Лейтенант Рэймидж

      — Но… но это невозможно! За такие вещи власти отправят меня на гильотину.
      — Кого вы имеет в виду под словом «власти» — французов?
      — Да, и нашего губернатора, который во всем их поддерживает с тех пор, как король подписал договор о перемирии.
      — И у вас нет сомнений, что они убьют вас?
      — Почти. Я, конечно, имею определенное влияние, но оправдаться будет крайне нелегко.
      Попытка завоевать симпатию не удалась. А время уходит.
      — Значит, вы не вполне уверены, что вас приговорят к смерти?
      — Пожалуй, зато меня могут посадить в тюрьму на долгие годы.
      — В таком случае, доктор, есть одна вещь, в которой вы можете быть совершенно уверены. — Рэймидж наклонился и вытащил из правого ботинка нож. — Можете не сомневаться: если вы откажетесь помочь этой леди, я убью вас. Причем немедленно.
      Маленький доктор взглянул на нож и быстрым движением снял очки.
      Но это ужасно глупо! Вам не убежать! Стоит мне закричать…
      Доктор, посмотрите на этот нож внимательно: он не совсем обычный. Видите, я держу его за лезвие, которое утяжелено, а рукоятка, наоборот, облегчена. Потому что это метательный нож. Едва вы раскроете рот, я взмахну рукой, и прежде чем вам удастся издать хоть один звук, он вонзится вам в горло.
      На лице итальянца выступил пот — не слишком обильно, скорее неким деликатным манером, который, несомненно, заставил бы его гордиться собой, если бы у него было время подумать об этом.
      — Если я пойду с вами…?
      — Если вы пойдете со мной и поможете леди, вам не причинят ни малейшего вреда и отпустят на свободу. Даю слово, что мной движет желание спасти жизнь, а не отнять ее.
      — Хорошо. В таком случае, я согласен. Тем более, что выбора нет — в противном случае вы меня убьете. Но никто не должен знать.
      — Мы оба заинтересованы в сохранении тайны. Но если вы передумаете и позовете на улице на помощь или подадите какой-нибудь знак прохожему, этот нож вонзится в вас. Метание ножей и анатомию я изучал под руководством одного неаполитанца, так что можете не надеяться, что лезвие упрется в кость.
      — Нет, нет, что вы, — торопливо заверил его доктор. — Мне нужно взять сумку с инструментами.
      — Я пойду с вами: вдруг вам потребуется помочь ее донести.
      — Ну что вы, уверяю вас…
      — Это меня не затруднит, доктор, ни капельки.
 
      Матрос, поставленный часовым на северном конце пляжа, вел наблюдение за тропой, расположившись почти в ее середине. Испуг при неожиданном появлении из-за зарослей полуголого моряка с кортиком, готовым вонзиться ему в живот, заставил доктора метнуться к Рэймиджу в поисках защиты. Идя по песку, доктор, чьи глаза, несмотря на очки, сохранили прекрасное зрение (не исключено, что очки для него служили только признаком социального и профессионального статуса и были сделаны из простого стекла), увидел ложе больной. Поведение его тут же изменилось — в нем проснулся практикующий врач.
      Зная, что девушка не может их видеть из-за ветвей можжевельника, Рэймидж предупредил ее по-английски, что привел доктора.
      — Судя по его манерам, он, должно быть, учился во Флоренции, — добавил Рэймидж шутливым тоном. — У меня не было времени искать другого.
      — Не предполагала, лейтенант, что чувство юмора у вас развито так же сильно, как чувство долга!
      — Оно распускается под воздействием лучей солнца, — хмыкнул он. — А теперь говорите только по-английски, я буду служить переводчиком.
      — Могу я осмотреть даму? — спросил доктор.
      — Конечно, — ответил Рэймидж. — Давайте опустим церемонию представлений: если мы не будем знать имен друг друга, то никто не сможет заставить нас разгласить их, не так ли, доктор?
      — Безусловно, — с охотой согласился итальянец. Сняв сюртук и открыв сумку с инструментами, он склонился над девушкой.
      — Дама говорит по-итальянски?
      — Нет, — ответил Рэймидж.
      Доктору — этому маленькому толстому человечку — потребовалось время, чтобы отдышаться. Разрезая грубую повязку, его толстые короткие пальцы действовали с уверенностью и мягкостью, с какой мастерица плетет кружево.
      Рэймидж попросил доктора сказать ему, если потребуется помощь, и отошел в сторону, досадуя на себя, что не в силах облегчить боль девушки. В любом случае, необходимо обдумать следующие шаги.
      Он уселся на обломок скалы на северном конце пляжа, выругавшись по причине того, что утес, уходящий почти вертикально вверх, почти не дает тени. Если девушку можно будет перевозить сегодня ночью, что из того? Да, известно, что один из фрегатов атаковал Порто-Эрколе прошлой ночью, но не обязательно, что это тот самый фрегат, который он запрашивал. Торговые суда, стоящие на якоре в Санто-Стефано, представляют собой отличную приманку, и если французы и губернатор разделяют уверенность доктора в мощи крепости, нападение британцев на эти корабли окажется для них неожиданным.
      Ну да Бог с ней, с крепостью: что здесь делает фрегат? Есть три возможные причины. Во-первых, из-за угрозы вторжения войск Бонапарта на Корсику сэр Джон отправил фрегаты захватить или уничтожить любые суда, которые можно использовать как транспорты. Во-вторых, фрегат получил приказ захватить какой-то конкретный корабль по причине перевозимого на нем груза, но это вряд ли, поскольку тогда не стоило подвергать все предприятие опасности, связываясь с другими судами в гавани. И в-третьих, проходя мимо Порто-Эрколе, фрегат заметил стоящие там суда и капитан не удержался от соблазна поживиться призовыми деньгами. Но и это сомнительно, так как с моря гавань просматривается плохо.
      Значит, остается первое предположение: сэр Джон занялся потенциальными транспортами противника. В таком случае Санто-Стефано тоже есть смысл ожидать гостей…
      Верно! Будь он капитаном фрегата, чтобы пришло ему в голову после атаки Порто-Эрколе? Поблизости есть только несколько гаваней и якорных стоянок, заслуживающих внимания: Порто-Эрколе и Санто-Стефано на Арждентарио, Таламоне на материке, к северу отсюда, и порт Джильо.
      «Так что если бы я был капитаном фрегата, — подумал Рэймидж, — то вышел бы из Порто-Эрколе в открытое море вместе с захваченными призами, переждал бы светлое время суток вне видимости с берега, решив вопросы размещения призовых команд и пленных, после наступления ночи лег бы на другой галс и обрушился под покровом темноты на ничего не подозревающий Санто-Стефано».
      Будем строить предположения дальше: как провести атаку? Если три форта в Порто-Эрколе не испугали капитана, то единственная крепость Санто-Стефано не устрашит его и подавно. А судя по карте, ее пушки не смогут угрожать шлюпочной экспедиции вплоть до самого последнего момента. Хотя крепость служит хорошей защитой для кораблей, стоящих непосредственно перед ней, на карте заметно большое слепое пятно — Пунта-Ливидония: мыс, вдаваясь глубоко в море, препятствует ведению огня на подходах к порту.
      Чтобы освежить память, Рэймидж затребовал у Смита карту. Так и есть: если бы он планировал захватить эти суда, то положил бы фрегат в дрейф здесь — примерно в миле к северо-западу от Пунта-Ливидония. Мыс скроет корабль от крепости, к тому же силуэт его не будет обрисовываться в свете луны. Затем он отдал бы приказ шлюпкам держать на юго-восток пока они не достигнут мыса, потом обогнуть его и направиться в Санто-Стефано, не приближаясь слишком к пляжу, чтобы никто на берегу не услышал плеска весел, и использовать неровности береговой черты как укрытие от огня, пока шлюпки не окажутся в полумиле от стоящих на якоре судов.
      Солнце зайдет сегодня около семи, в половине восьмого будет почти совсем темно, а луна взойдет только через несколько минут. Фрегату потребуется самое большее три часа, чтобы подойти к Пунта-Ливидония, то есть это будет половина одиннадцатого. Шлюпки достигнут мыса к одиннадцати. Это самый удобный для меня расклад по времени, который можно себе представить, подумал Рэймидж.
      В чем подвох? Что он мог упустить? Рэймиджу ничего не приходило в голову, и он снова посмотрел на карту. От места, где они сейчас находились, до северной оконечности Пунта-Ливидония было около мили. Если гичка будет находиться прямо у мыса, шлюпки не пройдут мимо нее. Даже если в темноте они разминутся, можно будет присоединиться к ним на обратном пути, когда исчезнет необходимость соблюдать тишину.
      А если предположить, что вместо этого фрегат отправится к Джильо или в Таламоне? В таком случае, с позиции у Пунта-Ливидония он сможет видеть оба этих порта, и хотя и не успеет добраться до корабля, звуки канонады вовремя раскроют его ошибку, и у них еще останется возможность попасть на точку рандеву у Джильо до рассвета, ведь для этого им придется проделать всего около двух миль. Действуя таким образом он ничего не теряет, в любом случае только выигрывает, особенно если боцман не сумел добраться до Бастии или там не оказалось свободного фрегата, чтобы отправить его на точку рандеву.
      В этот миг на него упала тень. Подняв глаза, лейтенант увидел Джексона.
      — Ну?
      — Думаю, вам стоит об этом узнать, сэр. Доктор извлек пулю. Она оказалась маленькая, пистолетная.
      — Как девушка?
      — Ей пришлось не сладко, сэр. Пару раз она теряла сознание, но держится молодцом. Да и старый костоправ, похоже, знает свое дело.
      — Он уже закончил?
      — Еще минут десять, сэр. Я дам вам знать.
      Джексон вернулся назад, и Рэймидж заметил, что он и Смит помогают доктору, склонившемуся над ложем. В воображении ему рисовались зонды и пинцеты, глубоко погружающиеся в огромную раскрытую рану. Лейтенант вздрогнул, и попробовал снова сосредоточиться на карте, однако линии побережья, аккуратные подписи, циферки, обозначающие промеры глубин — все это казалось ему расплывчатыми пятнами, надпись черной тушью, идущая по бумаге вплоть до Арджентарио, представала большим кровоподтеком, расплывшимся в Тирренском море.
 
      — Она чувствует себя хорошо, — сказал доктор, держа в испачканной кровью руке платок и утирая с лица пот. — Действительно хорошо. Пуля застряла глубоко в мышце и по счастью в рану не попали обрывки ткани. К великому счастью.
      Рэймидж почувствовал, что у него закружилась голова.
      — Дорогой сэр, вы в порядке? — заволновался доктор.
      — Да. Это просто усталость.
      Доктор озабоченно посмотрел на него.
      — Вам не о чем беспокоится, по крайней мере, что касается леди. А вам я прописываю сиесту.
      Рэймидж улыбнулся.
      — Я только хотел немного поговорить с ней.
      При его приближении Джексон и Смит отошли в сторону, оставляя их наедине.
      — Доктор сказал мне, что все идет хорошо.
      — Да, он очень добр.
      Боже, голос ее был слабым, лицо покрывала бледность. Глаза — эти прекрасные очи, смотревшие на него так повелительно в момент, когда она целилась из пистолета ему в живот, были исполнены боли, а веки потемнели от изнурения.
      Тем не менее, она выглядела еще прекраснее: боль подчеркнула совершенство строения ее лица: брови, скулы, нос, подбородок, линия челюсти. Ее рот… Да, губы были слегка полновато-чувственны, чтобы считать ее черты классическими. Он вдруг заметил, что губы эти сложились в вымученную улыбку.
      — Могу я поинтересоваться, лейтенант, что это вы рассматриваете с таким вниманием? Может быть, это хрупкое судно имеет некий дефект, который режет глаз моряка?
      Он рассмеялся.
      — Напротив. Моряк в восторге от судна, просто прежде у него не было возможности изучить его так внимательно.
      — В ваши инструкции входит флирт, лейтенант?
      Что это: ирония? Или ответный выпад на его сухое «мы исполняем свой долг, мадам», сказанное накануне? А может, что-то еще?
      — Адмирал вправе ожидать, что мое поведение будет соответствовать требованиям, предъявляемым к джентльмену.
      — Значит, вам предоставлена значительная свобода маневра, — сказала она. Но если серьезно: скажите, лейтенант, сколько нужно заплатить доктору?
      — Боюсь, у меня нет денег.
      — В таком случае воспользуйтесь моим кошельком, — сказала она, протягивая его Рэймиджу, — и заплатите, сколько он скажет.
      — Да, разумеется. Мне нужно обсудить с ним детали.
      Когда он подошел, доктор по-прежнему утирал с лица пот, хотя кровь с рук отмыть уже успел.
      — Доктор, как чувствует себя пациент, и когда потребуется дальнейшее лечение?
      — Принимая в расчет обстоятельства, состояние больной нормальное. Многое зависит от того, что вы планируете делать. Дальнейшее лечение? Да, ее нужно обязательно показать хирургу через пару дней, чтобы проверить состояние швов.
      — Ее можно перевозить?
      — Куда? И на чем?
      — Куда? В порт, находящийся за много миль отсюда. На чем? На этой шлюпке.
      — Путь далекий, шлюпка маленькая, а солнце палящее…
      — Доктор, прошу вас, выражайтесь определеннее. Чем дольше мы пробудем здесь, тем больше шансов, что нас схватят, и тем дольше нам придется удерживать вас. Мне нужно решить, какой риск окажется наименьшим.
      — Наименьший риск… — пробормотал доктор, — Необходимые лигатуры я поставил, снять их нужно будет через неделю… Рана вызвала контузию, но она не повлияет на процесс естественного выздоровления. Единственная проблема — если начнется нагноение. В таком случае это означает… — он провел ладонью поперек горла. — С одной стороны: несколько дней в открытой лодке, зной, плохая пища, с другой — темница в крепости Филиппа Второго… Она молода, крепка и вынослива…
      Он посмотрел на Рэймиджа.
      — Друг мой, есть, разумеется, немалый риск в том, что вы повезете ее в шлюпке. Но если в течение тридцати шести часов ее поместят под квалифицированный медицинский надзор, этот риск будет меньшим. Это не лучший выход — просто выбор меньшего из зол, как вы понимаете. Когда вы планируете отплыть?
      — С наступлением ночи.
      Доктор покопался в кармане жилета и извлек огромных размеров часы.
      — В таком случае, если я осмотрю ее еще раз прямо перед отплытием, у вас будет добавочных восемь часов.
      — Я надеялся, что вы предложите это, доктор, — сказал Рэймидж, и подумал: не выражение ли облегчения возникло на лице врача?
      — Скажите, доктор: когда я привел вас сюда, не пришли ли вы к выводу, что вам не дожить до рассвета?
      — Если признаться честно, мой юный друг, именно так я и подумал.
      — Но я дал вам слово.
      — Знаю. Но иногда, во имя достижения благих целей, человеку приходится выбирать меньшее из двух зол…
      — Да, быть может, — рассмеялся Рэймидж. — Кстати, хм…насчет оплаты…
      — Сэр! Даже не думайте! — доктор принял оскорбленный вид.
      — Прошу вас, я ценю ваш поступок, но мы не бедняки.
      — Нет. Я благодарю вас, но то немногое, что я сделал — сделал по доброй воле. И поскольку вы понимаете, что я не смогу предать вас, даже если бы хотел, скажу, что мне небезызвестно имя персоны, которую я имел честь лечить, хотя она об этом и не догадывается.
      — Что вы говорите!?
      — Я узнал ее с первого взгляда — весь город заклеен плакатами с предложением награды…
      — И большой?
      — Сумма преизрядная.
      Рэймидж подумал, что в кошельке маркизы денег тоже немало. Почему мы не предложить ему хотя бы определенный процент от награды…
      — Я догадываюсь, о чем вы думаете, и знаю, что маркиза предоставила свой кошелек в ваше распоряжение. Но даже одно предложение нанесет мне обиду, — заявил доктор.
      Рэймидж протянул руку, которую итальянец с чувством пожал.
      — Друг мой, — продолжил последний, — мы странные люди — признаюсь вам честно. Здесь, внутри, — он постучал кулаком по левой стороне груди, — кроется больше сочувствия делу, которое вы защищаете, чем я посмею признаться любому из моих соотечественников. Но вы, англичане, должно быть считаете нас особыми людьми: людьми без морали, устойчивых привязанностей, сложившихся традиций. Но задавали вы себе когда-нибудь вопрос: почему мы такие? Нет?
      — Нет, — согласился Рэймидж.
      — Вы — островная раса. Более семи веков нога завоевателя не вступала на ваш остров, даже на день. Ни один из ваших предков не должен был склониться перед иностранным захватчиком, чтобы отвести гибель от членов своей семьи и избежать конфискации ее владений. Мы — другое дело, — судорожно пожал плечами доктор, — наши итальянские государства переживают нашествия, захваты, освобождения и новые захваты с частотой раз в каждые десять лет. Это неизбежно, как смена времен года. А нам ведь нужно жить. Как корабль, стремясь дойти до порта назначения, вынужден менять курс из-за перемены ветра, так и мы вынуждены менять курс, чтобы достичь своей цели. Моя цель — и я не стыжусь этого — дожить в достатке до старости и умереть в своей постели.
      Многие годы ветром истории был либеччо, помогавший захватчикам из Испании, затем он задул с северо-запада, принося с собой австрийских Габсбургов. Теперь это трамонтана, дующая из Франции через Альпы. Хотя наш великий герцог первым среди государей Европы признал Французскую республику, это принесло мало пользы — Бонапарт прошел по нашим городам, как завоеватель.
      Что до меня, то я роялист, и ненавижу республиканцев — скорее, анархию и атеизм, которые они насаждают. Но что можем мы, настоящие тосканцы (если отделить их от тосканцев габсбургских), противопоставить такой силе? Так что будем надеяться, что ветер вскоре переменится.
      Простите меня за столь долгую речь, я подхожу к концу. Хочу лишь сказать, — теперь он говорил с неудержимой энергией, — что хотя я и вынужден менять курс, я считаю вас храбрым человеком — одним из тех, кто, согласно вашей островной традиции, скорее умрет, чем свернет со своего пути. Еще мне встретилась отважная женщина, — он указал на маркизу, — она тоже из таких людей. Хотя ее воспитали в семейных традициях, отличных от ваших, они почти так же строги. Так что, друг мой, пока ветер не переменится вновь, я забуду обо всем, что произошло сегодня.
      — Спасибо, — сказал Рэймидж. Ответ казался не совсем соответствующим случаю, но ничего более подходящего в голову ему не пришло.

Глава 12

      Из-за лунного света, порождающего мозаичное переплетение теней, трудно было оценить расстояние до берега, но насколько Рэймидж мог судить, они находились в полумиле от Пунта-Ливидония.
      — Вам удобно? — шепотом спросил он у девушки по-итальянски.
      — Да, спасибо. А ваш фрегат приплывет?
      — Надеюсь. Разве мы не заслуживаем немного удачи?
      — Конечно. Постучите по железу.
      — Лучше по дереву.
      — Почему?
      — Мы в Англии стучим по дереву, а не по железу.
      Он заметил, как она потянулась к доскам решетки настила, на которых лежала. Взяв ее руку, лейтенант поднес ее к металлу румпеля.
      — Это сойдет за железо, — сказал он.
      Моряки, негромко переговаривающиеся между собой, казались совершенно безмятежными, наслаждаясь текущим моментом и предоставив грядущее судьбе. Если бы только Рэймидж также верил в правильность своих расчетов, как они… Теперь, когда гичка была здесь, ему в голову лезли десятки причин, почему фрегат может не прибыть.
      — Могу я задать вам вопрос, если буду говорить шепотом? — раздался тихий голос девушки.
      — Конечно, — ответил он, наклоняясь поближе.
      — А ваши родители, где они сейчас?
      — В Англии, живут в родовой усадьбе в Корнуэлле.
      — Расскажите мне о своем доме.
      — Он называется Блейзи-Холл. Когда-то там было аббатство. — Не очень тактичное замечание по отношению к католичке.
      — Монастырь?
      — Да. Генрих VIII конфисковал у католической церкви обширные земельные владения и роздал или распродал их своим фаворитам.
      — Ваша семья была в числе его фаворитов?
      — Полагаю, что так. Это было очень давно.
      — Значит ваш дом — нечто вроде палаццо?
      Как сможет он описать тот искрошившийся камень в окружении раскидистых дубов, то буйство красок в цветниках, за которыми с такой любовью ухаживает его мать, то чувство покоя, ту потертую, но такую уютную мебель, итальянке, привыкшей к бездушной роскоши тосканских имений и дворцов, которым не дано никогда стать домом из-за недостатка удобной мебели и избытка гордыни владельцев? Всю меру этих затруднений подчеркивал факт, что английский — один из немногих языков, в котором есть слово «дом», обозначающее именно ощущение родного очага, а не просто жилую постройку.
      — Об этом нелегко рассказать. Вам стоит пожить там с моими родителями и увидеть все самой.
      — Да. Эта идея слегка пугает меня. Ваш отец, должно быть, слишком стар, чтобы ходить в море?
      — Нет. Он… Я объясню вам все позже, когда будет время. Тут замешана политика: был трибунал, и теперь отец не пользуется доверием правительства.
      — Это сказывается и на вас?
      — В каком-то смысле, да. У отца много врагов.
      — И через вас они стараются уязвить его?
      — Именно. Думаю, это вполне естественно.
      — Привычно, — заявила она с неожиданной горечью в голосе, — но вряд ли естественно.
      — Вы не помните меня в ту пору, когда были маленькой девочкой?
      — Нет. Правда, иногда мне кажется, что я припоминаю ваших родителей и вас — маленького мальчика, очень застенчивого, но в другой раз мне кажется, что ничего этого не было. А вы меня помните? — осторожно поинтересовалась она.
      — Вас — нет. Я помню девчонку, которая из-за ее проказ больше походила на мальчишку.
      — О да, могу себе представить. Матери ужасно хотелось сына, она воспитала меня так, словно я родилась мальчиком: я каталась на лошади не хуже своих кузенов, занималась стрельбой, фехтованием, и вообще чем только не занималась. И мне это нравилось.
      — А сейчас?
      — Сейчас другое дело. После смерти матери на меня легла ответственность за пять обширных имений и более чем тысячу человек — в одночасье я сделалась маркизой. Каждое утро мне приходится заниматься деловыми вопросами, и быть molto serio,а каждый вечер — политическими, и быть molto sociale.Больше никаких поездок на лошадях, разве что в карете с форейтором, никаких …
      — Не говорите: «Никаких пистолетов»!
      — Ну, это было первый раз за несколько лет. Я напугала вас?
      — Да, правда, я больше всего боялся, что вы не знаете, как с ним обращаться. А почему владения перешли вам, а не кому-нибудь из кузенов?
      — Есть некий древний закон или указ: если нет наследника по мужской линии, наследование производится по линии женской, до тех пор, пока не появится наследник. Если я выйду замуж…
      Рэймидж коснулся ее рукой, прося замолчать: кто-то из моряков указывал на что-то справа по борту. Повернувшись, Рэймидж заметил на фоне моря несколько расплывчатых темных пятен. Они были слишком большими и двигались слишком размеренно, чтобы спутать их с дельфинами — этими любителями поиграть и попрыгать, словно дети, которых впередсмотрящие часто принимают за небольшие суда. Но не исключено, что это рыбаки, возвращающиеся в порт после дневного промысла.
      — Пять шлюпок, сэр, — прошептал Джексон. — Битком набиты людьми и весла обмотаны. Думаю, это они, сэр!
      — Ребята, готовьсь! Мы пересечем их курс: спокойно… А теперь весла на воду, дружно…
      Наступил самый ответственный момент: нужно привлечь внимание людей на шлюпках, не подняв тревоги на берегу. Краткий оклик, относящийся к типично английским выражениям — вот что нужно, решил Рэймидж.
      Сколько еще до них? Ярдов пятьдесят, а до пляжа как минимум пятьсот. Лейтенант встал и сложил руки рупором, чтобы звук не растекался.
      Эге-гей! Придержите-ка лошадей на минутку!
      Шлюпки продолжали двигаться с той же скоростью. А вдруг это патрульные шлюпки с французских кораблей, направленные охранять гавань и полные французских солдат? Окликнуть их еще раз? Но залп из сотни мушкетов, если не брать в расчет шлюпочные орудия, да на таком расстоянии…
      — Эгей, там! — повторил Рэймидж, — мы — спасшиеся с британского корабля. Эгей, вы знаете флаг «восемь-восемь»?
      Это был кодовый номер «Сибиллы». При необходимости обозначить себя фрегат поднимал флаги с этим номером, и любой, у кого есть сигнальная книга, мог найти его название в списке.
      — Назовите свой корабль! — потребовал голос с первой шлюпки.
      — «Сибилла».
      — Сушите весла, ребята, и только попробуйте выкинуть какой-нибудь трюк.
      Рэймидж смотрел, как шлюпки повернулись и разошлись веером: старший офицер явно дал приказ зайти с разных направлений, чтобы избежать ловушки.
      — Делай, что велят, Джексон, — приказал лейтенант, — и не молчи!
      — Стойте, дети мои, — воскликнул американец, — Сушите весла. Весла в шлюпку. Да пошевеливайтесь, а то адмирал оставит вас без грога.
      Рэймидж усмехнулся: Джексон говорил с акцентом настоящего кокни, так что ни один английский морской офицер не догадается о подлоге.
      Через несколько минут к их борту подошла одна из шлюпок. Гребцы затабанили, тормозя, а офицер скомандовал морским пехотинцам приготовить мушкеты.
      — Пусть встанет тот, кто нас окликнул.
      Рэймидж поднялся.
      — Лейтенант Николас Рэймидж, бывший с «Сибиллы», вернее, с бывшей «Сибиллы».
      — Бог мой, Ник, что ты тут делаешь, черт побери? — воскликнул голос.
      — Кто это?
      — Джек Доулиш!
      Совпадения — настолько частая вещь во флоте, что на них не стоит обращать чрезмерного внимания, но вместе с Доулишем они два года прослужили мичманами на «Сьюпербе». Именно Доулиш, да еще тот парень, Хорнблоуэр, постарались научить его сферической тригонометрии.
      Он перешел в шлюпку к Доулишу, и, пробираясь от банки к банке, достиг кормы, где и пожал протянутую ему другом руку.
      — Какого черта ты здесь делаешь, Ник? Тебе, однако, повезло, что у нас тут подвернулась работенка!
      — «Сибилла» затонула, я остался старшим из оставшихся в живых офицеров. У меня в шлюпке находятся важные персоны — одна из них тяжело ранена и нуждается в помощи врача. Где ваш корабль?
      — В полутора милях строго на север от этого мыса, — Доулиш махнул рукой в сторону Пунта-Ливидония. Другими словами, в миле от нас. Фрегат его Величества «Лайвли», под командованием доблестного лорда Пробуса, направлен коммодором Нельсоном захватить или уничтожить любые суда, способные доставить грязную солдатню Бонапарта нарушить мирный покой Корсики, — отрапортовал Доулиш с шутливой помпезностью.
      — Коммодором Нельсоном?
      — Точно. Он поднял свой вымпел примерно с неделю назад. Скоро у него будет свой флаг, помяни мое слово. Маленький человек с большими идеями.
      — Никогда с ним не встречался. Ну ладно, — весело сказал Рэймидж, — не буду вас задерживать. Пройдите немного дальше — в первой бухте, в полумиле от крепости, стоят на якоре тяжело груженый бриг, две шхуны и пара тартан. Если ты будешь держаться на такой же дистанции от берега, они закроют тебя от огня орудий крепости. Бриг находится ближе всех.
      — Ого, — в изумлении воскликнул Доулиш, — ты был недавно в городе?
      — Да, совершил по нему прогулку этим утром. Кстати, шесть тридцатидвухфунтовых орудий форта смотрят на море. Они достаточно низко, чтобы стрелять по вам. А на этой стороне расположены шесть длинных восемнадцатифунтовок. Ни одно орудие не стреляло уже несколько месяцев. Держись поближе, и тогда «купцы» окажутся на их линии огня.
      — Спасибо! Ты не предупредил их о нашем прибытии?
      — Нет. Ведь ты самый пунктуальный человек на свете, Джек — зачем мне было заставлять их нервничать, что ты не придешь в срок?
      — Очень разумно. Ну тогда передай лорду Пробусу, что в последний раз видел его первого лейтенанта влезающим в пушечное жерло!
      — Кстати, — заметил Рэймидж, — у вас хороший хирург?
      — По части поглощения спиртного — просто отличный. Что касается его навыков мясника — трудно сказать, в последнее время у нас больше было жалоб на ушибы и запоры, чем на боевые ранения.
      — Ладно, скоро увидим. До встречи. — Лейтенант стал пробираться назад на гичку. Доулиш вслед ему прокричал пароль и отзыв для «Лайвли».
      Усевшись на кормовой банке гички, Рэймидж скомандовал Джексону:
      — Весла на воду. «Лайвли» в миле на север от нас. Пароль: «Геркулес», отзыв: «Стивен».
      Геркулес и Стивен. Значит, у лорда Пробуса, наследника графства Баклер, есть чувство юмора. Рэймидж решил проверить Джексона на догадливость.
      — Джексон, а почему «Геркулес»?
      — Гм… Не знаю, сэр.
      — Порто-Эрколе, Порт Геркулеса. А Стивен — Стефан — это само собой понятно.
      — Конечно, сэр, — ответил Джексон, хотя не вызывало сомнений, что все его мысли были устремлены к порции рома, ожидавшей его на борту «Лайвли».
      — Смотрите, сэр, справа по носу, — внезапно воскликнул Джексон.
      На фоне темно-синего неба силуэт корабля казался черным сгустком.
      Через несколько минут с корабля раздался голос с легким металлическим оттенком, поскольку исходил из рупора:
      — Геркулес!
      — Стивен! — прокричал в ответ Джексон.
 
      Это был тот самый миг, о наступлении которого Рэймидж молил с тех пор, как сдал «Сибиллу», но вот он пришел, а лейтенант чувствовал какое-то непонятное разочарование. Он лежал в крохотной каюте на борту «Лайвли», чисто вымытый и свободный от всяческих забот: Джанну разместили в спальной каюте лорда Пробуса, и возле нее хлопотал хирург, семь бывших моряков «Сибиллы» приводили себя в порядок, и скоро их внесут в качестве сверхкомплектных в судовую роль «Лайвли». Так что Рэймиджу не нужно было ни нести ответственность за жизни других людей, ни принимать решений, ценой которых могут стать эти самые жизни, не стояло больше перед ним неотложных вопросов, требующих столь же неотложного разрешения. Можно было отдыхать, но вместо этого его терзали возникшие без видимой причины одиночество и беспокойство. Единственное напрашивающееся объяснение казалось нелепым и сентиментальным одновременно: десять человек в гичке, за одним единственным исключением, будучи связаны между собой незримыми узами совместных опасностей и тягот, образовали нечто подобное семье.
      Вскоре пришел стюард лорда Пробуса, передавший Рэймиджу просьбу его светлости подняться к нему на палубу. Должно быть, подумал лейтенант, Пробус теряется в догадках: ведь за исключением нескольких слов, которыми они обменялись после прибытия гички, у капитана нет ни малейших представлений о том, что маркиза и Пизано делают на борту.