Secret. Алтарь мировых тайн - Снятие с креста

– Вперед, сыны Отечества, день славы настает, – пробормотал Анджей. – Гнездо разврата какое-то.

Тьма поглотила Анри Жюбера. В окне второго этажа объявилось сморщенное лицо старухи. Она очень пристально смотрела на прачечную…

Замысловато как-то. Без глубокого проникновения в ситуацию не разобраться. Он напряг память. Блондинка, получающая нагоняй от Фортиньяка, – Ирен Маклассар, подруга молодого Анри. Ловкая субретка-горничная – некая Николь Пуатье, недавно принятая на работу. Впрочем, не субретка – последняя занимается сводничеством, а вовсе не достраивает любовный треугольник.

Послышался шум мотора. Он вернулся к западному окну. В Гофрэ тоже происходили занятные события. На территорию поместья въезжал синий джип. Явно не Элиза Фанкон – та убыла на белом и вряд ли за десять минут успела его перекрасить. Джип издал нетерпеливый гудок и припарковался рядом с серым. Две двери хлопнули одновременно: из дома выбежал Доминик Фанкон, из джипа – крепенькая женщина с распущенными волосами – вероятно, управляющая поместьем Диана Ормель. Лица обоих были искажены животной страстью. Они упали друг другу в объятия, произошел исполненный потрясающего эротизма французский поцелуй. Детям до пятидесяти такое лучше не смотреть. Анджей зажмурился. И здесь многотрудная деятельность на службе у порока… Когда он вернулся к наблюдению, энергетический обмен был в самом разгаре. Диана умирала от страсти, Доминик напористо покрывал ее поцелуями, расстегивал куртку, серый жакет.

Диана опомнилась, повлекла Доминика в дом. Он засеменил за ней, не вылезая из ее жакета. Явно не любители тантрического секса. Кажется, Мэрилин Монро однажды сказала: мужья хороши в постели лишь тогда, когда изменяют своим женам.

Франция непобедима. Он вздохнул и поволокся из башни.

Спуск на первый этаж обошелся без приключений. В холле он столкнулся с управляющим Огюстом Шавром. Маленький человечек расплылся в медоточивой улыбке и залебезил, глядя на него, как на «Сикстинскую мадонну» Рафаэля:

– Вы уже осмотрели здание, месье Раковский? Ну и как, вам понравилось? Конечно, некоторые помещения требуют косметического ремонта…

– Требуют, да, – он сухо кивнул. – Думаю, на следующей неделе я составлю список необходимых ремонтных работ.

– Ой, месье Раковский, а правда, что вы художник? – не отставал управляющий. – Мне сказали, вы рисуете очень выразительные картины.

– Правда, месье Шавр. Простите, мы с вами позже поговорим.

Он остановил служанку Луизу Гурден, которая, обнаружив, что их траектории пересекаются, начала сложно маневрировать. Но общаться с хозяином пришлось.

– Минуточку, Луиза, – сказал Анджей. – В моей комнате обнаружился неопознанный попугай с замашками провокатора. Это нормально?

– О, да, месье, – девушка потупилась, наложила на мордашку церковную святость. – Это Арчи, ему уже восемнадцать лет. Это был любимый попугай господина Переля. Когда он скончался…

– Вы уверены, что он скончался? – перебил Анджей. – Он летает и орет, как недорезанная ворона.

– Когда скончался господин Перель… – девушка зарделась, – тогдашняя прислуга не решилась отдавать его в чужие руки. Старый какаду живет в замке, мы его подкармливаем – то я, то Йозеф, то кухарка Сабина…

– Надеюсь, господин Арчи не говорящий?

– Да как вам сказать, – пожала плечами горничная. – Он знает несколько непристойных слов, но применяет их лишь тогда, когда долго не получает корм.

– Ну, это нормально, – улыбнулся Анджей. – Я тоже применяю непристойные слова, когда долго не получаю корм. Так и быть, Луиза, не будем покушаться на вашу дичь. Но учтите, если он еще раз изобразит скрип двери, я прикажу вам сделать из него жаркое.

Холл опустел. Он постоял несколько минут. В холле экономили на электричестве: винтовая лестница тонула в полумраке. Глубокая ниша, ведущая в картинную галерею, слева в стене – приоткрытая дверь. «Времянка» Селин Шаветт. Он покосился по сторонам, приблизился к двери, постучал. Никто не предложил убираться к черту. Он открыл пошире, сунулся в комнату. На вешалке висела серая куртка Селин. Обстановка спартанская – деревянная кушетка, кресло, стол со стопочкой скоросшивателей, закрытый ноутбук, сумочка, кошелек. Откуда такая легкомысленность в трех шагах от места убийства?

За дверью в углу помещения работал душ. Женский голос что-то напевал. Дама решила расслабиться в свободную минуту. Он смутился, хотел выйти, но что-то заставило отправиться в другую сторону. Он подошел к двери. Селин мурлыкала песенку из репертуара Ин Грид. Воображение рисовало захватывающую картину… Внезапно скрипнул кран, оборвался напор воды. Шлепнула босая ножка о кафельный пол. Анджей попятился, застигнутый врасплох. Зацепил ногой стул, который перевернулся. Выбрался из комнаты в крайнем смятении, забыв, зачем сюда пришел, свернул в полутемную нишу…

Он до последнего оттягивал посещение галереи. Было что-то тревожное. Но он уже не мог терпеть. Медленно отворил тяжелую дверь, вошел в вестибюль, озаренный мерцанием красноватой лампы. И сразу понял тонким чувством, что в западном крыле он не один…

Он на цыпочках прошел полутемный зал. Иллюминация не работала, тусклый свет поступал из окна – через неплотно задернутые шторы. Просторный зал с крестовым сводом (в начертательной геометрии это что-то вроде пересечения двух полуцилиндров). Мягкий ковролин заглушал шаги, на стенах проявлялись прямоугольники полотен. Экспозиция закрыта для посетителей, полотна затянуты пористой пленкой, чтобы предохранить их от ненужных воздействий. Все строго, красиво. Ажурные карнизы под потолком, расписанным затейливыми узорами. Датчики объема по всей протяженности зала, приборы, контролирующие температуру, самозаписывающий аппарат в стеклянном футляре, почти незаметный в углу – психрограф, регистрирующий влажность воздуха…

Галерея представляла небольшую аркаду. Дверной проем имитировал готическую арку, за проемом распахнулся аналогичный зал – здесь экспонаты висели плотнее. Он отогнул на одной картине край «покрывала», прикоснулся к шершавому полотну. И вдруг различил глухое покашливание. Отдернул руку, прислушался. Тронулся дальше, одолел еще один проем, вышел в продолговатый зал, на котором экспозиция обрывалась. В дальней стене за волнистой пурпурно-лиловой драпировкой виднелась приоткрытая дверь. Он тихо пересек зал, просочился внутрь. Узкий проход изгибался вправо. Приглушенно работал кондиционер.

«Запасник музея, – догадался Анджей. – Экспонаты, по тем или иным причинам не участвующие в экспозиции…»

Он на цыпочках добрался до поворота, спустился с небольшой лестницы и оказался в низком помещении без окон. Здесь было много шкафов, деревянных стеллажей, заваленных любопытными предметами, стол с настольной лампой. Абажур целился в спину тщедушного человечка. Он сидел на коленях в дальнем углу и выуживал с нижней полки стопку холстов, переложенных пленкой и фанерными щитами. Силенок человечку не хватало. Он тужился, чертыхался культурными французскими оборотами. Сделал передышку, нагнулся, приподнял за угол верхний щит, стал водить подслеповатыми глазами по холсту.

– Определенно, это то, что нужно… – донеслось приглушенное бормотание. – Сейчас мы вас, ребята, как миленьких…

Он опять завелся, закряхтел.

– Помочь? – спросил Анджей.

Человечек подпрыгнул. Вперился, часто моргая, в нежданного посетителя. С лысоватой макушки стекал пот. Стекла очков запотели от волнения. Он снял их с носа, стал усердно протирать носовым платком, выуженным из штанов. Нацепил на нос.

– Вы меня испугали, месье, – человечек непроизвольно сделал жест ногой, словно собирался задвинуть полотна обратно.

– Вы меня тоже. Можно поинтересоваться, почему вы находитесь в моей галерее?

– В вашей галерее?… Боже ты мой, – человечек хлопнул себя по лбу. – Так вы господин Раковский?

– Да, – подтвердил Анджей.

– Извините, незнаком с вами лично… – Субъект нездорово засуетился, полез к Анджею с протянутой ладонью. – Спешу представиться, Франсуа Винье, хранитель, так сказать, вашего музея. Искусствовед, гид, проживаю в Шантуа на улице Коммунаров, дом шестнадцать, разведен в прошлом году… Правда, с того дня, как вы распорядились закрыть музей, я в некотором смысле без работы. Но это ничего, месье, я не в обиде…

– А что вы здесь делали? – нахмурился Анджей.

– Месье, вы не понимаете, – человечек начал успокаиваться, заговорил с укором. – Я уже много лет работаю с коллекцией Венсана Переля. Я обязан следить за ее состоянием. Помещения музея были закрыты целый месяц, это недопустимо! Разумеется, в залах поддерживается микроклимат, но это ничего не значит! Старинные картины живут своей жизнью! Они коробятся, сохнут, образуются трещины, осыпается краска, ветшают холсты, разрушается грунт… Я должен выявлять все случаи порчи материала и давать распоряжения – с вашего, разумеется, разрешения – на переправку под охраной картин в реставрационную мастерскую при Художественном музее города Кале. В этом году мы уже отправили на реставрацию две миниатюры Жана Фуке, бесценное полотно Антуана Гро «Наполеон направляется в Аустерлиц»… Я позвонил госпоже Селин Шаветт, она сказала, что по вашему распоряжению открывает галерею. Я немедленно примчался сюда, в этом нет ничего необычного, месье…

– Вы не ответили, что вы здесь делали, – Анджей выразительно посмотрел на стопку, торчащую с нижней полки.

Но человечек присел и положил руку на соседнюю.

– О, месье, это сытая бюргерская Пикардия, увековеченная ее художниками. Картины писаны по дереву. Художники сами подбирали дощечки, чистые от сучков, – кусочки липы, груши, дуба. Их просушивали, склеивали, шлифовали до шелковистой гладкости, пропитывали маслом, опять сушили – ведь если останется капелька влаги, она покоробит доску, по краскам побегут морщинки, а живопись не должна стареть… Но разве можно полагаться на то, что было сделано четыре века назад?

– Вы работали с другой стопкой.

– Ах, это… – Месье Винье проследил за его взглядом, покраснел, как знамя Парижской коммуны. – Это Клод Шандемо, месье. Семь полотен выдающегося мастера. В прошлом году их вынули из рам, которые вконец расшатались, и заказали новые. Обещали изготовить к концу марта. Разумеется, мы не можем их пока выставлять. Но я должен проверять состояние холстов регулярно…

Он решил не упорствовать. С Шандемо он разберется позже.

– Хорошо, месье Винье, – миролюбиво сказал Анджей. – Разумеется, вы имеете право здесь находиться. Оставим в покое Шандемо и начнем знакомство с экспонатами галереи. Наверное, несложно снять с картин чехлы?

Невзрачный человечек оказался классным специалистом. Он знал о живописи практически все. Они ходили от экспоната к экспонату, искусствовед вдохновенно вещал. О каждой картине он мог говорить часами! Анджей холодел от мысли, что вся эта красота – его собственность. Нет, здесь не было представителей импрессионизма Эдуарда Мане, Эдгара Дега, Гогена, Ренуара, фовиста Матисса, кубиста Пабло Пикассо, романтика Эжена Делакруа, многих других уважаемых французов. Коллекционер Венсан Перель ценил классическую живопись. Несколько полотен Жоржа де Латура – живописца из Лотарингии, которая в XVII веке была центром развития французской живописи. Забытый мастер – только в начале XX столетия его открыли заново. Знаменитые жанровые сцены Латура – на тему, как молодой, прилично одетый человек становится жертвой уличных гадалок или карточных катал. Никому не известная «Сделка» – противопоставление темного пространства потоку яркого света. Напряженные сухие лица договаривающихся граждан, молчаливая игра взглядов, сонм сомнений, тревожная, буквально вибрирующая атмосфера… Жан Калло – еще один график из Лотарингии, увлекавшийся трагическими сюжетами. Бессмысленные, страшные события, удивительные персонажи, преувеличенная острота видения. Заскорузлые попрошайки, вандалы, вскрывающие могилы, казненные преступники, деревья, на которых высыхают повешенные… Несколько полотен знаменитого Луи Ленена, предвосхитителя идей Жана Жака Руссо – абсолютно иные сюжеты: тщательно прописанные картинки крестьянского быта, ежедневный труд. Молочницы, пахари, плотники… Нормандец Никола Пуссен, почитатель Гомера и Овидия, посвятивший творчество античной тематике. Мягкие колориты, обнаженные фигуры в естественном движении. Никому не известные «Богиня Победы возносит Геракла с костра на Олимп», непристойный «Проход аргонавтов между Сциллой и Харибдой», «Похищение Елены Тесеем и Пейрифоем»… Гламурный Шарль Лебрен того же XVII века, получивший звание первого живописца короля и усердно прославлявший мощь монархии и величие короля-Солнце. Блестящий пейзажист из Лотарингии Клод Лоррен с безупречной игрой тонов. Остроумные, «галантные» сцены неповторимого Жана Антуана Ватто – автора знаменитой «Вывески лавки Жерсена», которая должна была служить рекламой антикварной лавки, но когда ее купили, то разрезали пополам, и получилось две картины… Безупречная нагая натура Франсуа Буше в водопаде, гармонично вписанная в пейзаж. Библейские мотивы Эжена Моруа…

– Я вижу кое-где пустые места, – подметил он зорким глазом.

– И это неудивительно, – с готовностью отозвался Винье. – Несколько полотен я лично убрал в подвал: «Портрет гувернантки» Жана Батиста Симеона Шардена, «Чаепитие в беседке» Оноре Фрагонара, «Натюрморт со шляпой» того же автора. Вовсе не за тем, что мне не хочется показывать их людям, нет. У натюрморта осыпается грунт, гувернантка поблекла, чаепитие покрывается кракеллюрами – их видно даже при слабом увеличении. С этим надо что-то делать, месье. Почему бы нам в ближайший понедельник не провести полную ревизию экспозиции и не составить план внеочередных работ? Я могу пригласить эксперта месье Брезака из музея Кале – думаю, он с радостью нам поможет. Мы возьмем перечень экспонатов, он официально зарегистрирован в департаменте по налогам мэрии – вы убедитесь, что вся коллекция в наличии…

– Согласен, месье Винье, – Анджей выбрался из задумчиво-восторженного состояния. – Не сомневаюсь, что вся коллекция в наличии. Горячо поддерживаю идею инвентаризации. Выражаю вам огромную благодарность за экскурсию. Извините, но сейчас я должен вас выпроводить – хочу остаться один. Мы встретимся в другой раз.

Разочарование заблестело в глазах искусствоведа. Человечек опечалился. Но возражать не посмел.

– Хорошо, месье, я удаляюсь.

Он проводил глазами уходящего искусствоведа, закрыл дверь. Вернулся в подвал, спустился к стеллажу и несколько минут смотрел на стопку холстов, которые вытягивал Винье. Зачем они ему понадобились? Проверить состояние? Не убеждало. Слишком суетливо он тут орудовал. Вынести из здания? Непременно попался бы с этой кипой. Да и зачем искусствоведу выносить картины, если подозрение сразу падет на него? Он вспомнил, как тот бормотал: «Определенно, это то, что нужно…» Анджей нагнулся, взялся за кипу. Понятно, почему Винье не мог извлечь холсты по одному. Фактически папка, крепеж – на дальней стороне. Он был моложе и сильнее тщедушного человечка – поднатужился, вытянул стопку. Положил ее на пол. Разжал зажимы, связующие верхний и нижний листы фанеры. Без «обложки» стопка оказалась легче. Он переместил ее на стол под лампу, походил вокруг. Что-то было в этом загадочное… Подборка примерно одинакова по размеру – полметра на семьдесят сантиметров. Полотна явно не эпические. Не только Шандемо – сверху лежал Оноре Фрагонар, произведение бытового жанра, остроумное, как и все у Фрагонара: миловидная кухарка хлопочет по хозяйству, а к ней с любовными ласками пристает молодой бездельник – хозяйский сын. Кухарка не прочь поддаться искушению, но вот дела, дела… Картина писана яичной темперой, что затрудняет мягкие переходы от света к тени, не дает достаточной прозрачности, но состояние очень даже неплохое… Он пересчитал полотна: одиннадцать штук. Если Шандемо всего семь…

Затылок неприятно онемел. Он резко повернулся. Никого. Кто тут появится, если он сам закрыл за искусствоведом? Но неприятное чувство оставалось. В поместье Гвадалон происходят странные события: труп незнакомки, призраки, пугающие новоявленных миллионеров, странные соседи, нервное поведение Винье… Он осторожно выудил из стопки несколько фанерных листов. Стало еще легче. Он сунул холсты под мышку, выбрался из подвала. Одолел аркаду, выключая в каждом зале свет, приоткрыл дверь, прислушался. Из холла не доносилось ни звука. Кто-то разговаривал на улице…

Откуда такое чувство, что он занимается чем-то преступным? Это его картины! Он может нести их даже на костер! Он быстрым шагом пересек погруженный в полутьму холл, взбежал по винтовой лестнице. Заперся в апартаментах, перевел дыхание и положил картины на кровать. Осмотрелся, заглянул в санузел. Погрозил пальцем попугаю, который застыл на жердочке и завороженно наблюдал за его движениями.

– Ты ничего не видел, приятель. Не забывай про жаркое.

Попугай возмущенно фыркнул, повернулся к художнику задом.

Семь картин из одиннадцати действительно принадлежали кисти Клода Шандемо (монограмма из переплетенных «С» и «S»). Остальные, судя по манере исполнения, Оноре Фрагонару – ученику Франсуа Буше и Жана Батиста Симеона Шардена. Озорные «галантные» сцены, из которых то и дело прорываются бурные порывы чувств. Кухарка с любвеобильным барчуком. Страстный поцелуй в беседке, от которого у девушки с томиком сонетов сносит шляпку. Игра в шары с участием знакомого барчука, вожделенно смотрящего на открывшуюся коленку раскрасневшейся леди. Строгая матрона учиняет взбучку юной деве, которая сама кротость, но при этом косит в сторону, и топорщится сбившийся с виска локон…

Картины писались на матерчатом холсте и, в принципе, гнулись. Но он не рискнул, убрал полотна Фрагонара на свободную полку в шкафу, прикрыл рубашкой. Он чувствовал, что дело не во Фрагонаре. Разложил на кровати работы Шандемо, задумчиво на них уставился. Живописец известный, но куда ему до Рубенса, Дюрера, Делакруа. Что он знает о Клоде Шандемо? Хитрец, озорник, плутоватая личность, наделенная даром переносить на холст человеческие мысли и потаенные порывы. Родился в маленькой деревушке под Ипром в последний год XVI века, прожил относительно долгую по тем временам жизнь – целых семьдесят лет. В ранней молодости порвал с родной Фландрией, попал в Париж, брал уроки живописи у разных учителей. Ни у кого не задерживался. Изучал и копировал картины в Лувре. В двадцатые годы поехал во Флоренцию и вернулся оттуда сформировавшимся художником. Из Парижа перебрался в Лотарингию (просто кузница кадров!), где обзавелся нарядным домом, красавицей женой – дщерью крупного городского чиновника. Долго в браке не прожил, супруга попалась немного не в себе, убежала ночью на речку, где и утонула. Больше в браке живописца не замечали. Но женщин не чурался. Считался мастером пейзажа, богедоны (натюрморта, сценок в трактире) и выразительной светотени. Обитал где-то на севере Франции. Писал на заказ, в забвение не погружался, под старость ногой открывал двери начальственных кабинетов. В молодости брал уроки у Жака Калло, написал несколько картин совместно с Якобом Йордансом, Антонисом ван Дейком. Самое знаменитое его творение «Происшествие на дороге» украшает один из залов Лувра – негоциант перевозил товар по горному перевалу и угодил в обвал. Порче имущества, страданиям лошади и сопутствующим чувствам посвящен шедевр…

Он вглядывался в картины, пытаясь схватить за хвост ускользающую мысль. Полотна сохранились терпимо, писаны маслом из льняного семени, дающим глянцевый блеск. Дружная семья на фоне вспаханного поля и дороги тащит воловью упряжку. Вернее, воловья упряжка тащит семью. Отец и три сына. Пот градом, но никто не пропускает уходящую по дороге девушку. Двое смотрят ей вслед, третий со злостью – на братьев. Глубокий потаенный смысл: все люди братья (пока нет сестер). На второй картине каменистая пустыня. Бронзовый закат. Верблюды – корабли пустыни. Караван уходит на закат. С востока приближается песчаная буря, выписанная предельно реалистично, но бедуины ее не видят. Зато видит суслик (маленький торпедный катерок пустыни), улепетывающий от стихии со всех лапок… Две картины – просто пейзаж, свободный от человеческого участия. Лес, поваленный бурей, горное ущелье после схода осыпи. Пятое полотно – типичная богедона. Таверна, где дезинфицируют душу и закусывают мужчины. Дубовые лавки, пол из сучковатых досок. Резкое противопоставление света и тени. Лица пирующих прорисованы условно, свет от масляной лампы падает только на человека, сидящего во главе стола. Бородач с озорными глазами, потрепанный камзол, ворот обвивает и спускается по плечу яркий красно-белый шарф. Можно представить, что художник на этой картине изобразил самого себя. Наверняка себя, на шестой картине – он же в окружении атрибутов искусств – холсты, этюды, портретные наброски, испачканная палитра, рулоны рваной бумаги. Художник сидит перед мольбертом, на котором лишь чистый холст со свежей грунтовкой, опирается на муштабель – специальную тросточку для закрепления творящей руки – и лукаво смотрит на зрителя. Седьмое полотно – пышный портал католического храма. Священник садится в карету. Изможденный бродяга в цепях – клейменый преступник – падает ниц перед служителем культа. «Отпустите грехи, кюре», – умоляют глаза. «Да кто же их держит, сын мой?» – ласково отвечают глаза священника.

Интуиция настаивала, что с одной из картин что-то связано. А если учесть, что Клод Шандемо был не чужд мистификаций и розыгрышей… Он стряхнул оцепенение. Какая ему разница? Он обладатель огромного состояния – из ниоткуда, из воздуха! Не стоит спешить. Он сложил картины, сунул их под матрас безразмерной кровати с той стороны, где не собирался спать, заткнул простыню.

Что ж, даже если сапер ошибся, разминирование он все равно произвел…

Необъяснимая сила тащила обратно в башню, где он оставил бинокль. Оптический прибор лежал на подоконнике, просился в руки. В Бруа у старика Фортиньяка было тихо и безлюдно. Он перешел на западную сторону. Здесь имелось кое-что. На крыльцо, поправляя прическу, выбралась управляющая поместьем Диана Ормель. Бурное свидание со сценаристом, похоже, завершилось. «Верну мужа в семью. Надоел», – говорило ее уставшее лицо. Она подошла к синей машине, зарылась в багажник. В поместье въехал белый джип, остановился рядом с синим, вышла Элиза Фанкон, что-то прощебетала Диане – та приветливо улыбнулась и, увешанная пакетами, побежала в дом. Диана открыла капот. Через минуту объявилась обнявшаяся ячейка общества. На сей раз в дальнее странствие собрался Доминик. Он крепко поцеловал жену, забрался в серый джип и покатил прочь. Элиза махала ему ладошкой. Из капота показалась любознательная мордашка Дианы. Женщины остались одни. «А ведь Элиза просто обязана подозревать Диану», – подумал Анджей. В лице хозяйки действительно что-то изменилось. Она перестала махать и повернула голову. Диана захлопнула капот и распрямила спину. Элиза начала движение. Диана отправилась навстречу. Женщины сошлись напротив крыльца… нежно обнялись и запечатлели долгий французский поцелуй. Чуть бинокль не выпал. Совсем забыл, в какой стране находится… Элиза отстранилась и с любовью посмотрела на Диану. Диана с любовью посмотрела на Элизу. Женщины взялись за руки, взошли на крыльцо и скрылись в доме.

– Франция точно непобедима, – пробормотал Анджей…

День подходил к завершению. Он обнаружил за лестницей в холле незапертую дверь из ударопрочного стекла, вышел в северный сад. За прибрежной территорией, похоже, не следили. Деревья и кусты росли хаотично. Он нашел узкую тропку, выбрался к проливу, постоял на каменистом берегу, наблюдая, как мерно вздымается море, выбрасывая на скалы шипящую пену. В следующие полчаса он совершил обход северной стороны поместья. В лучшие времена его огораживала каменная стена. Но она давно развалилась, поросла мхом, и теперь лишь отдельные фрагменты старой ограды живописно проглядывали в складках рельефа. Западным соседям было не сложно, перебравшись через мостик, минуя ворота, проникнуть на территорию Гвадалона. Чего нельзя сказать о восточных соседях. Старик Фортиньяк бдительно пекся о своих границах: всю его территорию украшала высокая ограда. Она тянулась с южных «рубежей», в районе береговых скал упиралась в бетонный мол, который глубоко вдавался в пролив и служил своего рода фонтаном, о который красочно разбивалась волна…

В замке его подкараулил управляющий Шавр.

– Просим к столу, месье Раковский. Буфету не хватает косметического ремонта, но зато Сабина расстаралась на славу. Холодильники забиты. Чего изволите, месье? Закуски: авокадо под майонезом, цикорный салат в кочанчиках, паштет из зайца. Бифштекс из рубленого мяса с жареным картофелем, отбивная телятина, запеченный окорок с фасолью. А если будут особые пожелания, то можно заказать в ресторане, через полчаса доставят. Безграничный ассортимент, месье, – утка с апельсинами, петух в вине, кролик с кокосовыми орехами, куропатка, перепела, цесарка с черносливом…

«Мамонтятинки бы сейчас, – подумал Анджей. – А этого типа, видимо, придется уволить – уж больно из кожи лезет…»

– Спасибо, месье Шавр, вы очень кстати. Перекусить не мешает.

Кухарка Сабина была приветливой полноватой особой со странными косичками. Но своим искусством владела виртуозно. Он с аппетитом поужинал, поблагодарил, заплатил кухарке за «беспокойство» двести евро, отчего она пришла в полный экстатический восторг, и отправился наверх.

Рухнул на кровать. Сразила дремота. Он очнулся от скрипа двери. Подпрыгнул, со злостью выкрикнув по-польски:

– Арчи, пся крев, а ну прекращай!

Но попугай оказался не при делах. Он прекратил чистить перышки на своей жердочке и удивленно воззрился на хозяина: что за дела, глупый человек? Дверь приоткрылась, явив элегантного седовласого господина в клетчатом пиджаке и с тросточкой. Господин за версту благоухал Cacharel Amor.

– Извините, месье, не думал, что вы отдыхаете. – У него был обволакивающий бархатный голос. – Зайду в другой раз.

– Ну что вы, – Анджей поднялся. – Даже и не думайте. Проходите. Подозреваю, вы работаете в юридической конторе?

Попугай изобразил закадровый смех.

– «Лежа и Вронски», – кивнул господин, покосившись на хамоватую птицу. – Фредерик Лежа, к вашим услугам. Я на минутку, месье. Зашел выразить свое почтение и посмотреть документы, удостоверяющие акт сделки. Пустая формальность.

– Присаживайтесь, – Анджей кивнул на кресло. – Разумеется, месье Лежа. А вдруг я самозванец, который целый день прикидывается Раковским с неизвестной, но коварной целью? Я слышал, месье Лежа, вы были поверенным еще у месье Переля?

– Да, – учтиво кивнул юрист. – Это был достойный и порядочный господин. Работать у него было сущим праздником. После смерти этого уважаемого человека фонд Александра Люкера, которому по завещанию прежнего хозяина отошло поместье, предпочел не искать нового юриста и продолжал пользоваться моими услугами. Нареканий не припомню.

– Фонд Александра Люкера… – усмехнулся Анджей. – А вы не в курсе, чем этот фонд занимается?

– А я должен быть в курсе? – юрист недоуменно поднял брови. – Об этом вам лучше знать, месье Раковский. Вы же купили у них поместье.

– Конечно, – миролюбиво улыбнулся Анджей. – Должен знать. Но не знаю. Поместье приобретено, как это принято говорить, по случаю. Впрочем, о чем я, господин Лежа? Сделка законна, недоразумений, надеюсь, не возникнет.

– Безусловно, – юрист пересмотрел бумаги. – Я думаю, здесь все в порядке. Если найдется на днях свободный часок, зайдите к нам в контору, мы закрепим некоторые имущественные и правовые положения. Позвоните. Вот моя визитка. Я всегда к вашим услугам. Надеюсь, месье Раковский, мы станем хорошими знакомыми.

– Я даже не сомневаюсь, месье, – располагающе улыбнулся Анджей.

Глаза слипались, он плохо помнил, как уходил юрист. Но отдохнуть после сытной трапезы опять не дали. Зазвонил сотовый телефон, о наличии которого он уже забыл.

– Алё, музей? – с фирменной ехидцей осведомился Пашка Айзик – глава детективного агентства «Арчи Гудвин». – Привет господам миллионерам из нищей Польши, все такое. Рассказывай скорее, как дела, чем занимаешься, не пучит ли от лягушек? Знаешь анекдот? Две лягушки прыгают. Вдруг – бац – стрела перед носом. Одна обрадовалась: о, принц. Другая: знаешь, подруга, не всё так просто. Мы вообще-то во Франции…

– Уснуть пытаюсь, – честно признался Анджей.

– Я так и знал, – расстроился Айзик. – С одного бока смазливая служанка, с другого – резвая амазонка из охранной службы…

Анджей вздрогнул. Умение Айзика проникать в потаенные фантазии близких и дальних людей – даже не анекдот.

– Попал, – развеселился Айзик. – Тебя хоть кормят на чужбине? Чем, интересно?

– Кормят, – неохотно признался Анджей. – Что сами едят, то и мне дают. У самого-то как дела?

– Плохо, – подумав, сообщил приятель. – Пришел с работы, сижу на кухне, смотрю на нашу всенародно избранную беду и пытаюсь прожевать котлету. Ева готовит фирменные котлеты – называются «кирпичики». Пойду намекну – с нее еще супружеский долг. За февраль. Послушай, Анджей, что-то я не слышу радости в голосе счастливого обладателя замка-музея. Или ты уже зазнался?

– У меня тут труп, – неохотно признался Анджей. – Девушку прибили за три дня до моего приезда. И вообще, имеется мрачное подозрение, что что-то здесь нечисто…

– Со сделкой накололи? – живо отреагировал Айзик.

– Да нет, со сделкой все нормально. Поместье – мое. Но и скелеты в шкафах – видимо, тоже мои…

– О, как я обожаю эти средневековые страсти… – застонал Айзик. – А у нас в Варшаве как назло закончились преступления. Второй день – ни одного клиента. Франчишек с Изабеллой штаны просиживают в офисе, скоро со скуки сексом займутся. Сам уснул в кабинете, проснулся вечером. А Еве не объяснить, что я там один спал, обиделась… Послушай, Анджей, мне кажется, тебе не помешает спасательная команда. Ты у нас миллионер, денег не считаешь. Предлагаем услуги ангелов-хранителей. Мои услуги тебе обойдутся в ежемесячные четыре тысячи европейских денег, я скромный, Изабелле и Франчишеку хватит двух. На двоих. Всего шесть тысяч в месяц, зато какая компания! Визу мы оформим, имеются у меня нычки…