Великий санный путь

      У Малеруалика я встретил нескольких стариков, которые рассказали мне интересные подробности о злополучной экспедиции. Я попытался собрать все сведения, какие только мог, и передаю их со слов эскимоса Какортингнека.
      - Два брата пошли раз на лов тюленей к северо-западу от Кекертака (остров Кинг-Вильям). Было это весной, когда снег тает на тюленьих отдушинах.
      Далеко на льду ловцы увидали что-то черное, большое. Это не мог быть зверь. Они пошли и увидали, что это большой корабль. Они тотчас же побежали домой и рассказали своим соседям, а на другой день все пошли туда. Людей они не нашли, корабль был покинут, поэтому они решили растащить все, что тут видели. Но никто из них никогда еще не видал белого человека, и они понятия не имели о применении разных вещей.
      Один человек увидал лодку, висевшую у борта, и крикнул: "Корыто! Огромное корыто! Я его беру!" Он никогда не видал лодки и подумал, что это корыто, в котором рубят мясо для собак. Он перерезал канаты, которыми лодка была привязана, она грохнулась на лед и раскололась.
      Нашли они и разбросанные по кораблю ружья и, не зная, как их употребляют, отбили стальные стволы от лож и прибили их к гарпунам. Да, они так мало понимали насчет ружей, что называли найденные во множестве пистоны "наперсточками", думая, что у белых людей водятся такие карлики, которым они впору.
      Сначала они не смели спускаться вниз, в нутро корабля, но потом стали храбрее и даже осмелились войти в каюты, находившиеся под палубой. Там они нашли много мертвых людей, лежавших на койках. Под конец они осмелились зайти и в большое помещение посреди корабля. Там было темно. Но скоро они нашли инструменты и решили прорубить дыру для окошка. И вот эти неразумные люди, ничего не понимавшие в делах белых людей, прорубили дыру у самой ватерлинии, так что вода хлынула внутрь, и корабль затонул. Пошел ко дну со всеми сокровищами; почти ничего не успели спасти.
      В том же году попозже весною трое людей шли с острова Кинг-Вильям на полуостров Аделаида на охоту за молодыми оленями. Тут они нашли лодку с шестью мертвыми телами. В лодке были ружья, ножи и провиант; значит, умерли эти люди от болезни.
      И во многих местах на нашей земле видели мы еще кости белых людей. Я сам был на Кавдлунарсиорфике - косе на полуострове Аделаида, почти напротив того места, где зимовал Амундсен. Там мы до самого прошлого года копали и находили свинец и обломки железа. Да еще в Кангерарфигдлуке, тут совсем близко на берегу, чуть к западу.
      Вот и все, что я знаю о пельрартут - "умерших с голоду", как мы зовем белых, которые когда-то посетили нашу страну и погибли раньше, чем наши отцы могли спасти их.
      * * *
      Незадолго до ледостава я вместе с Петерсом Норбергом и Какортигнеком отплыл в Кавдлунарсиорфик на восточном берегу полуострова Аделаида. Там мы нашли, точно на том самом месте, где указывали эскимосы, человеческие кости, - без сомнения, последние земные останки членов экспедиции Франклина. Лоскуты одежды и обрывки кожаной обуви, найденные нами тут же, свидетельствовали о европейском происхождении. За 80 лет, протекших с тех пор, хищные звери растащили выбеленные солнцем кости по всему полуострову и уничтожили жуткие следы на том месте, где происходила последняя борьба.
      Мы были, вероятно, первыми европейцами, которые посетили это место. Мы собрали все кости, поставили над ними гурий и подняли два приспущенных флага - английский и свой. Так, без лишних слов, мы отдали погибшим последние почести.
      * * *
      Наконец, 1 ноября наступил день прощания, и, как часто бывало и прежде, мне нелегко было расстаться с людьми, к которым я за долгое время совместной жизни успел привязаться. И сами нетсилики казались растроганными нашей разлукой навсегда. Товарищеское общение и тот серьезный отпечаток, который невольно накладывала моя работа на многочисленные беседы, скрепили наши узы, и их теперь было не так легко порвать.
      2.11. Племя охотников на мускусных быков
      Прекрасным предвечерьем 14 ноября, как раз на закате нежаркого осеннего солнца, я подъезжал к маленькому торговому пункту, находящемуся в тихой бухте почти у самого большого фьорда Элу. Тут меня ожидал прием, который я не скоро забуду, так как здесь я опять впервые после долгого промежутка встретил земляков.
      Заведовал пунктом мистер X. Кларк, симпатичный, интеллигентный молодой человек, посланный Гудзоновской компанией в эти дальние края наладить работу новых торговых пунктов, расположенных к востоку от острова Бейли. Помощником мистера Кларка был датский машинист Рудольф Иенсен, который почти 20 лет провел в районе дельты реки Макензи в качестве самостоятельного охотника за пушным зверем, а теперь поступил на службу компании. Больше всего обрадовало меня все-таки свидание с кинооператором Лео Хансеном, который приехал именно для встречи со мной и с зимы должен был делить с нами горе и радости на решительном этапе экспедиции - в течение третьей и последней нашей полярной зимовки. Но прежде чем начать совместную работу, необходимо было дать отдых собакам, да и сам я рад был отдохнуть несколько дней в мирной, спокойной обстановке, перечитать и переварить большую почту, только что мною полученную.
      Мистер Кларк любезно отвел нам домик, пустовавший в это время, и мы, искренне радуясь предложенному нам непривычному комфорту, завладели этим маленьким деревянным бараком.
      Мы находились теперь среди людей, которых все восточные эскимосы называют китлинермиут. Китленек - эскимосское наименование острова Виктория; значит оно, собственно, "граница", и племена, живущие южнее, без сомнения, связывают с наименованием китлинермиут свое представление о них, как о "людях Крайнего Севера". Последние, как и "тюленьи эскимосы", составляют одно племя, причем все знают друг друга, часто встречаются на местах охоты и лова, и тоже делятся на несколько групп, самые наименования которых указывают на основное место их пребывания.
      Есть, например, экуалугтормиут - "люди с рек, обильных лососями"; живут они на острове Виктория, у залива Кембридж; их всего 98 душ: 54 мужского пола и 44 женского. Затем идут ахиармиут - "живущие в стороне"; это жители побережья залива Куин-Мод, числом 116: 70 мужчин и 46 женщин. Дальше умингмактормиут - "живущие на возвышенности" между полуостровом Кент и заливом Батерст, всего 50 человек: 27 мужчин и 23 женщины. И, наконец, килухигтормиут - "люди из глубины глубокого фьорда", то есть залива Батерст, всего 113 человек: 68 мужчин и 45 женщин.
      Бросается в глаза численное преобладание мужчин, что опять указывает на обычай убивать новорожденных девочек.
      Летом и осенью главными промыслами жителей острова Виктория (экуалугтормиут) являются оленья охота и рыболовство. Весенний ход оленей с материка не играет здесь такой большой роли, как в других местах, так как олени переправляются через пролив лишь небольшими кучками. Главная охота на оленей идет внутри страны; иногда охотники доходят даже до северо-восточного побережья острова Виктория, где олени держатся летом. Охотничья добыча здесь никогда не бывает столь богатой, как на побережьях материка, и нередко люди совсем бросают охоту на оленей и уходят на лов лососей уже в августе, когда "птенцы подрастают".
      Тюленей бьют на льду между полуостровом Кент и островом Виктория, иногда уклоняясь несколько к западу, так что экуалугтормиут встречаются с эскимосами килухигтормиут у залива Батерст. В другое время первые подаются к востоку и встречаются с племенем нетсилингмиут на льду перед островом Дженни-Линд. Встречаются они также и с племенем архиармиут, когда эти последние к весне пробираются на северо-восток.
      Архиармиут оставляют побережье в июне и начинают продвигаться в глубь страны от реки Эллис или от одной из больших рек дальше к востоку, в направлении залива Огден. Они встречают большой олений ход раньше, чем олени облиняют, и охота у них продолжается все лето у таких мест переправ, где еще применяются каяки. Эти эскимосы, по-видимому, очень запасливы и устраивают солидные склады вяленого мяса на зиму. Ближе к осени они располагаются далеко от берегов, часто часах в двенадцати пути в глубь страны, а именно у большого озера Экалуарпалик, где ход оленей бывает в ноябре. На морской лед эскимосы спускаются редко раньше конца декабря и тогда бьют тюленей между устьем реки Эллис и островом Мелборн, откуда весной переходят на новые места, подвигаясь к острову Дженни-Линд.
      Умингматормиут живут в тесном контакте с эскимосами из пролива Батерст, имея в известные времена года общие с ними тюленьи промыслы; расстаются они лишь весной, когда уходят в глубь страны гнать оленей с мая по октябрь.
      Намечая себе поле работы, мы должны были сделать выбор между всеми этими племенами. Сначала мне хотелось поехать к "людям с рек, обильных лососями", но и Вильялмур Стефанссон [45] и Даймонд Дженнесс уже побывали на острове Виктория и описали племена, живущие дальше к северо-западу в совершенно одинаковых условиях с этими; поэтому я решил посетить племя охотников на мускусных быков, которое расположилось как раз неподалеку от полуострова Кент, чтобы начать подготовку к зимнему лову тюленей. Там я мог встретить людей, никогда и никем еще не описанных. И мне не пришлось раскаяться в своем выборе.
      22 ноября мы добрались до Малерисиорфика, где эскимосы поставили себе снежные хижины под защитой скалы. Крутил снежный буран, и хотя нас приветствовал оглушительный собачий лай, но нас не сразу заметили среди снежных волн, захлестывавших сани. Все мужчины немедленно вышли и принялись складывать для нас большую хижину. Женщины занялись Арнарулунгуак и повели ее в свое теплое жилье, где оказали ей самое изысканное гостеприимство, смешанное с тем любопытством, которого заслуживает женщина, умеющая говорить на местном языке и прибывшая, к тому же, из бесконечно далекого стойбища. И как только мы перебрались в свою новую снежную хижину, явились одна за другой все женщины с подношениями на новоселье - мясом, лососиной. Мы скромно отказывались от всего этого провианта, мало-помалу горой выросшего на снежной лежанке, но безуспешно. Никто не пожелал нарушить обычаев племени по отношению к желанным гостям. Эта сердечность и услужливость, бывшие проявлением большого природного радушия, не изменились в течение всего времени нашего пребывания у этого племени.
      Сутки потратили мы, чтобы ознакомить своих новых друзей с задачами, которые предстояло нам разрешить, и хотя последние были не совсем обычного порядка, нам не так трудно оказалось ввести людей в курс дела. Вначале некоторое затруднение вышло с киносъемкой. Эскимосы не могли понять, как же эти снимки оживут, если мы не похитим заодно и души тех, кто снимался. Но это затруднение мы все-таки преодолели, показав несколько проявленных киноснимков, иллюстрировавших процесс запечатления на ленте каждого отдельного движения. Когда затем мы объяснили эскимосам, каким образом все эти картины, во много раз увеличенные, оживут, они быстро смекнули технику дела, и так как я вдобавок обещал, что Лео Хансен начнет с того, что "отнимет мою душу", то все сомнения были отброшены.
      * * *
      Мне не понадобилось очень много времени, чтобы подметить резкую разницу между охотниками на мускусных быков и более восточными эскимосами, у которых я уже побывал. Выдающейся чертой здешних эскимосов была заразительная живость, бойкость [46]. Они не только блистали юмором, но отличались почти вызывающей самоуверенностью и такой свободой поведения, что часто оказывалось необходимым немножко осаживать некоторых. Их притязательность, вероятно, и объясняет тот страх, который более смирные племена питают к племени китлинермиут. Самоуверенность же их не совсем безосновательна - жизнь так и брызжет из них, делая их более предприимчивыми, богатыми инициативой, нежели прочие эскимосы, которых я встречал в Канаде. Уже одна обработка их орудий и оружия, особенно луков и стрел, указывает, что это народ, предъявляющий большие требования к себе.
      Порядок и чистота у них были удивительные, и хотя эскимосы страдали от недостатка оленьих шкур, однако одевались они не только опрятно, но даже щеголевато. Женщины были большие мастерицы шить и прилагали куда больше усердия и искусства к украшению своих одежд, нежели нетсилики и эскимосы Гудзонова залива.
      Если чего недоставало в этом веселом снежном лагере, так это тишины и спокойствия для моей работы. Наша хижина всегда была полна гостями, и так как они любили горланить взапуски, то нелегко мне было сосредоточиться на какой-нибудь письменной работе.
      Сделанное мне мистером Кларком предложение - пока что жить и работать в одном из домов компании - оставалось по-прежнему в силе, и поэтому я, как только достаточно вошел в повседневную жизнь здешних эскимосов, какой они живут на своих зимних стойбищах, решил вернуться обратно на полуостров Кент. Уже в середине декабря я перебрался туда, прихватив с собой тех эскимосов, которых нашел наиболее подходящими для совместной работы. Упоминая об этом, должен особенно отметить старого заклинателя духов по имени Хек - "Полярная Ива", выдающегося специалиста по тайнам бытия. Еще я взял сына его по имени Татильгак - "Журавель" и его жену Хикхик - "Сурок", которые дали мне подробные сведения о всех орудиях и методах лова, применяемых мужчинами, а также обо всей домашней работе женщин. Затем молодого Нетсита - "Тюленя", которому не минуло еще и 20 лет, но который уже считался лучшим знатоком и рассказчиком старых преданий, так как был приемным сыном старого заклинателя. Вместе с этими людьми я работал с утра до вечера до тех пор, когда вынужден был снова сняться с места, чтобы отправиться дальше на запад. Благодаря им я получил возможность ознакомиться ближе с духовной и материальной жизнью племени и собрал чрезвычайно интересный материал.
      Ярче всего характеризует племя "охотников на мускусных быков" их темперамент, их экспансивность и своеобразное отражение этого в их песнях и сказаниях. Из всех встреченных мной племен они самые даровитые поэты; в песнях своих они не ограничиваются эпическими описаниями охотничьих приключений и подвигов, которыми гордятся, но отличаются еще талантом, которого я не встречал ни у кого больше из жителей здешних мест, подлинным лиризмом.
      Темперамент их сказывается двояко - не только художественными наклонностями и способностями, но и поступками, действиями, которые не всегда согласуются с моралью белых людей. Поэтому, прежде чем описывать их как певцов, поэтов и товарищей по охоте, небезынтересно будет, например, упомянуть о том, как смотрит на них канадская конная полиция, однажды выславшая сюда свой патруль. Двое американских ученых Рэдфорд и Стрит предприняли в 1913 году санную поездку по Баррен-Граундсу до арктического побережья. В глубине залива Батерст, откуда они хотели идти с проводниками дальше к западу, у них вышла ссора с туземцами, и кончилась она тем, что оба ученых были зарезаны мужчинами стойбища. Рэдфорда рисуют очень вспыльчивым человеком, который избил хлыстом эскимоса, отказавшегося сопровождать их; таким образом, виновником катастрофы был, несомненно, он сам. Тем интереснее послушать характеристику, данную эскимосам Батерстского залива начальником полицейского патруля. Самих убийц он не нашел, встретив только их соплеменников, которых он аттестовал как воров от природы, ужасных лгунов и настолько ненадежных людей, что он не удивился бы, если бы услыхал еще о новых случаях убийства, - ведь любой из них готов душу продать черту за ружье!
      Оригинально, что мы с Лео Хансеном около месяца прожили в Малерисиорфике вместе с двумя убийцами, которых разыскивала полиция: Хагдлагдлаок и Канияк. Второй из них был даже нашим хозяином долгое время, и мы знали их как симпатичных, страшно услужливых людей, которые доказали нам свою привязанность и преданность, - словом, оставили у нас по себе хорошую память.
      Слишком легко говорят о "разбойничьих шайках" этого племени, совершенно не считаясь с тем, что люди эти проще нас, белых, смотрят на жизнь и смерть, не делая между ними такой торжественной разницы [47]. Нравы и обычаи их совершенно отличны от наших; пресловутое истребление "лишних" девочек создает такие ненормальности быта, что борьба за женщину, а отсюда многие случаи кровной мести [48] выработали своеобразную мораль у этих легкомысленных и темпераментных детей природы.
      Мистер Кларк и я обследовали однажды небольшое стойбище снежных хижин, где проживало 15 семейств, и результат получился тот, что не нашлось ни единого взрослого мужчины, который бы не был так или иначе замешан в убийстве. Надо согласиться, что это не только трагедия, но и несчастье для племени; тем не менее это результат морали кочевников, основанной на бесчисленных родовых традициях. Я должен поэтому повторить то, что уже говорил раньше о "тюленьих эскимосах": несправедливо было бы считать здешних убийц преступниками или дурными людьми. Напротив, это бывают лучшие люди племени и во многих случаях даже столпы здешних маленьких общин. У них из-за пустяков дело часто доходит до драки, которая почти всегда бывает жестокой, беспощадной. Но об этом быстро забывается - нельзя же вечно злиться друг на друга. Поэтому люди, у которых были серьезные столкновения, отлично могут стать опять лучшими друзьями [49].
      2.12. Праздник певцов
      Как-то раз днем, когда отсутствие света и сильный мороз приостановили всякую работу с киносъемками, примчался в стойбище молодой человек с легкими санками, запряженными тройкой собак; по местному обычаю такая поездка была не поездкой, а безостановочным бегом впереди собак почти в течение двух суток. Он приехал из большого стойбища у залива Батерст и сообщил, что люди уже выступили в путь, готовясь бить тюленей в отдушинах на морском льду. Оленья охота внутри страны, около озера Бичи, у верховья Большой Рыбной реки дала богатейшую добычу; удалось навялить столько мяса, что двигаться теперь на север можно было не спеша, делая совсем короткие дневные переходы.
      "Люди из глубины глубокого фьорда" давно меня интересовали. У них-то как раз и побывал инспектор Фрэнч, охотясь за убийцами в 1916-1917 годах. Но Лео Хансену предстояло сделать еще несколько киносъемок. Гаге надо было запасти корма для собак, и я решил отправиться в гости в сопровождении лишь одного местного эскимоса, лучшего моего рассказчика Тюленя.
      Дело было в начале декабря, необыкновенно холодного, - термометр часто показывал -50°С. Света было мало и выступать приходилось ранним утром при луне, чтобы наши дневные переходы были хоть на что-нибудь похожи. Дул свежий норд-ост со снегом, и холод как будто еще усилился, когда ночной мрак сменился дневным рассветом. Само солнце уже не показывалось, только заря пробивалась сквозь облака, расцвечивая их всем богатством своих красок. Но ветер дул навстречу, и нам не до зари было - только бы не обморозить лица! Мы словно огонь в себя вдыхали, и мороз как будто высекал искры у нас из носа.
      Залив Батерст - большой фьорд, окаймленный скалами, он тешит взор человека, явившегося с однообразной низменности, с востока. Пейзаж был совсем гренландский, родной мне с виду, но настроение создавал все-таки другое: все здесь, даже непосредственное впечатление от самой природы страны, было холоднее, суровее.
      Мы с Тюленем мало разговаривали между собой, ничто не располагало к общительности. И первый день нашего путешествия уже подошел к концу, а мы все еще не освоились друг с другом по-настоящему. Но вот мы нашли удобный сугроб и поставили себе хижину для ночлега.
      У меня сохранилось несколько папирос - для особых случаев, и вечером, после ужина из вареной оленины и чашки горячего кофе, я решил, что пришел момент для лукулловской роскоши: закурил папиросу и предложил вторую Тюленю. К большому моему удивлению, он не закурил, а завернул папиросу в лоскуток. Не знаю, кому, кроме нас двоих, боровшихся часов десять подряд с холодным ветром, наша снежная хижина показалась бы теплой. Но нам в самом деле было преуютно. Желтовато-золотистый свет жировой лампы разливал такое тепло вокруг, что мы прямо разнежились и поддались соблазну извлечь из этого вечера как можно больше - сварили себе по лишней чашке кофе, и я предложил Тюленю рассказать мне что-нибудь. Чтобы довести наш уют до блаженства, мы заползли в спальные мешки, плотно завалив сначала вход в свое жилье и засыпав снежные плиты хижины толстым слоем рыхлого снега.
      Вот несколько рассказов Тюленя:
      Не пренебрегай малыми
      Жил-был маленький комарик, который полетел по свету. Он был такой маленький, что думал - люди его не заметят. Но когда он, проголодавшись, сел на руку мальчику, то услышал чей-то голос: "У-у, скверный комар! Скорей раздави его!"
      Но тут вдруг у комара явился дар речи, и он ответил так, что мальчик его услыхал: "О, пощади мою жизнь, пощади мою жизнь! У меня есть маленький внучек, он будет плакать, если я не вернусь домой!"
      Подумать, такой маленький и уже дедушка!
      О двух людях, которые хотели счесть волосы на шкурах волка и оленя
      Жили-были двое мужчин и встретились она на охоте. Один поймал в капкан волка, другой застрелил из лука оленя, и, когда встретились, у каждого была перекинута через плечо шкура его добычи.
      Один сказал: "Чудесная у тебя оленья шкура".
      Другой ответил: "Чудесная у тебя волчья шкура".
      И они завели разговор об этих двух шкурах, о их шерсти, подшерстке, и один говорит:
      - У оленя волос гуще!
      - Нет, - ответил другой, - у волка гуще!
      И они так разгорячились, что уселись тут же на землю, и человек с оленьей шкурой принялся считать на ней волосы, выщипывая волосок за волоском, а сидевший рядом человек с волчьей шкурой считал таким же образом волосы на ней.
      Но мы все знаем, что и у оленя и у волка шерсть густая-прегустая, волос в ней и не счесть, если считать их вот так, как они - один по одному; зато дни и проходили один за другим, а эти двое все сидели, считали да считали.
      - По-моему, у оленя волос гуще! - продолжал твердить один.
      - У волка гуще! - стоял на своем второй.
      Они были одинаково упрямы оба, и так как ни один не хотел сдаться, то в конце концов оба померли с голоду.
      Вот что бывает, если возьмешься за пустое, бесполезное дело, которое ни к чему не может привести.
      Лиса, которая хотела научить волка ловить лососей
      Жили-были лиса и волк, и встретились они раз на пресном озере.
      - Как ты ловишь лососей? - спросил волк лису.
      - А вот я тебя научу, - сказала лиса и подвела водка к трещине на льду и сказала: - Опусти теперь хвост в воду и жди, пока не почувствуешь, что лосось клюнул, тогда разом дерни хвост кверху.
      Волк сунул хвост в трещину, а лиса перебежала по льду и спряталась в ивняке на пригорке, откуда было видно волка. Но волк сидел, опустив хвост в воду, пока хвост не примерз крепко, и он слишком поздно догадался, что его одурачили. Под конец пришлось ему вцепиться в свой собственный хвост, но хвост не поддавался, пока не перервался пополам. В ярости волк разнюхал след лисы и погнался за ней, чтобы отомстить, а лиса, увидев, что волк бежит, сорвала листок и приложила его ко лбу козырьком, чтобы тень на глаза падала, и прищурилась. Волк поравнялся с нею и говорит:
      - Не видала ли ты лисы, из-за которой я хвост потерял?
      Лиса отвечает:
      - Нет, я так много бегала последнее время, что у меня снежная слепота сделалась, не вижу почти ничего.
      А сама листок ко лбу прижимает и все щурится.
      Волк ей поверил и побежал дальше в горы по другому лисьему следу.
      - А какой же смысл этого рассказа? - спросил я Тюленя. - По-моему, конец странный.
      И Тюлень ответил:
      - Мы не всегда требуем смысла, лишь бы забавно было слушать. Это только белые люди во всем до причины доискиваются, смысла ищут. Поэтому наши старики и говорят, что мы должны обходиться с белыми людьми, как с детьми, которые непременно своего добиваются, а не то начнут сердиться и браниться. Я тебе перед сном расскажу еще одну сказку, в которой смысла еще меньше, но которая нам все-таки очень нравится. Называется она:
      Вошь, которую раздавили между ногтями
      Маленькая вошь крикнула в окошко своей жене:
      - Подай мне мои рукавицы и мой топор, я отправляюсь на макушку скалы!
      Но жена ответила:
      - Оставайся лучше дома, не то люди съедят тебя!
      - Пусть съедят, а я вылезу из задницы. Вот если скалы в ущелье сдвинутся и раздавят меня, тогда ты уж больше меня не увидишь!
      Маленькая вошь называла ногти человека скалами, и когда хрустнула между ногтями, то, значит, скалы сдвинулись и раздавили ее.
      Маленькая вошь никогда больше не вернулась домой к жене.
      Эту самую сказку я двадцать лет тому назад слышал около Туле в Гренландии от жены Соркака Арнарулук. Сотни миль разделяли эти два племени, и по крайней мере тысячу лет не было между ними никакого общения, и все же сохранилась далеко к востоку и почти столь же далеко к западу от древней колыбели эскимосов эта сказка о вошке, которая никогда не вернулась домой [50].
      Еще два-три дня на морозе и столько же ночей в сладком отдыхе в новых снежных хижинах, и мы добрались до того места залива, где жили многочисленные "шайки разбойников". В середине последнего дня пути мы встретили трое саней, нагруженных прутьями; сопровождали их мальчики и девушки, которые приветливо с нами поздоровались и сообщили, где именно находится их стойбище. - "Инуит амигайтут!" - "Целый мир людей!", - сказали они, и мы в первый раз за долгое время поехали дальше по проложенному следу. Это была весть жизни, знак проезжей дороги! И в нетерпении скорее добраться до цели мы подбодряли собак веселыми возгласами.
      Под вечер мы обогнули мысок и сразу очутились среди новых людей, попав в очень большое по здешним понятиям стойбище. Великое переживание! Снежные хижины числом свыше 30 лепятся одна к другой, расположившись амфитеатром на скате. И в центре этого комплекса мраморнобелых снежных хижин выделяется своим праздничным видом большая хижина с белым куполом, служащая для больших сборищ и танцев. Храм праздничной радости среди сугробов снежной пустыни! Мы находимся среди людей обесславленных [51].
      Все стойбище дымит. Очаги снежных хижин пылают, и дым горящих сухих прутьев бьет в нос. Из всех снежных крыш грубо выпирают дымовые трубы, не гармонирующие с общим стилем, с самой идеей этих жилищ, но живописные и греющие тех, кто озяб.
      Лов тюленей еще не начинался, поэтому в ходу железные очаги, в которых горят сухие прутья и стебли. Здешнее население заимствовало это от индейцев, обитающих неподалеку на материке. Я не подготовлен к такой сцене, привыкнув видеть в хижинах эскимосов лишь скромные жировые лампы, и такое зрелище озадачивает меня, но в то же время создает ощущение уюта.
      Дым, тонкий белый дым и запах леса из каждой снежной хижины! И как бодрит такой признак жилья, такое свидетельство жилого тепла!
      За долгое время мы привыкли встречать стойбища всего в две-три хижины, считавшиеся многолюдными, если они вмещали с десяток жителей каждая. Здесь мы словно в столицу попали: радостный гул вокруг, все снежные сугробы выплевывают из своего нутра людей, и скоро я в центре каскадов смеха, восклицаний и расспросов.
      Люди бойкие, самоуверенно смелые, но, по существу, добродушные; с дикими повадками, но восприимчивые к быстрым и острым репликам. Пробующие понемногу зайти подальше, но добродушно ретирующиеся, если их осадить. Здешние эскимосы не те мирные, несколько застенчивые люди, что эскимосы гренландские. Это народ, желающий стоять на равной ноге со всеми, даже с белыми людьми. И когда белый очутится в их кругу один, они не прочь поддразнить его, как часто поступаем мы с опасным хищником в клетке.
      Один пробует выхватить у меня изо рта трубку. Ай! Больше он никогда уже не попробует! Другой дергает меня за короткий хвост моей меховой верхней одежды, сшитой по моде, принятой на мысе Йорк. О-о! Право, он ошибся! А когда я разгружаю сани и начинаю кормить собак, все хотят полакомиться салом. Женщины подходят и просят кусочек. Как упомянуто, лов тюленей еще не начинался, а они все такие лакомки, им так хочется этого чудесного, свежего, мороженого, бело-розового сала! Но я отвечаю:
      - По-вашему, я приехал сюда из дальних краев кормить вас салом? Оно для моих собак, а у вас здесь мужчин достаточно. Ступайте на лед, на лов в тюленьих отдушинах, если вам так нужно сало!
      Смех со всех сторон.
      Я совсем одинок в этой толпе. Проводник мой Тюлень сам здешний, и его только потешают общая веселость и дерзкие шутки.
      - Ты кто? Купец? Приехал за песцами?
      - Я приехал посмотреть на вас и узнать, что вы за люди!
      Взрыв хохота.
      Один пожилой человек отвечает несколько неуверенно, сбитый с толку, не зная, шучу я или говорю серьезно.
      - Хе, здесь ты увидишь много разных людей. Есть и красивые, но больше безобразных, и лица их тебя не обрадуют.
      Меня вся эта простодушная бесцеремонность забавляет, но все же мне кажется, навязчивых следует осадить. Нужно как-нибудь подчеркнуть мое полное бесстрашие перед этой человеческой толпой, и я бросаю ей:
      - Я приехал к вам с доверием, хотя слава о вас не из хороших. Не так много лет тому назад двое белых людей были убиты вон там, и полиция отзывается о вас не очень лестно. Но вы видите, я не побоялся встретиться с вами один.
      Я показал рукой на приветливую маленькую ложбину между двух больших скал, совсем неподалеку от стойбища; там именно убиты были оба члена американской научной экспедиции несколько лет тому назад.
      - Это не мы, а сами белые люди завели ссору. Мы люди добродушные, только веселые, любим смех и пение, но не замышляем ничего дурного, пока нам нечего бояться. Ты наш друг, и тебе опасаться нечего.
      Так говорила "разбойничья шайка".
      Затем меня отвели в снежную хижину, которая пока что стала моим жильем. Хозяйка, по имени Кернерток - "Черная", принимает и меня и Тюленя очень гостеприимно, и, однако, я узнал попозже, что ее муж был убит отцом Тюленя, а этот отец в свою очередь убит ее отцом. Но это лишь маленькое интермеццо, которое, по-видимому, не мешает общению.
      Первые послеобеденные часы я провел переходя из жилья в жилье и здороваясь с людьми. Хижины были все светлые, просторные, но совсем не эскимосского типа благодаря железным очагам и длинным трубам, пропущенным сквозь тающие крыши. Трещавшие прутья давали сильный жар, но снежный купол над очагом был так искусно сконструирован, что с него почти не капало. Правда, кое-где в крыше виднелись дыры, но свежее дуновение из них было только благодеянием.