Эпоха и Я. Хроники хулигана

Отар Кушанашвили

Эпоха и Я. Хроники хулигана

© Кушанашвили О. Ш., 2011

© ООО «Издательство Астрель», 2011

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Позвони мне, позвони!

^{Открытое письмо Президенту. Второе}

Канделаки поздравили, Кортнева за рокера приняли, фотографировали из отеля вид города, где Вам врали, что им неведомо слово «кризис», толстым, самовлюбленным дядям говорили про гуманность в отношении детей, бесконечно чествовали Михалкова, наградили мою подругу Аллегрову (странно, что с легкой руки Баскова, она не спела прямо на месте классический боевик «Транзитный пассажир»), читали плохую прозу, увольняли карьеристов – милиционеров, туманно, без горячих глаз, отвечали «Ведомостям», привечали сноубордистку Заварзину, просматривали плохо пишущего, но хорошего парня блогера Адагамова; узнали, что в стране есть безработные, с двумя из них ударно поговорили; показывали Королю Испании Эрмитаж, увольняли генералов; горько усмехались (я видел), слушая доклады министров-филистеров; усомнились в честности выборов олимпийского талисмана, выходили в Питере из самолета перед речью о свободе с видом человека, понимающего, что речь о свободе избыточно свободным не понравится; пытались решить вопрос с подпольными казино, каковой вопрос бездонный, как моя первая книга «Я»; соболезновали, как и я, японцам; выясняли, кто запрашивает за контакт с Сурковым 300 000$; бросили в сердцах очень смешную теоретически и практически реплику о том, что деньги разворовывают; рассказали студентам-технарям, как принимали экзамен, будучи аспирантом, у влюбленной в Вас студентки; одернули Друга по поводу событий в Ливии (Друг вернулся на Родину и повторил то же); кланялись наследному Принцу Королевства Бельгии (но меньше, чем он – Вам), объезжали Смоленск – и ужаснулись; вошли в иркутский подъезд с надписью на стене «Отарик – Идол!» – и ужаснулись; встречались с Абдалла (склоняется?) II, похожим на актера эпизодов; с «Камеди клабом», моими учениками; принимали в дар нож разведчика; подпустили к себе Наталью Гиндееву («Дождь»), наверное, прознав, что вы ей симпатичны; подпустив дрожи в голоса, говорили о детях (у меня семеро, напоминаю); с Куценко (!!!) поговорили о пролетариате; рассказали о том, как вам нравилось быть преподавателем; назвали «Феррест Гамп», который даже для «Блестящих» самый простой фильм, фильмом непростым; разговаривали с министром природных ресурсов, и вид у вас был такой, будто его, министра, вид вызывает у вас желание срочно облегчить кишечник; узнав, сколько сп**дил генерал-врач, почернели лицом; показали несколько па под «Комбинацию»; вежливо, но настороженно улыбались лидерам разных стран; не очень вежливо – министру образования; встречались с многодетными и многосемейными, лишенными пафоса нашими людьми; предложили кастрировать педофилов с сопутствующими плевками в рожу; 237 раз говорили о низком деторождении; съездили в Дзержинск и, увидев, что там деется, снова воспламенились; огорчились поражению хоккеистов; съездили в Сколково и поразили воображение мое ответом про Ходорковского; два раза произнесли фамилию Эрнст с непоэтической интонацией; встречались со студентами, безоговорочно отменившими рай земной по Марксу; 1778 раз использовали слово «проблематичный»; 7187 раз – слово «патриотизм»; ежедень плакатно обличали мздоимцев; часто улыбались – и ни разу, ни разу, ни разу, ни разу, ни разу, ни разу, ни разу, ни разу, ни разу, ни разу

НЕ ПОЗВОНИЛИ МНЕ!

Ваш О. К.

Пролог

26 ноября, 5.30. Интуиция ласкова сегодня со мной: говорит, что будет – случится, разразится прекрасный день для тех, кто и привык, и не боится грустить (для меня).

Сижу, пишу от руки, смеюсь над собой (ладно, чего там, и горжусь… самую малость): книга «Я» втолкнула меня в пантеон… Не нападайте, так в Эстонии написали.

Я пишу сейчас не ремейк, не ремикс, я завис в межсуточном пространстве, секундами теряя представление о пространстве (будучи ввиду дебюта превознесен до небес), отмахиваясь от обаятельного, как сон с картинками из детства, звания «талантище» и не дотягивая до милой глазам и сердцу читателя шоу-бизнесовой фантасмагории в духе себя же поры «Акул пера».

Эта книга будет менее иронична, ибо ирония исчерпаема. Очевидно же, что я эссеист (с восхищением и укоризной мне это втолковывали после первой книги Александр Куприянов, глава радио «Комсомольная правда», и Игорь Кот, главред «Советского спорта»… с укоризной, имея в виду, что Божией милостью эссеист тратит себя на семечки); очевидно также, что я не умею держать большую форму, зато у меня жадный до нюансиков глаз и редкое чувство слога (когда не ленюсь), культура письма и страсть к душераздирающим финалам.

Настоящую книгу я затеял, потрясенный, без кокетства, реакцией на дебютную. И на сей раз будет необычный жанр, суть которого определить даже для меня проблема, чего уж говорить о читателях Полины Дашковой или о продюсере Евгении Фридлянде.

Я хочу, чтобы… Я хочу, чтоб эта песня, эта песня не кончалась, и, ее услышав, Ты спросила: «Не мое ли имя прозвучало?» Чтобы вы и эту песню Антонова вспомнили. Чтобы вы меня возвели в герои нового бурлеска, который такой бурлеск, когда он может даже с вульгарным шоу-бизнесом сделать то, что Цирк дю Солей делает с обычным цирком, – наполнит его чувствами. Их, чувств, должно быть половодье, чтоб некоторые страницы были прочитаны фелаиниевской неустроенностью, где главное – виньетки, наполняющие воздух одновременно предвкушением и смутным беспокойством.

У меня есть сладкая сердцевина – счастливое детство, я туда время от времени ныряю – из соображений гигиены. Моя сила оттуда, и то, что я, был период, сладострастно разлагался в декадентском угаре, когда разуверился в себе, говорит только о том, что я совершил глупость, вспоминая которую, я обливаюсь потом стыда.

После первой книги меня похвалили за зрение, за спорадический вкус, но ругали за излишнее стремление к вычурности.

Но это не стремление, это – Я!

Я раб этого стиля; только такой стиль поможет мне выстроить события своей жизни, нахально утверждаю, наисодержательной, – а события бывают только наисущественные (посему и жизнь отличает содержательность, – выстроить их по: ЛЮДЯМ, СТИХАМ, КИНО, ПЕСНЯМ. Которые оказали и продолжают оказывать на меня влияние.

Но ЛЮДИ прежде всего.

Не я ли сказал, а вы присвоили, что в мире всегда найдутся люди, которые будут любить вас, и люди, которые захотят сделать вам больно. Часто это одни и те же люди.

Я есть герой масскульта, но для героя много думающий, для масскульта избыточный, умный. Не я ли сказал, а вы присвоили, что масскульт затягивает в свою воронку каждого, будь ты хоть Владислав Сурков или евойный друг, певец инфернальности Вадим Самойлов, одержимый собою Евтушенко или экс-бунтарь Бегбедер.

Эта книга должна, сверх всего, смыть, развеять тоску, быть местами благоглупой, культивировать (а не совеститься) ностальгию, научить все время двигаться, спорадически отвлекаясь на мысли о шагреневой коже души, которая всегда была облучена энергией.

У меня бывает: надо мной будто разверзаются небеса и какой-то луч как вдарит!

Как это описать?

Я не Вознесенский и не Бэлла Ахатовна, светлая гениям память, хотя, как и они, убежден: «Все в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов».

Книги пишутся для девиц. Я был зело удивлен, когда меня стали разубеждать, что лишено смысла, бо я записной дамский угодник, по временам перехватывающий через край.

И для МАМЫ и ПАПЫ.

…Ну вот, не пролог, а черт знает что такое.

Айда со мной, маньяки.

Я уж постараюсь, чтоб минуты, когда вы будете читать, проходили на цыпочках, приложив палец к губам.

Ваш Гениальный Губошлеп

Довесок к прологу

…Это еще не все.

Я что, напрасно выучил слова «жовиальный» и «витальный»? Не спотыкаюсь об слово «субстрат» в книге о Бродском? Видел въяве Катрин Отаровну Денев? Обрушил на «АСТ, Астрель» мощные конклюдентные действия? Научился составлять конкорданс по книгам Гандлевского?!

Это дополнение к Прологу, вызванное неприятным ощущением, что в экспозиции мало самолюбования.

Меж тем книга «Я» – превосходна! Изменила мою жизнь, а текст этот я писал для главной своей колонки – на КР.RU! – и текст тоже превосходный, после текста такого не приобрести книгу «Я» мог только имбецил.

Но теперь я знаю, что ее раскупили даже… Я хотел сказать, даже мои супостаты.

Ею наслаждались и сотрудники «Европы +», и медийный магнат Сунгоркин («Комсомольская правда»), и люди без малого святые (Эрнст), и люди поврежденного ума (Роман Марченков, он же Калужский).

Да, я знаю, скромность – немалая часть доблести, но не здесь и не сейчас. У меня многолюбивое сердце, но ведь и оно должно чем-то питаться.

Такое количество любви я получил после книги «Я»: как мне ей соответствовать?! Такое количество любви мне, рефлексирующему до трясучки, не показано, бо я начинаю анализировать слова, внешний вид и состояние здоровья, и этот анализ меня расстраивает.

Спасает и дает мне силу только осознание того, что, раскупив мою книгу, вы признали меня главным культуртрегером года, ну, главным от культур-мультур.

Я по-прежнему рассчитываю на вашу сентиментальность. Вы должны оценить преимущественно ясноглазого, редко – мутноглазого поклонника Щадэ по пятничным вечерам, который не дал себя всосать воронке шоу-бизнеса, но по временам ужасно комплексующего. И по сравнению с которым все писаки именно что бумагомараки.

Я искал – и нашел – свой стиль без помощи спутниковой навигации. И не изменяю ему до сих пор. Он, конечно, специальный, но ведь и я пишу для людей особенных, желающих, наслаждаясь слогом, жить в ладах с сердцем.

Иные главы читать – как руку в огонь.

Иные сбивают дыхание.

Иные написаны капризным ребенком.

Но все они – кульминационны.

Я просто пытаюсь найти способ пройти через жизнь, полную грусти.

Сложить из ваших писем паузы, к себе научиться прислушиваться, прозреть и стать Великим, чтоб в мой адрес референции сплошь восторженные звучали.

Глава I, в которой автор рассуждает о себе, своей первой книге, поклонниках и недоброжелателях

Я вспоминаю, когда Насыров выпрыгнул из окна, я ехал в такси из Мытищ, где я был в гостях, там был какой-то идиотский загул безработного кутаиса, я был у якобы друзей, которые меня снабжали якобы медикаментами. Я по радио услышал про какой-то несчастный случай с Муратом Насыровым, но я-то понял, какой это несчастный случай. Я приехал в келью свою, в которой я жил после развода, посмотрел на себя в зеркало и испугался – еще чуть-чуть, и я повторю за ним эту глупость, потому что я был похож не то что на ничтожество, а на человека, который совершенно спятил – сидит без работы, упреки бывшей половины, чувство вины перед ребенком… Люди меня не знают слабым, начинаешь выпендриваться. Этот страх за себя приобретает форму идиотской фронды, хочешь доказать всем, что ты крутой, брутальный парень, и все это уходит в какие-то наркотики. А в той среде, откуда я, наркотики употребляют практически все (и никому не надо верить, что этого не было, пусть не регулярно – это самый легкий, трусливый способ уйти от решения вопросов), и хоть я полагал себя сильным парнем, но вот я сдался. И вот, сидя в машине, я подумал, дерево я посадил, дом я построил (правда, я его отдал, разумеется, я не делил ничего после завершения любви, просто ушел ноябрьской ночью, поехал к Айзеншпису, который меня приютил), сына родил, но книгу не написал еще. Надо написать книгу детям, чтобы они знали, что я не трус какой-нибудь. Я же был кровь с молоком, веселый, румяный, а сейчас руки-плети, никто не зовет, хорошо, что мамы нет, а папа редко приезжает в Москву, они бы меня отхлестали. Книгу я не написал – что дети обо мне узнают? Записи «Акулы пера» посмотрят, где я называл «жопами» артистов – это уже не смешно давно. Если вдруг со мной что-то случится, нет никакого документа, который покажет моим детям, что папа был умный человек. Что я сделал-то? В «МузОбозе» снимался? Это не серьезно. С Лерой Кудрявцевой дружил? Тоже не засчитывается – когда они вырастут, для них она уже не будет авторитетом. Был очевидцем блистательной карьеры Гоши Куценко? Я не думаю, что этим можно гордиться. Что я сделал? И я подумал – напишу книгу. Взял листок и, зная себя хорошо, подумал: если сейчас не начну от руки писать, значит, никогда не напишу ее.

И вот в ночь самоубийства (подчеркиваю, не гибели) Мурата Насырова я взял и стал выбираться из ямы путем написания. И даже не перешел на компьютер, все от руки писал. И написал очень быстро. Видно, что-то происходило внутри, когда накапливался материал, и мне оставалось только его транслировать. Я не верю в эти разговоры про трансляцию мыслей, но что-то, видно, было. Например, когда я брался за детей, про Дашку мою писал – она все время доводит мою нервную систему до срыва, я люблю ее, потому что она чистый бесенок, Отарик в юбке – текст готов, он уже был в голове. А до этого накапливалась культурная база – как не противно это будет читать Ксении Собчак – я читал книги и читаю.

Когда меня девушка из Сити-ФМ спросила, а сколько вы книг читаете в неделю? – я говорю: уверяю вас, я читаю больше, чем Лев Данилкин из «Афиши». Просто у него профессия – делиться впечатлениями. Когда я ходил по книжным магазинам, продавщицы смеялись у меня за спиной – ничего себе, пастух книги стал читать.

Я слышал даже однажды в Доме книги на Арбате, как одна продавщица другой, с издевкой в голосе, говорит: «Лен, Лен, смотри, Кушанашвили пришел, книги читает». Я покраснел… И мне очень стыдно, но, зажмурившись, как грузинский весенний котяра от удовольствия, скажу: интересно читать себя. Я читаю все книги подряд, все, что выходит, но скучнее, чем мне было с книгами последние три года, мне не было ни с кем. Единственное исключение из правил – Сергей Соловьев, режиссер, с мемуарами. И то, потому что он не претендует на красивости слога.

Я начал писать свою книгу, и получился довольно вычурный слог, но я грузин, я знаю грузинский язык чуть-чуть, русский чуть-чуть, и в сплаве рождается такой барочный, претенциозный слог. Мне казалось, что люди не читают такой слог. Я дал друзьям почитать, они говорят, нет, ты напрасно самоуничижаешься, это не так плохо, как тебе кажется. Но это недостаточная оценка, чтобы я продолжал писать. Дал девушкам – у барышень обычно более тонкий вкус. А они как-то по-новому стали на меня смотреть: «Ты что, вот так думаешь, как пишешь?» – «Да». – «Продолжай!»

Я не разбирался в издательском бизнесе. Я решил – сейчас подойду к книжной полке, ткну наугад и буду искать в ней телефон издательства. Попалась книга «АСТ». Мне, как человеку, которому многие отказывают в хорошей репутации, важно, какие люди со мной работают, улыбчивые ли. Тем более сразу видно, что я дилетант – мне генеральный директор радио «Комсомольская правда» Пономарев сказал, что только идиот может в первую книгу вместить такое количество спрессованной публицистики, ведь столько лакомых моментов, которые можно развернуть. Но я-то писал раз и навсегда, не первую, а одну. Для меня книжный магазин – это храм. Мама с боем выцыганивала у отца деньги, чтобы повести детей в книжный в Кутаиси, мы туда ходили раз в полгода. Мы были шумные дети, но в книжном привыкли вести себя тихо. И даже теперь, когда у меня репутация беспардонного хама, в книжном магазине все комплексы возвращаются.

Понимаете, как для меня это важно? Мы не так давно снимали в музее Маяковского сюжет, и ко мне подошла смотрительница – говорит, вы разрушили русскую культуру! Я говорю, а я книгу написал. Она: «Вы? Да разве вы способны?» Я сначала начал ерничать – ну я из букваря выучил «Мама мыла раму», а потом дал ей книгу. И пока мы снимали, она ушла ее почитать. Когда я уже уходил, она подошла, говорит: «А вы даете слово, что это вы писали эту книгу? Вы правда такой?» Я говорю, клянусь памятью моей мамы, от руки писал.

Отар, Вы – небывалый острослов. За свои слова приходилось отвечать?

Конечно! И много раз! Я участвовал в схватках за то, что произносил вслух. Я не считаю возможным это скрывать! Конечно, в запальчивости сказанные какие-то слова аукались мне разбитым носом, выбитыми зубами, сломанными ребрами… Но вы не видели тех, кто был в схватке со мной! Они уходили вообще инвалидами!

Мне везет на людей, мой друг. У меня была глава про то, как мне незаслуженно везет на людей. Я не знаю почему, я не самый лучший из нашей семьи. На людей с чувством юмора, самоироничных… Мне везет на девушек, на коллег – меня взял Додолев в «Новый взгляд», Юрий Щекочихин покровительствовал мне до гибели своей. Что общего было между мной и Юрием Щекочихиным? Люди просто жалели меня, проявляли ко мне сострадание, брали меня на работу… Месть – я сегодня только понял, почему месть. Я сам себе мстил за время, потраченное до книги. Меня спросили, какого это быть, реализованным только на десять процентов? И тут я не шутил – это чудовищно тяжело! Мне надо кормить детей, и вообще очень тяжело быть невостребованным. Вдруг, 2010 год, февраль – папа умирает, идет снег с дождем в Москве, я возвращаюсь из Кутаиси, и тут на меня 12 шикарных рабочих предложений сваливаются, одно другого лучше. Он не дождался, правда, он не знал про тяжелые времена, я имитировал благополучие. И теперь, когда надо в 7, в 5 вставать, чтобы ехать на прямой эфир, и не скулить, я не жалуюсь, потому что так долго не было этого всего, я устаю, но работаю с жадностью. Я теперь понимаю отчетливо, что я рад любому успеху, раньше я не был таким.

У меня по средам видеоконференции, гонорарные дела, и мне там вдруг девочка 12 лет пишет: «Из всех, кого я знаю, только Вам могу сказать – мама мне вчера купила котенка и теперь сомневается, правильно ли она сделала. Если Вы ей скажете – она перестанет колебаться». Девочка не допускает даже мысли, что я не скажу этих слов, она уверена, что дядя Отар заступится за нее. И я говорю: «Один из самых умных Ваших поступков – покупка котенка дочери». Она мне потом написала, что мама прослезилась. Одно это утром – и день уже по-другому идет. А вечером – дети. У меня очень сентиментальные, тихие вечера, если нет выездов. Раньше недели проходили бурно, и я не думал об этом, а теперь анализирую каждый день, не так, чтобы я рефлексией занимался, конечно, но думаю, например, зачем я ввязался в глупую словесную потасовку – обмен колкостями?! Человек же имеет право считать, что я лишен вкуса, таланта. Мне тоже очень многие не кажутся шедевральными.

У меня есть список книг, которые я хочу купить в ближайшее время. Когда мой приятель посмотрел на этот список, он сказал: «Да ты больной, никто не покупает эти книги».

Я точно перечитаю Трифонова: когда был юбилей и его жена давала интервью, она неожиданно для меня обозвала такое количество людей, например, Александра Терехова с «Каменным мостом»… Я подумал, может, я плохо читал Трифонова.

Точно возьму ненавидимого мною – и это, надеюсь, взаимно – Шендеровича: я врагов изучаю. Он везде называет меня ничтожеством, и он, наверное, прав, с точки зрения его правоты. Я горжусь тем, что я его враг. Он, мой враг, пишет, что во время отпуска из всего Чехова он прочитал «Моя жизнь». Я пометил себе – «прочитать по наущению врага».

Хочу прочитать «Рассказы о Родине» Глуховского, не футуристическую прозу, а вот такие зарисовки: есть подозрение, что он – хороший парень. Пусть меня никто не похвалил за все это время, но я хотя бы о ком-то сейчас хорошо отзовусь.

Еще я хочу пересмотреть любимые фильмы. Рекомендую: на первом месте, вне всякого сомнения, у меня уже много лет – «Язык нежности» (или переводят иногда «Слова нежности»). Я плачу каждый раз. Затем фильм Питера Уира «Общество мертвых поэтов» – я стал меняться после просмотра. И конечно «Неоконченная пьеса для механического пианино»: я никому не дам в обиду отвратительного в последние годы Никиту Михалкова только за этот фильм, я благодарен ему и Калягину. Тоньше, нежнее, пронзительнее фильма про людское одиночество и про несовпадение со временем я не знаю. У меня возникает физическое желание пересмотреть что-то, когда есть выходной.

А когда мне нужно принимать какие-то решения тяжелые, я слушаю Марианну Фэйтфул, есть такая британская, не очень коммерческая певица, мощнейшая. Когда лирическое настроение – Стиви Уандер, – он не заменит в жизни ничто! И никогда не дам в обиду нелепых, смешных, несуразных и любимых «Иванушек International» – там нет никакой музыкальной изысканности, но есть подробные архетипы, и ты ставишь диск и начинаешь улыбаться – они имеют невероятное воздействие на меня. Тот свет, который излучает рыжий «Иванушка» – этот негодяй, мерзейший мой друг, который меня пустил по миру – ты скучаешь по нему через полчаса расставания. «Но неправду он сказал тебе, будто на земле больше нет любви» – прошло 15 лет, они постарели, а поют ее все так же, эту ненавидимую эстетами строчку. Я точно так же очень люблю ранних братьев Меладзе: когда я писал книгу, я их переслушал. Сколько шедевров они нам подарили за короткие два года! Дело не в грузинскости моей, что я должен хвалить своих, тогда я должен был бы и Лепса хвалить. Ни один русский поэт не напишет: «Ты не сбываешься, хоть снишься в ночь на пятницу». Я не понимаю, как Костя Меладзе пишет песни, это для меня загадка и это переполняет меня радостью.

Я хочу прочитать поэта Бахыта Кенжеева – уже канадский его период, я читал немного в литературных тетрадях. Я обязательно возьму избранное Юрия Щекочихина: если кто-нибудь найдет в «Литературной газете» его очерк «Чистосердечное признание» про подростков, убивших старика, то поймет, почему я пошел в журналистику. Я прочитал его в Кутаиси и подумал, как он пишет! Я написал ему письмо – смешное, нелепое – он мне потом показывал его. Когда я впервые пришел к нему, там сидели Юрий Рост и Нинель Логинова, которая писала самым незатейливым слогом душераздирающие очерки, а по коридору ходили люди, и я узнавал знаменитостей – это же мой земляк, Данелия – я не знал, как себя вести, а Щекочихин меня знакомил со всеми…

Кстати, Станислава Рассадина перечитаю. Потому что он написал, что был такой хороший парень Отар – посмотрите, в кого он превратился. Я заплакал, ночь проплакал: откуда вы знаете, на какие мне жертвы пришлось пойти, чтобы я кормил детей? Почему вы думаете, что вы пишете про 91-й год и Белый дом, и вы – хорошие, а я пишу про Жанну Фриске и Иванушек, и я – плохой? Почему вы считаете, что вы – лучше меня? Почему вы считаете, что я, отец семерых детей, на колени не готов встать, чтобы они были сыты? Я хотел написать письмо Муратову в «Новую газету», чтобы он его опубликовал, но подумал, они посмеются на редколлегии и не опубликуют, но письмо хранится у меня, и я его опубликую в Живом Журнале.

Я веду ЖЖ, но он утилитарный, у него прикладная цель, я там дразню людей, такой весь самовлюбленный, но мне не интересно там. Я никогда не претендовал на вхождение в какую-нибудь топ-десятку блогеров, мне бы со своей головой разобраться! Опередил ли я Садальского – да я не живу целью опередить Садальского. Он оскорблял меня миллион раз. У него был день рождения, я – единственный из его поклонников (враг, по его мнению) поздравил его. Что бы о нем ни говорили, это большой артист, если бы он не тратил себя на антрепризы, но ему же надо жить как-то. За роль в «О бедном гусаре замолвите слово» я готов терпеть все его оскорбления. И он пишет через ЖЖ: «Никогда не ожидал такого, я его оскорблял, унижал, а он – единственный меня поздравил, этот грузин».

А так, мне не интересно участвовать в обсуждениях про губернатора Белых и его сына, мне интересно пойти с друзьями пиво выпить на матче Спартак – Челси или почитать переписку Чехова с родителями, какой он был студентом, и потом сравнить это с собой.

Я специально вычурно отвечаю в блоге, чтобы человек подумал, что я – душевно нездоров, и многие отсеиваются. Бывают оскорбления, но мне – 99 лет, не так много осталось, чтобы я начал с этим человеком вступать в дискуссию о том, какого цвета у меня кожа. Мне мало времени, я тороплюсь. Но тороплюсь не торопясь. У меня есть подборка фильмов, которые я с удовольствием посмотрю вместо того, чтобы спорить с каким-то парнем, который анонимно дерзок. Зачем оспаривать глупца? Может, я просто ему не нравлюсь внешне, у него есть какие-то свои основания. Если человек напишет мне что-то по поводу моей книги – я не считаю ее идеальной – обоснует мне, выскажет свои замечания, я вступлю в разговор, учту на будущее. Но когда пишут: «Я ненавижу все, что ты делаешь…» Такой уже возраст, еще лет пять назад я, может быть, вступил в перепалку. Когда Киркоров вступил в Твиттере в перепалку с парнем, который этого и добивался, я написал ему – зачем, при всей твоей одиозности, ты же король, тебя любит миллион людей, вдруг парень просто рисовался перед девушкой.

Иван Демидов как-то говорил мне: «Как ты проводишь время в одиночестве?» Но мне не скучно с собой, это не имеет ничего общего с самолюбованием, я найду, чем заняться. Когда я работал на ТВ-6, они даже не имели представления, насколько мне хорошо читать или смотреть кино, а потом идти читать сценарий и играть роль. Я не хочу идти в клуб «Сохо» посреди ночи – это очень высасывает, я потом неделю прихожу в себя – но миллионы людей представляют меня куролесящим круглые сутки. Я работал на этот образ, и ничего страшного, что люди так думают, но эти люди в том числе пусть прочитают книгу – можно же быть разным! Можно поехать в клуб с другом отметить его день рождения, и там пить, и даже блевать можно, это же не запрещено, потом можно смело сказать, что поздний Евтушенко тебе… претит, но его «Белые снеги» ты считаешь шедевром лирики, или удивляться, как успевает столько писать Быков. Или готовиться к обеду со старшей дочерью – ей 15 лет – как мне с ней беседовать? А младшему уже больше полутора лет. Есть очень много вопросов, которыми я постоянно занят.

Веселая книга про несмешное

Товарищи дорогие, вчера говорил со звездой, находящейся на нижней точке актерской формы (строго рассуждая, наши звезды все на этой точке находятся). В хорошие минуты он был парнем, который умел говорить о погоде без мата и читать книжку без картинок. А сейчас выродился в рохлю, скулящую, что депрессия заела.

Вот для таких, как он, я в издательстве «АСТ» выпустил книгу с выразительным местоимением «Я» на обложке. В этой книге мой симметричный ответ депрессивной Вселенной. Или скажем так: я нашел слова, чтоб симметрично ответить Вселенной, обрекающей нас на депрессию, на неадекватность, на форменную кручину, не оставляющую сил на улыбку даже.

В моей стране куда ни ткнись, натолкнешься на продюсера, модель, бас-гитариста, писателя. И точно – на оракула.

Но ведь отлив должен был показать, кто плавал без трусов, и показал. Книжки написали все, а Книгу написал я.

В ней лед и пламень, она о мужестве будни проживать, не хныкая, о моей удивляющей людей привычке винить во всем только себя, о том, как я развалил собственный дом, потому что был глупцом, и как теперь строю его заново, как бессмысленно и опасно вершить дела деспотическим насилием или разъедающей нутро завистью, о моей великой маме, по отношению к нам отвержение; о грузинской субкультуре, сущность которой не в жевании галстуков, но в фильме «Мимино», с его хрустальным мотивом влюбленности в юдоль света.

Предисловие к панегирикам

Люди, говорящие мне комплименты, уверены, что я слышу их часто.

Вовсе нет.

«Косясь на выпивку, частит Пророчица», Отарику слышать хорошее чаще хочется.

Послушайте, это же очевидно, я до конца презираю себя по утрам, в День варенья, 31 декабря; мне не хватало только вашей ругани! Я в битвах за истину, совесть и честь ем себя поедом; хватит меня ругать!

Нет ничего беспощаднее того, что он видит в зеркале: «Босой, с набрякшим пенисом, в ночной рубахе с желтой пуговицей, с ватой в ушах торчащей…» – не слишком ли сурово для одного из лучших парней по обе стороны Цейлона?

Я один, других журналистов тьма; «им нет числа, у них другое небо», у нас работают разные центры мозга; они умничают, а я про сантименты – сентиментально, намеренно патетично.

Самое околокомплиментарное, что можно обо мне сказать, что я парень экспрессивный, часто не ведающий меры, уживающийся с любым временем, собирающий – перечитайте хотя бы мой искрометный дебют «Я» – пазлы из ощущений.

Дополнительная проблема со мной кроется в том, что, кроме меня, в шоу-бизнесе никто не знает значения слова СУБСТРАТ.

Признайтесь себе: невозможно вынести то, что нас не любят, не-воз-можно!!!

Я не отношусь к людям великой святости, боюсь, я не отношусь к людям даже полувеликой полусвятости, но я отношусь к пацанам, стремящимся сделать что-нибудь великое, а это немало.

Я столько раз поджигал людские сердца! Моему тоже хочется, чтоб его «подожгли»! Нелегко ему, моему, многолюбивому, приходится, отдает много – получает мало, но, будучи выпестованным в традициях строгой рабочей этики с пулеметной скоростью раздает вкруговую воздушные поцелуи.

Мне важно знать, что ко мне кто-то хорошо относится. Я хулы – в таком-то возрасте! – уже объелся. Размер моего ЭГО мизерный, но жажда сантиментов всепожирающа!

Вставая в 5.00, вечером я готов только к поощрению. Так же, как я ненавижу варваризмы (драйв – и прочая хуйня), я люблю простые, добрые, источающие тепло, свет слова.

За каким-то бесом я потратил столько лет на свары и склоки, лучше б на комплименты, хотя иногда уклоняться от хамов – выход, надо иногда и сопатки приводить в негодность. (В такие моменты я лихой, как армяне, играющие Ню-метал в «System of Down».)

Для меня журналистика – счастье? Пожалуй, нет. Пожалуй, как когда. Но остановимся на утверждении, что журналистика для меня это все, это разом горизонтальное скольжение и вертикальное бурение, это Валерий Леонтьев с «Дельтапланом» и Рома Билык, беззащитный зверь в кавычках, две тональности: преклонения – восторга и страха, крутящаяся воронка, катарсис и разговор без оконечностей.

Вне всякого, сегодня я – журналист № 1 (слышу, слышу мат, не глухой).

Даже одиноких людей, терзаемых собственным одиночеством, я умею поддержать словом.

Словом, я – Король Слова! (Полушутка.)

Панегирик от Dynamo 1923:

Отар Кушанашвили – не просто журналист, ведущий и репортер (как сообщает нам Wikipedia). Это поистине великий человек. Одним он нравится, другие его презирают, третьи восхищаются им, четвертые просто ненавидят. Однако, на мой взгляд, нельзя не согласиться, что Отар Шалвович – отличный человек. Он вызывает уважение во всем: в отношении к нашей Родине, в своих высказываниях, в своем уважении к старшим. Этот товарищ приехал к нам из маленького грузинского городка. Площадь Кутаиси составляет 70 квадратных километров. Это почти в 2 раза меньше моего округа. Но Отар доказал, что талант и упорство всегда приведет к успеху. Нужно верить в себя и никогда не сдаваться.

Твой соратник, надеюсь, будущий журналист

Левин Даниил

Недоброжелатели

Совершенно неважно, как этих людей зовут. Этих людей легион, будто я один из тех, кто «лишь одного я желаю – бражничать блудно да есть».

Их письма особой заботы о гармонии не обнаруживают, ибо какой же… может носить в себе столько злобы и мечтать о гармонии?

Есть еще категория – непонимающие и непринимающие, ну, эти… Зато у них минимум проблем с орфографией.

Они тоже люди увлекающиеся, и, мне кажется, у них избыток свободного времени: так я себе объясняю удивительный факт, что эти люди сами себя назначили экспертами по духовности и интеллекту.

Они думают, что я впал в разложение, я убежден, что они родились «разложенными», и их проблемы кроются в неверном устройстве внешне фурычащих центрах мозгов.

У меня есть подозрение, что этим людям невыносима мысль, что они не селебритиз.

Но я могу ошибаться (хотя вряд ли).

Я закаялся пикироваться с людьми поврежденного рассудка, отделываясь враньем, что мне интересны их оценки.

С этими людьми я с 92-го, когда они стали писать мне в «Московскую правду», а после – на ТВ в Москве, осторожен, вот этот – тот случай, когда сторожкость – ингредиент доблести.

Сердца их не просторны, они живут в обстоятельствах ими же сконструированной этики, с пулеметной скоростью жонглируя словами, призванными изобидеть любого, кто им не люб.

И летят ко мне весточки от бесполых мымр, недовольных жизнью.

Прежде это были декаденты с очевидной склонностью к саморазрушению, теперь не то, теперь это салонные декаденты. Злые салонные декаденты, прилагающие титанические усилия, чтоб излить злобу на всех, на все, на вся.

Получи я Нобелевскую премию, они не признали б меня титаном духа!

Ваша экспрессивная манера речи – это часть образа?

Это цинично просчитанная деталь, это шоу-бизнес. Я должен был придумать манеру говорить. На 90 процентов я это все придумал, на 10 процентов это природная энергетика. Я могу разговаривать нормальным языком, каким говорит большинство людей, но это будет нарушением контракта, который я сам с собой подписал.

Но это не драма никакая, это «се ля ви», это люди, а людьми, как сказал любимый Боярский, очарованным быть нельзя.

Добавлю: зачастую – и глупо.

Особенно учитывая, частью какого конфуциански-кафкианского конгломерата я часть. Шоу-бизнесом называется.

Как-то эти люди живут же с нездоровым блеском в очах и по-своему же счастливы как-то!

Они не глупые, они недовольные.

Да и нет, если по гамбургски-кутаисскому счету, являет собой рекордное скаленье дурачья, но ругаться по этому поводу есть недомыслие.

Биржевой курс желчи, с воцарением Интернета, высок как никогда, вот и наяривают смятенные зоилы, не слушающие никого, окромя себя, наделенные извращенным чувством справедливости.

С воцарением означенным означенного Интернета урюки явили себя в полной красе, пойдя с открытым забралом на открытых людей, обижая таких, как Гришковец, и набредать, натыкаясь на мой с летами скукоженный, но яркий член.

Внезапно к этим людям просыпается жалость, но – гасите: жалость они воспринимают как слабину.

Я договорился с собой, что общение с ними построю на одном выражении лица: непередаваемо благодарном.

FUCK THEM!

Глаза мне критика не увлажнит, ревизию ценностей не заставит провести, хуюшки.

Как самцы следуют влечениям своих сластолюбивых отростков, так я следую зову своего, что бы там ни пиз…, небоскребного Дара.

НЕ ТРОГАЙ МТ! (Антипанегирик)

Здравствуй, Отарчик!

Ты – лох! Мы-то думали, что ты разбираешься в музыке, оскорбляя всякую бездарность, а ты, оказывается – примат! Твои оды в честь Иванушек недостойны даже Cool Girl, не говоря уж об ОМе! Какое право ты имеешь оскорблять «Мумий Тролля» при твоем-то музыкальном вкусе, чмо?! Хочешь узнать гастрольный график Иванушек? Омск-Омск-Омск. Да! Только в нашем вонючем, зачуханном городе они все еще собирают полные залы, как, впрочем, «Балаган Ltd» и «Руки Вверх!». И что после этого культовая группа?! В Омске, наверное, не больше 3 процентов продвинутой молодежи (включая нас), которая знает, что такое ОМ.

Странно, Отар, что ты не из Омска с твоими-то замашками, включая речевую культуру и музыкальный вкус.

Emma,г. Омск

А вот это письмецо я прокомментирую отдельно, не откажу себе в удовольствии.

И кто теперь смеется?

Кому пребывать надлежит в расстроенных чувствах?

Кто теперь чувствует себя, как корпулентное чмо среди нас с Григорьевым-Аполлоновым, двух поджарых орлов с ай-кью выше эйнштейновского, собирающих полные залы?

Я получал такие отповеди мешками, вот такие эммы жонглировали оскорблениями в мой адрес.

О, каков соблазн крикнуть ей годы спустя: «Эй, бесполая мымра, выкусила?!»

Но что-то меня сдерживает.

Может, это славная девчонка, может, ничего не могла поделать с гормональным драйвом, одолеть каковой многосложно.

Как поет Андрей Державин: «Глупая девчонка, что ж ты не звонишь?», не пишешь мне чудодейственной силы абсурдных писем?

Отходишь небось от моей книги «Я», расширяющей сознание почище специальных веществ.

Бо моя книга, как и журнал ОМ, как и тон статьи в ОМе, суть дорогостоящее интеллектуальное растление, мягко обеспеченное исключительной культурой письма, которое (письмо) сложилось в результате скрещения запойного книгочейства, грузинских рассветов, маминых колыбельных, поэзии Бродского, службы в армии, дружбы с тем же АГА, общения с главредом ОМа Игорем свет Г., смеха моих детей, алиментов, насмешек над Боем Джорджем, радиоэфиров, кокаина и снов о Кутаиси… да чего там! Выкуси, ЕММА!

Глава II, из которой читатель узнает, что закалило автора и почему Отар против, а также немного о магии

Из каждого проекта я пытался – не один, конечно, а с хорошими людьми – вылепить образцовую Большую Вещь, в которой озвучивал и высказывал свое необъятное эго – и более того, у меня всегда получалось.

Наглядная иллюстрация – прошлогодний боевик «Отар против» на МУЗ ТВ.

Если уж эта программа прогремела – а я был не в лучшей форме! – можете себе представить, что было бы…

Мои легендарные имидж-манипуляции всегда завершались возвращением к образу расхристанного парня, которого за «шонопенновость» любят даже в Эстонии.

Невозможная эпоха разразилась: ты слывешь скандалистом, если слово молвишь, что последняя песня «Дискотеки Авария» глупа, как ведущие кабельного ТВ.

Сколько лет прошло, а эти тараканы по-прежнему мнят себя людьми великой святости.

Пока передача выходила, юридический отдел МУЗ ТВ стонал. Программа и закрылась – XXI век! – из-за людишек ущербного ума.

Осторожность, сказано не мной, немалая часть доблести. Но раз сказано не мной, то и не моей.

Экий подвиг – говорить, да ерничая к тому ж, об этих… все, что думаешь, об этих… нелепо «называющихся тяжестью серьезности». Им даже безобидные каламбуры кажутся оскорблением, приближающим их забвение, обрекающим их на небытие.

Корпулентные хавроньи и ледащие хорьки – вот кто они, лишившие вас отменной программы. Бесполые мымры, которых надобно скинуть в бездну.

Но драйв либо есть, либо нет, и я не о гормональном сейчас; я об интеллектуальном.

Мой – не побороть.

Самая рейтинговая программа удалена из эфира. Это чудодейственная сила абсурда!

Но ужас, от подобных вещей драконовских испытываемый, давно не сковывает мои члены.

Закаленный, е**ить. Многажды бесчеловечным образом отодранный, я даже в полуживом состоянии сопротивлялся, все предприятия, в которых участвовал, делая своими самобытными, своеобычными. По части своеобразия я номер один, не так ли?

А дурачья за мою ослепительную карьеру я насмотрелся столько! Оно меня даже тонизирует, мобилизует на работу над «шикарным стилем объемных текстов», смущающих куркулей.

Слепорожденные, бревноподобные, не разумеющие, что я – подарок небес, ниспосланный для помощи пораженным кризисом гуманист, умеющий одни появлением на экране врачевать, как меня врачуют классические стихи Бродского.

Эта программа украшала жизни тех, кто стонет от однообразия на экране. Кто симпатизировал во мне парню, не обладающему – это сейчас модно – спорным мужеством сознательного отчуждения от нормальных людей.

Это самый низкобюджетный шедевр в истории ТВ!

Нигде более вы не увидите такой дерзости мысли, такого норова (которого хватило бы и на табун мустангов), облаченного в сверкающие ризы ослепительного интеллекта.

Аминь!

Отар против

Программа «Отар против» на МУЗ ТВ – это не программное заявление, это не позиция, это не отношение к миру. Это программа, полная иронии, воспринимаемая людьми как злобная и скандальная. В наши времена даже юмор по отношению к последнему альбому певицы Максим, который достоин того, чтобы вообще его не выпускать, считается скандалом. «Отар против» – это юмористическая программа, которая демонстрирует наличие у меня того фермента, которого нет у Максима Галкина.

Против чего я? Я против людей угрюмых. Я не принимаю к рассмотрению заявлений, что жизнь тяжела. А не пойти бы вам на *уй! Жизнь тяжела у меня – у меня семеро детей, и я нахожу в себе силы улыбаться.

Отар против людей мрачных; против людей, считающих день зарплаты главным днем в месяце; против самодовольных депутатских харь; против тех, кто на концертах ставит дискетку с фонограммой и делает вид, что умеет петь, – вот против чего смешной, сиволапый и блистательный парень Отар.

Ваша книга «Я» наделала много шума. Звезды, о которых Вы пишете в ней откровенно, с иронией, не обижались?

А они ничего не понимают! Они же дебилы! Во-первых, книга написана уже всеми забытым языком. Она написана блестящим, очень сочным языком. Эстрадные люди, подавляющее большинство, если не иметь в виду людей уровня Кобзона, Лолиты, – люди недалекие! Тупые! Невежественные!

Я за то, чтобы сборная России по футболу начала выигрывать, за то, чтобы Алексей Панин перестал делить ребенка со своей женой Юлией. Я за то, чтобы кое-кто из руководства страны перестал говорить на блатном жаргоне. За то, чтобы Дуня Смирнова перестала делать вид, что она телеведущая и писательница. И за то, чтобы девушки перестали стесняться быть сентиментальными, а парни, которые бьют девушек, чтоб они сдохли.

Я бы никогда не выступил против Паши Воля, Мартиросяна, Урганта и компании, которые богаче меня в 50 раз. Значит, так тому и быть.

Я бы никогда не выступил против парней, одареннее меня, и людей, которые работают круглые сутки, например, Малахова и Нагиева, хотя я ничего не понимаю из того, что они делают.

Как бы я хорошо ни отзывался об артисте, делать этого ни в коем разе нельзя, если речь, конечно, не идет о человеке такого масштаба, как Стиви Уандер или – в наших палестинах – о Валере Меладзе, у которых есть и профессионализм, и самоирония. К остальным нашим артистам относится поговорка, коей меня кормили в армии: «Куда солдата ни целуй, все равно получишь х*й!» Ибо артисты наши: а) неблагодарные существа; б) существа с обледеневшим и отсутствующим напрочь интеллектом.

Я написал книгу, которая пародийно называется «Я», подзаголовок у нее «Отчаянная публицистика». Артисты мало того не поймут, каким слогом она написана (для этого нужно уметь писать хотя бы «маму» и «раму» без ошибок, а они этого не умеют), но самое смешное, что никто даже не поймет, хвалил я их или ругал. А все потому, что 99 человек из 100 в нашем шоу-бизнесе – это инфузории-туфельки. Я пытался подойти к ним с любого боку: пытался с ними дружить, пытался помогать, пытался понять их… Но как можно понять тараканов?

Я думаю, что мама Игорька Сорина, эссе о котором я включил в книгу, всплакнет.

Моя любовь к ее сыну и к ней, мужественно перенесшей трагедию, очень явственна. Я написал текст, из которого видно, как Игорька сейчас не хватает. Я не верю в мистику, в переселение душ, не верю в эту вашу х*йню, когда главные люди страны стоят в храмах со свечкой, но я верю в силу слова. Я верю, что мама прочтет эссе и помолодеет лет на 20.

Из тех артистов, которые до сих пор живы, в книге был очень сложный текст про Аллу. Она его уже прочла и передала мне через Филиппа Киркорова, что этот материал – лучший, который о ней был написан. Хотя текст далеко не благостный и не комплиментарный. В нем писано, что «поздняя Пугачева» – это совершеннейший кошмар, потому что короля, как известно, играет свита… А свита у нее, мягко говоря, ужасная. Знаете, я дружу со старшим братом Максима Галкина – Дмитрием. Он бизнесмен и удивительнейший парень. И я пообещал Диме, что перестану ерничать по поводу его брата, потому что Максим очень болезненно переживает критику. Я дал слово, но в этом тексте я просто не смог сдержаться, потому что невозможно не считать песню «Кафешка» позорящей величайшую артистку страны. Ее последние песни немыслимо низкого качества, за исключением «Приглашение на закат».

Публичные деяния Галкина и Пугачевой в виде ведения концертов – это кошмар. Я ушел из конферанса, понимая, что уступаю молодым: я стал не таким молниеносным, не таким находчивым в общении с залом. Но я оставил жанр в рассвете лет, не ради того, чтобы видеть это надругательство над ним – невыносимо бездарный конферанс Галкина и Пугачевой в Юрмале. Я так вел концерты в первый год своей карьеры.

Сочетание Галкина и телевизионных программ вызывает у меня рвотные судороги. За день он получает больше денег, чем все жители Бишкека вместе взятые, поэтому Максим должен быть сочетанием Ларри Кинга и Эроса Рамазотти. Но то, что я вижу в его исполнении, это больше похоже на выпендривания Отарика в шестом классе средней школы. Мне интересно понять: ему самому нравится то, что он делает? Если да, то нам всем п*здец.

Иногда на страницах «Комсомольской правды» я читаю интервью с некоторыми телеведущими. «Знаменитые» ведущие высказывают куцым языком какие-то мыслишки о жизни, из которых вытекает, что, бл*ть, придумали телевидение. Эти люди… с рожей, не входящей в дверь, и с жопой больше, чем багажник у Хаммера, искренне верят в то, что они обаятельные и привлекательные.

В свое время я отказался от ТВ-деятельности, потому что мне казалось, что я неинтересный. Меня поразила в маленькое грузинское сердце какая-то жесточайшая рефлексия. Сейчас на ТВ нет ни одного интересного ведущего, каким, например, был Парфенов. Когда он что-то рассказывал, мне хотелось, чтобы это не прекращалось. Сейчас приказывают любить Познера, но это невозможно. Его интервью с бесконечными «как бы», «как бы», «как бы» – так и хочется ворваться в студию с пистолетом. Но Познера все-таки нельзя ругать, потому что он старейшина, а их надо уважать.

Вы будете очень смеяться, когда прочтете в книге письмо Константину Эрнсту. Я написал ему, что теперь, когда у меня нет никаких иллюзий по поводу того, появлюсь я на Первом канале или нет, со мной произошла какая-то удивительная трансформация.

Годы, когда я готов был лебезить перед вами, чистить ботинки, делать минет, прошли. Теперь если вы меня позовете, то я приду. Если нет, то никакой обиды или злости у меня не будет.

Но как вы сами смотрите на происходящее на Первом? Уважаемый, ну у нас же с вами есть какой-то минимальный вкус! Когда вы нанимаете на работу этих Сябитовых-Хуитовых-Чмыритовых, вы же должны понимать, что это п*здец, что это ваганьковские сторожа на выезде?!

Волею судеб меня записали в скандалисты. Пусть так. Надо же кому-то прийти и сказать: ну какой на *уй Гришковец писатель? Ну не издевайтесь над моим интеллектом! Ну какой из Пелевина хороший писатель? Вы умом повредились, что ли? Единственный живой и сущий писатель – это Сергей Гандлевский, который в России оказался недооцененным. Скажите, что делать с этой страной, в которой остался жив один великий писатель и ему не жмут руку?

Я понимаю, что сейчас востребован такой «мармеладный» типаж ведущих, к коим относится Максим Галкин и Дима Шепелев («Достояние республики»). Я понимаю, что полуванильные парни должны, с одной стороны, передавать привет гомосексуальному населению страны, а с другой стороны, быть в доску «своими» – такими обаятельными, низкорослыми, субтильными, эфемерными парнями из соседнего подъезда. Но тогда я не понимаю, зачем вы стонете, что нет российских Клуни и Питтов? Откуда появится грубый Хавьер Бардем, если за образец выдаются мармеладные юноши?

В программе «Отар против» я научился себя сдерживать. И дело даже не в артистах – пошли бы они на *уй двадцать раз, просто сыграло сочувствие к нервным системам их младших братьев, сестер, мам и пап.

Все, что я вам сейчас наговорил, занимает 195-е место в моей голове. Сейчас я подниму младшее поколение с постели, мы потанцуем под любимых «Иванушек International», потом я съезжу в три места, где буду иметь неприятный разговор, потом запланировано застолье с авторами бардовской песни, потом заберу из редакции книги и диски и буду изучать их полночи. А в шесть утра у меня уже подъем, так что о Тимати я начинаю думать в последнюю очередь и только после команды «Мотор!».

Магия ОМа

Игорю Григорьеву

От моих статей в ОМе люди подвергались абазии приступам, пароксизмам афазии, бо чувствовали люди, что паренек, сочинявший опусы, явно не подвержен ангедонии.

(Сами ищите эти слова в словарях; хватит на меня рассчитывать.)

Плоть не должна торжествовать над разумом, а вам незачем читать других авторов, бо написанное мною – в ОМе, например, – это то, «что вам набормотали Боги».

На фоне этих сияющих статей все остальные кажутся натужливыми экзерсисами, верхом непрофессионализма.

В то время как за другими журналами стоял примитивный жлобский концепт, за ОМом встала магия (НАД ОМом).

Я тоже, я тоже причастен был к этой магии!!!

Глава III

Мужской разговор о спорте и не только

«Почему День? Почему Солнца Свет?» – пела и поет Ева Польна.

Почему Спорт? Почему газона зелень? – пою я тоном человека, который пересказывает инструкцию к огнетушителю.

С газеты «Советский спорт» началась моя вторая жизнь. Второе Пришествие. Реабилитация. Реинкарнация.

И я этого не забуду никогда.

Для меня разговоры о спорте, даже в режиме жесткой полемики, – оптимальная среда, потому что я был футболистом, причем на поле я был Гаттузо, злодеем типовой конфигурации.

Следовало бы здесь пространно порассуждать о национальной идее, но давайте хотя бы я не буду пропевать ритуальную здравицу.

Просто все: я обожаю спорт, сам – глядите, в какой форме! Бо человек, занимающийся даже любительским спортом, имеет стержень.

Вы купили книгу именно такого парня.

Аль Пачино и Юрий Палыч

Что общего между голливудской драмой и черкизовской.

Фильм Оливера Стоуна «Каждое воскресенье» описывает жизнь спортсмена, как путь воина. А жизнь тренера – как путь воина, знающего, что великим воином не стать тому, кто ради победы и своих товарищей не готов довести себя до состояния аффекта. Великий воин – это бродячий циркач, гладиатор, колосс, считающий реституцию уделом недостойных, а каждый матч – сшибкой за пределами рациональной мысли, не предполагающей рефлексии.

Рефлексия разразится потом, и будет она беспощадной.

Главного героя, тренера по американскому футболу Тони Д’Амато, не могущего никак избыть ярость и меланхолию, играет Аль Пачино, мировой актер и, видно, нервический человек. Он, малый трудной судьбы, приводит команду к триумфам. Воплощение тех самых кнута и пряника; в команде его боготворят и перед ним трепещут.

Но ведь всегда найдется оппонент.

В фильме это Кристина Паньяччи, уверенная, что люди живут только ради бабла. А которые нет, те обречены.

Она заявится в команду, некоторое время будет ходить на матчи и осматриваться, потом заявит главному тренеру: «Всем предстоит обновить контракты, ты – не исключение».

Тренер багровеет. Он – легенда, патриарх, волчара, он стоит и выслушивает от женщины: «Четыре игры подряд, Тони, четыре игры продуть – это позор! И я не допущу, чтобы команда развалилась! Она тебя не слушает!»

В эпоху классического противостояния «Барсы» и «Реала» трудно кого-то удивить коллизиями, но там ведь мужская драчка.

Она захотела все переиначить в команде и начала с денег, тем самым сделав больно тренеру, в фильме часто повторяющему: «Не лезь туда, в чем ничего не смыслишь». И это не примитивное перетягивание каната, где – делов-то! – одни мускулы, это специальная история, которая подается как история битвы за власть, но это притворство; Стоун снял не производственную, а человеческую драму про Честь и Бесчестие.

А команда в фильме – это команда «Локомотив», Кристина Паньяччи – Ольга Смородская, Тони Д’Амато – Юрий Семин.

Человек может любить вас, другой человек из-за власти растопчет вас. Но часто это один и тот же человек.

Выдающееся кино про то, что каждый одерживает свою победу.

И все проигрывают.

P.S. Фильм завершается так: герои расстаются. Д’Амато уезжает в другой клуб, Паньяччи остается, не зная главного: вслед за Д’Амато уезжают все ключевые игроки.

2011 год. Начало

Я отменил вакации (в переводе для группы «Фабрика», слово «вакации» означает каникулы), работаю над второй книгой, которая вся будет покоиться на публикациях в «Советском спорте» в первую очередь, на kp.ru во вторую очередь и с дополнительными комментариями.

Я не мог себе представить, что люди, много моложе меня, окромя гирлянды, внушающей то, что сюжеты самых сусальных голливудских лент осуществимы и в нашей, зачастую очень нервной, жизни, что люди много моложе меня, кроме этой гирлянды, преподнесут мне подарок под названием «Шикарное начало года». Если уж в новогодние дни к тебе являются умники (а у нас этих умников – легион), именно почему-то в новогодние дни они воплощают термин «обострение» и расскажут, что жить тебе в общем-то незачем, и извещают тебе о близком конце, ничего не остается, кроме как вплотную заняться вопросом о своих жизненных приоритетах. Я им и занимаюсь. И не потому, что работаю над второй книгой, а так я устроен психоэмоционально, что мне каждый раз, каждый день, каждое утро, и сегодня, в предрождественскую ночь, мне нужно найти повод, для чего я живу и для кого.

Я извиняюсь за выспреннее начало. Этой колонкой я начинаю писать летопись 2011 года. И слава Богу, что молодежная сборная по хоккею облегчила мне начало этого марафонского забега. Обо всех приоритетах говорить не буду, не время. Скажу о сути. Суть не в скандалах, я сделал себе на скандалах имя, но суть сейчас не в них. Не в «Сатурне», хотя его очень жаль. Не в уходе Роналдиньо из «Милана», хотя его совсем не жаль. Не в том, что англичане критикуют Аршавина, хотя его очень жаль. Не в дальнейшей судьбе Бекхэма, вот уж кого наша жалость бы рассмешила! Не в черной полосе Ковальчука, за которого я искренне болею на правах товарища. Не в проблемах биатлонистов, которых призовет к порядку, уж поверьте мне, как знающему, Прохоров. Все это крайне интересно. Но 6 января, далеко от сути разговора о приоритетах, центр моей вселенной – люди, в данном случае очень молодые люди, которые дают нам повод радоваться за них и расти самим. Поздно, если не умеете с младых ногтей, научиться относиться ко всему, как и я, с живейшим интересом, но чуть-чуть юмористически, что вообще неотделимо от моей ментальности.

Проиграть первые два матча и дать повод злопыхателям говорить о том, что нет будущего у российского хоккея, потом выйти на третий матч и «на зубах» его вытащить, понимая, что отступать некуда. Проигрывать все последующие, кроме игры с бледными чехами – все это не сообщало мне никакого оптимизма. Я, говоря про наших молодых хоккеистов, конечно держу в голове сами знаете какой город нашей местности. Через три года мы там будем держать ответ перед всей вселенной. Я, говоря про них, совсем молодых людей, с их невеликими пока хоккейными фамилиями, говорю про великие характеры. Я не знаю, спал ли город в ночь, которую я пережил. Я не знаю, если нет – то по этой ли причине он не спал. Но я точно не спал из-за финала на чемпионате в Баффало.

Люди вы осведомленные, все перипетии нового восхождения, сравнимого с революцией 1917 года, знаете и без меня. Знаете, что в прошлом году мы заняли шестое место. Я помню оскорбительные выпады главного тренера в адрес хоккеистов. И оскорбительные выпады детей в адрес главного тренера. Вы знаете про буллиты больше моего. Я только недавно узнал, что буллиты пишутся через два «л». Вы знаете про отсутствие до матча со шведами полноценного отдыха. Знаете, как красиво отжарили, в самом интимном смысле, болтуна какого-то с грузинской фамилией Ватанен.

Я написал главному редактору «Советского спорта» и еще пятидесяти сентиментальным созданиям сегодня с утра: «С шикарным началом года!» И представьте себе, никого не застал врасплох. Оказывается, та часть города, которая не считает патриотизм прибежищем негодяев, а считает его поводом для стабилизации кровяного давления, тоже не спала. Никого не застал врасплох. И мне все стали писать письма в ответ. Я не то чтобы пережил озарение, мне слишком много лет, чтобы я переживал озарение из-за отдельно взятого хоккейного финала. Я не то чтобы пережил катарсис (для группы «Иванушки», катарсис – это очищение), я не то чтобы… Я просто рад. Я просто рад, что моим сыновьям есть на кого равняться. Я просто рад, что во времена, когда справа проблемы, слева проблемы, а многим людям недостает ни света, ни тепла, если они вообще есть, эти свет и тепло, я знаю точно только одно, и говорю вам в начале этого года то, что я знаю: нам есть, на кого равняться. А самым взрослым из нас, разуверившимся, что в жизни есть чудеса, нужно усвоить, что чудес без труда не бывает. И, радуясь этому новому старому открытию, теперь уже по-настоящему надеяться – в Сочи мы будем небезнадежны. С Шикиным в воротах и с несгибаемо волевыми ребятами на площадке.

Вопросы к Праведникам

Как футболист-неудачник, как старый человек, по части темперамента могущий дать фору юношам, как грузин, по духу более русский, чем иные русские, я не могу пройти мимо дискуссии по поводу «наших юных хоккеистов, которые, победив, пили и матерились прилюдно».

Я позволю себе одно полемическое замечание.

Я не знаю, как и по какой причине эта неприятность случилась с этими людьми, а таких людей все больше, но совершенно определенно, что у них душевная дисфункция.

Они же просто не умеют радоваться за других, их злит успех других, а я по опыту знаю, что когда ты имеешь дело с таким человеком, будь готов к тому, что он будет изображать из себя праведника.

Девушка из относительно тиражной газеты написала, что, насмотревшись на то, как хоккеисты отмечали победу, испытывает к ним отвращение, на нашем сайте какой-то праведник провел аналогию с хирургом, который выходит из операционной и никогда не изрыгает мат. Одна спрашивает: «А вы бы хотели лететь через океан с пьяной орущей компанией?» Девушку зовут Лена.

Немедля, не опасаясь проклятия богов, отвечаю девушке Лене: во-первых, с такой компанией за честь почел бы, во-вторых, как выяснилось, никто в пьяном виде не орал, именно в пьяном, потому что быть пьяным – это одно, орать: «Маша, я люблю тебя!» – это другое, а в пьяном виде вопить «Пошли вы…» – это третий акт.

Но мой ответ похож на придирку, а я о другом.

Предостерегая всех этих праведников от зазнайского самоупоения, я хочу их спросить: «А вы никогда не сходили с ума от радости? Не визжали, не скакали, как дети малые, не знали приступов отчаянной радости? Не напивались? Не преступали черту, не убив при этом никого? Не танцевали, как я, под окнами роддома в три пополуночи? не опасались, что сердце после какой-то вашей победы вот-вот вырвется наружу? Вы не хохотали, как я, в сумрачном общественном транспорте над ужимками детей своих или товарищей своих? Не участвовали в милых безумствах во время смешных юбилеев близких людей? Не бегали босиком по лужам?»

Тогда что вы делали, пока я жил?!

Еще раз поздравляю ребят, себя и вас, тех, которые не праведники, – с Победой!!!

P.S. Нет уж, если придираться, то придираться. Не знаю, каких хирургов вы видели, но мои трое одноклассников – эскулапы, и спасли уже легион людей. Стресс такой, что мат их орудие, а на досуге литр чачи – разогрев.

P.P.S. заметка написана после скандала: нашу сборную сняли в Америке с самолета.

Их х*есосы отромстили, а наши х*есосы присоединились к их х*есосам, осуждая ребят за эйфорию.

P.P.P.S. 12 января – в России День работников прокуратуры. Вот им, прокурорам, я и посвящаю эту заметку: их у нас – не счесть.

Спорт

Такое ощущение, что противостояние Аршавина и российской футбольной общественности носит уже характер даже не мировоззренческий, а голый классовый, и я все жду, когда кто-нибудь напишет о том, что А. А. не соотносит себя с социумом, а все это потому, что развращен славой и деньгами.

Эстетически эти нападки еще туда-сюда, особенно если оформлены нежно почитаемым мной Уткиным, но идеологически они не выдерживают проверки анализом.

Вот Темури Кецбая, который сборную Грузии перековал, считает, что в современный футбол только мозгами и играют. Мои грузины бегали быстрее всех, техничные па исполняли, а толку не было. Теперь есть.

Мне все равно, прошло время А. А. или нет, играет он блестяще. С оговоркой: он играет блестяще, когда в хорошем настроении. А в хорошем настроении он тогда, когда его хвалят.

Давайте ваш навоз я разбавлю своим елеем.

Он, конечно, раздобрел, и он зазнайка эпических пропорций – но глаз от него не оторвать, но он за секунду может все решить, одним пасом, одним рывком, пусть даже не таким, как в прежние годы. Футбольные мгновения, секунды.

Он лично мне нужен, потому что я хочу поехать на ЧЕ, а это во многом, что бы там ни говорили, зависит от него.

Значит, я буду петь ему дифирамбы.

В матче с Ирландией он был чертовски хорош. А когда прочтет эту заметку, сразу переживет тот ренессанс, о котором Уткин написал.

Игнашевич

Я не уверен, но чушь, которую произнес на брифинге футболист Сергей Игнашевич, может быть обусловлена биохимическим фактором.

Он обиделся на вопрос, почему у футболистов сборной России не горят глаза, и швырнул в зал реплику: «Вы книжек начитались и фильмов насмотрелись!»

Я прощу эту реплику С. И., если наши парни, включая его, обидчивого, победят. Я объясню эту реплику некоторой устной беспечностью.

Если наши продуют, я назову его хвостатым оппонентом Бога, потому что, если презреть эзопов язык, С. И. нахамил журналисту, задавшему резонный вопрос.

Нахамил всем нам.

Ибо отвечать на вопросы без самодовольства и без клише мезозойской эры – часть его работы, и часть архиважная. Он обязан «владеть собой среди толпы смятенной», даже если неудобные вопросы звучат четыреста раз на дню.

Когда б они умели так играть, как научились срезать журналистов! Я решительно не могу, говоря о взаимоотношениях футболистов и наших находчивых только во время пресс-конференций футболистов, не выйти из обыденного тона. Они обязаны быть с журналистами корректными, а не изображать пастырей! Потому что грубят только идиоты, в сумеречном состоянии пребывающие. Потому что, если человека перед такой игрой глаз не горит и душа на месте, он кто? Он черствый манкурт.

Мне мало дела до того, что С. И. думает об устройстве Вселенной. Но он надевает майку МОЕЙ страны, и он должен носом землю перепахать, а добыть победу.

И пусть не говорят, что это работа.

Это честь. И не нужно здесь никакой доказательной базы, пошли вы!

И глаз у тебя, мил человек, гореть будет, не может не гореть.

Как у нас, болеющих за вас.

P.S. Я думаю, Игнашевич специально пошел на убийство патетики, бо он, это видно, хороший парень (тем паче играет в моем ЦСКА). Я думаю, в тот момент ему чертовски надоели алогично всем недовольные журналюги и пресс, под которым кто хошь завоет.

Я думаю так.

Мне хочется так думать.

Русская Формула сексапильности, или О спорт, ты – секс!

А чего такого, заслышав смех, вопросил я на съемках канала «Россия-2»? Нормальный паренек приходит в мир, который так причудливо раскрашен, чтоб дифирамбы петь красивым дамам нашим! (Это я позволил себе переиначить поэта Ю. Домбровского.)

«Россия-2» вознамерилась с помощью таких бесспорных дамских угодников и спорных ценителей лепости составить рейтинг самых сексуальных спортсменок России.

Я в восторге был от затеи и, как только включилась камера, закричал, что каждый раз, когда я видел Елену Дементьеву на корте и вне корта, я подвергался паническим атакам, как перед выходом на сцену.

И Настя Мыскина в прежние времена, и теперешняя Анна Чакветадзе, и даже боксер Наталья Рогозина являют для меня сладостную схватку с анатомией, и безучастным к их великолепию может быть только полено, а я, глядя на наших женщин, поленом не буду даже в загробной реинкарнации да подвергнутый бальзамированию и заморозке.

Вы обычно нападаете или защищаетесь?

Не вижу смысла переходить в атаку первым. Всегда страшно было, но не до такой степени, чтобы я не защищался! Хотя в драку я не лезу! Я обосру и жду!

Схематически составление рейтинга выглядело так: предъявляли портфолио спортсменок, там были бытовой и рабочий ракурсы, и сам по себе компаративный анализ априорно был несправедлив, но что делать. Я, глотая слюну, ел глазами небесных особей и громко это дело комментировал, очень стараясь, чтоб тон был восторженным, иной другой – неуместный.

Первое место я отдал близняшкам Анне и Ольге Дмитриевым. Они каратистки.

Второе место за Марией Верченовой, гольфисткой.

Третье заняла теннисистка Мария Кириленко; четвертое – Люда Прививкова, керлинг; пятое – Ася Давыдова, синхронное плавание.

Я всю жизнь раболепно пасую при не контакте даже, а лицезрении бесспорной, химически чистой красотой наших.

Это вам не сестры Уильямс с дорическими колоннами вместо ног и выражением лиц, как у существ образцового человеконенавистничества.

Когда улыбается Прививкова или стреляют глазками близняшки-каратистки, когда исподлобья смотрит Верянова, а Кириленко грустит, становится понятно, отчего я благодарю небеса за то, что гетеросексуал.

На финальный вопрос ведущего, зачем вообще нужны такие рейтинги, я жизнерадостно выпалил: «Затем, зачем вообще нужна красота: наслаждаться ею! И пытаться ей соответствовать».

P.S. Спорт – это театр, цирк, зоопарк. Мы все спортсмены. Вы плохие, я – отменный. Остальные выводы покоятся на более или менее шатких допущениях.

В газете «Советский спорт» (главред И. А. Коц) я делаю вот что: пока другие делают унылые лица, рассуждая про тактические схемы, я специально играю на понижение, учиняя истерики, будучи парнем в односекундье увлекающимся.

Если составить комкорданс по моим экзерсисам в Совспорте, то получится, что я пишу не о шайбах, гандикапе и установках, но об ощущениях. О том, что невозможно дышать воздухом, в котором не растворена любофф: спортсмены, знаете, тоже человеки.

А если это молодежная сборная по хоккею, которую я утром 6 января волевым решением возвел в ранг святых?! Как, не повредившись в уме, в «Советском спорте» написать о них? Я не умею про голевые передачи, я умею про человеческий дух.

И в обыденной жизни, и в спорте я люблю овечкиных, шевченко, кириленко, чакветадзе, форланов – неосторожных в известном смысле людей. И люблю про них писать. В том окаянном матче с канадцами я описал ненастный взор Овечкина, этот взор был для меня главным.

Мне интересно, что чувствует в этом году хороший парень Илья Ковальчук, переживающий плохие дни? Как ему наедине с внутренними безднами?

Желание писать о спорте именно в таком разрезе – неодолимо, как гормональный драйв в молодости.

С этим желанием я и лечу в эту светящуюся воронку.

Искренность крученого мяча о…

В Игре нет обмана и вины, и она никогда не бывает скучной, что делает ее похожей на антологию Фрэнка Синатры, на рассвет в горах, на первый поход с родителями в цирк, на дачные посиделки с теми, кого любишь, на утренние улыбки моих детей. Игра (если это, конечно, не игра в Мариборе) укажет путь, наставит на него, не пнет лежачего, но вдохновит его великостью цели в конце пути.

…напутствии Манделы

Клинт Иствуд, человек, который так вкусно и стильно состарился, что самому хочется немедля расплеваться с пустоголовой молодостью, снял фильм про Нельсона Манделу и про Игру.

1994 год, ЮАР, Кубок мира. Простой и величавый Мандела, 30 лет оттрубивший в камере-одиночке за то, что хотел, чтобы все люди любили друг друга или по крайности уважали; президент страны, с оханьем, аханьем выбирающейся из запутанных зарослей ненависти к столь любезной Манделе, пронизанной любовью и уважением живой жизни. Черное население ненавидит свою сборную как символ прошлого с апартеидом во главе; ненавидит, как мы ненавидели свою после Словении. Но то была ненависть другого разбора, к безжизненным личинкам, не ведающим стыда. А тут на кону Игра, способная объединить страну, чужака заделать своим, и своим заделаться чужаку.

И Мандела напутствует сборную, как сейчас почти нашего Сибайю, чтоб истово билась та за покореженную свою, но великую родину, которую полили кровью, а надо бы слезами радости. У которой отобрали все, кроме достоинства, а Игра, помимо прочего, учит, что достоинство выше мести. Выше вообще всего, даже страшно вымолвить, российского Кодекса чести, не соблюдаемого никем, кроме, конечно, Дика Адвоката.

…стыде Марибора

Вот про такую невыносимую банальность толковал Мандела капитану сборной, которого сыграл американец Мэтт Дэймон, человек с лицом резко помолодевшего Анюкова, если бы еще Анюков устранил угрюмую обреченность в физиономии. Вот про такую невыносимую банальность снял небанальный шедевр Клинт Иствуд, первее даже меня осознавший, что есть случаи, когда пафоса не может быть слишком много – 30 лет в тюрьме, например, или любая игра на Кубке мира. Не говоря уже про победу.

Не знаю, как сказать об этом, кроме как сказать напрямик без пышных выражений: последние 15 минут фильма, самые напряженные, я просидел с влажными глазами. Там, конечно, как положено в Голливуде, есть несколько минут эзотерической болтовни, но все прочее время отведено Игре: на поле, с судьбой, с самим собой, а эта игра, как известно, часто на выживание. Я смотрел и думал о том, что остаток жизни наши спортсмены проведут, доказывая свое право на питье и курение. Этот остаток они посвятят эзотерической болтовне на тему, как они счастливы, что, даже позорно проиграв, право пить и курить отстояли.

Не всем везет с таким наставником, как Мандела. Но у сборной США есть Обама, который ее напутствовал, ибо тоже понимает важность Игры, а сама сборная влюбила меня в себя еще в 2002-м, привычно позорном для нас году. А наши в Мариборе ходили пешком по полю в присутствии первого лица, прилетевшего потому, что понимал важность Игры.

…и непокоренной игре

Я верю в то, что нужно знать и петь гимн своей страны, как истово верят в это немцы. Я верю в женское восхищение, как в допинг. Я верю в детские слезы. Верю в навешенный крученый мяч. В то, что французам воздается за то, что обидели ирландцев. Верю в хороший бурбон и в то, что Словения не выйдет из группы. В то, что Марадоне преподнесут урок. Что Игра, хамство и белый порошок несовместимы.

Я верю в этюд Уткина об утраченной любви в 2006-м, привычно позорном для нас году, я верю в то, что сербы будут биться, но безуспешно, но мы все равно будем за них болеть. Я верю в мат на трибунах, потому что я его изобрел, но в мат, когда нет детей и дам. Я верю в мягкое порно, в многодетного, чуть менее моего Ковальчука, я верю в раннего Михалкова, я верю в гирлянды на окнах на Новый год, а также верю в то, что невозможное возможно. Пусть даже это спел тот самый друг, который оказался вдруг.

Я верю, что, если ты любишь игру, если аллергически воспринимаешь неуважение к ней, она ответит тебе взаимностью.

После «Непокоренного» (так называется фильм) понимаешь, почему наших нет в ЮАР. Потому что там не может быть, да и не должно быть тех, кто добровольно погружается в ад, ложно оценив обстоятельства и собственное в них место. Кто не любит Игру, тот недостоин ее.

Ах, да! Иствуд снял про Манделу и про регби. Но здесь разницы никакой: футбол, регби. Речь про Игру, в которой вины и обмана нет. И она никогда, никогда, никогда не бывает скучной.

Ковальчук

Теория, что великие достижения больших, и не совсем, как я, больших мужчин, превосходящие жизнь как философскую категорию, должны создаваться большими или не очень, как я, большими мужчинами, но не от мира сего, мне нравится только в первой части. Мы все не от мира сего, если подходить к нам с точки зрения уважения как к личности. Мы все созданы для великих достижений.

Только один из нас, персонаж фильма свежеиспеченного шедевра «Железная схватка» братьев Коэнов, который не останавливается на полпути, во имя большой и не всегда объясняемой попутчиком цели. Некоторые из нас, будучи затеянными природой больших достижений, не умеют претворить в жизнь свои замыслы, потому что слабы.

Когда у Ильи Ковальчука не шли дела в начале сезона, не просто не шли, а он с треском проваливался в каждом матче, давая повод ехидничать по поводу его восьмисотмиллиардно-грузинско-лариевого контракта, у меня самого было подлейшее состояние духа. Что мне Ковальчук? Я знаком с ним, но это даже не товарищеская категория отношений. Что мне русский парень, играющий в НХЛ? Когда я привожу своим сыновьям примеры того, как нельзя сдаваться, я всегда приводил пример Ковальчука. Но у него все шло более-менее гладко в заокеанской карьере. И вот серьезнейшее испытание. Он выходил с траурным выражением его приятной и, не по-хоккейному голливудской, физиономией. Он с трудом выдавливал слова на пресс-конференциях или, как это называется у Павла Лысенкова, в смешанных зонах. Потому что он выходил со смешанными чувствами в эту смешанную зону и не понимал, почему не идет игра.

Я понимаю эти ножницы между гигантской оплатой и тем, что «улюлюкают» или «буукают» в твою сторону, когда называется твоя фамилия трибуны. Трибуны ведь состоят из Отариков, если не в буквальном смысле понимать мою личность, а как человека купившего билет и требующего за эту плату адекватной игры. Когда ты не забываешь, вчерашняя любовь перечеркивается и экстатические монологи уже начинены ненормативной лексикой. Илья Ковальчук, сам по себе персонаж, насколько я понял из нашего знакомства, боготворящий все ценности, такие как семья, дружба. Я не верю, что нет связи между тем, как он играет, верит в себя и преодолевает невзгоды, и тем, что он даже маленький отпуск проводит с семьей, нося на руках жену, детей и свою маму.

Сегодня, когда я прочел материал Павла Лысенкова, то ли я стал сентиментален с годами, как на оскаровской церемонии, получив в конце своего семидесятилетнего пути за роль в фильме «Секс на подоконнике» статуэтку вожделенную, то ли что-то случается с нами со всеми, когда мы видим, как парень, только что стоявший на коленях, встал с этих колен и помогает не просто своей команде «Нью-Джерси» идти к плей-офф, лишая нас возможности увидеть его на чемпионате мира, но дает нам всем пример – не сдавайтесь, потому что мы не двуногие кроты. Эта профессия спортивная, говорю об этом каждый раз высокопарно, за что получаю подзатыльники от наших блестяще образованных обозревателей, эта профессия учит смирению и кротости. В четверг ты был суперзвездой, в пятницу ты никто. И между четвергом и пятницей ты проживаешь бессонную ночь и торопишься пойти на тренировку или к рабочему станку, или писать статью, или торговать билетами в кинотеатр – это все очень условные границы между специальностями. И дело не в подсчете гонораров или зарплаты нижнекамского рабочего и Ильи Ковальчука, дело – в характере. Я очень рад за Илью, я рад, что у нас есть такой парень и у моих детей есть пример для воспитания. И то, как он потом отвечает на вопрос, что случилось, почему его прорвало. «Нет, нет, нет, нет, нет», – говорит Ковальчук, в отличие от футболистов известной команды, он говорит, что это все команда и это все тренер. «Он там на мостике, он улыбается нам и верит в нас, а стало быть, и я поверил в себя.

Самое важное, что человек яркого дарования еще и наделен большим сердцем. Он играет для людей, он играет для меня и для моих сыновей. И пусть он не поедет на чемпионат мира, мы это переживем. Пусть он войдет в историю как человек, из болота вытащивший себя за волосы и всю свою команду. Потому что он наш русский, он пример для всех.

Хулиган

Португалия. Чемпионат Европы. Великое ристалище. Убогие греки, и бегают. Бегает святой Фигу, разбегается Роналду. Все бегают.

Кроме наших. Наши умники – Мостовой с Ярцевым – дерутся.

Все это сообщает нашему присутствию, а я ездил от радиостанции Европа+, издевательский смысл.

Мое выбегание на поле с целью всыпать горячих судье, вызвавшее у одних умиление, у других переизбыток негодования, – это не озарение, не ура-патриотизм, это жест отчаяния, акт эскапизма от долбоебов, обрекших нас на срамоту.

Никакой доблести. Выбегая, я думал: не напрасно же мы примчались в вашу буржуазную тьмутаракань? И так-то играть не умеем, а вы нас еще и унижать взялись? Вот вам грузинский детородный, российским духом осененный!

Тогда в Португалии мы получили достаточно пощечин, вечерами под первые дни хихиканья, а последние – испуганные вопли иностранцев, бегом врассыпную предоставлявших нам пробор для алкорефлексии нажираясь и посылая рэсэпшн на три буквы с ее хлипкой службой безопасности.

В тюрьме я воплощал зыбкую грань между гениальностью и одержимостью, включал безумие, сам себя, чтоб застращать бугайчиков (в камере было шесть таких же неудачников), короновал, представляясь грузинским вориком хванчкана.

В застенках хоть внутренне я и трясся, я был не издерганным сомнамбулическим юношей, но титаном, мать его, духа!

Мне впаяли пять лет условно без права посещения Европы и 4000 евро. Я крикнул судье: «До встречи в стране кипящих котлов, чмо!»

Я возвернулся в отель, где меня встретили восторженные друзья и толпа соотечественников, которым я по своему обыкновению стал заливать о своем героизме. Суть неизменна, но к пятому пересказу я сидел уже пять дней и заплатил пять тысяч и натурально вел себя в окружении фраерков в камере, как Марлон Брандо, ужасая манерами и репертуаром «Шансона», кошмаря британцев, алжирца и янки.

Португалия, сколько я разумею, и в 2004-м входила в ЕС, а в камере, 4 x 4, не было воздуха, шесть человек его похерили, была махонькая лампочка и бутерброды раз в сутки.

И охранники, мелкие гниды, хохочущие при виде меня, жалующегося на боли в животе.

Будучи невыездным много лет (до этого я попадал в ситуации в Турции, Египте и Греции), я пережил доподлинный кризис гуманизма в отношении Европы, е…ть ее в ж…

Если за то, что заступаешься за Родину или девушку, тебя объявляют преступником, – что ж, этот белый свет таков, манерных привечает, а чистых помыслами нет!

Когда я устал п**деть и сложил с себя обязанности зека из-за переутомления, начались монологи тех, кто был при этом, подбил меня на это, спасал меня из этого.

Пылким историям не было конца.

По приезде в Москву они множились каждый день.

Я сам уже поверил в то, что я проницательный, умный зек, подмявший под себя португальскую юриспруденцию.

Но что было, то было: даже за час пребывания там ты физически погибаешь, превращаясь в одну из вещей на мусорной свалке.

…Но судья все равно пидор, я вам говорю!

На поле который был, е**ный ишак.

Который опорочил чистые ризы судейского идеала. Которого я успел-таки ознакомить с грузинским джиу-джитсу.

Вам это не понравится, но мысль такая: чтоб в России стать известным, на х… гранит науки, пописайте на Красной площади или ударьте на публике министра финансов Кудрина.

Малафеев

После разбитного Киева я поехал в готический зимнею порой Питер; на улицах темнели и оседали сугробы; сквозь дымку тумана над грязно-серым льдом Невы низкое солнце просвечивало совсем по-мартовски, и, может быть, потому я всю дорогу не мог отвязаться от непривычного ощущения, волновавшего сердце, что с зимой кончено, что в этом городе невозможен разлад человека со своей собственной душой.

Хоронили Марину Малафееву.

Опыт такой жестокости к тебе небес погружает, я это знаю по себе, в тяжелейшую мизантропию.

Голкипер «Зенита» Вячеслав Малафеев сначала пережил смерть мамы, пережить смерть которой, чтобы любящий сын должен прожить еще одну жизнь.

Малафеев долго не играл, но вернулся, простив Вечности, отобравшей маму, демарш.

И вот теперь – смятение, немота, бессильный вопль…

Я был знаком с Мариной. Шапочно, конечно. Я вел какую-то громкую питерскую вечеринку, где народу было – труба нетолченая, и там меня представили. Красивая, умная, несуетливая. Просила посильной помощи в катапультировании ее группы на эстрадные высоты.

Второй встречи не случилось, и группу я не слушал, а теперь и душевных сил недостанет, да простит меня группа.

Никого из нас, включая Марину и Вячеслава, природа не затевает для мелкой суеты; но кто-то живет, а кто-то существует, надеясь на лазерную коррекцию воли к жизни с пожизненной гарантией.

В понедельник победил «Зенит».

Победил Слава Малафеев.

Это маленькая по футбольным меркам победа, которая случилась на обочине больших побед, и, выросшая из большой беды, потом большие победы переживает.

Слава, мне очень жаль.

12-й игрок!

Вначале было слово… или дело…?

Хер кто разберет.

Воспеть мне оду не дано, таланта нету как назло.

А так хотелось, похвалить историю одну,

Произошедшую в 4-м-то году.

Далекая, прекрасная,

Не очень-то футбольная,

Портвейнно-винная страна.

Там был сей матч,

2—0 не в нашу, сука, пользу.

Вот то, что там произошло:

Семи минут и не прошло,

В воротах наших колыхался отправленный туда Манишей мяч.

Да хер бы с ним, все исправимо!

Ах нет! Взгляните Вы на лица наших игроков.

Ребята, стойте, соберитесь! Не регби это, а футбол.

Рисунка нет, игры подавно.

Какой Вам на хер ГандиКап?!

И что вообще все это значит!

Нацеленности на ворота нет и целостности духа тоже.

Унылый вид, отчаяние в глазах.

Зачем ты – Смертин фоловишь Деко?!

Зачем тебе горчичник от судьи?

Ты что, устал? Так отдохни!

И пропусти тот матч, который нам уже и так не светит.

Евсеев как Чемпион Московской Области стоит пред Терье разинув рот.

Лоськов скосил, Аленичева сбили, Каряка пробил ввысь,

Овчинников один, как рыба бился в сетке…

Не выдержали нервы… сфоловил и удален.

За ним Алдонин…

Хотя не в этом суть друзья,

А суть повестки такова.

Хочу воспеть поступок смельчака,

А не 11-ти оставшихся «ублюдков»!

В борьбу вступил 12-й игрок.

Увидев тот, не справедливый взмах флажка и удаленье,

Прорвав гвардейские блокады,

Решил обидчиков он наказать.

Каков герой! Его приветствовал весь стадион.

Он искрометно кому-то дал пинка под зад,

Кого-то словом он в руины превратил,

И грозным взглядом исподлобья судью испепелил.

Но был повязан и в кутузку увезен.

И даже там, неугомонный наш 12-й игрок всю правду матку всем вещал:

«О, как я мог смотреть на данный беспредел?!» – наш одиозный возмущался.

2—0 таков итог,

11 ушли, поджав хвосты,

И лишь 12-й достоин славы.

Герой он или нет, решит пусть каждый для себя:

Он спас сей скучный матч,

Впечатал имя ярого фаната.

Не побоялся лишних слов,

Он все сказал, а главное,

Он показал, как надо биться за страну!

А не с кислой мордой по полю полазать! Наш доблестный, блистательный 12-й игрок.

Глава IV

О шоу-бизнесе как он есть

Новогоднее поздравление

С наступившим всех 2011 годом! Он обещает для меня быть триумфальным.

Есть у датского кино одна особенность: датчанам хорошо удаются шутки относительно шведов. Шведам – относительно финнов. Круг замыкается тем, что финны смеются над датчанами. Мне лучше всего удаются шутки в адрес В.П., надеюсь, все понимают, что я говорю не про Путина – в его адрес ничья шутка не имела бы успеха. Я имею в виду другого В.П. Но я в этом году зарекся произносить эту фамилию, потому что, как я понял, вы настолько невежественны, что не отличаете шутку от сарказма. Человек, который просил меня так часто не произносить его имя, Владимир Полупанов – мой друг. Так что я прислушиваюсь к его просьбе и обещаю в этом году полоскать других.

Пока вас не отымел в подмышки и все остальные отверстия «Самый лучший фильм, часть третья», я приготовлю вас к этой правде: фильм омерзительно хорош. Фильм настолько омерзителен, что он даже хорош. Он отвратительно прелестен. Вот теперь такие рецензии в моем изложении вы будете читать каждый раз. И х** его знает, что я хотел этим сказать.

Я, конечно, имел в виду, что за такую картину моим козлам-коллегам нужно отбить яйца, с одной стороны. С другой стороны, я люблю Гарика Харламова. И как мне сказать, что он г**дон? Так что скажу: фильм отталкивающе прекрасен. Понимайте, как хотите. Но я на этот фильм не пойду, потому что очень трепетно отношусь к своей иммунной системе (тем, кто не знает этого слова, не х*** читать дальше эту колонку).

В преддверии Нового года Зураб Церетели сказал про Марата Гельмана (это такой галерист, у нас же теперь в стране две профессии: продюсер и галерист). Так вот этот галерист наехал на величайшего создателя бессмысленных конструкций огромного размера, моего земляка Церетели. Что в ответ сказал Церетели? Церетели предложил ему познакомиться поближе с собачьим х**м, о чем сообщил в интервью глянцевому журналу.

Словарный запас Церетели настолько подкупающе богат, что теперь я, когда мне передали угрозы от одной футбольной команды, предложил им тоже вступить в контакт с определенной частью собачьего организма.

Надеюсь, что такая необходимость будет вставать передо мной все реже, потому что я устал воевать, но если все же будет необходимость кого-то отшить, отбрехаться, отбояриться, то мой богатый словарный запас будет обогащен еще и перлом моего земляка Церетели.

Умеющих читать между строк должно обеспокоить другое: если страна – нормальная, то в такой Нормальной стране не сносят памятники просто из мести или желания обосрать того, кто этот памятник возвел. Но это разговор не для вас, начитавшихся газеты «МК», а для людей, конгениальных мне.

Сколь бы отвратительным ни казался кому-то Церетели, он так же, как я, встает в три утра и х**рит. А все, кто смеется над его диалектом и прононсом, должны последовать его совету. Я его не защищаю, считаю, что все, что он делает, далеко от меня и не вписывается в мое понимание эстетики, но тем не менее отношение к нему должно включать элемент безусловного уважения. И не потому что он стар, а вы молодые, а потому что не все, что он делает, настолько плохо, насколько вам рассказали.

Я не жду в этом году от наших молодых артистов прорыва, потому что я слишком мудр, оставшись один в этой прожженной местности после смерти Айзеншписа, чтобы ждать от кого-то, кроме себя, откровений.

Но мне нравится, что не сдается Митя Фомин. Это артист, который никогда не станет моим любимым, но мне нравится его попытка выплыть, не быть затертым коллегами. Он, конечно, никакой не вокалист. Он лицедей. Но им верно понята наука войны: ты должен биться за место под солнцем. Это касается и Панайотова – о нем я так часто говорил, что вызвал недоумение моего друга Андрея Григорьева-Аполлонова, который спросил меня в прямом эфире радио «КП», с чего я вдруг так часто заговорил об А.П. Я объяснил ему природу частого упоминания Панайотова, на что сквозь треск в мембране А.Г.А. с грустью вздохнул: «А нас, сука, упоминает все реже». Пусть в этой колонке будет хоть какая-то сатисфакция. Я жду от коллег, которых считаю молодыми, уважения к группе «Иванушки».

На днях перебирал письма, присланные мне в журнал «ОМ», для моей второй книги (первая стала бестселлером). Как правило, я получал письма, полные желчи, от людей, у которых все дисфункционально – от способности эрегировать до способности мыслить.

В одном из писем было написано так: «Если ты дурак, читай Отарика. Если ты идиот – слушай “Иванушек”». В конце была фраза: «Кто хочет пойти за неудачниками – вы правильно выбрали ориентир». Взамен предлагалось послушать какую-то группу, которую продюсировал Шульгин. А мы знаем, что все, кого продюсировал Шульгин, уже на погосте.

Это было в 1997 году. Считайте сами, сколько лет прошло. Я не знаю, что случилось с этой е**нутой тварью, бездарностью, которая писала мне письмо. Но я по-прежнему здесь. И должен вам сказать, что похож в профиль на Шона Пенна еще больше, чем десять лет назад. А «Иванушки» отметили 15-летний юбилей, и, сучьи потрохи, не собираются останавливаться. А эта девушка, наверное, неудачно вышла замуж, ее прибил муж или она где-нибудь гниет.

Читая эти письма, я понимаю, что название альбома Take That «Progress» – это еще и напоминание нам, что всем бывает худо, мы падаем, шмякаемся об землю, и есть только одна разница между Отариком и всеми остальными случайными обитателями зоопарка имени Медведева и Путина: Отарик встает, а кто хочет лежать, тот читает другие колонки. Лежа.

АГА и его Аполлоны

Вообще-то, говоря об Андрее Григорьеве-Аполлонове, думая об АГА, я всегда улыбаюсь, чуть-чуть ухмыляюсь, иногда хохочу.

Он тоже меня пока не записывал в люди Великой святости.

Если я чертовски хорошо делаю три вещи: работу, глупости и детей, он хорошо делает работу, феноменальных детей, а глупостей делает меньше.

Он, например, именно что повышает голос на двух своих бойцов, а я, на домашней территории будучи коронованной размазней, когда накопится – ору. В тональности белуги да сплошным матом.

Если мои дети даже в быту излагают мысли выспренне-пафосно, от чего способна осатанеть даже певица Шадэ, бойцы АГА – Ваня и Андрей – снайперски лапидарны и метки.

– Осатанеть? – АГА смеется. – Зато с моими начинаешь размеренно (общение), через пятнадцать минут доводят до истерики, а завершаешь (это, конечно, касается особо чувствительных) слепой паникой.

«Особо чувствительная» особа – это я.

АГА сам удивляется, почему всякий раз, когда старший, Ваня, видит меня, сразу вызывает на бой. Между вызовом и ударом промеж нижних конечностей не проходит секунды. Я всякий раз не готов. Когда я кричу:

– За что такие немилости-с? – боец хохочет, а в последний раз, ему было четыре, на серьезе, без смеха ответил:

– Потому что плут.

Я спрашиваю АГА, кто в семье отвечает за помощь буйным детками в физическом и интеллектуальном смыслах.

По взгляду понимаю, что спросил ерунду, сопоставимую по оскорбительности с вопросом: «Кто в семье главный?»

Но АГА – вдруг:

– Хотя… Маня с ними больше, конечно, возится. Но пример берут с меня. Ты же любишь высокопарности, придумай.

Вот: Маня знает, что впереди деток ждет житейский бурелом, через который – в идеале – пробираться бы без нытья; поэтому она предъявляет папу в качестве образца и устраивает бурелом здесь и сейчас.

Ваня при этом лицом в Маню, а энергией в папу, каковой симбиоз превращает его в терминатора, рядом с которым и динамит сливочное масло, а Малкович никудышный актеришка. То есть он улыбается, протягивает длань, потом со всего маху заряжает в причинное место.

Или только мне так нечеловечески везет?

Ваня отлично владеет логическими уловками. Даже не зная азов формальной логики. И абсолютно владеет собой даже во время приступов завиральности.

– А младшой – он какой?

– Отличный. Отличная скорость. Переросток. Старший стонет.

В этом месте я вскидываю брови.

– Да-да! Он – это Ванька в кубе.

– Как же вы с ними справляться будете, когда их начнет одолевать гормональный драйв?!

АГА хохочет:

– Тогда с ними должны будут справляться другие, и «других» будет много.

(Специально из уважения к Мане я выпускаю абзац, в котором должен был, как честный автор, рассказать, что творил в эпоху расцвета гормонального драйва популярный папа двух бойцов.)

– Ты суровый папа?

– Ну, гастролер суровым папой быть не может, но когда… могу и кулаком по столу.

Вот насчет гастролей, кстати. Я сошел с дистанции, а он по-прежнему бьет копытом при звуках походного горна. И гордится этим, утверждая даже, что, будь такая возможность, никогда бы не стал менять в своей биографии «разъездной» момент.

Он утверждает, что дети еще более коммуникабельны, нежели он. Не беспокоит его это, учитывая, что настали времена, когда каждый от каждого ждет подлянки? Он отвечает, что нет, потому что их так воспитывают, чтобы они могли дать по башке, когда надо, и держать удар могли, а жить в футляре, в обстоятельствах житийной стерильности, – это не про Григорьевых-Аполлоновых.

Мы однажды балясничали с ним на гастролях в Нижнем, у него еще не было мальцов, а я выл, что скучаю по своим (тогда троим… Господи, жизнь назад то было!).

Я помню, как завистливо он облизывался и восхищенно пялился.

– Ты так рассказываешь… надо срочно завести бэбика!

– Тебе-то, бонвиван, на кой?

Точного ответа я не помню, но я же люблю высокопарности, придумал: чтобы, вроде того, избежать адского пламени.

А потом он встретил в Омске Маню.

Дети на Маню похожи один лицом, другой глазами, оба стремлением даже в «напалмовых» условиях гнуть свою линию, до победного своего и обессиленного вражьего конца.

Панегирик от Наталии Вале

Шаблонно мыслить не запретишь. Но иногда самый седовласый шаблон идеально описывает самого нешаблонного человека. «Его можно либо любить, либо ненавидеть; третьего не дано». И ведь это действительно так. Безудержность эмоций, по-детски прямая манера «все в лоб», нежелание облачать неприятие в мнимое добродушие – этим Отар влюбляет в себя. Этим же раздражает до нервного тика всех тех, кто сразу не влюбился.

Я спрашиваю АГА, какого будущего он желает своим детям и связана ли эта будущность с нашей страной.

Я знаю, как он закипает, когда начинаются турусы про патриотизм, и знаю, что ему очень нравится Америка, Мане – тем более.

– Уже нельзя так ставить вопрос. Они ВСЕГДА будут русскими, но я сделаю все, чтобы они были гражданами мира. В Нью-Йорке, Донецке, Ташкенте, Тбилиси, Владивостоке, Токио они, будучи русскими, должны быть своими. Тут надо понимать вот что: как бы мне не было хорошо в Майами, МОЙ город – СОЧИ!

Неизбежен разговор о недавнем новоселье.

– Мы так счастливы в новой квартире, что иногда становится страшно. Это рай, чувак. В глазах детей – праздник.

Он шоумен, конечно.

И сыновья его – шоумены.

Папа их научит делать шоу.

Но сначала – быть менами.

Аполлонами.

Моя бабушка, которая не стесняется в выражении нелюбви к современным знаменитостям, сказала, что Отар очень хороший парень. А как можно не поверить бабушке?!

Идя на встречу с публичным человеком, представляешь – каким же он окажется в жизни. Абсолютно бесполезное в данном случае занятие. Он настоящий. И на экране, и в жизни. Это сначала шокирует, а потом еще больше цепляет.

С ним можно не соглашаться, его суждения порой слишком категоричны. Это потому, что Отар не знает, как делать что-то вполсилы, и не прощает это другим.

О его жизни можно снять фильм. Драма, обязательно с хеппи-эндом. А вообще такие фильмы уже были, и жизни такие были, но от этого проживать их не становится легче.

Отара Кушанашвили все равно будут любить, несмотря на потоки желчных оскорблений и обвинений во всех смертных грехах от злобных до крайности закомплексованных и не удовлетворенных жизнью людей. И эти люди будут только подогревать интерес к нашему 99-летнему Отару. И не помешают они ему быть удачливым и счастливым объектом обожания по крайней мере до его легендарного двухсотлетия!

«Иванушки»

Хорошие парни

^{Юбилейная записка}

Это МОЯ группа, это мои голоса, это я спел: «Но неправду он сказал тебе, будто на Земле больше нет любви», это о моей душе между строк спела моя группа, через поп-песни, прикрываясь знаменитыми улыбками, пытаясь связаться с трудно понимаемыми силами.

Они появились в эпоху вышколенной эстрады, когда давлению подвергался любой, кто полагал, что строй не для него. К ним отнеслись с априорным недоверием, а уж когда звучал мерцающий вокал Сорина, никто не знал, как реагировать: голоса как антенны, упирающейся в облака, ни у кого не было. Голос поражал не только слух, но и мозг, потому что И. С. умел подпускать высокой дрожи в голос. Я до сих пор, а с момента его гибели уж целая эпоха минула, знаю легион людей, которые и тогда хотели, и сейчас не прочь причаститься соринского фирменного аристократизма, который, правда, уживался с пижонством.

Меня часто упрекают в значительной идеализации «Иванушек», а мне крыть нечем, да и не хочется. Парень, поющий девушке «Два бездонных океана глаз», или «Только вот не надо одной поздно возвращаться домой», – как такого парня не поддержать и не поощрить?!

Но 15 лет назад даже самое гибкое воображение не могло представить, что утешать девчонок в скорбях будет та же группа инопланетных романтиков, которая воплотила альянс тех самых трех ингредиентов, без каковых успеха не бывает. Вот эти три ингредиента: моральный, сакральный, сексуальный (не пугайтесь, последний ингредиент не мною лично проверялся, мне подтвердили его наличие дочери и подруги).

Мало того что эти ингредиенты должны быть. Они должны быть в правильной пропорции. Это должна быть пряная, пикантная комбинация.

«Иванушки» начинали как самопровозглашенный авангард альтернативной попсы, с удачными и стилистически точными высказываниями на тему любви, поразительно светлыми песнями о том, что если даже тебя разлюбили, ты все равно счастливый, тебе есть что вспомнить, просто надо быть благодарным.

Надежды маленький оркестрик под управлением И. М.

Теперь, 15 лет спустя, совершенно очевидно, что И. И. Метафизический шик русской поп-музыки. Они стали теми самыми парнями, от лица которых пели большинство песен.

Хорошими, черт побери, парнями, таких труднопонимаемые силы хорошо понимают, поддерживают и поощряют.

Подпись к черно-белому портрету

В Москве отчаянно и исступленно отмечался День Города. Артисты, обожающие народные праздники как халявную возможность получить эфиры на разных каналах, стадами носились с площадки на площадку, старательно попадая в фанеру; влюбленные высыпали на улицы города, чтоб целоваться под солнцем бабьего лета; люди на день – на два забыли про насмехательство кастратов-политиков, разом и чохом всех нас превративших в люмпенов; Олег Газманов в 6 000 000-й раз в бодряческом тандеме с мэром пел про столицу, и по лицу его было видно, что он понимает: не отвертеться. Я лежал, совершенно опустошенный, и даже не зло, бессильно думал: какое, к черту, Бабье лето; я уже знал, что Игорь Сорин, промучившись несколько дней, тихо-тихо, ночью, угас.

Я думал (и, как оказалось, угадал): обязательно найдутся люди, которые, не врубившись ни во что, будут толкать хренотень типа «он обрел бессмертие»… Бессмертие – какая ерунда! У нас не стало человечка, который был ходячей Божьей искоркой, у меня не стало маленького, безбрежно гордого товарища, не умещавшегося в своей оболочке; у нас нет выбора, его некем заменить, у нас нет ответов на эти заставляющие плакать и лишающие сна вопросы; все достояние наше – теперь помнить о нем. Смешном. Трагичном. Несуразном. Красивом. Подтянутом. Расхристанном. Я знал Игоря Сорина.

Если отбросить шелуху из малоговорящих деталей, первое, что я вспоминаю, – это как я с ребятами поехал на их первое легитимное выступление в рамках фестиваля «Славянский базар». В Витебске на их концерт пришло мало народу, никто их толком не знал. (Но те, кто пришел, со второй песни включились в действо.)

Впрочем, я пишу здесь не об успехе-неуспехе, тем более что уже через какой-то месяц «Иванушек» захватить в Москве стало занятием, лишенным смысла: я пишу о том, как легко уже тогда можно было угадать позднего Сорина.

У него было свое понимание успеха, и оно, это понимание, ничего общего не имело с наличием в зале восторженных воплей. Он был другой группы крови: эмоциональная синусоида, по которой он жил, была непосильна для нормального человека.

Мне он часто рассказывал, что испытывает мучительное, измочаливающее чувство неопределенной тоски. Я смеялся, кричал ему, смеясь: «Сорин, не гневи Бога, вся страна у твоих ног!» Он смущенно улыбался и продолжал: «Когда эта тоска находит, я не знаю, что делать; я курю или принимаю душ, долго гуляю, пялясь по сторонам, слушаю музыку, – тоска не исчезает. Особенно мучительно, когда она, тоска, настигает ночью: не знаешь тем более, куда себя деть. Просыпаешься – глаза мокрые, встаешь, зажигаешь свет, куришь и сидишь на кровати. Испытываешь какой-то стыд даже. Что? Почему?» Однажды это случилось на гастролях в приморском городе, и Сорин запомнил, что он сделал: он вышел на балкон и долго, до первых петухов, слушал, как шелестят волны и как птицы кричат.

«Ну Сорин, – иронически нарушил молчание я, – ты – чистой воды Лапшин из германовского кино». Он рассмеялся. Теперь я думаю, что все закономерно: с таким образом мыслей было естественным, что Сорину вскорости стало скучно Иванушкой колесить по стране и по три раза на дню петь «Тучи». Андрюха Григорьев-Аполлонов рассказывал мне, что к фурору все трое относились по-разному: он, Рыжий, спокойно и горделиво: они долго шли к успеху; Кирилл – с иронией. А Игоря этот повсеместный визг просто пугал и раздражал: он считал триумф вымороченным, незаслуженным, неадекватным.

Он становился все более замкнутым, на концертах держался особняком, мне рассказывали, что доходило до того, что Сорин, пока двое остальных наяривали на сцене, стоял за кулисами и оттуда подавал голос.

В конце концов это утомило всех. Разрыв был неизбежен.

Прибежищем для Сорина стало общение с единомышленниками во время летучих наездов в Москву: они поддакивали ему, когда он говорил, что ему нужен не огульный успех, а такой, когда пусть несколько человек, но искренне относятся к тому, что он делает.

Его уговаривали не торопиться. Его уговаривали делать свой сольный проект, если уж на то пошло, в рамках продюсерского центра тезки Матвиенко. Ему обещали, что третий альбом будет включать его пьесы.

Сорин был неумолим. У него за окнами был другой пейзаж, понимаете ли. Он писал музыку. Мой приятель, который сопровождал меня во время встречи с Сориным в его мастерской, не зная, как относиться к услышанному, робко сказал, что эта музыка напоминает ему вступление к «Земле Санникова».

Он писал стихи. Они были с мощной долей сантимента. Все, кто их слышал, говорят: очень необычные.

И в музыке, и в стихах Сорин ваял свой собственный мир с несуетным человеком в центре, живущим высоковольтно, с целью допытаться: для чего?

Дяди, к которым он обращался, протягивая в ладонях все наработанное, шарахались от его «ахмадулинских» творений: если это продавать, то как? Нужно «Колечко», а тут какая-то гремучая смесь Бальмонта, Боба Дилана, соула, рэпа, фанка и «Сэвэж Гардена».

Он все более впадал в стресс: та свобода, что ему грезилась, та свобода, что для него была синонимична раю, та свобода, о которой так красочно он балясничал с друзьями, – на поверку оказалась совершенно иной.

В конце концов, нужно было писать альбом. Альбом не писался: один замысел сменялся другим, еще более громоздким и расплывчатым; то хотелось просто писать песню простую про то, как Он и Она… в этом жестоком мире… и все такое… то в голову приходил мюзикл, то альбом чисто инструменталки, то с голым вокалом, без опоры в виде стихов… А время шло. Разговоры о соринской гениальности как максимум и его своеобычности как минимум поутихли.

Маэстро Григорьев, к которому я подошел с идеей журнально восславить строптивца, с энтузиазмом отозвался: я – всегда пожалуйста, пусть сделает что-нибудь и – пожалте на наши страницы! Я вот что думаю, друзья-господа-товарищи: Сорин растерялся, его идеи были больше, чем он, во много раз, они подавили его, лишили возможности дышать, и как их реализовать, он не знал.

Это и убило его. Это, а не наркотики, не какая иная гадость. Осознание того, что претворение в жизнь фантазий всегда натыкается на циклопическое препятствие в виде реальной жизни.

Я спрашивал его, почему он не звонит Матвиенко, почему бы не признать, что дело швах, не попросить помощи, позабыв старые распри? Но Игорь был из таких, о которых говорят: пушкой не прошибешь.

Реальная жизнь убила его. Задавила. Она, реальная жизнь, казалась ему чудовищно неадекватной его представлениям об идеале.

На одном полюсе – единственное прибежище в виде иллюзий, на другом – суета, для участия в которой нужно было слезть с пьедестала.

Рефлексия ужесточалась в геометрической прогрессии. Сорин на полном серьезе стал говорить о «полете к звездам» и последующей реинкарнации – когда он будет уже другим, «чистым и светлым, сильным человеком».

В первый день осени Сорин уступил одному из своих приступов, вероятно, наиболее болезненному, – приступу тоски от ножниц между своим миром и миром данным – и шагнул.

Я не хочу, не могу и не буду осуждать его за этот шаг. Его сделал человек, который хотел чего-то большего, чем просто жизнь.

Р.S. Игорь, позавчера я был на юге, уже осень, но неглубокая, тепло, ночью не спалось, я вышел на балкон и до первых петухов слушал, как шелестят волны, и как птицы, которых не видно, кричат. Я скучаю по тебе. Прощай.

Игорь Особенный

Почему-то невыносимо грустно думать, что я больше нигде, кроме как во сне, не увижу лица Игоря Сорина; и никогда. И дело даже не в том, что он сейчас был бы в самой силе, фонтанировал бы, призывая Музу-Капризулю его обслужить, при этом нисколько не паникуя; ему – харизма такая! – по силам было бы – такое я наблюдал – одним своим присутствием влиять на ситуацию, несмотря на свое очень специфическое отношение к публичности.

В этом парне не было ничего от самодовольного упыря, и остаточный запас его мифа еще достаточно велик.

Он был человеком именно что Искусства, живым, но неспособным к связности, а только к вспышкам; музыка была его кровным делом, и до такой степени, что он напоминал, говоря о Ней, андрогинного, пронзительноглазого человечка, после общения с которым ты обречен был какое-то время пребывать в прострации.

Общение с ним было как игра самозабвенно запрокинувшегося саксофониста, упивающегося чистотой звука.

Мое дело сторона, но мне кажется, недостаточность конгениального общения, как сердечная, подкосила Игорька.

Я предъявляю претензии за то, что Его нет, не Ему, а себе, претендующему на духовное содержание и не смогшему Сорина разобрать, дезертировавшему с территории его сложного мира.

Ему невозможно было вынести то, что его не любят.

Как любому из нас.

Но ему – особенно.

Потому что он и был – Особенным.

Собес

К нашему ТВ (читайте колонки достопочтенного Лысенко) следует относиться чуть-чуть юмористически, чуть-чуть саркастически, чуть-чуть неприязненно. (Что касается меня, такое отношение вообще неотделимо от моей ментальности.)

Наше ТВ показывает таких веселых людей невеликой полусвятости! Наше ТВ обслуживает какую-то свою, не общую, цивилизацию, дышащую неистовой любовью к себе самой.

Я после долгого перерыва (живу теперича на два дома, второй киевский), так получилось, напоролся на музыкалку «Субботний вечер на РТР». Прежде истошно смешную, теперь истошно омерзительную, мнимо звездную, даром что в тот вечер, когда мне не свезло, в программе выступала-таки одна грозная звезда – Иосиф Кобзон.

Вы как-то назвали людей, которые связаны с шоу-бизом, «чмошниками». Но сами ведь тоже в этом самом шоу-бизе…

Ну, мой друг, Шон Пенн ведь тоже в Голливуде, но совсем не похож на других. Его же не поставишь в один ряд со всеми остальными голливудскими артистами! Поэтому… Эта профессия приносит мне деньги, а моим детям – буханку хлеба на столе.

Если рассматривать такие программы, как выставку достижений пронародного эстрадного хозяйства, то нет большего воплощения дикости, натужного драйва и безвкусицы, подкрепленной неуместными амбициями слабосильных людей, называющих себя артистами.

Конферанс. Басков – Федорова – «Новые русские бабки». Вполне себе Кутаисский Дом Офицеров. Особенно когда НБ беседует со специально гостями, он как будто нарочно изображает имбецила (в этот раз была Крачковская): «Как живете?», «Планы?», «Осознаете важность присутствия здесь?». То-то осчастливил. И обязательное: «Я встретил вас…» – куда НБ без пения! – и дежурный букет.

«Как хороши, как свежи…» в исполнении ведущих подводки: «на сцене очаровательный(ая), непревзойденный(ая), потрясающий(ая) имярек».

Я в пионерских лагерях был оригинальнее, а было это четыреста лет тому.

Примерно тогда, когда я впервые увидел Валерия Леонтьева, у которого всегда было четыре вагона таланта и ни единой тележки хорошего вкуса и не единого намека на тонкое чувство стиля.

То же можно сказать обо всех участниках передачи. О молодящемся Ренате Ибрагимове, который, женившись на молоденькой, никак не поделит с уязвленной первой благоверной недвижимость и баблос.

Павлиашвили, который начинал дерзко и вдохновенно, а теперь перепел «Любовь, счастливую, как сон» и превратил женский гимн в акт выпрашивания прощения у зазнобы за ночь в сауне со жрицами третьего ряда.

Помятая «Дискотека Авария», при полном визуальном несоответствии взявшаяся вдруг играть в декадентов.

При Киркорове, привычно играющем в сверхчеловека с золотым сердцем.

Тот же «Голубой огонек» из моего детства.

Только голубизны прибавилось, а огонек потух.

Полет Аллегровой

Новая народная Артистка России.

Я всегда почитал Ирину Аллегрову особенной дамой и специальной певицей. Зная при этом, что ее любят и в Челябинске, на окраине, и на Рублевке.

Вы не знаете, а я знаю, товариществую потому что, отчего ее песни, общение с ней (мне повезло больше) оставляет ощущение полноты бытия. Она жизнелюбива и в любви к жизни ничем себя не ограничивает. Иной раз жизнь загоняла ее в тупик, чреватый гнетущей перспективой жизни без цвета и без запаха.

К черту ваши штампы про «живет на сцене, а не играет»! Ее архетип – это алогично живущая, алогично думающая женщина, если под алогичностью разуметь готовность раз за разом, обжегшись даже и в триллионный раз, за секунду становиться полным и добровольным заложником любви, не обнаруживая никакой заботы о душевном равновесии.

И. А. – барышня увлекающаяся, и слишком часто слишком много времени посвящает любви, так сейчас не принято, сейчас принято прагматичные пазлы собирать, якобы способные помочь проблем избежать и впасть в разложение, слишком миндальничая с чувствами.

Такую, как И.А., только чувство и способно вывести из концентрации (читай: равновесия). Но кажется, Она именно этого и хочет. Такая, как И. А., дама, не желает и не способна вынести то, что ее не любят. Потому что только когда жизнь исполнена великого чувства, она полна святого смысла, защищающего ум от эрозии.

Я могу моментально назвать с десяток песен И. А., сообщающих будням негромкую красоту, а только красота и способна подарить озарение.

Наши с ней отношения, кстати, не знают патоки.

Я написал о ней в почивший ныне журнал «Стас», лихая то была цидулка, неосторожная, а поскольку я известен у себя на кухне и в трех ташкентских дворах аки поджигатель людских сердец посредством глагола, то одно употребление слова «вульгарность» обрекло меня на не очень приятственное знакомство.

Объяснились.

У нее большое многолюбивое сердце, чем я так понимаю сострадательно, не сговариваясь, попользовались все ее, – цифру не знаю, она, боюсь, не помнит… шутка! – мужья.

И. А. из тех людей, чьи глаза не блекнут, из тех артистов, кто не имитирует намеренно зыбкую грань между гениальностью и одержимостью, переходящую в безумие.

Потому что, к сведению молоденьких певиц, любовь – это не про издерганное декадентство, любовь – это про совпадение, слияние и титанические усилия, чтобы совпадение отстоять, слияние сохранить.

Драма И. А., если это для нее драма, была в том, что в ней сначала видели сверхженщину, а после продолжительное время отказывались видеть в ней даже просто женщину.

Она, характер такой, про себя недругам назначала свидания в стране кипящих котлов. В ее песнях, в трех-четырех минутах, все изломы ее собственной тяжкой судьбы, иные песни являют собой полноценный триумф боли, но эти песни всегда жизнеутверждающие.

Она влюбляется и любит, и летит без сожаления в крутящуюся воронку, и чем завершится полет, не так уж и важно.

Человек летит.

Поздравляю, подруга Моя Народная!

Моей старинной подруге Ирине Аллегровой много позже разных чмырей соизволили в «самом объективном из объективных» государств вручить звание народной артистки. Я написал по этому поводу блестящий этюд. Ирина Аллегрова – одна из самых достойных леди, которую долго не признавали, а я могу с ходу назвать с десяток причин, по которым она достойна признания.

Главная причина: она узнаваема сразу. Можно вменять ей в вину все, что угодно: от того, каким она сделала свой образ, до того, как она одевается на сцене, как она держится на людях, как она пела про младшего лейтенанта и про то, как культяпками раздвинуть тучи. Но то, что она вселяла и вселяет нашим бедным женщинам хоть какую-то надежду на то, что все в жизни образуется, это факт.

Молодому поколению, читающему мои колонки, должно быть понятно, что я никогда бы не стал хвалить человека за то, что он меня угостил картошкой фри. Несправедливо то, что она, не умеющая валяться в ногах, но любимая людьми в Челябинске и других городах, не получала этой награды. Теперь получила. Она теперь после Николая Баскова, которому 18 лет, удостоилась чести называться народной артисткой России.

Это мне кажется самым приятным поводом для разговора в начале года. Мне кажется это намеком на воздаяние за то, что наша любовь не всегда увенчана какими-то регалиями.

Я послушал две новые песни Земфиры. Они сногсшибательны. Говорю об этом как человек, наделенный относительным вкусом, а для кого-то являющийся камертоном вкуса (чему свидетельство – триумфальный успех моей первой книги, которая, как мне сообщили, даже в Омске сопровождается надписью «Лидер продаж»). Я смею полагать, что этот год пройдет под именем Земфиры.

И последний момент. Я написал очень смешную статью для одного издания, почему звезды так любят выкладывать фотографии «ню» в Сеть, как это сделала Волочкова.

Это делается для того, чтобы продлить популярность. У тех, у кого она есть, цель – зацепиться за нее. У тех, чья популярность ускользает, как от нас ускользает время, есть страх окончания карьеры, который не только парализует, но еще и мобилизует. Он заставляет бросаться на амбразуру, чтоб удержать успех, разрушающийся, как карточный домик. Он побуждает прилагать неимоверные усилия, чтобы напомнить о себе, доказать, что у тебя есть еще порох в пороховницах. Вот для чего это делается.

Первой это сделала Кудрявцева, второй – Волочкова и третьей – Гордон в отместку двум первым.

Понятно, что это периодически делает и Анфиса Чехова. Но для читателей моей колонки должно быть откровением, что с огромным отрывом в три миллиона просмотров в один день победила моя подруга Лера Кудрявцева. Вот что меня радует – что жизнь щедра к тем, кто назначен триумфатором. Все, кто со мной и кто читает мои колонки, а не беспомощные колонки пытающихся быть похожими на меня, – получат свои регалии вовремя.

Демонстрация плоти

В тех кругах, что каждую зиму десантируются в Куршевеле, признаваться в симпатии к Кате Гордон считается дурным тоном. Ее имя, как и мое, у этих людей провоцирует срочный порыв облегчить кишечник. А мне нравится. Все в ней хорошо, кроме фамилии, на фоне которой даже моя басурманская кажется музыкальной.

И она тоже выложила в сеть свои откровенные фото, вслед за Кудрявцевой, Волочковой и иже с ними, дабы умножить число таких, как я, мужиков более-менее репродуктивного возраста и, вне всякого сомнения, расстроить сестер по цеху, каждая из коих хочет хоть немного побыть Шэрон Стоун.

Писатель Гринберг, знатный пересмешник с грустными глазами, справедливо заметил, что релаксация стоит на трех китах: секс, вино, домино.

В стране, где у самого популярного доктора фамилия Хренов, а самая продаваемая книга – книга англичанки Мэри Роуч о том, есть ли оргазм у свиней, наши девушки, повально обнажающиеся на глазах у всех, смотрятся органично, символизируя прочную связь между готовым рухнуть в любой момент успехом и максимой «ради признания все, что угодно».

Если говорить обо мне, я даже фотографии голой Гордон не готов рассматривать и облизывать до третьих петухов. Обилие в Интернете самой разнообразной звездной плоти влияет на половую самоидентификацию молодежи и на карьеру самих звезд: посмотрите, в мои 75 я ягодка опять; это в том числе парализующий страх увядания.

За всех говорить не могу, но Л. Кудрявцева моя подруженция, и уж она-то точно не притворно естественна и лишена сопутствующей профессии фото в подобие высокой метафизики или зацикленности на себе. Ее фото, взорвавшие мой родной КП.Ру, были явлены миру в шутку более чем из желания кому-то утереть нос.

Сколько я знаю других барышень, от Семенович до Дайнеко, у них иные соображения, принуждающие воспламенять интимное воображение озабоченных грузинских лесорубов.

Девчонки из шоу-бизнеса по-своему интерпретировали Маркса и Энгельса: ты должна конвертировать свои прелести, что предполагает беспардонное навязывание этих прелестей, во-первых, безусловным эротоманам как платежеспособной публике, во-вторых, состоятельным эротоманам, с отдельным из которых когда-нибудь повезет.

То, что я видел до сих пор, весьма проблематично, как проводник постулата «Красота спасет мир», но это дело вкуса.

Вот чью-то карьеру спасет или продлит – это точно.

Или погубит, если за дело возьмется Надежда Кадышева.

Тем временем я все жду, кто первым выложит в сеть хронику своего соития. Надеюсь, это будет Гордон, надеюсь, не Александр. Большие надежды тут я возлагаю на Кая Метова и Машу Распутину.

Лазарев

Серега, дорогой!

Остаться сердечным в этом бизнесе – вот что самое трудное.

Мы – ты, я, та же Лера – в заложниках у этой восхитительной, но все-таки людоедской профессии.

Будь всегда Стильным и Дерзким: где наша не пропадала!

Кучи денег я тебе желаю, сладких звуков я тебе желаю, я тебе желаю не тратить время на идиотов.

Я склонен думать, что твое отношение к жизни должно обезопасить тебя от краха!

С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!

P.S. Сергею Лазареву 28 лет.

Лазарев рад позору Воробьева, а «Ранетки» – своей славе

На экране разухабистая (ТНТ, сериал «Счастливы вместе»), а в жизни рафинированная, Наталья Бочкарева сетует на судьбу субботним утром: оказалась в одном со мной самолете. Ее опасения можно понять: я такой птице жития-то не дам.

Для начала поглумился над семейной ситуацией. Спросил, правда ли, что Н. развелась в четвертый раз? Н.Б. моментально: «Это устаревшая информация. Не в четвертый, а в шестой. И не забудь приписать, что все это в поисках более толстого бумажника у ухажера – избранника».

Потом я стал донимать ее по поводу образования. Дескать, сериальные актеры малообразованны, образовываться им некогда, штампуют халтурку. Начал вслух сочинять: «Популярная телезвезда Н.Б., кое-как учившаяся ремеслу…», Н.Б. и тут не растерялась: «…вообще нигде не учившаяся – так читателям больше понравится».

Мало ли что читателям понравится. И зрителям. Я снялся в «Прямом эфире» с Михаилом Зеленским. Чудовищная история: в мордовской деревушке намечалась свадьба, накануне молодая барышня, работавшая в магазинчике, застращала жениха, который ей якобы приходился любовничком, что расстроит торжество, а тот, убоявшись огласки, зарубил ее.

В студии появилась мама убитой, потом мама жениха, вся семья жениха, брат убиенной. И покамест я не встал и не выразил соболезнования, никто и не планировал этого сделать. Напротив, обсуждали, шлюхой была убитая или нет.

Я далек от мысли придать сумасшедший размах противостоянию Воробьев – Лазарев, но факт, что Воробьева задела критика Лазарева после его матерных реплик в камеру.

Лазарев резко осудил молодого коллегу, на радостях выпалившего непристойности. После позора в финале А. В. едко заметил, что кого-кого, а Лазарева его поражение наверняка обрадовало.

Увижу – спрошу.

Шоу-бизнес облучает всякого, кто имеет дерзость и глупость с ним связаться. «Ранетки» сидят в студии «Сити ФМ», ведущий у одной из девчонок, ладных и складных, но известных только детям в трех районах Челябинска, спрашивает:

– А брат не ревнует тебя к СЛАВЕ?

– Нет, нисколечки, – ничтоже сумняшеся отвечает девочка, подтверждая наличие славы.

Если у «Ранеток» слава, то что тогда у певицы Шер?

Кафка вечен. Силикон – нет

У меня устойчивое ощущение, что весь прошлый, неудачный для вас и триумфальный для меня, год весь шоу-бизнес играл в Кафку. Не исключаю, даже уверен, что и Кафку я понял по-своему, на стариковский салтык, не как вы, посему объяснюсь пунктирно.

Это когда мороз и солнце, но день – похмелье!

Когда мужчина бьет женщину, а женщина хлеще мужчины. Киркоров соберет в этом году аншлагов больше, чем в предыдущем, а Яблокова обеспечила себе славу до заката. И вообще обеспечила…

Когда А. Агурбаш по-прежнему верит, что она певица, и эта бесконечная приверженность химерам сообщает даже уважение к ней.

Когда Нарцисс в России больше, чем Нарцисс. Басков продолжит стрелять из пушки по воробьям, и никто не удивится, если в близкой будущности он станет (читайте «Собеседник»!) министром культуры. Кафка так Кафка.

Почему Билан смог покорить Европу?

Билан был ярчайшим! Как он развивается сейчас – это его проблемы. Но когда-то его тогдашний продюсер Айзеншпис сказал: «Будет из него толк!» Я спросил: «Почему?» Он ответил: «Током бьет!» Он был не красивее других, не глянцевее. Но что-то в нем было! А это «что-то» не имеет сейчас ни один «фабрикант».

Если верить в мою трактовку Кафки, Собчак таки выйдет замуж за олигарха Капкова, возьмет интервью у Медведева и прекратит здороваться со всеми, кроме меня, потому что только я оборонил ее от героя коммунальной страны В. Соловьева.

По свежим разведданным, альбомы напели такие сильные личности, как Лера Кудрявцева и восставший из праха футболист Дмитрий Булыкин. Ничего, перетопчетесь: Куценко же приняли в эстрадной ипостаси. Скажите спасибо, что – по Кафкашвили это было бы идеально – доктор Хренов не выпустил альбом больничного рэпа. Хотя… Может, еще и выпустит.

Гомосексуализация шоу-бизнеса в режиме геометрической прогрессии побуждает таких, как я (а нас в «Останкино» осталось трое), к еще более тщательной организации личного пространства. Чего и вам желаю. Не будьте легковерными – читайте Кафку.

Но и лучики света пробиваются чрез мрак тоннеля. В кафкианском же стиле.

Одним из главных событий года стало – не знаю, какие слова употребить – откачивание силикона Юлией Волковой (напоминаю: «Тату»). Ее возвращение к естеству видится мне символичным.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.