Полуночные признания

Возникшее после той холодной короткой встречи в часовне ощущение пустоты не покидало Эммануэль. Она как будто оцепенела от страха, горя и бесконечной череды смертей и обессилела от ночей безумной страсти, проведенных с Заком. Как она могла допустить это?

Она овдовела всего три месяца назад. К тому же Эммануэль всегда была яростным приверженцем Юга бы критически она ни относилась к местному правительству, развязавшему войну, ненавистную для любой женщины. И он, этот человек, пришедший в ее город как завоеватель, подозревающий ее в убийстве, занял все ее мысли!

Эммануэль слышала доносившееся издалека кваканье лягушек, шум листьев банановых деревьев, потревоженных теплым бризом, мелодический смех африканца, несущего свою поклажу. Это был ее мир. Именно так она жила двенадцать лет назад. Как она осмелилась надеяться, что у нее может быть какое-то другое будущее? С этими мечтами пора расстаться.

– Эммануэль. – Голос Жан-Ламбера вернул Эммануэль в реальность. Качели чуть скрипнули, когда он повернулся к ней. – Поедем в Бо-Ла вместе с нами.

– Да, – согласилась Эммануэль. Ей вдруг стало так горько, но эта секундная слабость быстро прошла, и равнодушие и чувство усталости снова захлестнули Эммануэль.

Эти узенькие дома в самой бедной части города называли «дробовиками», поскольку кто-то когда-то сказал, что, если выстрелить в такой домишко, дробь пробьет его насквозь. В районе рядом с Ирландским каналом было немало подобных сооружений из досок от барж, которые в свое время ходили по Миссисипи, а затем были разобраны. Однако несколько более прочных домов построили из пиленого леса, и хотя они имели всего одну комнату, их украшали высоким фронтоном и литыми чугунными ограждениями, а иногда и стройными колоннами в итальянском или новогреческом стиле, идущими вдоль крошечных фасадов.

Повернув на узкую Чупитулас-стрит, Зак за полквартала понял, в каком доме живут фрау Спирс и ее четверо сыновей. Было видно, что ставни здесь недавно покрасили, лестницу тщательно вымыли, а небольшой передний дворик вычистили от мусора и сорной травы, которые так портили вид стоящих вокруг зданий. По мере приближения к маленькому аккуратному домику Зак все больше терялся в догадках, почему овдовевшая немка и ее дети решили перебраться именно сюда, в Новый Орлеан, с его частыми грозами, убийственной жарой, эпидемиями желтой лихорадки и болотными болезнями.

На узком крыльце сидел какой-то человек – высокий и худой. Он что-то вяло наигрывал на гитаре и равнодушно наблюдал за Заком.

– Гутен морген, майор, – поприветствовал его Ганс Спирс, когда Зак подошел ближе.

– Доброе утро. – Поставив ногу на нижнюю ступеньку, он бросил взгляд на молодого немца. За спиной Спирса находился небольшой столик с книгами и бумагами.

– Вы пришли поговорить о Чарлзе Ярдли, – произнес Ганс утвердительно и, дотронувшись до струн, стал извлекать из гитары нежную, печальную мелодию.

– Я могу к вам подняться?

Ганс кивнул, полностью поглощенный музыкой.

– Вы хорошо его знали? – спросил Зак, пристально глядя на своего собеседника.

– Не так, как Филиппа, если вы спрашиваете именно об этом. – Он ответил спокойно, даже холодно, но Зак успел заметить, как у Спирса заходили на скулах желваки.

– Скажите мне честно, – произнес он, опираясь на чугунную ограду, чтобы облегчить боль в раненой ноге. – Вы боитесь?

На сей раз у Ганса получился совсем нестройный аккорд.

– Вы хотите спросить, не опасаюсь ли я того, что могу оказаться следующим? – Он повернул голову к Заку, его тонкое лицо казалось напряженным и измученным. – Конечно. А разве вам не было бы страшно?

– Пожалуй.

Ганс отложил гитару и поднялся. Сложив руки на груди, он поглядел куда-то вдаль. Солнце в этот день палило особенно сильно, небо было безоблачно-голубым, а воздух столь влажным, что, казалось, капли застыли в нем.

– Кто делает все это? – спросил Ганс дрогнувшим голосом, но тут же взял себя в руки. – И зачем?

– Не знаю. – Пожалуй, много общего, подумал Зак, у Эммануэль и у этого немца, умеющего держать себя в руках и контролировать чувства. – Я надеялся, вы сможете мне что-то подсказать. Может быть, вспомните кого-нибудь, кто недавно лечился в больнице Сантера и мог затаить злобу на работавших здесь людей? Может, вам угрожали? – Хэмиш до сих пор проверял длинный список пациентов, стараясь найти хоть какие-то следы, но Зак был уверен, что этот путь ни к чему не приведет.

Ганс отрицательно покачал головой и сглотнул.

– Я никого не подозреваю.

– А что произошло в больнице накануне убийства Филиппа де Бове? Тогда поссорились Клер Ла Туш и Чарлз Ярдли. Вы присутствовали при этом, не так ли?

– Я пришел в самом конце вместе с Сантером. – Немец устремил ясный, прямой взгляд на Зака. – А что?

– Все, кто был вовлечен в эту ссору или просто присутствовал при ней, уже мертвы. Все, кроме вас и Эммануэль де Бове.

– Я думал об этом бессонными ночами. – Он в отчаянии махнул рукой. – Я пытался читать, что-нибудь изучать, но слова просто плыли у меня в глазах.

Зак посмотрел на стопку книг и лежавший рядом раскрытый блокнот. Он был довольно обычным, с обложкой из черной ткани, уже обветрившейся от времени, но аккуратная запись в нем заинтересовала Зака.

– Что это? – спросил он, протягивая руку.

– Несколько конспектов Филиппа, которые он дал мне, когда учился в медицинской школе. Он думал, что они мне будут полезны. – В глазах немца внезапно загорелся интерес. – А что?

– Филипп? – Зак с силой сжал блокнот, почти раздавив его. – Это он писал?

– Да.

Боже правый, подумал Зак, и перед его глазами словно промелькнули сцены из недавнего прошлого. Теперь ему стало все ясно.

Глава 31

Зак думал, что может найти Эммануэль в больнице Сантера, но там не было никого, кроме сиделки из Сенегала, полной женщины, которая на громкий окрик майора медленно, с трудом подошла к двери и, открыв ее, произнесла:

– Все уехали. Хозяйка закрыла свое заведение. Вы не знали этого? Теперь, когда доктор Ярдли убит, больница не может существовать.

Обойдя высокое, покрытое белой известью здание, Зак остановился на залитой солнцем набережной и прислушался к глухому звону соборного колокола, который где-то вдали созывал на молитву. Эммануэль ничего не сказала ему в то утро, когда они встретились в часовне, о том злополучном, сложенном вдвое листке бумаги, который он обнаружил в костюме Чарлза Ярдли. Де Бове вполне могла спать с Ярдли. Чем больше Зак думал над этим, тем больше укреплялся в уверенности, что так оно и было. Но не Эммануэль написала эти обращенные к Ярдли страстные, чувственные строки – это сделал ее муж.

Филипп де Бове.

Зак обнаружил, что дверь, ведущая в темный узкий коридор дома на улице Дюмен, открыта, и прошел на звуки поющей во дворе женщины. В мощенном булыжником внутреннем дворе царил беспорядок. Было похоже, что здесь готовятся к отъезду. Зак остановился под дугообразным входом во двор, и сидящая на корточках перед открытым чемоданом Роуз, заметив его, тут же оборвала пение.

– Что вы тут делаете? – спросила она недружелюбно, с необычно сильным французским акцентом. – У нас много дел. В пятницу мы уезжаем в Бо-Ла.

– Где мадам де Бове?

Роуз принялась перебирать вещи.

– Она не хочет вас видеть.

Глядя на ее царственно изогнутую шею цвета кофе с молоком, Зак задал себе вопрос: насколько хорошо эта красивая мулатка знает свою госпожу, с которой прожила вместе много лет? И что она думает о нем?

– У нее нет выбора, – негромко произнес Зак.

– А-а… – Роуз подняла голову, на ее губах появилась недобрая, презрительная улыбка. – Так вы здесь как янки, а не как ее любовник?

– Сообщите ей обо мне, или я найду ее сам, – сказал Зак, чувствуя, что в нем растет раздражение.

Он думал, что Роуз встанет и проведет его по витой лестнице наверх. Но мулатка пожала плечами и снова склонилась над чемоданом.

– Она в комнате Доминика.

Хотя солнце сильно пекло, раздвижные стеклянные двери и ставни на окнах были широко открыты. Зак подумал, что Эммануэль может услышать его неровные шаги на лестнице и звон шпор, однако она не выглянула, когда он, пройдя по коридору, остановился у двери. Стоя к нему спиной, она держала в руках детскую рубашку.

– Тебе следовало предупредить меня об отъезде, – тихо сказал Зак.

– Потому что меня все еще подозревают в убийстве? – Только сейчас она обернулась, продолжая быстрыми движениями складывать одежду. – Единственное, о чем я сейчас думаю, – как увезти моего сына в безопасное место.

– И поэтому ты решила уехать?

Эммануэль наклонилась, чтобы положить вещи в сумку.

– Это главная причина.

Зак оглядел комнату.

– Где Доминик?

– Он у друга, который живет на Рампар-стрит. – Она протянула руку за другой рубашкой. – А в чем дело?

– Ты мне снова солгала. – Эммануэль замерла, и Зак заметил выражение вины и страха на ее лице, прежде чем она успела скрыть их под обычной маской безразличия. Он подошел к ней совсем близко и, наклонившись, спросил: – Ты сейчас думаешь о том, какую именно твою ложь из многих я раскрыл? – Эммануэль молчала, и, отвернувшись, Зак в досаде с силой хлопнул ладонью по кровати. – Знаешь, возможно, я бы уже нашел убийцу, которого ты боишься, если бы ты не лгала на каждом шагу.

– Может, пояснишь, о чем ты говоришь?

Зак подошел к открытым стеклянным дверям.

– Утром я видел Ганса Спирса. Он, как и ты, сильно нервничает.

– Что ты имеешь в виду?

Зак повернулся к ней и увидел, каким белым, сосредоточенным стало ее лицо.

– Записку, которую я нашел в доме Чарлза Ярдли, написала не ты, а Филипп.

Какое-то время Эммануэль не мигая смотрела ему в глаза. Затем выдохнула – протяжно, сдерживая себя – и откинула волосы со лба.

– Я бы не назвала это ложью, потому что тоже спала с Чарлзом.

– Как, вы втроем вместе?

– Нет!

Он слегка улыбнулся:

– Приношу свои извинения. Я дошел до того, что поверю почти во все.

На лестнице послышались чьи-то шаги, затем детский смех. В комнату направлялся Доминик.

– Возьми шляпу и перчатки, – сказал Зак. – Мы отправляемся на прогулку.

В неловком молчании они повернули к реке и собору. Невыносимая уличная жара угнетала. На пристани, где сейчас шли работы по разгрузке, было шумно.

– Расскажи мне о Филиппе, – попросил Зак.

Она какое-то время молчала, опустив глаза и с силой сжимая в руке зонт от солнца.

– Мне было семнадцать, когда я его встретила, – наконец произнесла она сдавленным, чуть хриплым голосом. – Тогда меня в основном интересовали книги и медицина. – Она замолчала, и Зак подумал, что Эммануэль унеслась мыслями в прошлое, пытаясь вспомнить ту девушку, которой когда-то была. – Вряд ли кому-то могла понравиться такая дама. Тогда я пришла к выводу, что надо пытаться стать либо привлекательной женщиной, либо доктором. И я выбрала второе.

Зак мысленно представил ее молодую, полную рвения, очень ранимую.

– И ты не хотела, чтобы тебя желали мужчины.

Она коротко рассмеялась:

– Да, пожалуй, ты прав. – Она прищурилась, разглядывая высокие черепичные крыши домов. – А потом встретила Филиппа.

– Он был не таким, как остальные мужчины?

Она кивнула.

– Филипп сказал, что я очень красивая. – Ее губы тронула добрая печальная улыбка. – Думаю, я смогла бы полюбить его только за это. Оценил меня по достоинству. – Она бросила взгляд на Зака. – Тебе интересно?

– Да. Он восхищался твоим умом и силой духа и вместе с тем желал тебя как женщину.

– Ты прав. Я встречалась с другим человеком, но он смеялся над моим стремлением изучать медицину. А Филипп поощрял меня, он восхищался мной, я ему нравилась. Это вскружило мне голову. Он был таким красивым, чувственным и сильным. Мог побеседовать об искусстве… музыке… жизни.

– И о грехах человеческой плоти, – сухо добавил Зак.

Ее лукавая улыбка не понравилась Заку, он почувствовал прилив ревности.

– Странно, что ради любви к нему ты оставила свои мечты вернуться в Париж и стать доктором.

Ее лицо стало серьезным.

– Он был для меня всем. Я боялась, что его родители будут против нашего брака, но все устроилось.

Они пересекли улицу Святой Анны и прошли мимо бильярдного зала; сквозь открытые двери были видны игроки в черных костюмах и ярких жилетках самых разных цветов.

– Вы были счастливы? – спросил Зак, снова взглянув ей в глаза.

– Поначалу. Он ввел меня в мир, о существовании которого я и не подозревала.

– Мир чувств, – заметил Зак. – Гашиш, шелковые узы и эротические ощущения на грани удовольствия и боли.

Они уже подошли к площади Джексона, украшенной сикоморами и вязами, ветки которых медленно покачивались от ветра. Эммануэль повернулась к майору.

– Да. – Она быстро подняла голову и вызывающе улыбнулась. – Мне нравилось это. Ты удивлен?

– Нет.

Она глубоко вдохнула и задержала дыхание. Улыбка медленно сползла с ее губ, а на лице появилось сосредоточенное выражение.

– Потому что это не соответствует твоему характеру? – внезапно спросила она, глядя ему прямо в глаза. – Эта необузданность, стремление отбросить условности и переступить за грань разрешенного.

Зак не стал этого отрицать. После того, что между ними было, она знала его достаточно хорошо.

– Так что случилось с Филиппом?

Они повернули за угол и двинулись вдоль чуть покрытой ржавчиной железной ограды, которая окаймляла площадь.

– Все изменил Доминик. – Она бросила на Зака быстрый косой взгляд. – Не пойми меня неправильно. Филипп был очень рад, что станет отцом. Но он… – Она пожала плечами. – Он потерял ко мне всякий интерес как к своей жене. Поначалу я думала, что он боится повредить ребенку, которого я ношу, и считает мое округлившееся тело непривлекательным. – Погрузившись в воспоминания, она какое-то время молчала. – Филипп любил стройных женщин.

Таких, как Клер Ла Туш, подумал Зак, молодых, с маленькой грудью и узкими бедрами. Рождение ребенка меняет фигуру.

– Я думала, что после рождения Доминика, – продолжала Эммануэль, – все возобновится.

– Но этого не произошло?

Она отрицательно покачала головой и пристально посмотрела на возвышающиеся над пристанью мачты.

– Филипп все больше времени проводил вне дома. Поскольку он учился в медицинской школе и работал с моим отцом и Генри в больнице, поначалу я не обращала на это особого внимания. Уже тогда у него была своя комната, «гарсоньер». Он стал ночевать там, когда я еще носила Доминика. Говорил, что не хочет беспокоить мой сон.

Она помолчала. На улице было почти безлюдно – люди спасались в домах от дневной жары.

Лишь шум ветра да крик чаек, кружащихся в вышине, нарушали тишину.

– Однажды ночью я решила пойти к нему. – Она чуть покраснела, словно было что-то постыдное в том, что молодая жена желает своего блудного мужа. – В тот вечер он встречался со студентом из медицинской школы, но я думала, что он уже ушел, поскольку было поздно.

– И что же?

– Я нашла их. Вместе. – Она нервно и зло сжала ручку зонта и повернула ее в руках. – Потом Филипп объяснил мне, что он всегда больше интересовался мужчинами, чем женщинами, и сказал, что никогда бы не женился, но он единственный сын у отца и ему нужен наследник. Филипп надеялся, что женитьба «вылечит» его, но увы… – Она с горькой улыбкой посмотрела куда-то вдаль, на глазах засверкали слезы. – Я почувствовала себя так, словно меня предали. Думаю, больше всего меня задело то, что он воспользовался моей доверчивостью. Филиппу следовало рассказать мне все заранее, чтобы я знала, за какого человека выхожу замуж. Помню, в ту ночь я сказала ему, что никогда больше не буду счастлива. – Если бы эти слова произнесла другая женщина, они прозвучали бы как в театральной мелодраме. Но в Эммануэль не было ничего наигранного. – Это очень трудно, – негромко произнесла она, – разочаровываться в человеке, которого любишь.

– А что было дальше? – тихо спросил Зак.

Она изящно пожала плечами:

– Он обещал, что подобное никогда не повторится. Я была тогда так очарована им, что поверила.

Заку невыносимо хотелось прикоснуться к Эммануэль, уменьшить ее боль, которая отдавалась в нем самом. Но вместо этого он произнес официальным тоном:

– Он не сдержал своего обещания?

Эммануэль отрицательно покачала головой:

– Не прошло и года, как я застала его снова, но на этот раз с женщиной. А потом я узнала, что у него были и другие мужчины и женщины.

– Ты не хотела с ним расстаться.

– Я не могла, потому что потеряла бы Доминика. Семья де Бове никогда бы не согласилась отдать его мне.

– Даже если бы узнала правду?

Эммануэль повернулась к нему, глядя на него широко раскрытыми глазами.

– Неужели ты думаешь, что я рискнула бы сказать им правду?

– Значит, Филипп тебе до сих пор не безразличен?

– Это тебя удивляет? – Они повернули к выходящим на площадь высоким открытым воротам. – Я не думаю, что любовь просто… испаряется. Она умирает медленно, день за днем. Постепенно из сердца уходит оскорбление за оскорблением, предательство за предательством. До самого конца я и Филипп оставались друзьями. Мы интересовались медициной и работали в больнице; наконец, у нас был Доминик. Я не хочу, чтобы ты думал, будто моя жизнь была плохой – совсем не так. Просто… в ней многое отсутствовало.

С севера набегали тучи. Солнце раскрасило в изумительные золотые цвета густые высокие облака.

– Я вспоминаю тот день, когда оказался на Конго-сквер, – произнес после паузы Зак. – Роуз сказала мне, что Филипп никогда бы не взял себе цветную любовницу, поскольку он не хотел, чтобы его ребенок страдал. По ее мнению, он отлично понимал, что это такое – когда о тебе судят по тому, к какой категории людей ты принадлежишь. – Зак посмотрел на Эммануэль. – Он считал себя особенным.

Эммануэль прямо посмотрела в его глаза, он с удивлением заметил в них боль.

– Мы не вольны выбирать тех, кого любим, – сказала она.

– Но мы можем сопротивляться и не потакать своим желаниям. – Произнеся это, Зак вспомнил, что присущие ему дисциплина и стремление следовать логике не помогают подавить страсть к этой женщине.

Эммануэль отрицательно покачала головой, ее губы тронула легкая печальная улыбка.

– Филипп был гедонистом. Он не мог отказать себе в физических удовольствиях, какими бы они ни были.

Какое-то время они шли молча. Усиливающийся ветер срывал сухие листья с магнолий и гнал их по мостовой. Зак первым нарушил паузу:

– Скажи мне, что случилось в тот весенний день в больнице?

Эммануэль удивленно заморгала – казалось, она совсем забыла о теме разговора.

– Ладно, – произнесла она негромко, после некоторого раздумья. – После того как я застала Филиппа во второй раз, мы пришли к соглашению, что будем жить в одном доме и представляться мужем и женой, но он переселится в отдельную комнату. И мы оба будем вести себя так, как захотим. – Подняв голову, она с вызовом посмотрела в его глаза, ожидая встретить осуждение.

Но Зак ничего не сказал, и она негромко продолжила, тщательно подбирая слова:

– Я тогда не думала, что у меня в жизни кто-то будет. Но время шло… – Она с силой сжимала ручку зонта. – Я часто в слезах лежала в кровати, мечтая о том, чтобы какой-нибудь мужчина хотя бы обнял меня. Это было нестерпимо. В конце концов, я подумала: если Филипп может получать удовольствие на стороне, почему и мне не попытаться? Но мимолетные увлечения мне ничего не давали.

«Сколько у нее могло быть мужчин?» – спросил себя Зак и почувствовал боль в сердце.

– По этой причине ты встречалась с Чарлзом Ярдли? – поинтересовался Зак. – Ты догадывалась, что он, как и Филипп, увлекается мужчинами?

– Понятия не имела до того дня, о котором ты спрашивал. Филипп действительно его любил. Сильно, чувственно. Мы считаем, что подобные отношения могут быть только между мужчиной и женщиной, но это не так.

– А Клер? Что она знала о пристрастиях Филиппа?

– Она была намного искушеннее в подобных вещах, чем я в ее возрасте.

Зак удивился тому, как просто Эммануэль говорила о неверности своего мужа и нестандартных любовных желаниях. Впрочем, за несколько лет она привыкла ко всему.

– Но по поводу чего конкретно произошла ссора? – спросил Зак, подозревая, что услышал только часть правды.

– Клер не обращала внимания на странности Филиппа и все равно любила его, но когда она узнала, что он любит Чарлза Ярдли, то решила оставить его.

Зак вспомнил об этом тонком, циничном англичанине с прямыми светлыми волосами и пренебрежительным взглядом.

– А что ты можешь сказать о Гансе Спирее? – внезапно спросил он. – Филипп имел связь и с ним?

Эммануэль сложила зонт и задумалась.

– Честно говоря, не знаю.

Наступила пауза, нарушаемая только криками чаек и порывами ветра. Солнце исчезло за угрожающе темными облаками, которых становилось все больше. Зак подумал: удивительно, как быстро в этом городе может начаться дождь.

– И именно поэтому ты перестала верить в любовь? – спросил он, помолчав. – Потому что какой-то мужчина обманул тебя?

– Ты ошибаешься. – Подняв голову, она посмотрела в предгрозовое небо. Ее тонкая шея при этом показалась ему совсем хрупкой. – Когда я встретила Филиппа, то влюбилась в него по уши и думала, что это навсегда. – На ее губах появилась печальная улыбка. – Как могло исчезнуть такое сильное, яростное, всепоглощающее чувство? Но оно прошло, испарилось в потоке дней.

– Так бывает не всегда.

Она бросила на него быстрый взгляд.

– Никто не может обещать вечную любовь.

– Но ты все-таки веришь в то, что это сильное чувство существует?

На миг она затаила дыхание, но затем коротко рассмеялась.

– Возможно, у меня старомодные взгляды, но я давно разочаровалась во всем.

На мостовую упали первые крупные капли дождя. В воздухе появился запах влажных камней и пыли.

– Скажи мне вот что, – спросил Зак. – Все те люди, с которыми ты спала…

– Их было всего три, включая Чарлза.

– Ты сказала, что мимолетные встречи тебя не устраивали. Возможно, потому, что ты не любила этих мужчин?

Эммануэль повернулась к нему. С удивлением Зак увидел, что у нее дрожат губы, а лицо стало бледным, словно Эммануэль боялась случайно сказать что-то лишнее. Налетел порыв ветра – мокрый, сильный. Он трепал ее простое черное платье, срывал шляпку, из-под которой выбились пряди. Зак отвел ее локоны за ухо, ненароком коснувшись щеки.

– Та ночь, которую ты провела со мной, тебе что-то дала?

– Ты сам все знаешь, – прошептала Эммануэль.

Дождь полил сильнее. Зак опустил руки на худенькие хрупкие плечи Эммануэль и секунду боролся с желанием обнять ее и прижать к себе.

– Я из тех, кто верит в нее, Эммануэль, – произнес он, проведя большим пальцем по ее шее.

Теплые капли стали мельче и падали мягче. Зак увидел, что Эммануэль плачет.

– Но не для меня. У меня на это больше не хватит сил, – тихо призналась она.

– Ты очень стойкая, – ободрил он.

Зак скользнул ладонями по ее рукам, словно лаская их на прощание.

– Когда ты уезжаешь в Бо-Ла? – Они шли рядом, но не дотрагивались друг до друга, словно чужие, – и ему сейчас казалось удивительным, что когда-то они были близки.

– В пятницу рано утром. – Она могла спрятаться от дождя под солнечным зонтиком, но не сделала этого. – Мы останемся там до конца сентября. Пока погода не переменится.

К сентябрю, подумал он, его в городе уже не будет.

– Я хочу отправить просьбу в Вашингтон, чтобы вернуться в прежний полк. Но сначала я найду убийцу.

Эммануэль посмотрела на него снизу вверх. По ее щекам текли струйки воды, капли срывались с кончиков черных завязок шляпы. «Именно такой, – подумал Зак, – я увидел ее в ту судьбоносную ночь на кладбище. Был дождь, от которого она совсем промокла, но при этом каким-то непостижимым, непонятным образом выглядела такой притягательной».

– А если у тебя не получится? – спросила Эммануэль.

– Я обязательно найду его.

Глава 32

С громким стуком на стол Зака упала потрепанная, покрытая пятнами и покоробленная папка. От удара из нее выпало несколько страниц.

– Что это? – спросил Зак, глядя на красное неулыбчивое лицо Хэмиша.

На какое-то мгновение Хэмиш сжал челюсти, от чего его роскошные светло-рыжие усы дернулись.

– Здесь ты найдешь фамилии всех, кто умер или перенес ампутацию в больнице Сантера за последние два года.

Только тут Зак заметил, что из-под папки на столе выглядывает еще одна.

– А это?

– Отчет о ядах, отпущенных аптеками. – Массивный ньюйоркец вытер носовым платком потный лоб.

Отставив стул, Зак подошел к окну, которое выходило на север. Солнце в него никогда не заглядывало, поэтому нижние стекла приобрели зеленоватый оттенок. Зак считал, что это микроскопические морские водоросли.

– И какие выводы нам следует сделать? – спросил майор, опираясь плечом о раму и глядя на людную улицу. Нещадно палящее солнце отражалось в лужах и медленно поджаривало город.

– Черт меня побери, если я знаю. Это совсем не легко, когда главный подозреваемый скончался. – Хэмиш сунул носовой платок в карман и опустился в деревянное кресло. – Я понял, что с англичанином что-то не чисто, как только увидел его.

Хэмиша весьма озадачил рассказ Зака о связи Ярдли и Филиппа. Горькую правду о замужестве Эммануэль майор сохранил в тайне.

– О Боже! – Потное от жары лицо Хэмиша внезапно приобрело багровый оттенок, а глаза округлились, словно он вспомнил о чем-то необычном. – Не говорите мне, что этот немецкий парень, Спирс, тоже с отклонениями.

Как странно звучит это слово «отклонения», подумал Зак. Нечто подобное можно сказать, например, и о синеглазой светловолосой девочке, чьи родители никогда не поженятся, поскольку ее мать – цветная. Зак представил выражение лица Бена Батлера, наказавшего еврейку девяти детей за смех на их дне рождения. Вспомнил он и снисходительный голос Чарлза Ярдли, когда тот сказал об Эммануэль: «Она могла бы стать хорошим доктором, если бы была мужчиной».

Чем больше Зак размышлял над этим, тем яснее понимал, почему Эммануэль стремилась скрыть правду. Для репутации Доминика слухи о поведении его отца имели бы печальные последствия.

– Кто его знает, – медленно ответил Зак. – Думаю, нам надо отправить пару человек, чтобы следить за ним.

– Ты подозреваешь, что он убийца? – кивнув, спросил Хэмиш.

– Трудно сказать. Но он может стать следующей жертвой. – Зак прислонился к оконному проему. – Довольно странно, что мы до сих пор не проверили всех друзей де Бове и людей, знакомых с ним.

Хэмиш задумчиво провел по усам.

– Такие сведения держат в секрете, не так ли? Он католик, доктор, из влиятельной семьи.

– Поэтому подобные секреты очень стараются скрыть. – Зак оттолкнулся от окна. – И могут ради этого даже пойти на убийство.

Хэмиш нахмурился:

– Ты так думаешь?

Зак отрицательно покачал головой:

– Я не уверен. Направь кого-нибудь в Байу-Креве, хорошо? – Он протянул руку за шляпой. – Я хочу поговорить с тем лейтенантом, который патрулировал город.

– Что он может добавить помимо того, что мы уже слышали?

– Возможно, мы на что-то не обратили внимания. – Зак взялся за ручку двери.

– О Боже, не начинай этого, – взмолился Хэмиш.

Зак на мгновение задержался.

– Чего?

– Говорить загадками. Как король вуду из Байу-Соваж.

К полудню в четверг все ставни в доме на улице Дюмен закрыли и заперли на засовы, с передней двери сняли колокольчик. Чемоданы и сумки были уже сложены на фургон. Эммануэль решила ночевать перед отъездом в большом доме на Эспланад-авеню, а отправиться в Бо-Ла планировалось рано утром.

Она стояла в центре темной гостиной, держа в руке шляпу и перчатки. У нее больше не было причин задерживаться здесь, но она все оттягивала отъезд, надеясь услышать на лестнице неровную хромающую поступь.

– Ты и в самом деле думаешь, что этот янки придет? – спросила Роуз.

Эммануэль подняла голову. Она хотела бы сказать «нет», но не смогла.

Роуз сжала губы и устало вздохнула:

– Он говорил, что любит тебя, а ты ответила, что не веришь ему. И ты думаешь, что он после этого придет и попытается тебя переубедить?

На губах Эммануэль появилась слабая улыбка.

– Возможно.

– Ха! Для умной женщины ты иногда говоришь довольно странные вещи.

Эммануэль попыталась рассмеяться, но чуть не расплакалась.

Роуз повернулась к ней и пристально посмотрела в лицо.

– Похоже, ты готова передумать?

Надев на голову черную соломенную шляпу, Эммануэль с отсутствующим видом затянула ленты.

– Честно говоря, не знаю.

Роуз кивнула:

– Мне кажется, я понимаю, почему он не пришел.

В пятницу утром, в те ранние часы, когда фонарщики еще ходят по городу с лестницами, гася газовые светильники, Зак покинул Парковый квартал и повернул лошадь вдоль реки. Когда он добрался до Эспланад-авеню, разделенную надвое аллеей с сикоморами, вязами и грациозными миртами, покрывшимися белыми, розовыми и красными цветками, солнце уже показалось на горизонте, чтобы бросить на город первые золотистые лучи.

Подъехав к белому дому де Бове, Зак направил лошадь к раскидистому старому дубу. Отсюда уже отъезжали две телеги, доверху нагруженные сундуками, и хорошо подрессоренная, поблескивающая, окрашенная в черный и желтый цвета карета.