Осколки судеб

      – Ничего. Просто читаю, – ответил он, не желая делиться с ней неожиданно пришедшей ему в голову мыслью: Джордан.
      Он похож на Джордана, думал Пол, но это же абсурд. Я видел Джордана пару раз у Мег. Не мог я его запомнить настолько хорошо, да и зачем мне? К тому же меня тошнит при мысли о нем и его «игре» с Айрис.
      В последующие несколько дней в каждом очередном номере газеты сообщались новые, всё более поразительные сведения о погибшем. Он объездил весь мир, налаживая связи между ливийцами и японцами, Советами и Кубой; покупал оружие, предоставлял убежище террористам, финансировал лагеря по подготовке террористических групп в самых разных странах – от Праги до Бейрута и Кубы. Он знал всех крупнейших лидеров – от Хабаша до Че Гевары и Кастро; побывал в Южной Америке, где ознакомился с тактикой и методами борьбы тупомаросов, которые, кстати, как сообщила Ильза, поддерживали связь с палестинцами.
      – Ты знал об этом?
      – Откуда мне знать? Как выясняется, многие другие, кому полагалось бы об этом знать, тоже ничего не знали. Оказывается, в 1966 году Мартильини ездил в Гавану, на тот конгресс, на котором произошло объединение международного рабочего и студенческого движения.
      – ФАТХ тоже был там представлен, – заметила Ильза.
      – И при всем том этот ублюдок жил жизнью миллиардера.
      Газеты и журналы с восторгом, не упуская ни одной детали, описывали огромное богатство Мартильини: поместье в Лихтенштейне, этом рае для налогоплательщиков, дом в швейцарских Альпах, особняк на юге Испании и великолепную виллу на озере Гарда с гаражом, полным «роллс-ройсов», пляжем, яхтой, великолепными садами и озером с лебедями, тоже являвшемся его собственностью. Он очень любил лебедей.
      Пол отложил журнал.
      «Он очень любил лебедей».
      Где-то когда-то он слышал эту фразу. Где? Кто мог очень любить лебедей?
      – Странная штука – память, – сказал он. – Ты уверен, что что-то знаешь, какое-то воспоминание мелькает у тебя в голове и кажется, ты вот-вот поймешь, что это, но оно снова ускользает от тебя и прячется в каком-то дальнем уголке памяти.
      – А что ты хочешь вспомнить?
      – Что-то связанное с лебедями. Что же такое я хочу о них вспомнить?
      – Ума не приложу, что бы это могло быть. Но потом это всплывет. Так всегда бывает.
      – Да, возможно, посреди ночи.
      – Только, пожалуйста, не буди меня, когда это случится.
      – Обещаю. Да и в любом случае это скорее всего какой-то пустяк.
      Спустя несколько дней Пол под влиянием неизвестно откуда взявшегося импульса предложил Ильзе:
      – Ты не хотела бы поехать на озеро Гарда посмотреть на виллу Мартильини?
      Ильза восприняла предложение без энтузиазма.
      – Да тебя к ней и близко не подпустят, пока не закончено расследование.
      – Мы просто проедем мимо. Мне хочется взглянуть на нее.
      – Что за глупое любопытство.
      – Пусть будет глупое любопытство. Но проехаться по красивым дорогам не так уж плохо.
      – Ну ладно, поедем. Но я все равно думаю, что это глупо.
      Вскоре «феррари» уже несся в восточном направлении. В Бреши они сделали остановку, так как подошло время ланча. Ильза, ненавидевшая ходить по магазинам, решила, что пора все-таки купить подарки друзьям в Израиле. Пол обошел вместе с ней несколько фешенебельных магазинов, где иностранные туристы и итальянцы на отдыхе покупали шелковые и кожаные вещи и дорогие безделушки. Точно зная, что ей нужно, Ильза быстро и решительно выбрала шарфы и перчатки, а Пол, чувствуя себя несчастным, стоял рядом, не смея задать вертевшийся на языке вопрос: «Когда ты уезжаешь?» – потому что не хотел услышать ответ.
      Затем они продолжили свой путь и вскоре съехали с основного шоссе и углубились в район, застроенный виллами.
      Прошло полчаса, а они все ехали мимо каменных стен и запертых железных ворот.
      – Ты хоть представляешь, куда ехать? – спросила Ильза.
      Он понимал, что ей стала надоедать поездка, которую она считала его капризом. Возможно, это действительно был глупый каприз, а возможно, и нет. Ему по-прежнему не давало покоя какое-то воспоминание, какой-то вопрос, оставшийся без ответа. С нарочитой уверенностью он сказал:
      – Я очень хорошо знаю, куда ехать. Название деревни упоминалось в одной из газет.
      И они снова поехали по еще более узким, более извилистым, тихим затененным дорогам, где воздух был напоен ароматом апельсиновых и лимонных деревьев, и опять мимо потянулись каменные стены с железными воротами, за которыми в глубине садов мелькали дома.
      – Должно быть, это здесь, – сказал наконец Пол.
      Четыре или пять машин стояли вдоль дороги. У ворот, на которых висел огромный замок, собралась группа людей, пытавшихся высмотреть хоть что-то на подъездной аллее.
      – Любители достопримечательностей, – заметил Пол, вылезая из машины.
      – Как и мы, – фыркнула Ильза.
      Какой-то мужчина спорил на ломаном итальянском с другим мужчиной, судя по всему, привратником, кричавшим с порога небольшого каменного дома, расположенного за оградой.
      – Нет, нет, я повторяю, вход воспрещен. Можете спорить хоть целый день, все равно я вас не впущу.
      – Нужно проехать дальше, – сказал Пол. Проехав еще несколько ярдов, он снова остановил машину и вышел.
      – Пол, это же бессмысленно, – уверяла Ильза.
      Он не ответил; ее слова не дошли до него. От пришедшей ему в голову мысли в мозгу словно вспыхнуло белое пламя, заставив забыть обо всем остальном. Он вспомнил то, что хотел вспомнить.
      Он подошел к ограде, сделанной из тонких изящных черных железных столбиков, между которыми с трудом можно было просунуть руку; в высоту они достигали восьми футов и заканчивались наверху позолоченными остриями. За оградой росли густые кусты, алые розы-гибискусы, старые рододендроны, мохнатые сосны, через которые с дороги ничего нельзя было разглядеть.
      Он медленно шел вдоль ограды, выискивая какой-нибудь просвет в этой зеленой изгороди. Ильза шла за ним. Они прошли так ярдов сто. Участок был огромным. Внезапно Пол повернул назад.
      – Подожди минутку. Пойду принесу из машины зонтик.
      – Зонтик! – На небе ослепительно сияло солнце. – Ради Бога, Пол, для чего тебе зонтик?
      Он знал, для чего. Бегом вернулся назад, неся зонтик, и все еще поглощенный мыслью, осенившей его несколькими минутами ранее, вскарабкался на камень, оказавшийся у ограды, и, приподнявшись на цыпочки, просунул зонтик между столбиками. Ему удалось немного раздвинуть кусты, достаточно для того, чтобы кое-что разглядеть на территории виллы.
      – Лужайки, – бурчал он себе под нос, – дома даже не видно. Одни лужайки.
      – Естественно. А ты что ожидал увидеть, птичник?
      Он не знал, чего ожидал, он знал, на что он надеялся. Он прошел вдоль ограды еще несколько ярдов и повторил свою попытку с зонтиком. На четвертой попытке он замер и со свистом втянул воздух. В этом месте кусты перемежались с молодыми гибкими ивами, которые легче было раздвинуть, и на сей раз Пол увидел несколько больше. Он стоял, бормоча про себя:
      – Да, да, так оно и есть, – потом позвал Ильзу. – Иди, посмотри. Смотри сюда, где я держу зонтик.
      – О, это чудесно. Ради этого и правда стоило сюда приехать, – признала Ильза. – Какие изумительные птицы. Этот гордый изгиб шеи. А пруд кажется стеклянным. Сделанным из голубого стекла. Как его лучше назвать – маленькое озеро или большой пруд? Так ты это искал?
      – Лебеди. Это было у Мег. Она сказала, что Тим гостил у Джордана на его вилле на озере Гарда и что там было много лебедей.
      – Ну и что это доказывает? Не думаешь же ты, что это единственная в округе вилла, где есть пруд с лебедями?
      – Она сказала, что лебеди были его увлечением, у него их целые стаи, – упорно стоял на своем Пол. – Здесь, наверное, пятьдесят лебедей; не многие будут держать столько птиц. Три-четыре пары, не больше.
      – Ну, хорошо, теперь ты их увидел, и что дальше? – с сомнением спросила Ильза.
      – Ничего. Дай-ка я взгляну на них еще разок.
      Он раздвинул деревья, и в этот момент на пороге появился мальчик лет десяти.
      – Сеньор, – закричал он, – вы не должны этого делать. Это запрещено.
      – Я смотрел на лебедей. Разве нельзя?
      – Смотреть не положено. Папа говорит, посторонним нельзя подходить близко.
      – Вот как? А кто твой папа?
      – Привратник. Я живу в домике у ворот.
      – Так ты, должно быть, знаешь всех, кто приезжает на виллу? Друзей мистера Мартильини.
      – Конечно. Они все важные люди. Со всего мира. Говорят на разных языках. Мы всех их знаем.
      – Правда? А ты знаешь, – Пол назвал первую пришедшую ему в голову фамилию, – мистера Эпплгейта из Англии?
      Мальчик покачал головой. Затем, видно, что-то вспомнив, нахмурился.
      – Мне нельзя разговаривать с незнакомыми.
      Но Пол не собирался сдаваться. Сердце его учащенно билось. Лебеди. Лицо на фотографии в газете. Смуглое лицо с сардоническим выражением. Он достал из кармана монетку.
      – Возьми, купишь себе конфет. А теперь скажи мне, ты знаешь мистера Пауэрса? Тима? Тимоти?
      – О да, это хороший друг мистера Мартильини, такой с желтыми волосами. Он подолгу здесь гостит, один раз пробыл две недели на Рождество. В прошлом году он подарил мне собаку, настоящую охотничью собаку. – Мальчик замолчал, прижав к губам ладонь. Глаза его расширились от испуга. – О, я назвал фамилию!
      Пол положил руку ему на плечо.
      – Считай, что я не слышал. Я уже забыл ее. Беги домой и не думай об этом. Никто ничего не узнает.
      Они медленно пошли назад к машине. От белого огня, вспыхнувшего у него в мозгу, когда он вспомнил то, что хотел вспомнить, остался серый пепел. Сердце успокоилось и лежало в груди холодным камнем.
      – Ну что, Ильза, – угрюмо проговорил он, – что ты теперь скажешь?
      – Я вспоминаю тот ужин в Иерусалиме. Твой молодой кузен далеко продвинулся с тех пор.
      Казалось, сведения, которые они только что получили, давят на них как тяжелый груз, который едва можно выдержать. Они проехали в молчании несколько миль, прежде чем Пол заговорил снова.
      – Я могу понять все это наше движение протеста против войны во Вьетнаме. Я даже могу понять, когда люди, подобные Тиму, присоединяются к этому движению и прибегают к насильственным методам борьбы. Но такой ужас выше моего понимания.
      – Все просто, – ответила Ильза: – Это революция. Ты разрушаешь то, что возможно. В любом месте, где возникают беспорядки, а сейчас они возникли в Соединенных Штатах, ты подливаешь масла в огонь. Цель этих людей в том и состоит, чтобы дестабилизировать правительства, расшатать их до такой степени, что они падут. Мы в Израиле давно это знаем. Остальному миру еще предстоит это уяснить. Не хотелось бы мне пророчить несчастье, но попомни мои слова: в семидесятые годы террористы преподнесут нам всем парочку сюрпризов.
      – Ну ладно, картина мне ясна. Что меня занимает – почему сын Мег? Почему Тим?
      Ильза пожала плечами.
      – Кто знает? А почему этот богатый баловень судьбы, этот Мартильини?
      – Известный также как Джордан и Бог знает под какими еще именами. Ну, а молодежь, чьи бунты потрясли всю Европу, а теперь набрали силу и в Америке, что ты о ней скажешь?
      – Некоторые из этих бунтарей – такие же жестокие и беспощадные люди, как и Мартильини. А остальные… среди них есть чистые души, идеалисты, которым заморочили голову, а многие – просто запутавшиеся, во всем разуверившиеся ребята, пытающиеся найти цель, ради которой стоило бы жить.
      – Мрачная картина, – пробормотал Пол. Айрис в отчаянии. Мы ничего не знаем о Стиве.
      – Не такая уж и мрачная. Им не удастся разрушить основы ни европейской, ни американской системы. Я даю им десять, от силы двадцать лет. К девяностым годам идея мировой революции изживет себя. Во всяком случае, я на это надеюсь.
      – Но ты думаешь, что прежде, чем наступят перемены к лучшему, станет еще хуже.
      – Обычно так и бывает. Проследи всю историю человечества, и ты в этом убедишься. – Помолчав, Ильза та лежавшую на руле руку Пола. – Пол, мне пора уезжать.
      Он смотрел прямо перед собой.
      – Да, я знаю.
      – Жаль, но я должна.
      Он сделал глотательное движение, подумав, насколько справедливо избитое выражение о комке в горле.
      – Я тоже возвращаюсь домой. Пора.
      Взглянув на нее, он обнаружил, что Ильза уставились в окно, будучи не в силах посмотреть ему в лицо.
      – Когда? – спросил он.
      – На следующей неделе. – Это прозвучало почти как вопрос.
      – Что ж, раз так нужно.
      Про себя он подумал: лучше бы ты вовсе не приезжала.
      – Может, поймаешь по радио какую-нибудь музыку, – попросила Ильза.
      Он послушно покрутил ручку настройки, и из приемника, как по заказу, полились светлые радостные звуки. Швейцарский оркестр исполнял увертюру к «Вильгельму Теллю». Затем последовала увертюра к «Веселой вдове» и еще какие-то легкие мелодии, словно музыкантам было известно, что веселая музыка поможет им с Ильзой скрыть свою печаль.
      Они должны были улетать из миланского аэропорта в один и тот же день. Вещей у них было немного, единственное, что представляло сложность – это специальная упаковка картин, которые Пол приобрел, пока жил в Италии. Слуги начали паковать картины, кто-то уронил одну, разбив раму, и Пол, ценивший картины больше драгоценностей из королевской казны, решил закончить упаковку сам. Поднимая большое полотно морской пейзаж маслом, а точнее, вид озера с рыбачьей лодкой в утреннем тумане, – он вдруг почувствовал острую боль в груди. Молодой слуга подхватил картину, а Пол, прижимая руку к груди, опустился на пол.
      Ильза, наблюдавшая за его трудами, подбежала к нему, крича, чтобы кто-нибудь принес бренди. Она заставила Пола выпить рюмку, потом уложила его на диван и пощупала пульс. Спустя несколько минут боль прошла, и Пол сел, испытывая огромное облегчение и некоторое смущение. Он «устроил сцену». Он «привлек к себе внимание».
      – Что бы это, черт возьми, могло быть? – спросил он. – Наверное, съел что-то не то.
      – Не похоже, – ответила Ильза. Лицо ее было серьезным. – Я хочу, чтобы ты показался врачу.
      – Я и так показываюсь врачу. Он стоит прямо передо мной.
      – Очень смешно. Сегодня же съездим в Милан.
      – Послушай, со мной все в порядке, и ты сама это видишь. Все прошло, и я прекрасно себя чувствую.
      – И двадцать минут назад ты тоже прекрасно себя чувствовал?
      – Нет, признаю, что боль была нестерпимой, но все прошло, и надо упаковывать оставшиеся картины и…
      – Джорджио этим займется, – перебила его Ильза. – Он постарается сделать это аккуратно и ни одной не уронить. А мы поедем в Милан. Вставай и не спорь со мной.
      Несмотря на смущение, Полу было приятно, что кто-то, кому он небезразличен, решает за него, что нужно делать. Когда слишком долго живешь один, забываешь о самых простых естественных вещах: что значит, например, когда тебя окружают заботой.
      Итак, они поехали в Милан и побывали на приеме у врача. Ни тогда, ни позже Пол так и не спросил, каким образом Ильзе удалось добиться этого приема.
      Пола осмотрели, сделали ему рентген и кардиограмму.
      После осмотра они с Ильзой беседовали в приемной с врачом, который говорил как-то туманно и не сказал ничего определенного.
      – Все мы стареем… Сердце изнашивается… Вы ввели меня в заблуждение… Выглядите гораздо моложе своих лет… Но все же…
      – Я перенапрягся, поднимая картины, – объяснил Пол.
      – А, нельзя забывать о возрасте. Вы больше не должны подвергать себя тяжелым нагрузкам. Ни в коем случае. Я пропишу вам лекарство, а по приезде домой обязательно сходите к своему лечащему врачу. И вообще регулярно проверяйте состояние здоровья. Ну да вы и сами это знаете.
      – Да, конечно, – ответил Пол, чувствуя, что все это – ненужная тягомотина.
      – У меня в роду было много долгожителей, – сказал он Ильзе на обратном пути. – Моя бабушка, пережившая Гражданскую войну и все в этой войне потерявшая, дожила, тем не менее, почти до девяноста лет.
      – Уверена, что она не поднимала картины. Представив, как элегантная Анжелика, чьи пальцы всегда были унизаны рубиновыми кольцами, поднимает хоть что-то Пол улыбнулся.
      – Я буду хорошо себя вести, – пообещал он. – Дома сразу же пойду к врачу и потом напишу тебе обо всем.
      – Тебе не нужно писать, – сказала Ильза.
      – Что? Что ты имеешь в виду?
      – Я еду с тобой.
      – Едешь со мной? Ради Бога, Ильза, мне не нужна сиделка в самолете. Я не болен.
      – Позволь мне внести ясность в этот вопрос. Мое решение никак не связано с тем, что произошло сегодня утром. Я передумала, только и всего. Я хочу остаться с тобой. Советую тебе купить ошейник и поводок для Лу, я буду гулять с ним в Центральном парке.

20

      Хорошо было вновь оказаться дома. Если бы когда-нибудь Полу сказали, что он, с его любовью к безбрежным пространствам и бескрайнему морю зелени, будет действительно рад очутиться в Нью-Йорке летом, он бы этому не поверил. Он смотрел на раскинувшийся перед ним город с таким чувством, будто никогда его до этого не видел. В центре выросли новые административные здания, между которыми были разбиты крошечные скверы – приятное нововведение – где люди могли посидеть на скамейке, съесть в полдень сэндвичи или прочесть газеты под только что высаженным в грунт деревом гинго. Привилась, похоже, и европейская традиция обедать прямо на тротуаре, за столиками под тентом, словно нью-йоркцы наконец решили наслаждаться жизнью в своем родном городе даже в июльскую жару.
      Кейти, предупрежденная заранее, сняла с мебели чехлы, закупила продукты и, отмыв до блеска старую квартиру, украсила ее цветами. В кабинете на работе ничего не изменилось за время его отсутствия, словно он никуда и не уезжал. Фикус в углу, правда, прибавил в росте несколько дюймов, но суровые глаза деда на портрете все также следовали за ним по всей комнате, как они делали это еще в то время, когда зеленым юнцом, только что окончившим колледж, он пришел в фирму, дабы продолжить семейное дело.
      В кабинет толпой вошли поздороваться младшие партнеры.
      – Мы знали, что вы вернетесь. Вы не могли нас оставить, – раздалось со всех сторон.
      И Пол, довольный теплой встречей, ответил:
      – Полагаю, вы от меня никогда не избавитесь, если только не пристрелите.
      Однако он не собирался возвращаться к старому распорядку. Время для этого прошло, и он это понимал. Кроме того, ему захотелось как можно больше бывать в обществе Ильзы, которая все еще никак не могла решить, оставить ли ей, наконец, работу или попытаться возобновить какое-то подобие практики в Нью-Йорке. Так что провести в конторе утро два-три раза в неделю – для него вполне достаточно.
      Чувствовал он себя прекрасно. Естественно, он посетил своего врача, что сделал бы в любом случае, даже если бы Ильза не настаивала на этом. В конце концов, сказал он ей, он же не был полным идиотом. Нельзя же совершенно проигнорировать приступ, случившийся у него в Италии. После того как ему сделали повторную кардиограмму, выяснилось, что Пол действительно перенес инфаркт, правда, в легкой форме, как сказал ему врач. Затем, желая, очевидно, его приободрить, добавил, что известны случаи, когда люди прожили еще тридцать лет после такого инфаркта.
      Пол ответил, что тридцать лет он вряд ли проживет, но может ли он рассчитывать, по крайней мере, на десять?
      – Вполне можете, – уверил его врач. – Принимайте регулярно свои лекарства, ведите разумный образ жизни и на всякий случай носите всегда с собой нитроглицерин.
      – Вот видишь, – сказал он Ильзе, когда они вышли на улицу, – у нас с тобой впереди еще несколько хороших, добрых лет.
      – Я никогда в этом и не сомневалась, – был ее ответ. Она взяла его под руку и они зашагали по Мэдисон-авеню. – О, смотри! – воскликнула она вдруг, – открылась новая выставка. Американские примитивисты. Зайдем?
      Да, прекрасно все-таки снова быть дома.
      И, однако, радость была неполной… Прошло уже три недели, как Пол возвратился; он понимал, что должен сделать, что ему давно уже следует сделать. И все же, всей душой желая этого, он все еще никак не мог решиться. Выглянув в окно, он увидел Ильзу, которая возвращалась из парка, ведя на поводке Лу. Растянувшись в длинную цепочку, группа японских туристов, как ученики за учителем, следовала за своим руководителем в музей «Метрополитен». Две молодые женщины в летних платьях катили перед собой высокие английские детские коляски… Господи, какое все это имело отношение к тому, почему он возвратился домой в такой спешке?!
      – Я должен увидеться с Тео, – внезапно сказал он, когда Ильза вошла в комнату.
      Он ожидал, что она примется его отговаривать, приводя различные доводы против такого решения, но она лишь ответила:
      – Да, конечно, если от этого тебе будет легче.
      Пол сидел в приемной Тео, ожидая, когда уйдет последний пациент. Какой разительный контраст с тем кабинетом, в котором Тео принял его в первый раз! Хорошая мебель, мною воздуха и света, все соответствует своему прямому назначению, и ничего такого, что бы, как раньше, так и кричало: деньги! Вместо картин, которые украшали прежнюю приемную, здесь висели фотографии, сделанные настоящим художником: песчаные дюны, усыпанный желтыми цветами золотарника у забора, юная рыжеволосая девушка на зеленой траве…
      Регистраторша заметила устремленный на фотографии взгляд Пола.
      – Они чудесны, не правда ли? Снимал сам доктор.
      Это все его.
      Девушка с пламенеющими волосами, должно быть, дочь, подумал Пол, и в этот момент дверь отворилась, и на пороге появился Штерн.
      – Восхищаетесь моими работами? – шутливо заметил он, когда они обменялись рукопожатием.
      – Да, как и вами. Вы великолепно выглядите.
      – Да, все мне об этом говорят. Работа всегда была мне на пользу, и я благодарен судьбе, что ее у меня много, хотя онкологическое заболевание – это нередко трагедия для пациента. А вы? Как у вас дела?
      – Спасибо, хорошо.
      – Италия как всегда прекрасна?
      – Да. Но я пришел поговорить с вами о том, как обстоят у вас дела. Вы писали, что у вас неприятности.
      Полу не терпелось поскорее покончить со всеми любезностями и перейти к делу. Что-то, казалось, так и подталкивало его изнутри.
      – Входите.
      Кабинет тоже претерпел изменения. На полу уже не было роскошного восточного ковра, и на стенах не висели картины импрессионистов в золоченых рамах. От прежней роскоши остался лишь массивный письменный стол.
      – Расскажите мне все, – начал Пол. – Я должен знать.
      – Хорошо. В общем, все сводится к одному. Стива так и не нашли. Никаких следов. Ничего. В доме царит похоронное настроение. Что я могу вам сказать? Как каждая мать, Айрис… – Голос Тео прервался.
      Пол отвел взгляд. Легче, наверное, знать, что кто-то умер, чем пропал, подумал он. Когда в прошлом году Лу исчез на два дня, я не мог спать, все думал о том, как это нежное создание бродит где-то, скуля от боли, или его раздавило машиной. А ведь это всего лишь собака.
      – Что вы собираетесь предпринять? – спросил он мягко.
      – А что мы можем? Он наверняка где-нибудь с этим Пауэрсом. Во всяком случае, мы так думаем. Стив чуть ли не молился на него. Он был для него чем-то вроде гуру. Но где искать? Страна огромна. И потом его может и не быть в стране.
      – Я постараюсь вам помочь. Сделаю все, что в моих силах.
      Фраза была совершенно бессмысленной. Это было все равно что сказать человеку: «Приходите к нам как-нибудь», не уточняя, когда именно. Но это было лучшее, что он мог сделать.
      – Такое впечатление, – сказал Тео, что когда бы вы ни пришли, я ни о чем другом не говорю, как только о наших бедах. Для нас это было особенно тяжелое время. – Он на мгновение замолчал, вглядываясь в лицо Пола. – Одно за другим, и так скоро после смерти Анны.
      Пол вздрогнул, как от удара.
      – Анна умерла?
      – Прошлым летом. Во сне. Она совсем не болела. Ее… мы просто нашли ее утром.
      То, что он чувствовал в эту минуту, Пол не смог бы описать, потому что боль неописуема. Это было то, что врачи называют «инсульт», независимо от того, нанесен ли этот удар по сердцу, легким или еще какому-нибудь органу. Невольно у него вырвались горькие слова:
      – Почему вы ничего мне об этом не сообщили? Вы писали обо всем, кроме… – Он чуть было не сказал «кроме самого важного», но вовремя остановился.
      – Простите. Мне следовало бы вам сказать, но я все откладывал. Думаю, мне не хотелось вас огорчать.
      Пол не ответил.
      – Это была легкая смерть, хорошая смерть.
      – Да.
      В комнате не было слышно ни звука, кроме скрипа вращающегося стула Тео. Наконец он сказал:
      – Странно, но Анне, в отличие от других, всегда удавалось найти подход к Стиву. Не знаю почему. Может, это особый строй души, эмоциональный склад характера, чем мы всегда и пытаемся объяснить, почему люди влюбляются или, наоборот, не влюбляются друг в друга. Непонятно.
      – Да.
      – Думаю, если даже нам когда-нибудь и удастся отыскать Стива, мы с ним все равно останемся далекими друг другу. Айрис, бедная мать, никак не может с этим смириться.
      Слова словно повисли в воздухе: «Айрис, бедная мать»…
      Не Айрис и не Стив занимали в эту минуту все мысли Пола. Молча он спрашивал себя: что ты предполагал? Что она будет жить вечно? Всегда где-то будет, недосягаемая, недоступная, но будет? Словно воочию он увидел, как Анна стояла тогда в желтом платье рядом с усыпанным белоснежными цветами кустом, подняв в прощальном жесте руку.
      С усилием прогнав от себя это видение, Пол резко поднялся.
      – Мне пора. Я уже опаздываю. Я вам позвоню. Тео тоже встал.
      – Простите, Пол. Я вас расстроил. Ведите машину осторожнее. Я вам тоже позвоню.
      Уже подъезжая к парку, Пол вдруг резко развернул автомобиль. В нем внезапно вспыхнуло неодолимое, не поддающееся какому-либо разумному объяснению желание увидеть дом Анны. Это был небольшой крюк, в полмили, не больше, но он, вероятно, отправился бы и на край света в эту минуту, только бы взглянуть на него еще раз. Он видел его однажды, когда собирался поехать в Италию, и ему вспомнилось вспыхнувшее в нем тогда удивление и то, как он тут же подумал: дом ей вполне подходит.
      Он остановил машину и устремил взгляд на дом. Мало кто в эти дни предпочитал жить в таком старом деревянном доме конца прошлого века. Большой, крепко сколоченный, с верандой, предназначенной для того, чтобы сидеть на ней вечерами всей семьей в ожидании прохожего, который бы развеял ненадолго скуку. Толстый стебель глицинии обвивал колонны веранды и свисал, словно бахрома, с ее крыши. Огромный вяз, выше, чем сам дом, бросал густую прохладную тень на одну половину переднего дворика. Вероятно, она весьма дорожила этим вязом, мелькнула у него мысль. Удивительно, как это он до сих пор помнил, что она любила деревья.
      Так он и сидел в своем автомобиле, не сводя глаз с дома. Нетрудно было представить, каким он был внутри; слева от холла столовая, за которой располагались кухня и кладовая для провизии – довольно большая, как обычно бывает в таких домах; справа гостиная, состоящая из двух комнат, соединенных, скорее всего раздвижной дверью, и за нею солярий. Остекленный выступ над колоннами был, судя по всему, окном просторной комнаты, очевидно, спальни хозяев.
      Спальня хозяев была сердцем дома, потому что сердце – в спальне, всегда. Всегда.
      – Я хочу этого, – произнес Пол вслух какое-то время спустя. – Как бы ни было это поздно, чудовищно поздно, я этого хочу. Солидного законного брака. У меня такого никогда не было. То, что соединяло меня с бедной Мариан, было, Бог свидетель, законным, но это не было браком. Я не знаю, что чувствовала Анна в той комнате наверху, да и откуда мне это знать? Это могло быть для нее тайной пыткой, а может, она со временем смирилась, или это что-то среднее? Но что бы это ни было, это было не со мной. И я хочу испытать, наконец, что это такое, хотя я уже и стар.
      Он завел машину и поехал домой. Когда он вошел, Ильза читала. На столике перед ней стояла чашка с кофе, и собака лежала у ее ног. При виде этой домашней сцены он сразу почувствовал, как на него снисходит покой. И снова спросил себя: сколько видов любви может испытать человек? Вероятно, столько же, сколько существует в мире мужчин и женщин, а может, и больше, так как любовь одного и того же мужчины к разным женщинам будет различной.
      Он продолжал стоять у двери, не сводя с нее глаз.
      Ильза подняла голову.
      – Что новенького?
      – Новенького ничего. Просто я люблю тебя, Ильза, и думаю, что мы с тобой должны пожениться.
      – Пожениться? Это действительно что-то новенькое.
      – Неправда. Разве ты забыла, как я просил тебя стать моей женой еще до того, как ты решила остаться в Израиле?
      – Ах, да, правда, ты говорил мне об этом! – Называемые почему-то морщинами, тонкие, как паутинка, лужки в углах бездонных черных глаз придавали ее лицу лукавое выражение. – Но почему именно сейчас? Разве нам не хорошо и так?
      Он подошел к ней и положил ей руки на плечи.
      – Недостаточно хорошо. Слишком долго все это находится в подвешенном состоянии. Мне хочется чего-то конкретного, определенного. Я хочу… – он попытался отыскать верные слова, – я хочу, наконец, упорядочить свою жизнь, сделать ее такой, какой она должна быть.
      – Конкретного, определенного? Как подарок ко дню рождения, в блестящей красивой обертке и с бантиком сверху?
      – Если тебе так хочется. Но почему нет? Это и будет настоящим подарком. Мы отправимся к рабби с двумя свидетелями, выбирай сама, кого хочешь. – Мысль его работала четко, целенаправленно; он уже планировал, как все лучше устроить. – Только не Мег. Она сейчас у Тома в госпитале на Тихоокеанском побережье. Может, Лия с Биллом? В общем-то, мне все равно кого ты выберешь. А потом мы все это отпразднуем, устроим ланч или обед в каком-нибудь ресторанчике. Только мы вдвоем…
      Смеясь, она прервала его:
      – И ты не пригласишь свидетелей? Истинный джентльмен, каким тебя все считают? Ты подумал, как это будет выглядеть?
      – Это будет выглядеть ужасно. Ты абсолютно права. Ладно, мы пообедаем вчетвером. А потом мы с тобой вернемся сюда и выставим всех за дверь, кроме Кейти.