Семь преступлений в Риме

Он быстро взглянул на меня и замедлил шаг, так что я смог догнать его. Сердце мое сильно билось: лишь бы он не поинтересовался стариком в капюшоне… Я затаил дыхание, но он посмотрел на Леонардо отсутствующим взглядом. Показалось, что его преосвященство хотел о чем-то спросить, однако, вновь уйдя в себя, жестом пригласил меня следовать за собой.

Мы проскользнули за ним в дверь и поднялись по лестнице, ведущей к Сикстинской капелле.

— Жди меня здесь.

Кардинал покинул нас на последней ступени, оставив под неусыпным надзором камергера. За дверью слышались шумы, приглушенные восклицания.

— Повезло, что он вас не узнал, — пробормотал я.

— Что? — откликнулся Леонардо.

— Вы хотя бы можете сказать, когда вернулись в Рим?

— Честно говоря, я и не уезжал.

— Не уезжали? Но то письмо? Приказ папы? Указ о ссылке?

— Увы, все это так! Поэтому нужна строжайшая тайна!

— Почему вы остались?

— Ты же не хотел встретиться один на один с убийцей?

— И все-таки это произошло…

— Да, в тот вечер. Я тоже виноват. Если бы я только мог предположить…

— Значит, это вы наблюдали за моим домом в последние дни?

— Я беспокоился за тебя… Но вообще-то мы можем тебя поздравить… Ты хорошо вел расследование…

— Кто это мы?

— Мы…

Впервые с лица его, которое я видел лишь наполовину, сошла напряженность. Он вынул из кармана небольшой предмет, позволивший нам без труда пройти за ограду Ватикана.

Я взял его в руку.

Это оказался перстень с камнем, на котором был выгравирован герб первого советника папы. Кардинальское кольцо Пьетро Бибьены.

— Бибьена?.. — изумился я. — Кардинал посвящен в тайну?

— Он-то и предоставил мне убежище.

— Но ведь он… Ничего не понимаю… Только что он сделал вид, что не узнал вас…

— Кардинал многим рискует. Больше, чем ты или я. Если до Льва Десятого дошло, что тот обманул его…

— Но какая Бибьене выгода от всего этого?..

Створки двери капеллы распахнулись.

— Тсс, Гвидо. Не исключено, что мы сейчас увидим убийцу!

21

К нам подошел камергер:

— Его преосвященство приглашает вас…

Мы повиновались. Мэтр поправил капюшон так, чтобы по возможности закрыть свои волосы.

Вопреки моему ожиданию капелла была почти пуста. Кроме Бибьены в ней находились майор, начальник швейцарской гвардии, и Симеон, один из личных врачей Льва X.

— Подойдите, — произнес кардинал. — Попробуем вместе распутать клубок новой загадки. Майор, не могли бы вы вкратце изложить события?

Майор, рыжий детина с молочной кожей и живыми, умными глазами, заговорил:

— Ваше преосвященство, смысл всего этого — для меня головоломка. Итак, его святейшество служил личную мессу этим утром, в одиннадцать часов. Служба проходила здесь, у этого алтаря, в присутствии семи приглашенных. Восьмой не явился. До последней молитвы месса проходила спокойно. Но сразу после нее один из приглашенных внезапно упал, словно с ним стало плохо. Это был Марино Джорджо, венецианский посол. Все кинулись к нему: тот еще дышал, но очень слабо. Его уложили поудобнее и рядом обнаружили вот эту… этот предмет.

Он показал нечто вроде маленькой стрелки из красного дерева, очень тонкой и острой, длиной около трех дюймов. Я непроизвольно поднес руку к своему затылку.

— Ничего подобного мне еще не встречалось, — продолжил швейцарец. — Должно быть, это упало, когда посол рухнул. Но может быть, доктор Симеон, осматривавший посла, расскажет поподробнее…

Симеон откашлялся. В университете, где я учился, часто хвалили верность его диагнозов и методов лечения.

— Так вот… Гм-м-м… Начну с того, что наш пациент не умер. Однако состояние его близко к критическому. Дыхание затруднено, он мертвенно бледен… Но все-таки жив. Я бы отнес его состояние к каталептическому сну. Как после сильного удара или принятия большой дозы наркотического вещества. И тем не менее пульс его снова учащается, так что я очень надеюсь, что Серениссиме 8 не придется искать себе нового дипломата…

Он вновь прокашлялся.

— Что касается острия стрелки, оно, по всей видимости, было смазано или пропитано каким-то веществом. Похоже на клей с резким запахом. Нет сомнения, что именно оно и вызвало странное оцепенение нашего пациента. Доказательством тому служит след от укола на лице.

— Куда пришелся укол? — поинтересовался Бибьена.

— Сюда…

Симеон ткнул пальцем в свою левую жирную щеку.

— Стало быть, стрелка из чего-то должна была быть выпущена, — уточнил майор. — Но ничего похожего здесь не обнаружили.

— Вы обыскали приглашенных?

— Святейший отец сам потребовал этого, ваше преосвященство. Всех гостей отвели в соседнюю комнату, заставили раздеться догола и предъявить все находящиеся при них предметы. Сами понимаете, без препирательств не обошлось, но приказ был выполнен неукоснительно. Добыча, если можно так выразиться, оказалась незначительной: несколько кружевных платочков, пара четок, мелкие безделушки. Ничего такого, из чего можно было бы выпустить эту стрелку.

— Где стоял посол во время мессы?

— Насколько помнится…

Майор прошел треть капеллы и остановился на месте, расстояние от которого до алтаря и до левой стены было примерно одинаковым.

— Марино Джордже стоял здесь, в последнем ряду.

— А вы в каком положении нашли его?

— Он лежал на спине с закрытыми глазами, рука его прикрывала голову, будто он хотел отразить удар, — отозвался врач.

Я почувствовал желание Леонардо вмешаться, но мэтр сдержался.

— Кто был ближе всего к нему во время богослужения?

— Первым увидел его падающим кардинал Пуччи, ваше преосвященство. Но он ничего не понял из происшедшего, если таков смысл вашего вопроса.

— Жаль, — вздохнул Бибьена. — Кто еще присутствовал на мессе?

— Кроме кардинала Пуччи, еще два кардинала: Армеллини и Сальвиати. Это уже четверо. Трое остальных были банкиры Турини, Гадди и Рикасоли.

Последние щедро финансировали папу, и посему он особо одарял их своим вниманием и почестями.

— А восьмой, тот, кто не явился? — спросил я. Рыжий здоровяк улыбнулся:

— Я, разумеется, сверился по списку камергера. Это главный смотритель улиц Витторио Капедиферро.

Мы понимающе переглянулись с Бибьеной.

— Есть ли у вас еще что сказать нам, что могло бы пролить свет на это темное дело, майор?

— Больше ничего, ваше преосвященство. Но если хотите знать мое мнение, никто из присутствующих не мог совершить подобный поступок. Кстати, все входы в капеллу тщательно охранялись, так что это покушение — случай необъяснимый.

Кардинал лишь махнул рукой на это замечание. Затем обратился к врачу:

— Когда можно надеяться переговорить с послом?

— Не зная природу и состав вещества, было бы преждевременно обещать что-либо. Но я поставлю вас в известность, как только он будет в состоянии говорить.

Кардинал, поблагодарив, отпустил обоих мужчин, и мы остались втроем под божественными взглядами персонажей Микеланджело.

— Синьоры, — торжественно произнес Бибьена, — мы находимся на пороге опаснейших событий. За стенами Ватикана назревает бунт. Трастевере, возможно, уже бурлит. Завтра, если не состоится вынос Святого Лика и станет известно о пропаже реликвии, в городе возникнет хаос. В нашем распоряжении буквально несколько часов. Что вы обо всем этом думаете, Леонардо?

— Ваше преосвященство… Прежде всего я… я немало удивлен…

— Удивлены?

— Я имею в виду то, что посол жив.

— Это пока под вопросом. Неизвестны последствия…

— Нет, я уверен, что он выживет. Я хочу сказать: захоти убийца по-настоящему его убить, он пропитал бы стрелку смертельным ядом. Но он этого не сделал.

— Ваш вывод?

— Он не желал смерти посла.

— В таком случае почему он выбрал именно его?

— Я и сам спрашиваю себя. Мне кажется…

Он попытался погладить несуществующую бороду.

— Да, возможно, он хотел показать, на что способен… Просто и ясно… Что папа нигде не может быть в безопасности. Впрочем, поза раненого напоминает один из эпизодов гравюры Босха: некто лежит на земле, прикрыв голову рукой. Шестая жертва… Лично я сомневаюсь, что Марино Джорджо имеет к этому какое-либо отношение. Повторяю: он уже был бы мертв.

— Допустим. Но способ? Как он смог поразить мишень, не будучи в капелле?

— Да, действительно… Ему нужна была мишень. Не важно какая. А это значит…

Винчи встал на то место, где стоял посол, и огляделся. Потом внимательно рассмотрел левую стену с фреской Козимо Росселли «Переход через Красное море».

— Камни в отвратительном состоянии. Сырость разъедает их. Можно было бы почти…

Он нагнулся, поскреб камень пальцем.

— Селитра появилась…

— Ремонтные работы уже ведутся, — уточнил кардинал. — Рафаэль этим занимается.

— А что находится по ту сторону этой стены?

— Ничего. Пустота. Этот фасад выходит во внутренний двор. На высоте тридцати футов… А под нами только библиотека.

— Значит, надо искать в другом месте… Тем хуже… Леонардо продолжил изучать стену, потом прошел к алтарю, заинтересовался правой стеной.

— Окна расположены высоко, — пробормотал он. — Никто не мог долезть или спрятаться там…

Он вернулся к центру капеллы.

— Ловкач какой-то… И все же я уверен, что посла он выбрал потому, что так ему было удобнее… Потому что поразить его было легче, чем других. Либо это был один из присутствующих…

— Обыскали всех — вот что удивительно. Впрочем, слева от Джорджо никого не было. А стрела вонзилась в левую щеку…

— Согласен, ваше преосвященство…

Мэтр повернулся ко мне:

— А ты, Гвидо, что думаешь обо всем этом?

— Способ мне непонятен, как и вам. Но у меня не выходят из головы приглашение Капедиферро и его неявка на мессу.

— Верно, — подтвердил Бибьена. — Полагаю, что со стороны его святейшества это приглашение было свидетельством доверия к суперинтенданту. И тем не менее тот не воспользовался им.

— Добавлю, впрочем, что только что на площади Святого Петра произошел любопытный случай… — продолжил я. — Случай этот имеет лишь косвенное отношение к происшествию, однако совпадение поражает… Мы с мэтром видели человека, на голове которого была маска удода; человек, казалось, бежал от Ватикана, чтобы затеряться в улочках Борго. Один из полицейских сейчас преследует его.

— Маска удода объявилась! — воскликнул Бибьена.

— Злодей обнаглел от своей безнаказанности, — поддакнул я. — И вполне можно поверить, что речь идет о Капедиферро. Под предлогом приглашения на мессу он смог пройти в Сикстинскую капеллу, затем, выполнив — не знаю уж как — свою задачу, воспользовался карнавалом, чтобы удрать, прикрывшись маской.

— Какая дерзость! Есть известия от вашего полицейского?

— Не знаю… Балтазар является помощником капитана Барбери, и ему можно доверять. Впрочем, полагаю, капитана Барбери еще не успели предупредить?

— Все произошло слишком быстро. Думаю, швейцарцы уже послали за ним и он вот-вот явится.

— Хотелось бы… Считаю, нужно срочно сходить к Капедиферро и узнать: выходил ли он, вернулся ли, почему не был на мессе, чем может оправдать свое отсутствие? Если удача на нашей стороне, Балтазар уже там.

— Обвинение суперинтенданта не понравится папе. Но у меня нет выбора.

Да Винчи, похоже, закончил размышлять.

— Библиотека, ну конечно же! Ваше преосвященство, никто не опрашивал посетителей? Ведь они находятся этажом ниже и пользуются тем же входом. Кто-нибудь да заметил что-то подозрительное…

— Ничем нельзя пренебрегать, — согласился Бибьена. — Разрешаю вам спуститься и дам соответствующие указания насчет суперинтенданта. Присоединюсь к вам как можно быстрее.

На этом мы и расстались. Мэтр и я вышли на лестницу, по которой поднимались.

— Пройти через двери — нет проблем! — проворчал Леонардо, натягивая свой капюшон. — Но сквозь стены?..

В библиотеке было пусто, но дверь не была заперта. Удивительно, что на столах и пюпитрах латинского и греческого залов лежали раскрытые книги. Создавалось впечатление, что все читатели только что ушли.

— Как только стало известно о покушении, швейцарцы, должно быть, всех выпроводили, — предположил мэтр. — Теперь нам придется разыскивать посетителей и допрашивать их поодиночке. Увы, время сейчас дорого!

Он взглянул на открытые книги, потом подошел к книге записей.

— Ага! Сейчас посмотрим…

Пока он просматривал ее, я прошел в главный зал; он тоже не был заперт, и его тоже спешно покинули: раскрытый толстый том с миниатюрами остался прикрепленным к цепочке, а дверца железного шкафа была открыта. Неяркий свет из окон мягко опускался на математические инструменты, и все, как и обычно, казалось спокойным. Однако я почувствовал нечто необычное: холод.

Я вспомнил слова Ингирами при первом посещении библиотеки: «Для удобства читателей мы разводим огонь в камине зимой». Впоследствии, приходя сюда, я и в самом деле чувствовал разницу в температурах. Сегодня же в зале было холодно как никогда. Огня в камине не было и… Камин!

Поеживаясь, я приблизился к очагу. Ни поленьев, ни щепочек, ни золы. Я наклонился, посмотрел в трубу: она была довольно широкой, взрослый человек вполне мог уместиться в ней.

Я колебался… Конечно, следовало бы предупредить Винчи… А впрочем, чего мне опасаться? Присев на корточки на поддоне, я вытянулся во весь рост в трубе. «Стена!» — сказал Леонардо.

Ощупав стенку, я обнаружил выбоину в камне. Чуть повыше — другую. Еще выше — третью. Задрав ногу, я рискнул вступить в первую, вторую ногу подтянул к другой и ощупью стал взбираться. Выбоины располагались равномерно, подъем оказался нетрудным. Вскоре я уже не видел внизу очага, а вверху различал лишь слабый сероватый свет. Так по выбоинам я постепенно поднялся на десять, пятнадцать, двадцать футов.

По мере подъема проход становился все уже, продвижение затруднялось.

Мелькнула мысль: может быть, выемки сделаны для трубочистов? Но нет, теперь я был уверен, что это дело рук… Неожиданно выемки пропали…

До верха оставалось еще футов тридцать, и добраться туда не было возможности. Вот разве что на этой высоте я, возможно, находился на уровне… Я лихорадочно щупал камни. Напротив лба слегка выступал более гладкий камень. Кирпич?

Я потянул его к себе. Это оказался прямоугольный брикет, имевший два пальца в длину и два — в ширину. Я поспешно сунул его в карман.

— Гвидо?

Мэтр звал меня снизу. Я не ответил, пытаясь дотянуться на цыпочках до отверстия. По глазам резанул свет, ворвавшийся в темень трубы. Затем я увидел… Сикстинскую капеллу.

Убийца проделал в трубе оконце, выходящее прямо внутрь!

Из-за толщины стенки и неровностей внутри были видны, разумеется, лишь часть пола и фрески с изображением Иисуса на противоположной стене. Но этого хватало, чтобы поразить стрелой лицо человека. А потом уж вставить кирпич на место!

— Гвидо!

— Я здесь, мэтр, в камине! Вы оказались правы!

— Гвидо?

Спеша спуститься, я едва не поскользнулся. Голос Леонардо стал более отчетливым.

— Гвидо, что ты там делал? Давай быстрее… Пришел Балтазар с солдатами… Они захватили…

Конец фразы заглушил поток ругательств и восклицаний.

Надо было видеть лица тех, кто находился в зале! Я вылез из камина, как черт из своего логова, — весь черный от сажи, но с торжествующей улыбкой на губах.

Мое собственное изумление было не меньше. Главный зал библиотеки, до того пустой, заполнился солдатами. Здесь же был и Балтазар в сопровождении швейцарских гвардейцев. Он, казалось, упрекал в чем-то Леонардо, тогда как швейцарцы громко переговаривались между собой. Позади этой группы двое солдат держали за плечи какого-то мужчину. Его-то я сразу узнал.

— Гвидо! — вскричал Балтазар, раскидывая руки. — Я подозревал этого старика, — он показал на мэтра, — в покушении на убийство…

— Успокойся, мы работаем вместе, — прервал я его. — Он… на службе у Бибьены.

Леонардо, неузнаваемый под своим капюшоном, кивнул головой.

— А ты, Балтазар, можешь мне объяснить, к чему весь этот шум?

— Я арестовал его, Гвидо… Я поймал этого удода!

Зажатый солдатами, тот не мог пошевелиться.

— Ну и погонялся же я за ним, можешь поверить. Хорошо еще, что он не оторвался от меня в той толчее… Но в переулках Борго я оказался попроворней. Схватил его у самой двери!

Он потряс маской, как трофеем.

— Когда он снял ее, то я опешил… Но всего можно было ожидать, не так ли? Потом я позвал подмогу и привел его сюда.

Я какое-то время рассматривал красивую голову серого удода с длинным черным клювом и цветным хохолком на макушке. И эту птицу я упорно искал с самого начала!

— И вправду хорошая добыча, Балтазар. Капитан Барбери может гордиться тобой.

Воспользовавшись установившимся спокойствием, я, отряхиваясь, направился к все еще приоткрытому железному шкафу. Мне пришлось открыть вторую створку и немного пошарить на полках, чтобы вытащить засунутый между двумя полками сверток материи, запачканный сажей.

— А вот и перышки, которые надевала наша птичка, чтобы долететь до Сикстинской капеллы…

Для ясности я развернул сверток, оказавшийся длинным балахоном. На груди был пришит карман, в котором было что-то твердое: вторая стрелка, тоже красная, тонкая и такая же острая, как и предыдущая.

— Все сомнения отпали… — заключил я.

— Гвидо, — изумился Балтазар, — а теперь ты объясни…

— Человек, совершивший этим утром попытку убийства в часовне, просто-напросто добрался до нее по внутренней части каминной трубы. Отверстие он проделал заранее и выстрелил из него вот такой штукой. Затем спустился, снял этот балахон, спрятал его в этом шкафу и спокойненько вышел из Ватикана.

— Надев прежде эту маску, чтобы не быть узнанным, — дополнил Балтазар, поворачиваясь к пленнику.

Томмазо Ингирами, державший себя достойно, несмотря на крепкую хватку солдат, затряс головой с выражением отвращения на лице:

— Все это подстроенная грубая шутка!..

— У вас есть другие объяснения, мессер префект?

— Я не понял и половины ваших обвинений!

— Не слушай его, Гвидо, сейчас он будет вешать лапшу на уши. Маска-то удода была на его голове!

— Конечно, я носил эту маску, не отрицаю. Но если бы у вас было хотя бы на пару куатрино здравого смысла, вы бы меня уже отпустили!

— Чего ради? — возразил я.

— Прикажите вашим солдатам дать мне вздохнуть, и я все объясню по поводу маски. А после пусть мою судьбу решает святейший отец, и только он.

— И то правда, — поддержал префекта библиотеки Ватикана один из швейцарцев. — Он служитель папы, и я не очень-то одобряю подобное обращение.

Балтазар немного поколебался, затем сделал знак солдатам отойти от Ингирами.

— Благодарю. Тот потер плечи.

— Ситуация эта — одна из самых нелепых. Если бы не дружба, связывающая меня с да Винчи, я ни за что не пошел бы на эту… унизительную комедию.

Он глубоко вздохнул.

— Коль уж вам так хочется знать, я крайне неохотно надел эту маску. Знать бы последствия… Одним словом, утром я обнаружил некий пакет перед своей дверью. В нем находилась эта голова удода. К ней была приложена записка, написанная рукой папы. Я по крайней мере предположил, что рука была его. В ней говорилось: «В знак расположения и для празднования первого дня карнавала посылает вам это его святейшество Лев Десятый». Сомнений у меня не возникло. Откуда мне было знать, что эта маска?.. Впрочем, чем она была? Как бы то ни было, когда я вышел отсюда, направляясь в город, я надел ее. Наш папа обожает любоваться карнавальными костюмами из своих окон, и я подумал, что ему будет приятно видеть меня среди ряженых… Но вдруг на площади Святого Петра какие-то люди принялись кричать и показывать на меня пальцами. Я еще раньше приметил несколько кучек бездельников, и, зная о напряженной атмосфере в городе, я… испугался и побежал. Вот и вся история.

— Прекрасная защита! — возмутился Балтазар. — Кого вы хотите обмануть этими баснями? Вы побежали потому, что боялись, что вас поймают и арестуют за обличающую вас маску!

— Но в чем меня обвиняют, в конце-то концов? — взорвался Ингирами.

— В совершении пяти убийств, — спокойно пояснил я. — Шести, может быть…

Все вздрогнули.

У Ингирами подкосились было ноги, но он тут же овладел собой и с кажущимся безразличием произнес:

— Вы рехнулись, мой мальчик, вы сошли с ума.

Я показал на манускрипт на столе.

— Скажите лучше, Томмазо, кто читал эту книгу до вашего ухода из библиотеки?

Он с вызовом ответил:

— Вы точно сошли с ума. Я требую встречи с его святейшеством…

Леонардо приблизился к моему уху и прошептал:

— Ты удивишься, Гвидо, количеству наших знакомых, взявших утром книги в библиотеке. В журнале я нашел фамилии Бибьены, Аргомбольдо и даже Серапики! Но список неполон, приходили и другие, не отметившиеся в книге записей!

Я взглянул на библиотекаря, потом на балахон, потом на диковинную деревянную стрелку. Подумал я и об отверстии в трубе, о шрифте Цвайнхайма, о гравюре Босха и о прочих вещах. Да, все эти элементы составляли одно целое.

— Вы встретитесь с папой, Томмазо, не так ли? Так вот, передайте, пожалуйста, святейшему отцу, что теперь мы знаем убийцу.

22

Знать имя убийцы еще не значит помешать ему убивать и дальше. Надо было поймать его и обезвредить.

Как и было предусмотрено, птичка вылетела из гнезда. Нам с да Винчи пришлось переговорить с властями, чтобы получить разрешение на посещение его жилища. А потом, после долгих сомнений и безрезультатного обыска, мы обнаружили под обивкой потайную дверь, которую удалось взломать. Она вела в небольшое помещение, в котором словно для самообличения были собраны все улики виновного в преступлениях…

В центре комнаты стоял печатный станок. Вокруг валялись многочисленные флаконы, горшочки из-под мазей и с мазями, пакетики с очень пахучими травами, различные тигели для измельчения и нагревания…

На наборной доске лежала стопа бумаги, рядом стояла деревянная шкатулка. Открыв ее, я торжествующе вскрикнул: в шкатулке находились свинцовые литеры — те самые, которые убийца использовал для печатания своих посланий. Шрифт Цвайнхайма! Удивительный шрифт Цвайнхайма!

Перед станком стояла скамеечка с разложенной на ней одеждой: костюм мавра цвета граната — тот, что видели на балу во дворце Марчиалли, шляпа, бывшая на убийце в саду д'Алеманио… На полу — две свернутые в один рулон карты с незнакомыми очертаниями, они были прислонены к кучке каких-то коробочек.

Но наибольший интерес вызвала полка, укрепленная на стене. Я с первого взгляда узнал гравюры Босха. Их было десять, и стояли они на медных подставках. Я на ходу взял одну из них и сунул в карман. Она и поныне хранится у меня. На той же полке по размеру выстроились красные стрелки вроде той, что была выпущена в Сикстинской капелле. Совсем рядом лежало и приспособление для стрельбы: прямой пологий стержень, похожий на камыш, но потолще. Дунув в эту трубочку, можно было послать в цель смертельный снаряд. По следу на пыли, покрывавшей полку, легко было предположить, что рядом недавно лежала еще одна такая трубка.

Однако самое интересное было впереди.

Среди разнообразия безделушек, занимавших полку, — черепа неизвестного животного, к примеру, и семян, похожих на большие бобы, — мой взгляд остановился на матерчатом мешочке. Я достал из него три сложенных листа, перевязанных ленточкой, и древнюю карту, попорченную годами, в которой трудно было что-либо понять.

Зато листы были покрыты изящным и правильным почерком. Они были пронумерованы; другим почерком была дописана в углу фамилия автора. Она была мне знакома: Бартоломео Платина, первый префект Ватиканской библиотеки и бывший историограф пап.

Я много раз читал и перечитывал эти три странички, и сегодня, сорок лет спустя, воспроизвожу их так, будто прочитал вчера:

«Связка 7

Лист 11

Правда о заговоре в феврале 1468 года.

Эта новая глава предоставляет мне случай сделать несколько откровений.

Многое было сказано о событиях 1468 года, и многое говорилось обо мне лично. Меня посчитали одним из подстрекателей заговора, человеком с черной душой, страстно желавшим смерти Павла II.

Я расплатился за это. До сих пор я ощущаю на своих плечах холодную сырость застенков Сант-Анджело, а в своем теле боль от острых щипцов палача.

И тем не менее я невиновен, непричастен ко всем приписываемым мне мерзостям.

Хотя Сикст IV и признал меня впоследствии невинно пострадавшим, мне все же кажется важным осветить этот отрезок моей жизни и напомнить условия, в которых происходила та печальная история. Я не побоюсь назвать истинных виновников и описать совершавшиеся ими жестокости…

В ту эпоху, более чем в другое время, — я говорю о 1460-х годах, — в моду вошло почитание античности. Рим вновь находил свои корни и вытаскивал на свет прошлое, включая статуи, храмы, законы, древние обычаи… И все это возбуждало, очаровывало наши молодые умы.

Вместе с некоторыми из моих собратьев мы пришли к мысли о создании Римской академии, члены которой обязались жить, как во времена Республики, в эпоху, считаемую нами исполненной знаниями и истинной свободой. Каждый из нас взял себе латинское имя, мы исповедовали простоту нравов, независимость мысли и отказ от мирских благ.

Самым замечательным среди нас был, конечно же, Помпонио Лето, большой ученый, эрудит, зарабатывавший себе на жизнь преподаванием и чтением лекций в университете. Кажется, именно у него возникла идея проводить собрания академии подальше от городской суеты, в забытых всеми катакомбах, которые мы открыли заново.

С каждым днем расширялся круг наших слушателей, все больше молодых людей горели желанием следовать за нами.

Но, к несчастью, разрастаясь, Римская академия изменила своей первоначальной сущности.

Появились злоупотребления.

Некоторые из новых членов, прикрываясь нашей псевдоконспиративной деятельностью, на самом деле предавались наихудшим из пороков. В катакомбах случалось встречать больше проституток, нежели эрудитов… О женщины!.. Другие академики, иногда одни и те же, удовлетворяли в академии свою страсть к интригам: им уже мало было превозносить Республику или критиковать папу — они искали способ свергнуть его.

Вскоре ветер безумия овеял самые разумные головы. Для подготовки восстания и установления демократии организовалась директория. В нее входили наиболее молодые и наиболее экзальтированные: Витторио Капедиферро в первую очередь, а также Мартин д'Алеманио, Флоримондо Монтепиори, Пьетро Портезе, Джентиле Зара, Массимо Беллаторре и одна из самых распутных женщин по имени Джульетта.

Мы же, будучи постарше, — я имею в виду Помпонио Лето, Филиппо Буанакорци и себя самого, — всячески противились осуществлению этих безрассудных планов.

Но, увы, мы не смогли им помешать…

Члены директории действовали с таким пылом и убежденностью, что им удалось привлечь к своему делу пять десятков наших сторонников. Заговорщики намеревались в первый день поста выскочить из развалин, окружавших папский дворец, напасть на Павла II во время мессы и, свергнув его, провозгласить Республику.

Ни больше ни меньше!

Но, как и следовало ожидать, заговор получил огласку…

В феврале 1468 года обеспокоенный Павел II жестоко расправился с Римской академией.

Самые старшие из нас были признаны наиболее виновными и арестованы первыми. Директория же успела в последний раз собраться в катакомбах.

Не убежденные в бессмысленности своей затеи, они приписали провал предательству одного из своих. После короткого разбирательства предателем объявили Пьетро Портезе, самого умеренного из всей группы. Именно главный обвинитель, Капедиферро, вонзил меч в его сердце.

В продолжение драмы вдова безвинно пострадавшего Портезе покончила с собой, осиротив малыша Гаэтано, которому было в то время несколько месяцев от роду.

Так что истинными жертвами прискорбного предприятия стали эти три человека.

Я же, несмотря на все мои заверения в невиновности, был без суда и следствия на бесконечные недели заключен в ужасные папские застенки.

О своих страданиях я расскажу в следующей главе».

Надо признать, что сорок семь лет спустя «малыш Гаэтано» превратился в убийцу.

Вполне вероятно, что его должность в библиотеке помогла ему в один прекрасный день обнаружить записи Платина, из которых он узнал имена своих родителей и их палачей.

Что было известно ему об этих трагических судьбах? Этого мы не знаем. Зато мы теперь твердо уверены, что Гаэтано Портезе, принявший имя Гаэтано Форлари, решил мстить. С почти полувековым опозданием…

— Как ты пришел к убеждению, что это Гаэтано? — спросил меня присоединившийся к нам Бибьена.

— Говоря по чести, ваше преосвященство, в течение долгого времени я подозревал многих. Вплоть до утра, когда библиотеку Ватикана посетили немало людей. Я лишь исключил тех, кто не мог добраться до капеллы по каминной трубе. Такую долгую и трудоемкую подготовку способен был провести только один из служащих библиотеки. Ко всему прочему, наш убийца должен был быть высоким, если судить по размеру балахона; да и мне самому пришлось встать на цыпочки, чтобы заглянуть в часовню. Что до префекта — Ингирами слишком мал и толст и не попадал в эту категорию. Вот почему Гаэтано вызвал у меня наибольшее подозрение. Затем к этому добавились некоторые детали. Так, я просил его изучить материалы о подобных убийствах, разузнать о шрифте Цвайнхайма. Короче, я сам предоставил ему возможность оказать помощь в расследовании! Потом я вспомнил, что его не было в библиотеке во второй половине дня, когда был убит Мартин д'Алеманио. Ингирами же в тот день был на месте и, следовательно, не мог обедать с гравером, прежде чем прикончить того в его саду. Плюс ко всему мы искали человека грамотного и способного отрубить голову одним взмахом топора. Гаэтано — начитанный и сильный. Плюс ко всему то нападение на мосту Сант-Анджело… Гаэтано не скрывал, что шел за мной, выйдя из библиотеки. Окажись в тот момент кто-то между нами, убил бы он его?