Уцелевший

      "Секс -- это вещь не опасная и не отвратительная," -- говорит Адам.
      По радио я говорю: Лучше, если я оставлю прошлое позади и продолжу жить.
      Впереди точка, где лес, идущий вдоль дороги, заканчивается, и дальше ничего нет. Солнце наверху и жарит нас, а до самого горизонта нет ничего, лишь пустырь.
      Мимо пролетает знак, сообщающий: Добро Пожаловать в Национальный Санитарный Могильник Чувствительных Материалов имени Тендера Брэнсона.
      Вот мы и дома.
      За знаком долина простирается до самого горизонта, голая, замусоренная и серая, за исключением нескольких ярко-желтых бульдозеров, припаркованных и тихих, потому что сегодня воскресенье.
      Там нет ни одного дерева.
      Там нет ни одной птицы.
      Единственный ориентир расположен в центре долины, высокий бетонный столб, всего лишь квадратная серая колонна из бетона, поставленная в точке, где стоял Правоверческий дом собраний с мертвецами внутри.
      Адам не говорит ни слова.
      По радио я говорю: Теперь моя жизнь полна счастья и радости.
      По радио я говорю: Я собираюсь жениться на женщине, выбранной для меня в рамках Проекта Бытие.
      По радио я говорю: С помощью моих последователей я остановлю сексуальную жажду, которая взяла власть над миром.
      Дорога длинная и изрытая колеями от границы долины до бетонного столба в центре. По обеим сторонам от нас искусственные члены и журналы и латексные влагалища и Французские розги, сваленные вместе в тлеющие кучи, и дым от этих куч висит белым удушливым туманом по всей дороге.
      Столб перед нами всJ больше и больше, иногда он теряется в дыму от горящей порнографии, но всегда возникает вновь, угрожая.
      По радио я говорю: Вся моя жизнь продается в ближайшем от вас книжном магазине.
      По радио я говорю: С Божьей помощью, я отвращу мир от всякого желания секса.
      Адам выключает радио.
      Адам говорит: "Я ушел из долины в ночь, когда выяснил, что старейшины сделали с вами -- тендерами и бидди".
      Дым постоянно над дорогой. Он проникает в машину и в наши легкие, режет и жжет наши глаза.
      Со слезами, текущими по обеим щекам, я говорю: Они ничего не сделали.
      Адам кашляет: "Допустим".
      Столб снова возникает, ближе.
      Здесь нечего допускать.
      Дым заволакивает всJ.
      Затем Адам говорит это. Адам говорит: "Они заставили вас смотреть".
      Я ничего не вижу, но просто продолжаю вести машину.
      "В ночь, когда у моей жены рождался первый ребенок, -- говорит Адам, и слезы оставляют светлые полоски на его черном лице, -- старейшины взяли тендеров и бидди со всего округа и заставили их смотреть. Моя жена кричала именно так, как они ей говорили. Она кричала, и старейшины орали проповеди о том, что плата за секс -- это смерть. Она кричала, и они сделали рождение ребенка настолько болезненным, насколько могли. Она кричала, и ребенок умер. Наш ребенок. Она кричала, а затем она умерла".
      Первые две жертвы Отправки.
      В ту же ночь Адам ушел из Правоверческого церковного округа и сделал телефонный звонок.
      "Старейшины заставляли вас смотреть, как рождается каждый из детей в округе," -- говорит Адам.
      Мы едем со скоростью всего лишь тридцать или пятьдесят километров в час, но где-то в дыму перед нами затерялся гигантский бетонный столб церковного мемориала.
      Я не могу ничего сказать, и я просто продолжаю дышать.
      "Поэтому конечно же ты никогда не занимался сексом. Ты никогда не хотел секса, потому что каждый раз, когда у нашей матери появлялся новый ребенок, -- говорит Адам, -- они заставляли тебя сидеть там и смотреть. Потому что секс для тебя -- это всего лишь боль и грех и твоя мать, растянутая там и кричащая".
      А затем он сказал это.
      Дым настолько плотный, что я не могу видеть даже Адама.
      Он говорит: "И теперь секс должен казаться тебе исключительно пыткой".
      Он просто выплевывает эти слова.
      Запах Истины.
      И в этот момент дым рассеивается.
      И мы врезаемся прямо в бетонную стену. 8
      Вначале нет ничего, кроме пыли. Отличный белый порошок талька заполнил машину, перемешавшись с дымом.
      Пыль и дым циркулируют в воздухе.
      Единственный звук -- это звук чего-то капающего из мотора машины -масла, антифриза, бензина.
      До тех пор, пока Адам не начинает кричать.
      Пыль вырвалась из воздушных подушек, защитивших нас в момент столкновения. Воздушные подушки прорвались, спустились и теперь лежат пустые на приборной панели, и как только пыль оседает, Адам начинает кричать и закрывает лицо руками. Кровь течет между его пальцев, черная на фоне белого талька, покрывающего всJ. Одной рукой он закрывает лицо, а другой дергает ручку пассажирской двери, и ковыляет по пустоши.
      Затем он исчезает в дыму, окружающем нас, переступает через обнаженные тела, слои людей, заснятых в момент прелюбодеяния навеки, и я кричу ему в след.
      Я кричу его имя.
      В какой он стороне, я не могу сказать.
      Я кричу его имя.
      Куда бы я ни наступил, журналы предлагают Возбужденных Девочек Вашей Мечты.
      Любительниц Больших Членов.
      Губы, Груди и Гигантские Клиторы.
      Рыдание доносится со всех сторон.
      Я кричу: Адам Брэнсон.
      Но всJ, что я вижу, это Мужские Анальные Приключения.
      И Девочки, Которые Любят Девочек.
      И Бисексуальные Любовные Пары.
      А позади меня наша разбитая машина взрывается.
      Бетонный столб, серый и возвышающийся над нами, весь в огне с одной стороны, и в свете этого костра я вижу Адама, стоящего на коленях в нескольких ярдах от меня, его руки закрывают лицо, он качается вперед и назад и рыдает.
      Кровь бежит вниз по его рукам, по его лицу, по запыленной белой передней части, и когда я пытаюсь оторвать его руки от лица, он кричит: "Не надо!"
      Адам кричит: "Это мое наказание!"
      Его крики переходят в смех, и Адам отнимает руки, чтобы показать мне.
      Маленькие пластиковые ноги статуэтки Тендера Брэнсона торчат из кровавого месива на том месте, где должен был быть его левый глаз.
      Адам полу-смеется, полу-плачет: "Это мое наказание!"
      Остаток статуэтки ушел вглубь, я не знаю, насколько глубоко.
      Штука в том, говорю я, чтобы не паниковать.
      Чтобы решить эту проблему, нам нужен врач.
      Черный дым от нашей сгоревшей машины обволакивает нас. Без машины, двадцать тысяч акров вокруг нас пустые и бескрайние.
      Адам заваливается на бок, затем переворачивается на спину, глядя в небо, один глаз ослеплен статуэткой, а другой глаз кровоточит. Адам говорит: "Ты не можешь оставить меня здесь".
      Я говорю: Я не собираюсь никуда уходить.
      Адам говорит: "Ты не можешь позволить им арестовать меня за массовое убийство".
      Я говорю: Я не тот, кто отправлял людей в Рай.
      Дыша тяжело и быстро, Адам говорит: "Ты должен отправить меня".
      Я пойду за помощью.
      "Ты должен отправить меня!"
      Я найду ему врача, говорю я. Я найду ему хорошего адвоката. Мы сошлемся на его безумие. Его обучали в церкви столько же, сколько и меня. Он делал лишь то, что он был обучен делать всю свою жизнь.
      "Ты знаешь, -- говорит Адам и сглатывает, -- ты знаешь, что делают с людьми в тюрьме? Ты знаешь, что там происходит. Ты не позволишь этому случиться со мной".
      В журнале рядом написано: Тайный Удар Банды.
      Я не собираюсь отправлять его в Рай.
      "Тогда уничтожь то, как я выгляжу, -- говорит Адам. -- Сделай меня таким безобразным, чтобы никто никогда не захотел меня".
      В журнале написано: Анальная Фиксация.
      И я спрашиваю: Как?
      "Найди камень, -- говорит Адам. -- Под всем этим мусором найди что-нибудь тяжелое. Камень. Копай".
      По-прежнему лежа на спине, обеими своими руками Адам тянет за ноги статуэтки, его дыхание задерживается, когда он крутит и тянет.
      Обеими своими руками я копаю. Сквозь людей, сошедшихся промежностью к промежности, лицом к лицу, промежностью к лицу, промежностью к жопе, жопой к лицу, я докапываюсь до дна.
      Я выкопал яму, такую же широкую, как могила, и дотронулся до почвы, до земли Правоверческого храма, освященной земле, и поднял камень размером с мой кулак.
      В одной руке Адам держит статуэтку, обагренную кровью, теперь более дьявольскую, чем когда-либо.
      Другой рукой Адам хватает открытый журнал на земле рядом с собой и подносит к своему обезображенному лицу. В журнале снимок совокупляющихся мужчины и женщины, и из-под него Адам говорит: "Когда найдешь камень. Ударь меня им по лицу, когда я скажу тебе".
      Я не могу.
      "Я не позволю тебе убить себя," -- говорит Адам.
      Я не верю ему.
      "Ты дашь мне лучшую жизнь. Это в твоей власти, -- говорит Адам из-под журнала. -- Если ты хочешь спасти мою жизнь, сначала сделай для меня это".
      Адам говорит: "Если ты не сделаешь, в ту минуту, когда ты пойдешь за помощью, я уползу далеко и спрячусь, и умру прямо здесь".
      Я поднимаю камень в своей руке.
      Я спрашиваю: он скажет мне, когда остановиться?
      "Я скажу тебе, когда будет достаточно".
      Он обещает?
      "Я обещаю".
      Я поднимаю камень так, что его тень падает на людей, занимающихся сексом на лице Адама.
      Я наношу им удар.
      Камень уходит глубоко.
      "Снова! -- говорит Адам. -- Сильнее".
      И я бью камнем.
      Камень уходит еще глубже.
      "Снова!"
      И я бью.
      "Снова!"
      И я бью камнем.
      Кровь проступает через страницы, перекрашивая трахающуюся пару в красный, а затем в фиолетовый.
      "Снова!" -- говорит Адам, его речь искажается, его рот и нос больше никогда не будут той же формы.
      И я бью камнем по рукам пары и их ногам и лицам.
      "Снова".
      И я наношу удары до тех пор, пока камень не становится липко-красным от крови, до тех пор, пока журнал не проваливается внутрь. До тех пор, пока мои руки не становятся липко-красными.
      Затем я останавливаюсь.
      Я спрашиваю: Адам?
      Я хочу поднять журнал, но он рвется. Он сильно намок.
      Рука Адама, держащая статуэтку, слабеет, и окровавленная статуэтка катится в могилу, которую я выкопал, чтобы найти что-нибудь твердое.
      Я спрашиваю: Адам?
      Ветер разносит дым над нами двоими.
      Массивная тень ползет в нашу сторону от основания столба. Одну минуту она всего лишь касается Адама. В следующую минуту тень накрывает его.
      Дамы и господа, здесь, на борту Рейса 2039, наш третий двигатель только что сгорел. У нас остался всего один двигатель до начала нашего падения. 7
      Холодная тень Правоверческого церковного монумента падает на меня всJ утро, пока я хороню Адама Брэнсона. Под слоями непристойности, под Голодными Задницами, под Изнасилованиями Трансвеститов, я копаю руками грязь храмового двора. Большие камни с вырезанными на них ивами и черепами, захоронены вокруг меня. Эпитафии на них примерно такие, как вы можете себе представить.
      Ушел, Но Не Забыт.
      Пусть они живут в Раю, несмотря на их ошибки.
      Любимый Отец.
      Дорогая Мать.
      Запутавшаяся Семья.
      С каким бы Богом они ни встретились, пусть он дарует им прощение и мир.
      Неудачливая Соц.работница.
      Отвратительный Агент.
      Заблуждавшийся Брат.
      Может, это инъекция Ботокса, токсина ботулизма, или взаимодействие наркотиков, или недостаток сна, или долгосрочные эффекты Синдрома Исчезновения Внимания, но я ничего не чувствую. Во рту вкус горечи. Я нажимаю на лимфатические узлы на своей шее, но чувствую только презрение.
      Может, после того, как все вокруг меня умерли, у меня только что возникло умение терять людей. Природный талант. Благословение.
      Так же, как бесплодие Фертилити -- отличное качество для ее работы суррогатной матерью, возможно, у меня возникла полезная бесчувственность.
      Так же, как ты смотрел бы на свою отрезанную ногу и в поначалу ничего не чувствовал, может, это всего лишь шок.
      Но я, надеюсь, что нет.
      Я не хочу, чтобы это прошло.
      Я молюсь о том, чтобы больше никогда ничего не чувствовать.
      Потому что если это пройдет, я буду очень сильно страдать. Это будет страдание на весь отстаток жизни.
      Тебе не расскажут этого ни в одной школе магии, но чтобы не дать собакам копать в том месте, где ты что-то похоронил, побрызгай могилу аммиаком. Чтобы не пустить муравьев, побрызгай бурОй.
      Против тараканов используй квасцы.
      Мятное масло отпугнет крыс.
      Чтобы удалить следы крови из-под своих ногтей, опусти кончики пальцев в половину лимона и пошевели ими. Затем вымой их теплой водой.
      Врезавшийся автомобиль сгорел, остались лишь тлеющие сиденья. Только эта лента черного дыма дрожит над долиной. Когда я собирался поднять тело Адама, пистолет выпал из кармана его пиджака. Единственный звук издают несколько мух, жужжащих вокруг камня, всJ ещJ хранящего кровавый отпечаток моей руки.
      То, что осталось от лица Адама, по-прежнему обернуто липким красным журналом, и как только я опускаю сначала его ноги, затем плечи в яму, которую я выкопал, желтое такси показывается на горизонте и гудит мне.
      Размеры ямы позволяют положить туда Адама согнутым и на боку, и, стоя на коленях на краю, я начинаю засыпать ее грязью.
      Когда чистая грязь заканчивается, я сыплю туда устаревшую парнографию, непристойные книги со сломанными переплетами, Трэйси Лордз и Джон Холмс, Кэйла Кливадж и Дик Рамбоун, вибраторы с севшими батарейками, игральные карты с загнутыми уголками, презервативы с истекшим сроком годности, ломкие и хрупкие, но никогда не бывшие в употреблении.
      Мне знакомо это чувство.
      Ребристые презервативы для экстрачувствительности.
      Меньше всего мне нужна чувствительность.
      Здесь есть презервативы, смазанные местным анестетиком для продолжительного акта. Какой парадокс. Ты ничего не чувствуешь, но можешь трахаться часами.
      Кажется, что смысл совсем теряется.
      Я хочу, чтобы вся моя жизнь была смазана местным анестетиком.
      Желтое такси прыгает по колдобинам, приближаясь. Один человек за рулем. Один человек на заднем сидении.
      Кто это, я не знаю, но могу себе представить.
      Я поднимаю пистолет и пытаюсь засунуть его в карман моего пиджака. Дуло рвет край кармана, но затем вся вещь исчезает внутри. Есть ли внутри пули, я не знаю.
      Такси останавливается, чтобы посигналить издалека.
      Фертилити выходит и машет рукой. Она наклоняется к водительскому окну и бриз доносит мне ее слова: "Пожалуйста, подождите. Это займет всего минуту".
      Затем она идет ко мне с руками, разведенными в стороны, чтобы сохранять баланс, и она смотрит вниз, делая каждый шаг по скользким глянцевым слоям использованных журналов. Оргии Мальчиков. Жаждущие Отсоса.
      "Мне кажется, что тебе сейчас нужно общение," -- кричит она мне.
      Я оглядываюсь вокруг в поисках ткани или нижнего белья без планок, чтобы стереть кровь с рук.
      Глядя вверх, Фертилити говорит: "Круто. Тень Правоверческого монумента смерти падает на могилу Адама -- это так символично".
      Три часа, которые я хоронил Адама, это самый большой отрезок времени, когда я был без работы. Теперь Фертилити Холлис пришла, чтобы говорить мне, что делать. Моя новая работа -- слушаться ее.
      Фертилити поворачивается, пристально смотрит на горизонт и говорит: "Здесь настоящая Долина Теней Смерти". Она говорит: "Ты действительно нашел правильное место, чтобы разбить череп своего брата. Это так похоже на Каина и Авеля, невероятно".
      Я убил своего брата.
      Я убил ее брата.
      Адам Брэнсон.
      Тревор Холлис.
      Мне нельзя доверять чьего-нибудь брата, если у меня есть телефон или камень.
      Фертилити запускает руку в сумку, висящую на плече, и говорит: "Хочешь лакричных конфет Красные Веревки?"
      Я показываю свои руки, покрытые запекшейся кровью.
      Она говорит: "Думаю, что нет".
      Она смотрит назад через плечо на простаивающее такси и машет рукой. Рука идет в сторону водительского окна, а затем назад.
      Мне она говорит: "Давай я кое-что разъясню. Адам и Тревор в значительной степени сами убили себя".
      Она говорит мне, что Тревор убил себя, потому что в его жизни не осталось сюрпризов, не осталось приключений. Он был неизлечимо болен. Он подыхал от скуки. Для него осталась всего одна тайна -- смерть.
      Адам хотел умереть, потому что он знал, что при его воспитании он никогда не станет никем, кроме Правоверца. Адам поубивал уцелевших Правоверцев, потому что он знал, что старая культура рабов не может основать новую культуру свободных людей. Как Моисей водивший племена Израиля по пустыне в течение целого поколения, Адам хотел, чтобы выжил я, но не мое рабское сознание.
      Фертилити говорит: "Ты не убивал моего брата".
      Фертилити говорит: "И ты не убивал своего брата тоже. То, что ты сделал, было больше похоже на помощь при самоубийстве".
      Из своей заплечной сумки она достает цветы, настоящие цветы, маленький букетик свежих роз и гвоздик. Красные розы и белые гвоздики собраны вместе. "Погляди," -- говорит она и приседает, чтобы положить их на журналы, где Адам похоронен.
      "Вот еще один большой символ, -- говорит она, сидя на корточках и глядя вверх на меня. -- Это цветы сгниют через пару часов. Птицы наложат на них. Этот дым сделает их вонючими, а завтра бульдозер, вероятно, проедет по ним, но сейчас они такие красивые".
      У нее такой глубокомысленный и привлекательный характер.
      "Да, -- говорит она. -- Я знаю".
      Фертилити встает на ноги, хватает меня за чистую часть руки, часть без корки запекшейся крови, и начинает тащить меня к машине.
      "Мы будем утомлены и бессердечны позже, когда это не будет стоить мне так много денег," -- говорит она.
      На пути назад к такси, она говорит, что вся страна шумит насчет того, как я разрушил Супер Кубок. Мы нигде не сможем сесть на самолет или на автобус. Газеты называют меня Антихристом. Правоверческим массовым убийцей. Доходы торговой компании Тендера Брэнсона невероятно возросли, но по неправильным причинам. Все главные мировые религии, Католики и Иудеи и Баптисты и все остальные, говорят: Мы вас предупреждали.
      Перед тем, как мы сели в такси, я спрятал свои окровавленные руки в карманы. Пистолет приклеивается к моему пальцу для спускового крючка.
      Фертилити открывает заднюю дверь такси и запускает меня внутрь. Она обходит вокруг и садится с другой стороны.
      Она улыбается водителю через зеркало заднего вида и говорит: "Назад в Большой Остров, я полагаю".
      Таксометр говорит: семьсот восемьдесят долларов.
      Водитель смотрит на меня в зеркало и говорит: "Твоя мама выкинула твой любимый журнал для онанистов?" Он говорит: "Сюда все попадает навеки. Если ты потерял что-то, то ты никак не сможешь найти это здесь".
      Фертилити шепчет: "Не дай ему узнать тебя".
      Водитель -- хронический алкоголик, шепчет она. Она собирается расплатиться кредитной карточкой, потому что он погибнет через два дня в аварии. У него никогда не будет шанса предъявить счет.
      По мере того, как приближается полдень, тень бетонного столба становится меньше с каждой минутой.
      Я спрашиваю: Как там моя рыбка?
      "О, черт, -- говорит она. -- Твоя рыбка".
      Такси прыгает и катится назад во внешний мир.
      Теперь ничего не должно причинить мне боль, но я не хочу услышать это.
      "Твоя рыбка, мне очень жаль, -- говорит Фертилити. -- Она просто умерла".
      Рыбка номер шестьсот сорок один.
      Я спрашиваю: Она испытывала боль?
      Фертилити говорит: "Я так не думаю".
      Я спрашиваю: Ты забыла покормить ее?
      "Нет".
      Я спрашиваю: Тогда что случилось?
      Фертилити говорит: "Я не знаю. Однажды я нашла ее мертвой".
      Здесь нет причины.
      Это ничего не значит.
      Это не было никаким большим политическим жестом.
      Она просто умерла.
      Это был просто чертова долбаная рыбка, но это всJ, что у меня было.
      Любимая рыбка.
      И после всего, что произошло, должно было быть так легко услышать это.
      Дорогая рыбка.
      Но, сидя здесь, на заднем сидении такси, с пистолетом в руке, с руками в карманах, я начинаю плакать. 6
      В Большом Острове у нас был маленький сын, искалеченный волчанкой, и мы смогли остановиться на пару дней в местном Доме Рональда МакДональда.
      После этого мы поймали попутку с половиной Особняка Парквуд, направлявшуюся на запад. Там не было ничего, кроме спален, и мы спали по отдельности, между нами были две свободных спальни.
      В Денвере у нас была маленькая девочка с полио, поэтому мы смогли остановиться в другом Доме Рональда МакДональда и поесть и не чувствовать, как мир пролетает под нами, пока мы спим ночью. В Доме Рональда МакДональда нам пришлось арендовать комнату, но в ней было две кровати.
      При выезде из Денвера мы поймали Поместье от фирмы Топсель Эстейт, направлявшееся в Чейэнн. Мы всего лишь плыли по течению. Это не стоило нам никаких денег.
      Мы поймали половину Городского Дома Саттон Плэйс, направлявшегося неизвестно куда, и мы сошли в Биллингсе, Монтана.
      Мы начали играть в домовую рулетку.
      Мы не ходили по столовым на остановках грузовиков и не спрашивали, какой дом едет куда. Фертилити и я, мы просто прорезали себе вход и запечатывали его изнутри.
      Мы ехали три дня и три ночи запечатанными в половине Домика Фламинго и проснулись лишь тогда, когда его начали устанавливать на новый фундамент в Гамильтоне, Монтана. Мы вышли через заднюю дверь, такие же счастливые, как семья, которая купила этот дом и входила через переднюю дверь.
      ВсJ, что у нас было, это большая хозяйственная сумка Фертилити и пистолет Адама.
      Мы затерялись в пустыне.
      На выезде из Миссулы, Монтана, мы поймали треть Поместья Крафтсманов, едущую на запад по 90-му межрегиональному.
      Мимо пролетел знак, сообщающий: Спокэйн, 480 км.
      После Спокэйна был знак, сообщающий: Сиэттл, 320 км.
      В Сиэттле у нас был маленький мальчик с дыркой в сердце.
      В Такоме у нас была маленькая девочка, не чувствовавшая своих рук и ног.
      Мы сказали людям, что доктора не знают, в чем тут дело.
      Люди говорили нам ждать чуда.
      Люди с их настоящими мертвыми или умирающими от рака детьми говорили нам, что Бог хороший и добрый.
      Мы жили вместе, как будто мы женаты, но почти никогда не разговаривали друг с другом.
      Направляясь на юг по 5-му Межрегиональному через Портланд, Орегон, мы ехали в половине Поместья Голливудские Холмы.
      Не успев подготовиться к этому, мы вернулись домой, назад в город, где мы встретились. Мы стояли на тротуаре, а наш последний дом уезжал, и мы позволили ему уехать.
      Я до сих пор не сказал Фертилити, что последним желанием Адама было, чтобы мы занялись с ней сексом.
      Как будто она этого не знает.
      Она знает. Все те ночи, когда я был в отключке, Адам разговаривал с Фертилити именно об этом. Она и я должны заняться сексом. Чтобы освободить меня и дать мне силу. Чтобы доказать Фертилити, что секс может быть чем-то большим, чем просто попыткой здорового консультанта по маркетингу средних лет поместить внутрь нее свою ДНК.
      Но сейчас здесь нет места, где жил бы кто-нибудь из нас, теперь уже нет. Ее квартира и моя квартира были сданы другим людям. Фертилити знает это.
      "У меня есть место, где мы можем остановиться на эту ночь, -- говорит она, -- но сначала я должна позвонить".
      В таксофонной будке одно из моих объявлений столетней давности.
      Дай Себе, Своей Жизни, Еще Один Шанс. Позвони, И Мы Поможем. Далее -мой старый номер телефона.
      Я звоню, и записанный голос сообщает мне, что мой номер отключен.
      В ответ на это я говорю: Не шутите так.
      Фертилити звонит туда, куда, как она думает, мы можем завалиться. Она говорит в телефонную трубку: "Меня зовут Фертилити Холлис, мне дал ваш адрес Доктор Вебстер Амброуз".
      Это ее дьявольская работа.
      Это закрытый этап моей жизни, связанный с агентом. Для Фертилити быть всезнайкой кажется очень простым делом. Никогда не происходит ничего нового.
      "Да, у меня есть адрес, -- говорит она. -- Я извиняюсь за короткое сообщение, но это первый раз, когда я делаю подобное. Нет, -- говорит она, -это не облагается налогами. Нет, -- говорит она, -- это на всю ночь, но оплата раздельная за каждую попытку. Нет, -- говорит она, -- при наличной оплате скидок не бывает".
      Она говорит: "Мы можем обговорить детали при встрече".
      Она говорит в телефонную трубку: "Нет, чаевые не обязательны".
      Она щелкает пальцами и произносит губами слово "ручка". Затем на моем объявлении о кризисной горячей линии она пишет адрес, повторяя номер дома и название улицы в трубку.
      "Отлично, -- говорит она. -- Значит, в семь часов. До свидания".
      В небе над головой то же самое солнце смотрит, как мы делаем те же самые ошибки снова и снова. В таком же синем небе, каким оно было до того, как мы через всJ это прошли. Ничего нового. Никаких сюрпризов.
      Место, куда она ведет меня, это дом, в котором я убирался. Пара, которой она будет помогать размножаться сегодня ночью, это мои спикерфоновые работодатели. 5
      Путь к кровати Фертилити пролегает мимо полосатых окон и облупившейся краски. Заплесневелых плиток и пятен ржавчины. На пути повсюду засоренные водостоки и протертые ковры. Провисшие занавески и порванная обивка. Полный набор.
      Это после того, как мужчина и женщина, на которых я работал, уединились наверху с Фертилити, чтобы делать Бог знает что.
      Это после того, как я пролез через подвальное окно, о котором Фертилити знала, что оно будет не заперто. Это после того, как я спрятался среди искусственных цветов на заднем дворе, все они украдены с могил, и после того, как Фертилити позвонила в дверь точно в семь.
      Грязь покрывает всJ на кухне. Раковина наполнена фарфором со следами микроволновки. Внутри микроволновки корки от пищи с истекшим сроком годности.
      Вскормленный и обученный и проданный маленький раб, каковым я являюсь, сразу принимается за уборку. Просто спроси меня, как удалить запекшееся дерьмо из микроволновки.
      Нет, правда, давай.
      Спроси меня.
      Секрет в том, чтобы поставить в микроволновку чашку с водой и дать ей покипеть несколько минут. Это размягчит дерьмо, и ты сможешь стереть его.
      Спроси меня, как удалить пятна крови с рук.
      Штука в том, чтобы забыть, как быстро подобные вещи происходят. Самоубийства. Несчастные случаи. Преступления в состоянии аффекта.
      Фертилити наверху делает свою работу.
      Просто сконцентрируйся на пятне до тех пор, пока твоя память полностью не сотрется. Практика приводит к совершенству. Если это можно так назвать.
      Не обращай внимания на ощущение, что единственный твой настоящий талант -- это сокрытие правды. У тебя есть Богом данная ловкость на совершение ужасного греха. Ты имеешь естественное право не соглашаться. Счастливый дар.
      Если это можно так назвать.
      Весь вечер я чищу, но все еще чувствую грязь.
      Фертилити сказала мне, что процедура закончится до полуночи. Они оставят ее в зеленой спальне с ногами, поднятыми при помощи подушек. После того, как пара заснет в своей комнате, мне можно будет безопасно прокрасться наверх.
      Часы микроволновки показывают одиннадцать тридцать.
      Я сделал всJ, что мог, и путь к кровати Фертилити пролегает мимо поникших домашних растений и заляпанных дверных ручек, мушиных пятнышек и отпечатков пальцев, испачканных типографской краской. Круглых следов бутылок и сигаретных прожогов, испортивших всю мебель. Паутины в каждом углу.
      В зеленой спальне темно, и Фертилити говорит из тени: "Разве мы не должны сегодня заняться сексом?"
      Я говорю: Полагаю, что да.
      Она говорит: "Я надеюсь, ты не возражаешь против нескольких грязных минут".
      Нет. Я имею в виду, что это то, чего хотел Адам.
      Она говорит: "У тебя есть резинка?"
      Я говорю, что думал, что она бесплодна.
      "Конечно, я стерильна, -- говорит она, -- но у меня был незащищенный секс с миллионом парней. У меня может быть какая-нибудь ужасная смертельная болезнь".
      Я говорю, что это было бы проблемой только если я хотел бы прожить намного дольше.
      Фертилити говорит: "То же самое я думаю о своем огромном долге по кредитной карточке".
      И мы занялись сексом.
      Если это можно так назвать.
      После ожидания длиною в жизнь, я вошел в нее всего на пол-дюйма, и это всJ.
      "Что ж, -- говорит Фертилити, отталкивая меня, -- я надеюсь, что это действительно придало тебе сил".
      Она не дала мне вторую попытку заняться любовью.
      Если это можно так назвать.
      Долгое время после того, как она заснула, я смотрел на нее и думал, какие сны она видит, есть ли в этих снах какое-нибудь новое ужасное убийство или самоубийство или катастрофа. Видит ли она сны обо мне. 4
      На следующее утро Фертилити шепчется с кем-то по телефону. Я просыпаюсь, а она уже встала и оделась и спрашивает: "У вас есть рейс на Сидней в восемь часов утра?"
      Она говорит: "В один конец, пожалуйста. Место у окна, если у вас есть. Вы принимаете Визу?"
      В тот момент, когда она замечает, что я смотрю на нее, она уже повесила трубку и надевала туфли. Она начинала класть свой ежедневник в большую хозяйственную сумку, но положила его назад на журнальный столик.
      Я спрашиваю, куда это она собралась.
      "В Сидней".
      Но почему?
      "Просто так".
      Я говорю: Скажи мне.
      Сейчас она понесла большую хозяйственную сумку к двери спальни. "Потому что я получила свой сюрприз, -- говорит она. -- Я получила чертов сюрприз, который хотела, и, черт побери, я не хочу его. Я не хочу это!"
      Что?
      "Я беременна".
      Но откуда она знает?
      "Я знаю всJ! -- кричит она мне. -- Точнее, я знала всJ. Я не знала об этом. Я не знала, что мне предстоит принести ребенка в этот жалкий, скучный, ужасный мир. Ребенка, который унаследует мой дар предвидеть будущее и проведет жизнь в невыносимой скуке. Ребенка, который никогда не будет удивляться. Я не смогла предвидеть это".