Николай Трошин

Уже в ранних его рисунках, выполненных карандашом, черной тушью или черной акварелью, будь то портрет или пейзаж, чувствовался свой стиль. Только во взаимодействии черных и белых пятен, в их манипуляции создавалась пластика его живых и выразительных рисунков. Это "Девушка Маша", "Конюх", "Полевод". Здесь чувствовалась предельно четкая форма, ясность образа, единый язык выразительности: свет, пространство, объем. Графические листы 20-х - 30-х годов, выполненные черной акварелью и гуашью - яркое свидетельство того, что он искал и находил новые направления в графике, одним из первых заговорил о ее плакатной форме, но в более утонченном виде, используя в основном лаконизм плаката. Выставка имела успех и произвела большое впечатление на зрителей. Специалистами были отмечены ряд интересных моментов: во-первых, рисунки делались сразу и без поправок; во-вторых, отмечалась точность руки и глаза, что было большим достижением. Моор тогда написал вводную статью в каталоге, отметив, что у художника чувствуется новый этап в его творчестве - борьба за четкий, лаконичный, островыразительный рисунок.
      Между тем к середине 30-х годов меняется политический климат в стране. Искусство претерпевает резкие изменения, оно перестает быть свободным. Наступает время запретов. Искусство управляется государством. Подавляется всякое инакомыслие, начинаются репрессии как по отношению к известным, так и рядовым людям буквально во всех сферах человеческой деятельности, и прежде всего в идеологической. Старые театры, так же как и вчерашние авангардистские, старались идти в ногу со временем, ставя пьесы о революции. В "Гамлете" на московской сцене уже не появлялся принц Датский. Хотя всюду еще присутствовали черты авангардизма, но реализм постепенно выходил на первый план. Творчество К. Малевича, А. Тышлера, С. Лебедевой и многих других еще сохраняет связь с авангардизмом, но уже претерпевает сильное давление. Вероятно, с точки зрения философии, взлеты и падения неизбежны. Конец 30-х годов в искусстве - это начало падения по политическим мотивам. Тем не менее в искусстве оформления чувствовался подъем. Это искусство было продиктовано самой жизнью и отражало небывало крупные события в стране. Николай Степанович и его жена Ольга Константиновна, как и многие другие, по-прежнему верили в светлые идеалы новой жизни, считали своим гражданским долгом отражать реальный мир, хотя и по-своему, и делали это не за страх, а по совести.
      Об искусстве оформления Николай Степанович говорил так: "Художник-оформитель - это не художник-декоратор, а создатель художественных образов, олицетворяющих действительность и способствующих мобилизации людей на труд".
      Пятьдесят лет спустя в издательстве "Искусство" вышла книга "Советское декоративное искусство. Материалы и документы (1917-1932)", на страницах которой был помещен материал и фотография "Блюминга", в оформлении которого участвовал Николай Степанович.
      Это был неутомимый человек. Если выдавалось свободное время от оформительских работ, он продолжал не расставаться с альбомом и карандашом. В 1939 году его пригласили участвовать в оформлении Рязанского зала в одном из павильонов ВСХВ (ныне ВВЦ). С большой радостью принял он это предложение и через некоторое время предпринял поездку на свою любимую рязанскую землю. Здесь уже в который раз он испытал необыкновенную любовь к ее красотам, чувство радости буквально переполняло его романтическую душу. Он руководил фотосъемкой, делал зарисовки. Темы для фотосъемок были разные: колхозная жизнь, цветущие сады, пшеничные поля, стада на поймах реки Оки и многие другие. Съемки были сделаны за короткий срок, и с чувством удовлетворения Николай Степанович возвратился в Москву. Когда зал был оформлен, он словно ожил. Ощущалось присутствие и даже как бы дыхание людей труда, их свершений. Все это было достигнуто крупномасштабным фотомонтажом и большим мастерством художника.
      ГЛАВА 6
      Творчество Н. С. Трошина в трудные военные годы
      и в восстановительный период
      (1941-1960)
      Творить есть не что иное, как верить.
      Р. Ролан
      Шло время и в истории страны наступили трагические годы - грянула война. Не прошло и двадцати дет мирной, созидательной жизни, как снова на одной шестой части Земли стала проливаться кровь и страна из больших строек частично превратилась в поле сражения. Люди не щадили себя ни на фронте, ни в тылу и все свои силы отдавали во имя победы над врагом. Основным лейтмотивом стало "все для фронта, все для победы", а для художников главной темой стала военная.
      Москва переживала самое трудное, небывалое в ее истории время. Враг был буквально на подступах - в районе Волоколамского шоссе и Дмитрова. Обстановка была крайне тяжелой, и многие люди эвакуировались - вместе с предприятиями, учреждениями, музеями, архивами или самостоятельно, по решению спецслужб - в Среднюю Азию, на Урал и в другие места. Николай Степанович, как и многие другие художники, по решению Союза художников был освобожден от мобилизации на фронт и жил с семьей под Москвой, недалеко от Абрамцева, в двухэтажном деревянном доме без отопления. Этот дом был построен в 30-х годах и задуман как летняя дача. Во время войны садовый участок спасал семью от голода. Все же от недоедания Николай Степанович страдал авитаминозом; к тому же он никогда не отличался крепким здоровьем. Война не давала о себе забыть, особенно вначале, когда немцы были под Дмитровым. У них в доме находился штаб военачальников. Отсюда они уезжали прямо на фронт. Здесь же, рядом с домом, находилась ремонтная база военной техники, в основном танков. Железнодорожный мост, что недалеко от их дома, тогда имел важное стратегическое значение - там стояли зенитные установки. Они охраняли мост, по которому проходили поезда с пушками и другой военной техникой из Сибири в Москву, а затем и на фронт. В этом районе недалеко от Загорска (ныне Сергиев Посад) размещался штаб 1-ой ударной армия и находилась крупная группировка войск, формируемых из Резерва Ставки Верховного Главнокомандования. Она сыграла огромную роль в решающие дни битвы за Москву. Обстановка была крайне нервозная, война ощущалась буквально рядом, иногда были слышны артиллерийские разрывы. Был даже такой момент, когда один из военных с ремонтной базы посоветовал семье Николая Степановича на всякий случай собрать вещи и быть готовыми к эвакуации, что и пришлось сделать. Какое-то время жили, как говорится, на мешках. Но когда советские войска стали наступать, а немцы - постепенно отходить, настроение стало лучше. А тогда по вечерам семья Трошина и молодые офицеры, расквартированные у них на даче, собирались все вместе и садились за стол, устраивали чаепитие и беседовали. Темы были разные, но в основном военные. А когда немцы совсем отступили от Москвы, в доме Николая Степановича стали собираться его друзья - художники и скульпторы. Чтобы не забыть свое мастерство, они занимались живописью, рисовали портреты друг друга, пейзажи.
      Однажды, когда Николай Степанович был в Загорске, он увидел жуткую картину: мимо Троице-Сергиева монастыря, уникального памятника архитектуры, шли танки. Тяжелое впечатление от увиденного осталось у него на все жизнь. Он сделал тогда несколько набросков, эскизов. Только спустя много лет, в 1970 году, он написал картину под названием "Загорск. На передовую. 1941 год", где чувствовалась боль от войны человека и художника. Сейчас картина находится в частной коллекции в Париже.
      Москва переживала трудные дни. Голод, холод, грабежи магазинов. Пятнадцатого октября 1941 года была сильная паника - над Москвой кружили немецкие самолеты. Они сбрасывали фугасные и зажигательные бомбы. Именно тогда были частично повреждены здания Большого театра и МГУ на Моховой. Но уже активно работала система ПВО - в сумерки в московское небо поднимались аэростаты. Суровой зимой население Москвы строило доты, рыло противотанковые рвы и окопы. Шестого декабря 1941 года нашими войсками был нанесен сокрушительный удар по фашистской армии и наступление немцев было приостановлено - враг был отброшен за канал Москва - Волга. Но обстановка оставалась по-прежнему тяжелой - налеты вражеской авиации продолжались. Из репродукторов раздавался голос Левитана, предупреждающий о воздушной тревоге, и люди прятались в ближайшее бомбоубежище или метро. Окна зданий были закрыты тканью черного цвета, на стеклах - бумажные полоски крест накрест. Часто не было света и в ход шли керосиновые лампы. На крышах домов дежурили, чтобы вовремя сбрасывать зажигательные бомбы. И лишь со временем налеты на Москву прекратились.
      Люди верили в победу и своим трудом как могли старались ее приблизить. Искусство становилось агитационным, преобладали плакат, политическая сатира. В витринах магазинов вывешивались плакаты на военную тему. Писатели сотрудничали в массовой армейской печати, огромную роль приобретала массовая песня. Люди слушали по радио классическую и современную поэзию. Как ни было тяжело, но жизнь продолжалась.
      Николай Степанович снова приступил к работе над плакатом. Тема одна оборона. Выпускались плакаты издательством газеты "Труд". Он оформлял выставки под названием "Зверства немцев". Эта была жуткая, жестокая правда, и делал он их с болью в сердце, потому как по сути своей он был необыкновенно добрым и мирным человеком. Оформлял он и один из разделов выставки "Комсомол в Великой Отечественной войне", на которой были представлены многие документы и фотографии, простреленные и залитые кровью. Многие из них были увеличены в так называемые фотофрески и смотрелись монументально, выразительно. Экспозиция выражала весь драматизм происходящих событий. С фотографии смотрели уже не отличники военной подготовки из вышедшего до войны альбома "Красная армия", сделанного Николаем Степановичем, а бойцы, закаленные в боях, сильные и мужественные защитники страны. Интересен был на выставке и раздел о партизанах, художника Н. П. Прусакова, где было много выдумки - макеты землянок, фотолес. Здесь же, на выставке, висела огромная картина А. А. Дейнеки "Оборона Севастополя". Она была так расположена, что ее можно было разглядеть еще издали, поднимаясь по лестнице. Из воспоминаний Николая Степановича: "Весь драматизм происходящего боя с каждым шагом как бы втягивает зрителя, делая его участником, очевидцем. Это была сильная, впечатляющая картина, в которой чувствовался большой талант художника".
      Занимаясь оформлением выставок, Николай Степанович не оставлял и рисунок - один из его любимых видов графики. Темы были разные: абрамцевский госпиталь и пейзажи, больница Склифосовского и Загорск. Он сделал множество интересных рисунков, а портрет девушки-солдата Кати Новиковой, его соседки, был вовсе необычен. Это был образ не сентиментальной девушки, а, скорее, олицетворение силы, мужества, воли. Позднее "Портрет Кати" и ряд других рисунков на военные темы приобрел Музей обороны.
      Закончилась война. Была одержана победа ценой огромного количества пролитой крови, позади остались страшные годы. Наступил долгожданный мир. Постепенно входила в свое русло культурная жизнь Москвы. Уже в 1946 году в Доме писателей, что в Лаврушинском переулке, открылась выставка рисунков Николая Степановича и акварелей его жены Ольги Константиновны.
      Из высказываний искусствоведа М. Сокольникова: "Выставка только одних рисунков Николая Степановича Трошина -поучительная попытка возбудить интерес к культуре труднейшего вида искусства. Творческий настрой художника в этой категории его труда с индивидуальным, таким отличным от стандартно-привычного языком, со своим чувством природы, человека и вещей позволяет ощутить очарование самобытных качеств рисунка - "источника и души всех видов изображения", по определению Микеланджело". На выставке были собраны рисунки разных лет. По сути это была вторая персональная выставка художника. Рисунки на тему войны перекликались с лирическими, душевными, милыми сердцу пейзажами: цикл рисунков "В абрамцевском госпитале" и пейзажи "Осень". "Абрамцево", "Мостик в Хотькове", "Река Воря", рисунки из серии "Загорск", исторические памятники и пейзажи... Несмотря на тяжелую послевоенную обстановку, на выставке было достаточно много посетителей. Она имела успех. Хороший лирический настрой передавался зрителю. В рисунке Трошина отличала особенная манера исполнения - он использовал свой, присущий только ему прием: рисовал не острием карандаша, а его боковыми плоскостями, как будто кистью. В его рисунках чувствовалась, как и в живописи, масса переходов светотени, преобладал красивый, живописный, мягкий тон, а в некоторых -контрастность. Так в рисунках "Вечером на даче", "За чтением", "За пианино" сюжеты передавалась как-то легко, чутко и романтично. Интерес к рисунку не покидал его почти всю жизнь, но с наибольшей остротой он проявился в рисунках 30-х, 40-х и 50-х годов, где чувствовались тонкость, красота, душевная чуткость, мягкость исполнения. Сегодня многие его рисунки находятся в ГТГ, ГМИИ имени Пушкина и других музеях России.
      Между тем жизнь ставила в искусстве все новые препоны. Мастера искусства, рассказывающие правду о войне, преследовались. Первыми на них стали А. Ахматова, С. Прокофьев, Д. Шостакович. Закрывались театры, наступало время сплошных запретов цензуры. Сталинская эпоха диктовала свои условия "игры".
      Николай Степанович, как и многие творческие люди того времени, понимал ту сложную обстановку в стране, в которой им пришлось жить и творить, но именно по своим убеждениям он продолжал отдавать все свои силы и талант на благо общества. Он действительно верил в новую, справедливую жизнь, несмотря на все ее жестокости и ошибки. Страна в то время еще находилась в разрухе, но постепенно начался восстановительный период. В оформительском искусстве уже чувствовалось первое оживление. Всесоюзное общество культурных связей с заграницей пригласило Николая Степановича оформлять фотовыставку. Искусство фотопропаганды успешно продолжало свою жизнь. И опять, как и до войны, оно было продиктовано самой жизнью, необходимостью показать всему миру свое возрождение. Снова, как и раньше, Николай Степанович с любовью и мастерством, проявляя новаторские способности, оформлял выставки для заграницы: "Возрождение Донбасса", "32-я годовщина Октября" и многие другие. Однажды, когда он занимался оформлением большой выставки специально для Индии под названием "Как живут и работают текстильщики в СССР", комбинат, где он в то время работал, посетила группа немецких художников-оформителей, которые приехали в Москву со своей книжной выставкой. Увидев крупномасштабные фотографии, так тонко увязанные по цвету друг с другом, они сказали в один голос, что у них такого способа раскраски нет.
      А секрет был вот в чем, Николаем Степановичем были задуманы фотовитражи по принципу цветных диапозитивов, то есть громадные пленки, раскрашенные химическим способом. На просвет они создавали впечатление ярких витражей. Эта идея, воплощенная вместе со специалистами научно-исследовательского института кино и фотографии (НИКФ), получила даже патент на изобретение нового способа химической раскраски фото. Таким путем были оформлены выставки на ВДНХ: "Борьба за мир" - к приезду президента Эйзенхауэра, "Электроника", "Высшее образование в СССР" и другие. Это были не престо фоторепортажи о новой жизни, а художественные образы, оставляющие глубокое впечатление.
      ГЛАВА 7
      Жестокая болезнь и борьба с ней.
      Второе творческое рождение художника
      (1960-1990)
      О, я хочу безумно жить,
      Все сущее увековечить,
      Безличное - вочеловечить,
      Несбывшееся - воплотить.
      А. Блок
      К сожалению, на этом закончилась "лебединая песня" в искусстве оформления. Неожиданно жизнь обернулась к нему неприятной стороной обострилась жестокая болезнь, полиартрит. Ему шел тогда уже 63-й год. Болезнь подкралась как-то незаметно. Было это так.
      Однажды на одной из станций Московского метрополитена, когда он с этюдником и красками спускался в шахту, где рабочие прокладывали очередную линию метро, произошел небольшой обвал и пошла вода. Николай Степанович оказался по колено в воде, но не обращая на это внимания продолжал увлеченно писать. Затем снова спускался в шахту и снова писал - и так несколько раз. Писал на тему труда - она всегда его волновала. Сделал несколько этюдов: "Переход", "Тоннель", "Маркшейдер в тоннеле", "Рабочие-проходчики с пробойными молотками", "Остатки породы". О том случае, когда работал по колено в воде, он забыл. Но через некоторое время почувствовал себя плохо. Поднялась температура, пришлось лечь в постель. Движения стали скованными, вставать с постели ему было очень трудно. Никто из врачей ему не обещал полного выздоровления. Это был удар и в какой-то степени приговор в его дальнейшей творческой жизни. "Неужели конец моей творческой деятельности? Неужели я закончился как художник-оформитель?" думал он. С этими мыслями он никак не мог примириться. И действительно, большую часть своей творческой жизни он как художник-оформитель создавал крупномасштабные художественные образы, шел в ногу с историей общества, с историей искусства. Он любил свое дело, работал вдохновенно, без принуждения, потому как был внутренне свободен. А теперь, когда все это кончилась, он почувствовал надвигающуюся трагедию. Врачи утешали его, рекомендовали заняться живописью, писать небольшие работы дома или в мастерской, сидя в кресле, как это делал Ренуар. Но такие условия жизни его не устраивали. И тут он стал вспоминать жизнь Ренуара. У того тоже был полиартрит, но в еще более тяжкой форме. Кисти рук у него висели как плети, но он каждый день работал, писал с натуры. Он придумал себе "напальчник", надевал его на руку, просовывал в него кисть и таким образом писал. Его вывозили к кресле на воздух, и он писал портреты прекрасных женщин. Это был героизм, и никто не мог и подумать, что эти жизнерадостные прекрасные полотна он писал будучи уже тяжело больным.
      Эти воспоминания в какой-то степени придали Николаю Степановичу силы. С этого момента он решил не сдаваться, преодолевать боль, двигаться и работать. Он поступил на лечение в одну на московских больниц и пролежал там около трех месяцев. Результаты оказались едва заметными. Узнав о болезни Николая Степановича, его друг детства Василий Васильевич Мешков уговорил его продолжить лечение в больнице имени Склифосовского, где один из профессоров предложил вместе терапии лечебную физкультуру. Это была победа над страшным недугом. Итак, теперь каждое утро до конца своей жизни он занимался лечебной физкультурой. Процедура длилась от часа до полутора: лежа, сидя, стоя. Огромную моральную помощь оказывала ему семья - жена и дочь. К тому времени дочь, Елена Николаевна, уже вполне сформировалась как художник, писала в основном натюрморты, унаследовав многое от отца. Она состояла в браке с скульптором Иваном Гавриловичем Онищенко, которым был создан ряд интересных монументальных художественных образов. Среди них были образ русского поэта С. Есенина и образ легендарного контр-адмирала Руднева, командира крейсера "Варяг". Их сын Владимир в то время учился в Средней художественной школе имени Сурикова. Ему было тогда 13 лет, он считался способным мальчиком, усердно занимался и старался впитывать в себя все лучшее. Позднее он поступил на скульптурное отделение Художественного института имени Сурикова, где проявил прекрасные способности, но, к сожалению, вскоре тяжело забелел и вынужден был оставить занятия. Ольга Константиновна по-прежнему занималась творчеством, работая в основном в акварели. Это была творческая семья, и царившая в ней атмосфера создавала хорошее настроение и благоприятно действовала на Николая Степановича, придавая ему силы. Понемногу он становился нас ноги, настроение улучшалось, заветная мечта юности - заняться живописью - стала постепенно осуществляться. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
      Теперь жизнь потекла совершенно в другое ключе. Чтобы войти в станковую живопись, он сначала решил обратиться к натюрморту. Работал с исступлением, спешил наверстать упущенное. За картины он пока не брался: считал, что сорок лет - слишком большой перерыв для станковой живописи.
      В стране в эти годы политический климат несколько изменился. Для творческой интеллигенции наступила так называемая оттепель - время, когда можно было хоть немного глотнуть свежего воздуха. К сожалению. это продолжалось недолго. И снова запреты, и снова преследование инакомыслия. Николай Степанович в глубине души страшно переживал, считая, что искусство должно быть свободным и демократичными, и по-прежнему верил, что наступит такое время. И действительно, это время пришло, но, к сожалению, тогда, когда он уже был в преклонном воздухе.
      А сейчас его мучил только один вопрос: не что писать, а как писать. "Пусть это будут цветы",- решил он. Цветы всегда его вдохновляли, учили декоративности и познанию цвета. Теперь он все чаще вступал в безмолвный диалог с прошлым и как 20-е годы много экспериментировал, находил условные приемы в натюрмортах 60-х годов, отталкиваясь от своих работ в 20-е - 30-е годы. Он уже не работал в большом пространстве, как это было раньше, на площадях или в выставочных залах, а сидел за мольбертом в непривычном для него замкнутом помещении. Мастерская казалась тесной, но света было достаточно много. Он написал целую серию ярких, декоративных натюрмортов, в каждом из которых была своя выразительная цветовая гамма, свое настроение, свое решение и, наконец, свой мир.
      Основные черты его творческого кредо сложились уже в 20-е годы. Интерес же к декоративности, повышенной яркости, насыщенности цвета проявился еще тогда, когда он увлекся древнерусским искусством. Потом годы учебы, зрелость, мастерство, талант сделали его творчество неповторимым, индивидуальным, со своим, присущим только ему, мировоззрением. Это проявилось в натюрмортах 60-х годов и его последующих живописных полотнах, где четко обозначилась своя палитра, свой стиль и ощущение не просто эксперимента в цвете, а скорее ощущение цветового праздника, который он даже не изображал, а создавал. Натюрморт для Николая Степановича был одним из любимых жанров. С одной стороны, он считал его лабораторией цвета, с другой - не отрицал его самостоятельной ценности.
      Одновременно с натюрмортами он писал портреты, среди прочих - портрет дочери. Необычно его композиционное решение: накрытый яркой скатертью стол; за столом сидит его дочь в окружении разных предметов: кисти, тюбики с красками, эстампы, вазочка с яркими садовыми цветами. Взгляд задумчив, и создается впечатление таинственности ее внутреннего мира. При этом чувствуются элементы декоративности. В целом портрет получился яркий, выполненный в контрастных тонах, наполненный силой цвета - и потому весьма привлекательный.
      Экспериментируя в жанре натюрморта, Николай Степанович многое уяснил для себя в цветовой закономерности природы, решил для себя колористические задачи в сближении гаммы цветов. Теперь, наконец, он мог приступить к работе над большими картинами, о которой давно мечтал. Первая картина была "Траурные гудки". увлеченно с трепетом начал он над ней работать. Холст был огромного размера - 4 кв. м. "Неужели это будет бальзаковский "Неведомый шедевр"?" - думал он. Странное чувство охватило его: так хотелось передать свои ощущения, тот трагический дух симфонии траурных гудков, который он слышал в день похорон В. И. Ленина. Еще раньше он уже мысленно представлял эту картину в красках, в определенном колорите.
      Из воспоминаний Николая Степановича: "Траурный митинг у поворотного круга в депо. Мороз, дым, силуэты людей. Склоненные траурные знамена, все лаконично. Сюжет прост, но как его передать: смерть вождя или вера в его дело?"
      Он решил остановиться на последнем. Сделал несколько эскизов и один их них взял за основу. Необычным приемом, вместо мастихина, он широким ножом вертикальными мазками густо набросал краску на холст. Затем подготовил на палитре гамму голубых, синих, фиолетовых оттенков, создал определенный колорит. Все как будто получалось - кроме гудков. Чтобы они зазвучали, пришлось долго искать точные цветовые соотношения.
      Картина была закончена в 1967 году. Впервые она экспонировалась на выставке "Московские художники к 50-летию Советской власти", затем - на персональной выставке в 1968 году.
      Персональная выставка была особенно радостным событием для Николая Степановича. По сути это была выставка как бы вновь рожденного человека, его второе творческое дыхание. Многочисленные отзывы искусствоведов и зрителей говорили сами за себя. Многие удивлялись, почему они не знали этого художника до сих пор; для других эта выставка была просто неожиданностью. Вот что писал известный искусствовед В. Костин в вводной статье к каталогу выставки: "Живописный раздел выставки демонстрирует произведения, написанные художником почти через четыре десятилетия после ранних, не сохранившихся живописных работ. Подчеркнуто декоративный характер этих полотен связан с многолетним опытом работы художника в декоративно-оформительском искусстве, а также с изучением древнерусской монументальной живописи и искусства многих мастеров XX века. Образное звучание цвета находит довольно убедительное воплощение в некоторых показанных на выставке натюрмортах, в портретах и в картине "Траурные гудки". Другой искусствовед, О. Бескин, в журнале "Декоративное искусство" писал о картине "Траурные гудки" следующее: Огромное впечатление производят "Траурные гудки" - это подлинный декоративный реквием. Общий синий фон с темными силуэтами паровозов, мастерски вписанные в синюю гамму красные знамена, прямые белые султаны пара, ощутимо передающие звуки гудков,- все это дает право отнести картину к произведениям, ждущим своего места в одном из государственных музеев".
      Так и произошло, но только спустя 10 лет. В 1978 году на персональной выставке картину приобрела ГТГ. Несмотря на коренные изменения политического мировоззрения в нашей стране, исторические факты, увиденные и запечатленные художником в картине, как и его мастерство, останутся навсегда.
      Страсть к живописи по-прежнему не покидала художника. От больших работ он переходил к натюрмортам. Продолжая их писать, он находил все новые и новые цветовые решения. Так, в натюрмортах "Фиолетовые цветы", "Цветы на ткани", "Акониты на декоративной ткани" и других он ввел контрастность цвета. Затем он снова переходил к большим картинам. На этот раз он обратился к теме войны. Она постоянно тревожила его душу. Он погружался в воспоминания, и перед ним снова вставали страшные события, его снова охватывало чувство трагизма.
      Ему хотелось передать в картине весь драматизм и напряженность войны. Он пересмотрел все свои эскизы, сделанные в тот период, потом сделал еще ряд эскизов по памяти. Теперь уже четко прорисовывались сюжет и замысел картины, которую он назвал "Загорск. На передовую. 1941 год".
      Сюжет драматичен. Начало войны. Немец близок от Москвы. Сильный мороз. Темное небо говорит о напряжении. Мимо Троице-Сергиевой лавры идут цепью белые камуфлированные танки - прямо на передовую. На картине надолбы из металлических балок. Мазок за мазком - и холст словно оживает. Пока он писал эту картину, перед его глазами возникал Троице-Сергиев монастырь со своими белокаменными стенами, башнями, соборами, церквями. В памяти оживала история за несколько веков и прежде всего площадь монастыря, которая помнила все: и торжественные церемонии великих князей и царей, и казнь сторонников Софьи, и юного Петра, который скрывался здесь в 1682 году, и многие другие события. А Красногорская площадь служила местом шумной торговли. Здесь же сохранили традиции русская духовность и красота древнерусского зодчества.
      И на этом фоне перед его глазами словно оживала картина страшной действительности 1941 года, когда мир, красота и предчувствие ужасов разрушения войны смешались воедино. Только напряжением гаммы цветов художник смог создать это состояние тревоги. Военную мощь символизировали танки - они внушали уверенность в победе. Вспоминая эти события, трудно было поверить в то, что враг был так близко от уникального памятника.
      Со временем самочувствие ухудшалось. Писать в мастерской он уже не мог - тяжело было подниматься на пятый этаж, ноги отказывались служить. Он стал писать в своей маленькой квартире.
      В 1970 году в его жизни случилось непоправимое - от тяжелой болезни умирает жена Ольга Константиновна. Это было сильное потрясение для него и для всей семьи. Но творческая душа не давала ему покоя, и он, едва оправившись от переживаний, превозмогая боль, решил поехать в свою любимую Рязань.
      Была весна 1971 года. Солнце все больше находилось в зените и своими лучами ярко освещало весь Рязанский кремль. И снова, как и много лет тому назад, он не мог налюбоваться красотами. Теперь он был свободным художником и работал не по заказам. Он мог с наслаждением творить, писать, создавать образы. Остановился он у своей сестры. Жизнь так сложилась, что виделись они очень редко. Она жила со своей дочерью и ее семьей. Это была интеллигентная, доброжелательная семья, и Николай Степанович чувствовал себя среди них очень хорошо. Каждое утро с небольшим этюдником он отправлялся на пленэр и с упоением работал. Писал он Рязанский кремль.
      Из воспоминаний Николая Степановича: "Я был поражен его красотой, почувствовал соприкосновение с его древним искусством. Четыре больших темно-синих купола, усыпанных звездами, а посреди них еще больший золотой купол на голубом небе казались мне сказкой. Резные белокаменные наличники, затейливые узоры на колонках окон, переплетаясь, как бы струились к верху, чтобы завязаться там красивым и сложным орнаментом на фронтончиках под окнами, опирающимися на эти колонки. Портал. По бокам портала высились колонки, они были какие-то витые, крученые, с резьбой. Кремль создавал как бы, торжественное песнопение". Это чувство красоты, внутренняя свобода, независимость, творческий порыв заряжали его необыкновенной энергией - он писал и писал, несмотря на свое болезненное состояние, сделал множество эскизов для будущей работы "Рязань на яру".
      Удовлетворенный и счастливый от поездки в Рязань, он возвратился в Москву. Находясь под впечатлением от увиденной красоты и поэзии Есенина он пишет картину "Осень. Рыжая кобыла". Вся картина в золотистой гамме осенних переливов цвета и света. Рыжая кобыла в зарослях осенней сухой травы, опавшей листвы, как образ осени. "Осень... Рыжая кобыла чешет гриву..."
      С вдохновением он приступает к задуманной серии картин "Рязань на яру". Им написано четыре больших полотна маслом и несколько графических работ.