Рациональность, Наука, Культура

      Но ведь это почти то же самое, к чему призывает ван Фраассен! "Конструктивный эмпирист" и "научный реалист" как бы делают шаг навстречу друг другу и в нерешительности останавливаются: дальнейшее движение означало бы отказ от своих собственных позиций!
      Как верно заметил А. Масгрейв, ван Фраассену не удается доказать преимущества своей позиции над "научным реализмом", но поднимаемые им вопросы заставляют "научных реалистов" более самокритично отнестись к своим утверждениям; "критика со стороны "конструктивного эмпиризма" должна стряхнуть с реалистов известное самодовольство"319.
      4. "Анти-реализм" М. Даммита
      Как видим, инструменталисты и "конструктивные эмпиристы" критикуют "научный реализм" за необоснованность его претензий на определение истины как соответствия с реальностью. Другая линия критики намечена М.Даммитом. Он следующим образом реконструирует позицию "научного реализма": предложения науки соотносятся с реальностью, существующей независимо от нашего знания о ней, таким образом, что эта реальность сообщает каждому предложению истинность или ложность как бы независимо от того, что мы об этом знаем или даже можем знать. Следовательно, реализм предполагает принятие принципа бивалентности для научных предложений: любое такое предложение должно быть либо истинным, либо ложным320. Другим необходимым условием реалистической позиции является реалистическая семантика, согласно которой "значение - это отношение между единичным термином, фигурирующим в предложениях данного класса, и некоторым объектом из данной предметной области"321.
      Эти два условия и вызывают возражения М.Даммита. Реалистическая семантика позволяет считать предложения истинными, если даже мы не в состоянии распознать эту истинность. Это превращает истинность в некую идеальную сущность, оторванную от реального процесса познания и от познающего субъекта. Альтернативой тут является семантика интуиционистская: предложение считается истинным, только, если указано построение, образующее его доказательство. Такая семантика, как известно, отвергает принцип двузначности для предложений. Идея Даммита состоит в том, чтобы перенести эту ее особенность на эпистемологическую почву вообще. "В семантической теории, аналогичной теории Гейтинга для математических предложений, то есть интуиционистски истолкованной, допустимо только такое понятие истинности, которое непосредственно связано с нашей способностью распознавать истинность некоторого предложения"322. Таким образом, по Даммиту, речь не может идти об истинности предложения до тех пор, пока у нас нет решающих свидетельств (доказательств), делающих это предложение для нас интуитивно (очевидно) истинным.
      Конечно, возникает вопрос, насколько правомерна аналогия с математическими доказательствами? Что значит "быть доказанными", "быть очевидно истинными" для предложений естественнонаучной теории? У Даммита нет четких ответов на эти вопросы и потому его идеи являют собой скорее некую программу, чем ее реализацию (если вообще такая программа может быть реализована). Однако мысль Даммита все же интересна: он обращает внимание на то, что любое определение "доказанности" должно включать ссылку на субъекта и на его уверенность в истинности данного предложения; поэтому "значение" для Даммита это не объект, с которым термин соотносится как "напрямую" (минуя субъекта, употребляющего термин), а то, что этот субъект знает, когда понимает предложение, содержащее данный термин. Такое знание верифицируется в процессе языковой коммуникации.
      Опуская детали концепции значения Даммита, укажем на существенную черту его "анти-реализма": она состоит в привлечении к анализу семантических отношений характеристик познающего субъекта. Таким образом в картину мира включается конкретика языковой (речевой) деятельности. Метафизика оказывается неотделимой от эпистемологии.
      "Реализм и анти-реализм суть метафизические доктрины, - пишет Даммит. Наш анализ понятия реализма опирается на посылку, что метафизические вопросы... являются коренными вопросами теории значения. Но это не значит, что можно строить теорию значения, отвлекаясь от эпистемологии; ведь значение - это в конце концов предмет знания. Значение некоторого выражения - это то, что должен знать говорящий на данном языке, чтобы понимать это выражение, а теория значения решает, что именно должен знать говорящий, чтобы уметь говорить или знать данный язык"323.
      Наивность "научного реализма", считает Даммит, как раз и состоит в допущении, будто возможно непосредственное знание внешних объектов, о которых идет речь в языковых выражениях. Эта критика не вполне справедлива. В рамках "научного реализма" развиваются и такие тенденции, которые ведут к реформе традиционной теории в значения в направлении, близком идеям Даммита. Вместе с тем, сама его концепция не лишена явных недостатков и неясностей, акцентирование которых дает основания критикам для упреков в идеализме324. Эти упреки не вполне основательны. Само по себе требование учитывать знание субъекта при определении истинности предложений - это еще не идеализм. Однако, действительно, в рассуждениях Даммита субъективная сторона познавательного процесса как бы оттесняет на задний план объективную. Условия правильного употребления не исчерпывают значение терминов, ведь за этими условиями стоит содержание предложений, а оно связано с реалистической семантикой. Недооценка этого обстоятельства, преувеличение "эпистемологической" компоненты значения в ущерб "онтологической" (если воспользоваться терминами самого Даммита) и приводят к идеалистическим мотивам в его концепции.
      5. От "эпистемического реализма" - к прагматизму
      Поскольку понятие "реализм" очень широко и неопределенно, в литературе по философии науки делаются попытки выделить различные формы реализма, принимающие тезисы разной силы и характера. Так, различают: 1) семантический реализм, для которого теоретические термины являются обозначающими, а не символами компактной записи; 2) эпистемический реализм, утверждающий, что теоретические высказывания могут быть верифицированы либо фальсифицированы, то есть являются истинными или ложными; 3) метафизический реализм, согласно которому верификация либо фальсификация теоретических высказываний в целом детерминируется существующей независимо от нашего знания "реальностью", а истинность таких высказываний состоит в их соответствии с реальностью325.
      Тезис "метафизического реализма" признают лишь немногие "научные реалисты"; большинство авторитетов этого направления отмежевываются от него. Например, Патнэм подчеркивает, что "метафизический реализм" использует понятие истины, которое не удовлетворяет "эпистемическим" критериям. Даже идеальная с точки зрения таких критериев теория (удовлетворяющая требованиям операциональной применимости, когерентности, простоты, наибольшей вероятности и т.п.) все же может оказаться ложной. Но каким образом можно сопоставлять такую теорию с реальностью, если не опираться на указанные эпистемические критерии?
      Метафизический реалист, заявляет Патнэм, не может дать вразумительного ответа на этот вопрос. Он отличается от метафизиков прошлого только тем, что передает функции метафизики науке, веря, что, постепенно приближаясь к реальной структуре мира, примеряя эту, структуру, как примеряют одежду в магазине готового платья, наука в конце концов придет к единственно верной, "истинной" картине мира. Эта вера не имеет приемлемого научного обоснования. "Идея когерентной теории ноуменов, последовательно и систематически разработанной "научным методом", кажется мне химерой, - пишет Патнэм. Постулировать множество "конечных" объектов, "кирпичей мироздания" или чего-то в этом роде, существующего в абсолютном смысле, безотносительно к нашему рассуждению, а также понятие истины как "соответствия" этим абсолютным объектам - значит попросту возрождать давно рухнувшее здание традиционной метафизики"326.
      Столь желанной для "метафизического реалиста" Истины, то есть единственного и абсолютного соответствия с реальностью, нет и быть не может! Это абсолютно неработающее понятие; поэтому, говорит Патнэм, "я не отношу себя к "метафизическим реалистам".С моей точки зрения, истина как понятие не имеет иного содержания, кроме правильной применимости суждений (при благоприятных условиях). Вы спросите, каковы же эти благоприятные условия? Их слишком много, чтобы я мог представить какую-либо общую теорию. Истина так же плюралистична, неоднозначна и незамкнута, как мы сами"327.
      Так критика "метафизического реализма" приводит Патнэма к утверждениям, почти неотличимым от тезисов критикуемого им же самим инструментализма.
      По поводу действительных философских предпосылок реализма в современной философии науки четко высказывается также Н. Решер. Он согласен с тем, что "реалисты", в отличие от инструменталистов ищут необходимую связь между утверждениями науки и объективной реальностью. Но это лишь "цель и притязание" науки: само понятие реальности - это просто "вера в возможность истинного познания". "Реализм, таким образом, - это не собрание фактов о мире, а грань вашего представления о мире; не информация, а методологическая предпосылка научного исследования и коммуникации; условие начала исследования, а не вывод из него. С этой точки зрения, данная предпосылка не зависит от нашего знания о реальности, а играет регулятивную роль как необходимое условие интеллектуальных усилий по созданию концептуального каркаса. Так мы приходим к выводу о реализме, который основан на предпосылках идеализма и оправдывается ими. Как это ни парадоксально, мы получаем реализм, который стоит на идеалистическом фундаменте"328.
      Если Решеру идеализм представляется единственным "спасением" реализма, лишившегося метафизической опоры, то Уоррел видит выход в признании концепции "предположительного реализма" Поппера, согласно которой научные теории следует рассматривать лишь как попытки истинного описания мира. "Главное достоинство предположительного реализма, насколько я понимаю, пишет Уоррел, - заключается в том, что он не хуже инструментализма Дюгема Пуанкаре согласуется с фактами развития науки, но в то же время удовлетворяет нашим реалистическим склонностям"329.
      Что же остается от "научного реализма" без тезиса "метафизического реализма"? Остаются "эпистемический" и "семантический" реализм. Напомним требование первого: теоретические предположения должны быть истинными или ложными. Но как это определяется, если отброшена идея "соответствия реальности"?
      Здесь мы вновь предоставим слово Патнэму. "Теория отображения, - пишет он, - неверна как теория понимания по причинам, достаточно раскрытым еще Витгенштейном; но она не так уж плоха как теория использования языка. Конечно, мы вправе рассматривать наши теории как своего рода "карты", реалистически отображающие мир, чтобы объяснить, почему они помогают нам ориентироваться в мире. Но выяснить, как нужно понимать наши теории, равносильно тому, чтобы выяснить, как их нужно использовать. Здесь нет противоречия: карта - это только карта, поскольку она определенным образом используется, но это не отменяет того обстоятельства, что карта может быть успешно использована только если она определенным образом соответствует некоторой части земной поверхности"330.
      Очень показательное рассуждение! Если мы не можем обосновать успешность применения "карты" ее соответствием реальности, как бы говорит Патнэм, то, по крайней мере, мы можем судить о ее соответствии реальности по тому, насколько успешно мы сможем ее использовать! Тема о познаваемости объективной реальности вытесняется темой успешности применения инструментов, с помощью которых мы ориентируемся в мире и приспособляем к нему свое поведение. Сама проблема "соответствия" утрачивает свое значение; вместо "истины" мы получаем "успешность", и последнее понятие оказывается работающим в реалистической философии науки!
      В самом деле, рассуждает Патнэм, что означает выражение "Предложение Р истинно"? Согласно классической концепции истины (от Аристотеля до Тарского) оно означает, что "положение вещей", описанное в предложении Р, совпадает с положением вещей в действительности. Такая концепция как бы напрямую соединяет некоторое языковое выражение с неязыковой действительностью. Но в реальной языковой практике такое соединение всегда опосредовано высказывающим это предложение субьектом. Следовательно, когда мы говорим об истине, мы должны учитывать не бинарное отношение "предложение реальность", а более сложное трехчленное отношение "предложение - субъект реальность". Значения терминов и, следовательно, истинностное значение предложений во многом, если не полностью, зависит от "прагматической ситуации говорения". Возьмем термин "электричество". В различные эпохи его употребляли в разных значениях. Так, Б. Франклин знал, что "электричество" это искры и молнии; впоследствии появилось знание о проводниках и электромагнитах; сейчас мы знаем нечто об атомах, электронах и протонах и т.д. Не зная исчерпывающий "интенсионал" термина "электричество", люди тем не менее правильно употребляли этот термин. И в каждом таком правильном употреблении есть нечто общее: оно связано с определенной ситуацией, в которой дано описание "электричества" как физической величины, вызывающей вполне определенные эффекты.
      Это напоминает употребление собственных имен. "Поскольку референт фиксирован, можно употреблять обозначающее его слово в любых теориях об этом объекте и даже строить теоретические определения этого референта (которые могут характеризовать его правильно или неправильно), но при этом выбранное нами слово не становится "другим словом" в различных теориях"331. На этой идее основана концепция значения, которую Патнэм называет "индексальной": правильная семантическая интерпретация термина требует понимания ситуации, в какой он используется. Выделение объекта происходит не через указание совокупности его свойств, а через описание тех условий, в которых однозначная связь термина и объекта не подвергается сомнению. Значение термина не тождественно его референту, оно представляет собой сложное образование из ряда компонентов: синтаксических характеристик, семантических характеристик, стандартной ситуации указания на "образец", описания объема термина. Все эти компоненты, за исключением объема, изменяются в зависимости от компетенции говорящего и других условий, характеризующих прагматическую ситуацию употребления термина.
      Стабильность объема термина выступает как необходимое требование, без которого термины, фигурирующие в различных прагматических ситуациях, имели бы совершенно различные значения, и следовательно, истинность предложений, содержащих эти термины, определялась бы только контекстом. Это как бы семантический репрезентант выражения "на самом деле". Так реальность все же проникает в значение термина. Но какую роль она выполняет? Патнэм говорит о "конвергенции" значений научных терминов: различные значения в ходе научной эволюции как бы "стягиваются" к определенному центру конвергенции - тому общему, что имеется у всех правильных употреблений данного термина. Можно подозревать, что это общее и образует "истинный" объем термина, совпадающий с "реальным положением дел". Согласно этой концепции, прогресс науки - не приближение к "трансцендентальной" реальности, а конвергенция всех "истинных" (этот термин приходится брать в кавычки, ибо, как мы помним, для Патнэма истина "плюралистична"!) употреблений научных понятий.
      Так выполняются формальные требования "эпистемического" и "семантического" реализма. Теоретические термины всегда оказываются "обозначающими", поскольку значением термина объявляется не объект из внеязыковой реальности, а сложная система, включающая характеристики прагматической ситуация словоупотребления. Теоретические предложения всегда обладают истинностными значениями, но за выполнение этого требования приходится платить признанием "плюралистичности" истины.
      6. "Научный реализм" и развитие науки: возможна ли реалистическая интерпретация прогресса научного знания?
      Когда постпозитивистская философия науки переключилась с исследования структуры научных теорий на исследование динамики науки, механизмов научного изменения, обнаружилось резкое противостояние "кумулятивизма" и "дискретизма". Поскольку позитивизм был тесно связан с кумулятивизмом (точнее, с его индуктивистским вариантом) критические аргументы против позитивистов рикошетом попадали и в тех, кто представлял развитие научного знания как накопление добытых истин, ни одна из которых не отбрасывается в дальнейшем, но лишь помещается в ограниченное пространство применимости. Но в действительности подобное представление о развитии науки не связано необходимым образом ни с позитивизмом, ни с логическим эмпиризмом. Кумулятивистская концепция может быть подвергнута критике, которая не будет связана с критикой позитивистского индуктивизма.
      В частности, вариант кумулятивизма, заключающийся в утверждении принципа соответствия как основного принципа ассимиляции достижений науки всеми последующими теоретическими системами, имеет тот недостаток, что изображает историческое движение науки в "реконструированном" (с точки зрения ее нынешнего состояния) виде; история науки как бы переписывается современным ученым, обладающим истиной, которая и позволяет ему судить, что в прошлом научном знании было верно, а что нет. Тогда все знание, которое ассимилировано современной наукой, является относительно (приблизительно) истинным, а то, которое не удостоено этой чести - абсолютно ложным. Кумулятивисты утверждают, что арбитром в установлении истинного и ложного является все-таки опыт, а не засилье принимаемых нами настоящее время доктрин. Но больной темой современной философии науки как раз и является сомнение в беспристрастности опыта в качестве такого арбитра: если, как утверждают критики кумулятивизма, опыт всегда "нагружен" теорией, то можно ли доверять "эмпирическим свидетельствам" в пользу или против теории?
      Более того, как утверждают "конструктивные эмпиристы", теории являются лишь инструментами для "спасения явлений" и проверяются не на истинность, а на успешность или эмпирическую адекватность. Можно ли говорить о кумулятивном развитии "инструментов"? Очевидно, нет. Их просто применяют, пока они пригодны или пока нет лучших, а затем - откладывают в сторону.
      "Научные реалисты" попытались занять среднюю позицию между плоским кумулятивизмом и дискретизмом, вытекающим из тезиса; о "несоизмеримости научных теорий"332. Лишь немногие из них отвергают полностью тезис о "радикальном сдвиге значений" при переходе одних научных теорий к другим. Большинство "научных реалистов" частично или целиком признают реальность такого сдвига. Но истолковывают они его так, чтобы избежать релятивистских крайностей, связанных с последовательным проведением тезиса о несоизмеримости. Понятие научного прогресса остается для них такой ценностью, которую не следует девальвировать.
      Например, Х. Патнэм, исходя из своей концепции "конвергенции" значений научных терминов, отстаивает соответствующий вариант кумулятивизма. "Я утверждаю, - пишет он, - что, хотя научные постулаты обычно обнаруживают свою ложность, все же научное познание развивается кумулятивно в том смысле, что если даже хорошая научная теория не является абсолютно правильной, то все же разумно аппроксимированная теория обычно является правильной и в конечном итоге оказывается устойчивой частью наших "основ познания". В самом деле, если бы научное познание не было кумулятивно в этом смысле, то едва ли можно было бы понять, почему оно должно иметь теоретическое (а не только инструментальное) значение"333.
      Очевидно, что "научные реалисты" не могут удержаться на реалистической почве. Многие из них прибегают к такой модификации понятия "научного прогресса", чтобы оно было максимально нейтральным по отношению к спорным метафизическим проблемам. Таков, например, "экспланативистский реализм". Переход к новой теории от старой объявляется прогрессивным, если она объясняет, до какой степени последняя способна описывать и объяснять объекты и почему в ряде случаев она терпит неудачу. Например, Дж.Розенберг считает, что даже в том случае, когда обе теории несоизмеримы, объекты, выступающие для старой теории как реальность, можно рассматривать как "кажущуюся реальность"; тогда новая теория должна объяснить, почему эта "кажущаяся" реальность выступала как подлинная для старой теории, а также почему последняя не справлялась с аномалиями. Новая теория должна содержать понятия и законы, являющиеся аналогами соответствующих понятий и законов старой теории. Можно сказать, что законы старой теории были бы законами или следствиями законов новой, если бы реальные объекты были таковыми, как они изображались в старой теории. Ряд понятий новой теории должны быть с формальной и количественной точек зрения хорошими приближениями понятий старой теории, могут изменяться представления ученых о том, что именно измеряется, но результаты измерений должны быть сравнимы. Тогда можно определить прогрессивность изменения: новая теория прогрессивнее старой, если она объясняет более широкий круг явлений (справляется с аномалиями старой теории) и к тому же объясняет, почему применение старой теории к ее "реальности" в одних случаях было успешным, а в других неудачным334.
      Экспланативистский вариант "научного реализма" не вполне ясен. Критерий лучшего объяснения, как его трактует Розенберг, вызывает следующее возражение: новая теория способна судить об отношении старой теории к реальности только "со своей колокольни", то есть с точки зрения "своей реальности" и своего к ней отношения. Можно ли в таком случае говорить об объективности и рациональности ее вердикта? Что касается близости результатов измерений, якобы обеспечивающей сравнимость понятий, то степень этой близости - вопрос условный. А аналогия между понятиями разных теорий, хотя и является распространенным способом рассуждения, все же не может служить достаточным основанием для объективного сравнения двух картин реальности, если по другим критериям они признаются "несоизмеримыми"!
      Некоторые "научные реалисты" соглашаются с тем, что прогресс в науке может быть описан в терминах "решения проблем", как это предлагают, например, Л. Лаудан или "структуралистская" концепция Дж. Снида В.Штегмюллера335. Однако они пытаются связать это описание с "реалистической" оценкой таких решений; не прибегая к "корреспондентной теории" истины, которая кажется им слишком метафизической, они пытаются определить ценность (адекватность) решения проблем через "степень правдоподобия" (в смысле К.Поппера) и таким образом затем перейти к сравнительной оценке теорий336. Однако такой путь зависит от методологической ценности самого попперовского понятия, а она-то и подвергается во многом справедливой критике в современной методологической литературе. Отметим также, что понятие правдоподобия у К. Поппера тесно связано с "предположительным реализмом", не совпадающим с "научным реализмом".
      Налицо и встречное движение: некоторые оппоненты "научного реализма" пытаются представить содержание полемики таким образом, чтобы сгладить противоречия и выявить общие моменты и проблемы, требующие дальнейшего уточнения и решения. Так, Снид не отрицает серьезных разногласий между "структуралистской" и "научно-реалистической" концепциями, главное из которых в том, что для "научных реалистов" теории, разведенные научной революцией, все же oтносятся к одной и той же "реальности", а структуралисты утверждают, что с изменением "ядра" (основ и постулатов и законов) теорий изменяется и реальность, к которой они относятся. Но при уточнении обеих концепций можно увидеть не только противоречия, но и точки соприкосновения. Например, реалисты утверждают неизменность референтов теоретических терминов при изменении теорий, включающих эти термины: теории, развиваясь, говорят нечто иное о тех же самых объектах. Таким образом, развитие теории в идеале может привести к знанию о существующих независимо от всяких теорий законах, определяющих исчерпывающий объем теоретических понятий. По сути, замечает Снид, структурализм выступает против только этого последнего утверждения, но не против реалистического понимания объектов теории. Другими словами, структурализм согласуется с "умеренной" формой реализма: одно и то же эмпирическое содержание может быть выражено в различных теоретических структурах, и сами эти структуры выступают лишь как инструменты для выполнения сходных задач.
      Нетрудно видеть, что возможность компромисса между "научным реализмом" и структурализмом возникает тогда, когда первый уступает в метафизических спорах; на почве методологии, отделенной от метафизики, полемистам не так уж трудно найти общий язык.
      Понятие теоретического объекта, из-за которого ломаются копья, в структуралистской концепции является относительным. "Межтеоретическая редукция" позволяет так переформулировать утверждения одной теории, в которой фигурируют "ненаблюдаемые" сущности, чтобы они превращались в утверждения другой теории, в которых речь уже идет о наблюдаемых объектах. Например, утверждения электродинамики, использующие термин "электрон", могут быть переведены в язык применений этой теории, где описываются катодные лучи, электрические разряды, масляные капли между пластинами конденсатора и др. Но не так просто обстоит дело с "революционными" изменениями теорий, из-за которых радикально меняются значения теоретических терминов. Например, обозначает ли термин "электрон", фигурирующий в классической электродинамике, ту же самую "вещь", что и термин "электрон", фигурирующий в релятивистской электродинамике? "В этом примере структурные различия между двумя данными теориями, по-видимому, начинаются на кинематическом уровне и переходят на динамический уровень. Но на топологическом уровне эти две теории имеют одну и ту же структуру. Это говорит о том, что "революционные" изменения могут быть и такими, что структурные изменения происходят только на одном из теоретических уровней"337. Прочие же структуры могут оставаться неизменными даже при радикальном теоретическом изменении. Таким образом, по мнению Снида, можно говорить не о непримиримых конфликтах, а скорее о некоторых общих методологических проблемах, которые пока еще не решены ни "научным реализмом", ни структурализмом.
      Наконец, упомянем еще об одной компромиссной тенденции, представленной А.Файном. Как бы признав бесполезность дальнейшей дискуссии между реалистами и анти-реалистами, он призывает занять позицию, которую называет "естественной онтологической установкой": развитие знания предполагает "внешнюю" по отношению к себе онтологическую реальность. Это как бы наиболее естественная установка ученых. И в этом, конечно, не сомневаются ни реалисты, ни анти-реалисты. Споры между ними возникают тогда, когда они задаются вопросом: что значит для научных теорий быть истинными? Но на подобный вопрос нельзя дать ответ, пригодный для любых научных теорий в любую научную эпоху. Понятие истины, заявляет А.Файн, "растет вместе с ростом науки"338. Не лучше ли вообще оставить этот вопрос, тем более что он ничего не проясняет, а напротив, затемняет отношение науки к ее объектам? Возможно, такие вопросы имеют какой-то смысл для формального анализа языка науки, но для эпистемологии - никакого. Наука сама решает, что для нее истинно, и обходится без теорий, будь то "научно-реалистическая" теория соответствия с реальностью или анти-реалистическая теория эмпирической адекватности.
      Разумеется, такой компромисс, достигаемый за счет самоликвидации философии науки, отказывающейся от своего фундамента ради сомнительных удобств методологического анализа, не требует особых комментариев.
      Подведем итоги. "Научный реализм" исходит из факта научного прогресса, но не может его удовлетворительно объяснить. Ему приходится балансировать между двумя крайностями: "метафизическим" представлением о научном познании как о приближении к "трансцендентной реальности", с одной стороны, и иррационалистическим уклоном релятивизма - с другой. Вместе с тем "научный реализм" может рассматриваться как достаточно глубокая и плодотворная форма внутренней самокритики философии науки. В ней отчетливо выражено стремление опереться на науку в противовес скептицизму и иррационализму.
      Философская и социологическая мысль, 1995, NoNo 4, 5
      Чарлз Пирс и современная "философия науки"
      Литература о Ч. Пирсе (1839-1914), выдающемся американском ученом, математике и философе, огромна. Интерес к его философскому и логико-методологическому наследию не ослабевает и в последние десятилетия. Вряд ли можно считать этот интерес чисто "академическим"; в его основе стремление соперничающих направлений в современной "философии науки" опереться на авторитет Пирса в полемике друг с другом. По ироническому замечанию Дж. Фейблмена, "прагматисты и позитивисты, идеалисты и реалисты все эти школы хотели бы представить Ч. Пирса своим почетным членом"339.
      В период преобладания неопозитивизма в западной философии и методологии науки было модно изображать Ч. Пирса если не позитивистом, то но крайней мере предтечей логического позитивизма. Дж. Баклер в 1939 году в монографии "Эмпиризм Чарлза С. Пирса" противопоставлял метафизику (онтологию) Ч. Пирса его логике и эпистемологии, придавая исключительное значение последней и игнорируя либо недооценивая первую340. Г. Рейхенбах в 1938 году говорил о прагматизме Ч. Пирса как о родственном позитивизму учении341. Ч. Моррис в 1937 году видел основную заслугу Ч. Пирса в том, что он выдвинул в центр философского исследования развитие общей теории значения и разработал представление о логике как о всеобщей теории знаков (семиологии). Верификационистская теория значения логических позитивистов, писал Ч. Моррис, будучи дополнена прагматистским анализом социального и социально-биологического контекстов познания (основы которого, по мнению Ч. Морриса. заложены Ч. Пирсом), должна стать основой научной гносеологии. Прагматистская и верификационистская концепции значения, по Ч. Моррису, дополняют друг друга, поэтому основоположник семиологии должен считаться предшественником современных форм "научного эмпиризма" (читай, логического позитивизма, ассимилирующего прагматический аспект анализа языка науки)342. Подобную же мысль в 1940 году высказывал Э. Нагель, по мнению которого Ч. Пирс был "пионером современного эмпиризма", в его философии дух эмпиризма облекся в плоть утонченной логики - идеал, к какому впоследствии стремился логический позитивизм343.