Викинги и индейцы

Лейф, не выпуская кнута, вновь поднимался, покачиваясь на ногах, точно пьяный, и Гверн, увидевший его окровавленное лицо, прочел на нем свой приговор. Без своего кнута Гверн уже не мог обороняться.

Все произошло очень быстро… Викинг схватил гэла руками.

Послышался треск костей, и Лейф швырнул на снег обмякшее тело своего надсмотрщика.

Тут переполнявшая его ярость оставила его, и он опустился на снег, как на мягкое пуховое ложе, где так хорош сон.

Гэлы с воем ринулись к нему, взбешенные и разочарованные.

Но в тот самый момент, когда под градом первых ударов он терял восприятие этого грубого мира, ему показалось, что он слышит доносящийся издалека, со стороны холмов, глухой рев охотничьего рога или раковины. Могло ли это еще иметь отношение к нему? Он попытался удержать эту связь с жизнью, сопротивлявшейся в нем, как стойкое пламя, но силы покинули его.

Омене-ти лишь подал знак рукой, но они поняли, что море находится за округлым холмом, увенчанным короной из клубов снежной пыли. От долгой гонки по пересеченной местности тела их ныли. Мускулы на руках и на ногах казались им натянутыми, как обледеневшие снасти, и при каждом глубоком вздохе грудь пронизывала боль. Слезы, текшие из их глаз, обожженных безукоризненной белизной снега, оставляли на щеках серые бороздки. У стоящего на лыжах Скьольда дрожали ноги, и остальные выбились из сил, за исключением Эйрика, над которым усталость была не властна. И однако они не остановятся и будут идти вперед.

Море было близко, и от врагов их отделяло чуть ли не расстояние в несколько полетов стрелы. Эта уверенность пьянила их, как крепкое вино. Кровь легче потекла по жилам.

Эйрик Рыжий молча заскользил вниз по склону. Две непокорные косы плясали у него на плечах, как белки, и поблескивали кусочки металла, нашитые на его броню. Викинги следовали за ним двумя рядами, которые стали плавно расходиться, пока построение не приняло вид треугольника, острием которого являлся Эйрик.

Омене-ти и беотуки, оставшиеся позади, бесстрастно смотрели на этот железный угол, штурмующий противоположный склон.

Сто шагов отделяло их от хребта. В конце гонки Эйрик ударил кулаком по рогу, висевшему у него на шее, зажал его между зубов. Честь требует предупреждать врага.

Рог проревел, разбудив горное эхо.

В двадцати шагах от вершины два крыла треугольника внезапно разошлись, и двадцать воинов и Скьольд, одновременно достигнув хребта, неподвижно замерли на одной линии.

И в тот самый миг Лейф упал…

Одним взглядом Скьольд охватил серую кромку моря, два судна на якоре, застывшую массу скрелингов и группу гэлов, обступивших неподвижное тело Лейфа, выделявшееся на снегу темным пятном. В нескольких шагах от Лейфа лежало другое, съежившееся тело. Они сразу поняли, что это тело Рунна Ирландца.

Гэлы словно окаменели. Мгновенье назад они было ринулись на своего пленника с желанием утолить свою дикую ярость. Зов рога, появление этих воинов, внезапно возникших из снежных глубин, повергли их в состояние полного оцепенения.

Эти люди в чешуйчатой броне, вытянувшиеся в линию на гребне холма, опирались на однообразную стену неба и казались от этого еще более рослыми и грозными. Кто они? Что им нужно? Рунн Ирландец, смешавшись с беотуками, испустил долгий крик, который вырвался, как рыдание, и, словно обезумев, принялся карабкаться по склону.

— Эйрик Род! Эйрик Род!

Чары развеялись. Гэлы поняли, что прибывшие — люди с севера, викинги, братья тех, кого они захватили в плен на Большой Западной Земле, и гнев прогнал смутный страх, овладевший было их суеверными душами. Стремительно отхлынув к вытащенной на берег лодке, они вооружились длинными костяными метательными копьями, грозными рыбьими хребтами, толстыми, как древко пики, дротиками с тройными смертоносными крюками. С воплями, в беспорядке, они вернулись к подножию склона, надеясь на подкрепление, занимавшее места в длинной корабельной шлюпке, отошедшей от самого крупного из их судов.

Воспользовавшись смятением гэлов, беотуки разбежались кто куда. Оказавшиеся между бурным морем и движущейся ордой гэлов безжизненное тело Лейфа и труп Гверна Кривого выглядели непричастными к надвигающейся трагедии.

Дядя Бьярни рассмеялся.

— Тролли подсказывают мне одну мысль. Эти круглоголовые никогда не видели спускающихся на лыжах людей.

— Клянусь ванами, ты хочешь смять их, Бьярни. Но ты забываешь, что человек не может сражаться на лыжах.

В глазах скальда горел так хорошо знакомый Эйрику хитрый огонек.

— Я насмотрелся на этих гэлов во времена, когда мой отец, Хосвир Турлусон, торговал с людьми Эйрина на острове Хеопвинов. Они яростны и отважны, но становятся пугливыми, как мыши, когда происходящее рядом с ними кажется им непонятным. Склон хороший, Эйрик, и мы можем разом оказаться у моря. Когда мы развернемся против них, они уже обратятся в бегство.

— Возьми с собой половину людей и так и действуй. Я оставлю себе другую половину и посмотрю по ходу дела, как следует поступить. Но заклинаю тебя именем Тора и Фрейи! Не рискуй понапрасну, Бьярни Турлусон, попробуем зажать их между нашими отрядами.

С десяток викингов уже выстроились позади скальда.

— Хо, викинги!

Гэлы увидели этих внезапно возникших людей. Они летели по снегу прямо на них, без единого крика. Возбуждение гэлов разом спало. Уж не духи ли это, которые, чтобы лучше обмануть их, приняли обличье воинов? Они взглянули в сторону моря. Подняв весла, гребцы на корабельной шлюпке следили за фантастическим спуском пришельцев.

Гэлы на берегу поняли, что не могут рассчитывать на подкрепление… Они были готовы сразиться с людьми, пусть даже из расчета один против десятерых, но тщетно мечтать о победе над духами снежных плоскогорий, и потому нет никакого позора в бегстве.

Гэлы повернули назад…

Викинги находились меньше чем в сотне шагов позади них. Дядя Бьярни издал хриплый крик. Воины описали влево дугу, с воплями обогнали бегущих и устремились к пенящейся кромке моря, до которой оставалось шагов сто пятьдесят.

Шлюпка поворачивала назад, весла яростно колотили по воде. Сидевшие в ней старались как можно быстрее вернуться на судно. Стремительный спуск викингов замер у кромки снега. На лыжи Бьярни полетели брызги. Викинги в спешке разулись, покрепче сжали в руках оружие.

— Они сожгли Большой Дом Винеланда! — прокричал скальд. — Они предательски убили Орна, Торлома и Гуннара. Похитили Лейфа.

— Ворон Одина каркает в небе, — дружно ответили воины.

Они видели перед собой мечущуюся в панике ораву гэлов; они видели обезумевшие от ужаса глаза, растрепанные волосы, раскрывшиеся в крике рты, обнаженные белые руки, торчащие из липких от рыбной чешуи кожаных безрукавок, варварское оружие, ощетинившееся крюками.

Могучий голос Бьярни перекрывал шум.

— Они убили Торлома, Орна и Гуннара в их собственном доме. Они сожгли дом на реке.

И слова уже складывались в строки поэмы.

Столкновение было коротким и жестоким. Гэлы искали брешь, как обезумевшие кабаны, а викинги оттесняли их назад ударами мечей и копий.

— Бьярни Турлусон, я имею право на свою долю в празднике! Да помогут мне тролли, эти хвастуны не вернутся домой и не скажут, что они властелины морей.

Эйрик Род и его люди напали на гэлов с тыла. Тяжелые норманнские мечи крошили оружие и кости. Два-три гэла приняли бой. Отчаяние вернуло им мужество. Один из них поразил в горло викинга по имени Фрам, и тот упал без единого звука. Но бой оказался неравным. Вскоре снег был усеян крупными телами гэлов, и большие пятна крови расплылись на их кожаных безрукавках.

Оставшиеся в живых бросились в море и поплыли в направлении ближайшего судна, осыпаемые проклятьями сгрудившихся вдоль берега викингов. Но накал боя быстро спадал.

Скьольд и Эйрик, опустившись на колени подле тела Лейфа, высматривали на его осунувшемся лице следы жизни.

Ноздри Лейфа трижды дрогнули, и мускулы на его щеках сократились.

— Он жив, Скьольд, жив! Но черт меня возьми, если я знаю, что надо делать!

Великан выглядел особенно беспомощным перед этим распростертым телом со всеми явно выраженными признаками смерти. Почему слепому року было угодно, чтобы Лейф пал именно в тот самый момент, когда они пришли на помощь?

Скьольд безостановочно натирал брату снегом виски, уши и шею, следуя предписаниям норманнской медицины, и читал вполголоса руны, которые отводят когти смерти и возвращают сердцу дыхание, глазам — блеск, а крови — силу. И его вера в действенность чисел давала ему мужество не замечать скорби Эйрика.

В сопровождении Рунна Ирландца подошел и Бьярни Турлусон. Скальд мягко отстранил Скьольда и, зажав коленями голову Лейфа, попытался точными движениями просунуть ему между зубов лезвие своего кинжала. Челюсти не разжимались, и только совместными усилиями Бьярни и Эйрика Рыжего эту операцию удалось довести до конца.

— Числа, расположенные в нужном порядке, сильнее борющихся в теле недугов, — упрямо бубнил Скьольд. — И я сочетал, как предписывается, руны, несущие освобождение, и руны исцеляющие.

Тем временем дядя Бьярни, пока Эйрик держал зубы Лейфа разжатыми, ловко вливал тому в глотку струйку скира — крепкой жидкости с сильными заквасками.

— Ты убьешь его, Бьярни Турлусон. Такой напиток годится разве что охотникам на медведей, — забеспокоился Рунн, пивший лишь молоко.

— Он крепкой породы. Скир разбудит оцепеневшую жизнь, что еще теплится в нем, подобно тому, как от соломы, брошенной на горячий пепел, вспыхивает пламя.

Склонившись над Лейфом, они ожидали чуда жизни.

— О! Смотри, дядя Бьярни! — воскликнул Скьольд. — Смотри, у него дрогнули губы!

Увидели все, но никто не решался заговорить.

Резкая дрожь пробежала по губам Лейфа. Он икнул и выплюнул немного скира.

— Он приходит в себя. Пламя жизни возрождается в его глазах, — ликовал дядя Бьярни, укрывая раненого меховой безрукавкой, принадлежавшей одному из гэлов. — Что я вам говорил? Он крепкой породы.

Блуждающий поначалу взгляд Лейфа постепенно принимал осмысленное выражение. Он как бы задерживался на каждом из склонившихся над ним лиц и загорался всякий раз, когда Лейф кого-нибудь узнавал.

— Мы приплыли, Лейф! Ты меня узнаешь?.. Я твой брат, Скьольд. Тебе больше нечего бояться. Ты спасен, Лейф, а гэлы убежали.

Рассеченные кнутом губы Лейфа скривились в вялой улыбке.

— Ты приплыл, Скьольд!

Он было хотел приподняться на локте, но твердая рука Эйрика Рыжего заставила его снова лечь.

— Сейчас мы соорудим из скрещенных лыж сани, Лейф, и перевезем тебя на борт «Большого змея», где нас ждет Тюркер…

— Тюркер, — прошептал Лейф, — Тюркер…

Внезапно в его усталом мозгу замелькали картины разыгравшейся драмы. Имя Тюркера высвободило поток страшных образов.

— Огни Кросснесса! Огни Кросснесса!

Он поднес руку к лицу и принялся стонать — тихо и жалобно, как больной зверь.

— Иннети-ки и маленький Эйрик… Моя жена и мой маленький мальчик… И Кросснесс, по которому огонь бежал, как волк…

Эйрик Рыжий отвел руку Лейфа и погладил его по лбу своей шершавой ладонью.

— Иннети-ки и маленький Эйрик живы, Лейф, и мы заново отстроим Кросснесс. Мужайся, Лейф Турлусон! Мы — викинги, властители морей, и мы победили гэлов. Они в страхе несутся по морю, как чайки. Смотри на них гордо!

Он заставил Лейфа взглянуть на море. Два паруса казались теперь уже лишь тоненькими треугольниками под бледным небом.

— Лейф, из своего дома в Гренландии я привез на судне колыбель, в которой будет спать твой сын. Подле вырезанной из дерева белой совы ты вырубишь бога-лосося скрелингов, как мы об этом говорили. Пойми же, жизнь начинается заново…

Голос Эйрика перекатывался, как бурный поток по гальке. И по мере того, как он говорил, по лицу Лейфа разливался покой.

— Иннети-ки, — прошептал он еще раз, и глаза его закрылись, умиротворенные, в то время как грудь тихо приподнималась.

Скьольд с жаром читал у изголовья брата как торжество веры легкие ритмические строки «Саги о Вольсунгах»:

Ты должен познать руны жизни.

Воин, я угощаю тебя пивом,

Пропитанным силой,

И нежными чарами,

И рунами любви.

На вершине холма неподвижно стояли вновь собравшиеся вместе беотуки. Эйрик встал.

— Пора возвращаться на корабль. Я чувствую приближение снежной армии зимы.

Его голос вновь стал сухим и четким.

— Мы не увидим белого носа зимы, — откликнулся дядя Бьярни. — Нам многое предстоит сделать до весны, чтобы огни Кросснесса ярче прежнего засверкали над Большой рекой.

Глава V

Лейф дремал, вытянувшись на меховом ложе. Отзвуки стройки доносились до него, как сквозь пелену, скрадывавшую все звуки. «Вот так, наверное, — звучало в оцепеневшем мозгу Лейфа, — доходят до погрузившихся в зимнюю спячку медведей неясные шумы леса, резкий скрежет ветра о деревья и о землю, завывания метели, дикие концерты жалующихся на голод волков».

Лейф еще носил в теле следы перенесенных мучений. При каждом движении у него вырывались стоны, и он не мог без дрожи вспоминать долгую агонию, которой обернулось его возвращение на корабль, где ждал Тюркер. Он не мог забыть того медленного движения по склону холмов, когда каждый неверный шаг людей, что волокли его — или несли на неровных участках пути, — отдавался в нем, от затылка до пяток, массивными, сокрушавшими его ударами. Когда боль выходила за границы терпимого, он терял сознание, и его сны напоминали ему темные пропасти, в которые без конца погружалось его истерзанное, раздираемое тысячью противоположных сил существо. Позднее он узнал, что Эйрик пронес его на своих могучих руках больше мили до берега, где и рухнул, сокрушенный таким сверхчеловеческим усилием.

Раны на лице и теле быстро зарубцовывались. Умелый во всем Тюркер вымочил листья крапивы и дикого дягиля в соке лишайников, собранных в Гренландии, и компрессы, которые меняли по нескольку раз в день, очистили раны от гноя. Десять дней франк не отходил от изголовья Лейфа.

— Сила крови — лучшее из лекарств, викинг. Смятению в твоем теле наступит конец, и все вновь станет на свое место. Поверь опыту старого Тюркера! Кровь в теле подобна вину в чане. Его трясут, мешают, и тогда оно становится мутным и густым. Чтобы оно вновь обрело свою естественную прозрачность, нужно подождать, пока не выпадет осадок.

И Тюркер говорил до тех пор, пока Лейф не погружался в сон… Эйрик, Бьярни, Скьольд ненадолго заходили в грубую бревенчатую хижину, спешно сооруженную на месте одного из сгоревших амбаров, и, произнеся несколько слов, исчезали… Этот хоровод теней вызывал у Лейфа ощущение безопасности и мирного уединения. Стук топоров о стволы деревьев, треск кленов и сосен, который почти не приглушался снегом, отдавались у него в мозгу как проявления созидающего мира, трудящегося ради его исцеления. Он был признателен всем этим людям одной с ним крови за то, что они с утра до вечера рубят деревья, обтесывают бревна, забивают гвозди, щедро делясь с ним своим мужеством. Лейф приобщался к их усилиям. Он как воин, временно выведенный с поля боя, приветствовал подвиги своих товарищей. Лейф больше не следил за временем. Сколько ночей, дней, лунных месяцев прошло со времени событий на Белом острове? Он и не пытался узнать. Другие знали это за него, и он целиком на них полагался.

Тюркер Прозорливый прекрасно понимал, что творится у него в Душе.

— Однажды утром ты проснешься, викинг, с желанием прыгать и бегать. Клянусь Одином, ты увидишь, как велик этот край и как спокоен, даже когда снежные ветры дуют, словно демоны. Как отличается он от Исландии или ледяной Гренландии! Гигантские леса встают преградой на пути ветров и поглощают их, а дыхание Большой реки проникает далеко вперед, в глубь земель… Мы обнаружили дикую пшеницу и виноградники, Лейф, но я не осмеливаюсь даже подумать о том, что нам предстоит еще открыть…

Чувственные губы франка подрагивали, как в предвкушении лакомой еды.

— Мы чувствуем эту новую страну лучше, чем другие, Лейф! Я — поскольку не принадлежу ни к какой расе и забыл южные земли, где родился, а ты — поскольку пустил здесь корни. Ты — отец новой расы, викинг. Все остальные в один прекрасный день ощутят потребность вернуться домой, но мы, мы останемся в этой стране, потому что делаем ее сейчас нашей…

И франк говорил об Иннети-ки, маленьком Эйрике, о винограднике, рождении городов, о будущем с возвышенной радостью, приятно убаюкивавшей рассудок Лейфа. Таков был Тюркер. Ему виделось великое и прекрасное. Воображение его отличалось живостью и красочностью, и в таком тоне он мог говорить полдня. Тюркер знал также, что Лейф страдает не только от ран, но и из-за отсутствия жены и сына, и проявлял изобретательность, рисуя близкое время, когда семья воссоединится вновь. Тюркер примешивал Иннети-ки и ребенка ко всем событиям дня, и Лейф ловил себя на том, что прислушивается, не раздадутся ли за дверью легкие шаги дочери скрелингов или лепет карапуза с синими глазами и темным пушком на голове.

— К лету Длинный Дом и амбары будут заново отстроены и еще более просторными, чем прежде. Эйрик Род и Бьярни Турлусон творят чудеса. Вы, викинги, родились с топорами в руках, и бревна под вашими ударами принимают любые формы: сосна становится дракаром, а береза и клен — домом, ригой или конюшней. Это так. Вы созданы для грубой работы, но иногда из куска дерева или из пня у вас получается фигура дракона или резной столб священного седалища.

Тут франк заливался звучным смехом, наполнявшим хижину и перекрывавшим шум стройки.

— Конечно, ваши руки слишком неуклюжи, чтобы делать обручи на бочки, подгонять углы пресса или правильно устанавливать стержни, которыми давят виноград, но не могли же боги наделить вас всем.

Лейф не отвечал, но Тюркер был уверен, что от его слуха не ускользает ни единое слово. Рано или поздно раненый выйдет из состояния оцепенения. Им остается только ждать, следя за тем, чтобы его сознание не угасло окончательно.

В тот вечер Скьольд вернулся в хижину раньше обычного, и лицо Тюркера помрачнело. Лейф лежал с закрытыми глазами и, судя по всему, спал.

— Не говори ему о Гренландии, Скьольд. Ты задерживаешь его исцеление, да и все, что ты скажешь — бесполезно. Лейф теперь человек Винеланда.

— Лейф не может предать свою кровь, Тюркер. Скрелинги влили ему в вены неизвестный мне яд, и больше, чем от ран, мой брат страдает от этого недуга, но могущество рун сильнее колдовства краснокожих людей, эта девушка похитила на какое-то время душу моего брата, но…

— Замолчи, Скьольд. Твой брат может тебя услышать. Когда ты познакомишься с Иннети-ки, ты поймешь, что речь идет не о яде или порче, а о более простых вещах… Поверь жизненному опыту старика. Я узнал немало морей и стран, но видел лишь одно солнце. Чувства, что зажигают сердца людей, везде одни и те же, Скьольд.

— Слова твои лукавы, Тюркер, но Бьорн Кальфсон, мой наставник, учил меня, что нельзя оторвать человека от земли, где его корни. Это так же истинно, как солнце и огонь, Тюркер.

— Бьорн Кальфсон Кузнец человек мудрый, и хорошо, что он так щедро делится с тобой мудростью, но почему ты считаешь, что твоя мудрость должна быть мудростью всех, Скьольд? Клянусь Тором, это великое благо, что все мы разные. Ты нашел счастье в изучении рун и проникновении в тайны. Лейф же нашел свое на берегу этой реки. Видел бы ты гордость в его глазах, когда в лучах утренней зари он поднял на вытянутых руках своего сына, которому был один день! Но все это Лейф сумеет сказать тебе сам.

— Лейф послушается меня. Я сумею убедить его последовать за мной. Его место — в доме Окадаля, который наш отец возвел своими руками и защитил своей кровью… Только там он обретет мудрость.

Глаза Скьольда отливали зеленью травы, сверкали вызовом, но Тюркер не опустил глаз.

— Скьольд Турлусон, остерегайся своей души! Я всего лишь бедный малый, с которым случай сыграл злую шутку, и мой опыт в мудрости не идет дальше виноградного пресса, но я могу отличить мудрость от гордыни. Загляни в самого себя и вспомни Бьорна Кальфсона, своего учителя. Он бы предостерег тебя, как это делаю я. Скьольд, я уже стар, я тебя умоляю, не пытайся увезти Лейфа назад. Ты сделаешь больно и ему, и самому себе.

В голосе Тюркера звучала снисходительность, и на какой-то миг Скьольду показалось, что с ним говорит Бьорн Кальфсон, и он уже был почти готов признать свои заблуждения, но гордыню не переломишь так просто, как сухую ветку…

— Ты всего лишь болтун, Тюркер, старый безумец, человек без корней. Мне ли не рассказывали, как ты доказывал во время первого похода Эйрика в Винеланд, что земля может быть круглой? У тебя не в порядке с головой, а ты пытаешься учить меня уму-разуму. Клянусь Тором и Фрейей, я уже не ребенок и я клянусь, что смогу убедить Лейфа последовать за мной. И не пытайся мне перечить, старый пьяница, бурдюк с вином…

Он кричал вне себя от гнева. Тюркер не шелохнулся. Его темное рябое лицо омрачилось печалью, а вытянутые к вискам глаза беззлобно смотрели на Скьольда.

И как раз в это мгновенье раздался голос Лейфа — бесцветный, без капли страсти и надменности, но столь отчетливый, столь твердый, что Скьольд и Тюркер были взволнованы им до глубины души. И интонация в голосе Лейфа тронула их больше, чем даже сами слова.

— Скьольд, брат мой, ты не понял, что огни Кросснесса — это огни моего нового дома. Исландия и Гренландия для меня теперь всего лишь дорогие, но далекие тени. Тюркер прав — никакая сила на свете не может заставить меня повернуть вспять.

В тот самый миг Скьольд и Тюркер поняли, что Лейф Турлусон произнес окончательные слова, столь же твердые, как утесы, о которые разбиваются все течения. Они рухнули на колени у его изголовья и в волнении жали ему руки, смеясь и плача. Одним махом Лейф разорвал пелену молчания, душившую его с того дня, как его подобрали на берегу острова Белого.

— Я вырываюсь из объятий тяжкого сна, Скьольд. Я принадлежал сразу к двум мирам — и этому, и другому. Мой разум метался в тумане, и все-таки от него не ускользало ничто из того, что меня окружало. Я одновременно был в десяти местах. Я валил сосны с Эйриком и дядей Бьярни, шел с охотниками по следам лосей, был на реке с Иннети-ки, и я знал, что колыбель Эйрика Рыжего ждет моего пушистого лисенка, моего маленького Эйрика…

Бледные щеки, на которых кнут гэла проделал параллельные бороздки, порозовели.

— Не говори так много, — приказал Тюркер. — Слово так же опасно, как и новое вино. Оно пьянит твое ослабевшее тело.

Но Лейф двигал руками и ногами, отбрасывал медвежьи шкуры, хотя и кривился от боли.

— Мне молчать! Как бы не так, Тюркер! Ты мне говорил, когда я не мог тебе отвечать: «Викинг, ты очнешься с желанием прыгать и бегать». Вот, это и случилось. Ах! Тюркер, меня спасли твои речи. Ты держал мой разум в возбуждении. Тело мое было тяжелее утеса Большого мыса, но разум мой был голоден, как молодой волк. Скьольд, брат мой Скьольд, помнишь ли тот день, когда мы взобрались на утес Богарфьорда? Какой маленькой казалась нам деревня сверху!.. Так вот, мой разум витал на снежных высотах, когда тело мое душил недуг, и все же мне не удавалось охватить гигантские просторы этой страны. Ну-ка, мастер рун, объясни мне, что это значит?

В возбуждении, вызванном возвращением к жизни, Лейф перескакивал с одной темы на другую, обращался сразу и к Скьольду, и к Тюркеру.

И строгий последователь кузнеца Бьорна Кальфсона теперь был всего лишь мальчиком, переполненным волнением и радостью, а франк бормотал отрывочные слова, продолжая в то же время размазывать большим пальцем слезы, которых вовсе не пытался скрыть.

Скьольд сгреб своего брата в охапку.

— Лейф, Лейф, ты снова станешь сильным и ловким. Помнишь тот день, когда ты заставил меня влезть на утес Богарфьорда на Эйрарбакки. Орлы и белые совы летали, шумно хлопая крыльями.

— О! Скальд, я ловлю тебя на том, что ты преувеличиваешь события. Твоими орлами и белыми совами были чайки и бакланы.

Братья засмеялись и в то же мгновенье поняли, что в них не осталось больше никакой враждебности.

— В тот день решилась твоя судьба, Лейф Турлусон. Большой парус Эйрика Рыжего, возвращавшегося из Гренландии, плыл над морем, как облако. Ты последовал за великим викингом до зеленой земли, затем к Винеланду. Я думаю, Лейф, так было угодно богам. Нужно было, чтобы ты отправился к последней волне моря.

— В нашей семье всегда был один моряк и один поэт, Скьольд. Я последовал за Эйриком туда, где кончается море, ты же избрал трудный путь познания рун. Все как полагается.

Лейф задыхался. Скьольд мягко заставил его положить голову на подушку из шкур.

— Не говори больше, брат. Тебе не терпится приняться за дело, но вспомни — еще сегодня утром ты двигался не больше окоченевшего зимой крота.

— Повинуюсь тебе, но поговори со мной еще! Эйрик и Бьярни трудятся с утра до вечера, чтобы поднять поселок из руин. Намного ли продвинулись работы? И скажи мне еще одну вещь, Скьольд…

Он замялся, как будто усилие, которое требовалось сделать, оказалось чересчур большим. Избегая взгляда Скьольда, Лейф повернулся к Тюркеру.

— Иннети-ки последовала за своим народом в озерный край? Известно ли…

Франк присел на корточки, и его лицо оказалось на уровне лица Лейфа.

— Иннети-ки повинуется законам своего народа, Лейф, как ты подчиняешься законам викингов. А их праздник белого времени года, должно быть, похож на наш зимний праздник. Позднее именно ты, Лейф, убедишь свою жену почитать богов твоего дома, но тебя не было, а все ее родные отправлялись в путь.

— Она не могла оставаться на острове одна с ребенком, — прошептал Скьольд.

— Вождь Виннета-ка заботится о ней и о маленьком Эйрике, — твердо произнес Тюркер. — Разлука — тяжкая вещь, Лейф, но ты несешь самую легкую часть бремени. Ведь ты знаешь, что твоя жена и сын живы, тогда как Иннети-ки считает тебя навек пропавшим.

— Нужно послать к ней, Тюркер. Чтобы она хоть знала, что я вернулся.

— Эйрик займется этим, Лейф… Клянусь Тором, нужно сказать ему о тебе… Он для тебя как отец…

Тюркер приподнял шкуру, закрывавшую вход в хижину.

— Эйрик Рыжий, Бьярни Турлусон и вы все, слушайте меня внимательно… Слушайте… Лейф вновь обрел счастье жизни! Лейф зовет вас всех.

Со своего ложа из шкур Лейф услышал шум, поднявшийся в лагере, как только смолк стук топоров.

Заледенелая земля звенела под ногами, как щит.

Огромный силуэт Эйрика Рыжего первым обрисовался в неясном свете сумерек.

— Лейф, Лейф, мой мальчик!

Эйрик вошел столь стремительно, что сорвал шкуру, прикрывавшую вход. Он и не пытался скрыть волнение. Его широкая грудь вздымалась, как мехи Бьорна Кальфсона Кузнеца.

— Лейф, Лейф, мой мальчик! Мы отпразднуем, как подобает, твое возвращение к жизни. Хоть раз этот дьявол Тюркер не солгал. Клянусь троллями, у нас нет недостатка в хорошем пиве, и наши возлияния будут приятны богам.

Он тряс Лейфа за плечи.

— Ах! Викинг, я же знал, что ты не умрешь. Ты нам слишком нужен на новой земле. Ты останешься доволен нашей работой. Через два дня ты сможешь войти в заново отстроенный Длинный Дом. Мы назвали его Домом Лейфа. Мы поставим семь амбаров и хлев для коров и быка, которых привезем в следующий поход, и конюшню.

— И ригу для пресса, — проворчал Тюркер.

— И ригу для пресса, а если потребуется, и зал для игры в мяч. Нужно смотреть на вещи широко. Мы — из расы завоевателей, и наше продвижение на запад отмечено городами и стройками.

Эйрик говорил бы до утра, если бы этот поток красноречия не прервал Бьярни Турлусон.

— Все это хорошо, но только спросили ли вы у Лейфа, не хочет ли он есть? Омене-ти убил медведя, а нет ничего лучше медвежатины, чтобы восстановить кровь.

— Я и вправду голоден, — сказал Лейф, — и чувствую, что способен проглотить медведя целиком.

Хижина быстро заполнялась народом, и снег, прилипший к меховым кафтанам, таял и образовывал лужи на земле.

— Так сейчас идет снег! — удивился Лейф.

Все мужчины разом разразились смехом, а Эйрик весело хлопнул Лейфа по плечу — тот вскрикнул от боли.

— Снег идет с тех пор, как мы вернулись с острова гэлов. Я никогда не видел столько снега даже в Исландии. Небо — корзина со снегом, а земля, Лейф, сплошь покрыта следами. Они перекрещиваются под покровом леса во всех направлениях. Винеланд — самая великая и самая богатая дичью страна на земле. Лисица охотится за белой куропаткой, волк — за зайцем и снежным кроликом, лось убегает, когда воет волк, а дыхание медведей в холодное утро дымится над полыми пнями, куда они забиваются, чтобы поспать. Не говоря уже о белках, бобрах и бесчисленных береговых птицах. Ты увидишь все это по-новому, Лейф. Омене-ти утверждает, что лес так тянется до озер, а за озерами начинается снова и что когда по нему идешь, теряешь счет дням и ночам.

— До озер, — задумчиво произнес Лейф.

Все они понимали, что его мучило. Эйрик положил руку на кисть раненого.

— Иннети-ки и маленький Эйрик вернутся весной с племенем манданов.

В глазах Лейфа сверкнул жестокий огонек.

— Я не смог бы дожидаться до весны, Эйрик. Моя жена и мой сын должны жить под моей крышей и по нашим законам.

— Вдоль реки снег достигает высоты стрелы, Лейф. Невозможно шагать день и ночь по этой глуши.

— От мороза снег затвердеет.

— Но тогда великая стужа опустится на землю, и ветер станет колючее льда, острее железа. Нужно подождать до весны, Лейф. Да и дороги тебе не найти.

— Меня бы провел Омене-ти.

Краткие ответы Лейфа не омрачили хорошего настроения Эйрика.

— Для начала поешь с яростью берсерка, викинг. Ты потерял много крови, и кожа болтается на твоих мускулах, как у старой женщины. После мы сообща решим, что делать. Как знать, может, скрелинги уже в пути? Виннета-ка мудрый человек, и, возможно, ему известны потайные тропы в лесу и на реке.