Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Анелька

ModernLib.Net / Классическая проза / Прус Болеслав / Анелька - Чтение (стр. 8)
Автор: Прус Болеслав
Жанр: Классическая проза

 

 


— Есть немного муки на хлеб и на клецки. И картошка. А еще есть горох, крупа, бывает и молоко, — сказала женщина.

— Шмуль! — обратилась пани к арендатору. — Я дам тебе двенадцать рублей, и ты купи для нас, что найдешь нужным. Чаю хорошо бы… хотя самовара здесь нет… Ох, у меня голова кругом идет!

Монотонные жалобы матери убаюкали Анельку. А когда она проснулась, в другой комнате царило большое оживление. Там мели, выносили какие-то колеса, сломанную ручную мельницу и столик. Потом все та же женщина вдвоем с незнакомым мужчиной принесли в комнату большие охапки аира и сена.

— Ну, видишь, говорил я тебе! Всегда выходит по-моему, — бурчал мужчина.

— О чем это он? — спросила пани, сидевшая перед домом.

— Э… Что его слушать, пани! — отозвалась женщина. — Он всегда твердит, что у него нет времени передохнуть. Ну, что правда, то правда. В поле надо работать, скотине и лошадке корм задать, напоить их. Что будни, что праздник — хозяйство своего требует. Вот он и жалуется, что другие мужики хоть раз в неделю могут посидеть спокойно, подумать…

— А что, ваш муж так любит думать?

— Ну да. Он как раввин: целый день рта не раскроет, только все думает. Говорю ему нынче утром: «В поле ты, Куба, не едешь, так поваляйся, а со скотиной я сама управлюсь, чтобы ты не говорил больше, что тебе никогда роздыха нет». Он растянулся вон там, где теперь панич сидит, и говорит: «Вот увидишь, сегодня опять так случится, что до самого вечера не придется мне отдохнуть». Я его дурнем обозвала. А потом вы, пани, приехали, и пришлось нам обоим хлопотать, — вот он сейчас мне и говорит, что, мол, выходит все, как он предсказывает…

Вечером Анельку перенесли в чисто выметенную большую комнату и уложили на сене, прикрытом сверху грубым холстом. Юзек читал молитву перед сном, а мать, нагнувшись над Анелькой, спросила:

— Angeligue, ma pauvre fille, as-tu faim?<Анжелика, ты не голодна, моя бедная девочка? (франц.)>

— Нет, мама.

— Ты все еще так слаба? Счастливица, можешь все время спать и не сознаешь нашего положения. А я сколько слез пролила! Ах, этот Ясь! Как гадко он с нами поступил! Право, я завидовала тебе, когда ты лежала в обмороке… А я только силой воли от этого удержалась. Знаешь, здесь ничего нет: ни мяса, ни масла, ни мебели, ни самовара…

Анелька ничего не отвечала. Ту боль, которая точила ее сердце, невозможно было излить ни в словах, ни в слезах.

Так изгнанники вселились в новое свое жилище.

Анелька пролежала еще день, слушая нытье матери и Юзека.

На завтрак Ягна принесла им молока и черного колючего хлеба. Юзек разревелся.

— Я не могу есть такой хлеб, ведь я больной.

— Но что же ты будешь есть, мой бедный мальчик, если ничего другого нет? Ах, этот Ясь! Сам верно, лакомится всякими вкусными вещами, а мы умираем с голоду! — вздыхала мать.

Пришлось поесть черного хлеба, что Юзек и сделал с брезгливой миной.

— Мама, — сказал он через некоторое время. — Мне сидеть не на чем.

— Так пойди погуляй, сынок! Выйди во двор.

— Я не могу ходить, — ведь я же слабенький.

— В самом деле, Юзек, — вмешалась Анелька, — ты бы погулял, от гулянья будешь здоровее.

— Нет, не буду здоровее! — сердито огрызнулся Юзек. — Правда, мама, я не буду здоровее?

Пани вздохнула:

— Ах, мальчик, разве я знаю? Может, гулянье на воздухе тебе и вправду полезно.

— А почему же дома ты меня никуда не пускала?

— Ну, то дома… А здесь — другое дело. Побегай немного, — сказала мать.

Юзек не сразу послушался. Однако сидеть было не на чем, а стоять — ногам больно, и он нерешительно переступил порог. В сенях он увидел кроликов, которые кинулись бежать от него. Заинтересованный, Юзек вышел за ними во двор и даже обошел кругом избу.

Из этой первой самостоятельной экскурсии он вернулся мрачный, надутый и улегся спать рядом с Анелькой. Но после обеда, состоявшего из картошки и мучной похлебки, вышел с матерью уже на более длительную прогулку. Они гуляли три четверти часа. Юзек как будто стал бодрее, но все еще хмурился, мать сильно утомилась. Перемена мальчику принесла пользу, а матери, видимо, необходима была постель и лекарства.

Анелька встала только на другой день. Она была несколько спокойнее, но все так же слаба. Ничего у нее не болело, она ощущала только страшную усталость и упадок сил. После всего пережитого ей следовало некоторое время побыть в условиях, которые укрепили бы ее здоровье, и среди веселых, жизнерадостных людей. А здесь не было ни того, ни другого.

В этой болотистой местности земля и воздух словно пропитались влагой. По ночам было очень холодно, днем — парно и душно. Да и картина была унылая: около дома ни единого деревца, ни кустика, речка некрасивая, с черным болотистым дном, испещрена мелями, заросла аиром. Черный лес за версту от хутора имел не менее мрачный вид, и в шуме его было что-то зловещее. Голоса птиц звучали странно. Крик выпи даже пугал Анельку. Холмы, обступившие хутор со всех сторон, заслоняли соседние деревни. К тому же деревни эти находились довольно далеко.

Все, что окружало Анельку, было так убого! Соломенная крыша дома совсем позеленела от времени, ветер проникал сквозь стены, ветхий амбар скособочился и, казалось, вот-вот повалится. В хлеву стояли только два вола и две коровы, в конюшне — одна лошадь. Все животные поражали своей худобой и понурым видом.

А люди наводили еще большую тоску. Мать вечно жаловалась, Юзек твердил, что он болен, жена приказчика все вспоминала о своих умерших детях, приказчик мало бывал дома, а вернувшись с поля, сидел и молчал.

Это был мужчина невысокого роста, коренастый, ходил он всегда в грубой, холщовой рубахе поверх таких же штанов и в лаптях из лыка, а отправляясь в поле, надевал еще соломенную шляпу с изломанными полями. У него было открытое лицо, глаза грустные и умные. Разговорчив он бывал только в те вечера, когда над болотом чудились ему «огненные духи». Фамилия его была Заяц.

На третий день приехал Шмуль и привез хлеб, булки, масло, сало, муку, сахар, чай и два стула. Его встретили как мессию.

— Ну, что нового? — воскликнула пани. — Рассказывай скорее!

— Да новостей много. Немцы уже в деревне. В усадьбе на пожарище они будут строить винокурню. Все очень жалеют вас, вельможная пани, и ксендз собирается послать вам кур и уток…

— А от мужа письма не было?

— Я заходил на почту, но письма нет. Зато пани Вейс велела вам кланяться.

Анелька побледнела.

— Какая пани Вейс?

— Это вдова одного начальника из интендантства, очень благородная дама. А богачка какая! И она мне наказала спросить у вас как-нибудь поделикатнее, не захотите ли вы, пани, пожить с детьми у нее. Она денег никаких не возьмет… И если вы согласны, так она приедет сюда в карете, чтобы познакомиться, и сама вас пригласит…

— Я с этой женщиной незнакома, — прервала его пани.

— Ну и что же такое? Она знакома с вельможным паном… и очень его любит.

Пани вдруг что-то припомнила.

— И не подумаю заводить знакомство с такими особами, — отрезала она. — Лучше умереть с голоду…

Анелька испытывала острую боль в сердце. Она не забыла подслушанного нечаянно разговора, когда Шмуль уговаривал ее отца жениться на пани Вейс после смерти матери. С тех пор она возненавидела эту женщину, хотя никогда ее не видела.

«Ах, эта пани Вейс!»

День прошел немного веселее, чем предыдущие. Правда, Шмуль скоро уехал, обещав вернуться и привезти письмо от отца. Но Ягна заварила им чай в горшочке, и Юзек, напившись, даже захлопал в ладоши и объявил, что пойдет в лес по ягоды. Мать улыбалась. И у Анельки как будто прибавилось сил, но ненадолго.

Впрочем, на другой день она была еще бодра и, узнав, что с ближнего холма видна какая-то деревня, пошла туда, чтобы взглянуть хоть на крыши.

Тогда-то она наткнулась на верного Каруся, и он умер у нее на руках.

Сперва она пыталась его привести в чувство, поднимала, трясла. Но тело собаки тяжело обвисало, голова валилась назад. Карусь был так худ и изранен, что девочка поняла — ему уже нет спасения, ничто его не воскресит.

Горько заплакала она над своим бедным другом и медленно побрела домой, ежеминутно оглядываясь. О смерти Каруся она не сказала матери, боясь ее огорчить.

С этих пор девочку томила тоска, какой она никогда раньше не испытывала. Часто она грезила наяву. Ей чудилось, что она дома, в их старой усадьбе, и вышла погулять. Карусик бежит за ней, потом куда-то прячется. А дома ждет ее панна Валентина, мать сидит в кресле, Юзек — на своем высоком стульчике.

Все такое же, как прежде: дом, сад, пруд. Стоит только обернуться, и увидишь все это, позвать — и прибежит Карусик.

Она оглядывалась — и видела тускло-зеленые островки на черной воде, слышала, как шумит аир.

Тогда нестерпимо ярко вставал в ее памяти обугленный дом без крыши. Окна наверху почернели от копоти, рамы висели, дикий виноград, которым увито было крыльцо, напоминал клубки черных змей. Беседка в саду была разрушена, комнаты засыпаны грудами обгоревших предметов какого-то нового, странного вида. На деревьях у дома только кое-где сохранились листья, и на обнаженных стволах торчали, словно угрожая, черные сучья.

Крик ночной птицы возвращал Анельку к действительности. Сырость болот пронизывала тело сквозь легкое платье. Девочка дрожала от холода. Какая здесь тишина… И как пустынно… Деревьев нет, один мелкий ивняк. Может, эта земля умерла и уже гниет? Может, на ней все растения и животные умирают от голода? Ведь убила же она троих детей у Ягны — может, убьет скоро и ее и Юзека!.. Вот Карусик умер, как только ступил на эту землю…

Солнце, всегда такое живительное, здесь светило скупо. И небо тоже было не такое синее, как над родной усадьбой, над садом, где оно гляделось в воды пруда. Впервые Анелька испытывала смутное желание улететь с земли туда, за этот сырой туман, к жаркому солнцу и ясному небу.

По временам ей приходило в голову, что, если посадить здесь деревья, было бы немного веселее. Но дерево не сразу вырастает. Надо ждать годы, десятки лет.

Здесь ожидать десятки лет?..

Вечером она помогла Ягне чистить картошку. Это ее развлекло, хотя у нее был жар.

Матери тоже нездоровилось.

— Надо будет написать тетке, — говорила она. — Ясь промотал мое состояние, а его тетка богата — значит, она должна сжалиться над нами. Здесь мы пропадем.

Заяц уже вернулся с работы и сидел на пороге, как на лошади, подпирая руками подбородок. Услышав слова пани, он внимательно всмотрелся в Анельку и сказал:

— Верно вы говорите. Воздух здесь для вас очень вредный.

— И для вас вредный, и для всех, — отозвалась пани.

— Мы-то уже привыкли. Можно бы жить, кабы у человека было время отдохнуть… — возразил Заяц и вздохнул.

— Заладил одно, — вмешалась его жена. — Нет, правду вы говорите, пани: и для нас тут жить нездорово. Все дети у нас перемерли, а такие были крепкие да веселые…

— Почему же вы не уедете отсюда? — спросила пани.

Заяц мрачно потряс головой.

— Нельзя нам отсюда уехать: нашим детям полюбились здешние места, и душеньки их летают над ними.

— Бог с вами, что вы такое говорите! Где ваши дети летают? — с беспокойством переспросила пани.

Заяц молча указал рукой в сторону болот.

Все вышли за порог и посмотрели туда.

Небо было облачное, только кое-где мерцали одинокие звезды. Теплый воздух пахнул сыростью и гнилью. Из топившейся в избе печи на двор падала полоса красного света. Журавль у колодца черным силуэтом рисовался на фоне неба.

За окружавшим двор плетнем, шагах в двухстах от дома, мелькало несколько слабых огоньков. Они то мерцали и гасли, то, сближаясь теснее, словно плясали в воздухе, поднимаясь и опускаясь.

Юзек разревелся. Испуганная мать взяла его за руку и увела в комнату. Заплакала и жена Зайца, шепча молитву, а Заяц сидел все в той же позе, подпирая голову рукой, и смотрел на огоньки.

— Коли им тут нравится, так пусть себе пляшут, — сказал он.

Впрочем, раньше он, видя блуждающие огоньки, уверял, что это души прежних обитателей хутора.

— Значит, всякая душа бродит по тем местам, которые она любила? — тихо спросила у него Анелька.

— А как же! Они, когда живы были, тут купались, ловили пиявок, — вот и теперь иной раз прилетают…

Анелька с облегчением подумала, что и ее душа сможет иногда бывать там, в их старом саду.

С этого дня она очень полюбила Зайца и с какой-то щемящей грустью поглядывала на болота, к которым так привязались его дети, что даже с неба возвращаются сюда.

Мать ее, напротив, еще больше возненавидела здешние места: мало того, что они такие жуткие, — здесь еще водятся какие-то призраки! Детям она твердила:

Зачем вы слушаете Зайца? Он мелет вздор. Души по земле не ходят. Это болотные огни или, может, светлячки летают.

Но и сама была напугана и ни за что не вышла бы ночью из дома.

Так текли дни за днями. Юзек все смелее ел черный хлеб, горох и картошку, часто даже без всякой приправы, и все дальше ходил на прогулки. Однажды он даже покатался верхом на заморенной лошадке Зайца. Мать же здесь еще больше расхворалась, а у Анельки часто бывал жар и озноб, силы ее таяли.

Заяц присматривался к ним обеим и качал головой.

— А ведь нехорошо делает пан! Совсем он их бросил, — сказала ему раз жена.

— Э! — Заяц махнул рукой. — Он всегда непутевый был, двенадцать лет его знаю. — Потом добавил: — Да и хутор наш был бы другой, если бы тут хоть две канавы вырыть. Не хворали бы люди.

Через две недели опять приехал Шмуль. Привез от ксендза клетку с курами, а из города — сыры и масло, хлеб, булки — и два письма. Одно было от пана Яна. Его пани распечатала первым и начала читать:


"Дорогая Меця!

Господь возложил на нас тяжкий крест, и нам остается лишь нести его мужественно. Дикое упрямство мужиков…"


— Но они же соглашались подписать договор! — перебила она самое себя.


"…Дикое упрямство мужиков вынудило меня продать имение. Тетушки я дома не застал, а на мои письма она не отвечает. Она должна скоро вернуться, и тогда ты обратись к ней. Думаю, что ты скорее, чем я, добьешься от нее помощи.

О пожаре, уничтожившем все, что у нас еще оставалось, я лучше не буду говорить. Видишь, какое счастье, что твоих драгоценностей не было в доме!..

Представить себе не могу, что уже не увижу своего кабинета, а как подумаю о тех неприятностях и страхе, которые вы пережили, я просто с ума схожу.

Живу я у славного Клеменса, но здесь только мое тело, а душа — с вами. Меня не радуют его роскошные гостиные, на его знаменитых обедах, которые и ты, верно, не забыла, я ничего не ем. Скажу тебе откровенно, состояние моего здоровья просто меня пугает.

Передай Зайцу, чтобы он все имеющиеся у него запасы…"


— О каких таких запасах он говорит? — опять вставила пани.


"…все имеющиеся у него запасы продал немедленно и деньги отдал тебе, дорогая Меця. Я, пожалуй, не возьму из них ни гроша, чтобы у вас было побольше. Прошу тебя, ничего для себя не жалей и не вздумай экономить. Здоровье прежде всего.

Мы живем в исключительно трудное время. Я не знаю ни одного человека, который не имел бы тяжких забот. Веришь ли, пани Габриэля порвала с Владеком! Узнав об этой новой неприятности, ты будешь иметь слабое представление о том, как я страдаю. Что делать, такой уж у меня характер!

Клеменс целует твои ручки. Этот благородный человек вот уже два часа в дурном настроении из-за того, что не может послать тебе клубнику из своего сада…"


Не дочитав письма, пани скомкала его и сунула в карман. Это был ее первый энергичный протест за все годы.

— Бессердечный человек! — прошептала она.

Второе письмо было от тетки Анны, той самой, которая встретила в усадьбе такой холодный прием. Пани распечатала его неохотно.

— Бедная! — сказала она. — Наверное, просит помощи, а я сейчас ей ничего уделить не могу.

Все же она начала читать:


"Дорогая, любимая сестра!

Я узнала от Шмуля про все ваши несчастья. Боже мой, как это могло случиться? Шмуль говорит, что вы теперь живете в лачуге и вам нечего есть и не во что одеться.

Ах, если бы я поступила экономкой к какому-нибудь почтенному ксендзу, я могла бы вам оказать более существенную помощь. Но мне самой сейчас туго приходится, и я посылаю вам только кое-какую одежонку…"


— О какой это посылке она пишет? — удивилась глубоко тронутая пани.

— Правду пишет, — сказал Шмуль. — Она дала мне для вас какой-то узелок. Вот он.


"Бог видит, как я рада была бы взять вас всех к себе, но комнатка у меня тесная и только одна кровать, да такая, что на ней и один человек с трудом может улечься.

Все-таки приезжай сейчас же, дорогая сестра, это необходимо. Пани председательша, тетка твоего мужа, должна вернуться на этой неделе, но она пробудет дома только несколько дней и потом уедет на полгода за границу. Так что тебе надо поскорее с нею увидеться.

Она должна вас поддержать, иначе бог ее накажет. Ведь ее племянник промотал твое имение и теперь гуляет себе по свету как ни в чем не бывало.

Приезжай со Шмулем, не откладывай ни на один день, — и, может быть, тетка даже возьмет тебя с собой за границу на воды. Когда она согласится приютить вас, я поеду за твоими детьми.

Заезжай прямо ко мне, но заранее извини, что я живу бедно и не могу принять тебя как следует. Ах, если бы я нашла место у какого-нибудь почтенного ксендза, все было бы по-другому!

Деток твоих, а особенно милую Анельку, этого ангела, целую заочно. Благослови их бог.

Панна Валентина здесь. У бедняжки большое огорчение — ее поклонник, некий пан Сатурнин, женится на другой…"


Дальше следовали опять поцелуи, благословения и настойчивые уговоры ехать в город сейчас же.

Бедная пани Матильда, читая все это, заливалась слезами. Плакала и Анелька и целовала письмо доброй тетушки. А жена Зайца, видя, что другие плачут, тоже прослезилась и заговорила о своих умерших детях. Даже Шмуль сказал:

— Вот какая хорошая женщина! Сама ведь в большой бедности живет… Такую только среди евреев можно встретить.

Успокоившись и прочитав еще раз письмо тетки Анны, пани задумалась. Она то обводила глазами убогую избу, то смотрела на детей, а временами куда-то в пространство, словно хотела проникнуть взором в дом пани председательши, а может, и в глубь ее сердца.

— Что делать? Что делать? — бормотала она.

Молча наблюдавший за ней Шмуль сказал:

— Вельможной пани надо съездить в город хотя бы на два-три дня. Очень вам советую… А я никогда пустых советов не даю. Я знаю пани председательшу. Письмом вы тут ничего не сделаете… Притом она сердита на пана Яна за то, что он ее уже несколько раз обманывал. А когда она увидит вас, вельможная пани, в такой бедности и больную… Ну, тогда ей совесть не позволит отказать вам.

Пани сложила руки на коленях и печально кивала головой.

— Не во мне дело, а в детях. Они в этой страшной нужде одичают и погибнут… Мне уже немного надо… Здоровье мое совсем подорвано.

— А вы не отчаивайтесь, пани, — утешал ее Шмуль. — Правда, вы похудели, но вот и паненка похудела, хотя раньше была здоровенькая. Это здесь воздух такой вредный. Если бы вы тут прожили год, два, тогда бог знает, чем бы это кончилось. Но в городе столько докторов и аптек, там вы поправитесь. Ну, да это еще впереди, а теперь надо вам ехать в город, увидеть пани председательшу и все ей разъяснить. Она назначит вам хотя бы тысячи две в год и детей отдаст в школу. Я сейчас еду домой, а завтра утром вернусь за вами. Здесь вы ничего хорошего не дождетесь ни для себя, ни для детей.

Пани понимала, что он прав, но все еще была в нерешимости. Она чувствовала себя плохо, и ее страшила необходимость целый день трястись в повозке Шмуля. К тому же стыдно было показаться в городе среди знакомых в старом, потрепанном платье. А больше всего угнетала ее мысль о разлуке с детьми, да еще при таких обстоятельствах!

Однако именно ради детей необходимо было ехать. Ах, если бы можно было взять их с собой!.. Но куда их девать в городе? Здесь у них по крайней мере есть кров над головой и они не умрут с голоду. И, наконец, через несколько дней она вернется или увидится с ними в городе — это еще лучше. Тогда она уже будет спокойна за их настоящее и будущее. Только бы выкарабкаться из нужды…

Да, надо ехать!

Обе они с Анелькой не спали почти до утра. Мать рассказывала дочери о богатстве бабки, о пансионе, куда ее, Анельку, отдадут учиться. Говорила, что несколько дней разлуки пролетят незаметно. Наказывала ей присматривать за Юзеком и заклинала беречь себя.

— Не выходи по вечерам… вели топить печь… воды пей поменьше. Здесь место такое… Я в костях чувствую эту гниль и сырость. Надо быть осторожной…

Анелька просила мать писать ей почаще длинные письма и вернуться сразу после свидания с бабушкой. Она передавала поцелуи панне Валентине, а главное — тетушке Анне.

На другое утро пани поручила детей Зайцу и его жене, умоляя заботиться о них, как о родных.

— Будем служить паненке и паничу так же, как при вас, — сказал Заяц. — Ничего худого с ними не приключится, и дай бог вам всем выбраться отсюда поскорее, тут воздух для вас вредный…

Около семи приехал Шмуль и покормил лошадь.

Пани была в сильной тревоге. Продажа имения, болезнь, пожар, отъезд мужа, нужда — все это были катастрофы, но самое тяжелое предстояло сейчас.

Расстаться с детьми!

Легко сказать: «Уеду на несколько дней, оставлю их». Но как трудно это сделать! Она срослась с детьми, они были как бы частью ее тела. Со дня их рождения они постоянно были у нее на глазах. Уже и не помнилось, что когда-то их не было и для нее существовало в мире что-то иное. При мысли о разлуке с ними хотя бы на несколько дней она чувствовала себя как человек, у которого почва уходит из-под ног. В ее мыслях дети были чем-то таким же неотъемлемым от нее, как измерение и вес от всякого материального тела. Если бы огромный камень стал легким, как перышко, и прозрачным, как дым, она была бы безмерно удивлена. Такое же удивление, но еще и боль вызывало сознание, что ей надо оторваться от детей.

Все же эта женщина, всегда такая плаксивая, нервная и капризная, успокоилась наконец — по крайней мере внешне. Она старалась не думать об отъезде и мысленно твердила себе: «Вернусь через два-три дня или даже завтра… Нет, это слишком долго! Вернусь еще сегодня. Только каких-нибудь несколько часов я не буду знать, что с ними. О, боже, как тяжело!»

Анелька была опечалена предстоящей разлукой, к тому же теперь она чувствовала себя ответственной за Юзека. А что, если в городе матери станет хуже и понадобится ее помощь? В девочке говорили привязанность и привычка. Она никогда еще не расставалась с матерью, и разлука казалась ей не только мучительной, но и чем-то неестественным.

Конечно, она знала, что люди уезжают и возвращаются, к этому могли бы приучить ее частые отлучки отца. Но именно потому, что она привыкла к его отсутствию в доме, он вызывал в ней какие-то иные чувства, чем мать. Со всеми можно было расстаться, но только не с матерью.

В другое время и в другой обстановке отъезд матери взволновал бы ее меньше. Когда у человека весело на душе, он и в будущее смотрит весело. Но после стольких несчастий как могла Анелька отогнать предчувствие, что отъезд этот несет им новую беду, новые страдания? Вокруг все рушилось, все безвозвратно уходило из ее жизни. Никогда уже не увидит она родного дома, Каруся, а быть может, и отца — кто знает? Что, если и с матерью они расстаются навсегда?

Шмуль не торопил пани, но, покормив лошадь, собрал остатки сена, убрал торбы и стал запрягать. Наконец, видя, что все это не произвело никакого впечатления, сел в повозку и подъехал к самому дому.

Жена Зайца дала пани свой большой клетчатый платок и новые башмаки. Платок пани взяла с благодарностью, а от башмаков отказалась.

Наконец, Заяц вынес за порог табурет, чтобы пани легче было влезть на повозку.

Юзек расплакался.

— Joseph, ne pleure pas<Жозеф, не плачь (франц.).>. Как тебе не стыдно? Мама скоро воротится! — утешала его мать, бледная, как восковая свеча.

— Ягна, голубушка, вот оставляю вам три рубля. Смотрите за детьми. Когда все, бог даст, переменится к лучшему, я вас отблагодарю, щедро отблагодарю.

— Мама, мы тебя проводим до леса, — сказала Анелька.

— Очень хорошо, проводите меня! Я пройдусь с вами пешком… Ведь еще насижусь в дороге. Поезжай вперед, Шмуль.

Шмуль крикнул на лошадей и медленно двинулся по дороге. Шагах в двадцати шла мать, ведя за руку Юзека, а рядом с ней Анелька. За ними плелись Заяц с женой.

И мать и Анелька старались оттянуть тяжелую минуту прощания.

— Бабушка уже, должно быть, дома, — говорила мать. — Завтра побываю у нее, а послезавтра за вами приедет тетя Андзя. Юзек, ты смотри же, будь умником, тогда я тебе куплю такого казака, какой у тебя был раньше.

Так она старалась отвлечь детей и себя от мыслей о расставании. И все поглядывала на дорогу. До леса было еще далеко. Может, дороге этой не будет конца?

Они шли медленно, часто останавливались.

— Право, здесь хорошо, — говорила мать. — В лесу вы можете собирать ягоды, а дома займитесь курами и кроликами. Попросите как-нибудь Зайца, чтобы он вас повез за лес, там увидите деревню, побываете в костеле…

— Мама, а ты сразу напишешь нам? — спросила Анелька.

— Ну конечно! Шмуль завтра сюда вернется и все вам расскажет… Куплю и пришлю с ним тебе бумаги, чернил и перья, чтобы и ты мне писала. Жаль, что почта отсюда так далеко. Пришлю вам еще книжек, а для Юзека букварь. Ты его учи азбуке, Анельця, тебе будет не так скучно.

Она очень устала, и Заяц подсадил ее на повозку, а заодно и детей, которые хотели проводить мать до леса.

У опушки Шмуль остановил лошадей и, оглянувшись, сказал:

— Ого, как далеко отъехали от хутора. Паненке и паничу пора домой.

Анелька не могла удержаться от слез. Она стала на колени в повозке и, целуя мать, шептала:

— Ты вернешься, мама? Не бросишь нас так, как… — Она не договорила.

Мать прижала к себе головы детей и вдруг крикнула:

— Шмуль, поворачивай обратно. Не поеду я без них.

Шмуль стал ее уговаривать:

— Ай, вельможная пани, какая же вы капризная! Разве я не уезжаю от своих детей? Мне по делам приходится целыми неделями разъезжать… Никто такого баловства себе не позволяет, как паны. Это просто грешно! Ведь ехать вам нужно ради себя и детей. Вот отвезу вас, а через неделю или, может, даже послезавтра повезу в город паненку и панича. Вы теперь думайте не о том, что тяжело прощаться, а о том, как хорошо будет встретиться. Я знаю, что бог все переменит к лучшему, — на свете так не бывает, чтобы человеку всегда было плохо.

— Не плачь, Юзек, — сказала Анелька. — Вот видишь, Шмуль часто уезжает из дому и всегда возвращается.

Заяц ссадил детей с повозки.

— Через несколько дней мама опять будет с нами, — говорила Анелька. — Мы останемся тут не одни, а со своими… И мама тоже едет не одна, а с Шмулем. Никому ничего худого не сделается. Шмуль нам все расскажет про маму, а ей про нас.

Пани перекрестила детей и Зайца с женой. Шмуль погнал лошадей. С минуту Анелька бежала за повозкой, потом они оба с Юзеком еще постояли, протягивая руки вслед матери.

Дорога лесом вначале шла прямо. Дети видели мать, а мать — их. Потом Шмуль свернул.

Жена Зайца пошла домой, а Заяц остался с детьми.

— Ну, пойдемте, — сказал он. — Побегаете по лесу и ягод наберете. Будет вам веселее.

Дети его послушались. Он сделал им лукошки из коры и повел их на те места, где росло очень много черники и земляники. Показал им большого дятла, который долбил трухлявый сук, выгоняя червячков, а потом и белку на верхушке сосны, где она собирала молодые шишки.

Дети видели большущие муравейники и папоротник, цветок которого приводит людей к укрытым под землей кладам. Полежали на мху. Анельке было уже не так тоскливо, а Юзек — тот и совсем повеселел. Заяц обещал им, что, когда мать будет возвращаться, они выйдут ей навстречу с ягодами. Ах, какая это будет радость!

Глава четырнадцатая

Унылые дни

На другой день к вечеру вернулся Шмуль. Он привез бумагу, чернила и перья — все, что нужно для писания писем, букварь Юзеку и какую-то старую книжку рассказов и стихов для Анельки. Кроме того, хлеб, печенье и разные мелочи.

Письма мать не написала. Она только передала через Шмуля, что немного утомилась в дороге и просит детей терпеливо ожидать ее возвращения.

От себя Шмуль, чтобы успокоить Анельку, сказал, что все будет хорошо, но, уезжая с хутора, свернул в поле к Зайцу.

— Ну, как доехали? — спросил тот.

— Ох, не дай бог никому таких хлопот, каких мне наделала пани! — ответил Шмуль. — Всю дорогу она смеялась, и плакала, и обмирала, а когда приехали в город, мы ее еле с повозки сняли. Там, в хате, я ничего не сказал, потому что пани с меня клятву взяла, что дети не узнают.

Заяц покачал головой и обещал, что даже Ягне не проговорится.

Шли дни за днями, и один был как две капли воды похож на другой. Заяц косил траву. Ягна ходила за скотиной, носила мужу в поле обед, и дети по целым дням оставались одни.

Вначале Анелька хотела учить братишку азбуке. Но Юзек, все реже вспоминавший, что он «слабенький», предпочитал бегать и играть, а не сидеть за книжкой. И странное дело — убийственный воздух болот, грубая простая пища и движение пошли Юзеку на пользу больше, чем постоянное сидение дома и лекарства. У него и цвет лица стал здоровее.

Анелька же была больна. Уже одни только вредные испарения болот могли подточить ее здоровье, а к ним еще прибавилась тоска, от которой не было лекарств. И от лишений, печали и постоянных тревог этот хрупкий цветок увядал на глазах.

Никаких угрожающих симптомов болезни не было заметно, но девочку постоянно лихорадило. По временам у нее бывали озноб, головная боль, упадок сил. Это ее не пугало, потому что в другие дни она чувствовала себя бодрее, чем когда-либо.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11