Войны будущего - Поле битвы - Россия!

Но ребята держались. «Возможно, - думал он, - ими владели примерно те же эмоции, что и мной. Отчаяние, оскорбленное чувство патриотизма и, прежде всего, испепеляющая ненависть, которая может стать холодной, ничего не потеряв при этом в силе». Бабрышкин никогда не считал себя человеком, способным испытывать наслаждение от убийства и стремящимся не просто уничтожить врага, а убить его как можно более жестоким и мучительным способом. Однако сомнений не оставалось - он превратился именно в такого человека. Радость, испытываемая им при виде взорванного вражеского танка, при всем различии оттенков не уступала по силе тем чувствам, которые он испытывал в свои первые, лучшие ночи с Валей. Со временем, после стольких зверств, свидетелем которых ему довелось стать, акт убийства приобрел в его глазах некую чистоту, что было немыслимо для того человека, каким он был в прошлом.
      Бригада Бабрышкина принадлежала к числу укомплектованных славянами частей, что размещались в Казахстане неподалеку от «братских» национальных соединений, в соответствии с демографической картиной района расположения. И вот теперь кровные русаки длинными колоннами тянулись к северу, оставив позади землю, бывшую родной для многих поколений их предков. Землю, которую они обрабатывали в поте лица, которую старались сделать процветающей. Они бежали от слепой ярости тех людей, которых они долгое время считали - или делали вид, что считали, - братьями по Союзу Советских Социалистических Республик.
      Конечно, и раньше имелись кое-какие проблемы - застарелая вражда между армянами и азербайджанцами, да и между десятками иных этнических групп, судьбой поставленных в положение соседей. Но всем казалось, что Советский Союз преодолел смутное время, наступившее после завершения «эпохи Горбачева», придя сквозь фазы реакции и контрреакции к нелегкому компромиссу. Дни затишья пусть худого, но все же мира воцарились над тундрой и пустынями, над степями и болотами. Неловкие и в конечном итоге безуспешные попытки поиграть мускулами, вспышки анархии, неудовлетворенные желания, как духовные, так и чисто физические, казалось, растворились в смешанном с таким трудом растворе федерализма, при котором республики получили гораздо большую самостоятельность. Националистические конфликты вспыхивали то там, то здесь, но и они неизменно затухали посреди всеобщей летаргии.
      Маркс все-таки оказался прав. Все определяет экономика. И, в конце концов, именно экономика раздула тлеющие угли этнических конфликтов. Пока Советский Союз старался обрести себя, сперва при Горбачеве, а потом под властью троицы жалких политических ничтожеств, которые попытались править после бесславного завершения «горбачевщины», весь остальной мир вырвался далеко вперед на волне целой череды технологических прорывов. А у Советского Союза, казалось, никогда и ничего не получалось, никакие новые подходы не решали все углублявшихся проблем, порожденных его относительной отсталостью. С огромным трудом, с пронзительным скрипом СССР делал шаг вперед. А тем временем Запад успевал сделать три или четыре. А Япония - все пять. Потом в результате выхода из игры Америки и нейтралитета Европы возникла японско-исламская ось. Сочетание японской технологии с природными и человеческими ресурсами исламских стран дало прекрасные результаты, что не могло не привлечь внимания нищих и традиционно мусульманских республик Средней Азии, а также Азербайджана. Полная неспособность государственной медицины и центрального правительства вообще справиться с последствиями нескольких лет эпидемии чумы, а также последовавшие за ней вспышки голода подожгли запал. Оглядываясь назад, Бабрышкин удивлялся только одному - почему мина так долго не взрывалась.
      И вот теперь, как уже не раз случалось в истории, русские и их этнические братья одни стояли против нашествия азиатских орд. Даже восточноевропейцы, давно уже порвавшие связи с Россией, с удовольствием и даже злорадством наблюдали за настигшим некогда могущественных русских возмездием.
      К счастью, Китай оставался погруженным в сон. Китайцы как раз переживали один из своих долгих периодов самосозерцания и только изредка приоткрывали один глаз, бросали взгляд на Японию и засыпали снова, удовлетворенные тем, что на их тщательно очерченную среду влияния никто не покушается. Развивающиеся - а точнее, безнадежно неразвитые - страны «третьего мира» поддержали право среднеазиатских республик на независимость, мстя обанкротившемуся Советскому Союзу за то, что он давно уже перестал снабжать их товарами и оружием. Русские снова остались одни перед лицом опасности, с обреченностью ощущая, что история повторяется: монголы, татары, турки и вот теперь закованные в броню орды, вынырнувшие из азиатского мрака. Даже возможность быстрого ядерного ответа, подобного тому, который спас американцев в Африке, мир отнял у них, живо поймав их на слове после атомного удара США по Претории и самоубийственного размена ядерными выпадами на Ближнем Востоке, когда всего за три дня с лица земли исчезли целые народы. Советы тогда подняли крик, радуясь последнему шансу выйти на мировую арену, и принялись настаивать на полном ядерном разоружении. И впрямь, все ядерные арсеналы были уничтожены - какой идиотизм! И что осталось? Бабрышкинская горстка танков и БМП - вот и все.
      - Товарищ командир! - Два силуэта в касках приблизились к Бабрышкину в темноте звездной ночи. По голосу он узнал майора Гуревича, заместителя командира бригады по политчасти. Эту должность, упраздненную в девяностые годы, восстановили снова в годы контрнаступления консерваторов, с их архаичным лексиконом и мрачной ностальгией. Бабрышкин смутно представлял, во что именно верит в данный момент политрук, но одно он знал точно - работой тот себя не утруждает. Время от времени на Гуревича находило желание помочь, но не столько для пользы дела, сколько для самоутверждения. К счастью, это у него быстро проходило. Никто уже не обращал внимания на замполита, а когда Гуревич бежал жаловаться к Бабрышкину, тот осаживал его, говоря, что люди слишком устали для лекций, да и, кроме того, им теперь ни к чему лишние разговоры. Солдаты дерутся, дезертиров нет. Что еще ему нужно? Гуревич отвечал, что мало совершать правильные поступки, если за ними стоят неверные мотивы. Люди должны понять теоретический императив, политическое содержание своих действий. Но, впрочем, Гуревич особо не настаивал, и Бабрышкин подозревал, что тот элементарно растерялся и пытается найти хоть какое-то оправдание своей продолжающейся службе, самому своему существованию. Вместе с крушением империи начал рушиться и весь мир Гуревича.
      - Товарищ командир, - рапортовал замполит, торжественно произнося устаревшее обращение. - Я привел с собой начальника связи. Мы получили радиограмму из штаба.
      Бабрышкин повернулся к Лазарскому. Он не признал в темноте связиста. Его непривычно было видеть отдельно от нагромождения аппаратуры.
      - Что они передают? Что происходит? Я думал, сквозь помехи уже не прорваться.
      - Товарищ командир, - доложил Лазарский. - Сообщение передано кодом по открытой связи. Полагаю, его передают с борта самолета и повторяют раз за разом.
      Бабрышкин пристально вгляделся в стоявшие перед ним силуэты.
      - Ради всего святого, что же в нем говорится?
      - Мы должны отступить на север, - вмешался Гуревич, - причем незамедлительно. Приказ относится ко всем частям и подразделениям, у которых в последнее время была нарушена связь с вышестоящими штабами. Всем частям следует отойти до линии южнее Петропавловска.
      Бабрышкин стоял как громом пораженный. Не может быть. Господи, это ведь более чем в ста километрах отсюда по меньшей мере. Он перевел взгляд с одного силуэта на другой.
      - Наверное, тут какая-то ошибка.
      - Я лично проверил расшифровку, - отозвался Гуревич.
      Лазарский пожал плечами:
      - Мы давно не имели связи. Война шла мимо нашего участка.
      В голосе связиста Бабрышкин услышал только усталость и безразличие. Но у него сложилось впечатление, что Гуревич, невзирая на всю его демагогию, вовсе не возражал против того, чтобы возобновить отступление. Инстинктивно Бабрышкин оглянулся на людской поток, струящийся по дороге.
      Такой приказ нельзя выполнять. Тысячи беженцев останутся тогда без всякой защиты. Да и в любом случае, дорога была настолько запружена, что бригаде пришлось бы двигаться черепашьим шагом по пересеченной местности. Большая часть изношенной бригадной техники просто не вынесет такого перехода. Кроме того, он даже не знал, хватит ли горючего для всех машин на столь длинный марш-бросок.
      Бабрышкин не мог поверить, чтобы такой приказ отдал человек, действительно знающий реальную ситуацию.
      - Мы можем связаться со штабом? - спросил он. - Можем мы ответить тому, кто передает приказ?
      Гуревич опередил связиста:
      - Мы можем только принимать - и то едва-едва. Стоит нам начать вызывать кого-нибудь, и нас забьют помехами. А если мы продолжим эти бесплодные попытки, возникнет риск того, что противник засечет нашу позицию. Такие поступки безответственны. К тому же приказ есть приказ.
      - Но, черт побери, - воскликнул Бабрышкин, указывая рукой на дорогу. - Что станет с ними?
      - Приказ есть приказ, - слегка запинаясь, повторил Гуревич.
      Гнев поднимался внутри Бабрышкина. Слепой, всепоглощающий гнев, направленный не только против того кретина, кто отдал этот приказ, но и против всех его коллег и соотечественников, которые позволили беде зайти так далеко.
      - А откуда мы знаем, что это не обман? - спросил он голосом, изменившимся от волнения и напряжения. - Если мы не можем сами выйти на связь и получить подтверждение приказа, откуда мы знаем, что это не ловушка, не военная хитрость? Возможно, нам отдает приказ об отступлении противник. Откуда, черт возьми, мы знаем?
      - Группы кодов, - начал замполит. - Все было закодировано.
      - Но послушайте, мы же не получали новых кодов с… с каких уже пор? Ах да, со дня отступления из Целинограда. Вы что, думаете, эти сволочи не захватили ни одной книги кодов?
      - Такая возможность существует, - безразлично заметил Лазарский. Он не видел ничего интересного в их споре. В его мире царили радиоприемники, антенны и провода, микроволны и реле.
      Гуревич не стал впрямую отвечать на вопрос. Вместо этого он просто сказал:
      - Ситуация, конечно… нештатная. Но мы не имеем права обсуждать приказы начальства.
      Бабрышкин чувствовал, как опускаются его плечи под тяжелым бременем ответственности. Он знал, как важно сейчас сохранить ясность мысли, не дать волю эмоциям. Но ему не хотелось верить, что Советская Армия отброшена аж до Петропавловска, последнего крупного города на севере Казахстана, почти на границе с Западной Сибирью - и по другую сторону самых хороших линий коммуникаций между западом и востоком. Даже думать об этом значило допустить возможность поражения, а, несмотря на непрерывную череду военных неудач, Бабрышкин еще не мог признать очевидного. В глубине души он верил, что советские войска так или иначе совершат чудо, сперва остановят продвижение противника, а затем перейдут и в наступление. Он понимал, что в таких мыслях больше эмоций, нежели здравого смысла и логики. Но точно так же, как он избегал некоторых мыслей о Вале, он не мог принять возможность ситуации, при которой эти подавленные, раздраженные, до смерти испуганные беженцы окажутся оставленными на произвол судьбы.
      - Максим Антонович, - обратился Бабрышкин к начальнику связи. - Попробуйте вызвать штаб. Просто попробуйте, еще разок. - Его голос невольно зазвучал несколько иначе, когда он обратился к замполиту. - Я не могу оставить их. Мы не можем просто-напросто повернуться и уйти. К тому же мы занимаем хорошую позицию. Отсюда можно вести бой.
      Почувствовав слабину в голосе командира, Гуревич перешел в наступление:
      - Нам следует мыслить более широко. Без всякого сомнения, у начальства есть свой план. Мы не должны зашориваться на местных условиях. Мы - часть огромного целого. В конечном итоге победа в войне важнее, чем некоторое число… некоторое число…
      - Черт возьми, а ради чего, по-вашему, мы воюем? - яростно воскликнул Бабрышкин. Он снова ткнул рукой в сторону колонны несчастных беженцев, мрачно бредущих на север. - Ради них, в Бога, в душу, в мать!
      Но, говоря эти слова, он знал, что обманывает сам себя. Он поддался эмоциям, субъективизму. Он отлично понимал, что война шла во имя гораздо более важных вещей: полезных ископаемых, газа, нефти. Во имя обладания богатствами Средней Азии. И во имя сохранения еще больших богатств недалекой уже Западной Сибири.
      - Товарищ командир, - заявил Гуревич, невольно переходя на привычный лекторский тон. - Война идет ради целостности Советского Союза. Конечно, и ради людей. Но судьба всего государства важнее, нежели судьбы отдельных личностей. Никто не призывает бездумно жертвовать хотя бы одной драгоценной человеческой жизнью. Но мы должны помнить и о великой цели.
      «Сукин сын, - подумал Бабрышкин. - Иди и посмотри на них поближе. Пусть они у тебя начнут вымаливать хоть горсточку сухарей. А потом послушай, как они станут проклинать тебя. Но их проклятия будут адресованы вовсе не тебе или мне. Они будут проклинать то, что мы представляем. Развал - после всех обещаний, после всех их жертв. Так иди же, скотина. Пройдись с ними хоть пару минут».
      - Я здесь командир, - отчеканил Бабрышкин, стараясь, чтобы его голос не дрожал от волнения. - И именно я принимаю решения. Я не верю в то, что приказ настоящий. Я считаю, что это вражеская ловушка. Мы останемся на занимаемой позиции и будем обороняться до тех пор, пока не получим другого приказа, причем такого приказа, который можно будет проверить. Или до тех пор, пока наша позиция не станет невыгодной или ненадежной. Или до тех пор, пока я не решу, что надо ее сменить. Я отвечу за все.
      - Товарищ командир, вы устали. Вы сейчас рассуждаете не как настоящий коммунист.
      Бабрышкин чуть не расхохотался от отчаяния и усталости. Он знал, что Валя сказала бы то же самое, что и Гуревич. Только другими словами: «Идиот, ты сам захлопываешь перед собой дверь. Перед нами. Пора бы научиться давать им то, что они хотят».
      Валя… Интересно, что она сейчас делает там, в Москве.
      - Нет, - отчетливо и ясно отчеканил Бабрышкин. - Товарищ заместитель по политической части майор Гуревич, все дело в том, что я как раз рассуждаю как истинный коммунист. Легко говорить как коммунист, вот уже сотню лет мы только и делали, что говорили как настоящие коммунисты. Но… каковы же были наши поступки? - Бабрышкин поймал себя на том, что он самым идиотским образом размахивает противогазом, ораторствуя на стальном крыле танка, и понял, как все это глупо. Сейчас не время для споров. Тем более что коммунизм для всех - не более чем пустой звук, и уже давно. Так, форма без содержания, нечто вроде ритуалов Византийского двора. Под конец эпохи Горбачева в старый лексикон попытались вновь вдохнуть жизнь, испугавшись образовавшейся пустоты. Но за словами уже ничего не стояло.
      Бабрышкин тщательно сложил противогаз в подсумок.
      - Можете попытаться связаться с вышестоящим штабом, если хотите, Федор Семенович. Но я не отдам приказа к маршу, пока не получу подтверждения.
      Внезапно горизонт на юге озарился всполохами огня, причем гораздо ближе, чем оба офицера могли ожидать. Грохот битвы медленно распространялся по степи, но Бабрышкин понял, что противник почти достиг его постов боевого охранения. Возможно, они уже вели бой. А может быть, противник догнал хвост колонны беженцев.
      Бабрышкин испытал нечто, похожее на чувство облегчения при приближении противника. После такого долгого ожидания, после пустых словесных баталий. Теперь оставалось только одно реальное дело: сражаться.
 

***

 
      Еще до того как гул и грохот канонады достиг ушей беженцев, вспышки взрывов заставили колонну ускорить шаг. Раздались крики женщин. Какая-то машина прибавила ходу, и Бабрышкин понял, что шофер пытается прорваться прямо через людскую массу.
      За прошедшие несколько недель Бабрышкин хорошо изучил психологию толпы. Вместо того чтобы спастись, водитель подписал собственный приговор - его вытащат из кабины и забьют до смерти.
      - Вперед, - скомандовал Бабрышкин. - По местам. - Он побежал к командирскому танку - потрепанному в боях «Т-94». Все боевые машины были окопаны, только пушки торчали над землей. Бабрышкин едва не упал, спрыгнув с бруствера на борт своего танка, и, чтобы сохранить равновесие, ухватился за темную трубу главного орудия. Мгновение спустя он уже сидел, поджав колени, внутри машины. «Т-94», созданный более двух десятилетий назад, силуэтом походил на традиционный танк, но вместо привычной башни его венчала возвышающаяся над корпусом орудийная установка. И командир танка, и наводчик, и механик-водитель - все сидели в отсеке в передней части корпуса, осматривая окрестность через оптические приборы наблюдения и электронные датчики, размещавшиеся внутри орудийной установки. Такая конструкция танка делала его менее заметным, но командиры были лишены возможности визуально оценить ситуацию, как это они делали в прежних танках. Сейчас же ситуация усложнялась тем, что электрооптика Бабрышкина работала от случая к случаю, и иногда ему приходилось полагаться на древний перископ. Он давно собирался сменить машину, но, для того чтобы перенести командирские приборы связи в обычный танк, требовалось много времени, а у Бабрышкина вечно находились более срочные дела. Теперь он жалел о своем упущении.
      Даже система обнаружения цели и управления огнем, которая находила машину противника и автоматически открывала огонь, если она совпадала с заложенными параметрами, вышла из строя в командирском танке. Бабрышкину и его наводчику приходилось находить цели и стрелять по ним точно так же, как это делали танкисты много лет назад. Во всей бригаде оставалось всего несколько нормально действующих систем обнаружения целей, и Бабрышкин приказал перепрограммировать их для борьбы с роботами-разведчиками, появление которых всегда предшествовало атакам наиболее хорошо вооруженных частей противника, таких, как иранцы или Исламский легион. Изготовленные в Японии роботы-разведчики могли маневрировать по пересеченной местности, избегая большинства ям и оврагов, кроме самых сложных природных ловушек, и передавали противнику отличную картину позиции русских войск, что позволяло ему вести огонь с убийственной точностью. Роботов следовало уничтожать в первую очередь, даже если это отвлекало внимание от боевых машин врага. Бабрышкину порой казалось, что он воюет против технологических гигантов с помощью сломанных игрушек.
      - Всем, всем, - проговорил Бабрышкин в микрофон радиостанции, включив ее на полную мощность, чтобы прорваться сквозь местные помехи. - Говорит «Волга». Приготовиться к химической атаке, - произнес он, в глубине души надеясь, что ошибается, что на сей раз их обойдет хотя бы этот кошмар. Он знал, как будет выглядеть после боя запруженная беженцами дорога, если в дело будут пущены химические боеприпасы. Даже шальные снаряды творили ужасные вещи. - «Амур», - продолжил он. - Начните поиск разведывательных роботов. «Лена», все действующие системы обнаружения и управления огнем переключить в автоматический режим. Всем остальным вести огонь по мере появления целей. Будьте готовы к появлению «Днепра». Не подбейте его. «Днепр», вы меня слышите? - вызвал он разведывательное подразделение, выставленное в охранение. - Что у вас происходит?
      Бабрышкин ждал. В наушниках раздавался треск и писк. Он не слишком много знал о средствах связи, принятых на вооружение в других армиях, но очень сомневался, чтобы там до сих пор использовали древнюю технику. Кроме сообщений повстанцев, оснащенных устаревшим оборудованием, он ни разу не перехватил случайных вражеских переговоров. Искаженные обрывочные разговоры, которые иногда звучали в его наушниках, всегда велись на русском языке.
      - »Волга», говорит «Днепр», - доложил старший лейтенант Шабрин. Из всех офицеров-разведчиков бригады он единственный остался в живых. - Похоже, перед нами повстанческая часть. Не вижу ни японской техники, ни роботов. Только «Т-92» и «Т-94». Старые «БМП-5». Возможно, это передовой отряд, высланный на разведку. Огонь направлен не на меня. Они стреляют по машинам в колонне беженцев.
      Голос Шабрина выдавал гораздо больше чувств, чем хотел показать старший лейтенант. Бабрышкин явственно ощущал, как парнишка пытается обуздать свои эмоции, вести себя как настоящий офицер. Но его напряженный голос безошибочно выдавал, что он испытывал, видя, как мятежники расстреливают беспомощных людей.
      Ярость поднялась в Бабрышкине, прогнав всю усталость. Мятежники. Люди, носившие ту же форму, что и он, принесшие ту же присягу. А теперь верящие, что национальные различия - достаточная причина, чтобы расправляться с безоружными.
      Бабрышкин хотел рвануться вперед, напасть на врага. Но он знал, что это был бы глупый шаг. Он не обладал достаточными силами для такого геройства. Во время встречного боя его люди будут стараться не причинить вреда беженцам, тогда как мятежники смогут полностью сосредоточиться на уничтожении горстки его машин. Нет, следует ждать на позиции, столь тщательно приготовленной его солдатами, подавить в себе сострадание, пожертвовать несколькими ради жизней многих - а может, Гуревич все-таки прав? - и позволить противнику пройти еще несколько километров. Если повезет, враг так и не заметит засаду, пока его не засекут системы обнаружения, пока силуэты вражеских машин не вырисуются среди низких степных холмов. «Терпение, - твердил себе Бабрышкин. - Не думай слишком много».
      - »«Волга», говорит «Днепр». Похоже на усиленный батальон. Точно определить трудно. Колонна затрудняет видимость, к тому же они разворачиваются под углом ко мне. Послушайте, кажется, они ведут прицельный огонь по колонне. Похоже, они специально атакуют беженцев. Мне плохо видно, но я вроде бы различаю несколько «БМП» уже в гуще колонны.
      В усталом голосе, доносившемся с поста охранения, Бабрышкин опять различил невероятное напряжение. Но он не мог пойти Шабрину навстречу, точно так же как не мог уступить своим собственным желаниям.
      - Докладывайте кратко, «Днепр», - передал Бабрышкин. - Ограничивайтесь только фактами. Конец связи.
      Он без отрыва смотрел в оптику. Горизонт полыхал золотыми разрывами и всплесками света. Он очень хорошо знал отряды среднеазиатских мятежников. Недисциплинированные, в любую минуту готовые выйти из-под контроля.
      - Ну, давайте, - пробормотал он себе под нос как можно спокойнее. - Ну, давайте же, сволочи. Расстреливайте свои боеприпасы. Расстреливайте до конца. А я вас здесь подожду.
      Однако всполохи, озарявшие ночное небо, не давали ему покоя. Сам их вид требовал, чтобы он проникся сознанием людских страданий, и он, как ни старался, не мог отогнать от себя ужасные картины. Бабрышкин подумал, не совершить ли широкий обходной маневр, с тем чтобы ударить ничего не ожидающим мятежникам во фланг.
      «Нет! - сказал он себе. - Не поддавайся эмоциям. Ты должен выждать».
      - »Днепр», - вызвал он. - Говорит «Волга». Мне нужно их точное местонахождение. Где они сейчас? - Он понимал, как сложно определить это в степи, тем более посреди ночи. Даже лазерное оборудование не решало всех проблем, а Шабрину было запрещено им пользоваться, чтобы вражеские лазерные детекторы не засекли его. И вот теперь Бабрышкин просил растерянного паренька определить точное местоположение машин мятежников в фантастическом сочетании тьмы и огня, да еще и во время движения.
      - Как далеко они сейчас? - спросил он. - Прием.
      - Менее десяти километров от ваших позиций, - ответил Шабрин.
      - Молодец, - пробормотал Бабрышкин. - Молодец. Держись.
      - Полагаю, они в пределах досягаемости наземной ракеты от вас, - продолжал Шабрин. Но на сей раз Бабрышкин уловил опасную дрожь в голосе старшего лейтенанта. И вот последовал неизбежный срыв.
      - Кажется, они едут прямо среди беженцев. Давят их… Мы должны… мы…
      - »Днепр», возьмите себя в руки. Сейчас же, черт побери. - Бабрышкин опасался, что мальчишка совершит что-нибудь опрометчивое, возможно, бросится в атаку со своей горсткой разведывательных машин и испортит все. Самым главным сейчас было проявить терпение, выждать и захлопнуть ловушку в нужный момент. Даже если он даст залп своим ограниченным запасом наземных ракет, он только предупредит основные силы противника, что впереди опасность. А он хотел уничтожить их всех, все машины, всех солдат. Он и не думал брать пленных. С самого начала войны его часть не взяла ни одного пленного, и, насколько он знал, так поступал и противник.
      - Они убивают их всех подряд, - говорил Шабрин, чуть не плача. - Это бойня…
      - »Днепр», говорит «Волга». Приказываю вам немедленно покинуть занимаемую позицию и присоединиться к части. Передвигайтесь осторожно, чтобы они вас не заметили. Ясно? Прием.
      - Есть. - Но в голосе, произнесшим одноединственное слово звучало слишком большое напряжение.
      - Ну так вперед, - проговорил Бабрышкин. - Скоро тебе предоставится возможность рассчитаться с этими скотами. А если ты выстрелишь хоть раз, ты их спугнешь. А теперь - вперед. Конец связи.
      Бабрышкин оторвался от оптического прибора и фыркнул, раздраженно покрутив головой. Один офицер требует, чтобы он отступил на сто километров, а через пять минут другой настаивает на незамедлительной атаке. А сам он надеется, что ему удастся первым открыть огонь в предстоящем бою и что его удар достигнет цели. Но он испытывал облегчение, что сам не оказался на месте Шабрина. Он не был уверен, что ему удалось бы проявить такую же самодисциплину.
      - Всем, всем, - бросил Бабрышкин в микрофон. - Боевая готовность номер один. Противник силой около батальона. - После минутного колебания он продолжил: - Это мятежники. Роботов-разведчиков не замечено. Поставить автоматические системы на предохранители. Никому не открывать огонь без приказа. Я хочу быть абсолютно уверенным, что мы уничтожим их как можно больше. - Он помолчал, недовольный длительностью своего пребывания в эфире, хотя и знал, что современные радары засекают передающую рацию за доли секунды, если в зоне передачи случайно оказывается система перехвата. - После подхода «Днепра» никому не двигаться. По любой движущейся машине будет открыт огонь, - сказал он жестко.
      Учитывая, что техника мятежников практически не отличалась от его собственной, встречный бой моментально обернется безнадежны; хаосом и братоубийством. Единственная разница между нашей и вражеской техникой, успокоил он себя, состоит в том, что их должна быть еще в худшем состоянии. Среднеазиаты всегда были никудышными механиками, и Бабрышкин ожидал получить преимущество за счет большего количества действующих автоматических систем. «На сей раз мы можем победить», - подумал командир.
      - Всем дать подтверждение, - закончил он.
      Соблюдая очередность, роты размером со взводы и батальоны, численностью не превышавшие роты, подтвердили полученный приказ. Слушая чередование позывных, Бабрышкин вглядывался в окуляры оптического прибора. Он не мог не сознавать, что вспышки неподалеку означали человеческие страдания, гибель его сограждан, его соплеменников. Не до конца отдавая себе отчет в своих чувствах, он рвался вперед - не только затем, чтобы уничтожить людей в форме, но и чтобы двигаться дальше, неся смерть их женам и детям, отплатить им их же монетой, довести до неминуемого конца эту войну между детьми Маркса и Ленина.
 

***

 
      Увлекшись игрой с колонной беженцев, мятежники приближались медленно. Люди Бабрышкина долгие часы сидели в полной готовности, глядя, как ослепительные вспышки выстрелов сменялись кострами горевших машин беженцев. Бабрышкин физически ощущал, насколько натянуты у всех нервы. Через стальные стены машин, через земляные груды укреплений до него доходили мучившие их чувства. Они балансировали на грани между яростью и смертельной усталостью, сгорая от желания сделать хоть что-нибудь, пусть даже во вред самим себе. Они не думали о гибели, ибо уже не думали и о жизни. Они едва существовали. Но враг… враг существовал даже более зримо, нежели замерзшая земля или пятнистые стальные корпуса боевых машин. Враг стал центром их мироздания.
      Посреди ночи, в час, когда теряется чувство времени, кто-то яростно заколотил по наружной броне танка Бабрышкина. Первый удар так резко прозвучал в тишине, что Бабрышкин решил было, что в них попал снаряд. Но удары наносила рука человека.
      Бабрышкин шепотом приказал экипажу сидеть тихо. Затем он распахнул командирский люк, сжимая в руке пистолет.
      При свете звезд он увидел спину человека, стоявшего на коленях на платформе танка. Потом человек перестал стучать и медленно повернулся к Бабрышкину. Он рыдал.
      Шум далекого боя стих, сменившись теперь треском стрелкового оружия, и участок дороги между флангами бабрышкинской бригады обезлюдел.
      Человек был стар. Он задыхался, хватая воздух широко раскрытым ртом. Когда Бабрышкин осветил его ручным фонариком, он увидел седые волосы, голубой комбинезон рабочего, измазанный в крови лоб.
      В темноте старик внимательно вглядывался в лицо Бабрышкина, стараясь встретиться с ним глазами.
      - Трусы, - прокричал он, плача. - Трусы, трусы, трусы!
 

***

 
      Бабрышкин клевал носом, не в силах больше бороться со сном. Через час горизонт начнет светлеть, но мятежники по-прежнему оставались вне пределов досягаемости. Они не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой разбирались с беженцами. «Они пресытятся, - успокоил себя Бабрышкин. - Есть предел количеству крови, которое может пролить человек. Они пьяны от крови». Он снова подумал, не застать ли их врасплох неожиданной атакой, и снова подавил свое нетерпение. Придерживайся плана, придерживайся плана. Перед его смыкающимися глазами проплывали картины прошлого. Свежеиспеченным лейтенантом он вытянул фантастически несчастливую карту - получил назначение в Кушку, знаменитую базу на самом юге Туркменистана. Его преподаватели были поражены. Если уже на то пошло, на Кушку, как правило, посылали провинившихся офицеров. А выпускник училища младший лейтенант Бабрышкин относился к числу лучших на курсе и не имел никаких дисциплинарных взысканий. Однако что тут поделаешь? Системе требовался младший лейтенант на Кушке, где летом температура поднималась до пятидесяти градусов, а ядовитые змеи кишели в пустыне, как пассажиры в метро в часы пик. Говоря слова утешения, преподаватели тем не менее не могли сдержать улыбку. Ведь назначение на Кушку всегда было темой для шуток - если только посылали туда не тебя самого.