Его провели в красивую квадратную комнату, где его встретил Николас.
– Николас, что с тобой случилось? Я хочу знать.
– Сядь, – успокаивающе сказал Николас. – Боюсь, я не понимаю, что ты имеешь в виду.
Патрик отодвинул свой стул от света. Он вспомнил, что если хотят смутить посетителя, то сажают его так, чтобы свет бил ему в лицо.
– Что происходит с нашим правительством? Вдруг – или не вдруг – события стали развиваться не по тому пути.
– Не по тому пути? – Николас вопросительно поднял брови. – А ты не драматизируешь обстоятельства?
– Не пытайся отделаться от меня. Ты давал обещания – мне, всем нам. И ты их не держишь.
– Что ты от меня хочешь? Чтобы потер лампу Аладина и в мгновенье ока осуществил твои желания? Я не могу этого сделать.
– Я сказал, не пытайся отделаться от меня, Николас. В этой стране стало дурно пахнуть. Во всем мире такое зловоние называют фашизмом.
Николас через стол посмотрел на Патрика. На расстегнутый ворот его рубашки, его он, Патрик, знал, не одобряет у своих подчиненных, оглядел комнату, перевел взгляд на связку ключей, лежащую перед ним, и, наконец, на собственный палец, на котором сверкал бриллиант на узком золотом ободке. Затем он заговорил.
– Весь мир, то есть орава газетчиков, не имеет представления, о чем он говорит. Если и воняет чем-то, как ты выразился, то ветерок дует совсем с другой стороны. Боже милосердный, да ты хоть знаешь, что происходит? Ты же знаешь, что Москва с помощью Кубы путем терроризма пытается подчинить себе этот регион. Послушай меня, мой друг. Мы стоим перед серьезными трудностями. Ты, пожалуй, и не представляешь, насколько серьезными. Ты знаешь, что ввозят контрабандой в нашу страну? Оружие, Патрик, винтовки и ручные гранаты. Высаживаются на наших пляжах ночь за ночью. Я не хотел делать эти сведения достоянием гласности, потому что эти люди уцепятся за малейшее волнение, будь то забастовка учителей, к примеру, все, что угодно. Поэтому мы должны поддерживать железный порядок, чтобы не допустить никаких инцидентов и не спровоцировать беспорядки. Против силы приходится бороться силой. Только решительное правительство…
Когда-то Николас мог заворожить его своими речами, но это время прошло.
– Не существует никакого «решительного правительства». Существует прогнившее правительство.
– Мне не нравятся эти слова, Патрик.
– А мне, ты думаешь, нравятся? О, Николас, что встало между нами? С самого начала, после всех наших надежд, ты постоянно затыкаешь мне рот, отклоняешь мои предложения. Дал мне должность и избавился от меня. Почему?
– Потому что с первых же дней я понял, что ты не способен действовать. Ты живешь во взрослом мире, а ведешь себя, как ребенок. Это твое основное качество. Тебе нужна утопия – и прямо сейчас. Но Санта-Клауса нет, Патрик.
Через окно Патрику была видна бледно-зеленая вода залива, возвышающиеся горы. На фоне ясного неба резко выделялись отель «Ланабелл» и металлические каркасы строящихся зданий. Он указал на них и сказал:
– Я так понимаю, что ты совладелец всего этого. Николас пристально посмотрел на него:
– Я? Кто тебе сказал?
– Вначале Дорис сообщила Дезире. Но сейчас, подозреваю, уже все об этом знают.
Николас наклонился к нему через стол:
– Бабья болтовня! Чертовы бабы!
Глаза, как куски угля, подумал Патрик, жесткие и тусклые. Он в ярости.
– Да, я вложил понемногу там и тут. По-моему, это не твое дело, куда я вкладываю свои деньги?
– Да. Столкновение интересов, – голос Патрика сорвался, как у мальчика, и ему пришлось откашляться.
– Ты придираешься. Я возглавляю правительство, пытаюсь обеспечить стабильное будущее для тысяч людей, а ты выходишь из себя, потому что у меня появилась какая-то собственность.
– Ты планируешь будущее только для себя. Тебе нужны только деньги и власть, чтобы их делать. Тебе что, не хватает? – опять его голос сорвался и зазвучал умоляюще.
– Тебе пора взрослеть, Патрик, – злоба Николаса пропала. – И держись подальше от политики. Ты в этом ничего не понимаешь. И никогда не поймешь. Тебе лучше вернуться назад в классную комнату, пока еще не поздно.
– Уже поздно.
– Уходи, Патрик. Не заставляй меня применить силу.
– Я не уйду. И не позволю тебе выбросить меня отсюда.
– Позволь дать тебе совет. Что тебе следует сделать, так это уехать в Штаты. У нас здесь могут наступить тяжелые времена. Уезжай в Штаты и пережди там. Кстати, ты мог это сделать, когда мы были в Англии.
– Я не мог и не могу, а если бы мог, то не уехал бы.
– Конечно, имея Дезире, это трудновато сделать, – Николас улыбнулся. – Но ты мог бы избавиться от нее, если бы захотел. Вместо нее с тобой могла бы поехать Кэт Тэрбокс.
– Ублюдок! Кто уедет отсюда, так это ты. Да, когда ты все здесь опоганишь проституцией, азартными играми и наркотиками, так что здесь невозможно будет жить, ты уедешь, чтобы соединиться со своими деньгами где-нибудь в Швейцарии.
Я попал. Он перепрыгнет через стол и бросится на меня.
Но злоба словно сковала Николаса:
– Если бы моя жена не была подругой твоей жены, если бы у меня не сохранились воспоминания о нашей детской дружбе, я бы заставил тебя заплатить за все, что ты тут наговорил.
– Да, ты бы застрелил меня, как того беднягу в гостинице Кейда.
– А что, ты думаешь, сделало бы с ним коммунистическое правительство? Мы только разговариваем, а что случилось бы с такой женщиной, как Кэт Тэрбокс? Думаешь, я не знаю, что она говорит? Ее счастье, что она ничего не напечатала в своей газетке. Кроме того, у нее друзья среди плантаторов, а многие из них – мои друзья. Так что не имеет значения, что я думаю о ее лжи…
– Она не лжет, Николас.
Мужчины стояли друг против друга, лицом к лицу.
– Я хочу тебе еще кое-что сказать, Патрик. Не знаю, почему я это делаю, может быть в память о той дружбе, которую ты здесь упоминал. Мы всё знаем о твоем сыне Билле. Знаем о его встречах и планах. Те, с кем он общается, скользкие люди, но даже скользкая рыба в конце концов попадает в сеть. Скажи ему об этом.
– Я ничего не могу поделать с Биллом, – сердце Патрика учащенно забилось. – Он безобидный мальчик…
Николас ответил ему насмешливым взглядом.
– Николас, приближаются выборы. Я выставлю свою кандидатуру и буду бороться против тебя.
Черные глаза по-прежнему насмехались.
– Я верил тебе, – спокойно сказал Патрик, – но всему есть предел. Теперь я собираюсь бороться с тобой.
Николас улыбнулся.
– Попробуй. Ты немногого добьешься.
Глава 21
Стоя в холле Элевтеры, Фрэнсис и Николас вели доверительный разговор.
– Я прекрасно понимаю, что он вам не нравится, Фрэнсис. Несколько вульгарен, не спорю. Но его стоит послушать, хотя бы один раз. Они приехали из Штатов и не ограничены в деньгах. Ваш дядя Лионель собирается заключить с ними сделку, вы знаете.
– Да, он мне говорил.
Лионель был необычайно воодушевлен в последнее время.
– Первое предложение, и такое многообещающее, – говорил он.
Его трудно было винить. На один только доход с капитала за проданные на Сен-Фелисе земли он сможет уехать в Англию и безбедно жить там до конца своих дней. Фрэнсис подумал о женщине, которую все эти годы любил Лионель. Почти наверняка он не возьмет ее с собой в Англию! Фрэнсис однажды видел ее в аэропорту на Барбадосе. Он только что прибыл, а Лионель улетал. Они сделали вид, что не знают друг друга. Потрясающая женщина, напоминавшая ему жену Патрика, только та была совсем темная, а у этой кожа была цвета кофе с молоком.
Николас вернул его к действительности:
– Вы знаете, что владельцы «Хай-Виндз» тоже проявляют к нему интерес? Старику за семьдесят, а его сыновья не хотят вести хозяйство.
– Они мне не говорили.
– Люди не говорят о таких вещах, пока документы не подписаны. Всегда полезно держать свои намерения в секрете. По крайней мере, я в этом убедился. Послушайте, Фрэнсис, у вас большой участок пляжа, гораздо больше, чем у «Хай-Виндз». А пляж – это как раз то, что нужно для строительства такого большого отеля, как они планируют. Вы можете запросить любую цену за это место.
– Я не хочу продавать Элевтеру, Николас.
– Сложилось впечатление, – вежливо сказал Николас, – что вашей жене этого хочется. Разве она не мечтает вернуться в Нью-Йорк?
Так, значит, «сложилось впечатление»! В этом замкнутом мирке все всё знают. А Николас, как никто другой, обладает возможностями, чтобы узнать всё, что ему нужно.
– Есть все основания полагать, – продолжал Николас, – что вы можете получить пару миллионов.
Фрэнсис посмотрел на лужайку, где Марджори, уже одетая к обеду, сидела в обществе двух мужчин. Их шерстяные, явно деловые костюмы не вязались с мягким мерцанием света, просачивающегося сквозь листву, нарушали совершенство угасающего дня. Интересно, о чем она может говорить с этой парой. Половину лица Фрэнка Алеппо скрывали темные очки. Фрэнсис, ненавидел, когда люди прятались от окружающих таким образом, а кроме того, они напоминали ему молодых чернокожих ребят из Тренча, которые в эти дни с важным видом ходили по городу. Эти двое, правда, были белыми, настолько белыми, что их кожа в мягком вечернем свете отливала зеленью, как у рептилий. Костюм Алеппо был сшит на заказ. Фрэнсису было не привыкать к мужчинам в дорогой одежде, однако эти двое откровенно выставляли ее напоказ.
– Мне они не нравятся, – сказал он с резкостью, прозвучавшей по-детски.
Николас рассмеялся:
– При всем моем уважении к вам, Фрэнсис, это не разговор. Дело есть дело. Ради себя и своей семьи вы должны хотя бы обдумать их предложение.
Почему Николас так старается? Потому что он тоже вложил в проект деньги. Фрэнсиса забавляла мысль, что Николас думает, будто ему ничего не известно. В конце концов пусть делает со своими деньгами что хочет. Он умный, Николас Мибейн, настолько умный, что считает других неспособными соображать так же быстро. Тем не менее он обаятельнейший и в высшей степени цивилизованный человек.
Фрэнсис нахмурился. Последнее время упорно ходят тревожные слухи о разных жестокостях, секретной полиции, наркотиках и, Бог знает, о чем еще. Отсюда, из Элевтеры, ему, правда, мало что заметно. Единственное, что бросилось в глаза – увеличивающееся число «Красных ребят» в городе и на дорогах. Может, это и к лучшему, больше порядка. За прошедший год выросло число незначительных и не таких уж незначительных преступлений, но с тех пор как было создано это подразделение, они сократились до минимума. По крайней мере, так говорят. Он лично со всем этим не сталкивался, как и те, кого он знал.
Конечно, как это бывает со всякими слухами, нет дыма без огня, но ему самому эти разговоры казались преувеличением. И какое отношение имеет к этому стоящий перед ним джентльмен? Его же дело честно трудиться, зарабатывая себе на жизнь, и держаться в стороне от всех разногласий. Он не политик. От кого-то он слышал, что Патрик Курсон выставил свою кандидатуру на предстоящие выборы и борется против Николаса. Более чем глупо с его стороны. В этот момент Николас снова заговорил.
– Я заказал столик в «Ланабелле» и пригласил несколько человек, связанных делами с господином Алеппо. Надеюсь, вы не возражаете?
– Конечно, нет.
Ему никогда не нравились подобные заведения, но не скажешь же об этом премьер-министру.
– Там будет сенатор Мэдисон Хьюз, он вчера прилетел из Вашингтона. И мои соседи, Юргенсы. Вы, кажется, незнакомы? Очень богатая супружеская пара, шведы. Но американские граждане.
Вопросы гражданства не интересовали Фрэнсиса, но Николас любил вдаваться в подробности, особенно если считал, что это может произвести впечатление.
В дверях показалась Марджори:
– Мы готовы. А вы? – с улыбкой спросила она. Она презирала Алеппо и его молодого друга, мистера Дамиана, но им это даже и в голову не могло придти.
– Как жаль, что вашей жены с нами не будет, – сказала она Николасу, когда они тронулись.
– Уверен, она в любом случае предпочла бы то место, где находится сейчас, – он засмеялся. – Каждый год я отпускаю ее на несколько недель в Париж. Она его обожает. И не удивительно, не так ли?
Автомобиль спустился с горы и двигался мимо пляжа. Алеппо воскликнул:
– Ух ты! Какой вид! Мы можем остановиться и посмотреть?
Мужчины вышли, а Марджори, решившая поберечь дорогие шелковые туфли, осталась в машине. Николас и Алеппо пошли вперед, их жесты и даже походка говорили о взаимной симпатии. Дамиан проявил меньше энтузиазма, он сел на камень, а Фрэнсис встал рядом, дожидаясь возвращения тех двоих.
– Вы владелец этой реки? – вяло спросил Дамиан.
– Она никому не принадлежит. Так получилось, что она течет через мою землю.
– Как она называется?
– Спратт-ривер. В ее устье неводом ловят кильку, отсюда такое название.
– А как называется этот пляж?
– Вся бухта называется Анс-Карэ. Вы видите, она почти квадратная.
Произнося эти слова, Фрэнсис поднял глаза на две отвесные скалы, соединившиеся друг с другом под прямым углом и ограничивающие бухту с двух сторон, потом перевел взгляд на третью сторону – пологий спуск на просторный чистый пляж.
Дамиан последовал за его взглядом:
– Фантастика! – произнес он с растущим интересом. – В свое время вы сделали хорошее приобретение! И как давно?
– Моя семья владеет этим местом триста лет. Наступило молчание. Дамиан прищурился на солнце, снова посмотрел на Фрэнсиса.
Он мне не верит, подумал Фрэнсис. Говорить было больше не о чем, он сделал несколько шагов к воде и остановился, успокоенный ее сиянием.
Волна выплеснула к его ногам морской анемон, шевеливший нежными щупальцами. Он поднял кусок плавня и осторожно тронул причудливое создание, которое сразу же свернулось в клубок.
– Что это? – подошел к нему Дамиан.
– Морской анемон.
– Подумать только! Забавное существо! Внезапно Фрэнсису стало жаль этого человека. Он не понял почему. Возможно потому, что тот был явно не на месте на пляже.
– Море полно странными существами: растениями, похожими на животных, и животными, похожими на растения. Как вы знаете, кораллы – это животные, а выглядят они, как деревья. Целые сады растут под водой.
Он не знал, зачем рассказывает все это. Наверное, из жалости к маленькому человеку, такому скучающему и высокомерному.
Всё так же оживленно переговариваясь, подошли Николас и Алеппо.
– Скала здесь прочная, – говорил Алеппо, – можно построить восьми– или даже десятиэтажное здание, приблизительно на пятьсот комнат, с пристройками, а на крыше – казино. Оттуда будет открываться изумительный вид. Такого я нигде не видел.
– Нечто вроде отеля «Ланабелл»? – сухо спросил Фрэнсис.
– «Ланабелл», позвольте заметить, ничто по сравнению с тем, что мы построим на этом месте.
– А дом? Что вы сделаете с домом? – он почувствовал стеснение в груди, как от приступа боли.
– Скорее всего, снесем его. Или устроим там клуб. И знаете еще что? На скале со стороны пляжа я сделаю лифты. Вы когда-нибудь видели что-либо подобное? Да от посетителей отбоя не будет! Посмотрите вверх! Какая отличная площадка!
Фрэнсис посмотрел, куда указывал Алеппо. С вершины известнякового утеса поднялись в воздух и устремились вниз к воде две темно-коричневые крачки. Они, наверное, увидели какую-то добычу, оставшуюся после отлива.
– Во время прилива море, я полагаю, неспокойно, – заметил Алеппо. – Можно провести дренажные рифы.
– И что?
– Если вы осушите какой-то участок, они погибнут. Потребовались тысячи лет, чтобы эти рифы появились.
– Мистер Лютер – натуралист, – объяснил Николас непонимающему Алеппо.
– Любитель, – сказал Фрэнсис.
– Все равно.
Николас был растерян. Он извинялся. Только вот перед кем из них?
Укол обиды и злости заставил Фрэнсиса продолжить.
– В низинах между рекой и океаном много лет назад гнездились фламинго.
– Да что вы говорите, – пробормотал Алеппо.
Об этом сказал ему Патрик Курсон в тот день, когда они познакомились. И он добавил, хотя знал, что им это не интересно:
– Я пытаюсь вернуть их. Не так давно я купил две пары. Они уже подросли.
– Можно будет назвать это место «Фламинго-хилл». Нет, «Фламинго-бич», – сказал Алеппо. – Как вы думаете, можно будет посадить их в клетки? Большие красивые клетки на лугу.
– Их нельзя сажать в клетки, – сказал Фрэнсис. Зачем он позволил Николасу привезти этих людей? Николас разрядил обстановку:
– Нам лучше двинуться в путь. Заказ… Они вернулись в машину.
Они миновали старые каменные дома в центре Коувтауна: георгианские фасады и цветущие сады, затем выехали в пригород: грязные собаки, роющиеся в пыли куры, старые ржавые автомобили и бесчисленное множество детей.
Состоящее словно из одних острых углов здание отеля «Ланабелл» появилось перед ними неожиданно. Они подъехали к нему по длинной дорожке, обсаженной королевскими пальмами. Чернокожий служитель у входа улыбнулся им и послал за другим чернокожим, чтобы отогнать автомобиль.
– Вы часто здесь бываете? – поинтересовался Алеппо, пытаясь вести светскую беседу.
– Я – нет. В основном моя жена. Она проводит в городе больше времени, чем я, – он осознал, что по какой-то причине сознательно провел разграничительную линию между собой и своей женой.
В центре огромного, просторного вестибюля был сооружен фонтан с обнаженной нимфой. Вдоль стен расположились маленькие киоски, предлагающие французские духи, датское серебро, английский фарфор и шелка из Италии.
– О! – воскликнула Марджори. – Филиал магазина Да Куньи!
– Фрэнсис, – сказал Николас, – кажется, вам стоит подойти и посмотреть. Вашей жене там что-то приглянулось.
Через плечо жены Фрэнсис взглянул на бледно-голубой кулон на крученой цепи из кораллов, чего-то голубого и золота.
– Это, – у Марджори перехватило дыхание, – самое красивое ювелирное изделие, которое я видела за всю жизнь. Самое. Это бусины из сапфиров, Фрэнсис.
– Очень мило. Но я не могу этого себе позволить. Николас рассмеялся:
– Если захотите, сможете очень скоро. Они направились к ресторанному залу.
Все головы повернулись в сторону премьер-министра, когда он вошел в зал с группой белых. Но он, казалось, не обратил на это внимания, хотя сознавал, что его узнают, и получал от этого удовольствие.
Сенатор и Юргенсы уже сидели за столом. Сенатор оказался приятным на вид мужчиной, излучавшим здоровье и силу – результат проведенной на воздухе юности. Чета Юргенсов была склонна к полноте. От них исходил запах денег. Не просто зажиточности, а огромных сумм. Он – плотный, седеющий блондин, она – вся розовая, с дряблой розовой кожей, в свободном розовом одеянии. Вся она была увешана бриллиантами. Жирные коты, подумал Фрэнсис. Он чувствовал раздражение, потому что с самого начала не хотел этой встречи. Он был недоволен собой – нельзя же так злиться, но ничего не мог с собой поделать.
Николас представил собравшихся друг другу.
– У Юргенсов восхитительный дом, – начал Николас. – С вашим вкусом, – обратился он к Марджори, – вы нашли бы его очаровательным.
– Он стоит по соседству с вашим? – отозвалась Марджори.
– Да, но никакого сравнения, – скромно произнес Николас. – Только европейцы способны разбить такой сад. А лужайки и павильон в итальянском стиле в дальнем углу…
– Вы обязательно должны навестить нас, миссис Лютер. Гарольд вышел на пенсию, мы здесь только лишь на три месяца. Потом мы поедем в Европу, а кроме того, у нас родственники в Штатах. Но здесь нам нравится больше всего. У нас две служанки – сообщила она, – и одна из них готовит лучше, чем шеф-повар этого отеля! И я плачу им всего лишь по двадцать долларов в месяц.
Фрэнсис посмотрел на Николаса. Тому было неловко, это чувствовалось, но он не подал вида.
– Местным жителям и не нужно много наличных, не так ли? – риторический вопрос миссис Юргенс прозвучал весело. – Ни отопления, ни верхней одежды, ни теплой обуви. Деревни так милы, живописные маленькие домики – настоящее удовольствие.
– Удовольствие, – произнес Фрэнсис, – с туалетом на заднем дворе.
Марджори с силой пнула его под столом.
Миссис Юргенс рассмеялась, решив, что это шутка.
Но Алеппо понял.
– Мы можем все это изменить. Вспомните, какой была Гавана. А мы можем создать здесь вторую Ривьеру, соорудить эспланады, построить аэропорты, организовать экскурсионные поездки прямо из Европы, предложить охоту на глубоководную рыбу, да что угодно. Поверьте, в каждом доме на этом острове будет ванная комната и все остальное!
– В особенности, – вставил молчавший до сих пор мистер Юргенс, – в особенности, если во главе правительства будет стоять здравомыслящий человек, как, например, сейчас, – его пухлые щеки приподнялись в улыбке, сузив глаза до щелочек, – Я вкладываю здесь деньги только потому, что чувствую себя надежно.
– Смогу разделить вашу уверенность, – пошутил Николас, – если буду переизбран.
Юргенс помахал сигарой:
– Никаких проблем! Другие… этот Курсон и компания… мошки – и ничего больше. Уверяю вас, я даже не волнуюсь.
Подали обед. Только француз и швед мог создать такие божественные суфле и соусы, и такой десерт, блюдо с которым официант с гордостью пронес через зал, высоко подняв над головой.
Трое молодых парней запели перед микрофоном. Одеты они были так, словно только вернулись с уборки сахарного тростника. Возможно, так оно и было. Голоса звучали мягко, наполненно.
О, остров под солнцем, переданный
мне моим отцом,
Все мои дни пою тебе хвалу…
Фрэнсис поставил себя на их место. Что они видят? Загорелые до красноты белые лица, белые тела в шелках, горы еды, сверкание драгоценностей. Интересно, что они думают обо всем этом.
Для окружавших его людей обстановка была вполне естественной, ничем не примечательной. Он отвлекся от беседы за столом и огляделся вокруг, подмечая выражения лиц, ловя обрывки разговоров. Затем, как обычно, его вернули к действительности.
– Ты за тысячу миль отсюда, – сердито прошептала Марджори.
– За три или четыре. Извини. Ее глаза умоляли:
– Пожалуйста, сделай над собой усилие.
Ей не хотелось обидеть премьер-министра. Раз он был премьер-министром, для нее не имел значения цвет его кожи. Она наслаждалась обстановкой. Ей нравилось то, что на ней красивое платье, что она находится в этом месте. Глаза ее сверкали, как алмазы. Она думала о двух миллионах долларов.
После обеда они вышли на террасу и спустились на пляж. Начавшийся отлив обнажил корни деревьев, а заодно и всякий мусор: бутылки, консервные банки. Тут и там виднелись пятна масла и бензина.
– Не следят за чистотой, – заметил Николас. – Я удивлен.
– Более того, – сказал Фрэнсис, – посмотрите на пленку ила, покрывающую воду. Это из-за дренажных работ. Ил не пропускает свет, и кораллы гибнут. Когда добывали песок для строительства, разрушили рифы. Вот что здесь происходит. Да, – произнес он, – осушают море, сносят горы, что дальше? Насилие, это – насилие.
– О, – начал Николас, – вы говорите, как…
Как Патрик Курсон, подумал Фрэнсис. Вот что он собирался сказать. И это правда: Патрик всегда так говорил.
– Вы не можете остановить двадцатый век, – заметил Юргенс.
– Надо научно распоряжаться землей, а не насиловать ее. Насилие, – повторил Фрэнсис. Слово было уродливым и злым, и очень подходящим.
Когда они направились к машинам, он поймал на себе яростный взгляд Марджори.
Николас поехал с Лютерами, они должны были довезти его до дома. Перед тем как выйти, он напомнил Фрэнсису:
– Надеюсь, вы подумаете о предложении Алеппо, Фрэнсис. Несмотря на все ваши слова, этим вы принесете пользу не только себе, но и стране. Прошу вас, подумайте.
– Естественно, – злобно отозвалась Марджори, – плантаторы не хотят перемен, потому что потеряют работников. Мы все это знаем.
– Это не обо мне, – с горячностью сказал Фрэнсис. Николас воздержался от комментариев и подал Фрэнсису руку:
– К сожалению, встреча получилась скомканной. Но вы подумаете, обещаете мне?
– Хорошо, – соблюдая правила приличия ответил Фрэнсис.
– Спасибо за чудесный вечер, – промурлыкала Марджори. – Обед был великолепен.
Когда они отъехали от дома Николаса, Марджори повернулась к нему:
– Должна сказать тебе, что ты смешон! Твои разговоры о кораллах и рифах! Они посчитали тебя эксцентричным и занудливым. Не знаю, чего ты надеялся достичь подобными разговорами.
– Я ничего не надеялся достичь. У меня было такое настроение. Я хотел, чтобы все побыстрее кончилось. Или, по-твоему, я не подвержен разным настроениям, как другие?
– Ты был похож на этих хиппи или экологистов… Или на младшего брата Да Куньи, который все пишет свои статьи.
– Молодой Да Куньи озабочен происходящим. А старшее поколение не думает ни о чем, кроме денег.
– Мне кажется, что ты совеем не против денег!
– Нет, не против. Но я зарабатываю их честным путем.
– Зарабатываешь! Этого никто не может отрицать! Беспокоишься о бананах, о рабочих, слишком много дождей или слишком мало, – слова стремительно слетали с ее губ. – Послушай, Фрэнсис, Мейган не может здесь оставаться. Ей нужен специальный уход. Когда она подрастет, ей потребуется специальная школа, которой здесь нет. А это наш шанс обеспечить ей все это. И нормальную жизнь для себя, без всяких ненужных забот. Клянусь, я никогда не прощу тебе, если ты откажешься, Фрэнсис. Никогда.
Он молчал, и она снова повторила:
– Никогда. На этот раз я говорю серьезно.
А он думал о том, что когда-то ее голос звучал для него гармоничной сладкозвучной музыкой. Он попытался вспомнить, когда это прекратилось. Он почувствовал всепоглощающую грусть. Словно знал когда-то очень красивую песню и забыл ее, забыл даже название. Вслух он спокойно сказал:
– Я больше не хочу сегодня никаких разговоров, пожалуйста. День был длинным, я очень устал.
– К черту, Фрэнсис! Ненавижу, когда ты затыкаешь мне рот. Ты считаешь, что меня можно выключить, как приемник, по твоему желанию.
Для того, чтобы заговорить, открыть рот, ему потребовалось усилие:
– Я сказал, в другой раз. Я не хочу затыкать тебе рот. Все, что я хочу, это добраться до дома и лечь спать.
– К черту всё! Добирайся домой и ложись спать! Хлопнула дверь машины. Хлопнула дверь спальни.
Она так и спала в комнате через холл. Он подумал, что шум мог разбудить ребенка. Это было последнее, о чем он подумал, проваливаясь в сон.
Спал он плохо, проснулся среди ночи и больше не смог уснуть. Встал с рассветом и вышел прогуляться.
Тропинками за домом, ведущими на Морн, пользовались редко. Влажная трава хлестала его по ногам. Лес просыпался, доносились голоса птиц и тысячи звуков невидимой жизни. Взглянув вверх, он увидел попугая, завораживающий всплеск изумрудного и оранжевого на фоне мрачной тени.
Какой позор! – воскликнула тогда Кэт. – Их контрабандой вывозят в чемоданах. Естественно, что большинство их гибнет в пути. Не могу даже думать об этом!
Своей жалостью к безжизненным существам она напомнила ему его мать.
По заросшей тропинке он спустился вниз. Ему совершенно не хотелось приступать к работе. Полежать бы в траве, может, удастся заснуть. Но это было бы слишком: кто-нибудь найдет его спящим в траве и решит, что он сошел с ума. И он пошел дальше мимо банановых деревьев, пальм, одичавшего сахарного тростника. Остановился, взглянул на дом в окружении ярких деревьев и увидел идущую к нему Марджори.
– Я увидела тебя на горе. Я хочу извиниться за вчерашнее.
– Все в порядке. Я и сам был не в духе.
Она дотронулась до его руки, и он механически взял ее руку в свои. Как он любил ее когда-то!
Так они стояли и смотрели на утренний свет, и оба хотели понять и быть понятыми.
Чтобы поддержать создавшееся настроение, он заметил:
– Река отсюда выглядит серебряной.
– Реки! Сколько шума из-за рек! Голубой Дунай – грязный бурый ручей и больше ничего. Но ты никогда не видел его. Ты, по большому счету, нигде и не был.
– У меня не было времени.
– Было. Просто ты приехал сюда и засел здесь. И не хотел никуда двинуться. Если мы уедем отсюда, мы сможем путешествовать. Твой фотоаппарат все еще лежит на полке и ждет твоей очередной книги. Как она будет называться? «Человек, его труд и окружающая среда», кажется, так?
– Да, – бесцветным голосом подтвердил он.
– Я слишком насела на тебя с переездом, да?
– Я бы не сказал «насела». Ты просто говорила об этом.
– Ты всегда прибегаешь к эвфемизмам. Ты не замечал? Нет, я наседаю.
Действительно, с удивлением подумал он. Даже в мыслях я стараюсь облечь все в более мягкую форму. Как мама. И не решаюсь смотреть правде в глаза, это верно.
– Хватит ходить вокруг да около, Фрэнсис. Я больше не могу. И говорю тебе открыто: я ненавижу это место! Всегда ненавидела. Раньше у нас не было возможности просто взять и уехать. А теперь есть.
– Ты подумала о Мейган? – спросил он.
– Не понимаю тебя! О чем ты говоришь?
– Я плохо сформулировал вопрос. Я хотел сказать, что это место – убежище для нее.
– Она не может прятаться здесь всю жизнь, Фрэнсис! Ей необходимо специальное обучение, чтобы дать ей то немногое, что она может усвоить, чтобы она не была просто… растением! А здесь для нее ничего нет! И кроме того, вообще неизвестно, что нас ждет, политическая ситуация очень сложная! – она заплакала. – Если бы у меня был нормальный ребенок!
– Не надо, – сказал он. Он не мог выносить, когда она плакала из-за Мейган. Все из-за него, его крови, его сестры, его генов. Его вины.
