Редкая монета

      Титоренко подумал, что проспал уже десять часов, открыл глаза. За бортом стояла сплошная темень, ровно гудели самолётные двигатели, а справа в проходе стояла стюардесса с тележкой, на которой стояли запечатанные в фольгу пакеты.
      – Что, обед принесли? – спросил Леонид
      – Какой обед? Ужин, – ответил Миша разрывая фольгу.
      Запахло жаренной курицей, хлебом, соусом.
      – Миш, может возьмём по стопочке коньяка?
      – Ты как хочешь, а я укачиваюсь и боюсь, что мне поплохеет.
      – Я возьму.
      Прекрасно поужинав под коньячок, Лёня принялся читать свежие газеты. Как всегда, начинал с последних страниц. Украинский футбол оставался на высоте, киевское Динамо и донецкий Шахтёр выиграли последние матчи, советские гимнасты выиграли очередной чемпионат, а вот боксёры проиграли в дружеском поединке кубинцам. Фельетон
      Шатуновского рассказывал о валютчике, продававшем иностранцам золотые монеты и антиквариат.
      "Фу ты, дьявол, и здесь не дадут спокойно лететь", – положив газету в карман переднего сидения, чертыхнулся Леонид. В обоих аэропортах, откуда они вылетали, досмотр багажа проходил поверхностно. Проверяли наличие у пассажиров оружия, так как участились угоны самолётов с кровавыми драмами на борту, и Леонид почти не думал, что они заинтересуются содержимым за подкладкой его чемодана. Фельетон прозвучал в его сознании тревожным сигналом и настроение испортилось. Огляделся вокруг, все пассажиры спали.
      Попытался уснуть, но мысли о предстоящем таможенном досмотре беспокоили и создавали дискомфорт. Но постепенно уснул и проснулся, когда за окном светило солнце.
      – Как рано светает, обратился он к Михаилу.
      – Мы летим навстречу солнцу и время летит нам навстречу в два раза быстрее. Уже пролетели Сибирь.
      Внизу чернел сплошной лес, и блестела полоска какой-то реки.
      Подумалось, что наверное Амур. "Занесло нас на край света. А японцы, наверное, думают так о Европе? Спросить надо, – и улыбнулся, – у японцев на украинском языке?".
      Опять принесли еду. Посмотрел на часы. В полёте находились уже больше восьми часов, значит через пару часов будут в Хабаровске.
      Когда самолёт пошёл на снижение, кое-кто из пассажиров попросил у стюардесс пакеты, а Миша сидел с закрытыми глазами, боясь увидеть, как они начнут возвращать свой завтрак и спровоцируют у него то же самое. Когда Леонид хотел ему что-то сказать, Миша показал рукой, что молчи, мол, мне сейчас не до разговоров.
      "Джи-иг", – взвизгнули шасси, коснувшись бетона. В салоне зааплодировали, и по радио объявили, что самолёт приземлился в аэропорту Хабаровска, за бортом 19(r), всем туристам и гостям
      Хабаровска желают хорошего отдыха, а дальневосточников поздравляют с успешным возвращением домой.
      Из аэропорта поехали прямо на железнодорожный вокзал, через несколько часов погрузились на поезд и выехали в порт Находку. В порту просидели целый день, потому – что теплоход "Дзержинский" отплывал к берегам Японии вечером. Ближе к вечеру началась погрузка туристов на корабль. Всем роздали таможенные декларации для заполнения. Пропускали по группам. Сначала проходили паспортный контроль, за ним следовал таможенный. Таможенная проверка проводилась ещё вручную, но довольно быстро. Четыре таможенника, трое мужчин и одна женщина, на двух столиках проверяли чемоданы.
      Леонид стоял в средине группы перед Михаилом и, глядя на простую процедуру, несколько успокоился, но напряжение во всём теле и особенно в икрах ног оставалось, и немного бурчал живот. "Скорей бы,
      – подумал Леонид, – так и обделаться можно". Подошла, наконец, его очередь:
      – Ничего недозволенного не везёте?
      – Нет, – пересохшим горлом ответил Леонид, – и таможенник внимательно посмотрел на него
      – Откройте, пожалуйста Ваш чемодан.
      Леонид щёлкнул одним замком, а второй как назло заел. Леонид стал его дёргать сильнее и к своему ужасу почувствовал дрожь в руках.
      Таможенник внимательно смотрел на Леонида, ожидая пока тот справится с замком. Прошло всего несколько секунд, но Титоренко они показались очень долгими. Один таможенник проверял содержимое чемодана, а другой попросил выложить всё из карманов на стол. Леонид выкладывал мелочь, деньги, записную книжку и увидел, что у проверяющего чемодан таможенника пальцы остановились в том месте, где он запрятал монету.
      "Всё, хана", – пронеслось в мозгу у Леонида и откуда-то издалека донёсся до него голос таможенника:
      – Возьмите чемодан и пройдите с нами.
      Леонид взял чемодан и свинцовыми ногами пошёл за ними следом
      Зашли в небольшую комнату, и таможенник опять спросил:
      – Что везёте недозволенного?
      – Ничего, – уже сдерживая дрожь во всём теле, ответил Леонид.
      Таможенник из коробки, стоявшей на тумбочке в углу, взял нож и начал отклеивать то место, где лежала злополучная платиновая монета.
      В голове у Леонида стучало так, что казалось по ней бьют деревянным молотком. Говорят, что перед смертью человек успевает в уме просмотреть всю свою жизнь. Леонид за этих несколько секунд передумал не меньше. Он понимал, какие последствия его ожидают.
      Во-первых, дальше он не едет, и если вещь действительно ценная, против него возбуждается уголовное дело за контрабанду, подготовку незаконной валютной операции и чёрт его знает за что ещё. Жизнь закончена. В лучшем случае, возвращение домой, исключение из партии, потеря работы и главное – ПОЗОР!
      – Леонид Борисович, что это за монета?
      – Не знаю, – еле выдавил из себя Леонид.
      Таможенник покрутил монету в руках, дал посмотреть напарнику.
      – Это вы её сюда запрятали?
      – Нет, я не знаю кто, – бормотал Титоренко.
      – Мы должны сейчас составить протокол, изъять монету, и Вы в таком случае дальше не едете. Но можем и обойтись без протокола, тогда Вы направляетесь на корабль. Монету мы изымаем в любом случае.
      Так как?
      – Н-не надо протокола.
      – Хорошо, складывайте вещи и отправляйтесь в свою каюту, – сказал таможенник, положил монету в карман, подождал пока Леонид закроет чемодан, и они вышли.
      Титоренко не помнил, как поднимался по трапу, и когда очутился на палубе, стоял в растерянности, не зная, что ему дальше делать.
      К нему подошёл Пекерман с чемоданом.
      – Чего ты здесь стоишь? Пошли в каюту.
      Леонид шёл за Михаилом молча. Везде стояли члены экипажа и объясняли, как им пройти в свою каюту, которая находилась на самом нижнем этаже. Четырёхместная каюта имела один иллюминатор, чуть ниже которого плескалась вода. Пекерман положил свой чемодан и посмотрел на Леонида.
      – Что случилось, чего они тебя увели? – спросил он.
      – Не знаю.
      – А чего ты такой красный и как будто не в себе?
      – Неприятно всё это. Позже расскажу.
      Вскоре зашёл Сергей Малахов и ещё один парень, тоже Сергей, с которыми они раньше договорились жить в одной каюте. Стало довольно тесно. Лёне и Михаилу достались нижние полки, а Сергеям верхние.
      Никто ни о чём не спрашивал, и Леонид стал приходить в себя. Он понимал, что возникнут вопросы и придумывал правдоподобную, но безобидную версию.
      – Пошли наверх, познакомимся с кораблём. Здесь всё равно тесно, – предложил Малахов.
      – Так нам Плёсов сказал никуда не уходить, пока он не посмотрит, где и как мы устроились, – напомнил Михаил.
      – Чебурашка? Да пошёл он на хер. Мы не в армии и не в тюрьме.
      Когда надо, найдёт нас. Может он до утра не придёт, а мы тут задыхайся. Я прошёл.
      За ним вышел и второй Сергей.
      – Лёня, у тебя всё в порядке? Ты уже лучше выглядишь.
      – Да всё. Ты понимаешь, я не вписал в декларацию деньги, положенные для обмена, вот они подумали, что специально это сделал, чтобы припрятать больше. И они искали остальную сумму, которой у меня не было.
      – Чего ж ты так расстроился?
      – Думаешь приятно, когда тебя тащат с неизвестной целью, да ещё неизвестно куда?
      – Конечно, неприятно. Пошли и мы подышим свежим морским воздухом.
      Поднимались по винтовым лестницам и шли узенькими коридорчиками.
      Вышли в большой вестибюль с колонами – всё сияло бронзой. Посмотрели расписание круиза, распорядок дня. Всё блестело и было приятно ощущать себя в комфортных условиях. Погрузка на корабль продолжалась, и они перешли на противоположную от трапа сторону и стали у перил. Смотрели на море и думали о том, что родная земля осталась позади, дальше только маленькая Япония и громадный Тихий океан.
      Над морем летали громадные чайки, и Миша пропел:
      – Носятся чайки над морем, крики их полны тоской. Помнишь эту песню? Где-то здесь потопили и "Варяг" и "Кореец".
      – Потопили их в Корее. А я вспомнил другую песню: "Мы в трюмы по трапам зашли, обнявшись, как родные братья, и только порой с языка слетали густые проклятья".
      – Будь проклята ты, Колыма? – как бы переспросил Михаил.
      – Да, – задумчиво проговорил Леонид.
      – Это у тебя по ассоциации с таможенным досмотром. Не думай ты о нём. Пой что-нибудь весёленькое. Ты же знаешь, что в молодости я бегал на длинные дистанции. И когда уже не мог бежать, настолько было тяжело, пот заливал глаза, то я начинал петь "Чижик-пыжик". И легчало, и приходило второе дыхание. Я и со своей Верой на стадионе познакомился. Бежал в одну сторону, а прибежал к Вере.
      – Посмотри, Миша, вон идёт какой-то большой корабль. Это военный, наверное?
      – Конечно. Я когда-то в Одессе сфотал не то крейсер, не то эсминец, который зачем-то зашёл в порт, так меня милиционер заставил засветить плёнку. А на ней классные кадры были. Такая дурынка. Вроде шпион в открытую будет фотографировать.
      – Ребята, меня Чебурашка послал всем сказать, чтобы шли по каютам, – сказал им Сергей – второй, как они договорились его называть.
      Плёсов пришёл минут через двадцать, спросил как устроились, какое настроение. Ему отвечали, что всё хорошо. Затем он спросил у
      Титоренко, чего таможенники его увели на проверку. Леонид объяснил то же, что и рассказывал Пекерману. Плёсов назидательным тоном сказал, что надо быть внимательнее, дескать ещё одна туристка из их группы не вписала в декларацию серьги и если бы не он, то у неё бы их отобрали. Ну и завтра, сразу после завтрака они пойдут в город на экскурсию. Канадзава город небольшой. В других, больших городах их будут возить автобусы. На выходе из порта они должны войти в автобус, возле которого будет табличка с цифрой три. Всего их обслуживают семь автобусов, столько же и групп со всего Советского
      Союза.
      Когда Плёсов вышел, Сергей Малахов пробурчал:
      – Всё хорошо, всё хорошо! Только иллюминатор не открывается – задохнёмся ночью. И дверь не откроешь, из туалета воняет, вроде его никогда не мыли.
      – Ну и сказал бы ему.
      – А что это даст? Он что, со мной каютой поменяется? У него первый класс на верхней палубе.
      – А чего ж ты не взял себе первый класс?
      – Ну да, я и на этот еле денег наскрёб. А вы думаете, он платил за свой комфорт?
      – А кто же за него платил? – спросил Серёжа второй.
      – Ты платил и я, и они. Мы все оплатили ему путешествие. Как же?
      Они в своих обкомах мало получают. И живут за наш счёт, и отдыхают.
      Кстати, во всех лагерях из заработка заключённых высчитывают деньги на оплату охране.
      – Серёжа, а ты уверен, что тебя сейчас не подслушивают? – спросил
      Михаил.
      – А чё? Я ни чё. Это я про американские обкомы, да про японские лагеря, – засмеялся своей выдумке Сергей. Давайте лучше поужинаем, да по сто грамм оприходуем. Жрать то нам завтра дадут.
      Сергей вынул из чемодана колбасу, бутылку "Столичной", хлеб.
      – Зачем ты водку достал, может продашь в Японии, – сказал Серёжа второй.
      – Ничего я продавать не буду. У нас в порту один хороший лётчик продал в Финляндии бутылку водки, так его заложили.
      – Кто заложил?
      – Кто, кто!? В группе обязательно есть люди-стукачи КГБ, вот и сняли потом парня с лётной работы. Разбирали на собрании, что мол, опозорил он честь советского пилота. Садитесь, я угощаю.
      Разлили поровну и выпили. У Леонида сначала немного обожгло внутри, а потом тепло разлилось по всему телу и стало легче на душе, и недавний инцидент ушёл в сторону. Закусили и начались анекдоты.
      – Расскажу я вам анекдот про японцев, – начал Сергей, – Сидит компания вроде нашей и травят анекдоты. И всё про евреев. Слушайте,
      – говорит один из них, – надоело про евреев. Расскажу я про японцев.
      Идут однажды два японца и один спрашивает другого: "Хаим, как тебе нравится наш Токио?"
      Все засмеялись. Смеялся и Леонид, хотя раньше уже слышал этот анекдот, но он был о китайцах. Леонид подумал о том, что подобралась хорошая компания, и если бы не та проклятая монета, то всё было бы хорошо. И тут же подумал, что надо гнать её из головы. Не было монеты и забыто!
      Под вечер теплоход "Дзержинский" отошёл от причала так тихо, что развеселившаяся компания даже этого не услышала.
      – Хлопцы, а ведь мы уже в море! – объявил Михаил, глядя в иллюминатор, – Пошли наверх.
      На верхней палубе стояло много народу. Теплоход отошёл от берега метров на четыреста. Люди стояли молча, каждый по-своему переживая удаление от родного берега. Вдруг из динамиков полилась музыка.
      Звучал "Полонез" Агинского. Щемящее чувство прощания с родиной перехватило дыхание. Женщина, лет пятидесяти, вытирая платком глаза говорила:
      – Я уже третий раз езжу за границу и каждый раз плачу, как будто уезжаю навсегда. А как было тем, кто действительно навсегда?
      Высокий мужчина как бы отвечая ей, продекламировал строчки из
      Лермонтова:
      – Прощай, немытая Россия,
      Страна рабов, страна господ,
      И вы, мундиры голубые
      И ты, послушный им народ.
      Многие на него посмотрели с осуждением, а молодая девушка и парень громко рассмеялись.
      – У нас нет ни рабов, ни господ, – попытался разрядить пикантную ситуацию, стоявший неподалеку Плёсов.
      Мужчина задумчиво покачал головой и, глядя в море, тяжело вздохнул.
      – Так я же не про нас, а про Россию.
      Вскоре берег пропал из виду, и теплоход разрезая воду, взял курс на Японию. Стемнело. Теплоход совершенно не качало, и только пенный след от винтов за кормой и урчание моторов говорили что корабль движется.
      По радио объявили, что первая группа может менять деньги. Все возбудились, толпа у борта быстро уменьшилась.
      – Куда спешить, успеем, – придержал Малахов Сергея второго.
      Леонид смотрел в чёрное пространство ночи. Ему сейчас ничего не хотелось. Ни обмена денег, ни экскурсий по Японии, никаких приобретений. Жить не хотелось. "Зачем я с этим всем связался? Сидел бы сейчас дома, смотрел телевизор, – посмотрел на часы, – Фу ты, там ещё день, и я бы был на работе". Эта мысль о расхождении во времени изменили настроение, и он пошёл в каюту.
      Денег поменяли всего восемьдесят пять рублей, за которые дали сорок две тысячи пятьсот иен. Все туристы на корабле пытались осознать курс непривычных денег. Наконец, пришли к наиболее понятному варианту, что один рубль стоит пятьсот иен.
      Леонид положил деньги в карман, лёг и хотел уснуть Вначале мешали разговоры попутчиков и свет, а позже хлопающие двери туалета, находящегося рядом с каютой, вода сливающаяся в унитаз, шаги за стеной и наверху. Мешало уснуть всё. "Я сам себе мешаю", – решил
      Леонид и, немного ещё помучившись, уснул.
      Проснулся он от сильной головной боли. Очень болела левая затылочная часть головы. Он крутился и, наверное, стонал. Проснулся
      Михаил:
      – Лёнь, что с тобой?
      – Голова разрывается.
      – Это от перемены часовых поясов, – объяснил Пекерман, – мне Вера положила лекарства, сейчас я тебе что-то дам от головы.
      Он достал из чемодана пакетики с разными таблетками и читал на них надписи, сделанные рукой жены:
      – Так, это от кашля, это слабительное, это снотворное, вот, от головной боли – анальгин.
      Михаил налил в стакан воды и дал таблетку. Леонид принял таблетку, запил водой. Боль проходила очень медленно.
      Утром Леонид встал с тяжёлой головой, подташнивало. В ресторане к еде не прикоснулся, только выпил чашечку кофе. Вышли на экскурсию в город.
      Старинный город-порт Канадзава основали благодаря уютной мелководной бухте. Она, как клякса в виде запятой, обозначилась на карте города. В старину её небольшая глубина удовлетворяла плоскодонным судам, но с появлением крупнотоннажных кораблей утратила своё значение, и только после того, как бухту углубили, в
      1970 году открыли новый современный порт. Всё это рассказывала женщина-экскурсовод, но до Леонида оно с трудом доходило. В городе с древних времён осталась "Самурайская деревня" с узкими улочками и маленькими домиками, княжеский замок, по европейским меркам небольшой двухэтажный особняк, и главная достопримечательность города – фарфоровая фабрика, изготавливающая посуду с известной во всем мире маркой "Кутани".
      Леонид еле передвигал ноги, почему-то начала болеть спина. Он еле выдержал экскурсионную нагрузку и, придя на теплоход, лёг.
      – Лёня, идём поужинаем, ты ведь ничего с утра не ел, – но тот только отрицательно помотал головой.
      Вечером теплоход вышел из тихой бухты и сразу попал в небольшой шторм. Началась качка, и Титоренко стало совсем плохо. Уснуть ему удалось под утро, но когда его увидел Михаил, то испугался. Леонид не мог говорить, мычал, лицо у него перекосилось и появилось косоглазие. Они стояли в порту Кагасима, теплоход не качало, и
      Михаил пошёл искать врача. Корабельный врач не очень торопился.
      Когда увидел состояние Леонида, спокойно констатировал:
      – Нужно бы сделать кардиограмму и передать в пароходство, но мне для этого нужна магнитофонная кассета, а у меня её нет.
      Михаил взял с собой пару кассет, чтобы проверить покупаемый магнитофон, и он тут же отдал одну врачу.
      – Там запись есть, нужно стереть.
      – Сотрём, – лениво ответил врач, видимо недоволен тем, что появилась дополнительная работа.
      – Доктор, – попросил Михаил, – вы можете это сделать сейчас, пока мы не ушли на экскурсию?
      – А вы мне и не нужны, я сделаю кардиограмму с медсестрой. Да и торопиться некуда. Пока мы в порту, нам запрещают японцы связываться по радио с кем бы-то ни было.
      – Почему? А когда же вы её передадите?
      – Ночью, а получат они утром, когда придут на работу.
      Леонид слышал и понимал всё что говорили, но совершенно отстранёно, как бы всё его не касалось.
      Врач сделал какую-то инъекцию, и Леонид уснул. Михаил же с группой ушёл на экскурсию, и вернулся на теплоход на обед. Зашёл в каюту и увидел, что Леонид пытается сесть.
      – Сиди, Лёня, и скажи если можешь, что ты хочешь.
      Леонид мычал, пальцем показывал на свой пиджак и пальцами делал движение, почти во всём мире обозначающее деньги. Михаил достал из кармана деньги и спросил, что он хочет. Леонид продолжал мычать и показывал на Михаила.
      – Ты, наверное, хочешь, чтобы я отоварил твои деньги?
      Леонид радостно закивал головой и.выдавил, что-то похожее на "да".
      – Э, дружок, значит не так плохи твои дела. Я тебе куплю то, что и себе. Годится?
      – Мга, мга! – подтвердил Леонид.
      Зашёл врач, пощупал пульс, фонендоскопом прослушал сердце.
      – Леонид Борисович, вам необходимо нормально питаться. Еду Вам я распорядился приносить в каюту. И я Вам сделал назначение. Будете принимать лекарства, а их приносить будет сестричка. Я думаю, что у
      Вас пройдёт всё хорошо. Вы меня поняли?
      – Мга, – произнёс Леонид и вымученно улыбнулся.
      – Вы сделали кардиограмму? – спросил Михаил.
      – Да, конечно!
      – И как она?
      – Я не специалист, но мне кажется, что ничего страшного.
      – Вставать ему пока нельзя. В туалет, может только, с посторонней помощью. Мы с сестрой не оставим его без внимания.
      Врач оказался внимательным вопреки первому впечатлению, который он произвёл на Михаила.. Через день пришёл ответ из медицинского управления пароходства запрещающий больному выходить на берег и даны некоторые рекомендации по уходу за ним и лечению.
      Через несколько дней Леонид стал подниматься и ходить в ресторан принимать пищу. Говорил он короткими фразами, почти невнятно, но
      Михаил его понимал. В Токио Михаил приобрёл обоим по магнитофону за тридцать три тысячи иен каждый и искусственные красивые ковры по семь с половиной тысяч, а на оставшиеся деньги мелких сувениров.
      Круиз закончился через две недели, и обратный маршрут Леонид проделал в полусознательном состоянии. И чемодан, и магнитофон с ковром ему пришлось нести самому, что в его состоянии было смерти подобно. Такова была советская действительность, что каждая тряпка, любая вещь доставалась людям с колоссальным трудом, иногда с риском потерять здоровье или свободу, а иногда и жизнь. Ходила даже такая поговорка: "Чем добру пропадать, пусть лучше пузо лопнет".
      Добравшись домой на автопилоте, Леонид попросил своего друга, хирурга, поехать с ним к врачу. Тот, не зная Лёниного состояния, сказал, что сейчас приедет, а Леонид пусть идёт в поликлинику.
      Леонид сел за руль своей "Шестёрки" и поехал в поликлинику в центре города. Когда друг увидел Леонида, он стал ему говорить, что зачем он приехал машиной, ему и пешком нельзя ходить. Леонид засмеялся:
      – Я же из Японии через всю страну с поклажей прошагал, а здесь два километра проехал.
      – Дурак ты, Лёнька, подохнуть мог.
      – Все подохнем.
      Врачи, осмотревшие и обследовавшие Титоренко, сказали, что вызывают "скорую" и отправляют его срочно в областную больницу. Врач невропатолог, пожилая рыжая женщина, поставила окончательный диагноз: _церебральный синдром_ и удивилась, почему его не сняли с теплохода и не положили в японскую больницу, и вообще тому, что он доехал живым. Лёнин друг ей объяснил, что советский "Интурист" своих людей не страхует от болезни за границей, потому что жизнь каждого из нас для них "тьху", а пароходство не взяло на себя эти расходы, ведь каждый день пребывания в их больницах стоит не меньше трёхсот долларов.
      Леонид попросил своего друга поставить его машину в гараж и укатил на "Скорой помощи" в областную больницу.
      Лечение продолжалось долго, но постепенно улучшалась речь, отрегулировалось кровяное давление и только чуть косил глаз, и лицо также оставалось немного перекошенным.
      Титоренко любили друзья, уважали сослуживцы и в его отделение шёл целый день поток людей. Особенно людно было по вечерам, когда заканчивался рабочий день, и Леонид принимал посетителей во дворе.
      Примерно через месяц в больницу, в рабочее время пришёл Млынарь.
      У Титоренко ёкнуло под сердцем от неприятных воспоминаний. Василий спрашивал его, как здоровье, как съездил, но Леонид понимал, что волнует Млынаря больше всего. И хотя у того хватило такта не спрашивать, Леонид сам сказал:
      – Монету у меня забрали на таможне, – и помолчав, добавил, – ты видишь, что со мной сделала проклятая монета?
      Лицо у него начало дёргаться, и из глаз потекли слёзы.
      – Леонид Борисович, не надо, ну и чёрт с ней, – успокаивал его
      Василий, но Леонид встал со скамейки и бросил, обернувшись:
      – Извини, – и ушёл в палату.
 
      Дальнейшая судьба оставшихся двух монет неизвестна. Млынарь продал дом и переехал жить в другой город.
      Позже в печати появилось сообщение:
      "На 50-м, юбилейном нумизматическом аукционе Объединенного банка Швейцарии (UBS Gold and Silver
      Auction 50), проходившем осенью 2001 года в Базеле, была продана очень редкая платиновая монета номиналом 12 рублей выпуска
      1839 года. При стартовой цене этого лота (N 36) – 40 тыс.-50 тыс. швейцарских франков (CHF), или $22 тыс.-27,5 тыс., монета была продана за CHF 110 тыс., или почти $60,5тыс"
      Возможно, что это была одна из "наших" монет