Дорога на Тмутаракань

Продан Ю Ю
Дорога на Тмутаракань

      Ю.Ю.ПРОДАН
      ДОРОГА НА ТМУТАРАКАНЬ
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РУСЬ И ХАЗАРИЯ
      1
      Не велика речка Тетерев, что течет через Древлянскую землю, не тягаться ей с могучими витязями Днепром-Славутичем и Дунаем, но краше ее не найдешь во всех русских краях. Среди высоких гранитных берегов пробила себе дорогу эта своенравная красавица. То звенит она весело и задорно чистыми струями по белым камням, то прильнет ласково к солнечному песчаному берегу, а потом, будто притомившись, разольется тихими заводями среди темных вековых лесов и дубрав.
      Своенравны, горды и люди, что селятся над Тетеревом. Земля их бедна песок да суглинок лежат на каменных взгорьях, в низинах - топи болотные. Ратаю с сохою разгуляться негде, зато ловы здесь богатые, птицы и зверя в лесах видимо-невидимо, бортникам тоже раздолье - на каждой лесной поляне гнезда диких пчел. Благодаря лесу-кормильцу древлянские роды издавна жили зажиточно, ставили добрые городища над Тетеревом и соседними реками, окружали их крепкими дубовыми стенами, чтобы ни дикий зверь, ни лихой человек не пробрался к ним. Впрочем, зверя они и сами искали в дремучих чащах, вооружившись луком и рогатиной, а враги редко сюда пробивались сквозь лесную глухомань. Слухи ходили о диких степняках, о том, что хазары дань с полян и северян берут, но здесь их никто не видывал.
      В роду каждый крепко держался друг друга, люди всем миром могли за себя постоять и даже с князем древлянским потягаться. Князь на столе в Искоростене, ему туда дань отвозили. Князю подчинялись на случай какой беды, если надобно родам объединиться, отбить чужеземных пришельцев. Княжеская дружина да ратное ополчение - большая сила.
      Городище, где родился и вырос Богдан, сын кузнеца Ратши, приткнулось к самому обрыву над Тетеревом. Здесь, на небольшой ровной площадке, стояли вырезанные из стволов вековых дубов фигуры Перуна, Волоса и других русских богов. Им хорошо была видна с высокого берега неоглядная ширь за рекой, лесистые холмы и на одном из них городище соседнего дружественного рода. Богам на требище приносили жертвы, вымаливали удачу на охоте, добрый урожай, победу на войне. Поодаль от обрыва, за крепкой бревенчатой стеной со сторожевыми башнями, прочно стояли на земле деревянные избы, хозяйственные постройки, еще дальше, среди леса, теснились возделанные поля. Кузница Ратши стояла на околице, у самой дороги, что вела к Искоростеню. Возле нее - изба кузнеца.
      Двадцать лет прожил на свете Богдан, единственный Ратшин сын, немного прожил, но что-то за это время изменилось в городище. Может, виною тому были события, нарушившие покой Древлянской земли. Киевский князь Игорь, владыка всей Руси, решил второй раз взять дань с древлян в одном году. Озлобленные неслыханными поборами, древляне порешили старого князя. Игорева вдова, Ольга в отместку сожгла древлянский стольный город Искоростень. Прошло немного времени - появились в древлянских городах и селах посадники, воеводы киевские. Люди качнулись в разные стороны - кто к ним, кто против. Богатые за твердую власть встали, начали тянуться за воеводами, у простого люда забот прибавилось, а добра в амбарах меньше стало.
      Многое переменилось за последние годы. Посадником теперь в селении стары Клунь, поднявшийся над родом как воевода. Он и суд вершит, и дань собирает, неугодных да непокорных в дугу гнет, друзьям своим и приспешникам помогает. Власть! Разбитной сын Клуня Борислав подался служить в дружину молодого киевского князя Святослава, говорят - выбился там в большие люди. Клуню от того еще большая выгода.
      А хозяйство Ратши совсем захирело после того, как его в лесу подмял медведь. Мать Богдана умерла. Из трех молодых Ратшиных помощников только сын остался. Двое других ушли - один семьей обзавелся, на земле осел, а второй ушел в Искоростень. Жизнь все круче стягивала узел вокруг Ратши. Раньше за свою работу он все имел, дом был полная чаша. Теперь же на другом конце городища поднялась кузница Войта, брата посадникова, день-деньской гудят там горны, куются рала, мечи, ножи, все, что смерду и воину надобно. И берет Войт за работу дороже, зато пойдешь к нему посадник добрее, завернешь к Ратше - посадник недоволен. Туго стало с припасами у Ратши, иной раз в избе ни одной просинки. Куда податься? Ударил челом Клуню. Один раз да другой взял купу, в долгах завяз по самые уши. И не заметил, как хозяином его собственной кузницы стал уже не он, а Клунь. Тяжко было доживать век чьим-то челядином, недолго протянул Ратша, помер.
      Незадолго до смерти он наказывал сыну:
      - Видишь, Богдане, рушится наш род, рушатся дедовские и прадедовские законы. Я еще помню не такое далекое время, когда все мы были на этой земле вольные люди, равные между собой, жили единым родом, стояли друг за друга, как брат за брата. Вместе сеяли, вместе труды свои пожинали, одну жертву приносили нашим богам... А теперь все пошло прахом, не стало единого рода. Кто разбогател - у того и сила, власть, а кто последнее потерял, пошел в кабалу к богатым. Были все равны, а теперь вольные люди стали подневольными и зовутся рядовичами, закупами, челядинами, служат тем, кто на наших трудах нажился. Тьфу! А дальше, видать, и того хуже будет. Что станешь делать, сыне? Как помру я, предай земле мой прах по старому закону, принеси жертву богам нашим и покинь эту кузню. Не будет от нее толку, Войт тебя все одно сломит. За землю держись отцовскую, ее хоть и мало, да не отдана она еще Клуню. Земля-кормилица не даст помереть с голоду...
      Разрасталось городище в ширь и ввысь. Житомир его звали, оттого что вокруг жито шумело, богато родило, от хлеба амбары у посадника ломились. Над Житомиром поднялись хоромы Клуня, новые, узорами затейливо украшенные, глухими заборами огороженные. Вокруг хоромы поменьше - для Клуневой челяди. А у околицы старые избы смердов в землю врастают. И полоски полей у их хозяев все уже становятся, будто лужи дождевые, что под солнцем пересыхают. Многие смерды пошли в кабалу к посаднику Клуню, к его богатому брату Войту.
      Помня отцовский наказ, держался за землю Богдан, оставшийся на свете один-одинешенек. Отдавал отцовы долги, потуже затягивал пояс. От того, что вырастил на своей земле, ничего, считай, самому не оставалось. Выходил на лов, бродил по лесам, приносил то медвежью шкуру, то куньи или бобровые меха. И это все шло Клуню. Чтоб не помереть с голоду, нанялся в работники к посаднику, стал закупом.
      Думал ли, гадал ли Ратша перед смертью, какая доля его сыну выпадет?
      Все горше становилась жизнь Богдана. Своя земля перестала быть своей, руки чужими сделались, на других, не на себя работали. Только думать был волен Богдан о чем хотелось, а хотелось ему иной, лучшей доли. Все чаще приходила к нему мысль: уйти в Киев или в Любеч, на Днепр или Рось, а может, и дальше, там искать счастья...
      И ушел бы давно Богдан, покинул отчий край, да в сердце запала Рослава.
      Девушка без роду-племени, а хороша и своенравна, как река, у которой она выросла. Белолицая, чернобровая, коса до пояса, в глазах карих огоньки блестят. Повстречал ее Богдан возле Клунева подворья, пособил вязанку хвороста до ее землянки донести. Один раз повстречал, второй, ноги сами запомнили ту стежку. Полюбилась Богдану Рослава, да и Богдан ей люб. Миловаться бы им, гнездо свое свить, а доля судила иначе. За что, бог Ладо, наказал ты молодую пару? Три жены было у старого посадника Клуня, да опостылели, четвертую захотел он в хоромы свои привести. Той четвертой оказалась Рослава...
      Ночью в праздник Купалы костры пылали над речкою Тетеревом, кружились хороводы на обрывистом берегу, плыли венки девичью по быстрой воде. Пришли сюда и Богдан с Рославой.
      Уносила быстрая вода венки к Днепру-Славутичу, волны кружили их в своем хороводе. И не заметили Богдан и Рослава, как подступила к ним беда - налетела посадникова челядь, Богдана оттеснила в сторону. Будто черные коршуны, схватили девушку, с собой потащили. А сам Клунь, манит ее, златые горы обещает: "Иди добром ко мне, все, что у меня есть, твое будет. А не хочешь по-хорошему - силой возьму!"
      Не было выхода у бедной Рославы, одна дорога оставалась. Вырвалась она из чужих рук, кинулась с обрыва вниз, на острые камни. Подхватила ее река, понесла вслед за венками.
      А Богдан? Он же простой смерд, как ему с посадником, чей сын воевода у князя, счеты сводить? Да еще одному, безоружному...
      Будто окаменел он, время для него остановилось. То ли день, то ли ночь - не все ли равно?
      Вспыхнули вдруг среди ночи посадниковы хоромы, дотла сгорели вместе с хозяином. Никто из окрестного люда не пришел на помощь, никто руки не протянул, чтобы добро Клуня спасти. Как заполыхало пожарище, вся челядь посадникова разбежалась. Исчез из городища и смерд Богдан, сын Ратши. Может, тоже сгорел, кто знает?
      Нет, не сгорел Богдан. Рассчитавшись с ненавистным Клунем, темной ночью покинул он родные места. По звериным тропам уходил, куда глаза глядят. В лесной чащобе, под старым дуплистым дубом сделал себе берлогу, как медведь, забился в нее. Все стояла перед глазами Рослава, делавшая последние шаги к обрыву. Даже жаркое пламя, что охватило яростно Клуневы хоромы, не могло заслонить ее побелевшего лица, решительно сдвинутых к переносице тонких бровей. Рослава...
      Но молодость брала свое. Были при Богдане лук и стрелы - захватил их на случай, если доведется отбиваться от погони. Начал он бить дичину. Искал в лесу съедобные коренья, набрел на диких пчел.
      Возврата в родное городище для Богдана не было. Решил он идти вдоль Тетерева в сторону Днепра, а там видно будет, куда повернуть.
      Вступило в свои права лето. Выдалось оно на редкость жаркое и тихое. Задумчиво стояли над Тетеревом дремучие леса, а в подлеске, на опушках, да и в самой глубине их ключом била жизнь. Несметное птичье царство хлопотливо растило своих птенцов, волки и лисы выводили на первую охоту молодняк. Успевшие раздобреть на подножном корму медведи искали, чем полакомиться, тянулись к малинникам, птичьим гнездам. Завидев человека, не проявляли враждебности, с любопытством раскрывали свои маленькие глазки. Богдан знал, что сытый медведь, человека не трогает, и спокойно шел дальше. Зато услышав трубный голос тура, обходил это место стороной. Вожак турьего стада - старый бык всегда подозрителен. С мечом или копьем-сулицей Богдан, может, и не побоялся бы встретиться с туром, а лук да стрелы никудышная защита.
      Там, где Тетерев приближается к Днепру, перед тем, как отвернуть к Припяти, вокруг по низинам широко раскинулись болота, заросшие дремучими чащами. Богдан шел по лесу, вооружившись длинным шестом, вырезанным из молодого клена, шестом прощупывал подозрительные места, чтобы не угодить в трясину. Заночевать пришлось на небольшом островке. Богдан натаскал сухих сучьев, развел костер, подкинул сырых веток, чтоб дым отгонял комаров, для себя из веток же сделал мягкое ложе.
      "Завтра сверну к полудню на Киев, - подумал он, засыпая. Там народу много, посадниковы люди меня не разыщут".
      Ночью он несколько раз просыпался - над самой его головой зловеще и глухо ухал филин. А может, то был леший, хозяин здешних мест? Богдану становилось жутко, он мысленно просил защиты у Перуна и у чуров покинутых им домашних богов. Только перед рассветом он уснул.
      Разбудили его веселые лучи солнца, пробивавшиеся сквозь листву. Легкая пелена утреннего тумана уходила в болотные заросли. В той стороне басовито забубнила выпь, неуклюжая пестрая птица, что-то сильно ударило по воде - то ли бобер, то ли выдра. Богдан улыбнулся, вспомнив ночные страхи. Утром окружающий мир казался добрым и дружелюбным.
      Богдан подкинул сухих сучьев в угасающий костер, раздул едва тлевшие угли, поджарил на огне подстреленного накануне вечером зайца. Завтрак подкрепил его и подбодрил. "Надо будет вершу сплести да рыбы наловить, решил он. - Но это когда уже до Днепра дойду".
      Он по-хозяйски забросал костер болотной тиной, чтоб не случилось пожара, вымыл руки и, проверив свой шест - не треснул ли, неторопливо тронулся дальше, перебираясь с кочки на кочку. Прежде ему казалось, что болото не очень обширно, а вышло иначе. Уже и солнце поднялось высоко, а Богдан все мог выбраться на сухое место. Заболоченный лес становился все глуше, все чаще попадались гиблые топи с торчащими из них мертвыми стволами деревьев.
      "Неужто я так круто завернул к полудню, что топчусь на одном месте? начал тревожиться Богдан. - Так ведь Ярило - все с одной стороны светит, я ему навстречу иду..."
      Нет, он не ошибся. Лес посветлел, среди болота все чаще появлялись островки, сухие, прочные, даже с муравейниками, а муравей - известное дело - сырости не любит. Дохнуло свежим ветерком, пахнущим луговыми цветами. Богдан выбрался на протоптанную кабанами тропку. Все также чавкала под ногами болотная жижа, но почва под нею стала тверже, надежнее.
      Вдалеке, в той стороне, куда держал путь Богдан, послышался протяжный трубный звук. Вскоре он повторился. Что бы это значило? Богдан остановился, прислушался, зорко, вглядываясь в зеленые заросли.
      Затрещали ветки, плеснула вода. Из чащи леса вырвалась темная масса, ринулась через болото невдалеке от Богдана, ломая камыши и молодые деревца. Он узнал могучего лесного красавца тура. Бык тяжело дышал, голова его была опущена, из крутого загривка торчала стрела с красным оперением. Раненый, отбившийся от стада тур уходил в чащу.
      Богдан вздрогнул: за туром гнались люди, вышедшие на лов. Кто они враги или друзья? Впрочем, в такой глухомани хазарам или печенегам неоткуда взяться, а русичи ему не страшны - здесь уже Полянская земля. Но на всякий случай Богдан притаился в кустах, решил выждать, что будет дальше.
      Всполохнулась стая уток, с шумом пролетела над самой его головой. Вдруг невдалеке заржал конь. Ржание было жалобное, тревожное. Конь будто призывал на помощь, и Богдан, мутно догадываясь о том, что происходит неподалеку от него, отбросил все опасения и выбрался из своего укрытия. Опираясь на шест, он кинулся вперед, перепрыгивая с кочки на кочку. Перед ним открылась поляна, укрытая ковром из цветов. Сочная зелень прикрывала коварную трясину, где сейчас бился белый конь в богатой сбруе, перепачканной бурой тиной. Задние ноги его увязли по самый круп, а передними он бил по болотной жиже, пытаясь найти опору. Воин в заляпанной грязью холщовой рубахе, с мечом и отделанным золотом колчаном, выбравшись из седла, почти висел на кусте ивняка, стараясь вытянуть коня за повод.
      - Эге-е-ей! - крикнул Богдан. - Держись, друже! Иду на подмогу...
      В несколько прыжков он достиг края трясины. Выхватил из-за голенища нож, тот самый, что когда-то отковал под присмотром отца, принялся рубить ветки ивняка, охапками кидать их незнакомцу, с трудом удерживавшему конский повод.
      - Вот, возьми, легче рубить будет, - незнакомец, балансируя на кочке, выхватил из ножен и кинул Богдану свой меч.
      Это был добрый харалужный меч старинной работы, тяжелый и острый. Под его ударами повалились ближние молодые деревца. Скоро целая гать возникла перед тем местом, где конь, перестав биться, терпеливо ожидал спасения.
      - Под коня, под брюхо ему подпихивай, - забыв о том, что он простой смерд, а перед ним воин, может, даже княжеский дружинник, командовал Богдан, подтаскивая все новые срубленные деревца и ветки. - Да шевелись и повод не отпусти!
      Незнакомец послушно выполнил его приказ. Теперь они начали тянуть коня вдвоем.
      - Ну, нажми, Кречет, нажми еще! - приговаривал, будто упрашивая коня, его хозяин.
      Конь напряг все силы, рванулся и через мгновение уже стоял на твердой земле. Он по-собачьи стряхнул с себя ошметки грязи и болотной тины, поднял голову и торжествующе заржал. Ему неожиданно откликнулся другой конь. Из-за густых лапистых елей на поляну выскочили несколько всадников в ярких епанчах. Один из них ловко соскользнул с седла.
      - Прости, княже, потеряли тебя... С пути сбились, как гнались за туром, - хотели обойти болото...
      Богдан с опаской посмотрел на витязя, на которого он только что покрикивал. Князь! Неужто сам Святослав, сын Игоря?
      Князь был такого же роста, как и Богдан, такой же коренастый и мускулистый. На бритой голове - длинный клок волос, прикрывающий левое ухо с золотой серьгой. Вислые усы обрамляют властный, твердо сжатый рот. А ясные голубые глаза из-под сдвинутых выгоревших бровей смотрят насмешливо, хитровато.
      - Было бы худо тебе, воевода Борислав, кабы не отвел мой гнев от тебя сей отрок. Он мне Кречета пособил вытянуть из трясины, спас верного моего товарища... Как звать-то тебя, добрый молодец? - резко повернулся он к своему новому знакомому.
      - Богданом... - упавшим голосом ответил тот.
      - Какого роду племени?
      Богдан неопределенно пожал плечами.
      - Из древлян, видать? А в гридни ко мне пойдешь?
      Богдан посмотрел на воеводу, которого князь назвал Бориславом. Почудилось в нем что-то знакомое: неужто это тот самый Борислав? Но раздумывать было некогда, князь ждал ответа.
      - Пойду, княже. Буду служить тебе верой и правдой.
      Ему все равно некуда было податься. Может, это и есть его доля, та, что он искал?
      Гридень Богдан не любил рассказывать о своем прошлом. Товарищи и не допытывались, достаточно было того, что сам князь привел его однажды к ним, сказал: "Вот вам еще один вой храбрый".
      Гридни днем при князе и ночью его покой оберегают. Они его щит, они его и десница карающая. Если кто князю не люб - не миновать ему повстречаться с гриднями. Верой и правдой, а когда и неправдой служат гридни своему владыке, князю киевскому.
      Богдана в гридне одели, обули, коня и меч дали, каждый день он сыт. Сотник Путята, старший над гриднями, благоволит к нему. Что еще надобно простому смерду? Ко всему тому он, выросший в дремучих лесах, в глуши, попал в стольный город Киев, на самую Гору, где княжьи хоромы, где дружина старшая, где бояре со Святославом и старой княгиней Ольгой думу думают, как устроить и сберечь Русскую землю.
      Что еще надобно Богдану? А его все кручина гложет. Не может он забыть ни Рославу, ни родное городище с кручей над Тетеревом. Уплыл Рославин венок в далекое Русское море, жизнь Рославина вспыхнула костром над рекою и погасла. Ничего не осталось... Рассчитался Богдан с посадником, но любовь свою вернуть он уже не в силах. И забыть - тоже. Да и как забудешь, когда каждый день у него на виду сын Клуня, молодой воевода Борислав, княжий любимец. Быстрый, статный, лицом пригожий, совсем не такой, каким был посадник, а все-таки сын его, Богданова врага заклятого. Пройдет мимо Богдан, скользнет по нему взглядом и не догадывается, кто он такой, этот гридень. Разве упомнить воеводе каждого смерда, с кем доводилось встречаться в родном городище?
      А Богдану каждая такая встреча - мука. Но никак не разойтись с воеводой. Легче стало на сердце, когда узнал он о предстоящем походе на хазар. Сеча его не страшила, тягот походных он не боялся, а дальняя дорога уведет от родных мест и связанных с ними горьких воспоминаний.
      Пока киевское войско готовилось к войне с хазарами, произошло еще одно событие.
      Черниговский воевода Претич с отборной дружиной по велению Святослава ранней осенью выступил в поход. Он шел подчинять непокорных вятичей с их молодым князем Войтом, не пожелавшим стать под руку Киева. "Мне все едино, кому платить по шелягу от дыма - что хазарам, что Святославу, - дерзко похвалялся Войт перед киевскими послами. - Только хазары пришли за данью и ушли, а Киев подомнет всю мою землю. Не хочу, чтоб стала она вотчиной Святослава, чей род моего не древнее!"
      Не корысти ради надумал киевский князь прибрать к рукам Вятскую землю - как и Ольга, из малых княжеств и земель собирал он Русь, хотел, чтобы стала она великой и могучей, неподвластной никакому врагу. Но не желал знать про то своенравный Войт, ему своя рубаха ближе к телу, своя вольность всего дороже. И повел Претич на него дружину, повел русских воинов на русичей.
      Из Чернигова двинулся Претич к верховьям Десны, за Дебрянским городищем перешел реку, сбив заставы неприятеля, и вступил на землю вятичей. Через дремучие леса с боем пробивался он вглубь владений Войта. Там, где сливаются Ока и Угра, решил дать ему бой князь Войт, заранее разбил свой стан и поджидал черниговского воеводу. Но хитрый Претич обошел Войта с севера, переправился через Угру и ударил по вятичам с тыла. Не устояли воины Войта, дрогнули, а отступать некуда: две полноводные реки дорогу закрыли. Получив известие от Претича о победе над Войтом и замирении с ним, Святослав послал к воеводе гонца с наказом строить осадные орудия пороки и весною по Дону с частью воинов на лодьях отправить их к Саркелу, хазарской крепости, под стенами которой князь рассчитывал быть к тому времени. Коль вятичи захотят выступить против хазар - пусть тоже выступают. Самому Претичу надлежало с остальной дружиной пройти еще до земли камских болгар, принудить их к союзу против Хазарии, а затем без промедления возвращаться в Чернигов и зорко следить за Киевом: если какая угроза возникнет - поспешать на помощь к киевскому воеводе Добрыне.
      Выступление намечалось ранним майским утром. Еще накануне княжеская дружина переправилась на левый берег Днепра на лодьях и паромах. Здесь воины разбили бивак. Всю ночь, будто в праздник Купалы, пылали костры над широкой рекой. Дружинники спали, положив под голову кто седло, кто дорожную котомку, а кто и просто кулак. В ночи перекликалась бодрствующая стража, тихо ржали стреноженные кони.
      Князь провел ночь с воеводами, совещаясь перед походом. Вполглаза спали гридни, готовые вскочить по первому княжьему слову. На рассвете, едва порозовело небо, Святослав был уже на береге Днепра.
      Могучая река сонно ворочалась в песчаном ложе. Утренний ветерок согнал с водной глади редкие клочки тумана, покрыл ее морщинками ряби. Вздохнула волна, набегая на песок.
      Богатая лодья отчалила от правого, киевского, берега. Гребцы дружно налегали на весла. Солнце, поднявшееся над соснами, озарило лодью, и горячими угольями вспыхнули вспыхнули на ней червленые щиты воинов-гребцов. Святослав знал: то плывет его мать, великая княгиня Ольга. Он спешился, передал повод Кречета гридню Богдану и, мягко ступая по темному, влажному песку, спустился к самой воде. Его воеводы остановились чуть поодаль.
      Лодья шла быстро, легко разрезая острым носом днепровские воды. Вскоре она, зашуршав днищем по песку, остановилась у левого берега. Тотчас в нее скинули дощатые сходни. Воевода Добрыня, первым ступив на них, помог сойти на берег княгине. Маленькая, сухонькая, не по летам подвижная, Ольга была одета строго, как черница. Глаза ее пронзительно оглядели сына.
      - Здрава будь княгиня! - почтительно склонил голову перед нею Святослав. Взгляд его потеплел, при виде матери, ласково задержался на сыновьях, державшихся поближе к княгине, и равнодушно скользнул по чернобровому лицу жены Предславы.
      Все подметила старая княгиня, но ничем не выдала своих чувств. Ровно и приветливо сказала в ответ:
      - Здрав будь, князь. Готова ли твоя дружина к походу? День будет добрым по всем приметам, в самый раз сегодня поход начинать. С богом, сыне!
      - Все готово. Трогаем, матушка.
      Ольга коснулась пальцами золотого византийского креста, что висел у нее на груди, беззвучно зашевелила губами, вымаливая удачу для сына у нового, христианского бога. Сын ее смотрел вдаль, на Киев, орлиными своими глазами, отыскивая там, над кручей, Перуна-громовержца, давнего бога войны, покровителя русских дружин. У матери и у сына была разная вера, но молились они об одном: об удаче для Русской земли.
      Здесь, на берегу, под старым осокорем, Святослав простился со своими близкими. Кречет уже приплясывал нетерпением, грыз удила, а князь все медлил. Еще один взгляд на тот берег, на Киев, что раскинулся на высоких холмах, на людей, столпившихся за перевозом, там, где когда-то старый Кий начинал закладывать свое княжество. Сердце сладко и печально заныло, но князь был воином, он тряхнул головой, отгоняя непозволительную для витязя слабость, протянул руку к поводу и, не касаясь рукою луки седла, ловко вскочил на коня.
      Кречет присел на задние ноги, будто красуясь перед всеми, заржал весело и задорно, ему отозвались другие кони. И загудел народ, замахал шапками там, за перевозом. Киев желал своей дружине победы над исконным врагом. Прощальный гомон прокатился и по этому берегу.
      Князь и не заметил, когда успели переправиться сюда многие сотни киевлян - старики, женщины, дети. Все его помыслы были уже далеко от Киева - за Дарницей, там, где начиналось чужое и враждебное Дикое поле. Он махнул на прощание рукою своим близким и тронул коня.
      Зашевелилось чело дружины во главе с воеводой Бориславом. Сотня за сотней, стремя к стремени, двинулись конные воины. Пешие ратники ждали совей очереди. Скрипела сбруя, звенело оружие, ржали кони. А над всем этим шумом и гамом взлетали, будто чайки над разоренным гнездовьем, тревожные женские выкрики. Голосили холопки и боярыни, жены смердов, записанных в пешую рать, и жены знатных воевод.
      Только старая княгиня молча смотрела вслед шумному людскому потоку, ощетинившемуся копьями, над которым колыхалось знамя ее сына: два таких же копья, скрещенных на голубом, небесном поле. Глаза Ольги впились вдаль, затуманенную пыльной дымкой. Что они видели там, на пути киевской дружины?
      2
      За Дарницей, Ольгиным селом, кончился сосновый бор, и дорога, вырвавшись на простор, запетляла между песчаными холмами, кое-где прикрытыми терновником и будяками. Пески наползали на дорогу, конские копыта взбивали их, поднимая клубы пыли, и эта пыль ложилась серым слоем на разгоряченные лица конных дружинников и пеших ратников, делая их строже и суровей. Потом пески днепровские приотстали, впереди показалась зеленая дубрава - будто островок среди степного моря. Прижавшись к ней спиною, стоял у дороги погост - небольшое сельцо, огражденное земляным валом со стеной из заостренных наверху кольев. Здесь денно и нощно бодрствовала вооруженная стража следившая за тем, чтобы степняки не подкрались незаметно к днепровским переправам, к стольному Киеву.
      Немолодой темнолицый сотник, старший над стражей, степенно поклонился князю и воеводам, приглашая их въехать через распахнутые ворота внутрь погоста. Но Святослав, остановив коня возле сотника, заезжать в ворота не стал. Его цепкий взгляд следил за проезжавшими по дороге дружинниками.
      Поток воинов, сначала конных, а затем и пеших, размеренно катился мимо него. За погостом дорога раздваивалась: к северу она уходила на Чернигов и Любеч, а к югу тянулся старинный Залозный шлях - путь на Дон и Сурожское море, по которому испокон веков тащились неуклюжие мажары полянских смердов, запряженные волами, к Сивашу за солью, путь, где находили удачу и гибель торговые гости разных стран, где многие тысячи конских и воловьих копыт выбивали и не могли выбить до конца седую траву емшан и упрямый подорожник.
      Киевская дружина сворачивала на Залозный шлях.
      Сотник молчал, выжидая, что скажет князь.
      - Вели подать мне воды напиться, - Святослав вытер ладонью вспотевший лоб, отер руку о потемневшую от пыли и пота холку Кречета.
      - Вода у нас добрая, ключевая, - отозвался сотник и зычно крикнул одному из своих воинов: - Воды князю! Да поскорее!
      Отдав приказание, он снова умолк, разглядывая Святослава. Кажется, давно ли прискакал сюда, на погост, совсем юный княжич со своим старым дядькой. А теперь, гляди ж ты, витязь! Идут годы, идут...
      - Что молчишь? - насупился Святослав. - Докладывай, как служба идет. Давно ли видали степняков?
      - Печенегов давненько не видать в наших краях, с прошлой осени. А хазары, с полсотни, нынче утром проскакали вон там, за пригорком. В той стороне село Криница, боюсь, как бы там беды не натворили...
      - А пошто ж не послал туда своих воев? - князь еще больше сдвинул брови к переносице. - Пошто сам туда не поскакал? Живота своего пожалел?
      Лицо сотника налилось кровью, его тяжелые узловые руки стиснули рукоять меча. Он хотел резко ответить князю, но подбежавший воин подал Святославу большой, выдолбленный из дерева ковш, князь, макая усы в воду, стал жадно пить, покрякивая от удовольствия - до того была хороша родниковая холодная водица! - и сотник, успев остыть, молвил уже спокойно, без обиды:
      - Живота своего мне не жаль, княже, ежели положить его с толком. Да ведь воев у меня - как кот наплакал! Только-только хватает, чтобы себя оборонить да не допустить до беды гостей наших али заморских, когда они у нас, в погосте, на ночевку станут. Дозоры высылаю в поле, как велено, а в село куда послать полсотни воинов? Я ж тогда сам-один на весь погост останусь! Хазары ж наглеют. Лето подходит - и они уже тут как тут. То большая орда, то малая. Нету от них спокоя...
      А дружина киевская все шла и шла. Мерным шагом, как ратаи в поле, двигались, поднимая густую пыль, пешие ратники в кольчугах и шеломах, с мечами и луками, а кто и с тяжелыми шестоперами. Поляне, северяне, кривичи, древляне... Сыны земли Русской, ее кормильцы и защитники.
      Снова пошла конница, во главе ее - воевода Свенельд, правая рука киевского князя.
      Сотник умолк, с завистью глядя на такую силу. Святослав перехватил его взгляд.
      - Ну, стереги рубежи русские! - трогая коня, бросил он на прощание. А нам - вперед, путь не близкий...
      - Удачи тебе, княже! И я бы сходил на хазар, кабы ты дозволил...
      Но Святослав был уже далеко. Он скакал, догоняя головной полк. Конные сотни и тысячи во главе с нетерпеливым воеводой ушли далеко за пределы невзрачного погоста. Прошло немало времени, прежде чем князь поравнялся со своим любимцем Бориславом, придержал взмыленного Кречета, пустил его шагом рядом с гнедым конем воеводы. Оба, Святослав и Борислав, не проронили ни слова, только понимающе оглядели друг друга.
      Их лица охлаждал набежавший с востока ветер. Ветер с хазарской стороны...
      Войско шло через порубежные земли, по тем местам, где проходила зыбкая и неустойчивая черта, отделявшая оседлую трудолюбивую Русь от хищного и враждебного мира кочевых орд, от неизвестности, в любой час грозившей огнем и сабельным ударом. Ровные поля чередовались с холмами, луга и полоски, засеянные овсом и пшеницей, - с рощами и перелесками. Все реже встречалось человеческое жилье - мазанки и землянки, робко жавшиеся друг к другу в балках и у степных речек, в местах, не бросающихся в глаза.