Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Как вырвать киту коренной зуб

ModernLib.Net / Современная проза / Поледнякова Мария / Как вырвать киту коренной зуб - Чтение (стр. 7)
Автор: Поледнякова Мария
Жанр: Современная проза

 

 


Со вчерашнего вечера все перевернулось вверх дном. Странно или нет, но ясно одно, думала Анна, что это сотворила я, хотя и привыкла всем и во всем уступать.

Эти рисунки я не любила, и вот они здесь, среди мусора. Мне не хотелось видеть Любоша, но минуту назад я сама попросила Вашека, чтобы он завтра встретился с ним. Когда же наступит и мой черед? И вдруг в какой-то миг ее осенило: ведь за ту войну, которую Вашек объявил Любошу, кому-то все равно придется расплачиваться. И Анна была совершенно уверена в том, что это будет она сама.

Когда зазвонил телефон, Анна еще держала рисунки в руках.

– Да, я передала ему, где ты станешь его дожидаться. – Она помолчала, послушав, что сказал ей голос в трубке, и ответила: – Я сделала все, что могла.

За матовым дверным стеклом появился силуэт Вашека. Мальчик прижал ухо к щели, потом нажал на ручку двери и теперь уже хорошо слышал голос матери:

– Это зависит от тебя. Не сомневаюсь, ты своего добьешься.

Анна положила трубку на рычаг и только потом заметила Вашека.

– Иду полоскать! – выкрикнул пойманный с поличным Коломбо и босиком помчался в кухню. Налил из кувшина ромашковый настой.

– Знаешь, а ты чудак, Вашек! Такие красивые рисунки. Почему ты их порвал?

– Я уже НИКОГДА не стану альпинистом!

22

Что может с уверенностью сказать о себе тридцатитрехлетний мужчина? Если он человек искренний, то, не кривя душой, признается себе, что представления, с которыми он вступал в жизнь, пока не имели ничего общего с действительностью. Некоторые мужчины считают, что слишком много испытали, другие полагают, что все уже прозевали. Любош не принадлежал ни к тем, ни к другим. Жил одним днем и не привык вести сам с собой мудреные диалоги о жизни. Он никогда не надеялся получить от нее больше, чем имел или же мог иметь. Никогда не полагался на случай, но нельзя сказать, чтоб и недооценивал. Пока что все они, эти случайности, касались других. Лавина. Метель. Мгла и лед. Сколько раз сам он рисковал, спасая других? Об этом Любош не задумывался. Зато знал наверняка, что если после падения альпинист сразу же не начнет восхождения, он никогда не вернется в горы.

Ну а этот случай относился к тем, о которых ему раньше слышать не доводилось. Хотя, пожалуй, Любош был не единственный из отцов, кто не подозревал о существовании своего ребенка. Но также и не единственный, кто ждал в этот час свидания с сыном. Уж в этом он был вполне уверен.

Любош пришел задолго до трех. С облегчением убедился, что тут спокойно; школяры не любили играть в парке перед школой, где их каждую минуту могли уличить в озорстве.

Два сросшихся клена затеняли лавочку, где устроился Любош.

Он положил рядом спортивную сумку, вытащил газету и решил набраться терпения. Всю первую половину дня пришлось провести в Спорткомитете. Отъезд на Маттерхорн состоится в пятницу утром. Не дозвонившись на работу, он послал Громадке телеграмму, что в четверг вечером ждет ребят в Праге. Все паспорта у него были при себе. Отправившись с утра в австрийское посольство, чтобы оформить визы, Любош увидел играющих там мальчишек, и его осенила одна идея. К нему сразу вернулось хорошее настроение, и теперь он то и дело поглядывал на сумку, в порядке ли «сюрприз», совершенно уверенный в том, что успех ему обеспечен.

Любош прочитал уже всю четвертую полосу о ходе мирового первенства по хоккею в Стокгольме и улыбнулся при мысли, что в восемь вечера будет вместе с Вашеком следить за поединком команд Швеции и Чехословакии. Анна определенно не станет возражать, а если и попытается отправить Вашека спать, он найдет подходящий повод его оставить. В четверть четвертого Любош впервые взглянул на часы, успев ознакомиться с подробностями военного путча в Сальвадоре, с состоянием весенних полевых работ в южноморавском крае и с выполнением плана по строительству метро. В тридцать восемь минут четвертого поднялся и пошел по тропинке наверх, по направлению к улице, где жили Анна с Вашеком. В конце парка ему пришла в голову мысль, что он даже не знает, откуда появится Вашек. Чтоб случайно не разминуться с ним, Любош решил вернуться.

А если он здесь где-нибудь прячется? – подумалось ему; он обошел парк вдоль и поперек и без четверти четыре вдруг понял, что Вашек уже не появится. Но не хватало духу уйти. Нервно прохаживался взад-вперед и поглядывал на переход у бензоколонки, но потом сказал себе: подожду еще десять минут и уйду.

Было уже четверть пятого, а он все еще там стоял.

И вдруг сердце его учащенно забилось! Он не ошибался, не мог ошибиться! Из-за кстов показался красный помпон!

Вашек на велосипеде выехал на асфальтовую дорогу и длинными дугами съезжал вниз как заправский циркач. Любоша залила теплая волна. Сегодня первый весенний день, и вполне могло случиться так, что Вашек впервые после долгой зимы вытащил из подвала велосипед и неожиданно ему понадобилось починить проколотую шину или насадить соскочившую цепь.

Любош вышел ему наперерез.

– У тебя классный велосипед! – возбужденно крикнул он Вашеку и приветственно замахал.

Вашек, весело посвистывая, сделал очередной разворот и объехал Любоша, даже не глянув в его сторону.

У-у, дьявол! Чертов сопляк! – выругался в душе Любош и кинулся с сумкой за ним.

– Я пополнил снаряжение! Канаты! Кошки! Крюки! Хочешь посмотреть? – громогласно взывал он, мчась за велосипедом.

– Я тебе кое-что принес! – кричал он отчаянно и уж было остановился, решив, что не сделает больше ни шагу. Заскрипели тормоза. Вашек, в короткой плюшевой курточке и в надвинутой до самых глаз шапке, косился на него очень недоверчиво, но все же с велосипеда слез. Любош наклонился и поставил сумку на землю.

– Нравится тебе? – спросил он.

Из сумки выглядывал серенький кудрявый щенок.

Вашек оторопел. Пес притягивал его, как пчелу мед.

– Ну так что? Что скажешь ему? – По лицу Любоша мелькнула улыбка.

Вашек встал на коленки и почесал щенка за ушами.

– Мне не разрешают таскать домой чужих собак, – буркнул он.

– Это не чужой пес. Это Бен. – Любош вытащил щенка из сумки. – Бери его. Он твой.

Вашек протянул было руки, но тут вдруг вспомнил:

– А как же мама?

Ему так хотелось взять щенка на руки, он весь дрожал от волнения. Любош уже был уверен, что дело его выиграно, и потому бодро проговорил:

– Собака сотворит с мамой чудо.

Вашек нахмурился и поднялся.

– Врешь! Учишь врать и маму! Этот пес никакого чуда с мамой не сделает! – Он быстро повернулся на каблуках и, засунув руки в карманы, медленно побрел к своему велосипеду.

Но, уже взявшись за руль, Вашек почувствовал вдруг, что его тянет назад такая неодолимая сила, какую никакими запретами не вытравить. Он бросил велосипед на землю, помчался назад, схватил щенка на руки – и Любош остался один посреди парка.


– Садись. – Индржих открыл Анне дверь машины.

Она уже четверть часа ждала на остановке трамвая, в одной руке сумка, полная зелени и овощей, в другой – молоко и любимый Вашеком абрикосовый компот.

Индржих уверенно держал руль и быстро обгонял одну машину за другой, но Анна, хотя это «похищение» и пришлось как нельзя кстати, вдруг забеспокоилась. Минут десять Индржих вообще молчал, хотя Анна поделилась с ним своими впечатлениями о репетиции, коснулась и трактовки Кассия, который в сцене боя гладиаторов не удался Индржиху, и похвалила Елену.

– Скоро она будет танцевать лучше меня, – вздохнула Анна, надеясь спровоцировать Индржиха на разговор.

– Отпустил я тебя в горы, – подал он наконец голос, когда они были на круговом объезде, – чтобы не потерять тебя. А ты ухитрилась за одну неделю забыть меня.

Анна невольно вскрикнула, потому что Индржих неожиданно крутанул руль вправо, на полной скорости выехал на параллельную дорогу и остановился так резко, что шины заскрипели.

Не говоря ни слова, он выскочил из автомобиля и исчез в цветочном магазине.

Господи боже, этого еще не хватало! Он никогда ей цветов не покупал. Дарил орхидеи и ромашки, сирень и гвоздики, словом, те цветы, которые доставались ему от почитательниц, часто с визитной карточкой и письмом. Нет, правда, более подходящей минуты он выбрать не мог! Она представила, как он войдет к ним в квартиру и скажет Вашеку:

– Не знаю, поладим ли мы? Но сначала давай познакомимся.

Что за чушь лезет мне в голову. Но где-то в подсознании зазвучал предупредительный сигнал – а теперь стоп! Ей некогда было копаться в своей совести, но она чувствовала, что все это несправедливо – никогда ей не давали времени поразмыслить. Ни Любош, ни даже Вашек. А теперь еще и Индржих! Что он задумал? Не откладывать больше того, на что не отваживался целых четыре года?

Индржих вернулся с букетом роз. Открыв дверцу, бросил их на заднее сиденье. Анна с облегчением вздохнула.

– Я хотел заехать за твоей матерью в больницу, но она сказала, что приедет сама.

У Анны замерло сердце. А это еще зачем? Всю дорогу они больше не проронили ни слова. Индржих затормозил перед домом и протянул руку за розами в целлофане.

– Может, позовешь меня наверх?

Это был не только учтивый вопрос, это была просьба, сказанная тихим проникновенным голосом. Анне припомнилось, сколько раз она сама предлагала ему нечто подобное, проговаривала совсем обычную фразу, но сейчас она не ощутила никакой радости.

– Не нужно мне было с тобой ехать! – Она вышла из машины, слыша за спиной тихий рокот мотора. Индржих не уезжал.

– Анна!

Она подняла голову. Напротив, на дорожке, ведущей от дома, показался Любош. Он подстерегал ее здесь довольно долго, но старался прикрыть свое раздражение мальчишеской беззаботностью.

– Анна! Ты не станешь возражать, если у Вашека будет собачка?

– А тебя это не касается! – отрезала она, даже не остановившись.

Любош в упор разглядывал машину, которая припарковалась у тротуара…

– Вот так влип! – выругал он сам себя, помчался за Анной и схватил ее за локоть. – Не бойся, я все улажу, – робко предложил он в надежде, что она позовет его с собой.

Анна вырвалась. Оглянулась. Индржих еще не уехал, но уже не смотрел на нее. Анна чувствовала, как в ней поднимается волна протеста, горечи и внезапной неприязни к обоим – за все тоскливые воскресенья, за одинокие вечера и ночи, за все потерянные годы. Но что было, то прошло. Стоит ли вспоминать?!

– Знаете что? – сказала она и почти заорала: – Оставьте меня в покое! Вы оба!


Анна открыла квартиру и в пальто вошла в комнату. Ну и ну! Вот этого она и в самом деле не ожидала! Праздничный стол: парадная скатерть с вышивкой, на ней сервиз с золотыми ободками, хрустальные рюмки, в вазе – букет сирени. Мать в парадной блузке с галстуком стоит в дверях.

– Где он?

– Кто? – спросила Анна саркастически. – Вашек или эта собака?

– Я полагаю, Индржих! – накинулась на нее мать. Когда та подошла поближе, на Анну повеяло запахом душистого мыла и французского одеколона фирмы «Мулине». Анна положила сумки на стол и, так и не сняв пальто, со вздохом опустилась на стул:

– Вы с ума посходили! Все!

23

Сигнал проверки времени возвестил без четверти семь, и радио весело проиграло позывные нового дня.

– Мама, ты рада, что у нас теперь есть Бен? – услышала Анна голос Вашека.

– Ты знаешь, что да, – ответила она из ванной, накидывая синий вельветовый халат поверх ночной рубашки. Нерешительно вытащила из верхнего шкафчика стакан с зубной щеткой. Сколько времени прошло с тех пор, как Вашек, поддавшись на ее уговоры, все-таки спрятал сюда эту щетку? Обернулась – не подсматривает ли он – и поставила стакан на полочку под зеркалом. – Хватит с ним играть, иди умойся! – велела она, вернувшись в кухню.

Вашек в пижаме сидел под столом. Потом вытащил щенка из корзинки и понес его к умывальнику.

Анна растерла какао с шоколадом, наполнила молоком кастрюльку, а остатки вылила в мисочку для щенка.

– У Любоша в Каменице отец! – кричала она Вашеку, стараясь, чтобы голос у нее не дрожал. – У него кролики! Есть там и поросенок. Что ты на это скажешь?

Вашек не сказал ничего, вместо собственной физиономии умывал мордочку щенка и враждебно косился на полку перед собой.

– У тебя появится дедушка! Ты ведь так мечтал о дедушке! – доносился до него голос мамы из кухни. Морщинка на его лбу пролегла глубже. Нет, это невероятно: три щетки, три зубные щетки! Опустив щенка на пол, он схватил третью щетку, но, когда влезал на ванну, чтобы поставить ее на прежнее место, Анна схватила его за руку.

– Ну, с меня довольно! – закричала она и выхватила щетку у него из рук. – Испортить что-то хорошее может каждый. Хоть бы я! Или Любош! Но ведь ты же умный мальчик… – Она все надеялась, что Вашек заглянет ей в глаза, но Вашек стоял, склонив голову, – рассматривал свои тапки. И упорно молчал.

– А с зубными щетками, – продолжала Анна, – ты это хорошо придумал. В каждой семье их должно быть три! – провозгласила она и решительно поставила стакан со щеткой назад на полку.

– Нас теперь тоже трое. Я, ты и Бен.

МОЙ ПАПА

писала большими красивыми буквами на зеленой доске Едличкова, а когда отложила в сторону мел, сказала:

– Итак, дети, прежде чем вы начнете писать, вспомните своего папу. Как он выглядит, что делает. – И стала прохаживаться между партами: – Какой у вас папа?

В классе поднялся лес рук.

– Сильный!

– Бесстрашный!

– Умный!

– Высокий!

Станда старался перекричать всех, вопя, что его папа ЗАПАСНОЙ, лишь только Вашек упорно молчал.

Вдруг он почувствовал, что к глазам его подступают слезы. И сунув руку в сумку, вытащил рогалик с колбасой, чтобы заесть их соленый вкус.

– Бенда! – окликнула его Едличкова.

Вашек встал, пряча завтрак за спиной.

– Как так, почему у тебя на парте нет ни карандаша, ни ручки?

Вашек поглядел в глаза Едличковой. Они у нее были зеленые, как два холодных камушка.

– Я забыл пенал дома! – выпалил он, и крошки так и посыпались у него изо рта. Ободряемый смехом однокашников, добавил: – Может быть, его спрятал наш щенок.

Взрыв смеха потряс класс, только Едличкова не смеялась, напротив, потребовала дневник, потому что тот, кто позволяет себе завтракать на уроке чешского, заслуживает сурового наказания. К несчастью, она остановилась прямо над Вашеком, у парты, а когда тот открыл сумку, еще больше побагровела.

– Так. Все ясно! – громко отчеканила она, вытащила из портфеля пенал и показала всему классу.

Вашек не очень расстроился, что Едличкова так рассердилась, потому что желание плакать теперь у него прошло, но детская интуиция подсказала ему, что на этот раз все так просто не обойдется.

Едличкова склонилась над столом, твердым почерком написала в дневник первую фразу, и рыжая прядь упала ей на лоб. Она не подняла головы, даже когда вошел сторож, и не подняла руки, чтобы убрать волосы со лба. Так она была рассержена. Да и Вашек не заметил сторожа, он не слушал даже Станду, искавшего слова утешения для товарища, которого постигла страшная неприятность!

Вашек думал о маме и сокрушался – ведь такая хорошая мама, как его, не заслуживает столько замечаний. И что делать с дневником, чтобы мама не стало совсем грустно?!

Этого он не знал.


На последней генеральной репетиции Анна нервничала с самого утра. Нарастающая тревога в течение дня усиливалась, и напряжение, как правило, не покидало ее до самой премьеры. Утром она обычно заставляла себя съесть кусок черствого хлеба с маслом и выпить чашку кофе, и уже в уборной у нее начинались желудочные колики. Но сегодня все было иначе. Дома она лишь выпила молока, а перед началом съела в театральном буфете сосиску с горчицей. Столько она думала о Вашеке и его переживаниях, что у нее не осталось времени вспомнить о своем страхе. Только надевая на себя платье из кисеи, она вдруг подумала: а в каком месте оно раньше лопнет? Спустилась по узкой винтовой лестнице вниз, в портал, и за кулисами прослушала всю увертюру. И сразу стал меркнуть мир, которым она жила. Заботы, печаль и безысходность – все это отступало, расплывалось во внезапном приливе чувств, в том сладком восторге, который способна рождать только музыка. Анна слышала краски, видела звуки, вдруг ритм переменился, и музыка загремела, хлынула как половодье, захватывающая и страстная, и опять неистово сладкая и горькая, как любовь и смерть.

Из полутьмы зрительного зала, с обтянутых белым кресел, за ходом генеральной напряженно следили все, кто в это время был в театре. Смотрели на Анну, как она выбегает на сцену в своем коротком, огненного цвета платье, которое развевалось вокруг ее стройных ног, вся преобразившаяся, прекрасная, вот ее тело выгнулось на лету, как лук. Все было великолепно. И прыжки ее стали стремительней, выше и легче. Все было прекрасно – и музыка, и движения. И время отступило, оно остановилось, ибо случилось то, что подвластно только искусству.

Когда Спартак вел своих рабов на битву с римскими легионами, Анна тоже пришла посмотреть на сцену. Она глядела на Индржиха и была счастлива, что каторжный труд на репетициях не был напрасным. Оркестр загремел, ураган звуков наполнил зал. Шум сражений нарастал, бой шел повсюду, по полю битвы мчался ветер, неся с собой пыль и прах, и из них снова как победитель, герой вставал Спартак, в мускулистых руках сжимая меч. Анна заметила, что в глазах у гардеробщицы заблестели слезы.

В перерыве между вторым и третьим действием Анна взяла новую пару балетных туфель. Она закрепляла их атласными лентами на подъеме, когда помощник режиссера по местному радио стал вызывать танцоров, чтобы они приготовились к выходу. Анна сняла с волос шпильки, напилась содовой, оглядела себя в зеркало и вышла в коридор.

– Извольте торопиться, внизу сейчас будет потеха! – выкрикивала костюмерша как на ярмарке и из плетеной корзины раздавала воинам мечи. – Спартака ждет настоящая смерть, и не воскресит его даже поцелуй Фригии.

Анна побледнела. Между обнаженными по пояс танцорами, которые готовились к битве, продвигался Любош в куртке. Анна, негодуя, схватила его за рукав.

– Что ты здесь путаешься? – закричала она сердито, втолкнула его в уборную и закрыла дверь. И вдруг сообразила, что вид у него непривычно бледный, как у человека, которого постигло несчастье. Она кинулась из коридора назад.

– Что случилось? Что-нибудь с Вашеком? – набросилась она на него.

– Сегодня я ждал его два часа, – ответил Любош тихим убитым голосом.

– Я не могу насильно заставить Вашека, чтобы он общался с тобой, – с несчастным видом убеждала его Анна, а он сидел перед нею словно в воду опущенный, уязвленный в своей гордости и самолюбии.

– Он не пришел. Сегодня даже не показался! Коварнее восьмитысячника!

Свободно льющаяся мелодия смолкла, оркестр взял фортиссимо, и Любош увидел, как Анна пятится к двери. Вот уже схватилась за ручку…

– Анна, я больше не могу! – выкрикнул Любош, стремительно настигнув ее у выхода. – Я этого просто не выдержу!

– Вашек ждал тебя десять лет, а ты не можешь выдержать двух дней?

– Твоя правда. Но утром мне надо на поезд!

Анну всю свело от злобы и горечи. Она не слышала голоса помощника режиссера, который тихо и настойчиво взывал в микрофон:

– Фригия! Фригия! Фригия! На сцену!

– А если тебе послать к черту эти горы? Хочешь, чтобы он снова потерял тебя?

– Не могу же я подводить всю экспедицию!

– Всегда ты сваливаешься, как лавина!

Боже мой! – негодовала в душе Анна, сколько раз я представляла себе, что наконец-то смогу высказать ему все. Но не теперь же, когда мне надо на сцену!

– Похоронила ты меня, Анна. На такое я б никогда не решился – прочитать в газетах, что кто-то там счастливо возвратился, что жив-здоров, и устроить ему похороны!

– А что я должна была сказать Вашеку, когда он начал спрашивать об отце?

– Как это? – выдохнул Любош. – Ты меня ждала еще год, пока он не начал говорить?

– Еще три. Пока он не начал думать.

Любош вдруг схватил ее обеими руками за плечи:

– Если по этому миру гулял когда-нибудь осел, так это был точно я!

– Можешь не оправдываться. Сегодня ты мне совершенно безразличен, – бросила Анна, но не противилась, когда Любош притянул ее к себе.

– Не говори так… – Голос у него сорвался. – Не говори! – повторил он тише и заключил Анну в объятия. – Может, как раз из-за этого твоего упрямства у нас теперь восьмилетний сын!

В это мгновенье оба поняли (через столько-то лет), что именно их связывает. Это было чувство беспомощности и отчаяния. Это был страх за Вашека. Они знали, что перед этим маленьким человеком оба они очень виноваты.

Двери уборной резко распахнулись. На пороге стоял помощник режиссера.

– Аничка! На выход! – закричал он срывающимся голосом.

Анна даже охнуть не успела – вылетела вон.

24

То, что случилось потом, может описать лишь один человек, Виктор, который работал помощником режиссера в театре уже двадцать два года. И все эти годы был убежден, что самая большая ответственность лежит не на директоре театра, а на нем.

Так, у него никогда не случалось, чтобы кто-нибудь опоздал на выступление, не случилось бы, вероятно, и в тот роковой четверг. Виктор знал, кого следует разыскать заранее, а кто отыщется сам. Анна всегда относилась к числу тех, кто минимум за пять минут до начала уже ждет в портале. Впервые в тот раз Анна совершенно потеряла счет времени, а потом в ужасе поняла, что ей давно уже пора быть на сцене. Позабыв, что музыкальный мотив имеет еще одну репризу, она стремглав бросилась вниз по лестнице. Виктору долго слышался этот звук, он даже будил его во сне, – гулкий звук шагов, он нарастал, усиливался, заглушая оркестр, а потом, когда раздался звук падения, настала гробовая тишина.

Виктор просыпался, мокрый от ужаса, и старался отогнать страшное видение. На самом деле оркестр и дальше продолжал играть, и только спустя несколько минут инструменты смолкли. Виктор знал, что до конца дней своих не забудет тот миг, когда он, домчавшись до перил, увидел Анну, как висит она, зацепившись за железную конструкцию лестницы. Она казалась мертвой.

Так, значит, Виктор был первый, кто увидел тогда Анну, и от радости, что она еще дышит, поклялся в душе, что всю вину возьмет на себя. Виктор сам позвонил в больницу, сказав Елене, чтобы та одевалась и была готова к выходу. И вот, раньше, чем послышалась сирена «скорой», Виктор привел в движение прерванную было генеральную репетицию.


Позвонив в дверь, Любош с облегчением убедился, что Вашек дома. Каково же было его удивление, когда, едва дослушав до конца, мальчик повернулся к нему спиной и был таков.

– Погоди! – кричал ему Любош из открытого окна, но Вашек убегал упругим длинным шагом, его шапка, промелькнув вдоль живой изгороди, исчезла на повороте за домом.

Проклятый мальчишка! – ругался в душе Любош, поняв, что не надо было вообще ничего говорить Вашеку.

Он принялся искать по квартире ночную рубашку, положив в сумку зубную щетку, в растерянности стал прикидывать, какой взять халат, а полотенец вообще отыскать не мог. Заглянул в список вещей, который Анна написала ему на клочке программы, и глубоко задумался над словом «белье». В конце концов решил взять пояс для чулок и наколенники.

Спустя час он был уже в больнице, через проходную поднялся на второй этаж, а по коридору проник в стационарное отделение.

– Куда?! – строго остановила его старшая сестра. – Посещения разрешаются только по субботам.

– У меня здесь жена! – ответил Любош, даже не остановившись.

Анна лежала на кровати у окна, в белой больничной ночной рубашке. Волосы связаны резинкой, нога в гипсе высунута из-под одеяла. Лицо белое как стена.

– Вашек потерялся!

– Что ты выдумываешь? – выкрикнула Анна и резко приподнялась на локтях.

– Как только я выложил ему, что случилось, он удрал, не сказав мне ни слова.

Любош вынул из сумки халат, рубашку и туалетные принадлежности.

– Искал его полчаса по округе, был даже в школе. Надо заявить в милицию. Внизу ждет такси.

Анна с облегчением опустилась на подушку.

– Не суетись. Теперь он наверняка уже дома, – на удивление невозмутимо сказала Анна и даже улыбнулась Любошу.

– Он был здесь? – изумился Любош.

Анна кивнула, и Любош, успокоившись, присел на койку. Он не заметил, как в палату вошла старшая сестра и уже близится к постели.

– В Праге пятнадцать больниц, – радовался Любош, – а Вашек сразу отыскал нужную. У нас сообразительный ребенок, а? – Он склонился, чтобы поцеловать Анну, но та отстранилась. Поймав ее взгляд, он обернулся.

– Почему она так смотрит на нас? – вполголоса непонимающе спросил Любош, кивнув на хмурую сестру, застывшую за спинкой кровати.

– Это моя мать.

Любош онемел. Сунув руку в сумку, Анна протянула ему ключи.

– Иди уж! – И доверительно шепнула: – Она поклялась, что если когда-нибудь тебя встретит, то это будет последний день в твоей жизни.

Любош поднялся, хотел что-то сказать, но только нагнулся, слету поцеловал Анну и, галантно поклонившись Еве, молча вышел.

Ева была в шоке. Лишь когда за Любошем закрылась дверь, она перевела дух.

– Так это и есть тот НЕГОДЯЙ?

Анна не слушала ее, уткнувшись лицом в подушку.

– Скажи мне, что все это значит?

Анна наконец обернулась к матери.

– Если эти двое не помирятся, я не переживу.


Вся квартира была погружена в темноту, только лампочка в кухне над столом освещала этот грустный беспорядок. На стуле за столом сидел щенок и поглядывал в открытую школьную тетрадь. Вокруг были разбросаны книги, валялись линейка и красный пенал с китайской ручкой.

Вашек, свернувшись клубочком, лежал в углу дивана, чулки у него спустились, рубашка вылезла из штанов. Он глядел на освещенную шкалу приемника и слушал глубокий, проникновенный голос.

«В спокойном вечернем сумраке выстроились рядами неоглядные цепи гор, последние облака перевалили через ледовые великаны. Только десять минут позволил себе Герман Буль побыть на вершине, покорению которой было отдано полвека…»

Весь обратившийся в слух, Вашек не слышал, как открылась входная дверь. Любош, не раздеваясь, ступил на порог кухни, бросил взгляд на груду немытой посуды, а когда чтец замолк и разлился чудесный голос флейты, строго спросил Вашека:

– Почему ты не сказал мне, что в больнице работает твоя бабушка?

Вашек испуганно обернулся и замер с раскрытым ртом.

– Знаешь, что я пережил из-за тебя? – Не дожидаясь ответа, Любош вернулся в прихожую, чтобы снять пальто, свитер и горные ботинки.

На Вашека его тон произвел впечатление! Он вскочил с кушетки, снял Беника со стула и уселся за стол, к разложенным тетрадям. Открыл ручку, но не написал ни строчки. Грыз кончик ручки и слушал:

«На восьмитысячник опустилась черная-черная ночь, решающая в единоборстве с гималайскими великанами. Склон был крутой, как стена костельной башни. У одной из скал он находит подходящее местечко. Здесь, без палатки и без еды, покорителю вершины предстоит дождаться рассвета…»

Любош напустил в мойку теплой воды, засучил рукава и неслышно погрузил руки во вспенившуюся воду, чтобы не нарушать очарования рассказа.

«Даже ветерок не коснулся альпиниста, ни одной снежинки не упало на его плечи, мороз не усилился больше чем до двадцати градусов. Так непривычно странно, даже гостеприимно ведет себя восьмитысячник, которому предстоит покориться человеку. Свирепые боги Нангапарбата спят…»

– Я останусь ночевать здесь, чтобы тебе не пришлось идти к Валентам.

Вот это уже хорошая новость! Вашек склонился над тетрадью и большими буквами вывел заголовок:

МОЙ ПАПА

Любош тоже не лентяйничал и, споласкивая тарелки, вслушивался в мягкие, прозрачные звуки флейты, к которым присоединился бархатный голос гобоя.

«Утреннее солнце залило снежное пространство. Его лучи бережно провожают медленно спускающегося вниз альпиниста. Он уже на пределе сил. Хоть бы глоток чаю! Хоть бы слеза! Уже нет сил даже плакать! Десять глотков воздуха на каждый шаг! Неужто эта дорога назад никогда не кончится?…»

Любош оглянулся, но увидел только спину Вашека, склоненного над тетрадкой, а под столом небрежно брошенные тапки в клеточку. Ему и в голову не пришло, что Вашек уже дописывает последнюю строчку сочинения, что в глазах его играют огоньки, словно где-то внутри у него зажглась лампочка, та, что освещает путь малым ребятам, когда их опрокинувшийся было мир возвращается на круги своя.

Любош об этом понятия не имел. Он грустно свалил в мойку очередные тарелки, стряхнул недоеденный кнедлик в корзинку с мусором и погрузил руки в воду. Не знал он и того, что Вашек тихонько встал и потянулся к кухонному столу за полотенцем.

«Вдруг ему послышались голоса, он различил какие-то пятна! Нет, это вовсе не мираж! Товарищи! Они идут мне навстречу. Они кидаются ко мне, а по их лицам текут слезы радости. “Я побывал там, наверху, друзья! Это был самый радостный день в моей жизни!”»

Вашек дернул Любоша за рукав.

– Я сегодня не мог к тебе прийти, – сокрушенно признался он, – меня оставили после уроков. – И принялся вытирать тарелки, укладывая их на полку.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8