, чтобы не оглянуться. Полицейский стоял все на том же месте и все так же смотрел ему вслед. Оказавшись за углом, Брансон остановился, сосчитал до десяти и после этого осторожно выглянул. Полицейский стоял все на том же месте, но теперь его внимание привлекало что-то на другой стороне улицы.

Брансон облегченно вздохнул, от чувства миновавшей опасности его прошиб пот, и он направился дальше к станции. На станции купил вечерние газеты, спешно просмотрел их, ища там новости, которые его так волновали, но ничего не нашел. Правда, это еще ничего не значило. Полиция может дать материал в газеты только после того, как его арестуют, и не раньше. Обычно они не любят вовлекать прессу в свои дела раньше времени. Если, конечно, имя преступника им уже известно и огласка в прессе только поможет в охоте, тогда — другое дело.

Выйдя из вагона на станции пересадки, он направился прямо в буфет. Водителей там не было. Он даже не понял, что от этого почувствовал: облегчение или расстройство. Единственным посетителем был здоровенный мужчина с невыразительным лицом, который сидел на стуле у стойки и рассматривал со скуки свое отражение в зеркале, которое висело в углу буфета.