Восточный кордон (Песни черного дрозда - 1)

      Саше поручили группу из двадцати ветеранов. Он вел их, как водят туристов, но еще более неторопливо, потому что самому молодому из бойцов было почти в три раза больше лет, чем ему; все они отвыкли от гор и только в памяти еще сохранили суровые пейзажи горных ущелий, скалистых долин и крутых подъемов. Вьючные лошади тащили следом палатки, спальные мешки и продовольствие.
      Как только вошли в лес, он околдовал их. Притихли, как в великом храме, где бродят тени прошлого. Вздыхали, думали о тех, с кем предстояло молчаливое свидание. На привалах обменивались короткими фразами, всё видели вокруг и, конечно, понимали красоту и величие гор. Но ни один не восхищался вслух, как это делают легкомысленные туристы, чья память не отягощена печальными воспоминаниями.
      Таня Никитина вела группу следом за Сашиной. Отдыхали они вместе. И она притихла, словно тоже ждала каких-то торжественных событий, не смеялась, сделалась удивительно серьезной. Сбивались голова к голове, чтобы рассмотреть старую пятиверстку, которую сохранил и привез с собой генерал. На карте означался передний край, пункты связи, огневые точки и командные блиндажи. Смотрел ее и Саша. Он первым нашел приметы в натуре и, круто изменив путь, уже на следующий день вывел группу к обвалившимся, заросшим траншеям.
      Тотчас все рассыпались по гребню горы. Куда девалась усталость! Ходили, узнавали свои окопы и ячейки, искали что-то, но, кроме пулеметных гильз, старых подошв от сапог и ржавой каски, ничего не нашли. Лишь потом, сверившись еще раз с картой, направились к негустому, изуродованному леску и остановились скорбной группой, стащив с головы кепки и шляпы. Здесь были могилы...
      Зазвенели лопаты, поднялись опавшие холмики, рыжий дерн наново укрыл место, где лежали бойцы. Живые построились вокруг, генерал взял у Егора Ивановича карабин и трижды выстрелил в воздух.
      Они еще не разошлись, а высоко в небе уже появились черные силуэты воронов, прилетевших на выстрелы.
      - Как и тогда, - грустно сказал генерал.
      - Может быть, те самые, военные, - заметил Молчанов. - Они ведь очень долго живут.
      Встревоженные многолюдьем, вороны улетели. Ошиблись. Не те времена.
      В другом месте, на седловине между невысоких хребтов, в старой, жухлой траве и в кустарнике неожиданно отыскали несколько немецких винтовок с истлевшим ложем, но с примкнутыми штыками, деревянные ручки от гранат, искореженный пулеметный станок, истлевшие каски, множество ружейных гильз.
      Стояли над находкой, вспоминали.
      - Ребята, так это ж место, где врукопашную с егерями сходились! воскликнул кто-то. - Помните, когда рота немцев к нам в тыл проникла вон по той ложбине? Мы ее неприступной считали, а там нашелся проход...
      В истории битв за перевалы был случай, когда русским солдатам пришлось повернуть оружие и сражаться за свой собственный тыл. Тогда, в час смертельной опасности, они не дрогнули. С немецкими егерями сошлись врукопашную, рубились лицом к лицу и одолели врага, ликвидировав очень серьезную попытку прорыва. А проход перекрыли. В узком ущелье, которое заканчивалось отвесной стеной метров в двадцать высотой, оказывается, нашелся сквозной тоннель, пробитый водой. Об этой трубе, замаскированной буреломом, никто не знал. Впрочем, как выяснилось позже, один человек все-таки знал. И предал своих.
      - Нашелся мерзавец, который провел немцев, - сказал генерал, когда все перипетии этого боя были вспомянуты. - Жалко, что не удалось установить, кто же.
      - Удалось, товарищ генерал, - сказал худенький, невысокого роста человек, с нервным, дергающимся лицом. - Если помните, я служил тогда в контрразведке дивизии. Так вот, когда выбили немцев из Майкопа, нам удалось захватить часть документов немецкой комендатуры. Там нашлась любопытная ведомость - оплата за предательство. Один из тех, кто расписался в получении иудиных сребреников, - как раз тот мерзавец, лесник из станицы Саховской, вот фамилию не помню... То ли Бобниченко, то ли Лотниченко - в общем, на "о" кончается.
      - Отыскали его?
      - А как же! Судили, он в лагерях оказался. Получил по заслугам.
      - Что там лагеря! Мы из-за него человек тридцать потеряли. За подобные штучки полагается расстрел на месте.
      - Это уж как трибунал...
      Егор Иванович с усилием вспомнил того человека. Из далекого прошлого возник образ верткого, безалаберного, или, как в станицах говорят, непутевого мужичка, он ходил всегда быстрыми-быстрыми шажками, вечно спешил, всем заглядывал в глаза и всем улыбался, а голосок у него был такой мягкий, мыльный, будто у добренького. Тогда он был молод, Егору Ивановичу приходилось встречать его на совещаниях. Ну да, только фамилия не Бобниченко, а Матушенко, это уж точно. Исчез он после того случая. Никогда больше не виделись. И хорошо, что не виделись.
      И снова шли по перевалу, и вспоминали, останавливались всюду, где удавалось найти безымянные могилы солдат, - подновляли их, выводили на дощечках имена, фамилии и стояли над памятными местами, вспоминая стертые временем события. А вечером садились у огромного костра, закрывали спину от холодного ветерка и мечтательно пели.
      Иногда заводили особенно душевное:
      Горела роща под горою,
      И вместе с ней пылал закат,
      Нас оставалось только трое
      Из восемнадцати ребят...
      И все невольно оглядывались на желтые березы у каменистого хребта, на старую землянку в пяти шагах от костра, и казалось, что песня эта сложена про них, про троих, оставшихся в живых, и про тех пятнадцать, что остались лежать в роще, и про другие тысячи и миллионы, своей грудью загородившие Отчизну от страшной опасности в сороковые, трагические годы.
      С берез, буков и кленов падали желтые листья. Грустная тишина, когда приблизилось былое.
      На другой день подошли к высшей точке перевала и стали сооружать обелиск. Его поставили сами ветераны. Нашлись среди них архитекторы, каменщики, бетонщики. А цемент и железо привезли на вьюках. Камень же брали с перевала, рядом. Тот, что опален порохом.
      Прошлись известковой кистью по свежей кладке, сняли леса. Обелиск обдуло ветром, подсушило, и уже издали глянули на него: белый, строгий штык, устремленный в голубое-голубое небо.
      Когда вернулись в Желтую Поляну, ветеранов ждала вся школа.
      И снова были встречи, вечера воспоминаний, рассказы, которые не забудутся всю жизнь.
      Были слезы. Много слез. Вспоминали-то о войне, о потерях. Но звучал и смех. Жизнь шла своим чередом.
      3
      Егор Иванович не объяснял сыну, куда уходит.
      К южной границе заповедника собрались еще четверо из Желтой Поляны во главе с опытным лесником Тарковым. Готовились как в сражение: чистили карабины и пистолеты, ладили вьюки, осматривали подковы у лошадей, точили на оселке ножи.
      Саша после занятий успел еще раз сбегать вниз, где в небольшом парке располагался местный отдел заповедника. Отца он нашел в радиорубке. Молчанов информировал свое начальство о намеченном маршруте и выслушивал наставления.
      Когда Егор Иванович освободился, Саша спросил:
      - Ты за Самуром заедешь?
      - Непременно.
      - Цибе своему не говори о походе.
      Егор Иванович только улыбнулся. А Саша сказал:
      - Он заодно с браконьерами, правда?
      - Не доказано, сынок. Только подозреваем.
      - А Самур? Помнишь, как он бросался? Это тебе что - не доказательство?
      - Не торопись, все выяснится.
      - А чего выяснять-то? Следы у лесного дома от его сапог? И Самур на кого зря не кинется.
      - Что Самур - согласен. А вот следы... Знаешь, сколько одинаковых сапог носят люди! Это не довод. Обвинение тяжкое, надо разобраться хорошенько, чтоб ошибки не случилось.
      - Все равно ты поосторожней с ним.
      - Ладно, сынок, понятно. Но и ты никому ни слова о маршруте. Мы отсюда поедем не вместе. Ребята завтра подадутся через приют, а я выйду сейчас, сделаю большой крюк. Проведаю нашего Рыжего в Кабук-ауле, заберу Самура на поводок, потом заверну на Прохладный за Александром Сергеевичем и вместе уже оттуда подадимся на юг. На обратном пути заверну в Поляну. Чтоб все было хорошо, понял?
      - У меня-то будет хорошо. Ты сам...
      - Не первый раз. Матери будешь писать?
      Саша кивнул.
      - Скажешь, - встречались, ходили вместе. Ну, привет и все такое. Напиши, что в октябре, пожалуй, приду домой.
      - Так долго?
      - Лучше не обнадеживать. А заявлюсь раньше - не прогонит.
      До последней лесосеки Молчанов добрался на попутной машине, а там, взвалив за спину плотно уложенный рюкзак и оправив ремни, повесил карабин поперек груди, положил на него руки и так, в привычном снаряжении, своим всегдашним неспешным шагом пошел мерять немеряные версты по каменистым кручам гор.
      Вздыхая от жалости к лесу, прошел он по широчайшим вырубкам, которые оголили местами склоны гор и подобрались к самой границе заповедника. Когда-то, еще на его памяти, стояли тут роскошные дубовые и даже пихтовые леса. Ныне среди почерневших пеньков и поломанного гусеницами подлеска редко-редко где сохранилось изуродованное настоящее дерево. Зато буйно, прямо вперегонки, подымалась осина, кустовая березка, бузина и всякая сорная мелочь, несвойственная величавой природе Кавказского Черноморья.
      Там, где тракторы и лесовозные машины в свое время сделали сверху вниз колею, ливни успели промыть неглубокие, но живые овражки. Крутые стенки их опадали, на дне лежали вымытые камни. Каждый новый дождь расширял и углублял эти опасные трещины на теле горы.
      Молчанов подумал, что так-то и всю почву с гор можно потерять, смоют ее частые дожди и останутся горы с голыми боками, как на Восточном Кавказе, а реки унесут в Черное море миллионы тонн глины и песка и превратят чистые пляжи Черноморья в дурные и неприятные отмели.
      "Написать в Москву, что ли?" - подумал он, но тут же решил, что писать пока не будет, а когда встретит своих коллег из лесокомбината, то поделится опасениями и узнает их мнение на этот счет. И уж тогда...
      И еще он подумал о том, что защищать Кавказ людям придется не только от браконьеров. Что есть дело куда более серьезное, чем незаконная охота. Если недобрый человек убьет оленя, ему грозит крупный штраф, а то и тюрьма. А когда другой человек вырубит начисто квадратный километр леса, заведомо зная, что наносит природе и будущим поколениям непоправимый вред, то не судебную повестку принесут ему, а ведомость на получение зарплаты и премиальные за лихую работенку. Такая вот несуразица на белом свете.
      Лесник прошел печальные вырубки и вступил наконец в нетронутые еще пихтовые леса, черной стеной укрывшие верхние скаты гор. И постепенно грустный настрой его мыслей сменился покойной радостью, тем восхищенным чувством красоты и совершенства, какое овладевает человеком наедине с природой.
      Пихтовые леса Кавказа несравнимы ни с каким другим лесом. На совершенно чистой лесной подстилке, темно-коричневой от упавшей хвои, метров на тридцать - сорок подымались необхватные стволы строго геометрической формы без единой веточки и сучка. Темно-серая кора на их высоте зеленела, стволы походили на драгоценные малахитовые столбы, которые слегка лишь запылились от времени. Нельзя было отделаться от впечатления, что вошел ты в храм с множеством колонн и зеленым сводом огромной высоты и что в нерукотворном храме этом только что установилась торжественная и строгая тишина, которая вот-вот снова взорвется звуками дивной музыки, и таинственный хорал наполнит сизую пустоту между этими бесчисленными колоннами. Невольно начинаешь говорить шепотом, и мягче ставишь ногу, и вздрагиваешь, когда хрустнет ветка или чуть слышно падет на землю оборвавшийся с высоты сучок.
      Вековой лес удерживает почву на самых крутых склонах, он противостоит урагану любой силы и принимает на свою зеленую грудь ливни и смерчи неистовой мощи, тушит их ярость, а получив из разорвавшихся небес воду, бережно хранит ее в хвое, в зеленом мху, в толстой подстилке, в щелях каменистого пола и потом расчетливо отдает ручьям и речкам. Вытекая из пихтарника, потоки не буйствуют, не разливаются и даже не мутнеют после ливней. Но они и не пересыхают в знойные дни лета, постоянно катят на радость людям прозрачную воду свою в долины, где растут сады и виноградники.
      Вот что такое пихтовый лес в горах.
      Егор Иванович шел и думал, почему не все люди понимают красоту и бесконечную полезность леса. Увидев пихтарник во всем его торжественном величии, они тотчас же начинают подсчитывать в уме выход деловой древесины с гектара и стоимость перевозки разделанных бревен. Откуда берется этот холодный и однобокий практицизм? Уж не со школьной ли скамьи, где всё еще мало говорят о природе, зато слишком настойчиво толкуют об использовании ее богатств?
      И он снова похвалил себя в душе за то, что его Саша учится в Желтой Поляне, где есть Борис Васильевич.
      Он сделал короткий привал лишь высоко над Поляной, где пихтарник поредел, уступая место нагромождению камней и травянистым лугам, которые всё еще зеленели, бросая вызов всерьез нагрянувшей осени.
      Подкрепившись, лесник уселся на сухой ствол у края ровной полянки и оперся на карабин.
      День тихо уходил. Солнце еще не село, но у самого горизонта спряталось за длинное, белое облако, окрасив его в веселый оранжевый цвет.
      Он сидел задумавшись, и на душе его было покойно и чисто.
      Хрустнули ветки, на поляну красивым прыжком выскочил матерый олень. Егор Иванович подавил вздох восхищения: таких великолепных рогов, такой гордой осанки и благородной головы с живыми глазами он еще не видел. Олень находился в отличной бойцовской форме.
      Красавец фыркнул и, раззадоривая себя, ударил копытом о землю. Прислушался. И вдруг, положив рога на спину и вытянув шею, смешно оттопырил губы, и дерзкое, тоскливое "бээ-уэ-эа-а!.." далеко-далеко разнеслось по горам, как первобытный клич одиночки. Олень снова прислушался, фыркнул и тут заметил наконец странную, неподвижную тень. Но не испугался, только скосил глаза и, грациозно переступая, немного приблизился. Может быть, он принял застывшую фигуру за противника, который никак не соберется с силами, чтобы ответить на честный вызов? Если так, то он покажет ему... Олень стал обходить загадочное существо по кругу, а чтобы не оставалось никаких сомнений относительно намерений его, изредка нагибался и поддавал землю рогами так, что трава и глина летели далеко в кусты, или рыл землю сильным копытом, а сам все шел и шел по кругу, пока набежавший ветер не кинул на него страшный запах человека и железа. Секунда - нет, четверть секунды! гигантский прыжок через кусты, скошенные влево смертельно испуганные глаза, треск ломающихся под тяжелым телом веток - и все стихло. Как видение.
      Егор Иванович печально улыбнулся. Вот как боится олень одного только запаха человеческого! Сколько же зла принесли люди несчетным поколениям этих красивейших в мире животных, если боязнь стала уже выверенным, запечатленным инстинктом! И сколько времени дружеского сообщества или хотя бы нейтралитета потребуется теперь, чтобы в каком-то поколении олень вдруг понял, что существо, ходящее на двух задних лапах, - его защитник и верный друг!
      Сам-то он не надеялся увидеть такую картину, а вот Саша...
      Для того и живем.
      Глава седьмая
      ВЫСТРЕЛЫ В ГОРНЫХ ДЖУНГЛЯХ
      1
      Рыжий совсем затосковал о хозяине.
      В общем-то, жить в лесной избушке хорошо. Сухо, спокойно, охота вполне приличная, вода чистая, но одиночество!..
      Истосковавшись по человеческой ласке, Рыжий отыскал километрах в двух от дома туристскую тропу и долго караулил людей, потягиваясь от предвкушения счастья, когда теплая рука дружески потреплет его по загривку. Но так и не дождался. Сезон туризма кончился. Зато он нашел отличное место для охоты и благоденствовал там добрые сутки, пока вдруг не напоролся на ужасные следы дикого кота, которые заставили его содрогнуться от предчувствия беды. Этот далекий сородич спуску не даст, от него не спасешься на дереве, как от лисы или волка, от него вообще не спасешься, он в пять раз больше, в десять раз сильней, следы его лап отчаянно крупные, а когти... О, лучше не думать о когтях дикого кота! Домой, домой!
      В лесной хате кот снова почувствовал себя в безопасности и уснул. Поэтому Рыжий и не успел встретить хозяина на тропе. Вопли радости раздались, когда лесник уже вошел во двор. Кот бесцеремонно запрыгнул ему на плечо и, нежно потираясь, замурлыкал все новости, от которых его прямо-таки распирало. Но хозяин не стал слушать новостей, он снял кота, погладил и опустил на землю, положив перед ним добрый кусок вяленого мяса, которое Рыжий тут же запрятал под дровами на черный день. Обойдя дом, Егор Иванович нашел все в порядке, затем достал из тайника трофейную винтовку для Александра Сергеевича и принялся ее чистить. Кот топтался рядом.
      - Как ты хозяйничаешь? - спросил Егор Иванович и, не получив, конечно, вразумительного ответа, добавил: - Самура не встречал? Нет? Ничего, завтра мы его увидим.
      Но это "завтра", к сожалению, ничего доброго не принесло Молчанову. Он явился на пасеку и, к удивлению своему, увидел там нового человека. Не перебивая, выслушал насмешливый рассказ цибинского напарника о происшествии на пасеке. Как только хлопец не украшал свой рассказ! Но Егор Иванович так ни разу и не улыбнулся. Он-то понимал всю эту историю куда лучше, чем смешливый и легковерный паренек, который живо, в образах, с жестикуляцией представил, как из одного Самура на глазах Цибы появились два серых волка, как упал он с прокушенной рукой и как потом безжалостный фельдшер врезал пасечнику укол за уколом то в мягкое место, то в живот. Потеха!
      Молчанов сидел и сурово слушал. Вот какие тут дела... Кого винить, как не самого себя?
      В Камышки он не пошел, потому что дорожил временем. Все равно ведь Самура там нет.
      Молодому пасечнику сказал:
      - Вот что, хлопец. Для тебя история с собакой сплошная потеха, а для меня горькая утрата. Не скалься. Понять тебе все это трудно. Цибе передашь, что за Самура не виню. Но он не выполнил мое распоряжение: не сдал мяса, не написал объяснения о том, как убил медведя и где его оружие. Вернусь домой, составлю документ, и пусть он больше сюда носа не кажет. А ты берись за пасеку всерьез и надолго. Но смотри: если начнешь тут с ружьишком баловаться, не взыщи!
      - Что ты, дядя Егор! Я ж никогда...
      - Ладно, мое дело предупредить.
      Он стал собираться.
      - Куда ты, дядя Егор? - полюбопытствовал хлопец.
      - На кудыкино поле, - не очень вежливо обрезал лесник чересчур любопытного паренька и пошел по тропе назад, немного ссутулившись под тяжестью рюкзака и двух ружей.
      На другой день, уже к заре, Молчанов заявился на Прохладный.
      Александр Сергеевич лежал в своей каптерке и курил перед сном.
      - А, это ты! - сказал он и отложил сигарету. - Ружье принес?
      Молчанов сунул ему винтовку. Сергеич деловито оглядел ее и провел пальцем по зарубкам на ложе.
      - Эко, сколько он животины погубил!
      - Кто "он"?
      - Само собой, кто. Твой стреляный. Зарубки видишь? Это они, гады, отмечают, сколько туров и прочей живности прикончили. Вот тут семнадцать зарубок, понял? Ну, попадется он мне...
      - Мне вот попался, да не совсем.
      - На второй раз словим основательно. Не вырвется.
      Лесник достал кружку, налил чаю. Сергеич тоже за компанию налил себе. Помолчали, прихлебывая кипяток, заваренный листом черной смородины. Над столом горела семилинейная керосиновая лампа с разрисованным абажуром. Пиликал в стенке сверчок. Совсем домашняя обстановка. Забывается, что вокруг на многие версты безлюдье, черные леса, непроходимые реки, что высота и глушь, каких уже мало на нашей всерьез обжитой планете.
      - Как твои медведи? - спросил Егор Иванович.
      - Живут, охальники, здоровеют. Вчера смотрю, медведица пошла за стадом туров. Мясца ей, что ли, захотелось. Так, бочком-бочком к стаду, будто тоже пасется. Туры, само собой, отходят, травку пощипывают, но дистанцию соблюдают. Она прижала их к леднику, а он метра на два с половиной высотой, такая, знаешь ли, отвесная стенка. Тут она и кинулась в самое что ни на есть стадо, а туры все до единого - прыг, прыг - на лед повскакали, рога оттуда свесили, смотрят сверху вниз - похоже насмехаются. Ну, медведка и на дыбошки, и прыгает, и пасть разевает, а на стенку, само собой, не заберется, - скользкая, крутая. Догадалась, запрыгала в обход, нашла место, где пониже, заскочила наконец. Только они ее не ждали, смотрю, мячиками понеслись по леднику вверх, через трещины скок-скок, будто резиновые, ну и оставили охотницу с носом. Веришь, аж заревела от досады, хвать лапой по ледышке - от ней осколки во все стороны!
      Он хмыкнул и потер ладонью рыжеватый подбородок. Суровое лицо его осветилось хорошей улыбкой - видать, и жалел он свою незадачливую охотницу, и радовался за туров, легко и ловко обставивших медведицу.
      - Вот так-то поживешь здесь годков двадцать, и роман сочинишь про медведей и про всяких иных копытных, - сказал Егор Иванович, посмеиваясь. Ишь как ладно рассказываешь, что твой лектор.
      - Бог миловал, чтобы сочинять. Карандаш в пальцах еле держу, такой из меня грамотей.
      - Ну, а тех, что постреливают, не слыхал больше?
      - Будто бы нет, они к югу, вниз подались: куда животина пошла, туда и они. Как ястребы за голубями.
      - А у меня Самур пропал, - сказал Егор Иванович.
      - Совсем?
      - Сбежал с волчицей. У него ж, ты знаешь, есть маленько дикой крови. Ну, а вдобавок я с ним, раненым, плохо обошелся. Обиделся, полагаю.
      - Само собой. В них тоже соображение есть, в собаках-то, как и в любой твари. На ласку - лаской, а что не так, осерчает и уйдет. Либо от рук совсем отобьется.
      Тема была исчерпана. Они помолчали, потом, собираясь спать, вышли на воздух.
      Черная ночь подплавилась, из-за хребта выкатилась полная луна, большая, распухшая от прозрачного сияния, переполнявшего ее лик. Резко очерченная тень от близких гор легла на склоны и долины. Воздух сделался серебряным, видимым. Глухо шумела река ниже приюта, но это был привычный шум, как тиканье часов в комнате, которое никто не замечает.
      Приятели постояли, покурили. Луна взошла повыше, свет ее отогнал черноту ночи под укрытие скал и высот. Заблестела росистая жухлая трава, загорелись миллионы неярких бриллиантов. И от этого в горах еще немного посветлело.
      Внизу, где спали леса, взревел олень. Печальный и требовательный призыв его долго колебал воздух, эхом отскакивал от скал и стены леса, потом затих. Еще один раз прокричал рогач, но где-то очень далеко, и тогда с юга донесся слабый звук выстрела, потом пауза и еще два выстрела подряд.
      - Слышишь, балуют, стервецы, - сказал Сергеич.
      - Ладно, допрыгаются, - со злостью произнес Молчанов и, затоптав окурок, первым вошел в домик.
      Уже в постели, когда погасили лампу, он спросил:
      - Ты не помнишь такого, по фамилии Матушенко? В лесниках он до войны ходил, родом из Саховской, а когда немцы сюда пришли, к ним перекинулся.
      - Знавал, - нехотя ответил Сергеич. - Мы с тобой егерей немецких били, а он их к нам в тыл водил. С виду такой услужливый, ласковый, язык у него, само собой, ловко подвешенный. Одно время этого Матушенко хотели сделать старшим над лесниками, речи он умел пулять и начальству в глаза засматривать. Ну, тут война началась, не успели. А его вроде бы потом судили трибуналом и в Сибирь отправили. Ты чего вспомнил прохвоста?
      - Когда ходили по перевалу с ветеранами, как раз отыскали ложбину, где с немецкими десантниками врукопашную сходились. Один там и поведал, как Матушенко через Мертвое ущелье немцев проводил.
      - Всякого народа на земле хватает, - философски сказал Александр Сергеевич и вздохнул. - Ну, а этот сгинул в далекой Сибири, - что заработал, то и получил.
      Снаружи загрохотало, тяжелый гул потряс горы. Молчанов даже поднялся.
      - Лежи, это камни посыпались. Тут за речушкой есть такая стенка, всё с нее каменюки падают. Я уж привык, нет-нет да и громыхнет. Это как раз за берлогой, где мои медведи.
      2
      Встреча с группой Таркова состоялась в заранее условленном месте.
      Лесники заповедного отдела с тремя верховыми лошадьми и двумя вьючными расположились в укромном уголке над живописной долиной, по которой они поднялись в горы. У них горел костер, спутанные лошади паслись за кустами, поодаль стояла большая палатка. Целая экспедиция.
      Когда Молчанов и Александр Сергеевич отдохнули с дороги и поели, Тарков развернул карту.
      - Вот тут, - он ткнул пальцем в зеленые склоны гор, - стоят три берестяных балагана абхазского колхоза. Стадо коз и бычков они пасут почти на границе заповедника, а временами залезают и на запретную территорию. Пастухи, в общем-то, ребята хорошие, они с браконьерами ничего общего не имеют. Но есть там парочка хватких молодцов, вот они и устроили у себя базу для проходимцев. На эту базу браконьеры волокут мясо туров и оленей, а оттуда отправляют вниз, на побережье. Взять жуликов на месте нельзя. Поди-ка докажи, чье мясо в балагане - туриное или домашней козы из собственного стада? А винтовки они хоронят. Какая наша задача? Когда браконьеры уйдут в лес, перекрыть им дорогу назад и взять с оружием и битой животиной где-нибудь подальше от балагана, чтобы не успели вызвать помощь.
      - Засаду, в общем, - сказал Сергеич. - Как на медведя.
      - Нас шестеро, устроим прочный заслон. А сколько их будет - не знаю. Ходят не по одному, это проверено.
      - Мне попадались трое, - сказал Молчанов и вспомнил костер в густой лещине и выстрел из-за камней.
      Лесники сняли лагерь и шли весь день, прихватили даже ночь. Спали без костра, чтобы не привлечь внимания, а ранним утром поднялись на высоты, с которых открывался далекий вид на южные отроги Кавказа и на Черное море.
      Эти красивейшие места описаны пока что лишь одним путешественником Юрием Ефремовым, советским географом.
      Зелеными волнами уходили вниз округлые горы, лишь изредка лесное покрывало прорывалось скальными останцами. Они высились над деревьями, как развалины древних замков, черные от времени и самшита, прилепившегося на отвесных стенах.
      Дальние горы, уходящие вниз, казались отсюда синим расплывчатым миражем, затянутым в дымку расстояния. А за горами открывалось море.
      Море по цвету почти не отличалось от неба, разве что было немного ярче, чем небо, и все время меняло цвет в пределах от розового до синего.
      - Ну, чем не рай! - не скрывая своего восхищения, произнес Александр Сергеевич и даже крякнул от удовольствия. - Тут бы жить да радоваться, ан нет! Друг дружке коленки перебиваем.
      - Тут Кавказу хребтину перебивают, не токмо друг дружке, - заметил Молчанов.
      - Смотрите во-он туда, - перебил Тарков.
      Бинокли нацелились на балаган. Из крайнего вышла группа людей, они отобрали в табуне три лошади, завьючили их и пошли к лесу.
      - Восемь человек, - сказал Тарков. - Ружей нет. В лесу хоронят, по пути возьмут.
      - Против наших шести, - досказал Молчанов. - Воевать можно.
      - Вот там мы и перехватим голубчиков, на ихней тропе километрах в трех от базы.
      Спускались с хребта тайно, через какое-то ущелье вошли в лес и уже не выходили из него. Молчанов дважды ходил в разведку, пока не отыскал браконьерскую тропу со свежими следами. Выбрали удобное для засады место. Четверо укрылись в одном месте, в двухстах метрах сели еще двое. Лошадей увели в сторону, чтобы не выдали ржанием, и притихли, уверенные, что добытчики вернутся лишь на следующее утро.
      Молчанов опять ходил разведывать местность. Убедился, что район удобный: по одну сторону тропы лес обрывался в довольно крутое ущелье, по другую - стоял труднопроходимый буковый древостой, весь перепутанный колхидскими лианами и ожиной. Не больно побежишь по такому лесу. Словом, в тисках.
      Ночь прошла спокойно. Наступал рассвет.
      Не такого утра хотелось команде Таркова. Упал туман, на деревьях повисла капель, звуки приглушались, видимость сделалась скудной. Одежда повлажнела. Но дело есть дело. Лесники заняли свои места. Лес замер в ожидании событий.
      Часов около восьми на тропе со стороны балаганов хрустнули ветки. Лесники насторожились. Показался молодой парень. За поясом у него торчал топор на длинном топорище. Кажется, шел встречать или проверял тропу. Из-за куста в грудь ему выставился ствол карабина. От страха у парня сразу отвалилась челюсть, глаза округлились, и он лишился дара речи.
      - Тихо! - скомандовал Тарков, появляясь за спиной. - Руки назад! Влево шагом марш!
      Парня аккуратно связали и положили около лошадей.
      - За что? - спросил он, запоздало наливаясь яростью.
      - Профилактика, - сказал Тарков. - Ты отдохни, как только друзей твоих встретим, так и отпустим. Не вздумай кричать, неприятностей себе наживешь. У меня рука тяжелая. Задавлю, как мышь.
      А вскоре послышалось фырканье коней и звон копыт по камню. Шли сверху. Никто из лесников не ожидал, что браконьеры пойдут на хитрость. Они разделились. Сперва шли три вьючных лошади с мясом и пять человек с винтовками за ними, а трое остальных заметно поотстали, они еще не успели даже поравняться с первой засадой, когда лошадей остановили. Эту группу взяли решительно и смело, но, когда стали разоружать, один успел выстрелить в воздух. Тотчас заорал и пленный. Его отчаянный вопль "Спасайся!" достиг ушей тех, что отстали, и они мгновенно сиганули в кусты. И если первая пятерка с лошадьми растерялась и не оказала сопротивления, то эти трое открыли стрельбу из кустов.
      Молчанов и Сергеич бросились в обход. Мокрый лес сковывал движения, ожина путалась между ног. Но лесники все же накрыли одного из троицы. Он не успел поднять винтовки, как был сбит с ног, Сергеич сел на него верхом, достал сыромятину и стал вязать. Парень отчаянно завыл.
      Почти рядом раздался выстрел, видно, хотели выручить своего. Пуля вырвала клок ваты из телогрейки Молчанова, он обернулся и, не целясь, ударил по кустам раз и другой. Треск валежника показал, что браконьеры убегают. Егор Иванович бросился за ними.
      Впереди мелькнула фигура в черном. Молчанов крикнул: "Ложись!" - и выстрелил. Человек упал, но, когда Егор Иванович подбежал, в кустах никого не оказалось. Буквально под ногами чернел провал ущелья. Успел все-таки прыгнуть, мерзавец!