Как вырвать киту коренной зуб

– В этом я не совсем убеждена, – тихо сказала она. В ее голосе он уловил обвинительные нотки.

И Любошем уже во второй раз за сегодняшний день овладело чувство, будто перед ним другой человек, совсем не тот, которого он знал много лет назад, и даже не тот, с кем он встретился вчера или, может, говорил минуту назад.

Теперь уж он всерьез подосадовал, что больше не увидит Анну. Молча положил ключ в ее протянутую ладонь и направился к выходу. Но не успел открыть дверь, как раздался грохот.

Дело в том, что Вашек, в этот момент выскочивший из лыжной комнаты, споткнулся об угол темно-зеленой дорожки и во всю длину растянулся на паркете, однако не растерялся и в обход мамы бросился к Любошу. Анна кинулась к нему наперерез и крепко схватила за руку. Так и стояли они здесь молча, странно возбужденные, в том извечном треугольнике: МУЖ, ЖЕНА, РЕБЕНОК.

Вашек словно утратил дар речи – не закричал, только что было силы попытался вырваться из маминых пальцев, крепко сжимавших ему запястье, бросал на Любоша умоляющие взгляды, и глаза у него наполнялись тихими слезами.

Любоша удивило и озадачило, с каким ожесточением Анна отклонила его просьбу. Когда взгляды их встретились, ему даже показалось, что она ждет его ухода как спасения.

И в это мгновение Любош решился – отпустил створку двери и вернулся в холл.

– Знаешь что, Вашек, – сказал он, присев на корточки возле него и вызывающе глядя вверх на Анну, – помоги-ка мне в Рокитнице погрузить доски. А по дороге мы подкинем маму на вокзал.

Вашек свободной рукой обнял Любоша за шею, а когда он победоносно улыбнулся маме, на его щеках еще поблескивали слезинки.

На станции в Рокитнице в половине двенадцатого еще стоял густой туман. Зал ожидания был пуст, а по платформе к поезду, над которым вились клубы пара, шел Любош с чемоданом, за ним Анна с Вашеком. Анна и по дороге на вокзал нет-нет да пыталась изменить ход событий, но ее довод насчет того, что Вашек не отпустит ее одну, отверг сам Вашек – много раз и весьма громогласно.

Он с жаром убеждал Любоша, что отпустит и даже будет рад, если мама уедет одна…

Любош оставил чемодан в купе и вернулся на платформу. Анна не возражала, когда он потянул ее за локоть: она уж и сама заторопилась.

– Гляди за Вашеком в оба!

– Будь спокойна. Справлялся с целым отрядом.

Анна промолчала и схватилась за железные поручни, но на ступеньке снова обернулась:

– Кажется, я умру от страха!

– Было бы жаль, сказал Любош и подсадил ее наверх.

Дежурный по станции поднял красный жезл, давая сигнал к отправлению

Анна стояла на площадке, над ней поднималось облако пара и медленно таяло в полуденной туманной мгле. Поезд потихоньку набирал скорость.

Любош замахал. Вдруг – спустя многие годы – у него снова появилось чувство, что есть чему радоваться, даже если встреча и начинается так неожиданно – с расставанья.

Вашек послал маме воздушный поцелуй и яростно замахал. А потом не без удовлетворения отметил, что и Любош пристально и долго провожает глазами отбывающий поезд.

– А мама у меня молодчина, правда? – потянул он Любоша за рукав и заговорщически подмигнул. – Видишь, она сразу стала тебе тыкать.

11

Ночная метель, густой туман и шквальный ветер, который пронесся утром по долине, – все это не предвещало ничего хорошего. Но к полудню над горами показалось солнце и прогнало туман вниз. Дорога, по которой карабкался снегоход, пока еще была в тени.

– Как это ты догадался, что я альпинист? – спросил Любош.

Они сидели позади в кузове. Любош закрепил брезент наверху так, чтоб было видно вокруг. Дорога настолько сузилась, что кабина ежеминутно задевала за ветки деревьев и оттуда осыпался свежий снег.

– Я сыщик Коломбо. На полках в доме ты прячешь кошки, – ответил Вашек.

– И ты знаешь, что это такое? – удивился Любош.

– Конечно: чтобы цепляться за камни.

Снегоход выехал на плато и направился прямиком к тому месту, где вчера вечером увязла машина с Мартиновки, к утру ее совсем занесло. Вашек затаил дыхание. Заснеженные горные хребты, разделенные глубокими долинами, тянулись к самому горизонту и своими вершинами упирались в лазурно-голубое небо. Вот оно, снежное королевство, которое он знал лишь по картинкам в журналах! Сказочное царство, которое столько раз снилось ему! Никакой тебе ледовой бури, никакой ледяной пропасти, тишина и спокойствие. Вашек был немножко разочарован, но при этом страстно мечтал, чтобы здесь оказалась мама, ведь тогда он мог бы с легкостью убедить ее, что в горах ему не грозит никакая опасность.

– Доешь-ка хлеб, – понукал его Любош.

Когда снегоход остановился, он выгрузил лопаты, канат и Вашека, и тот сразу по пояс утонул в рыхлом снегу.

Из Моравской сторожки сюда прибыл большой снегоход с экипажем из двух человек. Франта Кадлец и его брат Радим добрались с Медвежьей на лыжах. Любош поздоровался с заведующим из Мартиновки и крикнул Богоушу, который остался в кабине, что можно начинать.

Вашек не знал, куда раньше смотреть. Оба снегохода с оглушительным ревом стали маневрировать.

Любош и Радим раскидывали снег вокруг глубоко увязшей машины. В руке у Вашека тоже была лопата, и он усердно расчищал снег, только комья с его лопаты летели назад на капот снегохода.

– Гляди, куда бросаешь! – гаркнул Любош и влепил ему подзатыльник.

Вашек глядел, да не туда, куда нужно.

Рыжеусый Кадлец крикнул водителю, чтобы тот подал назад. На его крик обернулся и Вашек, и следующая лопата снегу угодила нагнувшемуся Любошу прямиком за шиворот.

Вашек получил очередной подзатыльник, но сосредоточиться так и не сумел.

Любош размотал канат, а Богоуш открыл дверь кабины, потому что машина забуксовала в глубоком снегу.

– Что такое Джомолунгма? – расслышал в этом грохоте Вашек голос Любоша.

– Эверест.

– А какой восьмитысячник был покорен первым?

– Аннапурна, – сразу же ответил Вашек, следя, как Кадлец перекидывает канат, делая петлю.

– А покорение какой из гор стоило самого большого количества жертв?

Хорошо, что я так люблю викторины, подумал Вашек и бойко ответил:

– Нангапарбата.

– А кто поднялся на гору первым?

– Герман Буль. Этот мне нравится больше всех.

Немножко поколебавшись, Вашек добавил:

– После папы.

Снегоход, заверезжав, проехал два метра вперед. Канат резко натянулся, посыпались льдинки.

Вашек почувствовал, как Любош схватил его за плечо.

– Гляди в оба! – заорал он и потянул мальчика в сторону.

Вашек с трудом пробирался по глубокому снегу, сильная рука приподнимала его, а Вашек скромно объяснял:

– У меня есть книжки: «Непокорившаяся гора», «Гималайские тигры». Их передают по радио с продолжением.

Любош перенес Вашека через накатанную часть дороги, поднял его повыше на склон и громовым голосом закричал:

– Готово!

Загудели моторы, и маленький снегоход, прицепленный к двум другим канатами, тронулся с места. Морщинистый заросший парень замахал Любошу обеими руками, и тот, повысив голос, снова скомандовал:

– Двинулись!

Вашек с удивлением понял, что всей операцией руководит Любош. Два больших снегохода выруливали на позицию для высвобождения третьего. Нарастающий рев моторов наполнил всю долину и звучал для Вашека волшебной музыкой.

– А кто покупает тебе такие книжки? – Любош пытливо глянул вниз на мальчика. – Папа?

Вашек с готовностью кивнул:

– Папа тоже был альпинистом.

– А чем он теперь занимается?

– Теперь он мертвый.

Любоша залил холодный пот.

– При спуске попал под лавину, – обернулся к нему Вашек, – и его унесло, – объяснил он самым обычным тоном.

Любош взял мальчика за плечи. Снегоход на буксире шаг за шагом освобождался из своего ледового плена. И когда Вашек снова оглянулся, Любош увидел в его глазах свет неподдельного счастья.

– Посмотри! – кричал он, радостно прыгая в снегу. – Спасли мы его, голубчика!

Вечером Любош затопил печку, развесил мокрые носки и рукавицы и открыл банку гуляша. Кухня наполнилась запахом чеснока, который Любош растер на дощечке, смешал с кетчупом и все это вылил в тарелку с кнедликами, откуда уже поднимался пар.

– Возьмешь себе мой спальный мешок, – сказал он Вашеку, – на Сьерра-Пиене в нем тоже спал один мой товарищ.

Вашек блаженно улыбался. Уже перед ужином, наносив из дровяника топлива для печки, он просмотрел фотографии, которые висели у Любоша над постелью в служебной комнате. Все из альпинистских лагерей.

– Подхватил желудочный грипп, – продолжал Любош, – и это при двадцатиградусном морозе!

– А где спал ты? – выпытывал Вашек, удовлетворившись объяснением, что желудочный грипп – обыкновенный понос.

– Да на снегу, – ответил Любош.

В приливе откровенности мальчик признался Любошу, что с этой напастью знаком – такое с ним приключилось однажды по дороге из школы, а ему еще надо было открыть дверь в квартиру и добежать до туалета. И в ту же секунду осекся. Вспомнил, как мама запрещала ему рассказывать подобные истории, особенно за едой.

– А что было дальше? – не отставал Любош. – Не успел расстегнуть штаны?

– Успел. Только не заметил, что на толчке была крышка!

Любош прыснул, Вашек тоже расхохотался, и так смеялись они до конца ужина.

Потом Любош положил на нары легкий пуховый спальный мешок с выцветшим серо-зеленым верхом. Засветил ночник и пошел погасить большую лампу.

– У тебя много товарищей? – осторожно спросил его Вашек. Он стоял на коленках в пижаме на нарах и разглядывал заросшие физиономии альпинистов.

– Да нет. У меня куча знакомых, – помолчав, бросил Любош. – А товарищи – это такие парни, на которых всегда можно положиться.

– Мама говорит, что у моего папы не было ни одного товарища.

– Странно, – удивился Любош. Раздернув молнию на спальном мешке, он сделал Вашеку знак, чтобы тот лез внутрь. – Если идешь с кем-то в одной связке, ты обязан доверять ему. То он у тебя за спиной, – продолжал Любош, заметив, что Вашек глаз с него не спускает, – то ты у него. Так рождается дружба не на жизнь, а на смерть.

– Вот почему мама так думает – ведь его мог бы кто-нибудь спасти, – сказал Вашек, залезая в мешок, пытливо глянул на Любоша и добавил: – Тот, его товарищ.

Любош, задумавшись, отвернулся, посмотрел в потемневшее окно и ничего не ответил.

12

Прождав минут десять трамвая, Анна решила, что домой вообще не поедет. В буфете на углу возле театра она наскоро перекусила, съев два куска хлеба с омлетом, печенье с сыром и пол-литра простокваши, а в половине четвертого уже была в своей уборной, приняла прохладный душ и вытянулась на кушетке. Так беззаботно она давненько себя не чувствовала. О Вашеке с той минуты, как вышла из поезда, она вспомнила только дважды.

Завтра до двенадцати ей надо будет договориться о ремонте стиральной машины, зайти в парикмахерскую – уже пора подстричься, недурно бы также купить новый свитер, но придется еще заглянуть в библиотеку и вернуть книги, которые третий месяц валяются у них дома, успеть на почту и оплатить счета.

Она натянула одеяло до самого подбородка, отогнала мысли о Любоше и заснула крепким сном без сновидений.

Вечером похолодало и пошел дождь. Перед освещенным зданием театра то и дело останавливались такси, кто-то приехал трамваем или собственным транспортом, но все торопились пройти внутрь. К тому времени Анна уже заканчивала свою сорокапятиминутную разминку.

Когда погасла хрустальная люстра и затихли зрители в пурпурных креслах, когда притушили свет в ложах и дирижер поднял свою палочку, Анна уже стояла за кулисами, возбужденная и взволнованная, словно в канун своего первого представления. Через мгновенье она станет соучастницей того недолговечного мира иллюзий, где музыка и пластика, слившись воедино, завладевают душами людей, умеющими смотреть и слушать.

Забыли они в тот вечер хоть на время свои заботы? Сколько было вызовов? Семь? Или девять?

По узкой винтовой лестнице Анна взбежала наверх. В уборной нашла чистую простыню и пол-литровую бутылку охлажденного пива. Вволю напилась. В ушах еще звучали последние звуки «Жизели» и гром оваций. Еще не успев стянуть с себя тюлевое платье (лиф, украшенный богатым орнаментом, Боженке после каждого спектакля приходилось подправлять), Анна потянулась к телефону и заказала междугородный.

– Можете преспокойно отменить, – сказала костюмерша, войдя в уборную, – он уже звонил.

– Кто?

– Тот, кому собираетесь звонить вы!

Анна не сразу поняла, почему Боженка перебирает вещи на столе, почему открывает ящик. Она приподняла даже крышку шкатулки и плетеной корзинки.

– Потребовал, чтобы я записала, как будто у меня склероз.

В конце концов вытянула потерянный листок из кармана собственного фартука, насадила на нос очки и принялась читать:

«Вашек съел семь кнедликов и спит как убитый».

Анна высвободилась из своего платья, и на лице у нее заиграла улыбка.

– Решил меня утешить, думает, я тут с ума схожу от страха. – С этими словами она вошла в душевую и начала насвистывать, как мальчишка.

– Но это еще не все! – кричала Боженка. – Через час он позвонил снова и сказал, что на улице пошел снег… – Она многозначительно помолчала.

Анна не отзывалась.

– Но ради этого нам в театр звонить не стоит, – продолжала костюмерша, – о снеговых заносах сообщают в сводках погоды, верно?

Анна высунула голову из душевой и плутовски ухмыльнулась.

– Ты так ему и сказала?

– Сказала. И он со мной вполне согласился.

– Черт побери! Говори дальше, не тяни!

– Толковал еще, что ему надо кое-что выяснить, что никак не может заснуть!

Странно, призналась сама себе Анна, а меня это совсем не трогает. Насухо вытерлась и натянула на себя старенький махровый халат.

– Боженка, я есть хочу!

Двери уборной распахнулись, и на пороге возник Индржих:

– Сегодня ты меня порадовала, Анна. Ты была великолепна!

– Просто я немножечко подремала перед представлением.

– Подремала? – удивилась Боженка. – Три часа проспала тут как убитая!

Индржих придержал дверь, чтобы Боженка с платьем могла выйти, но костюмерша еще дважды возвращалась – за колготками и за нижней юбкой – и всякий раз бросала на Анну выразительные взгляды. А та перед зеркалом расчесывала волосы щеткой.

– Смею ли я пригласить тебя на ужин? – спросил Индржих, когда они остались наконец одни.

Взгляды их встретились в зеркале. Как и в понедельник утром на вокзале, у Анны возникло чувство, что произошло нечто такое, нечто новое, что может изменить всю ее жизнь. Сколов волосы двумя гребнями, она бросила небрежно:

– А почему бы и нет?

Индржих наклонился и поцеловал ее в шею.

Анна не сразу вспомнила, что у нее с собой нет ничего, кроме толстого свитера и брюк, в которых она пришла прямо с вокзала. Индржих отвез ее домой и внизу, в машине, подождал, пока она переоденется.

Когда в половине второго Анна снимала с себя коричневый бархатный костюм, ей вдруг пришло в голову, что она чувствует себя сейчас без Вашека как школьница на каникулах. Позвонил телефон. Анна, поколебавшись, сняла трубку. Индржих спросил, нельзя ли ему вернуться. Они расстались в половине четвертого.

13

Любош встал в полседьмого, съездил за рогаликами и яйцами, зашел на почту, отослал экспресс-письмо в Прагу на адрес Чехословацкого союза физкультуры и спорта (пять сотрудников Горной службы по окончании сезона были приглашены на слет альпинистов), отправил бандероль с двумя детективами на отцовский адрес (с той поры, как ушла Блаженка, отец ни разу после работы не заходил в трактир и ударился в чтение), а на обратном пути заглянул в прокатный пункт спортинвентаря. Шпанек еще не открывал, и Любошу пришлось поднимать его с постели. Он отдал ему Вашеков лыжный ботинок, чтобы тот подобрал пацану подходящие башмаки на застежках.

С рюкзаком на спине возвращался он по обледенелой дороге на мотороллере и уже издали увидел, что из окон домика валит дым. Мгновенно понял, что случилось.

– Гром и молния, чертов Замарашка! Вот возьму и сделаю из тебя сейчас семь маленьких гномиков! – взревел он, влетая в кухню, всю седую от дыма.

Любош ожидал увидеть Вашека с коробком спичек у печки. Не тут-то было! Вашек в пижаме стоял на табуретке у полки с консервами. В руках у него была пятилитровая банка с сардельками. Увидев Любоша, он с набитым ртом объявил:

– Хотел поджарить тебе гренки. В общем, получилось! – И, проглотив кусок, заключил: – На меня можно положиться!

Любош хлопотал над печкой, картонной крышкой разгоняя дым, и гремел:

– Ах ты паршивец! Будешь иметь теперь дело с ремнем!

Вашек перепугался, и только что выловленная им сарделька плюхнулась назад, в банку.

В конце концов Любошу удалось развести огонь. У старой кухонной печки были свои капризы: если в доме не оказывалось сухих щепок или березовой коры, растопить ее не удавалось.

– Любош, – осмелел Вашек, когда в кухне уже окончательно проветрилось, – как человек становится альпинистом?

– Как только взойдет на первую вершину.

Вашек стоял на коленках перед старым, облупленным кухонным шкафом и искал сковородку.

– На которую?

Любош засмеялся.

– Не все ли равно? – Он придвинул кружку с кипятком и насыпал туда чай. В кастрюльку положил шесть яиц. – Если тебе это удастся, считай, что ты уже альпинист на всю жизнь. Но для этого нужно иметь железную волю, а главное, безошибочно знать…

Вашек усердно кивал, ставя на плиту почерневшую сковородку.

– …за что взяться руками, куда опереться ногами, как согреться. Все это совсем просто, но если оплошаешь, недолго и погибнуть.

– Тогда я ничего не понимаю, – сказал Вашек и протянул руку за банкой с салом. – Папа никогда не ошибался!

– Я не его имел в виду, – смутился Любош.

Он погладил Вашека по голове. Но тот, насупившись, резко отстранился.

– Для настоящего мужчины, – продолжал Любош как ни в чем не бывало, – самое большое счастье – уметь преодолевать препятствия.

– Папа был настоящий! – отрубил Вашек. – Сильный! На целую голову выше тебя! – взволнованно помахав ложкой перед носом у Любоша, он сердито шмякнул сало на сковородку.

– Ясно! – кивнул Любош и стал кроить на ломти большой каравай. – Последним, замыкающим, всегда идет самый надежный…

Через несколько минут кухня уже благоухала чесноком, гренками и кофе с молоком. Любош снял с себя свитер, а Вашек быстренько пристегнул к штанам помочи, заметив, что Любош тоже носит их.

Они сидели друг против друга за кухонным столом и чистили яйца.

В окно заглянули первые лучи солнца.

– Ты никогда не боялся? – спросил Вашек.

– Боялся, – признался Любош. – Ветер в Гималаях так ревет, будто на тебя мчится поезд. Однажды я даже слезу пустил.

– Папа тоже был в Гималаях, – похвастался Вашек, вонзая зубы в хлеб.

Любош пристально посмотрел на мальчика и перестал жевать.

– Если тебе было страшно, то почему же ты не вернулся в лагерь?

– Ночью? Темень там такая – на шаг ничего не видно!

– А утром?

– Утром мы начали штурм вершины.

– Ну и как? – Вашек аж дыхание затаил, ловя каждое слово Любоша.

– Это был самый прекрасный день в моей жизни. – Любош улыбнулся одними глазами и доверительно понизил голос: – Тишина, как в сказке. Только скалы и лед. Стоишь и кажешься себе богом.

Вашек, слушавший его разинув рот, восторженно воскликнул:

– Я тоже буду альпинистом! Только маме об этом ничего не говори!

– Большинство людей считает, – пустился философствовать Любош, поглядывая, как мальчик расправляется с яйцом, – что альпинист немножко чокнутый…

– Ну и я такой! – гордо заявил Вашек, а изо рта у него посыпались крошки. Потом потянулся к деревянной посудине и, набрав ложку с верхом, всыпал себе в чай.

– Это сразу видно! Ты сыплешь себе в чай соль! – рявкнул Любош, перегнулся через стол и влепил ему великолепный подзатыльник.

14

Ремонтная мастерская оказалась закрыта, Магда в парикмахерской работала во вторую смену, а в химчистку и на почту Анна вообще не попала. Так, неожиданно рано освободившись, она уже в половине десятого была в театре и до одиннадцати провела на репетиции солистов.

В перерыве Индржих красочно живописал великолепные поединки гладиаторов. А поскольку на следующий день предполагалась первая репетиция третьего действия, рассказывал участникам, как описывал Плутарх последние минуты жизни Спартака.

– Аппиано дает другую версию, – продолжал Индржих. – Но в целом, учитывая и фрагмент настенного изображения, который был найден в Помпеях, можно представить себе картину финальной битвы Спартака.

Есть ли у Вашека еще теплые носки? – размышляла тем временем Анна. За исключением впечатляющих минут, когда Индржих с увлечением доказывал, почему Спартаку было предпочтительней погибнуть в бою, будучи даже изрубленным на куски, нежели живым или мертвым достаться римлянам, Анне не удалось сегодня отогнать мысли о Вашеке и Любоше. Перед отъездом она успела дать Вашеку строгий наказ, чтобы тот не говорил Любошу ничего лишнего. И хотя Вашек с жаром обещал, да чего стоят его обещания?

– Самое главное, со Спартаком никто не отваживался вступать в открытый бой, и напали на него сзади.

Индржих возбужденно прохаживался вдоль зеркал репетиционного зала.

– Встреча лицом к лицу была небезопасна для каждого, кто бы рискнул напасть на фракийского гладиатора. Хореографическая интерпретация – а она должна придерживаться исторической правды – позволяет нам по-новому воссоздать волнующую картину последнего боя.

Пообедав, Анна осталась в театре и после двух под наблюдением Индржиха отрабатывала серию сложных прыжков. Она решила, что сегодня не поедет домой и часок между репетициями отдохнет в своей уборной. Индржих предложил Анне бутерброд с колбасой, который та поделила на две части и бо

– Хотел я вчера ночью кое о чем спросить тебя.

Индржих помолчал, нерешительно поглядывая на Анну. Она сидела у зеркала на полу, вытирая лицо полотенцем.

– Может, ты права, – заговорил он, – может, нам и вправду стоит попытаться. Жить вместе.

Анна оглянулась. Индржих натягивал поверх трико темно-фиолетовый свитер. Она знала, что он взвешивает каждое слово.

– Меня пугает только одно: я не знаю, смогу ли привыкнуть к Вашеку.

Вечером они возвращались долиной Белой Лабы. Любош спускался по глубокому снегу, по его лыжне шел Вашек. Снег искрился в лучах заходящего солнца. Маленькие елочки, рассеянные по склону вокруг старых, исхлестанных ветром деревьев, были увенчаны шапками, примерзшими к окоченевшим ветвям. Любош большой дугой объехал огромную ель и остановился с подветренной стороны. Решил, что за целый день Вашек порядком намаялся и, наверное, промерз. Утром он определил его на занятия в лыжную школу. На Вашеке были ботинки, которые Любош взял напрокат у Шпанека, после обеда он привязал его к себе канатом и учил ездить между шестами – слалом. Вашек несколько раз срывался с лыжни, съезжал прямиком вниз и победоносно вопил, что пришел к финишу первым.

Теперь стало ясно, что мальчик едва держится на ногах, нос и все лицо у него покраснели от мороза и ветра, он даже тормозить не мог. Любош уже протянул было руки, чтобы подхватить его, только Вашек наехал ему на лыжи, и оба свалились в глубокий снег.

– Знаешь, как вырвать киту коренной зуб? – спросил Вашек, когда они выбирались из сугроба.

Любош вытаращил на него глаза.

– Соорудишь морской подъемный кран. Дашь киту порцию анальгина… – с серьезным видом начал Вашек.

Любош, застегивавший крепления, озадаченно поднял голову, слушая, что за чепуху городит этот пацан.

– Потом заложишь заряд динамита. Установишь время. СЕМЬ! ШЕСТЬ! ПЯТЬ! – командовал Вашек, как при запуске ракеты. – НУЛЬ! БАХ! – Он обхватил Любоша руками и влепил ему поцелуй, отпрянул на сугроб и, как крот, зарылся в снег. Высоко взметнулась снежная пыль, запорошив Любошу лицо.

– Чего ты ржешь? – спросил ошеломленный его выходкой Любош.

– Ты колючий, – объяснил Вашек. – Я ведь еще ни разу не целовал мужчину.

Любош наклонился к нему и поставил на ноги. Почувствовал, как дрожит этот мальчишка, да и сам он был немножко взволнован.

– Не заливай, разве папу своего ты не любил?

– Любил, – убежденно сказал Вашек. – Только его я даже не знал, – признался он, как игрок, выкладывая на стол припрятанный козырь.

С той минуты, как Вашек обнимал Любоша, он понять не мог, что с ним такое случилось. Но что-то важное, незабываемое – это он знал точно. Ему было невдомек, что впервые в жизни он ощутил мужской запах, тяжелый острый запах, о котором раньше не подозревал. Тот самый «мужской дух», что до глубины души волнует малых ребят, да и женщин тоже.

В кухне над печкой висели свитера и колготки, мокрые спортивные брюки и нижняя рубашка Вашека. Тот вытащил из рюкзака сухую майку и лыжные брюки, нашел на окне иглу и вызвался что-нибудь зашить. Любош решительно отказался, но Вашек не отступил, заявив, что берется починить ему рукавицы, и Любош уже мысленно с ними распрощался. Он сходил за водой, а вернувшись, вдруг спросил:

– Послушай, приятель, а ты, случаем, не врунишка?

Вашек – он в это время усердно шил длинными стежками – оторвался от своего занятия и поднял на Любоша вопрошающий взгляд. От печки тянуло приятным теплом, а от кружки с чаем поднимался пар.

– Утром, когда мы с тобой варили яички, ты сказал, что твой папа был на голову выше меня, и вдруг оказывается, что ты его даже не знал.

– Это когда я был вот такой маленький, – сказал Вашек и развел руки, как это делают рыбаки, когда хвастаются своим уловом.

Любош, хоть и не совсем понял, решил, что не станет больше у него выпытывать, и переменил тему.

– Мама во второй раз не вышла замуж?

Вашек отрицательно покачал головой и вперил в Любоша взгляд, в котором была простодушная мольба.

– А мне тоже хочется иметь папу. У Станды уже третий.

Любош чистил картошку, бросая ее в большую кастрюлю.

– Твоя мама, должно быть, очень сильно любила твоего папу, – сказал он уважительно. – Ведь если кто-то кого очень сильно любит, то забыть не может.

– Ну да! Ты бы видел, как она злится, – отозвался Вашек, – когда я рисую Аннапурну.

– Твой папа был на АННАПУРНЕ? – удивился Любош, и скребок замер в его руке.

– Нет. Там он похоронен.

– Я тоже был на Аннапурне, – задумавшись, сказал Любош и потянулся к корзине за очередной картофелиной.

– С моим папой? – выкрикнул Вашек. Глаза у него округлились.

– Да нет. Ведь все мы вернулись домой.

– Мой папа был в ОСОБОЙ экспедиции. Он работал под ледником, – гордо сказал Вашек, откусывая нитку.

– Погоди, погоди… ты хочешь сказать, что он поехал туда с геологической экспедицией?

– Ну да.

– А когда это было?

– Когда я еще был вот такой маленький, – сказал Вашек и снова раскинул руки, как это делают рыбаки, когда хвастаются своим уловом. Только размеры уже заметно поубавились.

– Ты был вот такой маленький, – недоуменно повторил его жест Любош, – и помнишь, какие широкие плечи были у твоего папы?

– Да у меня есть фотография, – объяснил Вашек.

– Так ты своего папы никогда не видел? – осторожно спросил Любош, почувствовав, как забилось его сердце.

– Я же объяснил тебе, что я был ВОТ ТАКОЙ МАЛЕНЬКИЙ! – повысил голос Вашек – его разозлила такая непонятливость. И снова развел руки, но теперь уже совсем чуть-чуть.

– ТАКОЙ МАЛЕНЬКИЙ! – воскликнул Любош, потому что тоже начал терять терпение.

– Да. Когда был у мамы в животе!

Несколько секунд было тихо. Так тихо, что слышался треск поленьев в печи и подскакиванье крышки на кастрюльке, в которой закипала вода.

– Тебе восемь? – чуть слышно спросил Любош.

– Было. Скоро будет девять! – гордо провозгласил Вашек.

У Любоша потемнело в глазах. Он даже никак не мог сосчитать в уме и прибег к помощи пальцев. А когда коснулся девятого, замер.

– Ты родился в СЕНТЯБРЕ?

– Ого! Да ты ясновидец! – восхищенно завопил Вашек. – Пятого!

Он хотел что-то еще добавить, но не успел, увидев, как из рук Любоша чуть не выпала кастрюля, за которую тот только что ухватился, как он попятился и врезался головою в шест, поддерживавший веревку с бельем, как зачем-то направился к дверям и споткнулся о порог, так что вода из кастрюли фонтаном выплеснулась вверх.

Вашек чуть не лопнул от смеха.

Любош выскочил из домика прямо в тапках, побрел вдоль завалинки и остановился посреди двора у кучи сгребенного снега. Была ясная и морозная ночь. Он запрокинул голову, уставившись в звездное небо, потом поставил кастрюлю наземь и, плюхнувшись на колени, зарыл голову в снег.

В сенях зажегся свет, и через мгновенье на пороге возник Вашек. Подбежал к Любошу и схватил его за плечо.

– Ты что делаешь? – испуганно завопил он.

Любош высунул голову и громко отдышался:

– Да вот пробую, какой будет завтра снег!

Вашек понимающе кивнул, сделал два шага вперед и с размаху воткнул голову в обледеневший сугроб, так что хруст пошел. Любош схватил его за свитер и вытащил наружу.

– Не надо повторять за мной всякую глупость, – тихонько сказал он, смахивая хлопья снега у него с лица. Потом схватил Вашека на руки и с громким смехом унес в домик, в тепло.