Грудь четвертого человека

      Оказалось, Абрам Гутман - известный в Харькове музыкант, капельмейстер военного оркестра и руководитель хора (кажется, в академии). Мы с именинником вынуждены были проводить веселого Абрашу домой, в соседний дом Военведа, - и еле довели Уже на лестничной площадке возле дверей своей квартиры он принялся рассказывать о трех своих сыновьях, из которых один - и именно Лева, - "с-с-служит в ар-р-мии на Д-д-альнем В-во-стоке".
      Ну, надо же: так мал Дальний Восток, что судьба забросила меня как раз в тот гарнизон, где служит Абрашин Лева!
 
      Пей, да дело разумей. Абраша был знаменит, между прочим, тем, что хор под его управлением здорово пел красивую строевую песню "Рота бравая идет…". Оказалось, что Лева, прекрасно владеющий аккордеоном, научил этой песне весь учебный батальон. И на строевых смотрах батальон, выстроенный в "коробку", бывало, как грянет эту песню - сопки в такт маршировали! Офицерши и старшинши толпой сбегались слушать. Артисты ведь до нас не доезжали НИКОГДА! А телевидения нигде, кроме Москвы и Питера, еще не было…
      Голубоглазый Лева, вернувшись, поступил в харьковский мединститут, окончил его, а потом, по слухам (впрочем, не проверенным) подался за бугор. (Уж не сюда ли?)*/./*

*//*

*/***/*

 
      Казалось бы, пребывание в карантине должно было начисто исключить наше участие в общем кухонном наряде. В Советской Армии было принято почти полное бытовое самообслуживание. Только разве что ассенизация осуществлялась подрядной организацией, а все остальное - самими солдатами. Так, на кухню по специальному графику высылался суточный наряд: в кочегарку - топить печь под котлами, в варочный цех - помогать поварам при разделке и закладке продуктов, мыть котлы, разделочные столы, полы, в посудомойку - драить миски, ложки, бачки, чайники…*/ /*
      И вот, вопреки всякой санитарно-гигиенической логике, новобранцев, формально числящихся в карантине, то есть в изоляции, стали включать в состав этого - пожалуй, самого трудоемкого наряда.
      Не только в кочегарку (что допустимо), но и к котлам и посуде. Так попал я в мой первый суточный наряд и… оконфузился: не выдержал непривычной нагрузки.
      Столовая обслуживала 2000 человек, меня поставили в варочный.
      Понадобилось выносить огромные, 40-литровые, кастрюли с помоями. Но так растерты были мои ноги, что каждый шаг причинял невыносимую боль. А повара подгоняют. А напарник злится. А работа не дает и дух перевести. Поздно ночью, едва дошкандыбав с партнером до помойки и вылив туда содержимое проклятой кастрюли, я сказал товарищу: "Больше не могу", повернулся и отправился в казарму. Да и туда еле дополз…
      Утром со скандалом явились какие-то горлохваты, но я молча показал им свои страшные пятки - и они от меня отступились. Однако ведь как-то эти пятки надо было лечить. Пойти в медсанчасть я не мог: сапоги не налезали на мои напухшие, набрякшие ноги, не идти же босым по холоду. В естественных понятиях штатского человека, если
      Магомет не в силах попасть к врачу, то врач обязан посетить Магомета на дому. После обеда желающие ежедневно строем отправлялись в медсанчасть. Я передал с ними просьбу к врачу: прийти ко мне в казарму. По моему разумению, он был обязан это сделать: ведь пятки у меня нарвали после оказанной под его руководством "медпомощи". Но мои гонцы принесли неутешительный устный ответ: в армии врач к солдату не ходит; мне надо - я и должен явиться к врачу самостоятельно, хоть ползком.. Это Мищенко, несостоявшийся мой начальник, так меня воспитывал. Не поверив,. я стал настаивать на своем, даже записку ему послал. Результат - тот же. А нарывы не проходят.
      Наконец, кто-то из "товарищей командиров" догадался принести мне огромные валенки. И я, как мог, дотащился в них до медсанчасти, где сначала выслушал нудную нотацию шепелявого доктора, а уж потом получил долгожданное лечение.
 

***

 
      Все-таки, карантин - это одно, а курс молодого солдата - нечто совсем другое. Нас распределили по батареям. Но я в огневом взводе пробыл буквально два-три дня: был переведен во взвод разведки.
      Останься я в батарее - вся служба пошла бы по-другому. Кажется, лишь однажды успел побыть на занятии в артпарке возле пушки - намерзся на холодном ноябрьском ветру так,. что и вспомнить зябко. А ведь таких занятий у огневого расчета несколько в неделю, да и просто ухаживать за орудием, чистить его и смазывать - тоже задача не из легких и в мороз, и в зной. И на учения полевые пришлось бы выезжать гораздо чаще. Считаю, что мне со взводом разведки по какой-то неведомой мне случайности очень повезло.
      Разведка в зенитном полку - это боевой расчет локаторной станции, группа визуального наблюдения за воздушным пространством, планшетисты, наносящие воздушную обстановку на карту… во всем этом я полный невежда, потому и объясняю столь косноязычно. Мне выпало быть в расчете локатора радиотелеграфистом. А все другое меня мало касалось. К нашему взводу были прикомандированы еще и полковые
      "химики", которых обучали бороться с атомной, радиационной, химической опасностью. Весь взвод был в ведении начальника разведки полка майора Емельянова, а химики - в распоряжении начальника противохимической и противорадиационной службы. Но непосредственно взводом командовал лейтенант Андрусенко - спокойный, слегка лупоглазый чернявый парень. Было нас во взводе всего-то чуть больше двадцати человек, но чуть позже появился и еще один офицер, лейтенант Решетняк, добродушный украинский увалень, - его назначили начальником локационной станции. Помощником командира взвода стал уже знакомый читателю Фетищев, получивший звание младшего сержанта, через какое-то время его сменил такой же маленький и курносый Крюков.
      Особенностью моей последующей службы стало то. что, находясь в списочном составе взвода разведки, я в то же время очень тесно общался по службе со взводом связи. Летом всех радиотелеграфистов дивизии посылали на общий дивизионный сбор, да и зимой по своей специальности мне пришлось заниматься именно вместе с радистами.
      И вот все время чувствовал себя по-разному: в родном взводе - как в родном доме; ребята здесь были теплые, дружелюбные. А в радиовзводе (позже - взводе связи) - склочные, взаимно подозрительные, злые… Почему так - не знаю, но так это было.
      Время шло, подходила пора принятия присяги. Но сначала надо
      "отстреляться" из личного оружия - лишь после этого мы станем полноправными солдатами. *Глава 10.**СтрашноГо ничеГо нет!*
 
      Вся предварительная часть, пропедевтика солдатской службы завершалась в Советской Армии принятием присяги. Лишь после этой торжественной и значительной церемонии солдат считался полноценным и полноправным настолько, что ему могли доверить несение караульной службы.
      Однако перед присягой необходимо было на "огневом рубеже" - на стрельбище - выполнить (пусть и не уложившись в норматив) определенное упражнение в стрельбе. Да-да, попасть в цель не считалось обязательным - достаточно было из личного оружия отправить все пули даже в "молоко" мишени (то есть в ее белую часть), а то и просто попасть в белый свет, как в копеечку. Но результаты стрельб каждого подразделения и любого отдельного новобранца все же обсуждались, оценивались и как-то отражались на индивидуальной и коллективной репутации.
      Есть приевшийся термин: вооруженные силы государства.
      Воспринимается как отвлеченный, но на самом деле он весьма конкретен. Вот я. например, был вполне осязаемой вооруженной силой - у меня на вооружении состоял автомат Калашникова N КВ 5263.
      Свое личное оружие я сразу же полюбил. Меня и сейчас восхищает гениальная простота его конструкции, остроумный принцип действия: если правильно помню, каждый следующий выстрел производится энергией предыдущего - автомат перезаряжается давлением газов, образовавшихся при сгорании пороха в предыдущем патроне. Сейчас этот автомат состоит на вооружении более чем ста армий мира. А в то время (1954) он в Советской Армии считался секретным, патроны нам выдавали по строгому счету и после стрельб требовали возврата всех гильз. Если хотя бы одной не доставало, все подразделение (взвод, рота, батарея) должно было хоть до ночи искать и найти пропажу. Потому что секретным был и сам патрон.
      Думаю, то была обыкновенная советская дурь, рассказов о которой немало в моей повести. Еще большей дурью оказалась последующая помощь СССР врагам Израиля, в результате которой они оказались до зубов вооруженными - в том числе и "Калашами". Советский Союз это не спасло, Израиль не погубило, а сколько русских убито из таких же вот
      "Калашей" - вряд ли кто подсчитает…
      Но что оружие прекрасное, точное, "само в цель попадает" - так это факт.
      Мне до армии ни из какого оружия, кроме "воздушки" (пневморужья), стрелять не приходилось. В школе, когда ходили в тир, я как раз болел. Потому о своих возможностях в стрелковом спорте не знал ничего. Из того, что когда-то в детстве навскидку убил из пневматического ружья птичку, не сделал никакого вывода. И перед первыми стрельбами из личного оружия немало волновался. Но еще больше волновался за меня наш взводный - лейтенант Андрусенко.
      Это был типичный бравый служака. Ему нравилось командовать, обучать солдат, тянуться перед старшими начальниками, получать благодарности… Как пословицу, повторял он (произнося в окончаниях
      - */ого, -его/***согласный звук как русское "г"): "СтрашноГо ничеГо нет". Ревностно относился к выполнению уставов - например. как и предусмотрено в одном из них - ни к кому из подчиненных не обращался на "ты" и очень болел за честь своего взвода. Перед выходом на стрельбище я вызывал у него особую тревогу, так как стрелять должен был в очках. Успех мой нам обоим казался делом весьма сомнительным.
      Все-таки он делал, что мог: на предварительных занятиях уделял мне повышенное внимание, учил правильно целиться, не заваливая мушку набок, плавно спуская курок. То и дело меня ободрял: "Все будет хОрОшо, Рахлин, ничеГо страшноГо нет!", но по выражению его глаз я видел: он вовсе во мне не уверен.
      На стрельбище нам еще раз объяснили особенности упражнения - оно состоит в том, что сначала дается проба: три одиночных выстрела.
      Если хоть одним попадешь в неподвижную. мишень, то получаешь шесть патронов для стрельбы по мишеням появляющимся. Но надо при этом стрелять тремя очередями - не меньше и не больше, и лишь одно из этих нажатий на спусковой крючок (не припомню за давностью: первое или третье) может иметь итогом одиночный выстрел.. При выполнении этого условия зачет считается сданным, если в мишень попала хотя бы одна из этих шести пуль.
      Меня обуял необыкновенный азарт. Но я взял себя в руки, понимая, что не должен дергаться и паниковать.
      Стрельба в зачетном упражнении ведется по мишеням "появляющимся".
      Это значит, что каждую из мишеней, представляющих собой темный силуэт человеческой головы, держит на палке укрывшийся в окопе солдат. Мишени обращены ребром к стреляющему и потому не видны. По общей команде солдаты в окопе поворачивают мишень к фронту стрельбы на какое-то очень малое количество секунд - и по другой команде опять их ставят ребром. За эти-то секунды ты и должен выстрелить согласно описанной схеме.
      Отстреляв (из положения лежа) по три одиночных пробных патрона, мы по команде вместе с Андрусенко и еще одним-двумя офицерами устремились к мишеням. К моему неописуемому удивлению, моя была поражена двумя пулями из трех. Андрусенко от удивления присвистнул:
      - Рахлин, да вам очки не мешают, а помогают! Говорил же я: страшноГо ничеГо нет!
      Я повеселел, но… главное (стрельба очередями) впереди. На примере товарищей я уже знал: не у каждого получается разделить стрельбу на предписанные "порции". Некоторые вообще так волновались, что во время стрельбы зажмуривали глаза!
      Нет, мне нельзя дать маху. Плохо отстреляюсь - непременно ведь кто-нибудь скажет: "Это тебе не Ташкент защищать!" Я постарался учесть все указания, которые получил во время тренировок. Вроде бы получилось! Следует команда: "К мишеням!" Офицеры считают не отмеченные раньше мелом, то есть новые, уже только мои, пробоины на моей мишени. Я поразил цель ЧЕТЫРЬМЯ пулями: более чем отлично!
      - Рахлин, да вы на "шестерку" отстрелялись! - шутит Андрусенко.
      Он чрезвычайно мною доволен: такого результата, оказывается, не достиг никто из нашего пополнения.
      Это был триумф. Я и позже стрелял уверенно, но такого блестящего результата больше ни разу не добился. А много позднее, на офицерских сборах, при стрельбе из пистолета все пули всадил в "молоко".
      Вывод: не надо хвастаться.
 

*Глава 11.**Физо*

 
      Сколько себя помню, всегда отличался физической неловкостью.
      Трудно сказать, зависело ли это от меня или таким уродился. Но еще в ленинградском пригороде, на даче, где мне было года три с половиной, бабушка должна была меня переворачивать, толкая под попку, чтобы я мог, подобно другим детям, делать кувырок через голову. Я был толст и неуклюж.
      И потом. в детском саду и в школе, во дворе и на улице, всегда ощущал эту свою неловкость. А потому всячески уходил от обычных детских игр: не прыгал через скакалочку, редко пускался наперегонки, мало и неохотно играл в мяч, усугубляя свой недостаток.
      Впрочем, это мне не мешало предаваться тем детским играм, в которых ловкость и быстрота не играли роли решающей, где на первый план выдвигались воображение, фантазия, словесное развитие и другая
      "беллетристика". Например, с удовольствием играл в "пограничников" - и при этом с одинаковой готовностью был и собакой Ингусом, и ее проводником Карацупой; строил корабли или самолеты из стульев - и выполнял обязанности то капитана, то пилота… но как только дело доходило до состязания в сноровке, в подвижности, так я сразу же пасовал…
      Мне было 13 лет, когда впервые я стал в волейбольный круг. А через сетку играть - так ни разу и не отважился. В том же возрасте первый раз вышел на "футбольное поле" (точнее - на маленькую площадку, где гоняли мяч две небольших группы мальчишек). Оба
      "дебюта" состоялись на старой территории харьковского УФТИ
      (Украинского физико-технического института), где в 1944 году (и в следующем тоже) размещался дневной пионерский лагерь профсоюза работников высшего образования и науки. Меня туда определила "по блату" моя тетушка, сестра отца. У меня за спиной был несчастный опыт уральского пионерлагеря и общения с тамошними детьми военных лет, почти поголовно зараженными в своих семьях пошлой и жестокой юдофобией. Но здесь дети были совсем другие: почти все - из интеллигентных семей, да и притом зачастую из еврейских. Девочка лет
      14-ти позвала меня в круг детей, игравших в волейбол. Простейшие правила требуют: не отбивший мяча (хотя бы и неловко посланного) выбывает из круга. Мне повезло, и я, неумело отбивая мяч, вышиб из игры других, сам же продолжал играть. Наконец, остались мы вдвоем с той девочкой (это была Неля Юхновская - позже известный на Украине композитор). После недолгой переброски я (по чистой неловкости) услал мяч куда-то не туда, так что Неля отбить его не сумела, а догнав - сунула его под мышку и ушла, буркнув мне совершенно всерьез:
      - Ты - чемпион! - отчего я преисполнился гордости: быть чемпионом мне до тех пор не приходилось!
 
      Придя на спортплощадку, увидел там детей разного возраста, гоняющих в футбол. В одной из команд не хватало игрока, и мальчишки позвали меня. Обретя "чемпионство" в волейболе, я осмелел и решил дерзнуть. Вратарем у противника был крошечный, чуть ли не шестилетний Гриша. Овладев мячом, я что было сил набежал на малыша и забил его в ворота вместе с мячом. Нашей командой это было воспринято как победа, а у противоположной веских возражений не нашлось. Так я стал хотя бы участвовать в футбольных баталиях.
      Правда, партнеры быстро разобрались в том, кто чего стоит, и за непроворство начали ставить меня "беком" - то есть, в защиту.
      Но в школе я по отношению к спорту вел себя по-прежнему отчужденно. Нельзя сказать, чтобы не пытался себя перевоспитать.
      Занимался и гантелями, и силовой гимнастикой, а в начале студенческих лет, поступив было в политехнический институт, даже несколько месяцев посещал секцию спортивной гимнастики - но без малейшего успеха. В те времена и речи не было о культуризме, о
      "качках", и ни от кого, в том числе и от учителя физкультуры, не услышал я никаких рекомендаций по развитию мышечной системы. А без такого развития не мог выполнить простейших упражнений ни на одном спортивном снаряде.
      Пропагандируя на словах "массовость" спорта, советская школа физической культуры основное внимание сосредотачивала на поиске талантов и воспитании рекордсменов. Слабые, хилые, неловкие, то есть как раз те, кому спорт больше всего необходим для укрепления здоровья, для обретения веры в себя, оставались на обочине, а то и вовсе вне какого бы то ни было физического воспитания. Я стал систематически отлынивать от уроков физкультуры, особенно тех, что происходили в спортивном зале.
      Большинство моих товарищей выбегали на большой перемене во двор, чтобы поиграть в футбол или в "ручной мяч" (термин, которым в годы борьбы с "иностранщиной" заменили английское handball), зимой в классе устраивали игру в "кобылку"… Я*никогда*в этих играх не участвовал, а потребность в самоутверждении компенсировал тем, чтО у меня получалось лучше: выразительным чтением стихов и прозы, участием в драматическом кружке, сочинительством.
      А ведь Бог дал мне крепкое здоровье, немалую выносливость, нормальную осанку. Попадись мне человек, пожелавший наставить на правильный путь - я многое бы наверстал. Но такого наставника не нашлось, а сам себе я задачи самовоспитания не поставил.
      Конечно, я и сам виноват. Например, один из моих школьных друзей,
      Витя Канторович, тоже с детства не слишком спортивный, стал делать гимнастику, стоял на руках, на голове - и сумел себя развить. Но у меня, сколько я ни пытался, даже нормальный кувырок сделать не получилось. Попытки свои я отваживался производить лишь в одиночестве. А когда моя беспомощность обнаруживалась на уроках физкультуры, я невыносимо страдал душою. И потом старался от таких уроков отлынивать… Чем лишь увеличивал свою неумелость.
      В гимнастической секции, куда я записался во время короткого пребывания в техническом вузе, тренером был студент медицинского института Бибиков - кажется, мастер спорта. У него упражнения на гимнастических снарядах получались великолепно. У меня же не получались совсем. Но как мне себя развить - он не показал, не объяснил, - а может быть, и сам не знал. На этих спортивных занятиях мне пришлось еще хуже, чем в школе: здесь ведь присутствовали и девушки… И я бросил не только спорт, но и институт. Конечно, не только по этой причине, но и она сыграла роль.
      На следующий год я поступил в более близкий моим наклонностям институт - филфак педагогического института, однако на отделение не дневное, а вечернее. В его учебном плане физкультура вообще не предусмотрена, и три года я проучился без каких-либо осложнений. Но вот меня перевели на стационар, и вместе с другими академическими долгами, возникшими из-за различия в учебных планах дневного и вечернего отделений, у меня образовалась задолженность и по физкультуре. Я осилил всю остальную (огромную!) разницу - блестяще: сдал на пятерки 8 дополнительных экзаменов, триумфально преодолел две практики… Но сдать упражнения на гимнастических снарядах, уложиться в нормативы на лыжах, в кроссе и освоить еще "сорок бочек арестантов" - этого я не мог. Тем не менее заведующий кафедрой физвоспитания ни за что не хотел проставить мне зачеты без фактической их сдачи. Решительно не помню, как удалось обойти эту неожиданную "полосу препятствий". Но в приложении к моему диплому никакая физкультура так и не значится.
 
      И вот я в армии. Первые физические нагрузки, первые занятия по
      "физо" (так в Советской Армии - не знаю, почему - называли физподготовку). Хотя и с напряжением, но выдерживаю и утреннюю зарядку, и знаменитые "шестнадцать тактов" комплекса вольных гимнастических упражнений. Но вот дошло дело до лазания по канату - и оказалось, что я (правда, не только я) не в состоянии подняться по нему хотя бы на метр.
      Занятие проводил с нами кто-то из "товарищей командиров". Только что ничего не получилось у меня, теперь не может влезть на канат полный, рыхлый Шуляк, на гражданке работавший грузчиком. Мимо идет бравый усатый старослужащий сержант Мандриков. Остановился, понаблюдал немного. Снял поясной ремень и сапоги. Подходит к канату и начинает наглядный инструктаж:
      - Подтягиваетесь… Держите ноги под прямым углом, оттягивая носки ступней… Фиксируетесь… И - па-а-а-лезли!
      Миг, другой - и он у верхушки каната. Но нам-то что делать, если и секунду не можем удержать ноги под прямым углом?
 
      Не столь блестяще, но это упражнение к концу службы я все-таки одолел: без труда залезал до самого верха /без помощи ног. /Через много лет знакомая, работавшая в школе учительницей, попросила меня помочь ей в проведении воспитательного часа с учениками ее четвертого класса. Я пришел и был отрекомендован как "журналист". Не знаю отчего, но, вдруг припомнив мою физкультурную мистерию, стал рассказывать детям, чему все же научился в итоге военной службы
      (кажется, встреча была приурочена ко "Дню Советской Армии"). Устный рассказ меня всегда затрудняет, и я об этом честно предупреждал свою приятельницу, но уж очень она меня просила… И вот - рассказываю, как сперва не умел, а потом все же научился залазить на канат, и про то, как сперва и на метр залезть не мог, и про сержанта Мандрикова с его усами, и как все-таки научился лезть без помощи ног… Смотрю - и не понимаю: неужели мой рассказ так увлекателен? Однако вижу явно, что дети потрясены! Приятельница меня растроганно благодарит: воспитательный час - удался!
      Лишь позже, вспоминая и анализируя собственное свое выступление, вдруг понял: по ошибке, по оговорке рассказывал этим чудным, доверчивым детям, что лез по канату до самого верха без помощи*/рук/*!
 
      Да, конечно, все-таки в итоге двух с половиной лет службы я окреп, чему-то научился. Но только не снарядовой гимнастике! В обязательный минимум солдатских упражнений входит, например, упражнение на "перекладине" (русопятское переложение слова турник).
      Прекрасно помню до сих пор, что нужно было сделать: подойдя к снаряду - подпрыгнуть, зависнуть, держась за турник обеими руками.
      Затем, чуть подтянувшись, вытянуть ноги вперед и одной из них - левой - зацепиться за турник, вися на нем внутренней частью коленного сустава. Затем - энергичный "мах" вытянутой правой ногой.
      И "сед" на перекладину: сперва - верхом. А затем - перекинув и другую ногу - обеими ягодицами на трубе! В итоге - соскок и
      "основная стойка" Все это помню, включая терминологию: "вис", "мах",
      "сед"… но ни то, ни другое, ни третье у меня так ни разу и не получилось. На перекладину меня дружно выталкивали под зад не без усилий, а уж обхохатывались…
      Но между своими - это еще полбеды. А вот что делать, когда приезжает комиссия из штаба дивизии, армии, а то и округа?!
      Например. при инспекторской поверке…
      Ни Андрусенке, ни его преемникам (бравому лейтенанту вскоре добавили звездочку и повысили: назначили командиром огневого взвода
      3-й батареи) меня показывать инспекторам было невыгодно. Поэтому в день поверки меня отправляли в какой-нибудь суточный наряд: то - на кухню, то - дневальным. Короче - прятали. Это устраивало всех, и в первую очередь - меня.
      Так было в течение всей службы. Но после двух ее лет я вознамерился сдавать на звание младшего лейтенанта запаса. Это мне разрешалось как лицу с высшим образованием. В случае успешной сдачи меня по присвоении звания должны немедленно демобилизовать. Такая льгота давала выигрыш почти в целый год. Однако предстояло сдать экстерном все предусмотренные экзамены - в том числе, конечно, и
      "физо".
      Фактически, только оно и заставляло меня по-настоящему волноваться за результат. Даже строевая подготовка не пугала: по этой специфически военной дисциплине у меня всегда была твердая солдатская пятерка - маршировать (см. "Вступительную главу") я любил с детства.
      Как ожидал, так и вышло. Даже свирепый строевик, принимавший у нас, служивших в дивизии четырех бывших учителей, этот экзамен, - даже такой служака поставил мне твердую офицерскую "тройку".
      Особенно ему понравилось, как четко и громко я отдавал команды: это также было предусмотрено программой.
      А вот на экзамене по "физо" я, естественно, оскандалился. Однако принимавший экзамен офицер и ухом не повел. Он просто поставил мне искомую "тройку" - и дело с концом. Человек понимал: если я всему этому не научился за два года, то ведь и третий вряд ли поможет.

*Глава 12.**Раскрываю военные тайны*

      Пора, однако, рассказать, куда занес меня Марс - военный бог.
      Правда, как солдат я видел мир "из окопа", мои возможности обзора были ограниченны. Скажу лишь, что служить мне выпало в 3-й танковой
      Харбинской дивизии, из названия которой ясно, что она участвовала в войне против Японии и в боях за взятие Харбина. В полку еще служило несколько офицеров, принимавших участие в том походе, а перед тем некоторые из них всю войну прослужили в рядах "Дальневосточной - опоры прочной", которую Сталин был вынужден держать вдоль Амура и
      Миссури, на Хасане и Ханке для острастки воинственных самураев.
      Другие, напротив, прибыли сюда, в Приморье, с изрядным фронтовым опытом, полученным на западе - в боях с немцами.
      Дивизия наша входила в состав 25- й армии, штаб которой находился, кажется, в Сучане. Наш зенитный полк имел задачу прикрывать действия дивизии от авиации вероятного противника, и на всех учениях, помню, единственной темой, которую нам "доводили", был
      "марш танковой дивизии в предвидении встречного боя". Отрабатывалось взаимодействие подразделений и частей на таком марше, погрузка боевой техники на железнодорожные платформы,. действия в условиях применения ядерного оружия и прочее.
      В промежутках между учениями разного масштаба личный состав был занят освоением военных специальностей, а также повседневным бытовым самообслуживанием, постоянным хозяйственным обустройством и несением караульной службы.
      Наш полк состоял из четырех зенитных батарей, в которых на вооружении были орудия времен Великой Отечественной войны: калибра
      85 мм, 37 и, кажется, 57 мм. Для обслуживания артиллерийского парка в полку была артмастерская,. укомплектованная слесарями и механиками из числа солдат срочной службы, полковой автопарк обслуживался автотранспортным взводом. Еще был хозяйственный взвод и взвода боевого обеспечения: связи и разведки.
      Я попал в связь, но не в телефонисты, а радисты - и, более того, в радиотелеграфисты. Радисты, которые работают только в микротелефонном режиме (голосом), все были рассредоточены по батареям, а радиотелеграфисты - все, кроме двух - служили в радиовзводе (позже, вместе с телефонистами, составившем взвод связи). Но двое - в том числе и я - находились в боевом расчете локатора МОСТ-2, а он числился за взводом разведки.
      Хотя у меня образование было высшее, а у моего напарника по обслуживанию радиостанции - среднее, начальником станции назначили его. Определенно в таком распределении обязанностей роль сыграло
      "пятно" в моей анкете. Сын "врагов народа" не мог быть начальником даже над радиостанцией РБМ-1 - старушкой военных лет, которую называли "Эр-Бэ на горбе", потому что обе ее упаковки (общим весом
      42 кг) переносились двумя солдатами на заплечных ремнях (как рюкзаки). Начальником станции стал парень из Закарпатья - Петро
      Попович, с которым мы были очень дружны Начальственное преимущество моего напарника заключалось в том, что он был на ефрейторской должности, а я на рядовой. И потому я получал 30 рублей в месяц
      (сиречь, по ценам с 1961 г. - 3 рубля), а он - аж 40!!!
      Да, не баловала солдат срочной службы родная Советская власть.
      Впрочем, чего нам не хватало? Питанием трехразовым - обеспечены: одного хлеба - почти килограмм на брата, мясо - шесть раз в неделю, один день - рыбный и вегетарианский, (солдаты его зовут
      "итальянским"). Каши повар по первой же просьбе добавит. Чаю - "пей
      - не хочу". Обмундирование добротное, зимой дают бушлат и шинель, две пары теплых портянок: суконные и байковые… Трешка солдатская нужна только для покупки чистящих-моющих средств (в основном - асидол, чтобы драить пуговицы), а еще - на пряники: солдатскую утеху.
      Правда, поначалу молодому солдату, как правило, не хватает еды.
      Особенно хочется молодому организму чего-нибудь сладенького. Если оставалось немножко денег после покупки асидола или из дому сколько-то пришлют - тратили на пряники. Когда их привезут, бывало, в магазин или в киоск - мгновенно выстраивалась целая очередь.
      Офицеры, проходя мимо, все потешаются:
      - Ты гляди на них: дети в яйцах пищат, а они сами, как маленькие: не могут без конфеток да без печенья!
      Кто-то из молодых в ответ смущенно улыбается, но очереди ни один не покидает. *Глава 13.**Учиться, учиться и учиться*
 
      1 декабря во всей Советской Армии начинался учебный год. В казарме вывешено огромное расписание, каждому взводу там предусмотрено свое: подготовка политическая, тактическая, физическая, занятия по специальности и прочее. От завтрака до обеда
      - шесть часов, академический час не по 45 минут, как в школе, а по
      50, - думаю, для удобства: чтобы все перерывы были по 10 минут. В школе, по-научному, это рекреация. Ну, а в здесь - по-солдатски: перекур.
      Большинство занятий в каждом взводе общие. А по специальности мы, например, с Петей Поповичем заниматься уходим к радистам. Изучаем там в специально оборудованном классе - глинобитной хижине - материальную часть (свою радиостанцию), а также прием и передачу радиограмм.