Лейтенант Рэймидж

      К этому времени восточная сторона острова, залитая прежде розовато-лиловым светом заката, стала погружаться в сумерки. Джексон посмотрел на итальянский берег. Слева высилась громада Арджентарио, и старшина видел один из двух полукруглых перешейков, соединяющих полуостров с большой землей. Впереди, темным пятном в море обозначалось скопление невысоких скал — Формике-ди-Бурано — лежащих на одной линии с горой Капальбио. Правее виднелась гора Маджоре, а прямо за ней на побережье находилась небольшая квадратная башня, в которую, как сказал Рэймидж, им нужно попасть. На фоне темного неба ее было почти невозможно разглядеть, к тому же половина строения все равно скрывалась за горизонтом.
      Судя по карте, за башней находилось большое продолговатое озеро, вытянувшееся вдоль пляжа и находящееся менее чем в полумиле от берега моря. Почти на середине ближней к морю стороны располагался исток небольшой речушки, огибающей с севера башню и текущей к морю. У башни река делала поворот, омывая также западную ее стену — таким образом, водная преграда с двух сторон охраняла сооружение. Затем река бежала по прямой на протяжении пары сотен ярдов, в направлении, параллельном берегу, а потом резко поворачивала и впадала в море. Ладно, подумал Джексон, неплохо будет оказаться снова на берегу, пусть даже на пару часов. Он снова посмотрел на часы. Еще пять минут, и нужно будить мистера Рэймиджа.
      Кое-кто из моряков уже проснулся. Один просил другого переплести ему косицу, третий, перегнувшись через борт шлюпки, принялся точить о камень нож, но Джексон приказал ему сидеть тихо.
      Американец окинул гичку хозяйским взором. Румпель в исправности, весла на месте, два бочонка с пресной водой стоят под банкой, так же как и сумки с едой, фонарь заправлен, мешок с картами и документами лежит рядом.
      Матрос с раной на лбу вытянул затекшие ноги и грязно выругался в адрес комара, впившегося ему в лодыжку. Затем выудил из под банки рубаху из грубой парусины и одел ее через голову.
      — Нам можно попить, Джекко? — спросил один из моряков.
      — Ты слышал, что сказал мистер Рэймидж.
      — Знаешь кто ты — ты проклятый скупердяй — джонатан.
      — Спроси мистера Рэймиджа, когда он проснется.
      — Конечно, вы кругом притесняете нас, лайми.
      — Ну хорошо, ты лайми, а я джонатан, — парировал Джексон, — но от этого мне не хочется пить меньше, чем тебе.
      — Все равно этот ублюдок никакой не лайми, а патландер, — произнес матрос, лежащий на дне шлюпки. — Он настолько ирландец, что как только видит море зеленого цвета, встает на вытяжку.
      — Эй, послушайте, вы все! — рявкнул Джексон, — мистеру Рэймиджу осталось поспать две минуты, и он их заслуживает, так что возьмите пару рифов на своих языках.
      — А правильно ли он поступает, Джекко? — прошептал один из моряков. — Все-таки гичка — далеко не чертов фрегат, а?
      — Испугался? Какая разница, даже если «Сибилла» была бы по-прежнему на плаву, эту часть задания нам пришлось бы выполнять на гичке.
      — Верно, зато нам не пришлось бы грести всю дорогу назад, как маркитантской лодке.
      — Ладно, — отрезал Джексон, — трус ты или лентяй, определяй сам. Если трус — то тебе нечего делать здесь, на борту вместе с ним — он указал в сторону Рэймиджа — а если ты лентяй, тебе следует быть поосторожнее с этим парнем — с этими словами Джексон ткнул пальцем себе в грудь.
      — Ну, ладно, будет тебе, Джекко. Я скорее соглашусь иметь дело с ним, чем с тобой, так что можешь считать меня трусом.
      Джексон снова посмотрел на часы, встал с банки и стал будить Рэймиджа.
      Кожа на лице Рэймиджа, несмотря на загар, пострадала от солнечных лучей, и была сухой и натянутой; повязка на голове, которую должна была бы скрывать шляпа, была горячей, на ней скопился гной. Когда Рэймидж открыл глаза, ему показалось, что они полны песка. Почувствовав, что кто-то теребит его, называя по имени, он сел, и на секунду в сознании его всплыло то чувство страха, которое ему пришлось пережить при прежнем пробуждении.
      Было почти темно, а между тем лейтенант мог бы поклясться, что проспал не больше пяти минут.
      — Все в порядке, Джексон?
      — Да, сэр.
      Рэймидж скинул одежду, и, перебравшись через транец, погрузился в воду. Она была теплой, но все же достаточно освежающей. Когда он взобрался обратно на борт, Джексон протянул ему кусок материи.
      — Полотенце, сэр?
      — Что это?
      — Его рубаха, сэр, — ответил старшина, указывая на одного из матросов, — он сам предложил ее.
      Рэймидж кивнул в знак благодарности, вытерся, и надел чулки, штаны и рубашку. Он с изумлением посмотрел на Джексона, который сказал: «Мы вычистили ваши чулки и мундир, сэр. Если они пока не нужны вам, я могу сложить их, чтобы они не помялись».
      — Да, пожалуйста.
      «Молодец Джексон, — подумал Рэймидж, — он заметил, что я выгляжу как пират». Не помешала бы еще бритва, добавил про себя лейтенант, проводя рукой по заросшей щетиной щеке.
      Джексон подал ему ботинки, затем протянул метательный нож, который Рэймидж приладил к ноге и застегнул пуговку, прикрепляющую чехол с ножом к обуви.
      Безопаснее будет подождать еще несколько минут, пока не станет совсем темно: если кто-то на Джаннутри заметит их, ему не составит труда поджечь кучу дров на сигнальной башне, которую Рэймидж заметил на северной стороне острова.
      Его поразило число сигнальных башен на Арджентарио: со своего наблюдательного пункта Рэймидж видел, что они расположены на каждой возвышенности по линии, следующей изгибу северного берега, вплоть, видимо, до Санто-Стефано, небольшого порта на северо-востоке. Точно также и в направлении на юг их цепочка тянулась, скорее всего, до Порто-Эрколе. Некоторые башни выглядели на испанский манер, некоторые на арабский — зримое напоминание о набегах берберских пиратов, которые и по сей день орудовали на Средиземноморье.
      Наконец, стемнело достаточно, чтобы отправляться в путь, но, отдавая приказ, Рэймидж чувствовал, как его пробивает холодная дрожь, словно под дуновением свежего бриза.
      В темноте создавалось впечатление, что и море, и шлюпка, и даже само тело Рэймиджа находятся где-то далеко-далеко. Глядя в сторону моря, невозможно было определить линию, где небо соединяется с водой, и это несмотря на яркие звезды и свет резко выделявшейся на ночном небе луны, только что поднявшейся над материком. Шлюпка, казалось, парит, словно чайка, между небом и волнами. Рэймиджу с трудом верилось, что он решился предпринять эту безумную затею, имея в распоряжении лишь маленькую шлюпку и семь человек. Может ли гичка стать достойной заменой фрегату в деле спасения людей, наделенных таким политическим весом, что им, в определенных обстоятельствах, по силам окажется повести свой народ на борьбу против Бонапарта?
      Да и сам Рэймидж — достойная ли он замена реестровому капитану, который должен был приветствовать беглецов на борту, вселяя в них уверенность в будущем? По силам ли ему стать олицетворением британской морской мощи на Средиземном море? Ситуация выглядела и трагической и курьезной одновременно.
      Вид теней, заплясавших на худом лице Джексона, когда тот приподнял прикрывающий фонарь парусиновый полог, чтобы взглянуть на компас, вернул Рэймиджа к реальности. Он отметил, что Джексон лысеет: ряды соломенного цвета волос становятся все реже… В темноте голова американца почему-то напомнила ему о голых скалах Формике-ди-Бурано, которые они миновали около часа назад.
      Если он не ошибся в оценке силы течения, то они сейчас находятся примерно в миле от берега, а стало быть, самое время уничтожить приказы адмирала и секретную книгу сигналов, да, собственно говоря, и остальные документы, за исключением карт, так как риск попасть в плен возрастает неимоверно.
      Рэймидж отдал распоряжения Джексону, потом обратился к матросам: было бы преступлением, в случае если его и старшину схватят или убьют, оставить экипаж в неведении о положении дел.
      — Этим утром вы все видели через подзорную трубу Башню, — начал он. — К югу от нее в море впадает маленькая речка, там мы спрячем шлюпку. Джексон и я попытаемся разыскать тех людей, на это может уйти весь остаток ночи. Если завтра к закату (а это будет суббота) мы не вернемся, уходите с наступлением темноты в море, и отправляйтесь к точке, находящейся в пяти милях к северу от Джильо, где на рассвете в воскресенье, а также в понедельник, вас будет встречать фрегат. Если он не придет, отправляйтесь в Бастию.
      Раздавшийся рядом всплеск свидетельствовал о том, что Джексон сбросил в воду утяжеленный грузом мешок с документами. Рэймидж скомандовал ему идти вперед, делая промеры глубины, и американец приготовил самодельный лот, который смастерил из куска линя и булыжника.
      Рэймидж взялся за румпель.
      — Дружнее, ребята! Налегайте сильнее, только без шума.
      Когда лопасти весел погрузились в воду, хаотичные раскачивания шлюпки прекратились, она снова начала слушаться руля. Вода журчала, обтекая руль, пузырьки воды что-то бормотали про себя, исчезая за кормой.
      Им повезло, что море было спокойным: задуй ветер с запада или с юга — местрале либеччоили сирокко,например, и мощный прибой не позволил бы совершить высадку на пляже или войти в устье реки. То же самое можно сказать и в отношении отплытия: задуй любой из названных ветров, что часто случается совершенно внезапно, и они окажутся запертыми на берегу на несколько дней и пропустят рандеву с фрегатом у Джильо.
      — Глубина, Джексон?
      — Две сажени, сэр.
      До берега оставалось совсем немного. Обычно на борту корабля или шлюпки звуки кажутся резкими и четкими, не искажаясь эхом от зданий и деревьев, но теперь к поскрипыванию досок гички и шуму моря примешивался стрекот тысяч сверчков и цикад, ор диких животных и птиц. Резкий, густой, отдающий смолой можжевеловый и сосновый аромат, окутывая все вокруг, плыл, подобно туману, в сторону моря. Рэймидж воспринимал его еще острее, так как за долгое время привык к запаху пота, трюмной воды, смоленых канатов, мокрого дерева и влажной одежды, от которых на корабле некуда деться.
      Темно-зеленые сосны: аромат их бил в ноздри с такой же силой, как пороховой дым, и был таким же незабываемым. Удивительно, как обоняние, даже в большей степени, чем зрение или слух, способно пробуждать воспоминания. Что лучше всего запомнилось ему за годы пребывания в Тоскане? Ну разумеется: сосны, лиственницы и цикады. А еще облака белой пыли, стелящейся за каретами, да высокие кипарисы с заостренными верхушками. Выстроившись в ряд на склоне холма, они напоминают абордажные пики в стойке. Ему припомнился разительный контраст между темной зеленью сосен и кипарисов, чьи мощные ветви не смел потревожить ветер, и серебристо-зеленой россыпью листьев оливы, которые казались слишком юными, слишком трепетными, чтобы расти на этих скрюченных искореженных стволах. А еще он вспомнил светло-коричневых быков с огромными горбами, таких больших и добрых, и в его воображении всплыла картина, как они пашут, всегда запряженные парой, настолько привычные тянуть одновременно, что никогда не разворачивают плуг. Припомнилась и бедность местных крестьян — контадини, чья жизнь мало отличалась от жизни рабов, которых ему приходилось видеть на плантациях в Вест-Индии, а может быть, была даже хуже, потому что владелец плантации, заплативший за раба несколько фунтов, был заинтересован поддерживать в нем жизнь, в то время как судьба свободных тосканских крестьян, плодящихся и гибнущих подобно мухам, мало заботила владельцев латифундий…
      — Еще промер, Джексон!
      — Полторы сажени, сэр.
      Через несколько минут, подумал Рэймидж, они вступят на землю Тосканы. Впрочем, Тоскана ли это? Или анклав неаполитанского короля простирается на юг до этих мест? Эта Италия — настоящее лоскутное одеяло: около дюжины независимых маленьких королевств, княжеств, герцогств и республик, каждое завидует другому, внутри же полно интриг и коварства, где для политиков более привычным средством решения проблем оказывается кинжал наемного убийцы, чем голосование в совете. Они с давних пор усвоили истину, что отточенная сталь убеждает лучше, чем отточенная логика.
      — Джексон, глубина?
      — Сажень, сэр.
      Да, теперь уже можно различить пляж: в лунном свете видны барашки волн, торопящихся к берегу и растекающихся на песке. Вокруг слышался несмолкающий зуд — это полчища комаров — настоящий бич этих мест — слетелись на пиршество. Оставалось только надеяться, что никто из его людей не подхватит малярию, являвшуюся неотъемлемой частью жизни здесь, на болотах Мареммы — узкой равнины, тянувшейся до самого Рима и далее.
      — Пять футов, сэр.
      Мелело быстро, и до пляжа оставалось, видимо, не более пятидесяти ярдов. Цикады давали обычный ночной концерт, звучавший как тиканье миллионов часов, время от времени контрапунктом в него врывалось резкое кваканье лягушки, словно жалующейся на засилье насекомых. Вдали на берегу слышалось грозное хрюканье — это дикий кабан искал себе пропитание под сенью сосен и пробковых дубов.
      Где же эта проклятая Башня? Узкая полоска пляжа просматривалась прекрасно, можно было различить и находящиеся за ней дюны, по вершинам которых темным кантом вились заросли можжевельника и горных роз, а также ковер растений, состоявших из тысяч коротких пальцевидных отростков — как его называют? Какое-то странное название — fico degli Ottentoti —палец готтентота.
      «Мальчик мой, — сказала ему мать, когда он был еще совсем юным, — когда-нибудь ты вернешься сюда, и к тому времени станешь взрослым, достаточно взрослым для того, чтобы понять и судить эту страну». Теперь это время пришло. Конечно, суждения его матери принадлежали женщине, относящейся к семье, в течение многих веков пользовавшейся властью и влиянием, и имевшей друзей среди представителей лучших родов Италии, которые были убеждены, что эти полусумасшедшие побочные отпрыски Габсбургов и Бурбонов, дегенераты и выскочки, узурпировали их власть и попирают их законные права. А хлынувшая вслед за ними в страну испанская и австрийская знать получает владения, которые по праву должны принадлежать итальянцам. Бывало, что их земли короли жаловали родственникам своих фавориток. Что еще хуже, им приходилось видеть, как их имения или владения церкви попадали в лапы папских князьков — этих незаконнорожденных отпрысков, прижитых папами в нарушение священного обета безбрачия, которые росчерком пера «святейшего» отца наделялись огромными поместьями. Знать, рожденная в преступной похоти и богатеющая благодаря коррупции.
      Впрочем, эти мысли не имеют отношения к делу — они лишь отзвук, эхо суждений его матери, которые она часто, и в довольно резкой форме высказывала. Он не брался судить, справедливы они или нет, однако его мать и леди Роддем, ее подруга, славились своими смелыми передовыми взглядами, за что их недруги приклеили им ярлык «республиканок».
      К черту передовые взгляды, скомандовал себе Рэймидж, как далеко мы сейчас от Башни? И вдруг совсем рядом, бледно мерцая в свете луны, перед ним обрисовался мощный квадрат солидной каменной кладки, наполовину скрытый за песчаными дюнами. Как же он не замечал его раньше? Рэймидж понял, что искал что-то темное, скрытое в тени, не принимая в расчет, какой эффект может дать свет луны. Проклятье! Если на вершине башни у французов находится хотя бы полусонный часовой и пара орудий…
      Он повернул румпель, взяв курс на юг, параллельно берегу. Сейчас они были крайне уязвимы, даже для пистолетного выстрела, так что лейтенант спешил разыскать устье реки, чтобы без промедления укрыться в нем. И вдруг Рэймидж увидел короткую широкую полосу, пересекавшую пляж. Она напоминала серебристый ковер, расстеленный на песке — это была река в отражении лунного света. Не теряя ни секунды, он направил шлюпку к ней.
      — Джексон, глубина? — воскликнул он, умеряя голос.
      — Сажень, сэр… пять футов, четыре… четыре…
      Проклятье, мелеет слишком быстро…
      — Продолжайте промеры!
      — Четыре фута… четыре… три…
      Черт, они вот-вот коснутся дна, а до берега еще добрых тридцать ярдов — далеко, чтобы тащить шлюпку. Рэймидж видел, что Джексон орудует лотом, как мальчишка, ловящий рыбу с мола — забрасывать его не было ни места, ни времени.
      — Четыре фута… четыре…пять…четыре… пять… сажень, сэр.
      Рэймидж вздохнул с облегчением — им удалось перевалить через песчаную отмель, идущую вдоль пляжа. Еще ярдов двадцать, и они войдут в устье реки, которое, казалось, становилось уже по мере приближения к нему. Учитывая песчаный характер берега, вход в реку наверняка перегорожен банкой.
      — Четыре фута, сэр… Три фута…
      Вот и устье.
      — Три фута… три фута, сэр.
      Оставшиеся несколько ярдов шлюпку можно провести на руках. Он почти уже отдал морякам приказ спрыгнуть за борта гички, когда вспомнил об опасных riccio —колючих морских ежах, похожих на темно-коричневую скорлупу каштанового ореха, иглы которых, вонзившись в кожу, образовывают нарывы, если их немедленно не удалить. На песке они встречаются редко, но здесь полно камней, которые могут быть буквально облеплены этими созданиями.
      — Отставить лот, Джексон, — негромко скомандовал Рэймидж. — Сушите весла, ребята. У кого из вас есть обувь?
      Откликнулись четыре или пять человек, которым он отдал приказ:
      — Прыгайте за борт и толкайте шлюпку. Поосторожнее на камнях, ребята. Остальные — на корму.
      Перенос веса на корму заставит нос немного приподняться, позволив толкающим подальше выволочь гичку на берег, до того как киль увязнет в песке.
      — Поднять руль, — бросил он Джексону, спрыгивая за борт.
      Предоставив морякам толкать шлюпку, он прошлепал по воде последние несколько ярдов и вышел на пляж на левом берегу реки. Когда Рэймидж вступил на твердый песок на самой кромке берега, под ногами продолжала хлюпать вода, но в трех-четырех шагах, вне пределов досягаемости волн, песок стал таким рыхлым, что нога уходила в него почти по колено. Пляж резко поднимался вверх, так что, посмотрев налево, лейтенант отметил, что Башня скрыта за дюнами, следовательно, шлюпка оказалась надежно укрыта от любопытных глаз.
      С трудом преодолев расстояние шагов в тридцать, Рэймидж оказался на высоте пяти-шести футов над уровнем моря, но круглые вершины дюн по-прежнему возвышались над ним футов на двадцать. Подъем сделался еще круче. Под ногами у него сползали вниз клубки покрытых шипами синеголовников. На полпути к вершине он попал в заросли можжевельника, высотой по пояс, и горных роз. Приходилось быть осторожным, чтобы не порвать одежду о шипы.
      Достигнув вершины дюны, Рэймидж убедился, что она лишь часть первой гряды дюн, гряды эти, напоминая по виду волны, простирались вглубь материка ярдов на пятьдесят, пока не обрывались, образуя один из берегов реки, извивающейся за ними.
      Ага, показалась верхушка Башни: ее каменные стены блестели в свете луны, резкоочерченные темные пятна обозначали амбразуры. Очертания Башни так явно выделялись на фоне темно-синего неба, что Рэймидж был уверен, что заметил бы часового, если бы таковой имелся. Но все было тихо, и пушечных стволов, глядящих через бойницы, тоже не наблюдалось.
      Ну хорошо, теперь надо выяснить, где проходит русло реки. Между грядой, на которой стоял Рэймидж, и следующим рядом дюн простиралась глубокая впадина, похожая на ложбину между двумя гигантскими волнами. Он начал спускаться по склону, но через несколько шагов ноги его увязли в песке, и, увлекаемый инерцией, лейтенант упал. Неподходящее место для кавалерии, подумал он про себя, отряхиваясь и выплевывая попавший в рот песок.
      Когда Рэймидж поднялся на ноги, ему вдруг показалось, что он оглох: дюны заглушали шум волн, и впервые за много месяцев ни один звук, связанный с морем, не долетал до его слуха. С таким же успехом можно было оказаться в сотне миль от побережья. С вершины следующей дюны ему открылся уже лучший вид на Башню, и, спустившись по склону, Рэймидж стал взбираться на третью, последнюю гряду.
      Если стоять, повернувшись спиной к морю, то внизу справа текла река, русло которой уходило ярдов на пятьдесят вглубь материка, а затем поворачивало влево. Берега потока покрывали густые заросли камыша. Так, параллельно морю, река текла на протяжении примерно двухсот ярдов, и прежде чем снова резко повернуть перпендикулярно берегу, проходила в нескольких футах с запада от Башни, а затем почти омывала ее северный фас.
      Рэймидж отметил, что Башня расположена очень выгодно: учитывая, что река прикрывает ее северный и западный фасы, а озеро защищает с запада, атакующие смогут приблизиться к ней, только идя вдоль пляжа. Кроме того, она представляла собой весьма внушительное сооружение, напоминая внешним видом шахматную ладью-туру, только квадратную, а не круглую в плане. От земли вплоть до уровня бойниц стены поднимались с некоторым уклоном внутрь, а затем на протяжении несколько последних футов начинали выступать наружу. В целом создавалось впечатление сходства с фигурой затянутой в корсаж дамы.
      На данный момент увиденного было достаточно. Какова глубина реки? Он спустился по крутому берегу к зарослям камыша. Сам факт, что они росли здесь, свидетельствовал о том, что вода в худшем случае лишь слегка солоноватая и течет из пресноводного озера к морю. Почувствовав, как что-то зашевелилось прямо у него под ногами, Рэймидж на мгновение замер в ужасе, на затем понял, что это взлетевшая куропатка или лысуха. Птица летела так низко, что касалась крыльями воды. Лейтенант с осторожностью пробирался сквозь заросли по воде, заливавшей ему башмаки. Он повернул направо, следуя течению реки, в расчете добраться до гички и матросов.
      За поворотом он увидел, что моряки выволокли шлюпку на отмель. Джексон направился ему навстречу, хлюпая по воде.
      — Где вы собираетесь укрыть ее, сэр?
      — Вот тут, — ответил Рэймидж, указывая на северный берег. — Затащите ее поглубже в камыши.
      Не было резона приваливать ее сверху кустами или ветками — ворох можжевельника привлечет к себе внимание скорее, чем сама шлюпка.
      Однако нельзя терять времени: хижина углежога, о которой шла речь в приказе адмирала, должна располагаться примерно в миле к югу и ярдах в пятистах вглубь материка. Чем скорее они разыщут ее, тем лучше. Беспокойство не оставляло его ни на минуту.
      Рэймидж подошел к матросам и осмотрел шлюпку.
      — Отлично. Один из вас расположится здесь в качестве часового. Остальным можно поспать в гичке или рядом, — он указал на обрывистый склон дюны. — Дайте мне пару кортиков… Спасибо. Ну что же, вперед, Джексон!
      — Удачи, сэр, — произнес один из матросов, остальные присоединились к его пожеланию.
      В сопровождении Джексона Рэймидж, идя по пояс в воде, побрел вдоль русла реки по направлению к морю. Почувствовав под ногами песчаную отмель, они свернули к противоположному берегу.
      — Мы будем идти по воде, чтобы не оставалось следов, — пояснил Рэймидж, — в любом случае, если нам придется карабкаться с дюны на дюну, это займет слишком много времени.

Глава 6

      Рэймидж шел по дорожке из серебристой пены. Невысокие волны стройными рядами неспешно катились к берегу и негромко обрушивались на песок пляжа, разлетаясь на мириады сверкающих в лунном свете брызг. Затем брызги снова соединялись и устремлялись назад, журча маленькими водопадами.
      По кромке моря на песке валялись обломанные сучья деревьев, которые, судя по всему, в результате вызванного штормом подъема воды в какой-нибудь реке, вынесло в открытое море, чтобы спустя месяцы выбросить обратно на берег. Лишенные коры, потемневшие от солнца, отшлифованные песком, они выглядели словно кости некоего исполинского морского животного. Разделившие подобную судьбу ветви напоминали замысловатой формы фигурки из слоновой кости. Иногда встречались россыпи морских раковин, скорлупа которых похрустывала под ногами.
      С матросами все должно быть в порядке: у них достаточно еды и воды, так что, при отсутствии денег и рома, а также вина и женщин, единственной опасностью для них оставалось быть замеченными французскими патрулями или местными жителями. Но это казалось маловероятным: macchia,то есть заросли кустарников, были малопривлекательны для большинства крестьян, а что до патрулей — да, город Орбетелло, расположенный между двумя перешейками, ведущими на полуостров Арджентарио, находился поблизости. Однако главная дорога, знаменитая Via Aurelia, по которой Цезарь возвращался в Рим, проходила милях в четырех-пяти от побережья, и представлялось весьма сомнительным, что французы станут патрулировать болота и дюны между Аврелиевой дорогой и морем.
      Рэймидж был доволен, что взял с собой Джексона, потому что самая опасная часть их работы только начиналась, и теперь не оставалось никакой возможности уйти от наболевшего вопроса, терзавшего его уже в течение долгого времени.
      Вопрос сам по себе был достаточно прост: как выяснить у местных жителей местонахождение беглецов, не раскрывая своих намерений? Если французы неподалеку, они наверняка пообещали вознаграждение всякому, кто даст ценную информацию или приведет пленников.
      — Джексон, здесь может оказаться не одна хижина углежога…
      — Я тоже подумал об этом, сэр.
      — А мы не можем рисковать, обнаруживая кто мы или зачем мы здесь.
      — Конечно, сэр.
      — Так что нам остается выдать себя за французов.
      — За французов, сэр? — в голосе Джексона не прозвучало ни намека на изумление или сомнение.
      — Да, за французов — французских военных, разыскивающих тех же самых беглецов.
      — Но позвольте, сэр, — Джексон старался подобрать слова, чтобы выразиться более вежливо, — вряд ли местные ребята станут разговорчивее, если решат, что мы лягушатники.
      — Нет, зато легче будет определить, говорят они правду или нет. И что еще более важно, принимая нас за французов, не станут доносить на нас начальству.
      — Может и так, сэр.
      — Однако мы не очень похожи на поисковую партию, поэтому, когда я постучу в дверь, держись вне поля зрения, и шуми, как целый патруль!
      — Есть, сэр. А как быть с вашей формой, сэр?
      — Вряд ли они сумеют уловить разницу.
      По мере того, как они шли по пляжу, Рэймидж начал чувствовать усталость. Из-за долгого пребывания на море земля под ним качалась, как под ногами у пьяного. Часы же пребывания в открытой шлюпке усилили этот эффект, так что, хотя пляж был абсолютно ровным, лейтенанту казалось, что ему приходится постоянно идти в гору. С течением времени это должно будет пройти, но сейчас, с учетом скопившейся усталости, он чувствовал, что силы покидают его, а голова начинает идти кругом. Да и перспектива поднимать среди ночи простых мирных жителей и допрашивать их не пробуждала в нем энтузиазма.
      Он провел рукой по волосам, и, коснувшись спутанного клубка на затылке, выругался: рана, должно быть, открылась и немного кровоточила.
      Как далеко они уже продвинулись? Обернувшись назад, он бросил взгляд на Башню. Меньше полумили. Чертовски неподходящее место для хижины углежога: из земли торчали лишь редкие лиственницы, сосны, пробковые дубы и падубы. Что ж, этим бедолагам выбирать особенно не приходится: здесь, за озером, не было ни плодородных полей, ни земель, удобных для виноградников и оливковых рощ. Оставалось только заниматься рыболовством, впрочем, пляж для этого был слишком открытым, или собирать дрова и жечь уголь.
      Ярдах в тридцати впереди дюны подходили совсем близко к берегу, и заросли можжевельника обрывались почти у самого моря — хорошее место, чтобы свернуть внутрь материка, не оставляя подозрительных следов на песке.
      За дюнами грунт во многих местах был зыбким, и им пришлось несколько раз делать крюк, чтобы обогнуть преграждающие путь озерца заболоченные озерца. Скоро они оказались в окружении кустарников высотой футов в восемь-десять, среди которых вкраплениями встречался пробковый дуб. Даже в свете луны Рэймидж различал гладкие красновато-коричневые стволы, с которых была содрана пробковая кора.
      Вдруг он почувствовал, что Джексон тянет его за полу мундира.
      — Дым, сэр, вы чуете? — спросил старшина, — древесный дым.
      Рэймидж принюхался. Да, запах слабый, но явственный. Должно быть, они где-то совсем рядом с одной из тех напоминающих по форме эскимосское иглу торфяных печей, которые используют для изготовления древесного угля — ведь в воздухе не было ни ветерка, который мог бы принести запах дыма, не ощущалось даже обычного морского бриза.
      Наклонившись, Рэймидж ослабил крепление метательного ножа с утяжеленным лезвием в чехле на ботинке, и вытащил кортик. Потом оба моряка осторожно двинулись дальше.
      Три или четыре минуты спустя они оказались на краю небольшой опушки. В ее центре виднелся тусклый красный огонек, подсказывающий, где оставлена тлеть на ночь печь, накрытая целиком плотным слоем торфа, за исключением маленького отверстия в одной из сторон.
      Джексон толкнул его локтем, указывая на что-то. За печью, на дальнем краю опушки, можно было различить смутные очертания маленькой хижины, сложенной из камня.
      Других домов не видно?
      Нет, сэр. Этот, похоже, единственный — под ветром от печи.
      Хижина, бесспорно, располагалась под ветром для ночного бриза, но что-то в голосе Джексона привлекло внимание Рэймиджа, ведь, собственно говоря, в этой зоне не было преобладающих ветров.
      — Почему ты так уверен?
      — Когда дом расположен с подветра от печи, это значит, что ночью дым всегда обволакивает хижину. Отгоняет комаров.
      — Откуда это тебе известно?
      — Эх! — вздохнул Джексон, — все мое детство прошло в лесах.
      — Сюда, — воскликнул Рэймидж, указывая направо. — Луна может выдать нас. Когда я постучу в дверь, обогни хижину и шуми, как взвод морских пехотинцев.
      — О, сэр! — с шутливым возмущением простонал Джексон. Рэймидж усмехнулся: кто не знает о беззлобном презрении, которое питают настоящие моряки к морским пехотинцам и солдатам.
      Лейтенант пригладил волосы, поправил чулки, стряхнул с брюк песок и подошел к двери. В правой руке он сжимал кортик. Джексон скрылся за хижиной.