Уцелевший

Отсюда, с высоты шестого ряда склепов, ее черное платье смотрится выглаженным до блеска. Кажется, будто ее тонкие белые руки и ноги покрыты новым, менее качественным видом человеческой кожи. Даже с этой высоты ее лицо выглядит самым обыденным.

Песнь Песней Соломона, Глава Седьмая, Стих Первый: [5]

«О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедр твоих как ожерелье…»

Несмотря на то, что снаружи все залито солнечным светом, внутри все холодное на ощупь. Свет проходит через витраж. Запах дождя, впитавшегося в цементные стены. Ощущение такое, что все сделано из полированного мрамора. Какой-то звук: капли прошедшего когда-то дождя скользят по перебруску, капли дождя из выломанных окон в крыше, капли дождя внутри непроданных склепов.

Вихри воздуха вместе с грязью и перхотью и волосами блуждают по этажу. Люди называют их экскрементами призраков.

Девушка смотрит вверх и непременно видит меня, а затем она бесшумно проходит по мраморному полу в своих черных войлочных туфлях.

Здесь можно запросто потеряться. Коридоры пересекаются под странными углами. Чтобы найти нужный склеп, понадобится карта. Галереи сменяются галереями, и они настолько длинны, что резной диван или мраморная статуя, стоящие в другом конце, могут оказаться чем-то, что вы и представить себе не можете. Повсюду пастельные мягкие мраморные тени, поэтому если вы потерялись, не паникуйте.

Девушка подходит к лестнице, и я вынужден оставаться наверху, на пол-пути между ней и ангелами, нарисованными на потолке. На полированной мраморной стене, состоящей из досок склепов, я отражаюсь в полный рост среди эпитафий.

Этот Камень Установлен В Честь.

Установлен На Этом Месте.

Установлен В Дань Уважения.

Все это относится и ко мне.

Мои заледеневшие пальцы сжимают ручку. Образец Номер 98 — розовая камелия из китайского шелка. Чистый розовый цвет доказывает, что шелк был прокипячен в мыльной воде, чтобы удалить весь серицин. Главный стебель из проволоки, покрытой зеленым полипропиленом, типичным для кустов того периода. Камелия должна означать непревзойденное превосходство.

Простое круглое лицо-маска девушки смотрит на меня снизу лестницы. Как узнать, человек она или привидение, я не знаю. На ней такое платье, что я не могу увидеть, поднимается ли грудь при вдохе. Воздух слишком теплый, чтобы ощутить ее дыхание.

Песнь Песней Соломона, Глава Седьмая, Стих Второй: [6]

Живот твой — круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое — ворох пшеницы, обставленный лилиями".

В Библии куча всего о сексе и еде.

Здесь, вместе с Образцом Номер 136, маленькими ракушками, раскрашенными в розовый цвет, чтобы было похоже на бутоны роз, а также с Образцом Номер 78, бакелитовым нарциссом, я хочу быть схвачен ее холодными, мертвыми руками, и услышать, что жизнь не имеет абсолютного конца. Моя жизнь — это не какая-то низкосортная частица компостной кучи, которая сгниет завтра и от которой останется лишь имя в некрологе.

Среди этих километров мраморных стен, за которыми покоятся люди, возникает ощущение, что мы в переполненном здании, населенном тысячами человек, и в то же время мы одни. Между ее вопросом и моим ответом мог пройти год.

Я дышу на высеченные даты, ограничившие короткую жизнь Тревора Холлиса. Эпитафия гласит:

Для Всего Мира Он Был Неудачником,

Но Для Меня Он Был Всем Миром.

Тревор Холлис, решайся на худшее. Я вызываю тебя. Приди и отомсти мне.

Ее голова запрокинута назад, девушка улыбается мне, стоящему над ней. На фоне серого камня ее рыжие волосы горят ярким пламенем. Она говорит мне: «Ты принес цветы».

Мои руки разжимаются, и цветы — фиалки, маргаритки, георгины — падают вокруг нее.

Она ловит гортензию и говорит: «Никто не приходил сюда с самых похорон».

Песнь Песней Соломона, Глава Седьмая, Стих Третий:

«Два сосца твои, как два козленка, двойни серны».

Ее рот с очень тонкими, красными-красными губами кажется прорезанным при помощи ножа. Она говорит: «Привет, я Фертилити».

Она подает цветок мне наверх и держит его в воздухе, как будто я не был вне пределов досягаемости. Она спрашивает: «Ну и откуда ты знаешь моего брата Тревора?»

42

Ее звали Фертилити Холлис. Это ее полное имя, я не шучу, и именно о ней я действительно хотел поговорить на следующий день с социальной работницей.

На этом этапе наблюдения за мной я должен разговаривать с социальной работницей по одному часу каждую неделю. Взамен я получаю жилье. Программа дает мне право получать субсидии на жилье. Бесплатный государственный сыр, сухое молоко, мед и масло. Бесплатное предоставление рабочего места. Это всего лишь часть льгот из Федеральной Программы Удерживания Уцелевших. Моя маленькая квартира-конура и избыток сыра. Моя дерьмовенькая работенка, откуда я могу таскать мясо домой на автобусе. Достаточно для того, чтобы сводить концы с концами.

Тебе не дают ничего первоклассного, тебе не дают дерьмовую парковку, но раз в неделю один час ты общаешься с социальной работницей. Моя подъезжает по вторникам к дому, где я работаю, на своей одноцветной служебной машине, вместе со своим профессиональным состраданием, папками регистрации происшествий и журналом, в который она записывает, сколько миль она проехала от одного клиента до другого. На этой неделе у нее двадцать четыре клиента. На прошлой было двадцать шесть.

Каждый вторник она приезжает, чтобы слушать.

Каждую неделю я спрашиваю у нее, сколько уцелевших осталось по всей стране.

Она на кухне, поглощает дайкири и маисовые чипсы. Ее туфли отброшены в сторону, а большая хозяйственная сумка, набитая клиентскими папками, лежит на кухонном столе между нами. Она достает доску с зажимом и пролистывает бланки форм еженедельного обследования клиентов, чтобы положить мой сверху. Она проводит пальцем по колонке с цифрами и говорит: «Сто пятьдесят семь уцелевших. По всей стране».

Она вписывает дату и проверяет время по наручным часам, чтобы записать его в мою еженедельную регистрационную форму. Она поворачивает ко мне доску, чтобы я прочел и поставил внизу подпись. Это доказательство того, что она была здесь. Так мы общались. Делились. Она давала мне ручку. Мы открывали наши сердца. Услышь меня, излечи меня, спаси меня, поверь мне. Если после ее ухода я перережу себе горло — это будет не ее вина.

Когда я ставил подпись, она спросила: «А ты знал женщину на этой же улице, которая работала в большом серо-коричневом доме?»

Нет. Да. Окей, я знаю, о ком она говорит.

«Большая женщина. Длинные светлые волосы заплетены в косу. Настоящая Брунхильда, — говорит соц.работница. — В общем, она ушла от нас два дня назад. Повесилась на шнуре удлинителя». Соц.работница смотрит на свои ногти, сначала сжав, затем раскрыв ладонь. Она снова лезет в свою большую хозяйственную сумку и достает бутылочку ярко-красного лака для ногтей. «Ну, — говорит она, — Бог простит. Мне она никогда не нравилась».

Я отдаю доску назад и спрашиваю. Кто-нибудь еще?

«Садовник,» — отвечает она. Она начинает взбалтывать маленькую бутылочку, с ярко красным содержимым и высокой белой крышечкой, возле своего уха. Другой рукой она пролистывает бланки, чтобы найти нужный. Она показывает мне доску, чтобы я увидел еженедельную регистрационную форму Клиента Номер 134 с огромным красным штампом ВЫПИСАН. И дата.

Штамп остался из какой-то больничной программы для лежачих больных. Когда-то ВЫПИСАН означало, что клиента выписывали из больницы. Теперь оно означает, что клиент мертв. Никто не захотел заказывать специальный штамп с надписью МЕРТВ. Соц.работница сказала мне об этом несколько лет назад, когда самоубийства возобновились. Прах к праху. Пыль к пыли. Круговорот веществ в природе.

«Этот парень напился какого-то гербицида,» — говорит она. Ее руки пытаются открутить крышку бутылочки. Крутят. Крутят, пока костящки пальцев не становятся белыми. Она говорит: «Эти люди пойдут на все, чтобы выставить меня некомпетентной».

Она стучит бутылочкой об край стола, а затем опять пытается открыть ее. «Слушай, — говорит она и подает мне бутылочку через стол, — ты не поможешь мне открыть ее?»

Я открываю бутылочку, никаких проблем, и отдаю ее назад.

«Ну и что, ты знал тех двух?» — говорит она.

Вообще-то, нет. Я их не знал. Я знаю, кем они были здесь, но я не знал их раньше. Я не знал их с рождения, но последние несколько лет они жили по соседству. Они все еще носили старую церковную форму. Мужчина носил подтяжки, мешковатые штаны, рубашку с длинным рукавом, застегнутую на все кнопки даже в самый жаркий летний день. Женщина носила платье непонятного цвета с мелкими сборками, которое, как я помню, наши женщины должны были носить. На голове у нее всегда был капор. Мужчина всегда носил широкополую шляпу, соломенную летом, черную войлочную зимой.

Да. Окей. Они были где-то поблизости. Это такая большая потеря.

«Когда ты видел их, — говорит соц.работница, проводя маленькой кисточкой по каждому ногтю, красным по красному, — ты был расстроен? Встреча с людьми из твоей старой церкви заставляла тебя грустить? Ты плакал? Может быть, видя, что люди продолжают одеваться так же, как тогда, когда вы были частью церкви, ты приходил в ярость?»

Спикерфон звонит.

«Ты вспоминал своих родителей?»

Спикерфон звонит.

«Ты разозлился, когда узнал, что случилось с твоей семьей?»

Спикерфон звонит.

«Ты помнишь, как все было до самоубийств?»

Спикерфон звонит.

Соц.работница спрашивает: «Ну так ты ответишь на звонок?»

Минуточку. Сначала я сверюсь с ежедневником. Я показываю ей толстую книжку, чтобы она увидела список того, что я должен сделать сегодня. Люди, на которых я работаю, пытаются мне дозвониться, чтобы подловить меня. И не дай Бог я отвечу на звонок в тот момент, когда я должен чистить бассейн на улице.

Спикерфон звонит.

Согласно ежедневнику, в этот момент я должен пропаривать портьеры в синей гостевой комнате. Что бы это ни значило.

Соц.работница хрустит маисовыми чипсами, так что я отглядываюсь на нее, чтобы она затихла.

Спикерфон звонит, и я отвечаю.

Спикерфон кричит: «Ну так что насчет сегодняшнего банкета?»

Успокойтесь, говорю я. Все просто до безобразия. Лосось без костей. Что-то типа резаной моркови. Тушеный эндивий.

«А это еще что?»

Жареные листья, говорю я. Их едят маленькой вилочкой, которая лежит самой левой. Зубцами вниз. Вы уже знаете, что такое тушеный эндивий. Я знаю, что вы знаете, что такое тушеный эндивий. Он у вас был в прошлом году на рождественской вечеринке. Вам понравился тушеный эндивий. Сделайте только три укуса, говорю я спикерфону. Обещаю, что вам понравится.

Спикерфон говорит: «Не могли бы вы удалить пятна с облицовки камина?»

Согласно моему ежедневнику, я не должен этим заниматься до завтрашнего дня.

«О, — говорит спикерфон. — Мы забыли».

Да. Точно. Вы забыли.

Дешевки.

Если вы назовете меня воспитанным человеком, обслуживающим воспитанных людей, вы дважды ошибетесь в оценке.

«Есть еще что-то, о чем нам нужно знать?»

День матери.

«О, черт. Бля. Дерьмо! — говорит спикерфон. — Ты посылал что-нибудь заранее? У нас есть прикрытие?»

Конечно. Я послал каждой из их матерей прекрасную композицию из цветов, цветочник пришлет им счет.

«Что ты написал в открытке?»

Я написал:

Моей Дорогой Мамочке, Которую Я Нежно Люблю И Никогда Не Забываю. Ни У Одного Любящего Сына/Дочери Никогда Не Было Мамочки, Которая Любила Бы Его/Ее Больше, Чем Ты. С Глубочайшей Любовью. Затем соответствующая подпись.

Затем P.S.: Засохший цветок так же мил, как и свежий.

«Звучит неплохо. До следующего года они о нас не вспомнят, — говорит спикерфон. — Не забудь полить все растения на террасе. В ежедневнике об этом написано».

Затем они отключаются. Им незачем напоминать мне, что и когда делать. Они просто хотят, чтобы их слово было последним.

Моя спина не вспотела.

Соц.работница подносит свои свежие красные ногти ко рту и дует, чтобы они высохли. Между долгими выдохами она спрашивает: «Твоя семья?»

Она дует на ногти.

Она спрашивает: «Твоя мать?»

Она дует на ногти.

«Ты помнишь свою мать?»

Она дует на ногти.

«Ты считаешь, она что-нибудь чувствовала?»

Она дует на ногти.

«Я имею в виду, когда она убивала себя».

Матфей, Глава Двадцать Четвертая, Стих Тринадцатый:

«Претерпевший же до конца спасется».

Согласно ежедневнику, я должен чистить фильтр кондиционера. Я должен смахивать пыль в зеленой гостиной. Полировать медные дверные ручки. Перерабатывать старые газеты.

Час близится к концу, а я так и не заговорил о Фертилити Холлис. О том, как мы повстречались в мавзолее. Мы бродили там около часа, и она рассказывала мне о разных движениях художников в двадцатом веке, о том, как они изображали распятого Христа. В старейшем крыле мавзолея, крыле Удовлетворенности, Иисус изможденный и романтичный, с женственными большими влажными глазами и длинными ресницами. В крыле, построенном в 1930е годы, Иисус — Социальный Реалист с огромными супермэнскими мускулами. В сороковых, в крыле Безмятежности, Иисус становится абстрактным нагромождением плоскостей и кубов. Иисус пятидесятых — изысканная композиция из фруктов, голландский модерновый скелет. Иисус шестидесятых сделан из сплавного леса.

В семидесятых крыльев не строили, а в крыле восьмидесятых нет Иисуса, только простой светский полированный мрамор и медь, которую можно найти в универмаге.

Фертилити говорила об искусстве, и мы блуждали по Удовлетворенности, Безмятежности, Миру, Радости, Спасению, Экстазу и Очарованию.

Она сказала, что ее зовут Фертилити Холлис.

Я сказал ей называть себя Тендером Брэнсоном. У меня нет ничего более похожего на настоящее имя, чем это.

Каждую неделю с того момента она собиралась приходить к склепу брата. Именно там она обещала быть в следующую среду.

Соц.работница спросила: «Прошло десять лет. Почему ты ни разу не захотел открыться и поделиться со мной чувствами по поводу твоей умершей семьи?»

Мне очень жаль, отвечаю я, но мне действительно пора возвращаться к работе. Я говорю, что наш час закончился.

41

Пока еще не слишком поздно, пока мы не приблизились слишком близко к моей авиакатастрофе, мне нужно сказать насчет моего имени. Тендер Брэнсон. Это не совсем имя. Скорее, это звание. Все равно, что в других культурах ребенка бы назвали Лейтенант Смит или Епископ Джонс. Или Губернатор Браун. Или Доктор Мур. Или Шериф Петерсон.

Единственными именами в Правоверческой культуре были фамилии. Фамилия шла от мужа. Фамилия была способом застолбить собственность. Фамилия была ярлыком.

Моя фамилия — Брэнсон.

Мое звание — Тендер Брэнсон. Это низшее звание.

Однажды соц.работница спросила меня, была ли фамилия чем-то вроде передаточной надписи или проклятия, когда сыновей и дочерей продавали на работу во внешний мир.

С тех пор, как случились самоубийства, у людей во внешнем мире такое же мрачное представление о Правоверческой культуре, какое у моего брата Адама было о них.

Во внешнем мире, говорил мне брат, люди такие же безрассудные, как звери, и предаются блуду с незнакомцами на улицах.

В наши дни люди из внешнего мира спрашивают меня, были ли различия в цене при продаже детей с разными фамилиями. Обладание какой-то фамилией снижало цену трудового контракта?

Эти люди часто спрашивают, брюхатили ли Правоверческие отцы своих дочерей, чтобы увеличить цену. Они спрашивают, кастрировали ли тех Правоверческих детей, которым не позволялось жениться. Имея в виду меня. Они спрашивают, мастурбировали ли сыновья Правоверцев, или трахали животных на ферме, или совокуплялись друг с другом, имея в виду меня.

Делал ли я. Был ли я.

Незнакомцы спрашивают у меня прямо в лицо, девственник ли я.

Я не знаю. Я забыл. Или это все не ваше дело.

Кстати, мой брат Адам Брэнсон был старше меня на три минуты и тридцать секунд, но по Правоверческим стандартам это все равно что годы.

Для доктрины Правоверцев не существовало занявших второе место.

В каждой семье первенца называли Адам, и именно Адам Брэнсон должен был наследовать нашу землю в церковном семейном округе.

Все сыновья после Адама получали имя Тендер. В семье Брэнсонов я стал одним из как минимум восьми Тендеров Брэнсонов, которых родители сделали трудовыми миссионерами.

Все дочери, с первой по последнюю, получали имя Бидди.

Тендеры — это работники, которые занимаются обслуживанием. [7]

Бидди исполняют ваши распоряжения.

Есть хорошее предположение, что оба этих слова слэнговые, что это сокращения длинных традиционных имен, но я не знаю, каких именно.

Я знаю, что если церковные старейшины избрали Бидди Брэнсон в качестве жены для Адама из другой семьи, ее имя, то есть на самом деле звание, менялось на Ода.

Если она выходит замуж за Адама Мэкстона, то Бидди Брэнсон становится Одой Мэкстон.

Родителей того Адама Мэкстона тоже звали Адам и Ода Мэкстон до тех пор, пока у их недавно женившегося сына и его жены не появлялся ребенок. После этого к обоим членам старшей супружеской пары следовало обращаться Старейшина Мэкстон.

В большинстве семей к моменту, когда у первого сына родится первый ребенок, мать умирала, потому как рожала детей одного за другим.

Практически все церковные старейшины были мужчинами. Мужчина мог стать старейшиной в тридцать пять лет, если очень поторопится.

Это было не сложно.

Не было ничего похожего на внешний мир и его систему родителей, дедушек, бабушек, прадедушек, прабабушек, теть и дядь, племянниц и племянников, у которых у всех есть собственные личные имена.

В Правоверческой культуре твое имя говорило всем о твоей принадлежности. Тендер или Бидди, Адам или Ода. Или Старейшина. Твое имя говорило о том, как пройдет твоя жизнь.

Люди спрашивают, был ли я когда-нибудь в ярости от того, что меня лишили права на собственность и права создать семью только из-за того, что мой брат был на три с половиной минуты впереди меня. И я научился отвечать им да. Именно это люди во внешнем мире хотят услышать. Но это неправда. Я никогда не был в ярости.

Это все равно что злиться из-за того, что ты родился с более длинными пальцами, чем нужно для того, чтобы играть на скрипке.

Это все равно что хотеть, чтобы твои родители были более высокими, худыми, сильными и счастливыми. Это такие детали из прошлого, которые ты не в силах изменить.

Правда в том, что Адам был первенцем. Возможно, он завидовал мне, потому что я должен был уехать и увидеть внешний мир. Когда я собирал вещи в дорогу, Адам готовился к свадьбе с Бидди Глисон, которую он почти не знал.

В совете церковных старейшин хранились сложные схемы, где было сказано, кто на чьей бидди женился, так что люди, которых во внешнем мире назвали бы двоюродными братом и сестрой, никогда не могли пожениться. Как только каждое поколение Адамов достигало семнадцати лет, церковные старейшины встречались, чтобы назначить им жен из семей, как можно более далеких от их родословной. В каждом поколении был сезон свадеб. В церковном семейном округе было почти сорок семей, и в каждом поколении почти в каждой семье совершались небольшие свадебные празднества. Для тендера или бидди сезон свадеб был чем-то, за чем можно только подглядывать.

Если тебя звали бидди, у тебя было что-то, о чем можно мечтать.

Если тебя звали тендер, ты не мечтал.

40

В эту ночь мне звонят так же, как всегда. Полнолуние. Люди готовы умереть из-за плохих оценок в школе. Из-за семейных неурядиц. Из-за проблем с бойфрендами. Из-за маленьких дрянных работенок. В это самое время я пытаюсь поджарить две украденных бараньих отбивных.

Люди звонят издалека, и оператор спрашивает, возьму ли я на себя расходы за этот телефонный крик о помощи от Джона Доу.

В эту ночь я пробую новый способ поедания лосося en croute, сексуальный поворот запястья, маленький эффектный жест для людей, на которых я работаю, чтобы поразить остальных гостей на их следующем званом обеде. Маленький светский трюк. Эквивалент бальных танцев в этикете. Я работаю над небольшим эффектным приемом подношения ко рту лука со сливками. Я уже почти достиг совершенства в беспроигрышной технике избавления от излишка сливок, когда зазвонил телефон. Опять.

Звонит парень, чтобы сказать, что он провалил экзамен по алгебре.

Просто ради практики я говорю: Убей себя.

Женщина звонит и говорит, что ее дети плохо себя ведут.

Не теряя темпа, я говорю ей: Убей себя.

Мужчина звонит, чтобы сказать, что у него не заводится машина.

Убей себя.

Женщина звонит, чтобы спросить, во сколько начинается последний киносеанс.

Убей себя.

Она спрашивает: «Это 555-13-27? Это кинотеатр Мурхаус?»

Я говорю: Убей себя. Убей себя. Убей себя.

Девушка звонит и спрашивает: «А умирать очень больно?»

Ну, дорогая моя, говорю я ей, да, но продолжать жить еще больнее.

«Я просто интересуюсь, — говорит она. — На прошлой неделе мой брат совершил самоубийство».

Это должна быть Фертилити Холлис. Я спрашиваю, сколько лет было ее брату? Я делаю голос ниже, изменяю его настолько, что, надеюсь, она не узнает меня.

«Двадцать четыре,» — говорит она безо всякого плача и подобных вещей. В ее голосе нет даже грусти.

Ее голос заставляет меня думать о ее губах думать о ее дыхании думать о ее груди.

Первое к Коринфянам, Глава Шестая, Стих Восемнадцатый:

«Бегайте блуда … блудник грешит против собственного тела».

Моим новым, низким голосом я прошу ее рассказать о том, что она чувствует.

«Мудрость состоит в умении выбрать момент, — говорит она. — Я не могу решиться. Весна почти закончилась, а я действительно ненавижу свою работу. У договора аренды квартиры скоро закончится срок. Штрафы за неправильную парковку через неделю будут просрочены. Если я когда-нибудь соберусь сделать это, то сейчас самое подходящее время, чтобы убить себя».

Есть много прекрасных причин, чтобы жить, говорю я и при этом надеюсь, что она не попросит предоставить ей список. Я спрашиваю, нет ли кого-то еще, кто разделяет ее печаль по брату? Может, старый друг ее брата, который помог бы ей пережить эту трагедию?

«Вообще-то нет».

Я спрашиваю, приходит ли кто-то еще на могилу ее брата?

«Нет».

Я спрашиваю: что, вообще никто? Никто даже не кладет цветы на его могилу? Никто из старых друзей?

«Нет».

Ясно, что я произвел большое впечатление.

«Нет, — говорит она. — Хотя постойте. Был там один очень таинственный парень».

Здорово. Я таинственный.

Я спрашиваю, что она имеет в виду под таинственным?

«Ты помнишь тех фанатиков, которые все поубивали себя? — говорит она. — Это было примерно семь или восемь лет назад. Весь их город, все они пошли в церковь и выпили яд, и ФБР нашло их с руками, прижатыми к полу, мертвыми. Этот парень напомнил мне о них. Не столько его дурацкая одежда, сколько прическа, как будто он сам стриг себе волосы, закрыв глаза».

Это случилось десять лет назад, и единственное мое желание — повесить трубку.

Вторая книга Паралипоменон, Глава Двадцать Первая, Стих Девятнадцатый:

«… выпали внутренности его …»

«Алё, — говорит она. — Ты еще там?»

Да, говорю я. Что еще?

«Всё, — говорит она. — Он просто пришел к склепу моего брата с большим букетом цветов».

Вот видишь, говорю я. Именно такой любящий человек ей нужен в этой кризисной ситуации.

«Я так не думаю,» — говорит она.

Я спрашиваю, замужем ли она.

«Нет».

А встречается с кем-нибудь?

«Нет».

Тогда узнай этого парня получше, говорю я ей. Пусть ваша общая потеря сведет вас вместе. Роман будет для нее большим шагом вперед.

«Я так не думаю, — говорит она. — Во-первых, ты просто не видел того парня. Я имею в виду, мне всегда было интересно, а не гомосек ли мой брат, и тот таинственный парень с цветами только подтверждает мои подозрения. Кроме того, он не достаточно привлекателен».

Плач Иеремии, Глава Вторая, Стих Одиннадцатый:

«… волнуется во мне внутренность моя, изливается на землю печень моя …»

Я говорю: Может, ему нужно получше подстричься. Ты можешь ему в этом помочь. Переделай его.

«Я так не думаю, — говорит она. — Этот парень поразительно уродлив. У него эта ужасная стрижка и большие бакенбарды, спускающиеся почти до рта. Это не тот случай, когда парни используют волосы на лице с той же целью, с которой женщины используют макияж, ну ты знаешь, чтобы скрыть двойной подбородок или неправильные скулы. В этом парне нет ничего такого, над чем можно было бы работать. Кроме того, он подозрителен».

Первое к Коринфянам, Глава Одиннадцатая, Стих Четырнадцатый:

«Не сама ли природа учит вас, что если муж растит волосы, то это бесчестье для него?»

Я говорю, что у нее нет доказательств, что он голубой.

«Какие тебе нужны доказательства?»

Я говорю: спроси его. Она ведь собирается увидеться с ним снова?

«Ну, — говорит она, — Я сказала ему, что встречусь с ним у склепа на следующей неделе, но я не знаю. Я не имела это в виду. Скорее, я сказала это, чтобы просто отделаться от него. Он был такой убогий и жалкий. Он ходил за мной по всему мавзолею целый час».

Но она просто обязана встретиться с ним, говорю я. Она обещала. Пусть она подумает о бедном мертвом Треворе, ее брате. Что бы Тревор подумал, если бы узнал, что она бросила единственного его друга?

Она спросила: «Откуда ты узнал его имя?»

Чье имя?

«Моего брата, Тревора. Ты назвал его имя».

Должно быть, она сказала его первой, говорю я. Всего лишь минуту назад она произнесла его. Тревор. Двадцать четыре. Совершил самоубийство неделю назад. Гомосексуалист. Возможно. У него был тайный любовник, который отчаянно нуждается в том, чтобы поплакаться на ее плече.

«Ты все это запомнил? Ты хорошо умеешь слушать, — говорит она. — Я потрясена. А как ты выглядишь?»

Урод, говорю я. Отвратительный. Уродливые волосы. Отвратительное прошлое. Она на меня даже смотреть не захочет.

Я спрашиваю о друге ее брата, или любовнике, или вдовце, собирается ли она с ним встретиться на следующей неделе, как обещала?

«Я не знаю, — говорит она. Возможно. Я встречусь с уродом на следующей неделе, если ты сделаешь кое-что для меня прямо сейчас».

Но помни, говорю я ей. У тебя есть шанс внести разнообразие в чье-то одиночество. Это превосходный шанс дать любовь и поддержку мужчине, который отчаянно нуждается в твоей любви.

«Да пошла бы эта любовь, — говорит она, и ее голос понижается, становится похож на мой. — Скажи что-нибудь, чтобы я оторвалась».

Я не понимаю, что она имеет в виду.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.