Переплет

Пелам Гренвилл Вудхаус

Переплет

Глава I

1

Городок Сен-Рок находился на побережье Франции. Шато «Блиссак» находилось рядом с Сен-Роком. А Дж. Веллингтон Гедж находился рядом с шато «Блиссак», читая на террасе письма.

Предоставь прохожему выбор, кем ему любоваться – Геджем или видом ниже, он выбрал бы вид, и поступил бы правильно, потому что этот пузатенький коротышка сидел единственной кляксой на роскошном ландшафте. Шато стояло на холме, и от его террасы склон резко сбегал вниз многоцветными садами и кустарниками к самому озеру. За озером волнились песчаные дюны, а за дюнами посверкивала гладь гавани, усеянная стоящими на якоре яхтами.

Сам городок притулился слева: беспорядочное скопление красных крыш и белых стен, а в центре гордо вздымался в небо золотой купол здания, благодаря которому местечко и превратилось в популярный летний курорт – казино «Мунисипаль». Бывший всего несколько лет назад захудалой деревушкой, Сен-Рок превратился в Мекку для любого, кому приятно любоваться, как сгребают лопаточкой их деньги грустноглазые крупье.

Гедж не замечал, углубившись в корреспонденцию, расстилавшегося вокруг пейзажа, да и замечать не желал. Он не любил Сен-Рок, а уж нынешним утром городишко и вовсе потерял для него всякую привлекательность – на всех трех полученных письмах были наклеены калифорнийские марки, и содержание их лишь обостряло тоску по родине. С первого дня своей женитьбы, случившейся два года назад, и последующего отъезда в Европу Гедж чахнул в тоске по Калифорнии.

Поэт поведал нам о человеке, чье сердце было в горах, среди оленей. Сердце Геджа пребывало в Глендейле, штат Калифорния, скитаясь между хот-догами и бензоколонками.

Перед этим снедаемым тоской джентльменом возникла стройненькая прехорошенькая девушка, в которой, проморгавшись, он признал Мэдвей, горничную своей жены.

– Мадам желает видеть вас, сэр.

– Э? – удивился Гедж. Он же уже наведывался с утренним визитом к Большому Шефу. – Зачем это?

– Думаю, мадам решила отплыть сегодня на дневном пароходе в Англию.

– Что?! – вздрогнул Гедж.

– Да, сэр.

– А надолго?

– Не могу сказать, сэр.

Информацию по этому пункту Геджу не терпелось получить как можно скорее и достовернее, от этого многое зависело. Обычно Сен-Рок представлялся ему прескучным местечком, но выпадал один день в году, когда городок, поднатужившись, встряхивался и показывал себя во всей красе. Случалось это в день рождения его покровителя, и отмечался этот праздник карнавалом, шумным и разгульным. Празднество Святого Рока предстояло на следующей неделе, и до этой минуты у Геджа не теплилось ни искорки надежды внести и свою лепту в веселье. Но теперь впервые забрезжил лучик: а пожалуй что, и выпадет шанс поучаствовать! И, затолкав письма в карман, он поспешил домой.

Шато любителя старины и эксцентричности восхитило бы: дату его постройки он определил бы как конец XIV – начало XV века. У Геджа же впечатление возникало неизменно одно: строил шато не иначе как косоглазый архитектор. Надо же! Возвести дом из облицовочного камня да еще понатыкать всюду остроконечных башенок. И хотя интерьер модернизировали – во всяком случае, как модернизация представляется французам: провели электрический свет и встроили две ванные комнаты, – но все равно не к таким домам привык Гедж в Глендейле, штат Калифорния.

Жену Гедж нашел в венецианском зале, просторной комнате с потолком обильной лепки, при одном взгляде на который так и чудилось: вот сейчас рухнет и зашибет вас. Миссис Гедж сидела на кровати, диктуя письма мисс Путнэм, своей личной секретарше, худенькой особе в весе пера, бесцветной и респектабельной тихоне в роговых очках.

Сама миссис Гедж выступала бы в тяжелом весе. Сложения она была плотного, дама статная и красивая, несколькими годами моложе мужа. С первого взгляда на нее становилось понятно, почему он послушно выполняет все ее приказания. Даже в состоянии покоя она источала силу и волю. До их брака она была вдовой нефтяного мультимиллионера по имени Брустер, завещавшего все свои мультимиллионы ей. А больше о прошлой жизни жены Геджу неведомо было ничего, так что порой закрадывалась мыслишка – а уж не служила ли она укротительницей львов?

Легкий взмах ее руки, и мисс Путнэм растаяла в воздухе.

– Что такое насчет этой твоей поездки? – поинтересовался Гедж, опускаясь на освободившееся место. – Мэдвей сказала, ты отплываешь с дневным пароходом?

– Я получила из Англии письмо от своего юриста. Возникло недоразумение с английским подоходным налогом. Он говорит, нам необходимо встретиться.

– А билет как же?

– Мисс Путнэм все организует. А ты сбегай в аптеку и купи мне что-нибудь от морской болезни. Лучше всего «Маль-де-мэр» Филипсона.

Пауза.

– А надолго уезжаешь? – Гедж небрежно кашлянул.

– Так, на неделю где-то.

– А-а…

Выпуклые его глаза загорелись целеустремленным блеском. Он мигом решил, что непременно пойдет на праздник святого; мало того, еще и поучаствует активно. Если кто-то воображает, будто он не сообразит натянуть пижамные брюки и блузку жены, а вокруг головы накрутить шарф тюрбаном и предстать на карнавале в виде восточного монарха, то человек этот здорово ошибается!

– Н-да, – протянул он, – мне, конечно, будет без тебя очень одиноко. Да-с, сэр, очень, ну очень одиноко. Ладно уж, вытерплю как-нибудь, – мужественно прибавил он. – Геджи из Глендейла парни крепкие!

– Ничего не одиноко! Я тебе разве не сказала?

– Про что?

– Я пригласила пару-тройку гостей. Приедут завтра днем.

Долька тихого счастья улетучилась. Не из тех он был, чтобы наслаждаться ролью хозяина. А кроме того, толпа любопытных гостей в доме пожалуй что и помешает его замыслу.

– Компания приедет совсем небольшая. Сенатор Опэл с дочкой…

– Старик Опэл!

– …и виконт де Блиссак.

– Что!

– Я с ним незнакома, но полагаю, что это весьма обаятельный молодой человек.

– Обаятельный молодой хам! – скорректировал ее мнение Гедж. – Трезвым не бывает ни денечка!

– Про это мне все известно. Я уже распорядилась, чтобы в шато, пока он гостит, спиртного не подавали. Главная причина, почему его мать присылает его к нам, – она желает, чтобы он несколько недель провел в полном воздержании.

– Послушай-ка, у нас тут что, институт излечивания алкоголиков?

– Лично я очень рада, что виконт согласился приехать. Мне кое-что хотелось бы обсудить с членами их семьи. Виконтесса уверила меня, будто сантехника тут в хорошем состоянии. Но это совсем не так! В состоянии она никудышном! Бачок наверху протекает.

– Так что, когда виконт приедет, – угрюмо пробурчал Гедж, – мне его прямо на крыльце встретить? И сразу сказать: «Давайте, виконт, входите. На выпивку не рассчитывайте, а вот ступайте-ка наверх да взгляните на протекающий бачок». От радости он прям обалдеет!

Он еще пробубнил что-то себе под нос, но тут его стукнула мысль внезапная и вовсе уж неприятная.

– Однако в чем все-таки дело? – подозрительно осведомился Гедж. – Что за великая идея кроется за всем этим? Наводнять дом виконтами, сенаторами… что-то тут кроется, но что – непонятно. Почему – виконт? Откуда – сенатор?

С минуту миссис Гедж молчала. В манеру ее вкрался оттенок напряженной настороженности, как у леопарда, изготовившегося к прыжку.

– О, ну все просто… У матери виконта большое влияние на французское правительство.

– И что из того?

– Любого ее друга встретят в правительстве с распростертыми объятиями.

Гедж, в планы которого не входило проводить уик-энд с французским правительством, так и сказал.

– А сенатор Опэл настолько влиятелен в Вашингтоне, что буквально диктует назначения на посты.

– Какие еще назначения?

– Ну, к примеру, кого назначить послом Америки во Франции…

– И кого ж это, интересно, назначить на такой пост? – в полном недоумении полюбопытствовал Гедж.

Вопроса более уместного задать он не мог, давая возможность миссис Гедж решительно и без дальнейших обиняков выложить факты, просто лезущие в глаза.

– Тебя, разумеется! – отрубила она.

2

Зрелище человеческих терзаний никогда не доставляет удовольствия. А значит, мы постараемся не слишком задерживаться на том, как у Веллингтона Геджа сначала отвалилась челюсть, потом забулькало в горле, перехватило дыхание и, наконец, он пулей сорвался со стула, будто мисс Путнэм воткнула в сиденье булавку. Конечно же, повествователю лучше лишь пунктирно пройтись по его вскрикам, начиная с первого придушенного вопля «Черт его все раздери!» до завершающего страдальческого «Будь же человеком!».

А о его метаниях по залу, кульминацией которых стало громоподобное столкновение с низеньким столиком, заставленным стеклянной и фарфоровой посудой, мы, следуя нашему курсу сдержанности, умолчим и вовсе.

Обойдемся лишь намеком: переполошился Гедж не на шутку. Есть люди, всей душой алчущие почестей, какими может даровать их страна, но Гедж в их рядах не числился. Честолюбцем он не был никогда. При мысли, что его могут сделать послом во Франции, тошнотворный ужас обуял его. Если эта кошмарная затея удастся, это будет означать, что ему еще долгие, долгие годы не видать Калифорнии. Годы эти он проведет в городишке, который невзлюбил сразу, в обществе людей того сорта, от которых его мурашки пробирают. Выскочило у Геджа и еще одно, совсем уж страшное соображение: ведь послам как будто полагается носить форму и атласные бриджи?

– Не желаю я быть послом!

Крик этот миссис Гедж восприняла как вопль зверя, существа из диких лесов, зализывающего раны.

– Ну что тут особенного, стать послом? – умиротворяюще проговорила она. – Были б деньги. Если у тебя есть деньги, а влиятельные особы вроде виконтессы де Блиссак и сенатора Опэла поддерживают тебя…

В густых потемках для Геджа забрезжил робкий лучик надежды.

– Тебе ведь известно, что старик Опэл ненавидит меня всем нутром! Как-то раз мы повздорили, играя в гольф, и он этого не забыл.

– Слышала, слышала. Но, думаю, ты сам убедишься, что он пустит в ход все свое влияние.

– Почему?!

– Сегодня утром я получила от него письмо, и у меня сложилось такое впечатление.

– Что же он пишет?

– Видишь ли, суть не в конкретном содержании. А так… общий тон.

Гедж остро взглянул на жену. На лице у нее играла опасная полуулыбка – верный признак, что в рукаве припрятан какой-то козырь.

– Про что ты?

– Ах да ни про что! – Миссис Гедж, как часто замечал ее муж, была женщиной скрытной. – Встречусь с ним завтра, когда приеду в Лондон, и, думаю, все будет в порядке. Увидишь сам!

– Но, Господи, зачем тебе приспичило делать из меня посла?

– Объясню. Когда я выходила за тебя замуж, сестра моего покойного мужа, Мейбл, повела себя просто отвратительно. По ее мнению, женщина, бывшая когда-то миссис Уилмот Брустер, этим должна и удовольствоваться до конца дней. Мне даже показалось, она была бы не прочь, когда Уилмот умер, чтобы я совершила сати.

– Что еще за сати?

– Я пошутила, конечно. Когда умирает индус, его жена сжигает себя на его могиле. В Индии это называется «сати».

Тень тоскливого томления затуманила лицо Геджа. Видимо, у него промелькнула мыслишка – ах ты, как не повезло, что по воле недоброй судьбы Уилмот Брустер был не индусом, а калифорнийцем!

– Вот я и решила, твердо и бесповоротно, что новым послом во Франции станешь ты. Желала бы я увидеть физиономию Мейбл, когда она прочитает в газете объявление! «Мистер Ничтожество», – обозвала она тебя. Да уж, посол во Франции – это вам не ничтожество!

Хотя подбородок у Веллингтона Геджа был скошен внутрь, а глаза выпучены наружу, определенной неотшлифованной мудростью он обладал. Возможно, существовали вещи, в которых он не смыслил ничего, но уж про это-то ему было доподлинно известно – если мужчина становится пешкой в ссоре между женщинами, то бороться – пустая затея. Несколько напряженных минут он просидел, пощипывая покрывало, молча воззрившись в свое беспросветное будущее, и, наконец, тяжко поднялся со стула.

– Ладно, пойду куплю тебе «Маль-де-мэр»…

3

Приблизительно в то же время, когда Гедж побрел в аптеку, человек гангстерского вида в облегающем костюме, какие почему-то наводят на мысль о сомнительной нравственности его обладателя, вошел в коктейль-бар отеля «Дез Этранжэ».

Отель этот находился неподалеку от казино «Мунисипаль», в общем-то настолько близко, что хорошему бегуну ничего не стоило, проигравшись подчистую за столом, сбегать пополнить запасы у стойки, рвануть обратно, проиграть и эти деньги, все в десяток минут. Сен-Рок вполне справедливо гордился своим отелем «Дез Этранжэ»: там имелись все самые современные удобства, включая и сад для гостей, пожелавших покончить самоубийством, первоклассный оркестр, отличную кухню, телефоны в спальнях, а на нижнем этаже – современнейший коктейль-бар под началом Постава, прибывшего прямиком из Парижа, из бара «У Джимми».

Когда там появился человек гангстерского обличья, бар был пуст. Единственным его посетителем был темноволосый стройный элегантный молодой человек утонченной красивой наружности, читавший европейское издание «Нью-Йорк гералд» за стойкой. А когда он на минутку опустил газету, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, то пришелец гангстерского вида издал радостный вопль человека, узревшего знакомое лицо.

– Втируша! – завопил он.

– Суп! – откликнулся молодой человек.

И они обменялись теплыми рукопожатиями. В родной Америке они ходили скорее в знакомцах, чем в друзьях, но между изгнанниками, встретившимися в чужой стране, всегда вспыхивает горячая симпатия.

– Ах ты, старый конокрад! – кипел от радости суровый гость. Называя так своего друга, выражался он, разумеется, фигурально. Коней Гордон Карлайл никогда не крал. Крупный мошенник, он счел бы такое занятие вульгарным.

– Ах ты, старый песокрад! – отозвался Гордон, что тоже было шуткой чистейшей воды. Суп Слаттери в жизни не крал псов. Он был экспертом по взлому сейфов.

– Ну надо же! Надо же! – радовался Слаттери. – Наткнуться на тебя здесь!

И он присел за столик. Его лицо, в спокойном состоянии напоминавшее гранитную плиту с подозрительными глазками (ружья он в своем стенном шкафу не прятал, но вид у него был такой, будто припрятан там целый арсенал), смягчилось теплой улыбкой.

– А что ты тут поделываешь, Втируша?

– Да так! Осматриваюсь.

– И я вот тоже.

Они прервали беседу, чтобы посовещаться с официантом на предмет горячительных напитков. Урегулировав этот вопрос, друзья возобновили беседу. Не виделись они давненько, и им было о чем потолковать.

Вспомнили старые денечки и старых друзей, обменялись воспоминаниями о Нескладехе Таком-то и Коротышке Эдаком.

Суп Слаттери продемонстрировал Карлайлу шрам на руке – пару лет назад ранил его чересчур шустрый владелец дома в Де-Мойне, штат Айова, к которому он как-то наведался.

Карлайл показал Слаттери больное местечко на левой ноге: укусил его разочарованный инвестор в австралийские золотые прииски.

Примерно через полчаса этих доверительных рассказов тон беседы смягчился, стал сентиментальным.

– А как твоя подружка? – поинтересовался Слаттери. – С тобой?

– Подружка? Какая?

– Да встретил я тут одного парня, забыл уж кого, и он рассказал мне, вроде бы ты женился на Герти Галошке.

Лицо Гордона, и без того несколько меланхоличное, совсем погрустнело.

– Нет, не женился.

– А тот парень говорил, женился.

– Ну так вот – нет!

Ответ получился резковатым. И, точно бы раскаиваясь в том, что обрезал доброжелательного приятеля, Гордон объяснил:

– Понимаешь, у нас с Герти вышла ссора.

Он ненадолго призадумался, но потребность излить свои беды победила привычную сдержанность.

– Так, знаешь, на пустом месте, – горько добавил он. – Пустячное недоразумение, любой посчитал бы – уладить можно парой слов. Герти пришлось лечь в больницу, она ногу сломала, а я тем временем пару раз встретился с ее подружкой. Исключительно по делу. А она прям взбеленилась. Я твердил ей, что тут все чисто, но она и слушать не желала. Слово за слово, и наконец она огрела меня вазой по голове и слиняла из моей жизни. Случилось это год назад. С тех пор я ни разу ее и не видел. Женщины такие жестокие!

– Да уж, это точно. Именно что жестокие, – поддакнул Слаттери. – Никогда не знаешь, что у них на уме. Да хоть меня возьми, к примеру. У-у, я б роман о них мог написать! Самая хитрющая моя партнерша вдруг бац! – бросает меня на полуслове. Ни телефона, ни записочки! Ну, ничего!

– Без Герти я погибаю.

– А я – без той дамочки. Джулия ее звали.

– Работать не могу, я вот про что.

– Ну так и я об том же. В делах без нее – никуда. Между нами с Джулией никаких таких цветочков-василечков и в помине не водилось. Ты с ней был знаком, а?

– Нет.

– Э-эх, какая была наводчица! Так ловко умела напроситься в разные шикарные дома. И всегда ей все с рук сходило. Потому что у нее был стиль, ну что ты! Дамочка – высший класс! Книжки разные читала, то-ce… Послушать, как она говорит, так подумаешь, она в светском календаре числится.

– А Герти…

– Джулия, – властно захватил беседу Слаттери, – работала со мной несколько лет. А потом вдруг в один прекрасный день, четыре года назад, считай, до этой вот самой минуты, вдруг брякает – как гром среди ясного неба: все, она завязала. Вот так вот. Ни тебе объяснений, ничего. Дала, считай, пинок под зад, и поминай как звали. А я-то всегда после каждого дела делился с ней по-честному, никогда не жульничал. Ни разочка не нагрел. Ни на цент! Иногда мне сдается, чем честнее ты с этими вертихвостками, тем паршивее они с тобой обходятся. Вот так-то, сэр! Улетучилась, и другой такой у меня уж не появилось. Я опускался все ниже и ниже. – Слаттери замялся. – Хочешь, чего скажу, Втируша? Сейчас, случается, я даже уличным грабежом промышляю! Вот как!

– Ну да?! – В тоне Карлайла, как он ни старался, проскользнула осуждающая нотка. Он не хотел, конечно, строить из себя сноба, но в криминальном мире существуют свои социальные степени и ранги и всем известно, что уличные грабители – люди не первого сорта.

– Надо ж человеку как-то жить! – покраснел Слаттери.

– Ну кто ж спорит.

Повисло тяжелое молчание. Когда Слаттери заговорил опять, было ясно, что он стремится восстановить свою репутацию.

– Конечно, я и сейфами занимаюсь, если подвернется случай. Вот и здесь, в городке этом, намечается крупная работенка. Хоть завтра бы провернул, будь у меня партнер для наводки.

Карлайл встрепенулся, отбросив все свои неодобрительные мысли.

– Что? Прямо в этом городе?

– Да так, в миле от него. В таком, знаешь, Шатублиссак.

– Не слыхал, – покачал головой Карлайл. – Незнаком я со здешними местами.

– Выше на холме, за казино. Его снимает какая-то американская дама. Что-что, а брюлики у нее водятся.

– Наверняка-то не знаешь?

– Должны водиться, раз дамочка арендует такой шикарный дом.

– А может, в банке их хранит. – Неудачи сделали из Карлайла пессимиста.

– Может, и так. Да и что толку волноваться? У меня же все равно нет человека для работы в доме.

– Ну, внутреннюю работу, предположим, мог бы сделать и я, – вызвался повеселевший Карлайл. – Если дойдет до крупного дела, почему бы и мне не стать наводчиком?

– А как ты проникнешь в дом? Такие вот дела… Сам видишь, мужчина тут не годится. – Допив стакан, Слаттери поднялся. – Ладно, пойду прогуляюсь. Ты остаешься?

– Без разницы, где сидеть, – мрачно отозвался Гордон. Упадок промышленности угнетающе сказывался на его настроении.

Слаттери, выйдя на залитую солнцем улицу, бесцельно побрел к гавани. Когда бесцельная прогулка привела его в узкий и почти безлюдный переулок, он заметил идущего впереди пузатенького коротышку, углубившегося в чтение письма.

На минутку Слаттери заколебался. Потом, слегка вздохнув, вынул револьвер. Низкосортная, что и говорить, работенка, но выпадают времена, когда всякая мелочь сгодится. Бочком, незаметно, он пристроился к коротышке. И скомандовал:

– Руки вверх!

4

Гедж послушно их поднял. И без дополнительного стимула в виде револьвера он с готовностью оказал бы любезность такому громиле. Однако он тут же впал в полуобморочное состояние, какое порой вызывал в нем взгляд жены, но сейчас примешивалась тревога и слабое теплое сочувствие к заблуждавшемуся на его счет грабителю, принявшему его за ступеньку к богатству.

Слаттери, производивший проворный осмотр левой рукой, видимо, уже обнаружил тошнотворную истину. На грубом его лице проступила разочарованность, а кончик сломанного носа задергался от такого явного крушения иллюзий. Весь вид его кричал: вот человек, внезапно ткнувшийся носом в грубую реальность жизни!

– У тебя что ж, совсем, что ли, наличности нету? – брюзгливо спросил он.

– Ни цента! – вздохнул Гедж.

Слаттери горестно крякнул. На вид Гедж был толстячком богатеньким, и он рассчитывал на хороший куш. Спрятав револьвер в карман, несчастный грабитель сбил на затылок шляпу отчаянным и несколько даже байроническим жестом, при виде которого у Геджа вырвалось:

– Эй! А ведь я тебя встречал!

– Да? – равнодушно бросил Слаттери; ему уже все было безразлично. Столько суеты и хлопот, а в результате – денег даже на ленч не наскреб!

– Ты тот самый парень, который грабил меня в Чикаго!

Слаттери окинул его скучающим взглядом, говорившим: «Ах, у меня столько знакомых!»

– А в чем ты был одет?

– В серый деловой костюм с синей саржевой ниткой.

– Нет, не припоминаю. Извини.

– Ну конечно же, это был ты! Тогда еще подскочил коп, и ты заставил, чтобы я взял тебя под руку. И мы пошли от него будто старые дружки. Еще пели! Не помнишь, а?

– Чего пели-то?

– «О, руки бе-елые, как я ва-ас любил!» Ты подпевал басом.

Лицо Слаттери внезапно осветилось.

– А ведь и правда! Теперь припоминаю. Так-так!

– Долгонек путь отсюда до старого Чикаго!

– А то!

– Они мне и фамилию твою назвали. Сейчас вспомню…

– Они – это кто?

– Копы. Когда я им тебя описал. А, вот! Вспомнил! Суп Слаттери. Один из копов заметил, что похоже на Супа Слаттери, а другой добавил, да, очень может быть, это Суп и есть. И опять стали играть в шашки. Удивлялись только, с чего это вдруг ты стал грабить людей на улице. Сказали, ты эксперт по взлому сейфов.

– Случается, что и уличным грабежом подрабатываю, – несколько сдержанно объяснил Слаттери. – А что, есть возражения?

– Никаких! – поспешно заверил Гедж. – Решительно никаких! Лично я ничуть не против.

Возможно, Гедж даже ввернул бы классический прецедент с Микеланджело, который тоже не удовлетворялся одним видом искусства, но Слаттери уже вернулся к животрепещущему вопросу дня.

– Послушай, а чего ж у тебя наличных-то нету?

– У меня никогда не водится.

– А по виду – богатенький.

– Богата моя жена. Просто ужас! Покойный муж оставил ей миллионы.

– А ты, значит, подсуетился и ободрал вдовицу? Недурно устроился.

Настроен Слаттери был весьма неодобрительно. Не чуждый сентиментальности, он, когда видел в кино холодный брак по расчету, всегда свистел в знак осуждения.

Гедж уловил оскорбительный намек.

– Женился я не из-за денег, – с чувством возразил он. – Я и сам в то время был богат. Но, к несчастью, играя на бирже…

Теперь в манере Слаттери не осталось и капли суровости. С теплым, сердечным интересом смотрел он на Геджа.

– Так ты тоже угодил под большой крах?

– Ну! Все потерял. До последнего доллара.

– И я. – Слаттери поморщился при воспоминании. – Крутой вираж! Вот были денечки! Точно ухаешь вниз на скоростном лифте! Были у тебя «электрические»?

– А то!

– А почем покупал?

– По сто шестьдесят семь.

– А я – по сто шестьдесят девять. А «Монтгомери Уорд»?

– Обошлись мне по сто двенадцать.

– И мне – тоже.

– «Дженерал моторе»? – нетерпеливо допрашивал Гедж.

– Эй! Давай про что другое поговорим.

На несколько минут оба финансиста унеслись мыслями в прошлое. Наконец Слаттери вздохнул.

– Что ж, рад был увидеться с вами снова, мистер… как вас там?

– Гедж. Дж. Веллингтон Гедж. И я очень рад встрече, мистер Слаттери. Как насчет пропустить по маленькой?

Тень прежней угрюмости проскользнула в тоне грабителя.

– Не понял. Как это «пропустить по маленькой»? У тебя же нет денег.

– Так ты мне одолжи!

Нельзя сказать, чтобы в планы Слаттери, отправлявшегося на уличный грабеж, входило финансирование будущих жертв, но в голосе его собеседника проскользнуло нечто такое, что в нем откликнулся дух благородства и он протянул сотню франков.

– Слушай, а ты не мог бы увеличить заем до двух сотен?

– Хм, ладно, – согласился Слаттери без особой сердечности.

– А знаешь, что я тебе скажу! – воодушевился Гедж. – Одолжи-ка ты мне для ровного счета – тысячу! Получится кругленькая такая, симпатичная сумма!

Без особого пыла Слаттери отлепил купюру от своей тощей пачки, словно бы недоумевая, где это он подцепил идейку, будто уличный грабеж – прибыльное предприятие?

5

За столиком в маленьком кафе у гавани Геджа обуяла словоохотливость. Уже много месяцев он томился по сочувственному уху, в которое мог бы излить свои несчастья, и наконец оно подвернулось. Этот миляга взломщик, решил он, услышит все.

– Да-с, сэр, – приступил он. – Вот так оно все… Все деньги у моей жены, а я в доме так, «Эй, ты! Принеси-подай!».

– Неужели правда?

– Да-с, сэр. Простофиля, вот я кто. Так, никто. Ты не промахнешься, если скажешь, что я птаха в золоченой клетке. Чего бы ни пожелала миссис Гедж, все так и делается. Хотел я жить в Калифорнии. Нет, настояла, чтоб мы поехали во Францию. Ты что думаешь, будь у меня деньги, я б жил в такой дыре, как шато «Блиссак»? Нет, сэр! Вернулся бы в Глендейл, где мужчины – настоящие мужчины! Слаттери чуть вздрогнул.

– Так ты в Шатублиссаке живешь?

– Да-с. Вот именно. В шато «Блиссак».

Слаттери раздумчиво пожевал нижнюю губу. Открытие, что коротышка живет, пусть даже в скромной роли птахи, в доме, о котором он столько мечтал, всколыхнуло его. Он не мог сказать наверняка, какие надежды возлагает на их знакомство, но одно чувствовал безусловно – расположения нового знакомца добиваться стоит.

– Живешь, значит, там? Ну и ну! – вежливо заметил он.

– Да-с, сэр. Миссис Гедж настояла, чтобы мы сняли этот дом в аренду. А я б и гроша за такой не дал! Меня от него прям тошнит. И это еще не все! Нет, не все!

– Нет?

– Нет, сэр. Знаешь что?

– Что?

– Когда она выложила мне это сегодня утром, меня прям перышком сшибить можно было. Ну догадайся вот что?

– А что?

– Ни в жизнь не скумекаешь!

– Так что, а?

– Представляешь, что она мне выложила сегодня утром?

– Да откуда, черт тебя дери, мне знать? – Вспышка раздражения сбила Слаттери с выбранного курса льстивости. – Ты что, воображаешь, я там под кроватью прятался?

– Она мне сказала, я должен стать американским послом.

Слаттери переваривал новость.

– М-дэ, не подарок…

– Я и сам знаю. Послы должны носить форму и атласные бриджи… это подумать!

– И треугольные шляпы.

– Что? Еще и шляпы?

– А то! Сам видел в новостях. И французишки эти всех послов обцеловывают.

До этих слов Гедж полагал, что вник во все изъяны предложенной роли, но теперь до него дошло, что последний, и самый ужаснейший, ускользнул от его внимания. С минуту он сидел как в параличе. Потом взорвался яростным потоком слов.

– Ну нет! Нет, и точка! Еще чего! Раздобуду маленький капиталец, чтоб было с чего сызнова начать, и подниму бунт. Да-с, сэр! Бунт, и точка. Я очень люблю свою жену, но это уж, знаете! «Слушай! – я скажу. – У меня хватает денег, чтоб начать сызнова, теперь я человек независимый, понятно? И я не намерен становиться никаким послом. Чем быстрее ты про это забудешь, тем лучше! Потому что все это – чушь собачья! И кстати, о Франции, – я скажу, – уезжаю из этой страны на следующем же пароходе. Возвращаюсь в Калифорнию. Прикипела к своей Франции, – я ей скажу, – так и торчи тут! Лично я возвращаюсь в Глендейл». Да-с, сэр!

Человеком Слаттери был не злым, но весьма практичным. Люди вроде него только и знают, что обескураживать мечтателей.

– А где, интересно, – перебил он, – ты достанешь этот свой капиталец?

В пылу возведения воздушных замков мелочь эту Гедж как-то упустил. Огонь в его глазах потух.

– А ты мне не сможешь одолжить? Совсем немножко?

Слаттери ответил, что нет, не может.

– Да мне больше десяти тысяч и не потребуется. Эх, мне б раздобыть только десять тысяч! Я б уж сумел вернуть что потерял!

На это Слаттери ответил, что, доведись ему увидеть десять тысяч зараз, он перецеловал бы все купюры по отдельности.

Бешеное возмущение против суровости судьбы охватило Геджа.

– Господи! Как несправедливо!

– Чего несправедливо-то?

– Ну, посуди сам! Знаешь что?

Слаттери горячо попросил нового приятеля перестать приставать к нему с таким вопросом.

– Нет, ну знаешь все-таки что? Когда я женился на миссис Гедж, я был человеком богатым.

– Это ты мне рассказывал.

– Да, но вот чего я тебе не рассказывал. Я ведь эту женщину бриллиантами осыпал! Ну не то чтобы осыпал… В общем, много ей все-таки подарил. Тысяч на шестьдесят, не меньше.

Сумма эта произвела впечатление. Шестьдесят кусков – очень даже недурная пожива.

– Представь, что бы эти шестьдесят штук значили для меня сейчас! Подумай, что бы я мог с ними сделать!

– Ну!

– Да уж… – От жалости к себе Геджа трясло. – Когда я вижу, как миссис Гедж щеголяет в этих бриллиантах, мне понятно, отчего становятся циниками.

Вся полнота этой фразы не сразу проникла в сознание Слаттери: рассеянно выдохнув еще раз «ну-у!», он отпил из стакана и вдруг подпрыгнул, словно ожегшись о горячее.

– Щеголяет в них? То есть ты хочешь сказать, брюлики у нее при себе?

– Да-с, сэр!

– Что? Прямо там, в Шатублиссаке?

– Да-с, сэр.

Повисла пауза.

– В сейфе небось хранит? – небрежно бросил Слаттери.

– Когда не носит, да.

Слаттери впал в удрученное молчание, размышляя о том, как все могло бы повернуться. Эх, будь утраченная Джулия с ним, горевал он, она мигом бы придумала, как проникнуть в дом, и провела подготовку изнутри. Без ее же скромной помощи он совсем ничего не может.

Есть, конечно, еще и Втируша. Сам набивался на внутреннюю работу. Но как ему познакомиться с Геджем, чтобы добиться приглашения? Да, трудно ковать это самое первое звено. Знакомить Гордона с Геджем самому едва ли стоит. Умом он, конечно, не так уж блещет, но все-таки даже и он соображает, что туда не приглашают без рекомендаций и не от грабителя-взломщика.

И Слаттери издал глубокий вздох. Н-да, дельце, как ни крути, тухлое.

От раздумий его оторвало движение соседа. Гедж готовился отбыть.

– Уходишь?

– Да-с, сэр. Пора возвращаться.

– А что за спешка?

– Объясняю. Сегодня миссис Гедж отплывает в Англию на дневном пароходе, и ей потребуется многое обсудить со мной. До свидания. Приятно было познакомиться.

Слаттери промолчал. Хотя гранитное лицо его осталось бесстрастным, внутренне он затрепетал от восторга, точно бы Гедж разорвал плотную завесу тумана, скрывавшую от него Землю обетованную, в которой приветливо лучилось солнышко.

Историки повествуют, что математик Архимед, решив некую хитрую проблему, выскочил из ванны и помчался по улицам с криками: «Эврика! Эврика!» Слаттери сидел не в ванне, но, сиди он в ней, то, несомненно, выскочил бы тоже и, весьма вероятно, завопил бы: «Эврика!», если бы знал это слово. Потому что он наконец увидел способ!

Через минуту Слаттери вылетел на улицу торопясь к отелю «Дез Этранжэ».

6

Карлайл сидел все так же в баре, на том же месте. Слаттери поспешил к его столику.

– Втируша! – закричал он. – Нам подвалила удача! Дельце у нас в кармане!

Карлайл настороженно встрепенулся. Его друг, знал он, пустомелей не был. Редко Слаттери бывал таким возбужденным. «Мужественный» и «молчаливый» – вот какие прилагательные первыми просились на язык при характеристике Супа. Если уж он так возбудился, это кое-что да значит!

– Какое дельце? Про которое мы говорили?

– Ну да! Шату это самое! Только что познакомился с типом, который там живет!

Карлайл тоже засиял.

– Как это ты умудрился?

– Да так, случайно встретились, – чуть смущенно ответил Слаттери. – Сдружились, понимаешь… выпили вместе. Ну он мне и рассказал, что миссис Гедж брюлики свои держит не в банке, а при себе. В сейфе хранит, дома. Вот так! Ты покажи мне сейф, который я не сумел бы вскрыть шпилькой, и я его съем. Чтоб мне лопнуть, – горделиво добавил Слаттери. – Истинная правда!

– Но…

– Знаю, знаю, кто-то нужен в доме. Как его туда сунуть? А вот как. Дамочка эта сегодня отплывает в Англию…

Он приостановился, чтобы эти сведения как следует внедрились в мозг слушателя, и тот проникся их исключительной важностью. Нет, не зря верил он в сметливость Гордона. Тот все уловил мигом.

– А я поеду на том же пароходе и познакомлюсь с ней?

– Правильно!

– Это нам раз плюнуть!

– Назовись лучше всего каким-нибудь ихним графом. Приври насчет связей во французском правительстве. Она, понимаешь, спит и видит, как сделать своего старикана американским послом. Пусть думает, что ты сумеешь ей помочь.

– Наплету с три короба! Поверит, будто все французское правительство пляшет под мою дудку.

– Добыча, Втируша, будет крупная, если все сделаешь как следует. Гедж этот говорит, брюлики тянут на шестьдесят кусков!

Карлайл облизнулся. Лицо его подернулось мечтательной дымкой. Как и Слаттери недавно, он будто смотрел вдаль, на Землю обетованную.

– Если за пять дней не попаду в шато, – сказал он, – считай, я растерял всю свою технику.

Глава II

1

Чудеснейшая погода, привлекавшая летом столько туристов в Сен-Рок, была не менее чудесной и по другую сторону Английского канала: солнечный свет заливал шато «Блиссак», и солнечный свет – сразу после четырех дней – залил улицы Лондона, озолотив тротуары, играя бликами на омнибусах и фруктовых тележках уличных торговцев, весело танцуя на лицах прохожих, ломовых лошадях и полисменах. И только в вокзал Ватерлоо, эту сумеречную пещеру, не проник ни единый солнечный лучик. Окутанный благопристойным сумраком вокзал напоминал, как всегда, собор, чьи псаломщики, поддерживая себя в форме, выпускают в свободное время пары на стороне. Сегодня хмурая атмосфера усугублялась нашествием толп взмокших родителей с выводками детей, лопатками и ведерками. Наступил первый день того, что в газетах именуют Большой Сезон Отпусков, и весь Лондон ринулся к морю.

У ворот, за которыми администрация удерживала экспресс, отбывающий в 16.21 в Йовил, стоял молодой человек, чья внешность несколько оживляла сумеречные тона вокзала. Красавцем в строгом смысле слова он не был, но был на диво подтянут, просто цвел здоровьем, а в поведении его чувствовалась веселая удовлетворенность, что и выделяло его из потока озабоченных папаш, на чьих лицах так явно читалась печаль о том, что они не остались холостяками. Все вокруг было ему в новинку, все его развлекало. В Англии он жил всего несколько месяцев и наслаждался всяким проявлением английской жизни. Сейчас он без следа раздражительности отлепил от своих ног двух малышей, Ральфа и Флосси, и передал их родителям, сияя добротой и заботой. Если даже он предпочел бы, чтобы новый малыш, Руперт, выбрал чьи-то еще брюки в качестве соски, он никак того не показал.

Ну а что касается его имени, если вы читаете колонку светских сплетен, то вспомните, что недавно было объявление о помолвке между леди Беатрисой Брэкен (да-да, дочерью графа Стейблфорда) и Патрика Б. Франклина (да-да, известного американского миллионера и спортсмена). Вот это Патрик и стоял, для друзей – Пэки. Сегодня Беатриса уезжала в поместье своего отца (Уорблс, графство Дорсетшир), и Пэки приехал на вокзал проводить невесту. Она только что появилась, надменно ступая среди толпы, будто принцесса среди мятежных холопов, и была так ослепительно красива, что, пожалуй, иные из запарившихся отцов с детишками, требующими присмотра, и то кинули на нее взгляд. Беатриса блистала красотой на Охотничьих балах Биддлкомба, где красота всегда красота; красота ее привлекала внимание на королевской трибуне в Аскоте и не оставалась незамеченной даже в толпе, текущей по крикетному стадиону «Лордз» в перерыве на ленч на матче между Итоном и Харроу.

Мэри Мэйфер, ведущая светскую хронику в «Болтовне у камелька», за подписью «Маленькая Птичка в высшем свете», написала в недавнем номере газеты, что на последнем приеме в испанском посольстве Беатриса была великолепна, выделяясь элегантнейшим платьем из крепа модного опалового оттенка, фасон которого подчеркнул природное изящество ее линий. И все это было совершенной правдой.

В данный момент нервное раздражение мешало Беатрисе показать себя в наивыгоднейшем свете. Больше всего на свете она терпеть не могла ездить поездом в летний сезон, и если так уж необходимо ее присутствие в доме предков – отец попросил ее помочь с гостями, – то могли бы и машину за ней прислать. Но с нынешними ценами на бензин у разумного старого джентльмена хватало ума не совершать подобных щедрых жестов.

Улыбалась Беатриса редко и сейчас приветствовала Пэки лишь легчайшим подергиванием верхней губки – гримаска, так великолепно удавшаяся на портрете, написанном Лазло.

– Ну и сборище! – с отвращением бросила она.

– А мне нравится, – откликнулся Пэки. – Помогает понять дух, создавший Англию. Теперь мне понятно, что подразумевают под бульдожьей хваткой англичан. Только что прошел один человек с ребенком на каждой руке, а у каждого ребенка на поводке, заметь, силихем-терьер. Ребенок с левого борта запутался с терьером по правому борту, а левобортный терьер запутался с ребенком правобортным. По всему судя, денек папочке предстоит развеселый. Лично я считаю, это доброе простое веселье, свободное от современных изысков. А кстати, где твой багаж?

– Его Паркер принесет.

– А чтение? Хочешь, сбегаю в киоск куплю тебе что-нибудь? Время еще есть.

– Нет, спасибо. Я захватила книгу.

– О! Книгу захватила! Какую же?

– «Червь в корнях» Блэра Эгглстона.

– Блэр Эгглстон? Знакомое какое-то имя. Откуда? Я его где-то встречал?

– Я тебя с ним познакомила на Выставке Молодых Художников неделю назад.

– А, ну конечно! Вспомнил, вспомнил! Такой отвратный задохлик с бакенбардами.

Сказал он это зря. Беатриса еще больше рассердилась.

– Не надо так шутить, – бросила она тоном, который иногда наводил Пэки на мысль, что при всем ее очаровании в ней течет кровь гувернантки. – Все, чье мнение хоть что-то значит, считают, что мистер Эгглстон – один из лучших молодых романистов.

– Н-да. А он, наверное, ходит и хвастает, что я его читал. Это нехорошо, я его не читал.

– Ты вообще ничего не читаешь.

– Неправда. Я прочитал всего Эдгара Уоллеса!

– Лучше б всего Блэра Эгглстона. Как бы мне хотелось, Пэки, чтобы ты не был таким. Я стараюсь ради тебя изо всех сил, даю тебе хорошие книги, показываю картины – а что толку? Ты все равно выражаешься, как йеху.

– Прости, – огорчился Пэки. – Ты совершенно права. Его переполняло раскаяние. Хорошо ли, угрызался он, вести себя так с девушкой, которая не покладая рук трудится ради твоей одухотворенности?

В Йельском университете, где Пэки Франклин получал образование, он был полузащитником американской сборной, но свое духовное «я» у него была прискорбная склонность держать на скудном пайке. Пэки был достаточно смиренным и понимал, что душа у него не ахти какая. И всячески клял себя за то, что не помогает девушке, которая старается поднять ему цену.

С самого начала помимо красоты ему нравилась в леди Беатрисе возвышенность идеалов. Да, что касается идеалов, она, несомненно, не промах, и этими идеалами она щедро делится с ним. Ей уже удалось значительно умерить его природную веселость. Пожалуй, если в один прекрасный день она, поплевав на ручки, примется за дело всерьез, то его перестанет мутить от картинных галерей и концертов.

Возможно, Беатриса иногда и бывает несколько чопорна и говорит с ним, будто отчитывая лакея за то, что тосты к чаю он подал холодные, но она, безусловно, несет знамя с девизом «Все выше!». И Пэки терзался при мысли, как же он ранит ее своим легкомыслием.

– Да, я абсолютно не прав насчет Блэра Эгглстона, – извинился он. – Перепутал его, наверное, с кем-то. Припомнив как следует нашу встречу, я понял, как поразило меня его тихое обаяние. Засяду читать его завтра же.

– Сегодня утром я случайно встретила его на Бонд-стрит. Сказала ему, что ты остаешься один бездельничать в Лондоне…

– Да я не остаюсь!

– Как это?

– Ну раз ты уезжаешь, какой мне смысл торчать в городке, который явно считает, что природа предназначила его для роли турецких бань? Я подумываю нанять яхту да и поплыть куда-нибудь. Прочитал недавно рекламу… – тон его стал лирическим, на родине он был заядлым яхтсменом, – о ялике с мотором, всего за сорок пять фунтов. Представляешь, тридцать девять по ватерлинии, с бимсом в тринадцать футов, с парусной оснасткой…

– Я очень прошу тебя остаться в Лондоне, – перебила Беатриса.

Тон ее был категоричен, и Пэки взглянул на нее в смятении: он предвкушал плавание на яхте.

– Зачем?

– Во-первых…

Она остановилась, чтобы потереть лодыжку, которую только что лягнуло дитя по имени Эрни, а Пэки в ту же самую минуту энергично шлепнули между лопаток тем самым сердечным шлепком, который возвещает, что ты обрел друга. Оглянувшись, он увидел стройного, гибкого молодого человека с моноклем и стрижкой ежиком. Тот лучился теплыми улыбками.

На минутку Пэки растерялся. Лицо подошедшего, как и его повадки, были ему знакомы. Но лицо в отличие от повадок он помнил хуже. Потом память его очнулась.

– Вик!

– Мой Пэки!

Прошло полтора года с тех пор, как Пэки в последний раз видел искрящегося весельем молодого французского аристократа, виконта де Блиссака. К радости встречи примешивалось сожаление – лучше б им встретиться через несколько минут после Беатрисиного отъезда, а не за несколько минут до него. Дружба Пэки с наследником де Блиссаков началась в прекрасные нью-йоркские деньки, и что-то подсказывало ему – сейчас приятель пустится в воспоминания именно о них. А опыт научил Пэки, что при Беатрисе эту тему лучше всего хранить за семью печатями.

Но Беатриса перестала потирать лодыжку, и оставалось представить ей этот призрак умершего прошлого.

– Леди Беатриса Брэкен. Виконт де Блиссак.

Беатриса кивнула. В ее красивых глазах застыло каменное выражение. Пэки с легкостью расшифровал его – она не одобряет старину Вика.

Друзей Пэки леди Беатриса вообще нечасто одобряла, иногда ей казалось, что каждый из них еще отвратительнее предыдущего. Сама она в своих знакомствах была исключительно разборчива, общаясь только со знатью и иногда делая исключение для интеллектуалов. Пэки же, напротив, насколько она поняла, был рад всем и каждому. Никогда нельзя было быть уверенной, думала она, выходя с ним куда-нибудь, что он не примется фамильярничать с боксером-профессионалом или еще с кем похуже. Открытие, что он в самых сердечных отношениях с виконтом де Блиссаком, слухи о котором порой достигали ее ушей, ничуть не уменьшило ее сходства с модно одетым айсбергом.

– Мы часто виделись в Нью-Йорке, два года назад, – виновато, как и требуется от хорошо вымуштрованного жениха, сообщил Пэки.

– Да-а, задавали мы тогда жару, – ввернул виконт ненужную сноску. – Покутили на славу. Поставили замшелый городишко на уши.

Глаза его, чуть выпучившиеся от несравненной красоты на столь близком расстоянии, перестали смотреть на Беатрису. Интересно ему было с Пэки, старинным его другом.

– Домой, значит, добрался нормально?

И, весело хохотнув, обернулся к Беатрисе, расплываясь в улыбках как человек, делящийся чудесными новостями.

– Когда я в последний раз его видел, он скакнул в окошко бара, а два полисмена сиганули за ним следом. Эх и здорово мы развлекались! На всю катушку! А помнишь, Пэки, тот вечерок, когда…

– Вик, ты куда-то уезжаешь? – торопливо перебил Пэки.

– Да, конечно. А помнишь…

– Куда же?

– В Сен-Рок. Поездом в 16.15 на Саутгемптон.

– Вот как? – Пэки испустил вздох облегчения. – Сомнительно. Может, ты случайно не заметил, но сейчас уже 16.14.

– У-ух! – вскрикнул виконт и исчез будто скользнувший в тину уж.

Паузу, во время которой теплый летний денек заметно похолодал, нарушила Беатриса.

– У тебя много жутких знакомых.

– Да нет! Вик – нормальный парень.

– Судя по слухам, не могу с тобой согласиться.

Носильщик открыл ворота. Они вошли в пустое купе первого класса, и Пэки занял позицию в дверях, отбивать атаки назойливых пассажиров.

Он погрузился в задумчивое молчание, только что догадавшись, что встреча с виконтом де Блиссаком всколыхнула в нем явственный приступ того, что древние феки называли pathos, – внезапную и прискорбную ностальгию по прошлому, достойному всяческого порицания.

Пэки изо всех сил сражался с этим чувством. Возмутительно, твердил он себе, что жених такой изумительнейшей девушки еще ропщет на судьбу. Да, правда, они с Виком недурно развлекались в прежние денечки, но насколько же счастливее он сейчас, когда его перевоспитывает первая красавица Англии.

Помогая себе подавить неуемную тоску, всколыхнувшуюся от встречи со старым приятелем, Пэки, потянувшись к Беатрисиной руке, ласково пожал ее.

– Это будет крайне полезно для тебя, – заключила Беатриса, и Пэки спохватился – из-за своих мечтаний он прослушал ее последнюю фразу!

– Извини, я тут отвлекся… О чем ты говорила?

– Я говорила про то, как мне хотелось бы, чтобы ты подружился с кем-нибудь достойным. Например с мистером Эгглстоном. Тебе нужны именно такие друзья.

– Ладно, звякну ему как-нибудь…

Он отвернулся, сурово воззрившись на мистера Уизерспуна, норовившего пронырнуть в купе, и настолько грозен был его взгляд, что тот прошел дальше вместе с миссис Уизерспун и четырьмя детишками на буксире – Перси, Берти, Дейзи и Алисой.

– …в четверть пятого, – договорила Беатриса.

И снова Пэки обнаружил, что он что-то упустил.

– Прости, не понял!

– Мистер Эгглстон хочет встретиться с тобой сегодня, без четверти пять, в вестибюле отеля «Нортумберленд». Он приглашает тебя на чай.

– Что?!

– И пожалуйста, постарайся подружиться с ним. Он чрезвычайно интересный человек. Принесет тебе массу пользы.

На жизнерадостное лицо Пэки набежало облачко.

– Мне что, в самом деле тащиться туда и гонять чаи с этими бакенбардами?

– Не смей называть его бакенбардами! Да, придется. Чем чаще ты будешь с ним встречаться, тем лучше. Такой друг удержит тебя от всяких проделок!

– О чем ты? – удивился Пэки. – Каких таких проделок?

– Ты сам прекрасно знаешь. Не успею я повернуться спиной, как ты, оказавшись на свободе, непременно отколешь какой-нибудь номер… попадешь в переплет.

– И в мыслях не имел…

– А помнишь, что стряслось два месяца назад, когда я уезжала в Норфолк?

– Да я же объяснил! Детально. Я случайно замешался в толпу гостей…

– Правильно. Вот я и не хочу, чтобы ты опять куда-то замешался. У меня дома очень расстроились. Ты же знаешь, как щепетильны мои родители.

Пэки покаянно покивал. Современная свобода нравов никак не затронула графа Стейблфорда и его супругу.

– А тетя Гвендолин обозвала тебя висельником и вертихвостом.

– Как-как она меня обозвала?

– Висельник и вертихвост.

Пэки заносчиво распрямился. Замечания и критику от своей нареченной он готов был принять, но когда еще и ее изъеденные молью родственнички распускают языки…

– Мне все равно, что болтает эта обожательница кошек и подтасовщица пасьянсов, – с достоинством, которое ему очень шло, ответил он. – А вот мое маленькое посланьице ей. Можешь ей передать, что… Хотя нет, ладно, лучше не надо. Передай ей только мой жаркий привет и добавь: я надеюсь, его жар ее задушит!

Приостановив собственный поток красноречия, Пэки кинулся наперерез помощнику кассира по имени Бодкин, который пытался вторгнуться в купе вместе с женой Мириэм, сестрой Луиз, попугаем Полли в клетке и существом, похожим то ли на ребенка, то ли на подростка, фальшиво заверяя их, что дальше в вагоне полно мест. Его победа чуть-чуть смягчила Беатрису. Беседу она возобновила поласковее.

– Я очень надеюсь, что в мое отсутствие ты не станешь расслабляться. Пожалуйста, ходи в концерты и посещай картинные галереи.

Пэки задрожал в священном трепете.

– Пусть только кто попробует меня удержать! Да, пусть попробует!

– Тебе это так полезно…

– Да уж, кто спорит! Я прям ощущаю, как моя душа раздувается будто отравленная.

– Завтра в «Квинс-Холле» декламирует Яша Прицкий.

– Браво, Яша!

– А в Гейт-театре идет новая пьеса. Говорят, изумительная. У меня такое чувство, что если ты будешь общаться с Блэром Эгглстоном…

Пэки ласково потрепал ей руку.

– Глаз с него не спущу. Если желаешь, чтоб я распивал с ним чаи, сегодня же и начну, пока из ушей не польется. Буду липнуть к нему каждый день. Станет одеваться утром, а я тут как тут, выглядываю из левого башмака. Эге, а поезд-то уже тронулся!

Поезд, встряхнувшись, заскользил по рельсам. Пэки рысцой поспевал следом. Беатриса высунулась из окна.

– Так не забудь, почаще встречайся с Блэром Эгглстоном!

– Обязательно! Очень часто!

– Не пропусти Прицкого.

– Ни за что!

– И сходи на спектакль в Гейт.

– Непременно!

Поезд набирал скорость. Пэки сдернул шляпу и любовно стал ею махать.

– И зайди подстригись! – крикнула напоследок Беатриса. – Ты на хризантему похож!

С этим напутствием она вместе с поездом скрылась из виду.

2

Пэки остался на платформе и провел рукой по затылку определяя, что там творится. Да, ясно, что Беатриса имела в виду. Волосы определенно лохматые, напоминают об Авессаломе, сыне Давидове. Поезд 16.21 отправили минута в минуту, так что у него вполне хватит времени перед встречей с этим задохликом забежать в парикмахерскую отеля «Нортумберленд».

Пэки махнул такси, испытывая нечто подобное рвению доблестного рыцаря, только что получившего повеление от дамы сердца и узревшего, что путь к исполнению его открыт.

Парикмахерская отеля «Нортумберленд», расположенная в подвале этого хорошо известного караван-сарая, – местечко, как правило, оживленное. Там весело клацают ножницы и жужжат разговоры о погоде. К удивлению Пэки, на этот раз, когда он вошел, в зале не оказалось не только клиентов, но – как ни странно – и парикмахеров. Непонятная тишина окутывала зал, и запах лавровишневой воды зловеще витал в пустоте.

Пэки находился не в том расположении духа, чтобы уделять этому обстоятельству особое внимание. Скорее он наслаждался пустынностью зала, чем недоумевал. Усевшись ждать, он целиком отдался долгим любовным размышлениям о Беатрисе, но, очнувшись через четверть часа, обнаружил, что в зале по-прежнему ни души.

У всех тайн, самых необъяснимых, существует разгадка. Незадолго до того недовольство – справедливое или несправедливое, сейчас не важно, – итак, недовольство подняло свою безобразную голову среди парикмахерского персонала, и ровно в четыре часа, объявив забастовку, бунтари отложили ножницы.

Ничего о том не ведая, Пэки недоуменно посидел в зале еще. Он уже решил бросить всю затею и пойти подстричься куда-то еще, как у его локтя задребезжал телефон.

Проигнорировать телефонный звонок – один из немногих подвигов, на какие человечество совершенно не способно. Пэки взял трубку, и его чуть не оглушил громоподобный раздраженный голос с американским акцентом.

– Алло! Алло! Алло-о! Слушайте, сколько можно звонить, чтобы добиться мелкой услуги? Давайте! Дава-айте! Если по эту сторону океана так ведутся дела, то помоги Бог Англии! Вы что, воображаете, мне делать нечего, как только сидеть и дозваниваться до вашей чертовой парикмахерской? Давайте! Давайте! Давайте!

– Вы там? – слабо спросил Пэки.

Голос вопросом возмутился.

– А вы – там, черт вас дери! То-то и оно! Я уже полчаса названиваю! Что с вами такое? Оглохли, что ли? Это сенатор Опэл из люкса четыреста. Я требую, чтобы ко мне немедленно пришел парикмахер. Я хочу подстричься!

Пэки чуть не сообщил сенатору, что по случайному совпадению, которых много в жизни, он и сам хочет того же. Но когда он уже открыл рот, чтобы поведать о таком родстве душ, его вдруг кольнуло беспокойное чувство, которое он немедленно распознал. В нем пробудился грех. В своем бесславном прошлом, когда на его душу еще не изливалось ежедневно благотворное влияние Беатрисы, такой возможности подурачиться Пэки не упустил бы. В смятении он обнаружил, что возможность соблазняет его и сейчас. И только мысль о Беатрисе…

– Давайте же, – орали в трубке. – Дава-а-а-йте!

Но разве Беатриса одобрила бы, что он отверг приключение, которое, несомненно, обогатит его кругозор?

– Давайте же! Давайте!

Совесть как-то сразу сгасла. Он даже удивлялся, откуда вообще взялись какие-то колебания. Беатриса, теперь ему это открылось ясно, первая одобрила бы, что он поспешил на помощь терпящему бедствие сенатору. Подрезать старикану солому – поступок добрый, альтруистический, в духе скаутов и сэра Филипа Сидни. Пожалуй, даже тетя Гвендолин не усмотрела бы в нем ничего предосудительного.

Вплеталось сюда и еще одно. Наверняка это тот самый знаменитый сенатор Опэл, создавший великий Закон Опэла, и ему почти удалось провести его, – закон раз в шесть суровее, чем «сухой закон». Если Пэки отвергнет предлагаемую встречу, ему никогда не выпадет шанс увидеть такую знаменитость. А ведь Беатриса постоянно твердит, как ей хочется, чтобы он знакомился с выдающимися людьми.

Стало быть, ради Беатрисы он непременно должен отправиться в люкс четыреста.

– Иду, сэр, иду, – почтительно проговорил Пэки.

3

Пэки Франклина нельзя было назвать человеком неразумным. Он прекрасно понимал, что все разом в этом мире получить невозможно, но все-таки, войдя в люкс четыреста, пожелал, чтоб владелец его не был таким грозным. При первом взгляде на сенатора Амброза Опэла ему почудилось, будто он подрядился стричь львов в зоопарке.

Инициатор Закона был среднего роста, но обхвата куда больше среднего. Над высоким лбом (без него в американском сенате и делать нечего) вздымались настоящие джунгли снежно-белых волос. Из-под угольно-черных бровей сверкали острые пронзительные глазки, не особенно дружелюбные.

– Давайте же! Давайте! – прикрикнул он. Наверное, это была его любимая присказка.

Сенатор устроился в удобном кресле, и Пэки, обернув его простыней, завел разговор, входящий, насколько ему помнилось, в ритуал стрижки.

– Редковаты на макушке, сэр.

– Еще чего!

– Кожа суховата…

– Ну, знаете!

– Пробовали мыть шампунем с горячим маслом, сэр?

– Нет. И не собираюсь.

– Прекрасный денек, сэр.

– Что-о?

– Денек, сэр. Прекрасный.

– Ну и что из этого?

Верно или неверно, но у Пэки создалось впечатление, что светская беседа сенатору нежелательна, и он молча отдался работе. Несколько минут тишину нарушало лишь позвякивание ножниц. Под конец паузы атмосфера люкса внезапно просветлела и оживилась – в номере появилась девушка. Войдя без стука, она вспорхнула на краешек стола и примостилась там.

Пэки, хотя и был помолвлен с леди Беатрисой, еще не совсем забросил добрую старую привычку поглядывать на хорошеньких девушек. У этой было прелестное круглое личико – на таких при улыбке непременно играют ямочки, – прелестные черные волосы, прелестная фигурка и прелестные черные глаза. А когда она заговорила, то и голос у нее оказался прелестный. Словом, вся она с ног до головы была сплошная прелесть.

– Приветик, папа!

– Здрас-с…

– Стрижешься?

– М-да…

Сложить два и два Пэки сумел. Первая часть диалога открыла ему, что они – отец и дочь. Вторая – что между ними царит здоровый дух доверия и откровенности. Никаких тайн. Никаких уверток. Это ему пришлось по душе.

Хотя, нравится это ему или нет, значения особого не имело. Девушка, кинув на Пэки равнодушный взгляд, больше не обращала на него ни малейшего внимания. Очевидно, она сочла его фоном. Вот одно из несчастий парикмахера – никто не обращает на тебя никакого внимания. Какой бы обмен мыслей ни предстоял, его собственная доля в нем, предугадывал Пэки, окажется ничтожно малой. Так, манекен с ножницами, и все. Что его немного огорчило.

Поведение девушки доказало правильность его догадок. Она абсолютно не обращала на него внимания. Раскачивая прелестными ножками, она без стеснения болтала о своих делах, и через несколько минут Пэки знал о них уже не меньше ее самой.

Для начала выяснилось, что зовут ее Джейн. Так, по крайней мере, называл ее сенатор, а он по виду был человеком, заслуживающим доверия. Итак, ее зовут Джейн. Сегодня утром она прошлась по магазинам и увидела совершенно изумительные носовые платочки, совсем-совсем недорогие, в магазинчике на Риджент-стрит, погода сегодня изумительная, а еще изумительней лондонские полисмены. Ей бы очень хотелось остаться в Лондоне подольше, но это, как понял Пэки, невозможно – завтра они с отцом уезжают во Францию.

Сенатор понадеялся, что качки на море не будет.

Джейн откликнулась:

– Ну конечно!

– Почему это «конечно»?

– Не будет, да и все!

– В это время года, сэр, качки не бывает, – вставил Пэки.

– Мал-чать! – крикнул сенатор.

– Слушаюсь, сэр.

После этой реплики девушка бросила взгляд в его сторону, и на лице у нее нарисовалось недоумение.

Сенатор продолжил разговор. Видимо, предстоящие тяготы путешествия по-прежнему грызли ему душу.

– И чего это Геджи забрались в такое место? Терпеть не могу плавать на маленьких пароходишках!

– А мне интересно, – откликнулась Джейн. – Да, с какой стати мы вообще едем к ним в гости?

– Не важно.

– Мистер Гедж тебе не такой уж великий друг.

– Гедж! – фыркнул сенатор. – Геджа я на дух не переношу! Говорит, видите ли, что у него пятерка из девяти, а я собственными глазами видел – сделал всего четыре удара по лунке!

Сенатор примолк, окунувшись в жестокие, еще не зажившие обиды.

Пэки поймал себя на теплых чувствах к неведомому Геджу. Человеку, который попытался надуть сенатора Опэла, наверняка свойственны предприимчивость и воля.

– Так что же, тебе нравится миссис Гедж?

– Ну, знаешь! Эта зануда! Чума настоящая! Представляешь, с чем ко мне пристала? Чтоб я сделал ее пучеглазого муженька американским послом! Эту помесь полоумной рыбы с туберкулезным микробом. Ну с этим я как будто разделался. Отправил ей позавчера письмо. Пространно объяснил, что человек, не умеющий толком сосчитать свои удары в гольфе, вряд ли достоин представлять мою страну в столице великой дружественной державы. Пусти-ка такого субъекта в Париж и узнаешь, что он замарал репутацию Америки. Его тут же вышлют за то, что он надувал французского президента в триктрак.

– Тогда зачем же ехать к ним в гости? Даже неловко!

– Едем, и точка!

Это категоричное заявление повергло в уныние прелестную Джейн. Она закусила нижнюю губку, являя подавленность духа. Пэки захотелось взять ее маленькую ручку, по-дружески, разумеется, и посоветовать, чтобы она не унывала.

– Давно пора, чтобы кто-то показал этой дуре, – храбро заявил сенатор, – что деньги могут не все! Да-с!

Тут Джейн разразилась потоком красноречия, словно бы словечко «деньги» нажало в ней какую-то кнопку.

– Деньги! Хотела бы я, чтобы их вообще не было! Один мой знакомый говорит, что деньги губят душу, и я с ним полностью согласна. Он говорит, важен только талант, и, по-моему, он прав! Если я когда-нибудь выйду замуж, то хочу, чтобы муж у меня был интеллектуальный и одухотворенный. Чтобы он писал замечательные книги! Чтобы другие интеллектуальные люди уважали его за ум! Чтобы у него была великая душа! Пусть у него не будет ни гроша, мне все равно, так даже лучше. Выходить замуж надо за бедных. Вот Констанс Байглоу вышла замуж за художника и рассказывает, до чего ж это расчудесно, сразу начинаешь ценить всякие маленькие радости. Она просто убеждена, что за богатых выходить глупо! Одна девушка вышла за богатого – и жутко страдает. Я считаю, важно одно – любовь! Ну то есть, если ты выходишь замуж за художника с великой чистой душой.

– А как насчет лакея? – перебил сенатор.

Крутая смена темы сбила Джейн с толку. Она едва коснулась излюбленного предмета, не успела и разойтись толком, как ей пришлось замолкнуть так резко, будто отец хлестнул ее по губам мокрым полотенцем.

– Л-лакея?

– Ну да! Я ведь просил тебя зайти в агентство по найму и нанять мне камердинера.

– Ах да! Да! Они обещали прислать круглого человека.

– Что значит – круглого? Почему – круглого?

Пэки тоже слегка удивился. Он в жизни не слыхал, что толщина столь важна для камердинера.

– Ой нет! Человека пришлют, чтоб ты его кругом осмотрел, со всех сторон.

– А, ладно. Все равно еще один недоразвитый придурок явится.

Внезапно, скрипуче подвыв, сенатор Опэл умолк. Так скрежещет пластинка на патефоне, когда по ней проелозит игла. Сенатор первый раз толком взглянул на себя в зеркало и мгновенно пал духом. Изо рта у него вырвались слабые булькающие звуки, лицо налилось темным пурпуром. После мгновения, когда время будто замерло по стойке «смирно», сенатор подскочил и глянул на Пэки налитыми кровью глазами.

Чувства его Пэки вполне понимал. Мало того – сострадал им. Новичок в парикмахерском деле, он еще и отвлекался на разговор отца с дочерью, и урон благородной седой шевелюре нанес изрядный. Подкоротить-то он ее подкоротил, но края свисали рваной бахромой, и хотя стрижка смотрелась весьма живописно и оригинально, вполне возможно, такая не всякому понравится с первого взгляда, особенно человеку ортодоксальных взглядов.

При всем своем сочувствии, глупой бравадой Пэки не отличался, а потому, при всем своем сочувствии, бросив мимолетнейший из взглядов на закипающего сенатора, незамедлительно ринулся к ближайшему выходу.

– Эй! Эй, вы!

Пэки резко тормознул. Тормозить ни малейшего желания у него не было, но такой рык остановил бы и шотландский экспресс.

– Посмотрите, что вы натворили! Идиот безрукий!

– Папа, тише!

– А? Что? Ты посмотри, что он натворил! – гремел сенатор, крутя головой из стороны в сторону, чтобы Пэки сумел уловить все оттенки игры света и тени. – Я прикажу, чтобы вас уволили! И это называется парикмахер?!

Обстоятельства складывались так, что спасти могло лишь чистосердечное признание. Пэки надеялся, что успеет улизнуть прежде, чем возникнет необходимость утомительных объяснений, но – не успел. Пришлось выкладывать все честно и открыто.

– Рад, что вы об этом упомянули, – промямлил он. – Нет, не называется.

– Что?!

– Видите ли, так получилось, что я и сам дожидался в парикмахерской, когда вы позвонили. Парикмахеров в зале не было, и никакой надежды, что они появятся, – тоже. Вот я и закрыл брешь собой. Знаете, броситься в прорыв – поступок храбрый.

Дикий бессловесный звук вырвался у сенатора Опэла. Он начал наступать на Пэки, глаза у него зловеще горели, руки подергивались – и тот, кто три года бестрепетно встречал массированные атаки футболистов из Гарварда, Принстона, Нотр-Дама и других университетов, припустился, уже не скрываясь, с поля боя. Как-никак сенатор Опэл среди университетских игроков не числился.

Дверная ручка услужливо скакнула под пальцы руки, и, повернув ее, он выскочил. Только в лифте перевел он дух и вытер вспотевший лоб, испытывая все чувства кролика, только что ускользнувшего от чрезмерно рассвирепевшего удава.

Пэки обнаружил, что в его владении еще находится собственность отеля, а именно ножницы. Простыня, припомнилось ему, осталась валяться на полу люкса. Конечно, можно было бы вернуться и забрать ее, но такого желания у него как-то не возникло. Он забежал в парикмахерскую, положил ножницы на край раковины, опять отер лоб и стал подниматься в вестибюль.

Там уже сидел Блэр Эгглстон, поглядывая на часы.

4

Был Эгглстон невысокенький, тщедушненький, но так, ничего себе, симпатичный, если вам нравятся бакенбарды и усики, похожие на пятна сажи. Сейчас он нервничал. Усишки у него выросли невелики, но он терзал какие уж были. Пэки он окинул стеклянным взглядом.

– Привет! – с излишней бодростью воскликнул тот. – А вот он и я!

– Простите?

– Боюсь, припоздал немножко…

– Простите?

– Беатриса сказала, вы будете ждать меня без четверти пять, но пришлось тут встретиться с одним человеком, насчет его стрижки…

– Беатриса?

– Леди Беатриса Брэкен.

– Так что она сказала?

– Что вы будете…

Пэки умолк, заметив, что, к несчастью, новый знакомый не обращает на него внимания. Неужели этот Блэр всегда такой? Если да, то заложить фундамент великой дружбы, о которой мечтает Беатриса, будет нелегко.

– Я, часом, не спутал? – проверил Пэки. – Мы с вами встречаемся и пьем чай?

Глаза Эгглстона внезапно утратили стеклянность. Он напрягся, как сделавшая стойку собака, и судорожно схватился за рукав Пэки.

– Ах! Вот она!

Пэки, следуя за его взглядом, увидел, что лифт привез пассажиров. Среди них – сердце у него неприятно екнуло – он узнал и дочку своего недавнего клиента. Направлялась она прямиком к ним, и Пэки овладела глубокая убежденность, что чем скорее он уберется отсюда, тем лучше.

– Рад познакомиться, – торопливо пробормотал он, – но только что вспомнил, у меня крайне важная…

Его попыткам удрать мешало то, что Блэр, очевидно, бессознательно, все еще удерживал его рукав с цепкостью краба.

Девушка подходила все ближе, и Пэки разглядел, что ее прелестный лобик нахмурен. Он сделал новую, опять безуспешную, попытку вырваться.

– Мне действительно нужно…

– Джейн! – вскричал Блэр. – Как ты долго!

Она не ответила. Ее внимание занимал только Пэки.

– Вы!

Наверху, в люксе сенатора, Пэки не удалось точно определить цвет ее глаз. Они казались ему то черными, то темно-синими. Теперь он вполне мог решить этот спорный вопрос. Глаза находились всего в шаге-другом от его собственных, и он увидел, что они синие, а сделаны, насколько он понял, из расплавленного огня.

– Вы! – повторила девушка.

Вообще-то подходящего ответа на словечко «вы» не существует. Пэки и пытаться не стал подыскивать.

– Не знаю, кто вы, но, может, вам любопытно будет узнать, что вы погубили мою жизнь!

Пэки попросил ее не говорить так. Просьба преглупая – ведь она уже сказала. А что, собственно, заодно спросил он, она имеет в виду?

– Я вам объясню что! Мы с Блэром помолвлены, но папа пока что ничего не знает. Я зашла к нему, чтобы улестить его, привести в хорошее расположение духа, прежде чем Блэр сообщит ему эту новость. А тут вы! Выкинули свой идиотский трюк со стрижкой! И папа рассвирепел как шершень.

– Ничего не понимаю! – изумился Эгглстон.

– Поймешь! – зловеще пообещала Джейн.

Лицо Блэра, и в обычное время отличавшееся легкой интеллектуальной бледностью, и вовсе побледнело, словно молодому романисту поручили роль Короля бесов в пантомиме и с этой целью нанесли легкий зеленоватый тончик. А нижняя челюсть безвольно отвисла умирающей лилией.

– Ты хочешь сказать, чтобы после этого я шел просить согласия твоего отца на наш брак?

– Да.

– Но ты же сама говоришь – он в крайнем расстройстве…

– Рвал простыню на клочки, когда я уходила, – подтвердила Джейн.

И обернулась на Пэки так свирепо, что тот отскочил на добрый фут. За минуту до того он намеревался сгладить свой опрометчивый поступок, объяснив, что то была внезапная причуда, каприз, но, вглядевшись в Джейн, решил – нет, пожалуй, не стоит.

– Простыню рвал? – переспросил Блэр. – На клочки?

– Мелкие-премелкие.

– Я дико извиняюсь, – пробормотал Пэки.

Джейн полюбопытствовала, какой прок в извинениях, пусть даже и диких. Пэки молчал, меланхолично потирая горящее пятно на щеке, куда упирался ее взгляд, но объяснить – хоть убейте – не сумел.

От участия в развернувшейся дискуссии Пэки воздержался: влюбленные принялись жарко обсуждать различные черты его характера, мешавшие ему достичь идеального совершенства, а в подобных случаях человек воспитанный в разговор не влезает. Наоборот, он постарался – как можно глубже – погрузиться в собственные мысли, главным образом ради того, чтобы не слышать своего словесного портрета, который не без блеска набрасывала Джейн, а погрузившись, понял, зло возможно в какой-то мере и загладить.

– Послушайте, – вклинился он в паузу (даже самые одаренные критикесы не в силах разглагольствовать бесконечно, им тоже нужно сделать паузу, чтобы набрать воздуха). – Может, я и слабоумный, категорически отрицать не стану, но вы послушайте только минутку. Кажется, я сумею вам помочь.

Возможно, просьба его так и осталась бы без отклика, но внезапно Джейн, молча вглядывавшаяся в его лицо, подыскивая, что бы еще выдать поехиднее, задала встречный вопрос:

– А вы, случайно, не Пэки Франклин?

– Да, он самый.

– То-то я старалась вспомнить! Я сразу подумала, еще наверху. Лицо знакомое, но никак не вспоминалось, кто вы. Я видела, как вы забили гол Нотр-Даму. Ух, вот это был мяч!

Вся злость у нее улетучилась. Девушка явно считала, что установление его личности придает всему делу совершенно новую окраску То, что для обычного человека чистое безумие, у героя-футболиста сходит за озорство и эксцентричность.

– А помните, вы так как-то вильнули вбок, и этот тип пролетел буквально в дюйме от вас?

– Мне повезло, – скромно отозвался Пэки.

– У-ух! Я тогда охрипла на несколько недель.

И тон ее, и поведение дышали приветливостью. Блэр Эгглстон, напротив, держался по-прежнему враждебно.

– Не вижу, – холодно проговорил он, – как способность мистера Франклина бегать и… вилять влияет на обсуждаемый случай.

– Да, верно, – согласилась Джейн, вспомнив о причиненном ей ущербе. – Вернемся к делу. Что вы такое говорили? Вы сможете нам помочь?

– Могу подбросить Эгглстону пару советов. Я ясно представляю, как он намеревается обработать вашего папу. Примется лебезить, пресмыкаться… Ни в коем случае! Просить у отца руки его дочери – сущая ерунда. Нужно только правильно взяться. Тут требуется напор, нужна самоуверенность…

– Да, Блэр, верно, верно!

– Взгляните на меня. Я выступил против графа! Как же я себя вел?

– Против какого?

– Не важно. Но если вам так уж позарез узнать – против графа Стейблфорда. А уж он-то крепкий орешек, вам любой в Дорсетшире скажет. Ну так вот, врываюсь к нему как пуля, хлопаю по плечу и кричу: «Привет, граф! Я женюсь на вашей дочке! Тихо, тихо!» Вот так вот.

Блэр заметно вздрогнул.

– И сработало? – полюбопытствовала Джейн.

– Еще как! Просто колдовство! С тех пор старикан покорен и послушен. Ест, можно сказать, из моих рук.

– Мне так не суметь, – пролепетал Блэр.

– Да ну что ты, еще как сумеешь.

– Конечно, сможете, – подтвердил Пэки. – Сперва только хлопните пару рюмашек. А еще вернее – три!

– Ну да! А папа унюхает. Разве вы не слышали, он ярый сторонник «сухого закона»? Если решит, что Блэр пьет, то прикажет, чтоб его укокошили и сбросили в Темзу лунной ночью.

Пэки ненадолго призадумался.

– Так-так. Ладно, тогда пойдите и скажите, что вы друг мисс Опэл. Она пожаловалась, что я испоганил вам прическу, а вы так разозлились, что поколотили меня до потери пульса.

– Тогда папа проникнется к тебе благодарностью, – растолковала Джейн.

– Симпатией воспылает, – прибавил Пэки. – А когда облапит вас и воскликнет: «Мой герой!» – вот тут-то вы и ввернете радостную весть.

– Хм… – промычал Блэр.

– Или вот еще метод. Притворитесь, будто вы влиятельный член английского Общества трезвости, и выудите у него десять долларов. А потом и приступайте. Такой метод в любом случае вам хотя бы десятку обеспечит.

– В общем, – подытожила Джейн, – тебе пора действовать! Какой толк стоять тут и ничего не предпринимать? Может, папа уже поостыл.

– Наверняка, – поддакнул Пэки.

– Ступай наверх, Блэр, и покончи с этим делом!

– А если даже потерпите неудачу, – заметил Пэки, – что ж такого? Появится свежая могилка среди холмов, и все дела!

5

Уход Блэра Эгглстона несколько поостудил атмосферу. До этого момента беседа шла напряженно, и участники ее стояли. Теперь Джейн позволила проводить себя в нишу, где два-три кресла предлагали комфорт и уют. Опустившись в одно из них, девушка кинула заинтересованный взгляд на Пэки.

– Как забавно, что мы вот так встретились!

– Жуть как забавно! – согласился Пэки.

– Представляете, вы ведь были идолом моих девчоночьих мечтаний!

– Да уж, я тогда был в расцвете! Поманишь пальцем – и все, любое девичье сердце вдребезги.

– Я ходила на футбольные матчи и обожала вас. Вы-то умели показать этим грузчикам!

Правильно догадавшись, что под «грузчиками» она подразумевает студентов Гарварда, Принстона, Нотр-Дама и других интеллектуальных центров, Пэки застенчиво улыбнулся.

– Ну, сейчас у вас идолы другие, – заметил он. – Помельче и помозговитее. Кстати, любопытно, как там дела у Эгглстона. Наверное, уже нажимает на звонок, а ваш папа кричит: «Давайте! Давайте!» Очень любопытная манера – сразу вспоминаешь гориллу, колотящую себя по груди.

– Папа у меня крепкий орешек, – тревожно свела брови Джейн.

– Не мне его критиковать, – чопорно поджал губы Пэки, – но одно скажу. Если ему вздумается пригласить меня в пустынный переулок, посулив показать свои ценные марки, я откажусь. Твердо и бесповоротно!

– Знаете, я и не подозревала, что он такой людоед, – сказала Джейн. – Последние два года мы редко виделись. Я жила в Париже, заканчивала там школу. Может, не надо было посылать к нему Блэра?

– А Блэр застрахован?

– Понимаете, папа точно знает, за кого мне выходить замуж. Оттого мы и хранили все в глубоком секрете. Папа мечтает, чтобы я сделала блестящую партию.

– То есть вышли за графа?

– Сейчас – скорее за виконта. Папа везет меня в гости к неким Геджам. Они живут в Бретани, в замке, а он принадлежит французской виконтессе. Я почти уверена, что едем мы из-за ее сына – он тоже будет там гостить. Папа хочет познакомить нас. Собственно, он так и сказал сегодня утром. Иначе уж и не знаю, зачем еще ему ехать в дыру вроде Сен-Рока.

– Сен-Рок? А этот тип, за которого ваш папа хочет вас выдать, уж не виконт ли де Блиссак?

– Да. А что, вы его знаете?

– Говорил с ним только сегодня. Ну уж тут я точно могу дать вам ценный совет. Ни в коем случае! И не вздумайте! Ничего не хочу сказать дурного о старине Вике. Как компаньон для веселых вечеров в большом городе… он незаменим. Но, будь я девушкой, ни за что бы не вышел за него замуж! Люблю его как брата. Но он… как бы выразиться… первый претендент на конкурсе «ЗНАТОК ФРАНЦУЗСКИХ РАЗВЛЕЧЕНИЙ». По-моему, Нью-Йорк до сих пор судачит про него. Даже для кругов, где гордятся тем, что не прочь отпустить тормоза, его развлечения чересчур уж бурные. Нет-нет, моя дорогая, и не думайте выходить замуж за виконта!

– Да я и не собираюсь. И не называйте меня «дорогой». Замуж я выйду за Блэра.

Пэки не хотелось ее огорчать, но он не удержался от взгляда, полного сомнений.

– Это вы так думаете. Мне опыт подсказывает, что в нашем мире никогда точно не знаешь, за кого выйдешь. Я, например, когда-то думал, что женюсь на девице из кабаре по имени Мертл Блэндиш.

– Вы были с ней помолвлены?

– Еще как! Все честь по чести. А потом, в один прекрасный день, получаю письмецо, где она сообщает, что уехала с другим мужчиной, не то Скоттом, не то Поттом или даже – почерк у нее неразборчивый – Боттом. Вот вам и доказательство!

Однако теперь я понимаю: в моем случае повезло всем, кроме разве бедняги Ботта. Ничего себе девица, вполне, но по натуре – женский вариант Вика. Мы бы с ней не ужились. Вот подумайте: она ложилась спать не раньше пяти утра. Где же домашний уют?

– А теперь вы помолвлены с дочерью лорда Стейблфорда? Да, это шаг наверх.

– Именно. И в социальном плане, и в духовном. Более одухотворенных девушек, чем Беатриса, просто не бывает.

– Ее как зовут? Беатриса… а дальше?

– Брэкен.

– Случайно, не леди Беатриса Брэкен? Я видела ее снимки в газетах. Она очень красивая.

– Красивая? Не то слово! Вы когда-нибудь видели Грету Гарбо?

– Да.

– А Констанс Беннет?

– Да.

– А Норму Ширер?

– Конечно, видела.

– Так вот, смешайте их всех, и кого получите? Беатрису!

– И вы правда так говорили с лордом Стейблфордом?

– Э… может, не буквально такими словами. Но был с ним тверд. Да. Крайне тверд.

– А он пресмыкался?

– Буквально за брюки цеплялся. Но, конечно, я все-таки богат. Может, это помогло.

– У Блэра денег почти нет.

– Мне говорили, что сведущие люди считают его лидером молодых романистов.

– Он и есть лидер. Но пишет такие книги, каких и не читает, можно сказать, никто. Понимаете, он выше обычных людей. В общем, за свои романы он почти ничего не получает.

– На что же он живет?

– У него работа на радио.

Пэки заинтересовался. Он любил иногда вечерами послушать радио.

– Это не он говорит, приветливо так: «Доброй ночи всем! Доброй ночи!»?

– Нет. Он…

– A-а, понял. Он ведет беседы о биржевых ценах.

– Нет. Блэр шумит.

– Как это, шумит?

– Ну, играют, например, скетчи, где нужны разные шумы, а Блэр их и воспроизводит.

– Ага, ясно! Кто-то крикнет: «Ура, вот идет королевский телохранитель!» – а Блэр и прошумит «топ, топ, топ». Да?

– Да. И всякое другое. Он очень искусно подражает всему. Очень похоже.

Пэки покивал.

– Так-так, теперь мне понятно, отчего вы рветесь за него замуж. Дома никогда не будет скучно, если муж в любой момент сумеет погудеть, как клаксон, или там издаст призывный писк хлопкового долгоносика. Вы считаете, что ваш папа разделит такую точку зрения?

– Папа ужасно меркантильный. Слишком много думает о деньгах.

– А Эгглстон как раз сейчас выкладывает ему, что лично у него – ни гроша. Скажите, сколько диких кошек ваш папа перегрызает за минуту?

Вопрос ей как будто не понравился.

– Ну что вы такое говорите!

– Прошу прощения.

– Может быть, они прекрасно поладят.

– Да, все бывает.

– Если папа сразу не согласится, может, Блэр все-таки понравится ему и он даст ему хорошую работу…

– Подражать хлопковым долгоносикам?

Когда Джейн, развернувшись в кресле, пронзила Пэки взглядом, в глазах ее полыхнул огонек прежнего пламени.

– А у вас, я вижу, ухо как лопух!

– Старое футбольное увечье.

– Желаете, и второе под пару ему станет?

– Нет, что вы, что вы! Спасибо!

– Тогда не смейте так шутить. Блэр – изумительный человек, а шумы он изображает оттого, что книги его слишком умные и публика их не покупает. Критики называют его романистом грядущего!

– Да, вон он и грядет.

Внезапно возникший в вестибюле Эгглстон стоял, оглядываясь туда-сюда, в поисках своей исчезнувшей леди. Даже на расстоянии было видно, что он ошарашен.

– Ну хотя бы цел, на составные части не разобран, – прокомментировал Пэки. – А где следы зубов – незаметно. Может, ваш папа растерял боевой задор?

– Он какой-то как в дурмане. Интересно, что там приключилось?

Джейн громко окликнула Блэра, и романист грядущего, наконец узревший ее, двинулся к ним, заплетая ногами, не то как человек, испытавший жестокое душевное потрясение, не то как получивший удар под дых.

– Ну? – накинулась на него Джейн. – Ну как?

– Послушай… – Блэр заморгал.

– Что случилось?

– В общем, вошел я…

– А дальше? Дальше?

– Увидел твоего отца…

– Вряд ли его можно проглядеть, – вставил Пэки, – номер обычных размеров. Я тоже, как вошел, сразу увидел вашего папу, отчетливо так. Ну как там у него дела с простыней? Продвигаются?

– Да замолчите вы! – прикрикнула Джейн не хуже папы-сенатора, что могло бы заинтересовать ученого, исследующего вопросы наследственности. – Блэр! Прекрати наконец мямлить и заикаться и скажи толком, что случилось.

Огромным усилием воли Блэр взял себя в руки.

– Вхожу я, а он стоит посреди комнаты, и не успел я слова вымолвить, как он рявкнул: «Честный? Не пьяница?»

– Честный? Не пьяница? – пискнула Джейн.

– А что? – удивился Пэки. – Вполне естественный вопрос отца потенциальному зятю. Обычная формальность.

– А ты что ответил?

– Ответил: да – не пьяница.

– И ответ как будто бы правильный, – дал оценку Пэки.

– А потом он спросил, умею ли я заботиться об одежде. Я ответил – да, умею. И тогда он говорит: «Н-да, на вид неказист, но временно взять можно». И вдруг я обнаружил, что твой отец нанял меня в камердинеры.

– Что!

– Как раз то, на что вы надеялись, – заметил Пэки. – Сами же говорили: хорошо бы, если б ваш папа дал Блэру работу. Мечта стала явью! Мальчик выбился в люди!

Джейн сражалась с огорчением.

– Блэр! Почему же ты не объяснил?..

– Не успел. Зазвонил телефон, он велел мне взять трубку. Звонила та самая миссис Гедж, к которой вы едете. Из вестибюля. Хотела с ним встретиться. Ну он велел мне уйти, я и ушел.

Новая информация на минутку отвлекла Джейн от животрепещущего вопроса.

– Миссис Гедж? А ты уверен?

– Вполне.

– Интересно, зачем это она сюда прикатила? Надо пойти спросить у папы, – задумалась она, но тут же отмела эту тему.

– Что же ты, так взял и ушел?

– Он сказал напоследок, что я должен ждать его завтра у поезда, на вокзале Ватерлоо.

– Да это ж расчудесно! – Пэки повернулся к Джейн, которой, по всей видимости, требовалось ласковое слово. – Разве вы не видите, как все распрекрасно складывается? Вам ведь хотелось, чтобы Блэр был с вами в Сен-Роке? Ну теперь и будет! И даже в одном доме с вами. Сможете украдкой встречаться. Ворковать поверх воскресных брюк сенатора, пока Блэр их чистит.

– Ой, а ведь и правда! Я и не подумала!

Несмотря на все испытания, заносчивый дух Эгглстонов угас в Блэре еще не до конца. Смотрел он недоверчиво и с немалым негодованием.

– У тебя что, сложилось впечатление, будто я и вправду поеду в Сен-Рок в качестве камердинера твоего отца?!

Глаза у Джейн сияли. Подбородок, унаследованный по фамильной линии Опэлов, решительно вздернулся.

– Вот именно! – твердо ответила она. – Ну Блэр! Это же замечательно! Ты будешь рядом с папой, он тебя полюбит. А потом, когда созреет время, я подойду к нему и скажу: «Ты знаешь своего камердинера. Так вот – это тот самый человек, за которого я хочу выйти замуж!» А он ответит: «Ну и прекрасно! Он понравился мне с самого начала». И все будет расчудесно!

– Нет, все-таки…

– Блэр! – перебила Джейн. – Я не обсуждаю. Я приказываю.

Пэки поднялся. Ему показалось, что сейчас тактичнее всего удалиться. Блэр Эгглстон походил на молодого романиста, которого только что огрели по голове мешком песка. То есть на всех английских романистов, с тех времен когда первый молодой англичанин написал первый роман. По мнению Пэки, сейчас требовалось спокойно, обстоятельно разобраться в ситуации вдвоем с возлюбленной, без третьих лиц.

– Поздравляю вас обоих, – произнес он, – со счастливым разрешением дела. Вы дадите мне знать, как развернутся события? Видите ли, я испытываю естественный родительский интерес к молодой паре. Найдете меня в отеле «Девонширский дом».

– А вам уже надо уходить?

– Боюсь, что да. Мне нужно подстричься. Моя невеста считает, что волосы у меня длинноваты. В своей прощальной фразе, когда поезд уже тронулся, она поэтично сравнила меня с хризантемой.

– А по-моему, вам очень идет.

– Конечно, идет. Но вы же знаете, каковы женщины! Стрижку я рассматриваю как свой священный долг.

Пуская пузыри, Блэр вынырнул из трясины отчаяния.

– Да не умею я служить камердинером!

– Это легче легкого! – заверил Пэки. – С вашими-то мозгами! В минуту научитесь. И всего-то, складывать да чистить, чистить да складывать. И не забывайте приговаривать: «Да, сэр», «Нет, сэр», «Правда, сэр?», «В самом деле, сэр?», «Слушаюсь, сэр». A-а, еще одно. Не увлекайтесь чисткой одежды. Знавал я одного типа, которого уволили за то, что он чересчур налегал на чистку.

– Какое безобразие! – воскликнула Джейн. – Почему же?

– Однажды он вычистил заодно десятку из кармана, – объяснил Пэки.

6

По мнению Гордона Карлайла (к нему, не забывайте, присоединился Суп Слаттери), женщины – создания жестокие. Пэки, вернувшись к себе после посещения парикмахера, вынужден был прийти к такому же выводу.

Тяжким бременем висел на нем приказ Беатрисы оставаться в Лондоне. Его так и подмывало сорваться куда-то. Взяв журнал яхтсмена, он стал перечитывать рекламу, о которой рассказывал на вокзале. Настоящая поэма в прозе.

«СДАЕТСЯ В ПРОКАТ моторный ялик «Летящее облако», 45 футов в длину, 39 футов по ватерлинии, 13 футов бимс. Есть радиосвязь; мощность – 40 лошадиных сил. Универсальный мотор, скорость до 8 миль в час. Спальные места для четверых, большой кубрик, хорошее междупалубное пространство; паруса и оснастка в отличном состоянии. Яхта полностью экипирована всем необходимым, включая кухонные принадлежности, столовое серебро и пр.».

Пэки тоскливо вздохнул. Такой рекламой, считал он, не стоит дразнить молодого человека, чья невеста настрого приказала ему оставаться в Лондоне и посещать концерты.

Когда он отбросил журнал, чтобы не терзаться мукой от вида всяких яхт, шлюпов и плоскодонных, с опускным килем шхун, затрезвонил телефон. Пэки подошел, готовый развеять тоску, наговорив резкостей тому, кто посмел вторгнуться в его печали, но тут же, узнав Джейн Опэл, сменил гнев на милость.

Ему, человеку общительному, почти все люди нравились с первого взгляда, но никто еще, насколько он мог припомнить, так сильно не нравился с первого взгляда, как эта Джейн.

Было в ней что-то такое, что он отметил, даже когда она отчитывала его самым натуральным образом; на что отозвались – разумеется, платонически – самые глубины его души. Как много у них было общего! Мысль, что она безоглядно бросается в объятия такого хиляка, как этот Блэр, огорчала его несказанно. Не то чтобы это что-то значило лично для него, но все равно обидно.

– Алло! – приветливо откликнулся он.

– О, мистер Франклин!

Пэки сразу понял – что-то случилось; она очень волнуется. Да, она булькала, мямлила и поскуливала, и так невнятно, что ему пришлось высказать мягкий протест.

– Возьмите себя в руки! Я ничего не понимаю!

– Но я же рассказываю!

– Хм, да? Тогда помедленнее, пожалуйста.

– А теперь – разборчиво?

– Да.

– Ну так слушайте! – На другом конце провода шумно сглотнули воздух – Джейн явно брала себя в руки.

– Вы слушаете?

– Да.

– Ох, с чего ж начать? Помните, когда вы стригли папу, он упомянул о письме?

– Не пропустил ни словечка. Он решил ни за что не делать мистера Геджа послом во Франции и написал об этом миссис Гедж.

– Правильно. – Новая пауза. – Ой, я трясусь как желе!

Пэки пришло одно соображение. Он вспомнил, что звонила миссис Гедж, перебив беседу Блэра с сенатором, из тамошнего вестибюля.

– Миссис Гедж поднялась и огрела вашего папу зонтиком?

– Нет, нет, нет! Ничего подобного! Да слушайте вы! Начну-ка лучше сначала. Папа послал письмо миссис Гедж…

– Так.

– Но послал не ей! Ну то есть с той же почтой он отправлял письмо своему бутлегеру в Нью-Йорк, ругая его за последний счет… Да, да! Бутлегеру, торговцу спиртным… И что же папа натворил? Взял и перепутал конверты! Так что к миссис Гедж попало бутлегеровское письмо, а ее письмо сейчас на пути в Нью-Йорк!

– Господи! Не может быть!

Пэки был просто ошарашен. Его пробил благоговейный трепет при мысли, что сенатор Амброуз Опэл, этот бесстрашный деятель, завоевавший миллионы трезвенников, рискнул в частной жизни потреблять не только безалкогольные напитки. Тут ощущается дух… дух… ну, конкретно сформулировать, что тут за дух, нелегко, но наверняка какой-то дух присутствовал точно. Словом, Пэки захотелось похлопать сенатора по спине и заверить, что он здорово его недооценивал.

– Вы все поняли? – тревожно спросила Джейн.

– До последнего словечка!

– Так слушайте дальше. Когда я вошла в номер, миссис Гедж только что ушла, а папа сидел весь багровый. В жизни не видела папу таким багровым. Должна сказать, он, бедняжечка, имел на это полное право. Представьте, какой позор!

– Да уж…

– Он рассказал мне все. Миссис Гедж пообещала, что разоблачит его. Если он не сделает Геджа послом во Франции, она передаст письмо в газеты, и вся Америка узнает, что он пользуется услугами бутлегера. А это, абсолютно точно, конец его политической карьере. Сами понимаете, держится он только на «сухом законе». Если подобное письмо опубликуют в газетах, он погиб. Миллионы людей голосовали за папу, твердо веря, что он не пьет ничего крепче лимонада. Да если узнают про спиртное, его попросту пригвоздят к позорному столбу! Вот что случилось! По-вашему, этого мало?

– Нет, вполне хватает, – не стал спорить Пэки.

На другом конце провода опять раздалось поскуливание.

– Прекратите! – сказал он.

– Что именно?

– Перестаньте поскуливать будто целая корзинка щенков.

– А я поскуливала?

– Именно.

– Понимаете, я очень страдаю.

– Я тоже. Но обратите внимание, как четко и ясно я выговариваю слова.

– Послушайте…

Возникла пауза. Видимо, Джейн опять сурово обуздывала себя.

– А вот самое интересное, – объявила она.

– С увлекательностью первого акта уже ничто не сравнится.

– Нет, правда, это еще интереснее. Понимаете, когда папа рассказал мне про все, я вдруг увидела, что ведь и я получаю шанс подобраться к своей проблеме. Да, это нелегко. Вы бы поняли сами, если б увидели папу – стоит весь багровый и перечисляет, что сотворил бы с миссис Гедж: содрал бы с нее кожу, подсыпал отравы в суп и так далее. Так вот, папе досталось столько, что больше ему уже и не вынести. Но я вспомнила про Блэра, как сильно его люблю, и, закрыв глаза, ринулась в атаку. Сказала папе, что тайно помолвлена с замечательным человеком.

– А вы упомянули, что в данный момент он служит у папы камердинером?

– Нет. Я решила, что это будет перебор.

– И правильно.

– В таких делах надо действовать осторожно.

– Да, с крайней осторожностью.

– Поэтому я только сказала, что обручена с замечательным человеком. А потом и говорю: «Предположим, я исхитрюсь как-то заполучить это письмо обратно от миссис Гедж. Тогда ты согласишься на мой брак?» – и папа ответил, что если я раздобуду письмо, то могу выходить замуж хоть за мороженщика, а он придет плясать на мою свадьбу.

– Что ж, все по-честному.

– Вот так дела сейчас и обстоят. Миссис Гедж еще несколько дней не вернется в Сен-Рок, а мы поедем туда завтра. Когда она прибудет, можно что-то предпринять.

– К примеру что?

– Н-ну все, что сумеем придумать.

– А вы уже что-то придумали?

– Нет.

– А Эгглстону все рассказали?

– Конечно.

– И что он предлагает?

Джейн чуть запнулась:

– Он… м-м… заинтересовался. Понимаете, с ним трудно то, что, при всем его интеллекте, натура он артистичная, мечтательная, а в данной ситуации требуется человек энергичный и предприимчивый. Когда я спросила, есть ли у него какие-нибудь проекты, он подергал усы и с туповатым видом ответил, что пока ничего не придумалось. Однако он намерен приступить к раздумьям – в любой момент может что-то выскочить. Я так надеюсь, что выскочит! Конечно, я очень огорчаюсь из-за папы, мне хочется ему помочь. Как замечательно было бы, если б мы с Блэром сумели совершить чудо! Тогда папа сказал бы: «Благословляю вас, дети мои!» Ох, я была бы такая счастливая! До свидания, мистер Франклин. Мне пора бежать, ведь считается, что я переодеваюсь к обеду. А я подумала, вам интересно узнать, что произошло. До свидания!

Раздался щелчок. Джейн повесила трубку.

Через несколько минут после того, как Пэки выслушал историю, трепещущую девичьими надеждами и страхами, он все еще стоял у телефона, глядя в пространство. Походил он на человека в трансе. В него можно было бы втыкать булавки, и то он вряд ли заметил бы.

Вдруг у него вырвался гулкий стон. Если раньше его раздражала перспектива жизни в Лондоне, теперь она стала и вовсе невыносима: точно сидишь на боксерском матче, а перед тобой в самый острый момент вырастает стена вскочившей публики.

Его сжигали недоумение и гнев. Сидит как прикованный в этом захолустном городишке, в дали дальней от напряженнейшей человеческой драмы! Поистине жаворонок в клетке! Бес недовольства, подзуживавший его и прежде, принялся орудовать куда напористее. Пэки был из тех, кто просто не может оставаться за границами событий. А сообщение Джейн доказало, что сейчас живой, пульсирующий центр всех событий – это шато «Блиссак», Сен-Рок, Бретань.

Однако Беатриса велела ему оставаться в Лондоне! Слово Беатрисы – закон.

И все же…

Пэки встрепенулся. Поведение его стало целеустремленным, как у человека, принявшего великое решение.

Посудите сами: Беатриса, приказывая ему оставаться в Лондоне и посещать концерты, не могла предвидеть, что возникнет такая ситуация. Если вкратце, то ему преподносят случай помочь счастью двух молодых сердец. Разве она хотела бы, чтоб он пропустил такую возможность? Какая чепуха!

Вдобавок она сама же дала ему строгий наказ – прилепиться примочкой к Блэру Эгглстону. Так? Да, вне всяких сомнений. Единственный же способ прилепиться к Блэру – это поехать во Францию.

Весь тон этой прекрасной девушки подсказывал ему, насколько необходимо там его присутствие. Даже она, любившая своего жениха, поняла, что толку от него в возникшем кризисе – никакого. Все, что было рыцарственного в Пэки, бунтовало при мысли, что бедняжке Джейн придется опираться на эту надломленную трость.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.