Медный ангел

– Это уже что-то новое, – одобрительно кивнула Камилла. – Слушаю.

– Я хотел бы, чтобы вы дали мне мою шпагу.

Оружие лежало тут же, на кресле в углу. Госпожа де Ларди отошла от кровати и спустя несколько мгновений вернулась.

– А вы даже спать ложитесь со шпагой? – иронично осведомилась она, кладя оружие рядом с кроватью.

– Откуда вы узнали? – сухо сказал Теодор.

– Можно догадаться, – рассмеялась Камилла.

– Положите мне ее под левую руку, прошу.

– А вот это уже слишком. Не приведи Бог, кого-нибудь покалечите в бреду. Я прослежу, чтобы разбойники и убийцы заранее сообщили нам о своем визите. Тогда мы начистим вашу шпагу и дадим ее вам, и вы их всех победите.

Зря она старалась: Виллеру и не подумал улыбнуться.

– Вам смешно, сударыня? – холодно спросил он. – Мне – нет.

Камилла разозлилась, а в таком состоянии она говорила то, что думает, не заботясь о формулировках.

– Послушайте, шевалье. Я понимаю, что мне не повезло и вы на редкость упрямы. Мой замок, вероятно, кажется вам местным представительством Двора Чудес, и вы только и ждете, когда кто-нибудь перережет вам горло. Если бы я хотела вас убить, я позволила бы Жерару сцеживать из вас кровь до бесконечности. Но так получилось, что вы оказались на моем попечении. Имейте же хоть толику благодарности и прислушивайтесь к моим советам. Пока я здесь нахожусь, с вами ничего не случится.

– Я не за свою жизнь боюсь, – устало произнес Теодор и закрыл глаза.

Злость перешла в растерянность.

– Очень благородно, – сказала Камилла после длинной паузы. – Тогда постарайтесь выздороветь поскорее, хорошо?

– Да, госпожа, – усмехнулся Виллеру, не открывая глаз.

– И не делайте мне одолжений.

Теодор едва заметно поморщился, но смолчал.

На пятые сутки Камилла поняла, что очень устала. Анри в Жируаре не появлялся, видимо, занятый делами в аббатстве. Типичное мужское поведение: оставил ей свою находку, как в детстве приносил раненых птиц, и пропал – тоже, как в детстве. Злиться на него было можно, но что это давало? Поэтому Камилла отложила злость до встречи с вероломным аббатом и продолжала ухаживать за своим пациентом.

Через некоторое время она пришла к выводу, что война, видимо, слегка повредила разум Виллеру, и не в последнюю очередь этот факт послужил причиной его отставки. Иначе как можно было объяснить его всепоглощающую осторожность и требования принести метательные ножи? Ножей ему Камилла, естественно, не дала, и тогда он, улучив момент, стащил серебряный ножик для фруктов. Убить им было нельзя, разве только в глаз воткнуть, как со вздохом пояснил Теодор, когда она обнаружила «оружие» у него под подушкой. Возмущению госпожи де Ларди не было предела: кому, интересно, он собирается втыкать в глаз этот нож? Однако, поразмыслив, она пришла к выводу, что закаленный в боях солдат, пребывая в полубреду, и не такое удумать может – Анри ей в свое время писал и о более диких случаях. Потому Камилла просто следила, чтобы рядом с кроватью больного не находилось колюще-режущих предметов, а вставать раненый еще не мог, что, с одной стороны, огорчало Камиллу как сиделку, но чрезвычайно радовало как хозяйку, которая абсолютно за всем уследить не могла.

На шестой день Жерар сказал, что жизнь шевалье вне опасности, и Камилла сделала себе роскошный подарок – проспала больше двенадцати часов. Она проснулась поздним утром, вызвала Адель, которая помогла ей уложить волосы и надеть платье из желтого шелка. В этот вьюжный день – зима не спешила сдавать позиции – Камилле хотелось выглядеть как можно более ярко. Она с удовольствием вплела бы в волосы цветы, чего не делала много лет, но разорять ради этого замковую оранжерею показалось ей неразумным.

Напевая – и фальшивя, разумеется, – она спустилась вниз, позавтракала, полистала книгу и решила, что пора заглянуть к подопечному, за которым со вчерашнего вечера ухаживала присланная Жераром сиделка.

Камилла нашла Теодора сидящим в постели и мрачно вкушавшим какой-то бледный бульончик.

– Доброе утро, шевалье! – жизнерадостно приветствовала она его.

– Доброе? – Он фыркнул, но от дальнейших дискуссий воздержался.

Сиделка сделала реверанс и по знаку Камиллы удалилась, а плошка с бульоном из ее рук перекочевала к госпоже де Ларди – сам Теодор был еще слишком слаб, чтобы держать посуду. И зачем оружие требовал?..

– Продолжим ваш завтрак. – Камилла щедро зачерпнула бульончик и поднесла ложку к губам шевалье. – Кушайте.

Виллеру, поморщившись, проглотил и только после этого заметил:

– Вы не обязаны это делать.

– А вы полагаете, я всегда делаю только то, что обязана? – Камилла мстительно влила в своего строптивого пациента еще ложку несоленой жирной жидкости.

– Вы сегодня прекрасно выглядите. – Виллеру весьма прямолинейно сменил тему.

– Хотелось бы сказать то же самое о вас, шевалье, но истина дороже. Выглядите вы пока не очень, но я надеюсь это исправить.

– Благодарю вас.

Все та же изысканная вежливость, и иногда, словно одинокая веточка укропа на блюде, – ирония. Камилла зачерпнула остатки бульона и скормила их Теодору, едва не расплескав.

– Жерар сказал, что, если вы будете вести себя хорошо, вскоре он позволит вам встать.

– И снова благодарю.

Камилла только кротко вздохнула:

– Есть кое-что, что мне нужно обсудить с вами. Вчера приезжал лейтенант муниципальных гвардейцев, господин де Ториньон. Он хотел поговорить о нападении на дороге. Как я поняла, они опознали кого-то из убитых вами головорезов. Наемный убийца, судя по всему. Вы случайно не игрок в шахматы на доске большой политики? Или, может, профессиональный донжуан? – Камилла чуть помедлила и пробормотала, будто в сторону: – Нет, на сердцееда не похож.

– Ненавижу политику. – Замечание про донжуана Виллеру решил не комментировать.

– Тогда почему они вас преследовали?

– Понятия не имею. Возможно, спутали с кем-то.

Женщина поставила пустую плошку на столик.

– Позвольте мне не поверить вам, шевалье. Вас сложно с кем-нибудь спутать.

– У некоторых плохое зрение, знаете ли.

«Лжет или сам не знает причин, заблуждается самонадеянно?» Камилла затруднялась дать ответ на этот вопрос. Впрочем, это не ее дело, пусть хранит свои маленькие тайны, если они у него есть. А ее задача – поставить его на ноги. Она хотела развлечений, и вот, пожалуйста.

– Ладно. Я позову сиделку и зайду к вам перед ужином.

Госпожа де Ларди поднялась и направилась к двери. Когда она взялась за дверную ручку, Виллеру еле слышно пробормотал:

– Не уходите, пожалуйста.

Она обернулась – Теодор имел вид бледный и несчастный.

– Эта сиделка – чудесная женщина, но разговор с нею не доставляет удовольствия, – продолжил он извиняющимся тоном. – А лежать, смотреть в потолок и прислушиваться к себе – это смертельно... скучно.

– А вы обещаете вести себя хорошо? – усмехнулась Камилла.

– Я постараюсь.

– Постараетесь или будете?

– Хорошо, хорошо, буду. – Он даже сделал попытку улыбнуться, Камилла оценила ее по достоинству и вернулась к кровати.

– Только не просите меня дать вам шпагу или нож, вы же знаете, я не дам.

– Я военный, сударыня, и привык держать оружие под рукой.

– Не сейчас. Мой замок – не приют для наемных убийц. Здесь даже суицидальными наклонностями обладаете только вы, пытаясь уехать раньше времени.

– Это мой долг.

Камилла чуть слышно хмыкнула.

– Догадываюсь я о ваших долгах. – Кое-какие выводы она уже успела сделать, а вот и подходящий случай их озвучить. – Кто кому что должен? Если правильно рассудить, с герцога Энгиенского еще причитается за то, что вы для него сделали. – Камилла, не спрашивая разрешения, склонилась и взяла правую руку Теодора, несмотря на слабую попытку сопротивления. – Вот его долг, да? Чистая работа.

– Не считайте мои долги, сударыня, сам сочту.

– Списываю вашу дерзость на болезненное состояние. Я вообще чрезвычайно снисходительна к людям, которые находятся на моем попечении.

Виллеру вздохнул и мягко, но настойчиво отнял у нее руку.

– Сударыня, я бесконечно благодарен вам за заботу. И доброту.

– Вот тут вы мне польстили, доброй меня называют редко.

– Непростительное упущение.

Глава 7

На следующий день – наконец-то! – появился Анри. Камилла была ему чрезвычайно рада – не в последнюю очередь потому, что силой удерживать Теодора на месте она уже устала. Виллеру еще не мог вставать, иногда бредил, и жар возвращался, хотя и не такой сильный, как в первые дни. Тем не менее Теодор рвался уехать. Камилла не была уверена, что это не бред, и очень надеялась на помощь священника в этом вопросе.

Выслушав ее краткий рассказ, Анри задумчиво покивал, направился в комнату раненого и пробыл там около четверти часа. Госпожа де Ларди поджидала его в малой гостиной. Из-за Теодора она совсем разучилась читать: брала книгу, листала, но прочитанное не задерживалось в памяти, и приходилось раз за разом просматривать одну и ту же страницу.

Анри вернулся, загадочно улыбаясь. Камилла немедленно отложила бесполезную книгу и вцепилась в него:

– Что он тебе сказал?

– Признаюсь, я преуспел не намного больше, чем ты. – Аббат уселся в кресло и взял предложенный бокал с вином. Повертел его в руках, посмотрел на свет, кивнул, отпил глоток и продолжил: – Шевалье де Виллеру чрезвычайно сдержан. Но он не безумен, Камилла, нет. Скорее, опасается чего-то. Но не за себя, вот что странно. У меня сложилось впечатление, что он боится навлечь неприятности на тебя.

– Он рассказывал о себе?

– Кое-что я из него вытянул, но немного: ему нехорошо, и я откланялся. Он долгие годы пробыл в армии, поступил на службу юношей. Естественно, не знает ничего, кроме войны. Мне он показался человеком... болезненно прямолинейным. Наверняка у него были проблемы из-за этого, особенно если он умеет ехидничать, как ты, например. – Анри послал Камилле воздушный поцелуй, женщина ответила возмущенной гримасой. – Ты же знаешь, армия – это тот же двор, только женщин, к сожалению, поменьше. Маркитантки горазды выдирать друг другу волосы, но уж никак не плести интриги. Поэтому все интриганство остается на долю мужчин. Как Виллеру с его принципами столько прослужил, меня удивляет. Да еще и на таком посту...

– А пост был высоким? Он ведь не генерал, даже не полковник...

– Насколько я понял, последние пару лет он служил лично герцогу Энгиенскому, командовал его персональной охраной. Должность вроде бы не первого разбора, но очень ответственная. И то, что полководец, надежда нации, отослал от себя верного человека – а мне кажется, что Виллеру был ему верен, – говорит о герцоге как о чертовски неблагодарном человеке. Либо...

– Либо? – подтолкнула Камилла замолчавшего Анри.

– Либо шевалье – жертва интриг, и его оклеветали перед герцогом. Я не стал вытягивать из него подробности отставки, но уверен, что все было не так просто. В любом случае, мне жаль Виллеру. Для такого человека, как он, оказаться в подобном положении, быть выброшенным тем лицом, которому верно служил, – это очень сильный удар по самолюбию. Впрочем, все это только мои предположения. Как было на самом деле, остается лишь гадать. Возможно, через несколько дней мне удастся поговорить с ним, пока же он слишком слаб. Камилла вздохнула.

– Сколько ему лет?

– Около сорока, я полагаю. Да, так и есть: почти двадцать лет он прослужил Франции.

– И вот награда, – скривилась госпожа де Ларди, – ехать с войны в дом, где его никто не ждет. Не слишком приятная перспектива для человека, который, едва оправившись от ран, может в одиночку убить шестерых наемных убийц.

– Жизнь вообще несправедлива, – хмыкнул Анри.

Камилла сама не понимала, почему Теодор так ее встревожил. Он небогат, хотя и знатен, у него наверняка ни денег, ни земли, ни большого наследства в перспективе, но разве это важно? Важно другое: что скрывается за его сдержанностью?

Ей очень хотелось поговорить с Теодором – и она старалась не думать, почему именно. Думать было опасно и ненужно, и вообще – нельзя подпускать людей к себе. Нельзя впускать их в сердце – вырывать их оттуда очень больно, и от сердца ничего не останется, лишь кровоточащие клочки плоти. Когда-то она поклялась себе, что не влюбится больше в солдата, а Виллеру – солдат до мозга костей, пусть и находится сейчас не на эльзасской границе. Она не влюбится, ни за что, он просто друг... хороший знакомый... просто знакомый. Она же обещала себе, что больше – никогда, а обещания она держит твердо. Камилла заранее подготовила любезную улыбку, но та выходила несколько кривой.

«Ничего. За долгие годы я беспредельно усовершенствовала умение притворяться».

Она прекратила ночные бдения у кровати Теодора, но днем по-прежнему часто заходила к нему в комнату, читала или говорила о каких-то пустяках. Виллеру медленно шел на поправку и все упрямее спорил с госпожой де Ларди, отказывался пить бесконечные горькие настойки, что хозяйка дома расценивала как верный признак выздоровления.

Уходящая зима обрушила на притихший Жируар еще одну снежную бурю – последняя атака перед отступлением. Дни были холодными, но ясными: весна настаивала на своем приходе, с юга возвращались птицы. Камилла иногда открывала окно, и Теодор, сидя в кресле у камина, слушал, как ссорятся грачи на деревьях старого сада.

Он понимал, что хозяйка замка считает его странным человеком, но не делал ничего, чтобы развеять это впечатление или сблизиться с ней. Хотя разговоры с Камиллой его развлекали, Виллеру старался не показывать ей, насколько она его заинтересовала и заинтриговала. Женщины, подобные Камилле де Ларди, на его жизненном пути еще не встречались.

Больше всего его удивляло, что она не замужем: неужели не нашлось мужчины настолько умного, чтобы прибрать к рукам это сокровище? Она ведь очень интересная женщина, Теодор нечасто встречал столь прямолинейных дам. Любопытно, как часто она страдает от своей резкости?

Виллеру знал за собою склонность к другому типу женщин – к тем, которых надо защищать. Он всегда был рыцарем в сверкающих доспехах, а дама беспомощно смотрела из окна высокой башни и махала платком. Камилла де Ларди совсем не такая – она скорее сама возьмет в руки копье и разгонит всех драконов. Ну и пускай, это не его дело.

Только вот Теодор заметил за собою, что в ее присутствии ему становилось лучше. Все неприятности как-то забывались, и даже улыбнуться хотелось, слушая ехидные высказывания госпожи де Ларди. Но шевалье усилием воли сохранял каменное выражение лица. Дружелюбие – это прекрасно, но он не может позволить себе дружбы. Он уедет как можно скорее. Однако с каждым днем ему все меньше хотелось покидать гостеприимный Жируар. Здесь было спокойно, а покой – это то, по чему Теодор истосковался в армии. Может быть, Господь был излишне милосерден, искалечив его тело и оставив душу живой? Уезжая из ставки герцога Энгиенского, Виллеру и не подозревал, что ему требуется передышка. Теперь, во время болезни, он осознал это – и был даже благодарен злодейке-судьбе за случайную встречу с Камиллой.

Госпожа де Ларди приходила каждый день, читала ему, заводила пространные беседы. С ней о многом можно было поговорить, и Виллеру с удовольствием вступал в дискуссии. Камилла была начитанна, а он сам даже в армии находил время на чтение, за что над ним беззлобно подшучивали друзья.

Спустя еще неделю ему позволили спуститься в сад: туда вынесли кресло, и Виллеру, опираясь на руку слуги, вышел на улицу. Мир поразил его своей громадностью, даже голова в первый момент закружилась. Он позволил усадить себя в кресло и довольствовался обществом Камиллы, сидевшей тут же, на скамеечке. Госпожа де Ларди разговорами не докучала, рассеянно листала пухлый томик. Виллеру же наблюдал за двумя синицами на ветвях ближайшего дерева. Две влюбленные птички перепархивали с ветки на ветку, наслаждаясь первым весенним теплом, и их незамысловатая песенка почему-то растрогала Теодора. «Если бы моя любовь была жива, я, наверное, радовался бы весне. Но ее у меня тоже нет. Ничего нет».

– У вас глаза скоро станут круглыми, как у филина, – сказала Камилла, не отрываясь от Вергилия.

Теодор с трудом отвел взгляд от птиц.

– Простите, что?

– Как у филина. – Она отложила книгу, сложила пальцы колечками и показала, какие у Виллеру станут глаза. – Вот такие. Вы следите за этими пичужками, не отрываясь... Наверное, они что-то символизируют? Не много-то проку от символов, скажу я вам.

– Они символизируют связь, – вздохнул Теодор.

– А, я понимаю. И что же, это так неприятно для вас?

– Отнюдь. Всегда приятно понаблюдать за тем, чего у самого мало.

– Хорошо, что я успела вас немного изучить, иначе решила бы, что вы завидуете. А завидовать вы просто не умеете, мне кажется. Но и рассуждать, как восьмидесятилетний старик, одиноко помирающий в лесной лачуге, вам вовсе не к лицу. Вот у нас с вами дружеская связь, или я напрасно надеюсь?

– Вы играете смыслами, – сказал Теодор излишне резко – как всегда, когда Камилла умудрялась попасть в цель. – Я не привык вести дуэли на словах, которые вы мне навязываете. К тому же я не дерусь с друзьями.

Камилла помолчала.

– Туше, – кивнула она. – Хорошо, я постараюсь впредь выбирать выражения точнее, только не жалуйтесь потом, если они покажутся вам более жестокими.

– Я привык спать на жестком, сударыня.

Госпожа де Ларди тонко улыбнулась, и Теодор понял, что попался. Теперь она начнет его выспрашивать, а говорить о себе ему совсем не хотелось. Но странное, необъяснимое чувство, которое он испытывал к Камилле, было похоже на открытую рану: саднит, но нужно тронуть, стереть кровь и перевязать.

«Я не хочу уезжать. Дьявольщина. Когда это успело произойти?»

– Вы сами напросились. Я не могу понять, чем вызвана ваша замкнутость. Кажется, ничего плохого я вам не сделала? Возможно, выиграла спор пару раз. – Она продолжала улыбаться, однако взгляд ее стал серьезным. – Вас кто-то сильно ранил в прошлом, и теперь вы опасаетесь, как бы история не повторилась? Или вы сами обидели кого-то, и теперь вас мучает совесть?

Теодор напрягся. Камилла конечно же понимала, что делает ему больно, но, словно врач, предпочитала вскрыть нарыв, а не ходить вокруг да около. Хватит уже, налюбезничались. Она ведь спрашивала о превратностях любви, не о его жизни вообще, сообразил Виллеру. Что ж, любовь – безопасная тема. Или почти безопасная...

– Последняя женщина, жизнь которой была связана с моей, умерла. А я не смог этому воспрепятствовать.

– Вы что же, мните себя Господом Богом? – изумилась Камилла.

– Отнюдь. Но я мог убедить ее остаться во Франции, а не уезжать в Италию, воздух которой ее убил. Не смог достаточно очаровать ее, видимо. – Он развел руками, констатируя факт. – Я совершенно не умею очаровывать женщин.

– Вы... Так, стоп, это лишнее. А что не лишнее? Ах, вот! Вы ничего не понимаете в женщинах.

– В мире должны быть тайны. In hac fide vivere et mori statuo. С этой верой живу и умру.

– Опять латынь! Кстати, а почему вы не стали священником, шевалье? Вам бы подошло.

– Потому что в свое время я решил, что недостоин служить Богу.

Она хмыкнула:

– Разве не Бог решает, кто и чего достоин?

– Вот именно. Мне не являлись видения, я не слышал гласа небесного, и свечи в храмах всегда были просто свечи, и лик Христа – просто дерево, а мимо как раз проходил вербовщик. Отец отказался оплатить мне офицерский патент, и я решил стать просто солдатом. Я заявил отцу, что ухожу, и ушел. Мне стукнул двадцать один, и я был полон грандиозных планов.

– И что с ними случилось, с планами?

Теодор задумчиво рассматривал свои руки.

– Вам ли не знать, сударыня, что грандиозные планы юности осуществляются редко?

– Верно. – Лицо Камиллы окаменело, но Теодор не обратил на это внимания, занятый своими призраками. – Куда нашим юношеским планам до взрослых. Переросли мечты, да, шевалье?

– Похоже на то.

– Ну а я не переросла, – она решительно кивнула. – Кисните себе, если хотите, а я буду наслаждаться весной. Скоро можно будет выезжать на верховые прогулки и получать от этого удовольствие, не отмораживая нос и уши. Если бы вы не были таким букой, я бы позвала вас составить мне компанию.

– А теперь не позовете? – усмехнулся Виллеру.

– Вы же собрались уехать как можно скорей, – резонно заметила Камилла. Теодор промолчал.

После паузы она спросила:

– Так вы думаете, если бы не отпустили от себя ту женщину, то смогли бы ее спасти?

– Откуда вы знаете, что я ее отпустил?

– Вы просили некую Марго не уезжать. В бреду, – пояснила Камилла.

Интересно, чего он еще наговорил? Но хозяйка замка смотрела на него бесхитростно.

– Я думаю, что отпустить ее было злом с моей стороны. Но она просила не останавливать, и я... послушался женщину. – Будь он проклят, если еще раз так поступит. Впрочем, вряд ли подобный случай представится.

– Вспомните свои любимые цитаты, которые вам так нравится бормотать в бреду. «Любовь не делает ближнему зла; итак, любовь есть исполнение закона». Неужели вы полагаете, что действительно своей любовью причинили ей зло?

– Тот, кто увез ее, мог обидеть... ее душу.

– Ее душа вам не принадлежала. Она отправилась своей дорогой, а вы помогли ей в пути. На все воля Господа, шевалье, почему же вы противитесь? Ведь сами знаете, что испытания нужно преодолевать с честью.

Теодор закрыл глаза.

– Из вас получился бы недурной апостол, сударыня.

– Смотря за кем пришлось бы идти.

Засмотревшись на пляску цветных пятен под веками, Виллеру пытался понять, так ли права Камилла – и так ли неправ он сам. Он настолько привык лично относиться ко всему в своей жизни – к любви, к просьбам, к службе, привык брать всю ответственность на себя, не оставляя ни капли другим, что в конце концов оказался у разбитого корыта. Осталась честь, старая шпага, остались еще три пальца на правой руке, а больше нет ничего. Может быть, Камилла права, и пора отпустить Марго на небо окончательно. Пусть отдыхает в раю, а бесполезное чувство вины можно закрыть в дальней комнате памяти и не извлекать на свет.

– Госпожа де Ларди, вы...

Виллеру повернулся к хозяйке замка и обнаружил, что ее нет.

Привычка взяла свое: проверив, на месте ли оружие (шпаги, увы, больному так и не полагалось, а вот кинжал ему Камилла вчера все-таки отдала), Теодор встал и бесшумно двинулся в ту сторону, куда, как ему показалось, ушла хозяйка замка. Мало ли что с ней может случиться... Ее серый плащ мелькнул впереди, Теодор ускорил шаг и вышел на одну из лужаек.

Камилла стояла у подножия установленной здесь скульптуры. На голове мраморного Давида еще лежала снежная шапка. Госпожа де Ларди молча созерцала белого юношу с фиговым листочком. Теодор остановился неподалеку, боясь помешать.

– Память иногда творит с нами странные вещи, да, шевалье?

Он вздрогнул. О чем же был их недавний разговор – о нем одном или о ней тоже?

– Почему вы это сказали?

– Опять вы отвечаете вопросом на вопрос. Я покладистее вас, и потому скажу. Сегодня я увидела в ваших глазах эту вселенскую тоску и подумала о том, что вы видите в моих собственных глазах. Какую-то циничную старуху, да? – Она наконец повернулась и посмотрела на Теодора. – Цинизм – великое изобретение человечества, но нельзя вечно быть циником с самим собой. Вы согласны?

– Сударыня, вы стоите по колено в снегу, вы замерзнете.

– А вот наш общий друг Анри совсем другой, – продолжала она, будто не расслышав. – Поет все те же песенки, что и в молодости, возрождается из пепла и вместе с тем мудреет... И как-то выжил без цинизма. Ладно, эту сказку я вам потом расскажу. Ну а вы? Из чего скована ваша броня? А маска какова?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.