Пой, Менестрель!

Максим Огнев

Пой, Менестрель!

Екатерине Ачиловой, задумавшей эту сказку.

…Именем дороги пройденной,

Это время — мое.

Екатерина Ачилова. Обретение

БАЛЛАДА О НЕБЫЛОМ, или ГАРМОНИЯ АЛГЕБРЫ

Избитая максима: двадцатый век сделал настоящее непостижимым, а прошлое — непредсказуемым. Тем более что и то и другое — лишь на первый взгляд. Но справедливая, поскольку мы этим самым первым взглядом чаще всего и ограничиваемся, руководствуясь, очевидно, другим тезисом, согласно которому первое впечатление — самое верное. Подозреваю, что именно в поисках выхода из этого противоречия литература и родила — заметьте, в том же XX столетии — квазиисторический (он же параисторический) жанр, отменным образчиком которого является роман, который вы держите сейчас в руках.

А противоречие-то и впрямь острое.

Мир усложнился до невероятия, утратил былую (пусть тоже обманчивую) прозрачность и ясность; разобраться в напластованиях его, казалось бы, взаимоисключающих реальностей и клубке пронизывающих его взаимосвязей представляется делом бесперспективным и безнадежным. Правда, литература и тут придумала некое противоядие или, точнее, подобие прививки. Прекрасный петербуржский писатель Лев Васильевич Успенский не раз говорил, что его поколению гимназистов, вброшенных историей в кровавую круговерть Первой мировой, российских революций и прочих катаклизмов, эту прививку сделал своими романами Герберт Уэллс, ставший для них «поводырем по неведомому». Но прививка — она ведь не для всех годится: у кого-то аллергическую реакцию вызывает, у другого не срабатывает, третий попросту ее не делает. Да и вообще, панацеи пока еще никто не сыскал.

Но что настоящее! С прошлым, которое, казалось бы, уже отлилось в свои бронзовые формы раз и навсегда, происходят метаморфозы, прямо скажем, фантастические. Отчасти повинно в этом позитивное знание, развитие науки, благодаря которому за последние сто лет о былых тысячелетиях стало известно куда больше, чем за несколько предшествовавших веков. Но это процесс, так сказать, естественный. А с ним соседствует и противоестественный, антинаучные интеллектуальные спекуляции в духе почетного академика Морозова, академика Фоменко и иже с ними. Колеблется ведь почва под ногами, когда тебя убеждают, что Древний Рим выдумали иезуиты с масонами; маршал Сталин вошел в китайскую историю под именем Цинь Шихуан-ди; египетские пирамиды строили из бетона, как Эмпайр-Стейт билдинг; а Великую Китайскую стену возвели по указанию великого же кормчего. Ну как тут знать историю? И как писать исторический роман в духе Вальтера Скотта, Георга Эберса или даже горячо любимого мною Александра Дюма-отца? Вот и приходит на смену добрая старая сказка — в некотором царстве, в некотором государстве, за горами, за морями, за дремучими лесами жил некогда… (Притом, смею напомнить, сказка-то хоть и быль, да в ней всегда, как известно, намек, коим и живет испокон веков вся изящная словесность.) Не зря же обильное и плодовитое в XIX веке племя исторических романистов в следующем столетии прозябало, скудело и чахло, тогда как на литературную арену обильными потоками вливались орды творцов альтернативной и квазиистории. Последнее, замечу, само по себе никоим образом не плохо — если, конечно, не вытесняет, а дополняет.

Появляется мир в себе. От нашего изолированный, самодостаточный, управляемый собственными законами. Но главное — логически понятный, даже если в нем махрово цветет колдовство, маги воюют с богами, а монархи управляют демократичнейшим образом, являя образец светлой мудрости и политкорректности. Это не Уэллсова прививка, это передышка на пути, захватывающая история, рассказанная у бивачного костра. Впрочем, не торопитесь обвинять всех этих авторов вкупе с их читателями в эскапизме (если в нем, конечно, стоит обвинять). На поверку и тут все не так-то просто. Подтверждением чему служит и «Пой, Менестрель!» Максима Огнева.

Но прежде чем перейти к нему, позволю себе маленькое отступление.

Предисловие — жанр коварный. С одной стороны, надо поговорить о произведении, коему оно предпосылается, но с другой — нельзя наперед ничего раскрывать, дабы не испортить почтенному читателю предстоящего удовольствия. Пат. И обычно приходится говорить либо об авторе, либо о жанре вообще. Но сегодняшняя задачка и того сложнее, ибо об авторе сказать ровным счетом нечего. Он вынырнул из небытия — судя по тексту, готовый, сложившийся автор, но до сих пор о нем никто слыхом не слыхивал. Этакий новоявленный Бруно Травен. И, как некогда о Травене, о нем можно лишь гадать, отыскивая в романе явные и неявные намеки на личность, круг знаний, интересы и характер писателя — чистый детектив.

Многого, впрочем, тут не накопаешь. Судя по некоторым мелким реалиям, историю с археологией автор романа, повторю, квазиисторического, знает или по крайней мере представляет себе достаточно неплохо. Есть, например, там описание — буквально в две строки — наконечника для стрелы; но чтобы так написать, его надо было на ладони подержать, вес ощутить, пальцами острые грани пощупать. А если по ткани повествования судить, по вниманию к слову, умению строить фразу, не нарушать собственного стиля, должен быть автор не чужд филологии. Стиль, надо сказать, вообще в современных литературных кущах зверь редкостный, впору в Красную книгу заносить. А тут — на тебе, привольно разгуливает, красуется, но притом ненавязчиво, так, промелькнет силуэт меж стволов и растворится, потом опять. Если посмотреть, как выписана психология персонажей, причем не только главных героев, но и сугубо второстепенных (тех, на которых всякое повествование, кстати, и держится) — получается, что должен быть у автора изрядный жизненный опыт. Зато светлая вера в правду сказки скорее присуща юности. Повышенное же внимание к точно описанным деталям гардероба и вовсе скорее свойственно женскому взгляду. В довершение всего фамилия. Всякие, конечно, бывают. У меня, например, до сих пор хранится в коллекции визитная карточка человека по фамилии Спичкин-Огнев. И все-таки чутье подсказывает, что пахнет здесь псевдонимом. Но тогда — кто за ним? Вот и разберись тут!

Так что, как видите, об авторе толком поговорить не получается, а посему вернемся к нашему жанру.

Рискну сказать, что литературная традиция романа восходит не к породившему неисчислимую плеяду эпигонов Говарду, а скорее к Александру Грину. Ему ведь тоже недостаточно было просто перенести действие в какие-нибудь вполне конкретные, существующие заморские края, но в собственный, своими извилинами и биениями сердца сотворенный мир Зурбаганов и Лиссов. Что ж, здешние Каралдоры и Бархазы им вполне под стать. И в этом есть своя логика, потому что, как справедливо замечает устами одного из персонажей Максим Огнев, «если пьеса действительно хороша, сказанное в ней будет верно для любых времен и народов».

В том-то и заключен главный фокус квазиисторических построений. Отрешенный от реальной, прожитой родом людским истории, вымышленный мир подобного рода сочинений тем не менее с нею коррелирует и компарируется. Происходит непрерывная взаимная проекция двух миров друг на друга, порою в какой-нибудь проходной вроде бы детали дарящая нечаянную радость узнавания, но непременно приводящая к лучшему пониманию окружающего. Тоже поводырь, вроде Уэллсова, только на иной лад.

А впрочем, почему на иной? Ведь и футуристические построения Герберта Дж. Уэллса были столь же отвлечены от реальности. А это значит, что на место арифметики с конкретными значениями величин тут приходит алгебра с ее куда более универсальными формулами, применимыми к самым разным значениям — знай себе подставляй, и кажущаяся непостижимость мира, может быть, обернется строгой логикой и естественной гармонией. Говорю «может быть», ибо никакая формула не может быть приложена ко всему, у нее имеется свой — и все-таки достаточно ограниченный — ареал применения, за пределами которого она, само собой, бессильна. По-моему, именно чувствуя эту «алгебраичность» жанра, Максим Огнев многих своих персонажей лишил собственных имен, оставив им лишь функциональные — Флейтист, Оружейник, Скрипач, Рыжий Плут, Стрелок, Менестрель. Не дважды пять, но икс на игрек.

Кстати, о Менестреле. Его пронизывающие роман баллады и все произведение превращают в некую балладу о небылом, и это отнюдь не авторский произвол. Квазиисторический жанр — суть область фантастики, а еще полвека назад географ, писатель и очень интересный мыслитель Игорь Забелин в блестящем эссе «Человечество — для чего оно?» подметил глубинное, органическое, сутевое родство фантастики и поэзии. И неважно, что стихи в романе не свои, не огневские, а принадлежат перу Екатерины Ачиловой, — срастание здесь произошло полное, без малейшего намека на отторжение литературных тканей (случай, кстати говоря, достаточно редкий).

И все-таки под конец не могу удержаться, чтобы не сказать хотя бы нескольких слов не о жанре вообще, не об особенностях романа, но о его существе, клятвенно обязуясь не касаться ни фабулы, ни сюжета — словом, не раскрывать ничего, способного испортить вам предстоящее удовольствие. Меня «Пой, Менестрель!» подкупил тем, что он не просто о борьбе добра и зла, неизбежно присутствующей во всяком уважающем себя художественном произведении. Он — об искушении, перед которым немногим дано устоять, — об искушении властью. О тех, о ком сказано в Евангелии от Луки: «Которые, когда услышат слово, с радостью принимают, но которые не имеют корня, и временем веруют, а во время искушения отпадают». Но что особенно радостно — автор не обряжается сам в судейскую мантию и не напяливает ее на героев. Ибо способность прощать намного выше права судить. А потому в романе нет черного и белого — есть лишь многоцветье, единственно приличествующее миру, не суть важно, реально существующему или сотворенному воображением писателя.

Но каким бы ни был роман Максима Огнева — фэнтезийным, квази— или параисторическим, приключенческим или любовным (готов допустить даже такую трактовку), в основе своей он все-таки прежде всего остается сказкой. И потому, в pendant Менестрелю, хочется закончить разговор о нем стихами:

Это старая сказка, Это сладкая боль, Только в сказке остаться И возможно собой.

Лично мне эта способность сказки сохранять и оживлять в человеке человеческое невероятно дорога. Может быть, это вообще самое главное из того, на что способно искусство.

Ну а дальше — дальше пусть вам поет Менестрель.

Андрей БАЛАБУХА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Пролог к роману

Когда сомкнётся лес над головой

И за спиной стеной деревья станут,

Ты — дома. Не бродяга, не изгой.

Ведет тропа, укрытая туманом,

Вдоль озера холодного, под сень

Дубов священных — древних, непреклонных.

Так величав непуганый олень —

Ты выстрелить не сможешь, пораженный.

Рассвет тебя застанет одного,

Забрезжит рыжий луч в высокой кроне.

Здесь птицы не боятся ничего,

Они слетятся на твои ладони.

Так дивная зеленая страна,

Приняв тебя, сольется вдруг с тобою.

Забудешь постепенно вкус вина

И жажду утолишь лесной водою.

И ветер — или лютня, или дождь —

Тебе подарит тысячи мелодий,

А тему для стихов ты сам найдешь:

В сказаньях о неведомом народе

И в предрассветном шелесте листвы,

И в голосе малиновки беспечной,

Она уже в душе, уже в крови,

Она уже в тебе пребудет вечно.

Так контуром намеченный сюжет

И глубину и краски обретает,

В нем тени проявляются и свет,

Характеры и лица узнавая,

Ты ждешь, когда появится герой:

Король ли, воин… И в одно мгновенье

Он этот мир, придуманный тобой,

Вдруг оживит — одним прикосновеньем.

* * *

Зазвенела тетива, стрела вонзилась в мишень — круглую деревяшку с алой отметиной в середине. Лучник, однако, был недоволен: стрела угодила не в алую сердцевину, воткнулась на два пальца левее. Он пробормотал что-то неодобрительное, повертел в руках новый лук, переменил тетиву, вынул из колчана другую стрелу и замер, рассчитывая ветер. Второй выстрел оказался удачнее. Стрела не только попала в центр мишени, но пробила деревяшку насквозь. Выпустив еще с десяток стрел и превратив мишень в подобие ежа, лучник, озорничая, сбил несколько шишек с сосны. Он ни разу не промахнулся и решил наконец признать лук годным. Аккуратно собрав стрелы и сложив их в висевший у пояса кожаный колчан, Стрелок снял тетиву и внимательно оглядел лук, проверяя, не треснуло ли где дерево, не отошли ли роговые пластины, посаженные на густой осетровый клей. Он знал, как трудно раздобыть хороший лук. Этот он сделал сам. Не меньше сотни кленовых веток срезал, пока нашел подходящую. Укрепил оленьими сухожилиями, на концы приспособил костяные накладки.

От созерцания лука Стрелка отвлекли близкая перекличка рогов, захлебывающийся лай собак, топот коней. В просвете между деревьями мелькнул белоснежный красавец олень. По пятам за ним неслась рыжая свора. Затем промчалась кавалькада — затрещали ломавшиеся кусты, замелькали яркие одеяния, донеслись азартные выкрики, смех.

Впереди на великолепном, не уступавшем по белизне загнанному оленю коне летел светловолосый всадник, одетый в алое. Он на два корпуса опережал остальных, легко справляясь с разгоряченным конем. Вот он вскинул к губам рог и затрубил, и звонко отозвалось эхо.

Удаляясь, людские голоса, перестук копыт, собачий лай слились в один невнятный шум и вскоре затихли. Королевская охота умчалась. Лес замер — даже листья на деревьях не шелестели. Стрелок гневно покачал головой. Он знал, что растревоженный лес будет долго хранить недоброе молчание.

Повесив лук за плечи, направился прочь. Миновал заросли папоротника и вышел на едва заметную тропинку, усыпанную порыжевшими сосновыми иголками. Тропа спускалась в овраг, сосновые корни и камни образовали подобие ступенек, и Стрелок сбежал вниз, к мелкому ручью, струившемуся по песчаному руслу.

На берегу стояла девушка. Темные волосы ее рассыпались по плечам, серебряный обруч сбился набок, подол светлого расшитого серебряными цветами платья намок и был испачкан землей; туфли она сбросила. Стрелок невольно улыбнулся: не часто увидишь придворную даму босоногой.

Рядом склонила к воде голову белогривая лошадь.

Девушка присела, окунула руку в воду, зачерпнула, как показалось Стрелку, горсть мелких камешков. Снова выпрямилась и замерла, следя за медленно проплывавшим облаком.

Стрелку вспомнилось, как в детстве, лежа на спине, он смотрел в облака и видел скользящих по небу белых пушистых зайцев или мохнатых медвежат.

Сейчас он не сомневался: девушка играет в ту же игру — таким озорством загорелось ее лицо, мгновение назад серьезное и сосредоточенное. Вдоволь полюбовавшись облаком, она коснулась ветвей плакучей ивы, прижала листья к щеке.

Стрелок подумал, что девушка ничуть не похожа на придворную даму. Ни одна из них не отстала бы от охоты, ни одна не прильнула бы щекой к ветвям ивы, будто обнимая сестру.

Кобыла подняла изящную голову и тихонько заржала.

Девушка выпрямилась. Бросила камешки на песок, обеими руками надвинула на лоб тонкий серебряный обруч, откинула назад темные волосы. В глазах ее, как в ручье, плясали солнечные блики.

— Я хочу остаться одна, — заявила девушка непреклонно. — Со мной ничего не случится!

— Верю, — откликнулся Стрелок. — Лес защитит вас.

Удивленная, она подалась вперед. Лучник стоял в тени, и разглядеть его хорошенько девушка не могла.

— Кто вы? — В голосе ее чувствовалось недоумение. — Королевский ловчий?

Охотник вышел на свет. Девушка взглянула на него — и долго не отводила глаз. Многие из лордов были высоки и изящны, многих отличала горделивая осанка, но… Стройны люди, а ясени стройнее. Величавы люди, а дубы величавее. Умны люди, да мудрее древесные исполины.

Казалось, незнакомец не в людском суетном племени рожден — молодой тополь обернулся человеком. При взгляде на него почему-то сразу вспоминались прогретые солнцем лесные прогалины, снопы света, бьющие сквозь густую хвою.

Солнечный луч скользнул по его лицу, и девушка увидела, что у незнакомца зеленые глаза. Не темные — в цвет болотных трав, и не яркие — в цвет молодой листвы, а прозрачные, словно пронизанные светом воды лесного озера.

На плечах его лежал плащ — зеленей травы, из-под плаща виднелась куртка, зеленая, как молодые сосновые иглы, за спиной висел лук, у пояса покачивался колчан со стрелами.

Лесной король появился из глубины леса. Деревья приветствовали его покачиванием ветвей, ручей зазвенел громче, а белогривая лошадь весело заржала.

— Кто же вы? — едва слышно повторила девушка.

— Охотник.

Стрелок перепрыгнул через ручей и тут понял, чем занималась девушка. На откосе, в песке, мелкими белыми камешками был выложен скачущий олень. Больше всего Стрелка поразило, как верно передано движение: тонкие ноги, казалось, едва касались земли. Шея была грациозно выгнута, маленькую голову венчали тяжелые ветвистые рога.

Лучника вдруг охватила внезапная радость оттого, что эта сероглазая девушка не пожелала гнать обессилевшего зверя, напротив — воскресила оленя в мозаике.

Девушка стояла рядом, но смотрела не на мозаику, а на Стрелка. В памяти ее ожило предание о Марте-лиственнице. Многие сватались к юной Марте, да получали отказ. Никому не надела красавица венок из полевых цветов. А чтобы женихи не докучали — набросила венок на ветку клена. Звонко смеялись подруги, еще громче хохотали отвергнутые женихи. А на следующий день встретила Марта под кленом своего суженого. Сорок лет прожили вместе. А потом засох клен, и умер муж. Говорили, Марта сгинула без следа — только выросла возле сухого клена высокая лиственница.

Стрелок отступил на шаг, все еще разглядывая мозаику.

— Красиво, — с искренним восхищением проговорил он.

Девушка улыбнулась. Чувствовалось, что незнакомец хвалит не часто и никогда не хвалит зря.

— Замечательно, — продолжал Стрелок. — Не хуже, чем в храме.

— В каком храме?

— Там, в самой глубине леса, — он махнул рукой, — сохранилось древнее святилище…

— Я слышала о нем… — внезапно разволновалась девушка. — Хотела побывать…

— Могу проводить, — вызвался охотник.

Лицо ее словно затопило солнечным светом. Сколько лет она расспрашивала охотников, воинов, а то и просто бродяг. Никто не знал дороги, никто и не слыхал, будто в гуще леса скрыто святилище. Но она до сих пор помнила жаркий шепот старшей сестры: «Там на стене — белый олень. Бег его легок, ноги не знают устали… Обернуться бы и мне оленихой, мчаться по лесам — свободной!»

Девушка порывисто коснулась руки охотника.

— Проводи… — Неожиданно для себя она обратилась к нему на «ты», как не обращалась ни к кому и никогда, разве в далеком детстве — к сестре. — Проводи… — Она запнулась и спросила: — Святилище далеко?

— Да, — честно ответил Стрелок. — Не успеете до темноты возвратиться в город. Вас будут искать?

Девушка молчала, понимая, какой переполох поднимется в замке.

Стрелок ждал ее слов нетерпеливее, чем прилета птиц весной. Знал: горожане лишь обирают лес — наполняют корзины грибами-ягодами, забавляются, стреляя дичь. Холодно, недружелюбно встречает их лес. Застывают-засыпают деревья, затихают птицы, прячутся звери.

Редко забредают в чащу иные гости: поклониться лесным жителям, впитать вековую мудрость дерев. Сероглазая девушка недаром любовалась облаками, приласкала иву, выложила в песке оленя — искала в лесу успокоения и отрады. И лес даровал бы ей утешение, подкрепил силы.

Девушка медлила с ответом. Представила вдруг, что ее несчастная сестра обернулась белой оленихой и мчится без устали по лесной чаще. Как найти ее следы?

Лесной король ведает все дорожки, проведет в самое сердце леса. Деревья расступятся перед ним, ели отведут колючие ветви, болотная жижа обернется твердью, тайные тропы лягут под ноги.

— Идем, — взмолилась она и смолкла.

Победный звук рогов возвестил об удачном конце охоты. Загнанного зверя настигли.

Девушка опустилась на колени и завершила мозаику, черными камешками выложив глаза оленя.

…В то время как Стрелок подсадил девушку в седло и взял под уздцы белогривую лошадь, человек, склонившийся над поверженным оленем, бросил на землю окровавленный кинжал и выпрямился. Это был тот самый ловкий наездник, примеченный Стрелком. Лицо его горело азартом погони, глаза блестели. Он возбужденно засмеялся и оглядел придворных, столь же веселых, наперебой поздравлявших его с великолепной добычей. И вдруг изумленно воскликнул:

— Господа, а где же принцесса?

Напрасно придворные озирались — принцессы в их торжествующем кругу не нашлось. Стали вспоминать, опрашивать егерей — никто не мог сказать, когда именно она исчезла.

— Ах, господа, — смеясь, воскликнул охотник, убивший оленя. — Сразу видно — среди нас нет низких льстецов. Иначе мы глаз не сводили бы с королевской дочери, ища случая угодить.

— Боюсь, лорд Артур, — сказала белокожая красавица, поправляя огненный, в цвет волос, шарф, — угодить ее высочеству можно одним способом — пореже показываясь на глаза.

— В таком случае нас всех надо поздравить, принцессе мы угодили. — Артур выдержал паузу, глаза его смеялись. — Принцессе. Но не королю.

Придворные начали оживленно совещаться, решая, что делать. Впрочем, исчезновение принцессы вызывало больше любопытства, нежели тревоги. Справедливо полагали — королевский гнев изольется на слуг, ловчих и егерей.

Кто-то предложил разделиться и отправиться на поиски. Идею приняли с восторгом, и придворные в одно мгновение разбились по парам: кавалер — дама. Разбрелись в разные стороны. Лорд Артур подал руку рыжекосой леди Амелии. Судя по тому, как много внимания они уделяли друг другу и как мало — окружающему, они не торопились отыскать принцессу.

…Давно уже тропинка затерялась в густых папоротниках, но Стрелок не боялся заблудиться. В лесу и мох на стволах, и ветки, что погуще, указывали путь. В солнечный день и вовсе не было забот — солнце провожало. Стрелок без труда держал направление, хоть и приходилось часто сворачивать, огибать то овраги, то непролазные заросли. Сосны перемежались елями, старыми, высокими, с замшелыми стволами. Нижние ветки, приходившиеся на уровень человеческого роста, были лишены хвои.

Внезапно впереди посветлело, деревья расступились, и Стрелок с девушкой оказались на поляне. Посреди ее рос дуб-великан: вытянулся вверх — солнце загородил, простер в сторону могучие ветви — чуть не всю поляну укрыл. По бокам его вставали дубы поменьше.

Стрелок повернулся к девушке:

— Я слышал от своего отца, а тот — от своего, что король Август Славный принял здесь последнюю битву.

— Говорят, — откликнулась девушка, — враги ворвались в замок, король бежал в лес, но предатель крался по его следам и привел убийц.

— Да. Пал в неравном бою король, пали его дружинники. Там, где пролилась их кровь, поднялись из земли дубы. — Стрелок вскинул руку, приветствуя великана, и дуб, дотоле безмолвный, зашелестел листьями в ответ. — Другого такого дерева во всем королевстве не сыщешь.

— Будь славен, лесной воитель, — промолвила девушка, проведя ладонью по шершавому стволу.

Белогривая лошадь тревожно фыркнула и встала на дыбы. Девушка пыталась успокоить ее ласковыми словами, но лошадь храпела и пятилась. Стрелок положил руку ей на шею, тогда кобыла замерла, дрожа. Девушке показалось, будто две серые тени скользнули между деревьями и скрылись.

— Волки? — спросила она удивленно, но не испуганно — рядом с лесным королем не ведала страха.

— Они не нападут. — Охотник взял лошадь под уздцы и повел вперед.

Коротко рассказал, как в морозную зиму, когда умер отец, схватился с матерым волком. Зима стояла страшная — даже в апреле не пахло весной. Волк сам охотился за охотником. Это был сильный, опытный, хитрый зверь. Стрелок умолчал о том, что стрела не сразила волка насмерть, он прыгнул. На плечах и боку остались отметины от клыков. Удар ножом оказался вернее. За шкуру черного волка он выручил немало денег, купил и крупу, и муку, и масло. Мог уже не бояться голодной смерти.

А день спустя он нашел волчье логово. Волчица рычала и скалила зубы, но драться не могла — была ранена. За ее спиной плакали волчата. Стрелок бросил возле логова убитого зайца. Так он и кормил волков до начала лета. Теперь волчата выросли.

— Ручными не стали, но часто бегут рядом, провожая. И на зов приходят.

— Позови их, — попросила девушка.

Охотник погладил лошадь, крепко сжал узду и коротко свистнул. Беззвучно раздались в стороны высокие папоротники. Два крупных зверя замерли, настороженно принюхиваясь. Лоснился серый мех, золотистые глаза смотрели испытующе и лукаво. Постояв мгновение, волки обернулись и побежали назад, несколько раз качнулись папоротники, и все затихло.

— Они запомнят вас, — сказал охотник, — и никогда не обидят.

Ельник становился все гуще. Высоким частоколом поднимались деревья, ощетинивались иглами. Девушка была очарована мрачным великолепием. Запрокидывала голову, стремясь увидеть усыпанные шишками макушки елей, низко склонялась, рассматривая кочки мха в белых звездочках цветов. «Как в сказке о заповедной поляне, — думала она. — И зимой и летом светит там солнце, и зимой и летом зеленеет молодая трава. Окружает поляну ограда из елей. Можно расцарапать лицо в кровь, порвать одежду в лохмотья — и ни с чем возвратиться назад. Лес не пропустит незваных гостей».

Стрелок повернул, и словно по волшебству открылся просвет среди колючих ветвей. Охотник с девушкой вступили на залитую солнцем прогалину.

— Соловьиное царство. — Лучник невольно понизил голос.

Девушка вздохнула, представляя, как льются на восходе и на закате соловьиные песни.

Стрелок негромко засвистел. Это был уже не тот резкий, повелительный свист, каким он подзывал волков. Нет, с губ лучника сорвалась долгая переливчатая трель. Он помедлил, прислушиваясь, и снова засвистел, прищелкнул языком, подражая голосу соловья.

И вдруг откликнулся лесной певец, затем другой, третий. Качнулись ветки, затрепетали крылья — птахи слетались со всех сторон. Раздавались переливчатые рулады, веселое щебетание, нежный прозрачный посвист, звонкое пощелкивание. Коленце за коленцем выводили соловьи, летела по лесу чарующая песня. Полнилась звуком капели, журчанием ручьев, плачем осенних дождей. Проступали в ней голоса тающих снегов и лопающихся почек, молодой листвы и цветущих подснежников.

Девушка стояла зачарованная. Глядя на нее, Стрелок вспомнил, как пригласил одну юную горожанку соловьев послушать. Не то что птиц — громовых раскатов не услышал. Трещотка в точности поведала, сколько оборок на каждом из ее платьев, сколько ложек возьмет, когда перейдет в дом мужа…

Затаив дыхание, внимала сероглазая девушка соловьям. Только подрагивали ресницы, гася солнечные отблески в глазах.

Когда песня затихла, девушка молча поклонилась лесным певцам.

…Мох пышным ковром устилал землю, поваленные деревья, пни. Становилось сыро. Из-под лошадиных копыт выбивались фонтанчики воды.

Яркий свет полдня сменился предвечерней дымкой, когда Стрелок и его спутница оказались на берегу лесного озера, затянутого тиной. Лишь кое-где в просветах виднелась темная, почти черная вода. У ближнего берега по мелководью расхаживали цапли. Узенькая полоска земли соединяла берег с островком в центре озера. На островке стоял маленький круглый храм. Стены его были выложены из серого камня, обломки колонн оплетал вьюнок, на крыше зеленели березки.

Стрелок помог девушке спешиться. Рука об руку они подошли к храму. Двери его были выломаны, солнечные лучи проникали внутрь. Мраморные полы почти скрылись под покровом мха, в трещины между плитами пробивались пучки осоки.

Девушка первой переступила порог, охотник — следом. Сорвалась с места, захлопала крыльями испуганная птица.

— Смотрите. — Стрелок вытянул руку.

Лучи заходящего солнца падали на стену, высвечивая единственную сохранившуюся фреску, остальные осыпались или потускнели. Казалось, олень летел, опережая ветер. Он мчался, едва касаясь земли, и легкими копытами даже не приминал травы. Пятна света и тени играли на белоснежном боку.

— Наверное, это храм королевы Инир, — промолвила девушка. — Предание гласит: она была добра и прекрасна, щедра и справедлива. Долго и разумно правила своим народом. Когда же пришел ей срок покинуть землю, обернулась белой оленихой… — Девушка еще раз внимательно оглядела святилище. Тихо произнесла: — Здесь… именно здесь королеву Инир просили о помощи…

Прикрыла глаза, удерживая слезы: догадывалась, с какой мольбой приходила ее несчастная сестра в заброшенный храм.

Встревоженный лучник коснулся ее плеча. Девушка глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.

— Здесь что-то написано. — Она водила рукой по полустертым буквам. — Олень…

— Надежда твоя — твой Белый Олень… — прокатился под сводами храма чей-то голос.

Оборачиваясь, Стрелок сорвал с плеча лук, накинул тетиву на зарубку. Миг — и трехфутовая стрела нацелилась точно в грудь стоявшему на пороге человеку. Девушка полуобернулась к незнакомцу, одновременно жестом останавливая Стрелка. Строго и вопросительно смотрела она на вошедшего в храм. А в его руках в одно мгновение появилось… не оружие, нет, — появилась лютня. Ударив по струнам, человек пропел:

— Пира ждать или боя? Родные края

Минует ли тень?

Да пребудет с тобою надежда твоя,

Твой Белый Олень.

Солнце скрылось за облаком, и фреска погасла, растворилась в полумраке.

Девушка смотрела на незнакомца радостно и удивленно. Так ребенок, открыв поутру глаза, радуется и удивляется необъятному миру.

А человек был одет в неказистый полинялый плащ, сапоги со стоптанными каблуками, за плечами его висел дорожный мешок. Темные глаза продолжали улыбаться, даже когда улыбка исчезла с губ. Стрелок шагнул вперед и протянул незнакомцу руку. Ладони его коснулась столь же загрубелая и обветренная ладонь, затем незнакомец поклонился девушке — с изяществом придворного и независимостью бродяги. Взглянул ей в лицо и замер. Потом покачал головой, словно отгоняя какую-то мысль. Трудно было угадать его возраст — в первое мгновение Стрелку почудилось, будто певец далеко не юн, однако на лице его почти не было морщин, а в темных волосах лишь изредка блестели серебряные нити.

Девушка ответила на приветствие и спросила певца:

— Ты бывал здесь прежде?

Сердечное «ты» вырвалось у нее так же легко, как и в разговоре со Стрелком.

Певец отозвался не сразу, казалось, больше прислушивался к звуку голоса, чем к словам. Ей пришлось повторить вопрос.

— Да, госпожа, — вежливо ответил он. — Давно. Сейчас снова захотел навестить. Вот и свернул с дороги.

— Куда же ты держишь путь?

— Мы с Певуньей направляемся в город.

— С Певуньей? — переспросил Стрелок, оглядываясь. — Кто же ваша спутница? И где она?

Они вышли из храма в золотисто-алый вечерний свет. Менестрель кинул плащ на поваленную колонну, сел.

— О, моя Певунья — ревнивая возлюбленная и строгая госпожа, — заговорил он. — Она капризна и ненасытна. Не позволяет забыть о себе ни на мгновение. Кажется, принадлежит мне, а на деле — я принадлежу ей. Вечно недовольна мной, а я, не скрою, частенько сержусь на нее. И все же я привязан к ней всем сердцем и надеюсь, она не избрала бы другого хозяина. — И Менестрель положил на колени лютню.

Стрелок и девушка, улыбаясь, переглянулись.

— Приходи в наш город, — позвала девушка.

Менестрель коснулся струн. Лютня издала слабый звук, будто вздохнула.

— Не миновать мне его, — согласился певец.

— Где ты побывал? — с любопытством расспрашивала девушка. — Какие принес новости из дальних краев?

— Новости? — певец улыбнулся. — Что тебя интересует? В Норрифе дамы украшают прически живыми бабочками, а в Лильтере носят такие высокие головные уборы, что вынуждены приседать, когда проходят в двери.

— Неужели? — засмеялась девушка.

— В Бархазе, — Менестрель обращался уже к Стрелку, — на стрелы насаживают костяные свистульки, и летящие стрелы поют… Столица Бархазы увита розами от подножия крепостных стен до шпилей на башнях замка…

Менестрель рассказывал о поэтических состязаниях, устроенных королем Бархазы, о хранилище рукописей в Миасе — королевстве на островах; об обычае адамельцев окунать новорожденных детей в прорубь; о вооружении конных воинов Сотары; о неприступных твердынях Дойма, о которые год за годом разбивается войско царя Урша.

Казалось, Менестрель обошел всю землю. Когда он на мгновение умолк, девушка спросила:

— А в Каралдоре ты не был?

— Был, — коротко ответил Менестрель.

Девушка ждала, но продолжать он явно не собирался. Вместо этого вновь пристально поглядел на нее.

— Так что же? — мягко промолвила она.

— Что можно сказать о королевстве, где убивают своих королев?

Девушка отвернулась.

— Многие верят… — начала она. — Верят, что люди, воззвавшие к королеве Инир, после смерти превращаются в оленей. Бродят по лесной чаще — неуязвимые для стрел.

— Тогда они приходят сюда, — тихо и уверенно отозвался певец.

Наступила тишина. Затянувшееся молчание прервал Стрелок:

— Надо возвращаться. Не успеем в город до закрытия ворот.

— Для меня отопрут ворота, — встрепенулась девушка.

— А мне и вовсе торопиться некуда, — засмеялся Менестрель. — Переночую здесь, в храме.

— Если ты предпочтешь ложу из мха постель из звериных шкур и родниковой воде — глоток доброго вина, я предложу тебе гостеприимство, — улыбнулся Стрелок.

Менестрель с готовностью встал, Стрелок подсадил девушку в седло, и все дружно направились к дому охотника. Стрелок вел под уздцы белогривую лошадь, Менестрель оказывался то рядом, то сзади — как позволяла чащоба. Оглянувшись, лучник спросил певца:

— Ты долго странствовал?

— Более семи лет… За это время многое изменилось.

— Что же именно?

— Сильнее всего — люди. Прежде идешь по селению, всюду песни звучат. Все поют: голосистые и безголосые, в одиночку ли, хором; сидя дома, стоя у ворот, выходя во дворы… Нынче так же красивы дома с островерхими крышами — в Лильтере строят иначе, — у меня, когда с корабля сходил, сердце замерло, едва красную черепицу увидел… Вокруг нарядные палисадники… И почему-то ни песен, ни смеха… Я разговорился с одним. Он: «Скучно, мол, живем». — «Так чего же не поете?» — спрашиваю. «Надоели старые песни». Говорю: «Сложите новые; если душа поет — слова найдутся». Ведь начинаю петь — слушают. Словно из оцепенения выходят, лица светлеют…

Менестрель умолк, и тишину нарушал лишь звук шагов. Под ногами путников шуршала трава да похрустывали ветки.

Золотистая полынья в небе быстро затягивалась. Еще розовела полоса заката, розовые отблески падали на верхушки деревьев. Внизу сгущалась тьма. Но Стрелок шагал уверенно. Не проявляли беспокойства и его спутники, всецело доверившись проводнику.

— Любопытные сказки нынче сказывают, — продолжал Менестрель. — О колдунах да оборотнях…

— Что ж тут удивительного? — не понял Стрелок. — Во всех сказках герой сражается с драконом, или с великаном, или с оборотнем…

Менестрель положил руку ему на плечо, заставляя остановиться.

— Те, кто прежде складывал сказки, хотели сделать людей храбрыми. Показывали — можно, сражаясь с непомерной силой, выйти победителем. Но почему нынче «Сказка о том, как Герой победил оборотня» превратилась просто в «Сказку об оборотне»? Почему речь ведется не о подвигах Героя, а о злодеяниях оборотня? Почему оборотень оказывается умнее и сильнее всех?

— И все же его побеждают? — перебил Стрелок.

— Да. На время… Если прежде в конце сказок оживали люди, обращенные чародеем в камень, то теперь оживают оборотни. Мол, борись не борись — бесполезно, зло бессмертно. В сердцах намеренно поселяют страх и отчаяние.

— Испугать легко, — заметила девушка.

Менестрель и Стрелок обернулись. В полутьме смутно белело ее лицо, поблескивал серебряный обруч.

— Испугать легко, — повторила она. — Легче, чем рассмешить. Много легче, чем растрогать рассказом о великой любви.

— А как просто править трусами, — подхватил Менестрель. — Знаете, кто первым это почуял? Деревенские колдуны, да-да. Раньше они ютились в покосившихся лачугах и держали про запас два товара: приворотное зелье да средство от бородавок. А нынче? В каждом селении свой колдун, и не один. Из столицы доходят слухи о каком-то Магистре. Торговцев амулетами видишь чаще, чем бродячих актеров. Магами забиты постоялые дворы; ведьмы подскакивают к вам в городских воротах, опережая нищих… И чем берут? Страхом. На вас злые чары — мы поможем. В будущем вас ждет удар — мы предотвратим.

Стрелок засмеялся:

— Кто же к ним идет?

— Тот, кто напуган и несчастлив. Кто не имеет ни веры, ни смирения. Торопятся волшебными силами изменить судьбу… Будто можно изменить судьбу, не меняясь самому.

Некоторое время они шли в молчании. Уже совершенно стемнело. Лунный свет не пронизывал густую хвою, и, выбравшись на поляну, путники долго медлили, прежде чем вновь шагнуть во мрак ельника. Деревья обрели небывалую четкость очертаний, высились черными исполинами. Над ними клубились серебристые облака. В разрывах виднелись далекие бледные звезды.

Тем ярче запылали дрова в очаге, когда путники вошли наконец под гостеприимный кров Стрелка. Охотник быстро развел огонь, подогрел вино, нарезал мясо и хлеб. Он двигался легко и стремительно, выполняя привычную работу, но девушке чудилось — Стрелок творит волшебство.

Недаром так быстро разгорелся огонь, зазмеился по веткам, охватил поленья. Недаром горячим и сладким оказалось вино в кружках; двух глотков хватило — и схлынула усталость, утихла печаль о сестре, унялась тревога от рассказов Менестреля. Недаром холодная зайчатина и грубый хлеб были вкуснее изысканных яств.

Уже сто раз девушка напомнила себе, что пора уходить, но так и не тронулась с места. Не в силах была покинуть этот дом — уютный и спокойный, проститься со Стрелком.

— Открыто живешь, хозяин, — заметил Менестрель, отправляя в рот кусок мяса. — На дверях ни замков, ни затворов…

— Так у меня же красть нечего, — рассмеялся Стрелок.

Девушка невольно улыбнулась, соглашаясь. Обвела взглядом комнату. Стол, две скамьи, кое-какая кухонная утварь — ворам не на что было позариться.

Менестрель вытер нож хлебом.

— Хочешь сказать, люди богато жить стали? Богаче, чем прежде?

— Почему?

— Замки на дверях появились. Я глазам не поверил. Никогда у нас дверей не запирали. Путников как долгожданных гостей принимали. Я тут встретил, — он неопределенно махнул рукой, — бродячую труппу. Дождь проливной, грязь по колено, а они составили фургоны кругом, задернули занавески, кутаются в плащи, мокнут, мерзнут… В двух шагах селение. Спрашиваю: «Что же вы в дома не пошли?» А они: «Нас не пустили».

Стрелок недоверчиво пожал плечами:

— Не повезло, неприветливые жители попались…

Менестрель усмехнулся:

— Оставить без крова странника, не поделиться с ним хлебом, выгнать из дома отслужившего свой век пса, повесить на дверь замок больше самой двери — поступки, достойные оборотня. — Менестрель не стал продолжать. Повернулся к девушке: — Невеселую мы затеяли беседу?

Девушка не ответила. Ей все еще слышалась соловьиная песнь, мерещились золотистые, лукавые глаза волков. И белый олень летел, не касаясь земли, не сминая травы…

Жарко потрескивали поленья, весело уносились вверх искры. Язычки пламени отражались в боках грубых глиняных кружек. Девушка с нежностью погладила угол стола, пробежала пальцами по краю резьбы. Ей хотелось приласкать все вещи в доме. Казалось, это поможет сохранить в памяти каждое мгновение долгого счастливого дня. Девушка понимала: подобные дни не повторяются; так легко и радостно она чувствовала себя только в детстве.

Сейчас ее ничто не могло огорчить или напугать.

Рука ее касалась руки лесного короля — вовек не будет опоры крепче и надежнее.

«В замке тревожатся. Надо возвращаться». — Мысль становилась все неотвязней.

Девушка обратилась к Менестрелю:

— Ты придешь в замок? Принцесса Аннабел, — тут девушка отвернулась, и по голосу стало слышно, что она улыбается, — любит звуки лютни.

— Как тебя зовут, госпожа? Кого отыскивать в замке?

Она склонила голову, длинные волосы закрыли лицо.

— Аннабел.

В голосе вновь слышалась улыбка.

Пораженный, Стрелок отставил кружку с вином. Этого он никак не ожидал. Принцесса…

— Так мне не померещилось! — вырвалось у Менестреля.

Аннабел с любопытством взглянула на него, но певец не прибавил больше ни слова.

Девушка встала.

— Мне пора, — вздохнула она.

— Я провожу. — Стрелок поднялся. Повернулся к Менестрелю: — Отдыхай.

…Лучник с девушкой спустились к реке и зашагали вдоль берега. Шли рядом, а сзади, недовольно пофыркивая, брела белогривая лошадь.

Небо посветлело, выцвели звезды. Лес просыпался. Запел дрозд, черной тенью пронесся филин, возвращаясь в дупло. Легкий ветер погнал рябь по реке.

Алая полоса забрезжила на востоке, порозовели облака. Затрепетали деревья, будто стряхивая остатки сна. Предутренний мрак рассеялся, на темном бархате хвои выделялся нежный шелк березовых листьев и сочный атлас — кленовых. Взошло солнце. По небу плыли облака — пышные и золотистые, словно караваи.

Аннабел оглядывалась со щемящим сердцем. Далеко ли до опушки? «Еще далеко, — твердила она. — Надо перейти ручей…»

Опираясь на руку Стрелка, она перепрыгнула с камня на камень, миновала журчащие струи.

«Еще неблизко, — утешала себя Аннабел. — Нужно подняться на горку…»

Шаг за шагом они одолели невысокий откос.

«Еще есть время, — отчаянно надеялась Аннабел. — Впереди березовая роща…»

Она чувствовала, что и охотник считает шаги.

Деревья неуклонно редели. Стрелок с Аннабел вышли на опушку. Принцесса остановилась, будто страшась пересечь незримую черту. Черту, за которой оканчивались владения лесного короля.

Аннабел прислушивалась к прощальному шелесту деревьев. Знала: скоро и Стрелок с ней простится. Возвратится к своим подданным, а она — к своим.

Но он не стал прощаться. Он взял ее за руку и повел к городу, как ведут домой напуганного и уставшего ребенка.

— Лес тебя не обидит — приходи без страха. А не сможешь прийти — позови, сам поспешу.

Этих слов она ждала и боялась не услышать. На мгновение Аннабел почудилось: она вновь стоит на зачарованной поляне, а вокруг гремят соловьи.

— Приду, — откликнулась она.

И тотчас обоим стало ясно, что расстаются они не навсегда. Напротив, эта встреча всю жизнь продлится.

— Сумеешь отыскать мой дом? — спросил он.

— Сумею.

Теперь им шагалось легко и беспечно. «Скоро увидимся вновь». Не доходя городской стены, Аннабел повернулась к Стрелку, положила руку ему на грудь:

— Не ходи дальше.

Лучник понимал: принцесса не хочет, чтобы об их встрече узнали. Он подсадил девушку в седло. Белогривая лошадь неспешной рысью двинулась к воротам. Стрелок провожал Аннабел взглядом. Принцесса окликнула часового, ворота распахнулись и снова захлопнулись, скрыв Аннабел. Лишь тогда охотник повернул назад.

Из караульной навстречу принцессе выбежал высокий широкоплечий человек в темной одежде, с вышитым на куртке гербом — алыми маками над лезвием меча. Стражники проворно расступились перед ним.

— Зачем вы здесь, Драйм? — удивилась принцесса.

Драйм упал на одно колено:

— Лорд Артур отправил меня к воротам. Мы очень беспокоились, ваше высочество.

— Совершенно напрасно, — сдержанно ответила Аннабел, заставляя себя смотреть прямо в глаза Драйму.

Тот, кто впервые встречал этого человека, вздрагивал и спешил отвести взгляд, чтобы не видеть лицо, будто сшитое из разных лоскутков, — когда Драйму было десять лет, его чудом спасли из горящего дома.

— Лорд Артур взял на себя смелость не беспокоить его величество и умолчал о вашем исчезновении, — сообщил Драйм.

— Весьма разумно со стороны лорда Артура, — ответила повеселевшая принцесса и, подхлестнув лошадь, поскакала к замку.

* * *

В королевстве мир, и добрые рыцари предаются забавам. Пенятся кубки, слуги обносят гостей яствами, музыканты и певцы услаждают их слух. Но без кого не обходится ни одно празднество? Чьи пиры веселее всех? Кто умеет направить застольную беседу так, чтобы каждый гость почувствовал себя в центре внимания? Кого полагают знатоком поэзии? Кто, не слагая стихов, бывает захватывающе красноречив? Кто изящнее всех в танце и проворнее на охоте? У кого самый великолепный конь и самая прелестная дама? Кто с рождения обласкан судьбой?

Лорд Артур — алое одеяние заткано серебром, светлые волосы падают на усыпанный жемчугом воротник, плащ ложится изящными складками, на ногах туфли с квадратными носами, — какое смелое решение, каралдорский посол позеленел от зависти. В гербе Артура — маки, алые маки на серебряном поле, и меч, чья рукоять украшена головой грифона. Этот меч существует и в яви, прапрадед нынешнего короля, Август Славный, подарил его одному из предков Артура. Этим мечом рубил Артур врагов в каралдорской сече и в неполные семнадцать лет был посвящен в рыцари прямо на поле боя. Артуру не исполнилось еще и двадцати, когда король ввел его в состав Совета. Теперь, спустя два года, Артур настолько уверился в королевской милости, что осмелился умолчать о затянувшейся прогулке принцессы — дерзость, на которую не отважился бы даже лорд Гаральд, глава Королевского Совета. Не в обычае Артура было приносить дурные вести. К счастью, принцесса нашлась. Правда, ее страсть к дальним прогулкам не иссякла…

— Сюда, ваша светлость.

Драйм разрывался между необходимостью указывать дорогу и привычкой неуклонно следовать позади. Артур тронул коня. Сильное животное легко одолело подъем, и Артур оказался на вершине холма. Здесь травы поднимались так высоко, что задевали стремена всадников. В зелени травы алели необыкновенно крупные ягоды земляники, в воздухе стоял ни с чем не сравнимый аромат спелых ягод и разогретой солнцем земли.

— Вот там. — Драйм указал плетью. — Видите крышу?

Артур поднес ладонь к глазам, загораживаясь от солнца. Горячий воздух дрожал над деревьями, вплотную подступавшими к подножию холма. Лес тянулся до самого горизонта, постепенно растворяясь в туманной дымке. В темную зелень то и дело вкрапливались оттенки посветлее: ельники да сосняки перемежались березовыми и дубовыми рощами, зарослями вербы, осинниками… Змеилась, сверкая под солнцем, узкая лента реки. К ней отовсюду сбегались ручьи, один из которых, быстрый, бурливый, огибал холм и терялся за деревьями.

— Принцесса ехала вдоль ручья, — рассказывал Драйм. — Я боялся потерять ее из виду и в то же время не хотел подступать слишком близко. Мне немалого труда стоило незамеченным следовать за ней от городских ворот…

— Значит, хозяина дома ты не видел?

— Видел, он вышел ее встретить. Они поговорили, и принцесса повернула обратно…

— Да? И каков из себя этот… лесной житель?

— Не успел рассмотреть.

— Почему?

— Не сумел подойти.

— Почему? — настойчиво допытывался Артур. — Там были собаки?

— Нет, ваша светлость. Ему не нужны сторожа — без собак все чует. Я только шагнул ближе, как у него уже стрела на тетиве лежала. А разглядеть меня за деревьями он никак не мог.

— Ну и что? Сорвалась с ветки испуганная птица — считай, чужие…

— Наверное, следовало выйти и заговорить с ним?

— Нет, Драйм, ты поступил правильно. Пусть встреча выглядит случайной. — Тут Артур издал короткий смешок. — Принцесса, конечно, не ожидает подобной дерзости… А могла бы насторожиться. О ее лесных прогулках уже поговаривают. Окажись на нашем месте лорд Гаральд, нынче же вечером сидела бы она взаперти в Круглой башне, как в давнее время ее сестрица… Маргарет в ту пору было девятнадцать. Аннабел как раз достигла ее возраста.

— Так это правда, будто Маргарет была влюблена в бродячего музыканта? Ходили слухи, в Каралдоре она и зачахла от тоски по нему.

— Ты хоть раз видел человека, умершего от тоски? Нет? Я тоже. А вот умерших от яда видел.

Драйм согласно кивнул. Подобное объяснение казалось ему более убедительным. Повинуясь знаку лорда, он снова двинулся вперед. Артур не отставал, и скоро они спешились в тени берез, окружавших дом. На берегу ручья примостились несколько молоденьких ясеней, пышно разрослись кусты шиповника, боярышника, сирени. Сирень уже отцвела, а возле нежных лепестков шиповника вились крупные шмели.

Артур взбежал на крыльцо, решительно постучал.

— Эй, дома хозяин?.. Здесь не заперто, — бросил он через плечо Драйму.

Вошли. Дом дышал чистотой и прохладой. Большой квадратный стол; скамьи вдоль стен, сделанные из какого-то светлого дерева, вероятно березы, украшенные затейливой резьбой; глиняная посуда на полках, очаг в углу.

— Небогато, — заявил Артур, осмотревшись.

Опустился на скамью, вытянул ноги. Солнечный луч, пробившись сквозь неплотно притворенные ставни, заиграл в кадке с водой. Блики плясали на двери, ведшей во вторую комнату. Драйм вопросительно посмотрел на Артура.

— Не надо. Дождемся хозяина.

Драйм снял со стены два висевших там лука.

— Превосходное оружие. Такой, — он показал Артуру лук, что побольше, — не хуже моего будет. Похоже, один мастер делал. — Драйм положил рядом собственный лук. — Так и есть, вот клеймо. Обри его звали. Я мальчишкой был, когда он последний раз приходил в город. Говорят, умер от какой-то хвори. Замечательные луки мастерил, — Драйм любовно провел пальцем по дереву.

Артур слегка пожал плечами:

— Если человек кормится охотой, без хорошего оружия не обойтись.

— Только ли охотой?

— Думаешь, он из тех бравых мблодцев, что освобождают запоздалых путников от кошельков?

— Или из тех, к кому его величество обращается в час беды… Когда, например, надо перехватить гонца, посланного…

Артур предостерегающе поднял палец, и Драйм умолк на полуслове.

— Нет, вряд ли, — сказал Артур после паузы. — Такие люди недоверчивы и не забывают, уходя из дому, запирать двери. Впрочем, легко проверить.

Артур поднялся, взял плетеный колчан и высыпал его содержимое на стол.

— Взгляни, это же срезни. — Он указал на стрелы с раздвоенными наконечниками. — С ними только на охоту ходить. А такими вот даже зверя не убьешь, разве что оглушишь… Вместо острия — деревянный конус.

— Знаю, — сказал Драйм. — Ими бьют, чтобы не попортить шкуры…

Артур быстро перебирал стрелы.

— Здесь просто не с чем идти на человека… Тем более на воина в кольчуге. Ни одного трех— или четырехгранного бронебойного наконечника…

Громко заржал конь Артура, привязанный под окном. Артур поднял голову, торопливо собрал в колчан стрелы. Едва Драйм успел пристроить колчан на прежнее место, дверь отворилась и вошел хозяин. Мгновенная тень разочарования скользнула по его лицу — охотник явно надеялся увидеть кого-то другого.

«Потому и дверь не запер, — решил Артур. — Ждал Аннабел. А она сегодня из замка не выберется…» Артур с нескрываемым любопытством разглядывал лучника, стараясь понять, чем тот приворожил принцессу. Вошедший казался одних лет с Артуром и даже походил на него какой-то особенной ловкостью движений: у Артура врожденной, у Стрелка — приобретенной за годы жизни в лесу. Улыбался открыто и дружелюбно — так улыбаются люди, убежденные, будто мир хорош и жизнь чрезвычайно приятная штука. Лицо у него было смуглое и обветренное, волосы темные. Глаза…

В глазах его было больше силы, чем в глазах воинов, больше гордости, чем в глазах сеньоров, больше ясности, чем в глазах мудрецов. В зеленых глазах отразилось спокойствие лесных озер, веселье ручьев, тепло солнечных лучей.

И еще глаза охотника полнились нетерпеливым ожиданием: незваные гости могли оказаться посланцами Аннабел. Но такую опасную игру Артур затевать не хотел.

— Простите наше вторжение, — заговорил он, пуская в ход самую приветливую из своих улыбок.

Драйм покосился на Артура. Знатный лорд обращался на «вы» к простому охотнику. Считался с выбором принцессы? Или и сам почувствовал в этом человеке нечто, требующее уважительного обращения?

— Мы возвращались в город, вздумали сократить дорогу и поехали напрямик, уверенные, будто эту часть леса знаем прекрасно. К стыду своему, заблудились.

Артур развел руками и засмеялся, признавая собственный промах. Стрелок чуть улыбнулся, его всегда забавляла беспомощность горожан перед лесом.

— Вам еще повезло — не забрели в топи.

— Я говорил то же самое, — воскликнул Артур, живо оборачиваясь к Драйму.

Драйм пробормотал нечто утвердительное. Артур вновь повернулся к Стрелку.

— Я лорд Артур, — запоздало назвался он. — А это сын моей кормилицы, мой названый брат — Драйм.

Стрелка удивило это двойное побратимство, тем более что Драйм держался не как ровня, а скорее как слуга лорда. Что же до Артура… Едва увидев его, Стрелок сразу вспомнил — мокрые от пота оленьи бока, звонкий зов рога, одетый в алое всадник, будто сросшийся с конем… Стрелку претило убийство ради забавы, и взирал он на Артура без особой симпатии. К тому же настораживала улыбка Артура — чересчур любезная.

— Я провожу вас до города, — вызвался Стрелок.

— Вам, конечно, ведомы все тропинки? Кормитесь охотой? — все так же приветливо спрашивал Артур.

Стрелок ограничился сдержанным «да».

— Вы, разумеется, прекрасный лучник, — продолжал Артур. — Появитесь на состязании?

Стрелок покачал головой.

— Как? — в один голос воскликнули удивленные Артур и Драйм.

— С таким замечательным луком, — Драйм указал на оружие, отмеченное клеймом мастера. — Да и второй не хуже.

Стрелок ласково коснулся старого лука:

— Этот достался мне от отца. Он был настоящим мастером. А новый я сделал сам.

— Так ваш отец — тот самый Обри? — В голосе Драйма слышалось неприкрытое восхищение. — Мне доводилось держать разные луки, но ни один нельзя было сравнить… И вы не хотите принять участие в состязании?

— Не забывайте о залоге, который вносят участники. Все эти деньги потом получит победитель. Король платит за своих дружинников, знатные лорды — за своих вассалов. У меня такой суммы нет.

— Только в этом дело? — оживился Артур. — А если я внесу залог, выйдете к черте?

К его досаде, лучник не спешил соглашаться и благодарить.

— Предположим, я проиграю?

— Моя потеря будет невелика, — улыбнулся Артур. — А ваше участие сделает зрелище особенно захватывающим. Если же вы победите, выступая под моим гербом, часть славы достанется и мне.

— Хотите увидеть… — Стрелок протянул руку к оружию.

— …Какого лучника выставляю? — подхватил Артур. — Не откажусь.

Он не желал упускать случая подружиться с этим человеком. Артур привык завоевывать сердца — впрок.

Они вышли из дома.

— Состязания происходят в три приема, — объяснял Артур. — Сначала целят по обычной мишени, которую относят все дальше. Потом стрельба навскидку. И последнее — бьют мечеными стрелами по движущейся мишени… Скорее всего вашим соперником окажется Гирсель-южанин. Его выставляет лорд Гаральд. Гирсель уже дважды побеждал лучших королевских лучников…

Стрелок спросил, не хочет ли Артур сам выбрать ему мишень. Тот, долго не раздумывая, указал на одну из берез, хороводом окружавших дом. Стрелок поморщился и попросил Драйма привязать к стволу узкую доску — не подобало стрелять в живое дерево. Беря прицел, понял — Артур не без умысла поставил его против солнца. Лорд хотел знать, на что способен лучник. Одна за другой сорвались с тетивы три стрелы, и Артур не сдержал восхищенного возгласа — стрелы были пущены так точно, что расщепили одна другую.

— Это убедит кого угодно. Не думаю, чтобы Гирсель сумел повторить подобное.

— Укажите новую мишень.

— Стоит ли даром тратить силы? Уверен, вам любая цель окажется по плечу. Для меня большой честью явится ваше выступление под «алыми маками».

Драйм подметил, каким испытующим взглядом окинул Стрелок Артура, и подумал, что не стоило бы лорду выказывать такую нарочитую любезность.

Артур, прищурившись, тоже наблюдал за лучником. Стрелок повторил:

— Что ж, еще испытание?

— Пожалуй, — неожиданно согласился Артур.

Глаза его озорно блеснули. Артур не спеша направился к березе, служившей Стрелку мишенью.

Лучник и Драйм, переглянувшись, последовали за ним. Оба почувствовали — Артур замыслил что-то особенное. Он жестом велел им оставаться на месте. Отвязал дощечку, повертел в руках. Откинул со лба волосы, улыбнулся. И поднял дощечку на уровень груди. Стрелок опустил лук.

Драйм, поначалу решивший, будто Артур медлит, подыскивая мишень, по движению Стрелка угадал истину. Задохнулся.

— Ваша светлость!

Артур не обратил на побратима ни малейшего внимания. Крикнул весело:

— Стреляйте!

Видно было, как он улыбается. Драйм обернулся к Стрелку:

— Ты… Если ты…

— Отойди в сторону, Драйм, — приказал Артур. — Не мешай лучнику.

Стрелок молча смотрел на него. Артур держал дощечку на вытянутых руках. Держал прямо перед собой… Узкая желтая дощечка. Светлое пятно на алом фоне. Чуть выше — стрела в горло. Чуть ниже — стрела в живот. На красном кровь незаметна…

— Что же вы? — подзадоривал Артур.

Стрелок медлил. Лорд Артур, вы любите смертельную игру? Риск упоителен, опасность рождает жар в крови? Желаете испытать лучника? Судьбу? Или доказать свое превосходство? Ведь это важно для вас — всегда быть первым. Немалое мужество нужно, чтобы встать под стрелы. Еще большее — чтобы выстрелить.

Безмолвный поединок длился несколько мгновений. Стрелок испытывал смущение, досаду, все сильнее разгоравшийся гнев. Артур хотел, чтобы он бросил лук. Стрелок не желал уступать.

Постепенно, дюйм за дюймом, он поднимал оружие, проверяя выдержку Артура. Тот не шевелился. Наконечник стрелы поднялся на уровень его груди. Пальцы Артура крепко держали дощечку, глаза щурились, с губ не сходила улыбка.

Стрелок всем телом ощутил, как напрягся Драйм. Не скрываясь, схватился за рукоять кинжала. Красноречивый жест — за промах заплатишь жизнью.

Стрелок спустил тетиву. Запела костяная свистулька, насаженная на черенок. Стрела вонзилась в дощечку. Драйм присел на корточки, несколько раз провел ладонями по лицу. Артур отшвырнул деревяшку. Он так и не перестал улыбаться. Правда, в улыбке этой сквозило уже не торжество, а растерянность.

…Поздним вечером Артур и Драйм спешились во дворе замка. Со Стрелком они распрощались на Ратушной площади. Драйм перехватил у Артура повод.

— Ваша светлость…

— Что скажешь, Драйм? Как тебе показался этот Стрелок? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Я ведь не думал, что он выстрелит, можешь поверить? Полагал — духу не хватит… Решительный малый… — Артур умолчал о том, как неуютно почувствовал себя под внимательным взглядом зеленых глаз. — Теперь ясно, чем он понравился принцессе. Надеюсь, — и тут Артур засмеялся, — надеюсь, лорду Гаральду мой новый лучник понравится также.

* * *

Герб Каралдора — черный ворон, раскинувший крылья, парит над башнями крепости. Войско Каралдора — тьма несчитанная; замки его — неприступные твердыни. Рыцари его — доблестны, вассалы — смирны, богатства — немерены. Ни в чем не привык встречать отказа каралдорский король. Гордо держат головы его посланцы.

— Как идут, — Артур полуобернулся к лорду Гаральду, на губах его играла язвительная улыбка. — Уверены, будто мы им вручим принцессу и королевство в придачу.

— Когда король каралдорский просил руки принцессы Маргарет, наш повелитель отвечал согласием.

— Разумеется. Он мирился с соседом и оставлял наследницей престола младшую дочь. Но теперь…

Лорд Гаральд вздохнул:

— Удивительно, до чего быстро последовала смерть Маргарет в Каралдоре.

— На мой взгляд, не удивительно.

Артур посмотрел на принцессу. Она стояла спиной к дверям тронного зала, за которыми скрылись посланцы, и разговаривала с лордом Бертрамом. Обычно Аннабел предпочитала одежды неярких тонов, но для торжественного случая облачилась в густо-синее платье, поверх которого накинула еще одно, пунцовое. По мнению Артура, держалась она безукоризненно: ни одного беспокойного взгляда, ни одного жеста, выдающего волнение, а ведь за закрытыми дверями решалась ее судьба. Десятки любопытных взглядов были устремлены на принцессу, но ей ни разу не изменила выдержка.

Артур приближался к ней, лавируя в толпе придворных. Отдавал поклоны, обменивался улыбками. Аннабел вежливо ответила на его приветствие.

— Властитель Каралдора умен, не правда ли? — тихо промолвил Артур. — Сватаясь к единственной наследнице, рассчитывает присоединить к своим владениям наше королевство.

— Отказ будет означать войну, — произнесла принцесса ровным голосом.

— А мы каралдорцев бивали и прежде, — улыбаясь, заявил Артур. — Соизвольте, ваше высочество, вспомнить битву у Черного Брода. — Артур помолчал и добавил ласково: — Не тревожьтесь, послы уедут ни с чем.

В устах придворного подобная фраза могла показаться дерзостью. Но тон Артура был исполнен искренней заботы. Принцесса взглянула не сердито, а удивленно и скорее благодарно. В детстве они дружили, однако прежней близости не осталось, и Аннабел никак не ожидала встретить сочувствие. Она была растрогана.

— Надеюсь, вы окажетесь правы, милорд.

— Ответ его величества решит участь всех нас. — Артур еще понизил голос. — Я тоже не хочу оказаться под пятой каралдорского короля… Принцессе Маргарет не на кого было опереться. Вы, ваше высочество, можете рассчитывать на мою помощь.

Наклоном головы принцесса поблагодарила Артура за добрые слова. В это время увитые розами двери тронного зала распахнулись и показалась четверка послов.

Надменны были их взгляды, суровы лица. Важно прошествовали послы через раздавшуюся толпу, никого и словом не удостоили. От глаз многоопытных придворных, однако, не укрылась краска гнева, заливавшая их щеки. Артур и Аннабел глядели вслед каралдорским посланцам, когда из дверей тронного зала выскочил насмерть перепуганный алебардщик:

— Королевского лекаря!

Принцесса обернулась. Мгновение Артур видел ее расширившиеся глаза, потом она быстро проследовала за лекарем в тронный зал. Двери захлопнулись. Толпа встревоженно загудела. Из уст в уста полетела весть, будто стоявшие у дверей видели короля, распростертого на полу.

Артур не мог пошевелиться. Он, как и все, слышал о болезни короля, однако не догадывался, насколько она серьезна. Знал ли об этом сам король? Успел ли изъявить свою волю, назначить Великого Лорда?

Принцесса не замужем. Значит, пока она не изберет мужа и не возведет его на трон, будет править сама… Точнее, поручит все дела Великому Лорду, в подчинении у которого окажется Королевский Совет. Кого же король сделает Великим Лордом?

Толпа придворных пришла в движение. Артур поднял голову. На пороге появилась Аннабел — прямая, спокойная. Коротко сказала обступившим ее дамам и кавалерам:

— Его величеству лучше.

Шагнула вперед. Артур протиснулся к ней. Принцесса оперлась на его руку и позволила проводить себя до башенных покоев. Артуру было искренне жаль ее. Помнил, в каком отчаянии пребывал сам, когда в битве у Черного Брода смертельно ранили отца.

— Аннабел, — он назвал ее по имени, полагая, что сердечность сейчас важнее этикета, — я не знал, как болен ваш отец. Мне очень жаль.

Принцесса горько взглянула на него.

— Да, Артур, — только и ответила она, — он очень болен.

Будто горячая волна прошла по телу Артура. Надежды не осталось. Король умирает. Кто же станет Великим Лордом?

Он чуть сжал руку Аннабел:

— Рассчитывайте на меня.

Простившись с принцессой низким поклоном, Артур едва не бегом кинулся к своим комнатам. Ему, как и всем лордам Совета, отводились в королевском замке отдельные покои.

— Драйм! — провозгласил он с порога. — Король умирает!

Побратим перекрестился и стал ждать продолжения.

— Наместником стал бы лорд Квентин — если бы не это досадное падение на охоте. Прикованный к постели человек не может быть Великим Лордом.

Драйм молча наблюдал за побратимом, стремительно расхаживавшим по комнате.

— Лорд Гаральд… Возраст, опыт, заслуги… Но… не полководец. Был бы назван Великим Лордом в любое другое время, только не в преддверии войны с Каралдором. Следом — лорд Бертрам. У этого доблести не отнимешь. Всем хорош. Одна беда — слишком явно пытался навязать своего сына в мужья принцессе. Не станет Аннабел терпеть бесконечные домогательства. Возникнет распря, а распря между правителями ведет к гибели королевства. Кто же еще? Кто?

— Вы, — ответил Драйм то, что от него ждали.

— Я. — Артур замер, плечи его дрогнули, словно ощутив тяжесть мантии Великого Лорда. — Я, — повторил он. — Почему бы и нет? Я расторопнее старика Гаральда и покладистее Бертрама. Аннабел от меня притеснений не будет. Я разобью каралдорцев, вернусь с добычей, заново отстрою столицу… Право же, у меня побольше вкуса и фантазии, чем у всех лордов Королевского Совета, вместе взятых… Как бы узнать, избрал уже король Великого Лорда?

В дверь просунул голову слуга.

— Что там? — сердито крикнул Артур.

— Письмо, ваша светлость. — Слуга протягивал свернутое в трубку послание.

Драйм взял его, передал Артуру и выпроводил слугу. Артур нетерпеливым движением сломал печать, пробежал письмо глазами.

— Дурные новости? — встревожился Драйм, ибо Артур уж слишком долго молчал.

Лорд повернулся к нему. Такого странного выражения лица у названого брата Драйм никогда не видел.

— Чудеса, — дрогнувшим голосом отвечал Артур. — Тут всего одна фраза: «Магистр приветствует Великого Лорда».

* * *

Человек, вошедший в комнату, был приземист, широкоплеч, коренаст. Длинное иссиня-черное одеяние тяжелыми складками ниспадало с его плеч. Странно было видеть над этим одеянием ученого лицо, подходившее скорее лавочнику, — круглое, полное, обрамленное короткими седеющими волосами.

— Приветствую милорда, — возгласил Магистр.

Артур учтиво поклонился. Усадил гостя и сам устроился напротив. Одет Артур был в темно-лиловый бархат, и за спиной его на гобелене, аллегорически изображавшем весну, лиловели кущи сирени.

Магистр задержал взгляд на гобелене, исподлобья посмотрел на Артура и принял из рук Драйма кубок с вином.

— Здоровье хозяина.

Вино было испробовано, и воздана хвала королевским погребам, и, отставив яшмовый кубок, Магистр сказал:

— Милорд, мое появление было внезапным, но я пришел предсказать вам величие. Я обладаю тайным знанием и умею заглядывать в будущее. Нынче ночью в неурочный час пропел петух, а приготовленные для гадания внутренности животных смешались. Это говорит о грядущих переменах в королевском доме.

— Более определенно об этом говорит болезнь короля, — вкрадчиво заметил Артур.

Магистр энергично кивнул:

— Да, но я утверждаю: Великим Лордом будете вы.

Лицо Артура оставалось бесстрастным.

— Откуда вы знаете?

— Я видел вас в Магическом зеркале. С мантией Великого Лорда на плечах.

Драйм тихо хмыкнул. Артур поскучнел.

— Благодарю за доброе предсказание, — откликнулся он. — Если других дел у вас ко мне нет…

Магистр поднялся, оперся руками о стол и уставился на Артура маленькими, в красных прожилках, глазками. Артур слегка отодвинулся.

— Не отвергайте помощи силы, которой я обладаю, милорд, — Магистр не повышал голоса, но тем явственнее в его словах чувствовалась угроза. — Великими становятся правители, сумевшие поставить эту силу себе на службу. Ремеслу ткача обучиться можно, и все же мало мастеров, способных сделать такой знатный коврик. — Он ткнул пальцем в сторону гобелена.

Артур едва не подскочил в кресле от выражения «знатный коврик», а пуще — от жеста.

— Властвовать над людьми труднее, нежели над тканью, вот почему великие короли — исключение. Во все времена несколько посвященных управляли толпами непосвященных. Только тот, кто овладел силами земли, кому ведомо тайное знание, может диктовать миру свою волю.

— По-моему, вы упоминаете о запретном знании.

— Запрет… — В голосе Магистра появились маслянистые нотки продавца, которому покупатель попытался всучить фальшивую монету. — Разве запреты могут остановить вас? Запреты существуют для трусов. Смелые люди слушаются только своих желаний. А трусы и слабаки разводят разговоры о добре и зле. Так-то, мол, поступать дурно. Кто сказал «дурно»? Трусы и слабаки, которые не могут поступить так же. Рады бы, да не смеют.

— И вы уверяете, что владеете силой? — спросил Артур, ни словом не возразив на тираду Магистра.

— Желаете убедиться?

— Да. — Артур переглянулся с Драймом. — Покажите нам какое-нибудь чудо.

Внушительная фигура Магистра продолжала нависать над столом.

— Хотите разговаривать с душами умерших? Хотите знать, отчего умерла принцесса Маргарет? Хотите услышать, что поведал король Редрик на смертном ложе своему сыну?

От слов Магистра веяло жутью, но дело несколько портил его тон, тон ярмарочного зазывалы: «Хотите увидеть женщину с бородой? Только десять монет! Входите, не пожалеете. Кто желает взглянуть на двухголового младенца? Чудо из чудес! Почтеннейшая публика, не жалейте денег!»

— Бог с ним, с королем Редриком, — отмахнулся Артур. Прибавил раздумчиво: — Я бы желал знать, отчего умерла принцесса Маргарет.

Откуда-то из глубин своего широченного одеяния Магистр извлек хрустальный шар и резко опустил на стол. Коротко потребовал:

— Свечу.

Драйм поставил одну свечу перед ним и погасил остальные. Магистр сел, положил руки на стол ладонями вниз. Подался вперед, сверля взглядом шар. Пухлое лицо его свела гримаса напряжения. Прошло мгновение, другое… Словно порыв ветра задул свечу, и шар начал тускло светиться. От шара свет сообщился рукам Магистра. Какое-то время Артур с Драймом только и видели что две ставшие красноватыми ладони, парившие над шаром. Постепенно свечение угасло. Магистр с глубоким вздохом откинулся в кресле. Драйм, ни слова не говоря, плеснул ему вина. Вновь высек огонь.

Короткими толстыми пальцами Магистр потирал виски.

— Нелегкая задача, ваша светлость… Обычно я прибегаю к услугам магического зеркала… Однако посылать за ним было бы слишком долго… Я видел Маргарет, — бросил он отрывисто.

Артур сложил руки на груди.

— Да?

— Ее задушили.

Брови Артура поползли вверх — молва твердила о яде.

— Неужели? — процедил он, не скрывая недоверия.

— Да. Задушили. Зеленым шарфом. Я отчетливо видел узор на ткани. Гирлянду из сирени и роз.

Артур так резко отодвинул кубок, что вино выплеснулось на стол. Несколько мгновений они с Магистром пристально смотрели друг другу в глаза. Артур первым отвел взгляд.

— Хорошо, — произнес он после паузы. — Я готов принять вашу службу. Только в чем она будет заключаться?

— Время покажет, — торжественно провозгласил Магистр. — Настанет время, и вы придете ко мне за помощью. Я сделаю для вас то, что не смогут другие.

Магистр поклонился, набросил на голову капюшон и направился к дверям. Драйм вышел его проводить. Едва успел вернуться, как Артур нетерпеливо спросил:

— Что скажешь?

Драйм неопределенно повел плечом, но Артур, не дожидаясь ответа, заговорил сам:

— Откуда он мог узнать о зеленом шарфе?

— О чем?

— О шарфе, которым задушили Маргарет.

— Придумал.

Артур ударил кулаком по столу:

— В том-то и дело, что нет. Я ждал каких-нибудь откровений, вроде: «Вижу, как поднимается бархатная портьера и чья-то рука, унизанная перстнями, всыпает яд в украшенный сапфирами кубок…» Но он упомянул только одну деталь — зеленый шарф.

— Вы уверены, что шарф существовал на самом деле?

Артур повернулся к нему:

— Я видел, как Аннабел его вышивала. Готовила подарок сестре. Долго не могла решить, какие нитки выбрать для сирени — белые или лиловые. Взяла за образец этот гобелен.

Драйм озадаченно глядел на побратима.

— Маргарет до отъезда этот шарф не надевала ни разу. Пребывала в таком унынии, что не желала наряжаться. В Каралдоре же, как говорят, она появлялась только в черных или темно-синих одеждах. Кто мог увидеть и запомнить рисунок на шарфе?

— Убийца, — ответил Драйм. — Или тот, кто первым увидел труп.

Наступила тишина.

— Верно, — вымолвил наконец Артур. — Но ни тот, ни другой не стали бы болтать. Тем более удивительна осведомленность Магистра. Все твердят: Маргарет была отравлена. А он заявил — задушена. — Артура передернуло. — Ужасная смерть. Бедная Маргарет.

— Что ж, думаете, Магистр и впрямь колдун? — не выдержал Драйм.

Артур покачал головой:

— Я не столь легковерен. Потому меня и интересует его осведомленность… Признаюсь, ему удалось меня удивить.

Артур говорил улыбаясь, однако Драйм видел, что побратим встревожен куда серьезнее, нежели хочет показать. Драйм понимал: Артура взволновало не только упоминание о пресловутом шарфе, но и твердое обещание для него самого мантии Великого Лорда.

— По-моему, Магистр — шарлатан, — буркнул Драйм.

— Не все ли равно, маг или шарлатан, если сумеет быть полезен? Сила в нем, бесспорно, чувствуется.

Драйм упрямо покачал головой:

— Магистр рассчитывает, что это вы будете ему полезны.

Артур засмеялся.

— Пусть рассчитывает.

— Он может быть опасен.

— Я тоже.

— Гнали бы вы его подальше, — упорствовал Драйм. — Не знаешь, чего ждать. Что за человек?

— Лицом и манерами наш маг невыносимо смахивает на лавочника.

* * *

Тяжко болен король. Силы оставляют его. Отнимаются руки и ноги. Меркнет свет в глазах. Но не от слабости стонет король. Слышится ему топот тысяч коней. Всадники в блестящих доспехах, с развевающимися на шлемах перьями скачут без устали день и ночь, приближаясь к границам его страны. Грозно звенят доспехи, сотрясают землю удары копыт, гремит боевой клич. Реет над войском знамя каралдорского короля.

Как остановить эту силу? Как уберечь королевство и дочь Аннабел? Кому оставить власть, на кого возложить тяжкое бремя? Мечется король в жару, сминает тонкие простыни, не находит ответа.

— Аннабел!

Принцесса подняла голову. Она сидела в кресле, опираясь ногами на низенькую скамеечку. Эту скамеечку почти скрывал шлейф длинного бирюзового одеяния, ставшего в последние дни для принцессы чересчур просторным. Ее пальцы, державшие иглу, казались прозрачными. Принцесса вышивала, выбрав узором вместо обычных гирлянд цветов болотные травы; в просветах между травой алела вода, переступали с кочки на кочку длинноногие цапли.

— Аннабел! Я должен назвать Великого Лорда, пока еще в силах это сделать.

Принцесса отложила вышивку, зябко обхватила руками плечи. Она не могла согреться, хотя на дворе стоял жаркий день и непрерывно топился очаг в королевской опочивальне. Причудливые тени играли на дубовых панелях, заставляли оживать резные фигуры: львы, поднявшиеся на задние лапы, казалось, готовились ударить, драконы свивали чешуйчатые хвосты. Мерцали, отражая огонь очага, узкие высокие зеркала. Десятки розовых свечей озаряли комнату. Из подвешенной к потолку серебряной курильницы поднимался ароматный дымок.

Благовония привозили из Каралдора, и сейчас, в дни мира, ими были полны все лавки в городе.

— Аннабел, — король приподнялся, облокотился на парчовую подушку, — нужен человек, способный справиться и с войском, и с лордами Королевского Совета, и с Каралдором. И тебе он должен быть приятен.

Аннабел промолчала, но, видимо, в глазах ее появилось особенное выражение, ибо король молвил:

— Я уговорил Маргарет выйти замуж, несмотря на то что брак с каралдорцем был противен и сердцу ее, и рассудку. Я настоял. И этим навлек беду на всех нас. Маргарет умерла не своей смертью, и теперь повелитель Каралдора претендует на руку единственной наследницы престола. Я хотел мира с Каралдором, но только содействовал войне. Нелегкое наследство я оставляю тебе, ибо земля, на которой совершилось зло, долго хранит память о том. Зло притягивает зло. Я, как могу, хочу облегчить твою ношу. Кого из лордов Совета желала бы ты видеть по правую руку от себя?

Аннабел снова взялась за иглу.

— Какой совет подадите мне вы, отец? На ком остановить выбор?

Король заговорил о мудрости лорда Гаральда, о доблести лорда Бертрама, упомянул о несомненных талантах лорда Дана и лорда Мэя и печально закончил:

— Увы, ни один из них не воплощает в себе всех достоинств.

Аннабел, не отрывая взгляда от шитья, промолвила:

— Вы не назвали еще одного человека.

— Кого же?

— Лорда Артура.

Отец пристально посмотрел на дочь.

— Я полагал, вы давно охладели друг к другу. Оказывается, нет?

Принцесса покачала головой. Она вспомнила, как Артур, которому едва исполнилось одиннадцать лет, вытирал кровь с рассеченной губы. От него пятились сыновья придворных: один прижимал ладонь к заплывшему глазу, другой пытался унять кровь из разбитого носа. Рядом с Артуром стоял Драйм — его страшные ожоги только начали подживать. Артур положил руку на плечо брата:

— Никто и никогда не посмеет обидеть тебя, пока я жив.

…Аннабел откинула назад прядь волос, упавшую на глаза. Артур сдержал слово. Никто не смел задеть Драйма. Нынче Артур обещал заступничество и ей. Она этому рада: сейчас без верных друзей не обойтись.

— В горький час он поддержал меня, — ответила принцесса. — Полагаю, что бы ни случилось, Артур останется надежным другом.

— Он слишком молод.

— Вы не вспоминали о годах Артура, когда вводили его в Королевский Совет.

— Что ж, мне ни разу не довелось пожалеть о милостях, оказанных лорду Артуру. Он показал себя храбрецом на поле боя и разумным советником в мирные дни.

Король замолчал, задумавшись, и за время этого молчания принцесса трижды воткнула иголку себе в палец. Наконец с глубоким вздохом человека, сделавшего окончательный выбор, король сказал:

— Если ты хочешь видеть Артура Великим Лордом… Быть по сему.

Провел языком по пересохшим губам. Принцесса отложила шитье, поднялась, подала отцу серебряный кубок.

Король отпил глоток, другой. Промолвил негромко:

— Аннабел! Покажи, запомнила ли ты потайную дверь.

Принцесса поставила кубок на низенький столик у кровати, пересекла комнату и, безошибочно выбрав резного льва, нажала. Часть стены пришла в движение, открылся черный проем. Потянуло холодом, пламя свечей затрепетало.

— Хорошо, — проговорил король. — Чтобы запереть дверь…

— Нужно повернуть вот эту лилию, — указала Аннабел, — тогда снаружи нельзя будет открыть.

— Отыскать вход в лесу сумеешь?

— Да.

— Если каралдорцы возьмут город в осаду, этот ход спасет тебе жизнь, как спас Маргарите Решительной, убегавшей от своего сына… Или королю Редрику… Запертый в собственных покоях, он бежал подземным ходом, лесом пробрался в Тург, поднял дружину и в один час расправился с мятежниками. Также и Хромой Иаков…

Аннабел невольно улыбнулась. Хромой Иаков был воплощенным неудачником. Бежать из замка он сумел, но в полумиле от города намертво увяз в грязи.

— Аннабел! Ты не должна доверять тайну подземного хода никому: ни Великому Лорду, ни Главе Совета. Лишь своему супругу — королю.

* * *

— Кланяйтесь ниже, лорд Гаральд, — насмешливо зашептал лорд Бертрам. — Возможно, нынче мы приветствуем будущего государя.

— Не торопитесь, милорд. До сих пор принцесса Аннабел не почтила лорда Артура вниманием. Надеюсь, проявит стойкость и впредь.

— До сих пор ее не пугала тень каралдорца. Кланяйтесь, милорд, кланяйтесь…

Королевский герб — черный лев на белом поле, сжимающий в лапах обнаженный меч. Отныне рядом с ним всегда будут появляться пылающие маки дома Артура. Маки и меч «Грифон».

Ярко горели факелы, воткнутые в железные кольца. На обнаженном клинке играли отблески пламени. Рука Артура, сжимавшая меч, заметно дрожала. Однако голос звучал твердо, гулко отдавались под каменными сводами слова клятвы.

— …И служить моей госпоже, как надлежит рыцарю, не щадя жизни своей, и превыше нее почитать только Бога…

На возвышении стоял трон короля, на ступень ниже — кресло принцессы. Недвижно сидели властители, строго и сосредоточенно внимали клятве Артура.

Тускло багровели настенные росписи. Когда-то зал отводился для пиршеств, потому и украшали его сцены охоты да пиров: собаки несли в зубах подстреленных птиц, столы ломились от яств, тугими струями лилось в кубки вино, лица гостей лучились весельем и жизнелюбием.

Тем мрачнее казались лица лордов Королевского Совета — каждый из них рассчитывал удостоиться королевского выбора. Лорды стояли полукругом за спиной коленопреклоненного Артура.

— И не освободит меня от этой клятвы никто до самой смерти…

Изо всех сил старался Артур сдерживаться, не выказывать чрезмерной радости, и все же лицо его светилось.

— Принимаю вашу клятву и надеюсь на вашу службу, — отвечала принцесса.

Король устало склонил голову, едва выдерживая тяжесть венца. Его срок настал, дела земные завершались.

Артур поднялся, вложил меч в ножны. И тогда лорд Гаральд, Глава Королевского Совета, набросил на его плечи пурпурную мантию Великого Лорда. Лицо Артура вспыхнуло, заиграла на губах торжествующая улыбка.

* * *

Ранним утром из ворот замка выходила праздничная процессия. Впереди выступал отряд латников в сверкающих доспехах. Знаменосец нес штандарт с черным львом. За латниками следовали пажи с тем же гербом, вышитым на одежде. Они несли корзины роз и полными горстями бросали цветы под копыта белогривой лошади, на которой ехала принцесса. Белоснежные шелка ее одеяний были пропитаны духами, в темных волосах поблескивал узкий серебряный обруч. Принцесса склоняла голову и милостиво улыбалась горожанам, стоявшим плотными рядами вдоль дороги. Звучали приветственные крики, взлетали в воздух разноцветные шляпы.

Отставая от принцессы строго на полкорпуса, ехал лорд Артур — алый всадник на белом тонконогом коне, в гриву которого были вплетены серебряные нити. Лицо Артура озаряла лучезарная улыбка. Взгляды всех женщин, вышедших полюбоваться процессией, обращались к нему.

Принцессу и Великого Лорда сопровождали лорды Королевского Совета, затем — придворные дамы и кавалеры, нарядные, смеющиеся, второй отряд латников, толпа замковой прислуги, получившей разрешение посмотреть на праздник.

Замок возвышался над городом, и поначалу всадники могли видеть лишь черепичные крыши, утопавшие в зелени. В синеве неба парили флюгера, и когда они под порывом ветра разом поворачивались, над городом плыл протяжный, скрипучий звук, создавая вместе с колокольным звоном ни с чем не сравнимую мелодию. Крутые мощеные улочки вились меж разноцветных домов; яркие фасады в честь празднества украсились флагами, ставни были распахнуты, и в окнах мелькали любопытные физиономии горожан, желавших поглазеть на праздничное шествие.

Процессия въехала на Ратушную площадь, где к ней присоединились почтенные господа из городского Совета, задержалась у собора — к алтарю в такой день обычно возлагали богатые дары — и направилась к городским воротам.

Поле, отведенное для состязаний, уже с восхода пестрело праздничными одеяниями горожан. Для принцессы и ее свиты отводились места на увитом цветами помосте; зрители попроще устраивались прямо на траве.

Леди Амелия, улучив минуту, присела перед Великим Лордом в глубоком реверансе:

— Милорд усердно служит своей госпоже. Можно подумать, им движет не долг, а чувство.

— Сегодня вечером постараюсь убедить вас в обратном, — с готовностью откликнулся Артур. — Жаль, что уже не могу принять участие в поединках. Каждый удар «Грифона» я посвятил бы вам…

Он поднялся на помост и занял место по левую руку от принцессы. По правую — расположился осанистый белобородый старик в темно-синем расшитом золотом одеянии.

— Лорд Гаральд, — обратился к вельможе Артур, — думаю, состязания лучников нас порадуют.

Лорд Гаральд величественно пожал плечами:

— Как говорится, юность надеется… Я не ожидаю ничего нового. Не трудно угадать победителя, если знаешь, что в состязании участвует Гирсель.

— Спору нет, ваш лучник хорош, но, чтобы выиграть, ему придется превзойти самого себя.

— Вот как? — усмехнулся лорд Гаральд. — Кого же вы прочите ему в соперники? Уж не королевского ли Томелла, которого мой лучник побивал дважды? Или, возможно, доблестный лорд Бертрам опять возьмется за лук и не станет ссылаться на негодную тетиву, как в прошлый раз?

— О намерениях лорда Бертрама мне ничего не известно, — откликнулся Артур, бросая взгляд на скамью, где сидел упомянутый лорд, пунцовый от гнева, — он прекрасно все слышал. — Я сам выставлю лучника, против которого Гирсель-южанин окажется слабоват.

— Как, лорд Артур, — вмешалась в беседу принцесса, — вы изменяете своим пристрастиям? До сих пор ваше сердце принадлежало мечникам.

— Я был сражен искусством этого лучника, — признался Артур.

Лорд Гаральд презрительно рассмеялся:

— Чтобы победить Гирселя, ваш лучник должен творить чудеса.

— Предлагаю любой залог, какой вам угодно будет принять.

— Хорошо, — разгорячился лорд Гаральд. — Ваш конь против моего.

— Согласен.

— Милорд, — обратилась к Артуру принцесса, заинтересованная разговором, — я знаю, как вы дорожите своим Турмом. Неужели настолько уверены…

— В своем лучнике? Да. — Артур лукаво улыбнулся. — Надеюсь, он понравится и вам.

Аннабел говорила с Артуром, но смотрела не на него, а на поле, куда выезжали закованные в броню противники.

— Где же вы его отыскали?

— Совсем близко. В лесу.

Принцесса внимательно посмотрела на Артура. Но теперь он улыбался самым невинным образом, и Аннабел вновь обратила взгляд к ристалищу. Артур подал знак герольдам, запели трубы, и двое рыцарей на великолепных боевых конях понеслись навстречу друг другу.

…Сшибались всадники, ломались копья, разбивались на куски щиты, падали на землю поверженные противники, летел над толпой приветственный рев, и следующая пара выезжала на взрытое копытами поле.

Девять пар сошлись в поединке, девять раз герольды выкрикивали имена победителей, девять рыцарей выслушали похвальные речи принцессы, девятерых раненых унесли с поля боя.

Артур искоса наблюдал за принцессой. Она не забывала рукоплескать и одаривать улыбками победителей, но было видно, что турнир ей безразличен, ничья победа не радует, ничье поражение не огорчает. Конечно, могла ли она искренне наслаждаться зрелищем, помня о болезни отца? И все же к переживаниям за отца примешивалось волнение иного рода. Артур подметил несколько взглядов, брошенных Аннабел в ту сторону, где дожидались своей очереди лучники.

Добрую сотню лучников окружала толпа зевак. Здесь пытались угадать победителя, заключали пари, вспоминали прошлогодние состязания: как удачен был выстрел такого-то или как всех удивил такой-то — известный своей меткостью стрелок, — промазавший с пятидесяти ярдов по мишени размером с воинский щит. И конечно, повсюду звучало имя Гирселя-южанина.

Сами лучники делали вид, будто не слышат обидных или, напротив, лестных замечаний, но ловили каждое слово. Невольно поворачивались в сторону худощавого темнолицего паренька, одетого в синее с белым — цвета дома Гаральда, сохранявшего на лице выражение полнейшего безразличия. В руках он держал дальнобойный лук со спущенной тетивой, из колчана выглядывали стрелы, приметные: древки выкрашены в белый цвет, перья — в синий.

Драйм, проталкивавшийся сквозь толпу в поисках Стрелка, наградил сине-белого лучника оценивающим взглядом, ответа на который не последовало. Паренек оставался по-прежнему бесстрастен.

В толпе лучников Драйм Стрелка не нашел и отправился к раскинутым в отдалении шатрам, предназначенным для отдыха принцессы и ее свиты. Над одним из них реял стяг с алыми маками. Подле шатра дожидался Стрелок. Он был не один. Рядом стоял высокий темноволосый человек в видавшем виды дорожном плаще. Завидев Драйма, Стрелок приветственно взмахнул рукой, его спутник обернулся и поклонился.

— Лорд Артур просил встретить вас, известить, что залог внесен, и предложить помощь, какая только в моих силах, — обратился Драйм к Стрелку.

— Благодарю, — откликнулся тот, — но лук и стрелы при мне, а больше ничего и не требуется.

— Смотрю, вы отдали предпочтение оружию мастера Обри? Если хотите оценить на снаряжение остальных, можем подойти поближе…

— Увижу во время состязания.

— Гирсель-южанин уже здесь, а погода, как на грех, портится.

Все трое подняли глаза к небу, исполосованному белыми перьями облаков.

— Ветер крепчает.

Драйм хмуро взглянул на Стрелка:

— Нелегко вам придется.

— Плох лучник, которому ветер помехой, — беспечно отозвался тот.

Приятель Стрелка хлопнул его по плечу:

— Выдюжишь. Встретимся в «Золотом олене».

Он с небрежным изяществом поклонился Драйму и зашагал прочь — легкой походкой человека, проведшего жизнь в дороге.

— Кто это? — спросил Драйм, глядя уходящему в спину.

— Бродячий певец.

Драйм очень удивился.

— В замке я на придворных певцов насмотрелся, он на них ничуть не похож. Решил по повадке — он воин.

Драйм разочарованно покачал головой. «Жонглировать словами, что за занятие для мужчины?» Обратился к Стрелку:

— Если желаете отдохнуть, шатер его светлости к вашим услугам.

— Мне бы хотелось подойти к помосту.

— Сейчас туда не протиснуться, — возразил Драйм.

Увитый цветами помост окружало людское море. С того места, где стояли Драйм со Стрелком, можно было рассмотреть фигуры сидевших людей, но не лица. Толпа дружно взревела. Драйм увидел, как Артур вскочил в увлечении, но, что происходило на ристалище, разглядеть не мог.

— Вас еще подведут к помосту, — успокоил Стрелка Драйм. — Как победителя.

— Уже известно, что я победитель? — заинтересовался Стрелок. — К чему же тогда состязания?

— Лорд Артур сулит вам победу, а у него верный глаз, — с глубоким убеждением заявил Драйм.

Они вошли в шатер, и Драйм подал Стрелку куртку с вышитым на ней гербом Артура и плащ, украшенный серебряным шитьем.

— Лорд Артур просит принять этот подарок в знак его расположения.

Стрелок взял плащ и поблагодарил, облачился в куртку с «алыми маками» и в сопровождении Драйма отправился на тот край поля, где собрались лучники.

Драйм исподволь наблюдал за ним. Стрелок не был похож на прочих. Драйм затруднился бы сказать, в чем отличие. В особой неспешности, выверенности и в то же время широте движений… Лучник словно принес с собою дыхание леса, его первозданную чистоту и мощь. Здесь, в толпе, он невольно приковывал взгляд. Держался просто, но с таким достоинством, что любители затевать ссоры, каких немало в любой толпе, крепко бы поразмыслили, прежде чем решились его задеть.

Запели трубы, сзывая участников состязания. На помосте еще царило оживление — обсуждали предыдущие поединки. Артур, взволнованный так, будто сам вернулся из боя, восклицал:

— Это был мастерский удар. Будь в руках Гильома настоящий меч…

— Что ж, посмотрим, кому из лучников достанется победа, — проговорил лорд Гаральд.

Артур скосил глаза на принцессу. Загородившись рукой от солнца, вытянув шею, ее высочество разглядывала участников состязания, первый из которых уже шагнул к черте.

Мишень отстояла на пятьдесят ярдов, и в безветренную погоду на первом этапе состязаний отсеялись бы лишь самые невезучие. Но ветер все усиливался, налетал резкими порывами. Из сотни лучников, выстреливших по первому разу, больше половины отправились восвояси под свист и насмешки зрителей.

Мишень отодвинули, лучники сделали по второму выстрелу, и опять число соперников сократилось вдвое. Мишень на расстоянии двухсот ярдов поразили двенадцать стрел, трехсот ярдов — семь. Когда мишень отнесли последний раз — теперь она стояла на расстоянии трехсот пятидесяти ярдов, — на лицах по крайней мере четверых лучников из удачливой семерки отразилось глубокое уныние. Однако без боя не желал сдаваться никто.

Стрелок смотрел, как они целятся. Первым вышел к черте королевский дружинник. Стрелок предположил, что он промахнется — слишком высоко брал прицел. Так и вышло. Второй метил верно, да стрела оказалась легка и неустойчива на ветру. Третьего подвел лук: в момент выстрела лопнула тетива, стрела упала в нескольких шагах, но повторить попытку не разрешалось.

Четвертым оказался тот худенький юноша, на которого Драйм указал Стрелку как на главного противника, — Гирсель-южанин. Небольшой лук он держал прямо перед собой и натягивал тетиву к груди, а не к плечу. Лишь мгновение промедлил Гирсель у черты, и стрела вонзилась точно в центр мишени. Гирсель отошел, не слушая приветственных возгласов, держась подчеркнуто равнодушно.

Пятый и шестой лучники — братья-близнецы — целились долго, в мишень попали оба, но по их лицам можно было заключить, что свою удачу они приписывают лишь исключительной милости небес.

Стрелок выбрал из колчана стрелу с посаженными наискось перьями — как раз для ветреной погоды, — поднял несравненное изделие мастера Обри. Помедлил, примериваясь к порывам ветра, и выстрелил — прекрасно. Отходя, поймал брошенный исподлобья взгляд Гирселя, внимательный и недобрый.

Артур повернулся к лорду Гаральду:

— Что скажете?

— Рано еще что-либо говорить, — отрезал тот.

— По крайней мере признайте, я обещал захватывающее зрелище и сдержал слово. Не так ли, ваше высочество?

— Бесспорно, — промолвила Аннабел. — Тот, кто получит награду, завоюет ее в нелегкой борьбе.

Гирсель-южанин выстрелил навскидку столь же метко, как и прежде. Толпа ликовала, казалось, он может взять мишень и с завязанными глазами. Гирсель не удержался и бросил на Стрелка торжествующий взгляд. Поочередно зазвенели тетивы луков обоих братьев, и близнецы покинули поле, чтобы присоединиться к зрителям. Оба промахнулись.

Стрелка охватил азарт борьбы. Он помнил о наблюдавшей за ним с помоста Аннабел, но и не будь Аннабел, стремился бы к победе ради победы. Неужели опытный охотник уступит мальчишке?

Резко развернувшись к мишени, выстрелил. Досада исказила лицо Гирселя — его противник попал в цель.

Оставалось последнее испытание. Артур, напряженно следивший за своим лучником, поднялся. Едва удержался от улыбки, увидев, как рядом встала принцесса. За ней — лорд Гаральд. Один за другим поднимались взволнованные кавалеры и дамы. Зрители притихли, не было слышно обычных шуточек, какими подбадривали бойцов; никто из почитавших себя знатоками не пытался давать советы.

Высоко в воздух взлетел глиняный ком, оплетенный ивовыми прутьями. И рухнул вниз — меж прутьев застряли две стрелы. Зрители не просто рукоплескали — заходились от восторга. Ветер срывал шляпы и швырял песок в глаза. Глиняный ком подбросили вторично, и снова обе стрелы встретились в одной точке. На этот раз в криках зрителей слышалось скорее недоумение, чем восторг: как определить победителя?

— Поделим награду? — спросила принцесса, оборачиваясь к Артуру.

Но тот во что бы то ни стало желал победы своего лучника.

— Пусть бьют по третьему разу. Если опять попадут оба — поделим.

Решение сообщили соперникам. Оба уже устали, а с каждым новым испытанием напряжение возрастало, теперь дело решало не только мастерство, но и хладнокровие, выдержка. Стрелок понимал — Гирселю приходится труднее. Все ждали, что победитель двух предыдущих состязаний одолеет никому не известного новичка. Южанин так боялся неудачи, что руки перестали повиноваться. Третья стрела прошла мимо. На трибунах еще не разобрались, кто из двоих одержал победу, но Стрелок уже видел, что попал, а Гирсель — нет. Юнец тоже понял это. Опустил лук. Южанин был молод и не умел проигрывать. Стрелку стало не по себе, когда увидел, как побелел мальчишка. Словно лишился чего-то большего, нежели звания победителя и денежного приза.

— Послушай, — обратился к нему Стрелок, — ты достойно показал себя. Исход решила случайность… Мне просто повезло.

Южанин бросил на него взгляд, исполненный такой ненависти, что Стрелок осекся. Гирсель ударом о колено сломал лук, швырнул обломки на землю, развернулся и пошел прочь. Толпа расступилась перед ним. Стрелок пожалел, что отнял у мальчишки победу.

Но долго раздумывать об этом ему не дали. Уже герольды выкрикивали его имя, уже Драйм, оказавшийся в нужную минуту рядом, обхватил за плечи и повел прочь из круга любопытных, сообщив, что лорд Артур очень доволен.

Вот уже стоял Стрелок перед помостом. Труба запела еще раз, призывая к тишине. Над полем полетел звонкий голос Аннабел:

— Приветствую победителя! Пусть сегодняшняя удача пребудет с вами всегда. Король желает видеть на своей службе таких удальцов. Этот браслет, — принцесса взяла из рук пажа массивное золотое украшение, — послужит не только наградой, но и пропуском в замок, если пожелаете прийти… — И принцесса сошла с помоста, чтобы лично надеть браслет победителю.

Пока придворные шепотом обсуждали неслыханную милость, оказанную принцессой простому лучнику, Артур успел подметить, что Аннабел обменялась со Стрелком несколькими фразами, неположенными по этикету. Вероятно, охотник услышал нечто приятное, ибо покинул поле, сияя.

…Турнир окончился, принцесса удалилась в свой шатер, зрители начали расходиться.

— Лорду Гаральду самое время посылать за другим конем, если не хочет возвращаться в замок пешим! — заявил Артур, откидывая полог своего шатра.

Внутри уже дожидались Драйм и Стрелок, и три наполненных кубка.

— Пьем за победителя! — воскликнул Артур, осушая кубок. — Я же вам предсказывал успех! Теперь ваше имя прогремит по всему королевству. Хотел бы я слышать, что скажет лорд Гаральд своему хваленому лучнику.

При этих словах Стрелок нахмурился.

— Победитель состязаний может рассчитывать на почетную должность начальника замковой стражи. Но я предлагаю вам иное, — радостно и возбужденно говорил Артур. — Ожидается война с Каралдором. Возглавить войско предстоит мне. И я не вижу лучшего командира лучников, нежели вы.

— Война с Каралдором? — мрачно переспросил Стрелок.

— Да. Это неизбежно. Подумайте над моим предложением. Я не тороплю вас, — откликнулся Артур. — А сейчас надо отпраздновать вашу победу. До вечера я ее высочеству не понадоблюсь. Драйм сказал, вы должны встретиться со своим приятелем. Где же?

— В таверне «Золотой олень».

— Прекрасно. Отправимся туда вместе. Драйм, подай-ка мне темный плащ.

В эту минуту в шатер заглянул слуга, одетый в синее с белым:

— Мой господин лорд Гаральд вручает вам, милорд, проигранный залог.

— Пойдемте взглянем, — пригласил Артур.

У входа в шатер другой слуга держал под уздцы коня в богатой сбруе.

— Передайте своему господину, — заявил Артур, принимая из рук слуги повод, — пусть в следующий раз держит пари осмотрительнее. — И тут же подарил скакуна Стрелку.

* * *

Таверна, где Стрелок условился встретиться с Менестрелем, была до отказа заполнена народом. Артур, Драйм и Стрелок едва протиснулись внутрь — в дверях столпились любопытные, привлеченные доносившимися из таверны звуками лютни. Всеобщее внимание приковывал Менестрель. Он стоял на скамье в центре зала и отвешивал низкие поклоны публике. Судя по громким выкрикам и требовательному топоту ног, его выступление пришлось по душе слушателям, и они жаждали продолжения. Увидев Стрелка, Артура и Драйма, Менестрель указал на них хозяину, и тот отыскал (правда, с величайшим трудом) места в углу у очага.

Артур поморщился. В очаге на вертеле жарилась баранья туша, во все стороны с шипением разлетались брызги жира. Запах бараньего жира мешался с застоявшимся кислым запахом плохо пропеченного хлеба. Хозяин поставил перед гостями полные кружки вина, и Менестрель, раскрасневшийся — каждый слушатель почитал за честь угостить певца, — зычно провозгласил:

— Хвала победителю состязаний!

Внимание посетителей сосредоточилось на Стрелке. Пришлось тому подниматься и раскланиваться, а с ближайшими соседями так и пить вкруговую. Спутников Стрелка тоже разглядывали пристально, и Артур, недовольный, плотнее запахнулся в плащ, стремясь скрыть великолепие одежды. Не хватало только быть узнанным.

Впрочем, любопытные взгляды тревожили недолго. Здесь, в таверне, героем был Менестрель. Горожане нетерпеливо просили его исполнить ту или иную полюбившуюся песенку.

— Что-нибудь новенькое! — громко крикнул кто-то.

Пальцы Менестреля прошлись по струнам лютни, будто лаская. Он засмеялся и запел:

— И в голове — безветрие,

Дорога прямиком.

Ловя лучи рассветные,

Шагаю босиком.

Без кучера, без вестника,

Без мысли, без коня.

А что до новой песенки —

Надейтесь на меня.

Без плахи нету площади,

Без дерева — листвы,

Нет без уздечки лошади,

Без шляпы — головы.

То вверх, то вниз по лесенке,

То — маска, то — броня,

А что до новой песенки —

Надейтесь на меня.

Без города и дома я

Болтаюсь сам собой,

Мерещится знакомая

Петля над головой.

Ай, петелька-чудесенка,

Ай, середина дня!..

Но что до новой песенки —

Надейтесь на меня.

Я не любитель вечности,

Как не любитель крыс.

Мне уши и конечности

Ласкает легкий бриз.

Душе и пяткам весело,

Синяк с лица слинял,

И что до новой песенки —

Надейтесь на меня.

Мелодия неслась легкая, стремительная, сразу запоминавшаяся. А голос певца полнился такой искристой радостью и задором, что никого не оставлял равнодушным. Уже после второго куплета завсегдатаи дружно подхватили припев. Запел Артур, забывший о чопорности Великого Лорда, запели развеселившиеся Драйм и Стрелок. Какой-то горожанин, судя по огромным красным мозолистым рукам — кузнец или оружейник, трубил самозабвенно, не соблюдая мелодии, прямо в ухо Стрелку.

Артур решил непременно зазвать певца в замок. Ему, Артуру, это принесло бы немалую славу, сумей он — после состязаний лучников — устроить состязания певцов и музыкантов.

Менестрель спрыгнул со скамьи и протиснулся к столу, за которым сидели Стрелок, Артур и Драйм. Не присаживаясь, отхлебнул вина и снова взялся за лютню. Слушатели просили песен, но он и сам уже не мог остановиться. Не надо было рыться в памяти, песни приходили одна за другой, просились на язык, пальцы рвались к струнам. Менестрель подмигнул Стрелку, сказал, перегнувшись через стол:

— Я припас и для тебя песенку, — взмахнул рукой, требуя тишины.

— Ночной порой, ночной порой

По лестнице по винтовой

Сбегу в притихший сад.

Благоухает резеда,

Уснула в озере вода,

И птицы в гнездах спят.

Ночной порой, ночной порой

В роскошной спальне спит король,

Спит под охраной слуг,

Сопит на кухне домовой,

На шпиле, освещен луной,

Спит флюгерный петух.

Пусть дремлет стражник у ворот,

Пусть у камина дремлет кот,

Собаки — в конуре…

…Он мне сказал: «Ночной порой

Пусть будет конь оседлан твой,

Привязан на дворе.

Ночной порой, ночной порой,

Ночной порой вдвоем с тобой

Верхом умчимся прочь!»

Пусть королю приснится сон:

Конь вороной, уносит он

Его родную дочь.

Ночной порой, ночной порой

В роскошной спальне спит король,

Спит под охраной слуг.

Сопит на кухне домовой,

На шпиле, освещен луной,

Спит флюгерный петух.

Радостно захохотали слушатели, приветствуя находчивых влюбленных. Дружно взлетели кружки — посетители пили за здоровье певца. С вертела сняли баранью тушу, и первый, лучший кусок хозяин поднес Менестрелю. Тот принял с поклоном, поблагодарил, присел на краешек стола. Хозяин взялся потчевать остальных гостей.

Артур заявил:

— Бесконечно счастлив, что сумел услышать вас. Чем была бы наша жизнь без музыки и поэзии? Мир изменяется мечом, но украшается словом…

Менестрель сидел на краешке стола, покачивал ногой и изучающе смотрел темными глазами в лицо Артура. При его последних словах губы певца дрогнули, однако он ничего не сказал. Артур продолжал рассыпаться в похвалах.

— Надеюсь, не откажетесь прийти в замок? Обидно будет, если истинные ценители поэзии не услышат эти замечательные песни.

Менестрель сдержанно поклонился в ответ на учтивые речи. Артур, желавший заручиться твердым обещанием, продолжал уговоры. Стрелок едва удержался от улыбки, вспомнив, как Артур расточал любезности ему — после удачного выстрела. Похоже, Артур считал необходимым завоевать каждое сердце.

В это время в зале произошло какое-то движение. К столу пробился невысокий черноглазый человек, облаченный в золотисто-оранжевую куртку. Обменялся несколькими словами с Менестрелем и махнул рукой кому-то в глубине зала.

— Что ему надо было? — спросил Стрелок, когда «оранжевая куртка» удалилась.

Менестрель тоже указал куда-то в угол.

— Бродячие актеры, — пояснил он. — Просят разрешения выступить, пока певец отдыхает…

— Вряд ли их кто-то станет слушать — после вас… — начал было Артур.

И тут на большой дубовый стол вспрыгнула огненно-рыжая девчонка, наряженная в красное платье со множеством оборок — словно факел зажгли в полутемном зале.

Маленькие ручки вскинули над головой бубен. Девушка медленно двинулась по столу — ступала плавно, мелкими шажками, плыла, едва покачиваясь, под напев флейты.

Вот к флейте присоединилась скрипка. Артур удивился: трактирные музыканты играли превосходно. Мелодия убыстрялась, лилась — звонкая, как первая капель, и веселая, как игра солнечных бликов в весеннем ручье.

Девчонка и сама, точно солнечный зайчик, освещала лица зрителей. Каждый, кто смотрел на нее, начинал улыбаться.

Все стремительнее становились движения Плясуньи. Скользящий шаг вперед, взмах широкой юбки, резкий прогиб назад — и снова скользящий шаг, а потом бешеное вращение. Алый подол обратился в сплошной огненный круг, руки сплелись над головой, короткий звон рассыпал бубен.

Кружась, Плясунья пролетела по всему столу, замерла на краю и понеслась назад. Все резче, сильнее ударяла она в бубен. Зрители топали ногами в такт, колотили по столу глиняными кружками. Кто-то, увлекшись, разбил кружку в черепки.

Смолкли скрипка и флейта. Девчонка отшвырнула бубен. Теперь она плясала под перестук собственных каблучков. За движениями ее рук трудно было уследить. Казалось, веселье переполняло ее, и только танец мог дать ему выход. «Посмотрите-ка! — восклицали, взлетая, ее руки. — Надо мной небо! Прислушайтесь! — выбивали звонкую дробь каблучки. — Подо мной земля! Я радуюсь, радуюсь, радуюсь!» Рыжие волосы рассыпались по плечам, бились, словно языки пламени. Бешено стучали каблучки. И вот, когда почудилось — темпа не выдержать, выпрыгнет сердце, Плясунья рухнула на колени и откинулась назад, так что волосы ее волной накрыли стол.

Завопили зрители. Артур изумленно оглянулся, потому что Драйм вел себя не лучше простолюдинов — орал и колотил по столу кружкой. Потом ему и этого показалось мало: вскочил на скамью и забарабанил кулаком по стене, так что запрыгали стоявшие на полках горшки и кувшины.

Менестрель и Стрелок, смеясь, выкрикивали что-то одобрительное. Рыжая Плясунья раскланялась, спрыгнула со стола и с бубном в руках принялась обходить зрителей. Монеты сыпались щедро, все, правда, мелочь: медь и немного серебра.

За каждым столом находились желающие зазвать Плясунью к себе. Она отшучивалась, порой хлопала по рукам самых дерзких, но ни к кому не подсаживалась. Артур нетерпеливо прищелкнул пальцами, ожидая, когда Плясунья подойдет к ним. Менестрель подмигнул Стрелку:

— Кто-то еще сомневался, будут ли актеры иметь успех…

Артур не соизволил услышать это замечание. Наконец девушка оказалась рядом. Артур бросил в бубен горсть золотых. А когда девушка от удивления едва не рассыпала монеты, откинул капюшон и одарил Плясунью сияющей улыбкой. По мнению Стрелка, это была самая ослепительная из всех ослепительных улыбок Артура.

— Посиди с нами, красавица, и позволь выпить за твое здоровье.

Во взгляде девушки отразилось сомнение. Щедрость Артура, равно как и его ласковая улыбка, пришлись ей по сердцу. Принять приглашение, однако, она не решилась, к столу не подсела, хоть и не ушла прочь. Пока она стойко боролась с искушением, приблизился Флейтист, взял из ее рук бубен. Менестрель, вглядевшись в седоусого музыканта, вдруг воскликнул:

— Не ты ли выступал в труппе старика Дейла?

— Было дело, — удивленно отозвался музыкант. Покачал головой: — Не думал, что кто-то еще нас помнит.

Менестрель поперхнулся от негодования.

— Что? Забыть эту труппу? Семь лет я бродил по свету и не видел ничего подобного. Что могло доставить людям большую радость, нежели приход в город комедиантов Дейла? — обратился он уже ко всем сидевшим за столом. — Народ с ночи стекался на площадь; все спешили протиснуться поближе к подмосткам. Помню, во время одного из представлений произошел забавный случай. По ходу действия героя заковывали в цепи. Так несколько зрителей не утерпели и выскочили на помост, спеша его освободить. От восторженных криков и аплодисментов оглохнуть можно было. А из цветов сложить гору повыше собора.

Музыкант невесело усмехнулся:

— Поверишь, если скажу: мы трое — все, что осталось от труппы Дейла?

Менестрель в немом изумлении уставился на него. Артур сделал приглашающий жест, уговаривая музыкантов и Плясунью подсесть к столу. Плясунья и Скрипач вопросительно глянули на Флейтиста. Несомненно, его считали за старшего — и не только по возрасту. В нем чувствовалась основательность, как в человеке, привыкшем принимать решения. Вероятно, именно он распоряжался, в каком городе или селении остановиться, сколько дать представлений, как истратить полученные деньги… Флейтист кивнул, и в одно мгновение рядом оказался хозяин таверны, на столе появилось обильное угощение. Скамьи сдвинули, и Плясунья, чрезвычайно довольная таким оборотом дела, устроилась за столом. Рядом присели музыканты.

— Я видел как-то выступление этой труппы, — сказал Артур. — Король выиграл битву у Черного Брода, и в городе устроили большое празднество… Замечательное было представление. Правда, главного украшения труппы, — тут он посмотрел на Плясунью, — нам тогда не показали.

Девушка засмеялась.

— Так что же случилось? — серьезно и настойчиво спросил Менестрель.

— Старый Дейл умер, и дела наши пошли вкривь и вкось, — ответил Флейтист. — Появился новый сочинитель. Сказал, что комедии Дейла всем наскучили, публика жаждет чего-нибудь свеженького. Правда, под «свеженьким» он почему-то понимал самое низменное. Более того, утверждал, будто только низменное и есть жизнь. Мол, о героях и добрых волшебниках сказано достаточно. Вот мы и перестали изображать героев и волшебников…

— И даже просто добрых людей, — дополнила Плясунья.

— Персонажи наши заговорили языком кузнеца, хватившего себя молотом по пальцу…

— Да, — с издевкой подхватил Менестрель, — можно подумать, королевство населяют лишь уличные девицы да разбойники с большой дороги…

— А если они и есть, — заметил Флейтист, — то с каких пор с их присутствием начали мириться? Больше того, приветствовать как героев?

— О, нам уже доводилось слышать, что героев нет, все это сплошное притворство! — воскликнул Скрипач.

Артур и Драйм взглянули изумленно — до этого Скрипач участия в беседе не принимал. Сидел с рассеянным видом, иногда плавно взмахивал рукой, будто повинуясь слышной ему одному музыке. Фразу он выпалил с такой скоростью, словно пытался успеть между двумя аккордами. И, не дождавшись ответа, вновь погрузился в мечты — черные глаза затуманились, ожили руки… Флейтист покосился на него, добродушно усмехнулся и продолжал рассказ:

— Поначалу новые представления даже имели успех…

— Ага, — встряла Плясунья. — Легко привлечь внимание, задрав юбку выше колен. Тут и танцевать не надо уметь.

Мужчины дружно расхохотались.

— Труднее придумать красивый танец…

— Вам это удалось, — заявил Артур.

— Дух захватывает, — промолвил вдруг молчавший до той поры Драйм.

— Тогда я еще спляшу, — охотно вызвалась девушка.

К удовольствию публики, представление продолжалось. На этот раз танец был совсем иным. Скорее печальным, нежели веселым. Прежнего огня и задора не осталось ни в мелодии, ни в движениях Плясуньи. Вступила скрипка. Ее глубокий, чарующий голос поразил Артура. На несколько мгновений он забыл о Плясунье и смотрел только на Скрипача — маленький, неказистый человечек в нелепой оранжевой куртке творил волшебство. И инструмент в его руках был волшебный. Артур еще не слышал, чтобы скрипка так звучала, а ведь на пиры он приглашал лучших музыкантов королевства, каждый из которых гордился своим инструментом.

…Мелодия обволакивала, Плясунья растворялась в ней, выпевала каждое движение.

Она опустилась на колени, подняла руки над головой, сомкнула маленькие ладони. Хрупкий росток пробивался из-под земли. Поднимался медленно, съеживаясь от порывов ветра, сжимаясь от холода. Трепетали пальцы-листья, тянулись вверх руки-ветви. Нежный росток искал тепла и света. Ладони раскрылись, вбирая солнечные лучи, впитывая влагу летних дождей.

На глазах зрителей творилось волшебство. Слабый росток обернулся стройным гибким деревцем. Клонились до земли ветви, тонкий ствол раскачивался, вторя напеву скрипки и флейты. И, повинуясь этому напеву, деревце превратилось в девушку.

Плясунья подхватила бубен, медленно закружилась. Порхали руки, бубен звенел тихо, еле слышно. Как и деревце, девушка сгибалась от ветра и страшилась холода. Как и деревце, жаждала тепла и света. Она доверчиво простирала руки, прося любви и защиты.

Плясунья казалась нежной, мягкой, влюбленной и сумела растрогать зрителей. Зал притих. Люди начали проникновенно вздыхать — у каждого нашлось воспоминание, подходящее минуте. Менестрель взял лютню и принялся подыгрывать. Стрелок, улыбаясь, вертел на руке золотой браслет. Артур толкнул Драйма локтем:

— Поменяйся со мной местами.

Драйм замешкался. Когда имеешь вместо лица сплошной шрам, не слишком приятно очутиться на ярком свету. Особенно если за стол с тобой усаживается красивая девушка.

— Живее, — поторопил Артур, и Драйм безмолвно передвинулся к очагу.

Плясунья уже спрыгнула со стола. Увидев, что ей приготовлено место рядом с Артуром, заметно обрадовалась. Невольно оглянулась на Драйма. Дрова в очаге пылали ярко… Глаза Плясуньи расширились. Драйм отвернулся. Желая загладить неловкость, девушка заговорила с Менестрелем:

— Теперь твоя очередь. Спой что-нибудь… о любви.

Просьбу поддержали и Стрелок, и Артур. Менестрель выслушал их, обвел взглядом притихший зал, поднялся.

— Владей душой моей, владей!

Взовьется стая лебедей

К безоблачному своду,

А ты к окошку подойдешь

И след их на небе найдешь…

Прощай, моя свобода!

От стрел охотничьих людей

Укрыться стаям лебедей

Дано в небесных далях.

А здесь теряется во мгле

Наш путь единый на земле,

И мы — пути в начале.

Но если чувство — сердца плен,

То я певец тюремных стен,

Мой рай — моя темница,

Моя свобода — глупый гнет,

Мне звон цепей как птице взлет,

Как солнцу колесница.

Но, помню, преступив закон,

Погиб безумный Фаэтон,

От страсти — жажды неба.

Я буду кроток оттого,

Что люди знают про него,

А прославляют Феба.

Ловушка юных, страстный пыл…

И я там был, я не забыл,

Кому о чем молился,

И над душой смеялась плоть,

Тогда печалился Господь,

А дьявол веселился.

Владей душой моей, владей!

Так в небе пара лебедей

И радостно, и вечно,

Что им, влюбленным, смертный страх,

Их души вместе в небесах

Пребудут бесконечно.

В этот раз Менестрель, казалось, превзошел самого себя. Слушатели сидели, не в силах пошевелиться, словно приросли к скамьям. Плясунья обратила внимание на человека за соседним столом, наливавшего вино в кружку. Вино давно перелилось через край и растекалось по столу, но он не замечал. Было что-то в голосе Менестреля, заставлявшее забыть обо всем. Когда он замолчал, в зале на несколько мгновений воцарилась тишина. Завсегдатаи таверны тревожно прислушивались к себе, обнаружив, что способны испытывать чувства, о которых даже не подозревали. Растерянность длилась недолго. Первым опомнился человек, наливавший вино. Отшвырнул пустую бутылку, ударил в ладоши, и вот уже полутемный зал взорвался криками и рукоплесканиями.

Плясунья, хлопая, воображала, как приятно было бы услышать подобную песню, сложенную для нее. В роли певца она видела Артура. Стрелок повторял и повторял запомнившиеся строчки — Менестрель словно угадал его собственные чувства.

Драйм думал, что и сумей он найти красивые слова, ни одна женщина не пожелает их выслушать от него.

Менестрель поклонился, объявил, что это была последняя песня, и поблагодарил слушателей. Зал загудел — песнями не насытились, просили еще и еще. Громче всех запротестовала Плясунья.

— Наш друг загордился, — заметил Артур.

Плясунья вгляделась в лицо Менестреля.

— Нет, — промолвила она. — Не надо больше. Все сказано. Я-то должна это понимать. Нельзя плясать, когда силы исчерпаны.

Постепенно разговор за столом возобновился. Только Артур и Плясунья не принимали в нем участия. Сидели — голова к голове — и вполголоса обсуждали что-то чрезвычайно увлекательное для обоих. Остальные искоса на них поглядывали и обменивались улыбками. Флейтист вновь завел речь о злосчастьях труппы:

— После первого успеха, когда народ сбегался посмотреть на голые коленки да послушать речь пьяных погонщиков мулов, провал следовал за провалом. Труппа разделилась. Нас набралось человек двадцать, желавших показывать старые пьесы. Какое-то время казалось, что все наладится и дела пойдут по-прежнему. С людьми, однако, начало твориться нечто странное. Словно все забыли, зачем пришли в труппу.

— Дело в том, — снова неожиданно ворвался в разговор Скрипач, — что богато мы никогда не жили. Раньше, конечно, легче было: нас всегда в дома приглашали и сытно кормили. Но в парчу и атлас никто не рядился…

Драйм услышал, как Артур сказал:

— Такая девушка не должна жить в бедности…

Он еще понизил голос, и по заблестевшим глазам Плясуньи можно было угадать продолжение — Артур объяснял, как надлежит жить подобной красавице.

— Бедность не сладка, — откликнулась девушка, опуская глаза и мысленно примеряя на голову жемчужный венец. — Только всегда выбирать приходится. По мне, не танцевать — значит не жить. Так уж лучше жить бедно, чем не жить вовсе.

Что ответил Артур, Драйм не услышал. Впрочем, и сомневаться нельзя было — ответ найдется. А рядом громко сетовал Флейтист:

— Пошли речи: трубочисты и то богаче живут. За разговорами дела последовали… Ирис, если помнишь ее, первых красавиц играла…

— Помню, — откликнулся Менестрель, — у нее был дивный голос, чистый, звонкий; сердце переворачивалось, когда она пела.

— Ирис вышла за лавочника — он бисером торговал. Присматривает за лавкой в отсутствие мужа. Чарующим голосом расхваливает товар… Постепенно разбрелись и остальные. Кто булочками торговать, кто благовония из Каралдора возить. Но хуже всех поступил Шорк.

— Дрянь такая! — вскричала Плясунья, прерывая нежную беседу.

Все удивленно воззрились на нее. Самый обескураженный вид был у Артура.

— Сорвал нам представление! — бушевала Плясунья. — Хочешь уходить — уходи, но зачем же подличать? Никого не предупредил, все выяснилось перед выходом на подмостки!

Видя, что, кроме музыкантов, никто ничего не понимает, она, все еще пылая гневом, взялась объяснять:

— Старый Дейл научил его кое-каким фокусам. Надо отдать должное, Шорк быстро все схватывал, виртуозно проделывал — одно удовольствие смотреть было. Но… год, другой, третий… потребовалось показать что-нибудь новое. Придумать новый фокус — не шутка. Тут семь потов сойдет. А Шорк был не из тех, кто согласен проливать пот. Публике он наскучил, сборы упали. Сначала он злился, бранил и нас, и зрителей… Меня и вовсе возненавидел, потому что я имела успех… Хоть деньги мы всегда делили поровну. Потом ушел — конечно, не мог не сделать гадость напоследок.

— Так и получилось, что от труппы старика Дейла осталось нас трое, — невесело заключил Флейтист.

— Славы вы добудете не меньше, — заметил Артур. — Господа из замка заплатят дорого, дабы увидеть то, что видели мы. Думаю, не откажетесь вечером выступить в замке?

Девушка всплеснула руками от радости. Гордо взглянула на музыкантов: «Это я! Это благодаря мне! Это меня приглашают».

— В замке! Мы и мечтать об этом не смели! — воскликнула она.

— Сегодня же вечером, — вдохновенно подтвердил Артур, сжимая пальцы девушки.

Неожиданно запнулся на полуслове, улыбка сбежала с губ. В дверях таверны, пристально разглядывая посетителей, стоял королевский гонец. Артур поднялся из-за стола. Плясунья удивленно нахмурилась. Гонец заметил Великого Лорда и устремился к нему. Королевскому гонцу полагалось носить одежду черно-белых цветов. Он же был облачен в черное. С ног до головы — в черное.

Обо всем забыл в тот момент Артур. О пальцах Плясуньи, лежавших в его руке; об обещании, данном актерам; о Стрелке, добывшем ему славу своей победой; о песнях Менестреля… Обо всем забыл и с пересохшим горлом ждал только слов гонца.

— Ваша светлость, Великий Лорд! Король, государь наш, умер.

Собравшихся за столом, всех, кроме Артура, новость застала врасплох. Кое-какие слухи о болезни короля ходили в народе, но кто же знал, что так скоро… Музыканты обреченно переглянулись. Представление в замке срывалось, и если бы этой одной печалью дело ограничилось. Что теперь будет? Чего ждать от завтрашнего дня? Бояться или надеяться? Пора перемен — тревожная пора. Опыт подсказывает — перемены редко бывают к лучшему. Принцесса молода… Сумеет ли удержать власть? Или перессорятся сеньоры ее, разорвут на клочки королевство, разорят подданных; и тот, кто не поляжет в сече, защищая своего господина, побредет в рубище по дорогам?

Плясунья осторожно высвободила руку, горько взглянула на Артура. Понимала — он уже не здесь, не с нею. Летит впереди войска на белом коне в атаку на каралдорцев или держит речь перед лордами Королевского Совета… Так что не будет для нее ни представления в замке, ни рукоплесканий восхищенных зрителей, ни улыбки Артура… Пыльная дорога ждет ее — как обычно… Хорошо, можно не стыдиться слез: верноподданной должно оплакивать своего монарха.

Стрелок думал об Аннабел. Каково ей сейчас. Праздник обернулся трауром. На этом свете у нее не осталось ни одного родного человека… Он-то хорошо знал, что такое оказаться в одиночестве.

Артур жестом отпустил гонца, обернулся к сотрапезникам:

— Прошу простить меня. Удары судьбы страшны и внезапны. Я должен немедленно вернуться в замок.

Он говорил тихо, вкрадчиво, но в голосе прорывалась дрожь внутреннего возбуждения. Сдернув с пальца перстень с печатью, Артур протянул его Плясунье:

— Прими на память, красавица. Свидимся в лучшие времена. Приходи в замок, когда окончится траур. Покажешь перстень — стража пропустит.

Плясунья сжала в кулачке подарок. Еще раз с надеждой взглянула на Артура. Тот уже прощался со Стрелком и Менестрелем, подталкивал не спешившего уходить Драйма.

Наконец блистательный вельможа покинул таверну. Плясунья взглянула на перстень, лежавший на ладони.

— Великий Лорд… Почти король, — прошептала она. И вздрогнула, потому что за спиной ее эхом прозвучал голос Менестреля:

— Почти король.

* * *

Ветер стремительно гнал низкие тучи. Они клубились, разлетались лохмотьями, сливались в одно целое. Поминутно выглядывала и вновь исчезала луна. По воде бежала мелкая рябь, дрожало и дробилось лунное отражение. Ивы, росшие по краям рва, вспыхивали серебристым светом и сразу же растворялись во тьме. Близилась гроза.

Внизу, в домах, ярко горели огни, из распахнутых дверей таверн падали широкие полосы света, доносились громкие хмельные голоса, песни, смех — горожане еще ничего не знали.

Темная громада замка была погружена в молчание. Тишину нарушали только шаги часовых на башнях. Страже в воротах Стрелок показал браслет, выигранный в состязании. Вручая награду, Аннабел говорила: браслет послужит пропуском в замок.

…Юный паж почти бежал, спеша указать Стрелку дорогу. Затем паж исчез, и Стрелок остался один в пустом просторном зале, выходы из которого закрывали гобелены, два огромных полотна, изображавших спор между Жизнью и Смертью. На одном из них багрово-черный закат горел над залитой кровью землей. Отовсюду слетались вороны — крупные, черные, с лоснящимися перьями. Усаживались на разрубленные доспехи, алые от крови и солнечных лучей. На другом — глянцевые зеленые листья оплетали стены разрушенной крепости. И мальчишка, укрывшийся в зарослях диких роз и вьюнка, вырезал из дерева остроклювую чайку.

Внезапно полотно откинулось, и в проеме двери черной тенью появилась принцесса. У нее было потускневшее, измученное, застывшее лицо, как у человека, обессилевшего от горя, когда слезы иссякают и приходит состояние тяжкого оцепенения. Поймав исполненный сочувствия взгляд Стрелка, Аннабел с новой силой ощутила свою утрату. Губы ее задрожали и ресницы намокли, но она не расплакалась. Взяв Стрелка за руку, провела в свои покои.

Они присели рядом у очага. Над городом уже бушевала гроза. Плотно закрытые ставни вздрагивали под напором ветра. Пламя свечей то опадало, то вытягивалось вверх. Свет играл на расшитых серебром стенных драпировках, золотил струны стоявшей в углу арфы. Узкий серебряный обруч Аннабел вспыхивал алым, словно раскаленный в пламени.

— Я не успела проститься с отцом, — тихо произнесла Аннабел. — Это случилось, когда мы возвращались с турнира… Не надо мне было слушать отца. Он настоял… Я предлагала отложить празднество… до его выздоровления…

— Он, наверное, предчувствовал, — осторожно промолвил Стрелок, — и хотел, чтобы горожане всласть повеселились, перед тем как… оденутся в траур.

— Я надеялась, — прошептала Аннабел. — Знала, как серьезно он болен, но не ждала, что так скоро… Лорд Гаральд привез бархазского лекаря…

Она опустила голову, глотая слезы. Некоторое время оба молчали. Стрелок сидел так близко, что принцесса слышала его дыхание, чувствовала исходившее от него тепло. Не приди он, ей предстояло бы провести ночь в одиночестве в замковой часовне. Никого из придворных звать с собой не хотела, даже Артура. Ясно представляла, как скользнет по его красивому лицу гримаса неудовольствия. Великому Лорду некогда скорбеть. Надо собирать войско, воевать с Каралдором, удерживать вечно готовых взбунтоваться северных лордов — оплакивать короля нет ни сил, ни времени. Ей же предстояло отдать последний долг умершему. Когда Аннабел думала о каменных стенах и полах часовни, ее охватывал ужас. Камень, только холодный камень кругом, ни живой души… Стылый воздух… Тишина… Этот камень к утру высосет все силы.

Стрелок коснулся ее руки. Аннабел сжала его пальцы. Крепко. Так воин сжимает меч, корабельщик — весло.

— Он был славным королем… — проговорил Стрелок. — Доблестным воином.

— Да, это так. О его доблести говорили все. Мало кто знал, каким он был хорошим отцом. Мне редко доводилось слышать от него нежные слова… Отец вообще многословием не отличался… Лишь со времени болезни стал поверять мне то, что таил на сердце. Лишь тогда я поняла, как сильно он любил нас. Когда умерла сестра, я отдалась своему горю и ни разу не задумалась, каково отцу, — Маргарет была его любимицей…

Стрелок пошевелился, и Аннабел взглянула на него. По лицу охотника скользнула тень.

— Что случилось?

Стрелок помедлил.

— Говорят, король выдал дочь замуж насильно…

Аннабел чуть отстранилась.

— Маргарет никто не принуждал. Сама согласилась.

— Сама?..

— Маргарет согласилась сама, — тихо повторила Аннабел. — Отец упрашивал ее, придворные уговаривали… но никто связанную в церковь не повез бы и корону каралдорской королевы насильно не надел. Выбор оставался за сестрой, — говорила Аннабел, думая, что и за ней сейчас по пятам начнут ходить сторонники союза с Каралдором. Она уже слышала вздохи: «Мы остались беззащитными перед каралдорской угрозой!» — Тяжко противиться уговорам тех, кого любишь. Отец умолял ее: «Согласись на брак с каралдорцем — и предотвратишь войну». Отец всего лишь человек, и он ошибался. Достань Маргарет смелости поступить иначе, была бы теперь нашей королевой. От каралдорцев давным-давно отбились бы. Выиграли же битву у Черного Брода.

— Она думала, что поступает как лучше.

Аннабел не отрывала взгляда от пляшущих языков пламени. Так же пылал огонь в очаге в тот холодный зимний день, когда Маргарет приняла решение. Аннабел зажмурилась, но, и зажмурившись, видела сестру, склонившуюся к шитью. Маргарет сидела боком к очагу, и одна половина ее лица огнем горела, другая — белела снегом. За окном ровной пеленой ложился снег. Исчезали крепостные стены, крыши и кроны деревьев. Мир погружался в белизну и безмолвие. Иголка так и мелькала в пальцах сестры. Лучшие швеи не сумели бы угнаться за Маргарет. Вот нитка оборвалась, сестра вдела новую, но при первом же стежке нитка лопнула. Маргарет взяла другую, и нитка вновь оборвалась. Оборвалась и четвертая, и пятая… Увидев, что Маргарет упорно вдевает следующую, Аннабел закричала: «Перестань!» Маргарет повернулась к ней: «Прочь! Прочь отсюда!» Метнулись по углам уродливые тени… И сейчас Аннабел так же ясно, как и семь лет назад, когда в слезах бежала по галереям и коридорам замка, видела перед собой лицо сестры. Ее губы, выдохнувшие: «Прочь!»

Аннабел отвернулась от очага. Перед глазами ее плавали огненные круги.

— Я сразу поняла, что от решения Маргарет добра не будет. Они с отцом испугались: вдруг нападут каралдорцы, вдруг не отобьемся… Разве позволительно из страха перед тем плохим, что еще только может случиться, жертвовать тем хорошим, что уже имеешь? Растоптав настоящее, не выстроишь будущего. Когда из сломанного ростка вырастал могучий ствол?.. Поздно гадать, как сложилась бы жизнь, поступи Маргарет по-своему. Однако известно, к чему привела ее покорность. Маргарет умерла (или ее убили), каралдорцы вторглись в королевство — и были изгнаны, а теперь снова мечтают о наших землях. Не удалось предотвратить ничего из того, что так пугало отца и Маргарет. Сестра напрасно погубила себя. — Аннабел до хруста стиснула пальцы. — Всем известно вероломство каралдорского короля. Как можно было заключать с ним союз?

Стрелок согласился:

— Нелепо идти на уступки злу, надеясь таким образом от него избавиться. Все равно что класть руку в пасть волку и верить, будто он отпустит добычу с миром.

Они помолчали. Гроза удалялась: постепенно затихали раскаты грома, все реже барабанили дождевые капли.

Аннабел разворошила уголья. Двигалась она медленно, думая о чем-то своем.

— Маргарет себя не обманывала, — промолвила принцесса, вновь опускаясь на колени. — Сделанный выбор виделся ей отнюдь не геройским. Она словно сердце вырвала из груди. А кого способен осчастливить бессердечный человек? Я хорошо усвоила: если разум одобряет, но сердце противится — не делай.

— Она пожертвовала собой, — возразил Стрелок.

— Она изменила себе, — через силу произнесла Аннабел. — И предала человека, любившего ее.

Стрелок протянул ладонь к огню. До сих пор он не думал о возлюбленном Маргарет. Чем для того человека явилось известие о замужестве принцессы? Что ж, это лучник мог хорошо представить.

— Долг… — начал было он, но осекся.

Аннабел повторила негромко:

— Долг ли? В чем же заключается долг, как не в верности назначенному пути? Маргарет воспитывалась как наследница и должна была стать королевой здесь. Взойти на трон со своим избранником… Если бы не испугалась. Она отреклась от любви и от нашего престола. Когда человек совершает зло, пусть по слабости, это никому не приносит счастья.

— Разве не могло случиться так, что каралдорец довольствовался бы приданым Маргарет?

Аннабел невесело улыбнулась:

— Могло, окажись он благородным человеком. Только в таком случае он и не посватался бы к ней. Теперь ясно, для чего это делалось. Будь Маргарет единственной дочерью, каралдорец, женившись на ней, присоединил бы к своему королевству наше. Однако подрастала еще и я. Потому Маргарет, выходя замуж за короля, навсегда теряла права на эти земли, а я становилась наследницей. Обвенчайся Маргарет с простым смертным, она бы сделала его нашим королем, а этого каралдорец допустить не мог. Оставалось самому жениться на ней, а впоследствии избавиться от жены и посвататься ко мне.

Аннабел сжала губы. Лицо ее приобрело упрямое, почти гневное выражение. Она обещала себе, что урок Маргарет не пропадет даром. С ней, Аннабел, подобного не случится. Она не позволит себя запугать и сломить, не поддастся на уговоры. Не совершит самоубийства.

— Когда из Каралдора пришло известие о смерти сестры, отец не решался мне сказать… Догадалась сама.

Аннабел замолчала, отвела от лица прядь волос. Рассказывая о Маргарет, она на миг позабыла о смерти отца и теперь пережила горе заново. Согнулась, прижала ладони к лицу. Стрелок обнял ее. Он так хотел защитить ее и утешить, что готов был против всех каралдорских полчищ выйти в одиночку.

Они не знали, долго ли просидели обнявшись… Аннабел отстранилась, потянулась за теплой накидкой.

— Пойдем к отцу…

Мерно звучали шаги часовых на башнях. Казалось, ночи не будет конца, как не будет конца узкой галерее, ведшей в замковую часовню. Каждый раз, как Стрелок или Аннабел случайно касались рукой стены, их обжигало холодом. С протяжным скрипом отворилась дверь в часовню, и этому скрипу вторил протяжный и жалобный крик ночной птицы. Дождь уныло моросил за окнами. Словно весь мир в эту ночь оплакивал своего короля.

* * *

Паж принцессы вывел Стрелка во двор, вымощенный каменными плитами. Дождь уже кончился. Небо очистилось, мокрые плиты блестели в лунном свете. Стрелок отослал пажа и направился к воротам. Еще не успел пересечь двор, когда услышал за спиной торопливые шаги, эхом отзывавшиеся по камню. Испытывая непонятную уверенность, что это спешат вдогонку за ним, Стрелок обернулся. Увидел мальчика лет двенадцати, одетого в черное. Запыхавшись, тот вымолвил:

— Ее высочество просит вас вернуться.

И вот они снова в замке. Миновали широкую многооконную галерею и свернули в коридор, в котором с трудом могли бы разминуться два человека. Окон в коридоре не было, от факелов, воткнутых в железные кольца, по стенам и потолку расползались жирные пятна копоти. Из узкого коридора Стрелок и его проводник попали в огромный зал, очертания которого терялись во мраке. Факел в руках мальчика не мог осветить зал целиком. В пятно света попадали тяжелые дубовые столы, заблестела вода в круглой чаше фонтана, озарилась фреска: чье-то скорбное лицо, увенчанное короной. Вдруг вспыхнула золотом ажурная оконная решетка, промелькнули темные очертания пышных крон, пахнуло ароматом сада…

Стрелок невольно замедлил шаг, сообразив, что мальчик ведет его иной дорогой, нежели ранее вел паж принцессы. Тогда, в спешке, Стрелок не слишком внимательно оглядывался по сторонам. Все же привычки охотника взяли верх, и сейчас он ясно вспомнил прежний путь: широкую галерею, две проходные комнаты, коридор, еще одну галерею…

Тотчас Стрелок подумал о времени. Чересчур долго они с мальчиком шли. Уже давно должны были достичь покоев принцессы. Еще оставалась надежда, будто мальчик по какой-то причине выбрал окольный путь. Стрелок мельком взглянул в окно. Внизу волновались и шелестели кроны деревьев. Это означало, что мальчик привел его в южное крыло замка, ибо все покои северного крыла и комнаты принцессы, располагавшиеся в Круглой Башне, выходили окнами во двор. Южное крыло казалось нежилым — темнота, тишина, безлюдье.

Стрелок шагал бесшумно, мальчик то и дело оборачивался, проверяя, идет ли за ним гость. Каждый раз Стрелку чудилось, будто темные глаза мальчика расширяются от страха. Теперь охотник знал точно: направляются они не к принцессе. Он машинально поднял руку к плечу, нащупывая лук, но пальцы лишь скользнули по глади куртки — Стрелок отдал оружие часовому в воротах замка.

Внезапно мальчик воткнул факел в кольцо на стене, отдернул какой-то занавес, пискнул:

— Вам туда, — и прежде, чем Стрелок успел сказать хоть слово, растворился во тьме.

Охотник не привык отступать. Ему хотелось узнать, кто ждет за этим порогом. Он взял факел и шагнул вперед.

…Комната была пуста. Более того, пустовала она много лет.

Стрелок понял это, едва переступил порог, едва вдохнул сырой воздух, какой бывает в нежилых помещениях. Факел дрогнул в его руке, пламя на мгновение съежилось и разгорелось вновь.

Он стоял в комнате Аннабел. Тотчас узнал: и тяжелые драпировки, и ковер на полу, и кресла с высокими резными спинками. Только, словно по воле злого чародея, цветение обернулось тлением. Меж струнами арфы серебрились нити паутины. Очаг остыл, огонь в нем умер много лет назад. Драпировки на стенах покрывал такой толстый слой пыли, что непонятно было, какого же они цвета.

Несколько мгновений охотник потерянно озирался. Мир вдруг утратил свою реальность. Дождь давно кончился, капли не барабанили по крыше, наступила абсолютная тишина… Он поднял факел повыше, стремясь охватить взглядом всю комнату, и лишь теперь увидел висевший на стене портрет. И, уже не в силах отвести взгляд, медленно, словно завороженный, приблизился.

На холсте застыла девушка в королевском венце; она сжимала в руках ветку сирени. Побеги плюща обвивали каменную арку, на фоне которой была изображена девушка, последние лучи заходящего солнца золотили легкие облака.

Мастерство художника сомнений не вызывало. Он сумел передать и блеск рубинов в королевском венце, и мягкость бархата, и трепет листвы, и даже тепло разогретого солнцем камня. В его картине все жило и дышало — небо, облака, плющ, сирень в руке девушки… И только лицо ее было застывшим, мертвым. Она не вдыхала аромата сирени, не чувствовала ласки теплого ветерка. Тусклые, неподвижные глаза ее казались незрячими. Портрет напоминал посмертную маску.

Стрелок стиснул зубы. Отвернулся. Он понял, в чьи комнаты попал. Маргарет… Он с силой дернул драпировку, стряхивая пыль. Ткань оказалась темно-бордовой, и по ней золотой нитью были вышиты раскинувшие крылья лебеди.

Стрелок медленно пошел вдоль стены. Теперь он уже замечал только отличия: зеркало — другой формы; ручки кресел украшены резьбой в виде голов коршунов, а не львов; шкаф с книгами массивнее, нежели в комнате Аннабел, дверцы приоткрыты, корешки книг погрызены мышами…

Он изо всех сил избегал смотреть на портрет, но тот притягивал взгляд. Словно искушал: «Взгляни еще раз. Заметил сходство? Убедись, тебе не померещилось. Аннабел — копия сестры. Вообрази, будто смотришь на портрет Аннабел».

Теперь Стрелок знал, зачем его заманили в эту комнату. Кто-то неведомый желал показать ему Аннабел — мертвой.

* * *

Чем дальше уходил Стрелок от города, тем тревожнее становились его мысли. Он оказался в плену самого мучительного из всех страхов — страха за другого человека. Некая сила вторглась в их с Аннабел жизнь, принеся ощущение неясной, но близкой угрозы. И как было противостоять этой незримой мощи, если он не знал ни источника ее, ни цели? Зачем привели его в комнату Маргарет и показали портрет? Хотели предостеречь или напугать?

До рассвета было еще далеко. Новая туча заходила над лесом. Ветер стих, на деревьях не трепетал ни один листок.

Пройти лес из края в край означало пройти добрую треть королевства. Города и селения лепились по опушке. Дороги причудливо вились, повторяя очертания леса, равно как дороги у побережья повторяют очертания берега. Были, конечно, тропы, соединявшие деревни напрямую… Но и они в самую глубь не вдавались, проходили краем. Подле каждого селения существовал свой «исхоженный» участок леса, условной границей которому служил ручей, или овраг, или канава. Забираться дальше отваживались лишь старожилы, разбойники да вольные охотники вроде Стрелка. Правда, Стрелку случалось набредать в самой чаще леса на остатки древних поселений, но что за люди здесь жили и как давно — сказать он не мог.

…Стрелок спустился к реке, когда резким порывом налетел ветер, словно нехотя упали тяжелые капли дождя. Чуть ниже брода река делала петлю, окаймляя изрядный кусок леса — излюбленное место королевских охот и забав. Дом Стрелка стоял в стороне, не так уж далеко от опушки, еще придвинувшейся после прошлогодних вырубок. В округе дома Стрелок знал каждое деревце, каждый куст, дорогу мог найти с завязанными глазами.

Дождь между тем усилился, и лес наполнился ровным шорохом падающих капель. Тем неприятнее казался Стрелку этот звук, что уж очень напоминал крадущиеся человеческие шаги. Охотник не мог избавиться от ощущения, будто за ним кто-то идет, будто в спину ему устремлен пристальный и недобрый взгляд. Невольно он ускорял шаги, не раз застывал, внимательно приглядываясь и прислушиваясь.

Внезапно новый звук примешался к звуку падающих капель. Под ногами Стрелка захлюпала вода. Он остановился, озадаченный. Как бы сильно ни хлестал дождь, после трехнедельной суши земля жадно впитывала влагу и никаких ручьев на тропе к дому быть не могло. Однако же вот, чавкало. Следовательно, он потерял тропу и попал в болото.

Стрелка разом бросило в жар. Как он мог сбиться с хоженого-перехоженого пути? Что за морок напал? И винить чью-то злую волю не приходилось: в комнату Маргарет его завели, но сюда-то забрел сам. Он рывком обернулся. Невмочь было оставаться спиной к черным слепым провалам между деревьями. Стрелок отскочил, привалился спиной к неохватному стволу. Прошла минута, другая… Кругом все было тихо. Он огляделся, пытаясь сообразить, где находится и куда надо идти. Стоял на небольшой поляне, окруженной густым кустарником. Таких полян в лесу сотни.

Что же с ним творится? Никогда он не боялся леса. Забредая за многие мили от дома, знал: по тем или иным приметам найдет обратную дорогу, вернется. Тем беспомощнее чувствовал себя сейчас, заблудившись в двух шагах от дома. Постарался успокоиться, рассудить здраво. В лес он вступил никак не больше часа назад. Значит, до Гнилой трясины дойти не успел и всего лишь попал в Приречную топь… Открытие это неприятно поразило Стрелка. Получалось, он прошел мимо собственного дома.

Дождевые струи поредели. Стрелок взглянул вверх, нетерпеливо ожидая, не выглянет ли луна. Рядом хрустнула ветка. Охотник мгновенно обернулся. Из темной гущи листвы на него смотрели глаза. Огромные, удлиненные, нечеловеческие. Словно по волшебству, прекратился дождь, полная белая луна выплыла из-за облаков. Глаза — озера лунного света — приблизились, с мокрых веток на Стрелка обильно посыпались дождевые капли, и белый олень не спеша выступил из зарослей. Стрелок не шевелился. Олень стоял в двух шагах. Влажная шкура его серебрилась в лунном свете, дождевые капли поблескивали на ветвистых рогах, словно драгоценные камни в короне. Вот он изогнул шею и взглянул человеку прямо в глаза. Затем медленно, осыпая капли с трепещущих ветвей, удалился.

Стрелок вдруг сообразил, где находится. Он стоял под огромным, насчитывавшим не одну сотню лет дубом. Впереди и впрямь была топь, а сзади, в нескольких минутах ходьбы, — дом.

* * *

В очаге пылал огонь, по комнате разливался аромат жаркого. Менестрель повернул вертел. С кусков крольчатины в очаг закапал сок, зашипел на поленьях.

— Заходи, — дружелюбно предложил Менестрель хозяину. — Через минуту будет готово. Можешь пока заняться бужениной, она у тебя отменная. Да ступай переоденься, ты весь мокрый. Как раз и мясо дожарится.

Наконец они уселись за стол и воздали должное ужину. Когда с едой было покончено, Менестрель спросил:

— Что случилось? На тебе лица нет.

Стрелок устало засмеялся.

— Да… Себе дивлюсь. Только что мимо дома промчался. Знаешь, как заяц бежит: глаза в разные стороны, ничего перед собой не видит. Эдак, если хорошо разогнаться, можно и невесту мимо алтаря провести.

Менестрель не принял шутливого тона.

— Спрашиваю, что случилось.

— Побывал в замке.

Менестрель кивнул:

— Я так и думал.

— Меня провели в комнаты Аннабел, и некоторое время мы разговаривали там, потом прошли в часовню, а потом… Понимаешь, мне удалось убедить Аннабел прилечь отдохнуть, иначе она не выдержала бы завтрашнего дня. Я ушел затемно. И вот во дворе… меня нагнали и, якобы от имени Аннабел, попросили вернуться.

— Дальше. — Менестрель напряженно смотрел на него.

— Привели в комнаты, где много лет никто не жил. В комнаты, точь-в-точь похожие на покои Аннабел.

— Что?

— Поначалу я решил, что с ума схожу. Затем догадался. Это были комнаты ее умершей сестры.

Менестрель стиснул край стола. Глядя на его побелевшие пальцы, Стрелок вспомнил судорожно сжатые руки Аннабел.

— Ты уверен? — спросил Менестрель.

— Да, там висел ее портрет… Не могу взять в толк, кому и зачем понадобилось приводить меня туда… Кругом паутина — гуще, чем в лесу, пыль, книги мышами погрызены…

— Постой, — Менестрель тер рукой лоб, пытаясь собраться с мыслями, — о чем вы с Аннабел говорили?

— О ее отце, конечно… Аннабел страшно горюет. Я не знал… не думал, что они с отцом были так привязаны друг к другу. Короли обычно плохо ладят с наследниками: те дышат в затылок. А тут еще и слухи о короле-тиране, насильно выдавшем дочь замуж. Это ложь, понимаешь?

— Да, — откликнулся Менестрель. — Ее никто не сумел бы принудить. Никто и никогда. Никто не совладал бы с ней, не уступи сама…

— Ты знал ее? — удивленно начал Стрелок, но тут же вспомнил: Менестрель бывал в этих краях, а король охотно приглашал ко двору певцов и поэтов… Интересно, что заставило певца покинуть королевство на долгих семь лет? — Подожди. Получается, ты ушел, когда Маргарет выдали замуж?

Менестрель не ответил. Вряд ли он вообще слышал вопрос. Стрелок вдруг совершенно отчетливо представил день, когда они встретились с певцом в покинутом храме. Как внимательно Менестрель разглядывал Аннабел, вслушивался в звук ее голоса, словно принцесса ему кого-то напомнила; как на ее вопрос о Каралдоре отрезал: «Что можно сказать о королевстве, где убивают своих королев».

Стрелку все стало ясно — словно две узкие извилистые тропы сошлись в широкую прямую дорожку.

В лесном храме встречался певец с принцессой Маргарет. Потому и свернул с дороги, чтобы вновь взглянуть на заброшенное святилище. Аннабел слышала о лесном храме от сестры, вот и захотела туда отправиться.

И тотчас в ушах Стрелка зазвучал тихий, печальный голос Аннабел: «Говорят, что люди, воззвавшие к королеве Инир, после смерти превращаются в оленей. Бродят по лесной чаще — неуязвимые для стрел».

Верил ли в это певец? Хотел верить!

…Менестрель перевел дыхание и огляделся с видом человека, напрочь забывшего, где он находится. Встал, подошел к окну, отворил ставни. Из окна потянуло холодом, запахом сырой земли. Уже рассвело. Ветер потревожил деревья, застучали по крыше капли. Глядя в окно, Менестрель сказал:

— Я последовал за ней в Каралдор… Но ничем уже не мог помочь.

Стрелок провел рукой по столу, словно сметая невидимый сор. И суток не прошло с того момента, как он гадал: кто был возлюбленным Маргарет, что с ним случилось, как пережил удар?

— Как же ты?..

Менестрель привычным движением подхватил лютню:

— Певунья… С ней я был обручен прежде, чем с Маргарет. Она удержала…

И лязгнул зловеще засов за спиною,

И лопнула, вздрогнув, струна.

Ваш голос затих отзвеневшей струною,

А в небе погасла луна.

И грустно смеяться, и весело плакать,

В ночи у ограды стою…

Но — прочь от ворот! Вас оплачет собака

И в церкви потом отпоют.

Идти ли направо, идти ли налево,

Рвануться вперед иль вернуться назад,

А в замке уснула навек королева,

Певцу подарившая взгляд.

Идти ли направо, идти ли налево,

Уйти ли под землю иль ввысь воспарить?

Вы жили без света, моя королева,

Но свет Вы умели дарить.

Дорога налево, дорога направо,

И титул, и слава тому, кто свернет,

Но петь об ушедших даровано право

Дорогой, ведущей вперед.

И с горечи я перепутал дороги,

Бреду — то ль в бреду, то ль во сне,

Я — конь. Мне дороги стреножили ноги,

Что страны далекие мне?

Я — волк-одиночка, мечтавший о крыльях,

Печально влюбленный в луну,

Я — плющ, я ползу по ограде могильной

И к небу побеги тяну.

Идти ли направо, идти ли налево,

В грядущее броситься, в прошлом тонуть?

Вы были луною, моя королева,

Во тьме освещающей путь.

Очаг ли направо, любовь ли налево,

Безлунные ночи вдвойне холодней…

Я Вас не забуду, клянусь, королева,

Прямою дорогой моей.

Дорога налево, дорога направо,

И общее «браво» тому, кто свернет,

Но петь об ушедших даровано право

Дорогой, ведущей вперед.

Ветер шевелил высокие травы, серебрившиеся от дождевых капель. Ветви берез, раскачиваясь, заглядывали прямо в окно. Солнечные лучи пронизывали трепещущую листву, по ярко-белым стволам скользили зеленоватые тени.

— Видишь ли, — негромко произнес Менестрель, — надежда и спасение тут в одном. Выбрав путь — не отступай и не сворачивай.

Стрелок резко сказал:

— Знать бы, кто этот неведомый враг… Что ему нужно?

— Нужно, чтобы ты исчез. Лучше всего добровольно. Вот и пытаются напугать. Вспомни, мол, историю Маргарет…

Стрелок прикрыл глаза. В это мгновение ему с особенной четкостью припомнился портрет. Кто бы ни был тот неведомый, рассчитал он точно. Теперь от тревоги за Аннабел сердце не на месте.

— В одном я уверен, — проронил Менестрель, — это не лорд Артур.

Стрелок удивился:

— При чем здесь лорд Артур?

— Он Великий Лорд до тех лишь пор, пока в королевстве нет короля. Другими словами, пока вы с Аннабел не поженитесь.

— Артур и Аннабел — друзья детства. Он не сможет предать принцессу.

— Ты уверен? — с легкой насмешкой спросил Менестрель.

Стрелок вспомнил свое первое впечатление — Артур не слишком ему понравился. Правда, вельможа умел расположить к себе.

— От лорда Артура я видел только хорошее.

— Этому вельможе ты нужен, пока служишь его тщеславию.

Стрелок упрямо покачал головой. И король, и принцесса доверили Артуру мантию Великого Лорда. Им ли не ведать, кто из придворных был этого достоин?

— Что мы знаем о твоем неведомом враге? — заговорил Менестрель, загибая пальцы. — Он вхож в замок или живет там. Успел подкупить слуг или нашел добровольных помощников.

— Почему так думаешь?

— Тебя заманили в комнаты Маргарет, не сомневаясь, что это произведет впечатление. Значит, подслушали ваш с Аннабел разговор — беседовали вы как раз о Маргарет. Чтобы выслеживать принцессу, надо чувствовать себя очень уверенно… Твой враг решителен и действовал без промедления… И какой артист: не ограничился обычной угрожающей запиской — целое представление разыграл. Нет, конечно, это не лорд Артур. У того слишком хороший вкус, чтобы прибегать к подобным дешевым эффектам. Он бы поступил проще — яд в кубке или кинжал в спину.

Стрелок невольно улыбнулся.

— Не могу представить Артура, крадущегося с кинжалом.

— Представь эту его вечную тень — Драйма, — отрезал Менестрель.

Солнечный луч нырнул в открытое окно. Друзья, сощурившись, невольно подались в стороны.

— Кого же ты подозреваешь? — спросил Стрелок.

Менестрель поднялся, прошелся по комнате.

— Не знаю, есть ли смысл говорить об этом… Подозреваю… Нет, это даже не подозрение, а предощущение какое-то… Слыхал ли ты о Магистре?

Стрелок от удивления опустил руку, на свету глаза его вспыхнули, словно капли росы на зеленом листе.

— Магистр? Ты шутишь? В городе последние дни ни о ком другом и не говорят. Знаменитый маг, врачеватель… Никто не знает, откуда он взялся, а уже твердят о сотне исцеленных и осчастливленных. Любопытные слухи, правда? Лечиться-то у Магистра по карману разве что обитателям замка. В замке он действительно частый гость.

— Даже придворным я не советовал бы прибегать к услугам Магистра, — усмехнулся Менестрель. — Настоящий целитель предан своему ремеслу и думает об излечении больного, а не о наполнении кошелька. Если в силах помочь — поможет бескорыстно.

— О бескорыстии Магистра слышать не приходилось.

— За минувший месяц он сумел проторить дорогу в замок. Лестью ли, подкупом — средства неизвестны, но цель ясна. Он алчет власти.

— Почему ты так уверен?

Менестрель пожал плечами:

— Ты ведь знаешь, когда хищник будет отдыхать, а когда нападет… Магистр не лекарь и не колдун. Будь он наделен магической силой, не рвался бы к власти. Зачем земная корона тому, кто может увенчать себя звездами? Человек, умеющий повелевать ветрами и ураганами, не пожелает вмешиваться в мелкие людские распри. Власть нужна тому, кто лишен настоящей силы. Власти жаждут бездарности. Кто не утвердился за счет собственного таланта, пытается утвердиться за счет принижения других. Власть дает ощущение собственной значительности, тем и упоительна. Говорят, власть меняет людей. На самом деле рваться к власти человек начинает, уже утратив лучшее в себе.

Стрелок задумчиво вырезал на столе имя принцессы.

— Не понимаю. Ты обвиняешь Артура во властолюбии, но трудно отыскать человека талантливее его.

— Артур сейчас на распутье. Все будет зависеть от того, куда он свернет. Если мои опасения оправдаются, увидишь, во что превратится Артур. Клыки у оборотня вырастают не сразу.

Воцарилось молчание. Скреблись о подоконник ветки березы. Солнце палило не на шутку. Менестрель распустил шнуровку куртки. Стрелок зачерпнул воды. Солнечный зайчик запрыгал в ковше, осветил лицо охотника.

— Время упущено, — продолжал Менестрель после паузы. — Мы с Маргарет не сделали того, что надлежало сделать, и семь лет пропали даром.

— О чем ты говоришь? — не понял Стрелок.

— О судьбе королевства. Случись что с Аннабел, это окажется не только твоим несчастьем. Я недаром упомянул об упущенном времени. За прошедшие семь лет изменились люди. Неслучайно многие живут так, будто забыли, ради чего пришли в этот мир. Будто дороже мягкой перины и куска сладкого пирога ничего нет. Они полюбили неживое больше живого. Словно на месте сердца — раскрытый кошелек. Только: «Дай! Дай!» Готовы вышвырнуть за дверь старого пса — не кормить же даром; избить до синяков ребенка — за порванную одежду. Послушаешь, как юные матери кричат на маленьких детей, — страшно становится. Животных не любят, детей не любят; друг от друга заборами отгораживаются — выше крыш и чтоб ни единой щелочки…

— Да еще в довершение всех бед Магистр появился, — ввернул Стрелок.

— Магистр не мог не появиться, — тихо откликнулся Менестрель.

— Отчего же это не случилось семь лет назад?

— Семь лет назад Магистру трудновато было бы сыскать сподвижников. А теперь многие, очень многие служат ему, сами того не сознавая… Жадность и трусость идут рука об руку. Жадные и трусливые рано или поздно попадут в рабство к Магистру.

— Какое отношение ко всему этому имел выбор Маргарет? То, что она уступила?

— Маргарет не из крестьянской семьи, из королевской. Поступки королей эхом отзываются по всей стране. Певцы при дворе поют славу высоким чувствам, восхваляют любовь… Король и принцесса благосклонно внимают им. Соглашаются: да, любовь — высшее благо. А потом либо король насильно выдает дочь замуж, либо она сама отвергает возлюбленного ради соседнего монарха… Слухи разносятся быстро. Король и дальше может заслушиваться прекрасными песнями, но подданные уже усвоили: любовь — красивая сказка, а истинное благо — власть и деньги. Во имя их и стоит жить. — Менестрель подался вперед. Пальцы его снова сжимали край стола. — У вас с Аннабел нет времени, — с силой произнес он. — Тебе корона не нужна, значит, только тебе и можно ее доверить. Если вы поженитесь — и каралдорцу, и Магистру, и Артуру придется примириться с тем, что в стране появился король. Конечно, могут быть и покушения, но время ты выиграешь, разрушишь их планы. Если же позволишь им сделать первый шаг — погубишь и себя, и Аннабел, и королевство…

— День свадьбы назначать не мне, — возразил Стрелок.

Менестрель с минуту глядел на него, сказал неожиданно:

— Знаешь, песни по-разному сочиняются. Самые лучшие словно являются откуда-то, едва строчки запомнить успеваешь, не понимаешь еще, что к чему. Потом споешь целиком, видишь — получилось, да такое, что и в мыслях не держал. — Он помолчал. — В тот день, когда мы встретились в лесном храме, пришла мне в голову одна песенка. О Белом Олене…. Если не возражаешь, спою. Вдруг пригодится? — Он потянулся за лютней.

— Что золоту солнца до злата земного,

Хоть солнечный луч животворен и гневен?

Что злату земному до горя людского,

До скорби и слез златоликих царевен?

Зачем ты рожден и к чему предназначен?

Терзайся вопросом, трудись над ответом,

Но помни, что выбор всегда однозначен —

Меж светом и тьмою, меж тьмою и светом.

Знамений не счесть, да суметь бы прочесть —

Напрасная речь,

Из дорог лишь одна бережет имена

Всех будущих встреч.

Пира ждать или боя? Родные края

Минует ли тень?

Да пребудет с тобою надежда твоя,

Твой Белый Олень.

Есть в золоте листьев предчувствие снега,

А в золоте снов потаенные дали,

И легкая лодка у дальнего брега,

Волнами колеблема, ждет не тебя ли?

Так лучшие сказки, родившись весною,

В дороги судьбы превращаются летом,

Но все они станут дорогой одною —

Меж светом и тьмою, меж тьмою и светом.

Ослепнув, прозрев, словно в детской игре —

Замри, оживи.

Жизнь, как песня, звенит, если сердце хранит

Доверье любви.

Долгожданный король — не насмешка, не роль,

Твой завтрашний день.

В нем земли твоей соль, в нем любви твоей боль,

Твой Белый Олень.

* * *

Длинная узкая галерея ведет в часовню. В кольца на стенах воткнуты факелы, копоть лохмотьями поднимается к потолку. Медленно проходят по галерее придворные. Их лица торжественны, шаги размеренны. В неизменном ритме колышутся тени: то сжимаются в комок, то вырастают до потолка. Процессия движется словно под музыку.

Через день траурная музыка разносится по всему городу. Ее вызванивают колокола, выпевают трубы органа. Под нее бредут путники и катятся повозки, готовится еда и стираются пеленки. Ее отзвук слышен как в скрипе колес, так и в колыбельных песнях. В ее ритме колышется людское море у дверей собора. Она приглушает речи и рождает смятение в сердцах.

Привычный порядок жизни нарушен, лавки закрыты, празднества отменены. В королевстве траур.

К собору стекаются толпы народа — в последний раз взглянуть на короля. Величав и покоен лик его. В лицах же пришедших тревога затмевает скорбь. Один и тот же вопрос у всех на устах: что будет дальше? Черной тенью надвинулась война с Каралдором. Сумеет ли принцесса отстоять страну? Если да, то какой ценой? Не призовет ли на помощь иноземцев? Не рассядутся ли по городам бархазские наместники, жирея на чужом горе, как воронье на жнивье?

Взгляды горожан невольно обращаются к Великому Лорду. Если и ждать спасения, так от него. Лицо Артура спокойно, взгляд сосредоточен, движения властны. Он не поддастся панике. Ему известно, что делать, ведомы ответы на все вопросы. Лорд Артур — надежда королевства.

Понимают это и владетельные сеньоры, ибо кланяются Великому Лорду ниже, чем принцессе. Аннабел, с ног до головы одетая в черное, приветствует каждого.

— Благодарю, милорд, что прибыли почтить память моего отца…

— Вы, милорд, были верным другом моего отца, надеюсь, и я заслужу вашу дружбу…

— Благодарю, милорд, и никогда не забуду услуг, оказанных вами нашему семейству…

Речи Артура иные.

— Сразу после похорон я выезжаю к войскам. Вы, милорды, присоединитесь ко мне со своими отрядами там-то и там-то… Вы, милорд, займете оборону Черного Брода… На вас, милорд, возлагается защита города Арча…

Неделю длится прощание. Неделю с утра до ночи выстаивают в соборе принцесса и лорды. Неделю созывается по ночам Королевский Совет. Десятки вопросов требуют решения. На севере лорды не выставили положенные отряды. Как усмирить смутьянов? Где взять денег — оплатить наемную часть войска? На каких условиях заключить союз с Бархазой?

До утра лежит без сна Аннабел, смотрит, как течет по подсвечникам розовый воск. Горе не унимается, тяжкая ноша давит, не по силам ей это, ей бы со Стрелком в лесные просторы… Хорошо, Артур рядом. Верный, надежный друг. Поможет, поддержит, посоветует…

В день похорон следуют принцесса и лорды в траурной процессии к собору, к королевской усыпальнице. Со ступеней собора Великий Лорд произносит речь:

— …Тридцать лет длилось царствование достойнейшего из монархов. Он взошел на престол в годину великих бедствий, когда владетельные сеньоры обратили оружие друг против друга, сосед шел на соседа и брат на брата. На востоке жители королевства не знали спасения от набегов свирепых бархазцев, а на юге каралдорский ворон отрывал от наших земель кусок за куском.

Великим правителем показал себя унаследовавший престол юноша. Подчинил своей власти мятежных вассалов, отвоевал земли за рекой Неспешной, отстроил крепости. Дважды терпели урон рати Каралдора. Маленькая, раздираемая на части страна превратилась в великое королевство, с которым вынуждены считаться все соседи.

За тридцать лет благословенного правления расцвели ремесла и торговля, были проложены дороги, отстроены новые города, возведены соборы… Жители позабыли слово «голод», достаток пришел в каждый дом.

Долго говорил Артур и думал в то время, какие восторженные речи зазвучат в его честь; какие он, будучи Великим Лордом и сосредоточив в своих руках власть, воздвигнет города, какую военную добычу возьмет, какие земли завоюет, каких поэтов и музыкантов соберет при дворе — на зависть всем владыкам мира…

…Закрылась дверь усыпальницы. Припала к холодному камню Аннабел. От несчастья к беде — ее дорога. Великий Лорд ведет войска на битву с каралдорцами. С ними уходит Стрелок, поставленный командиром лучников. Горше горького разлука.

* * *

Белая крепостная стена окружала замок. С южной стороны, на холмах, у белокаменных сторожевых башен, раскинулся сад.

Белая метель поднималась в саду в пору цветения яблонь и вишен. В знойный июльский полдень сад принадлежал розам и лилиям.

Артур прошел по дорожке, устланной пурпурными, розовыми, белыми, алыми лепестками. На каменной скамье под заметно поредевшим цветочным навесом ожидала принцесса, одетая в черное. На звук шагов Аннабел обернулась. Принцесса похудела и побледнела, на лице только глаза и остались. Артур покачал головой. Горе никого не красит: скоро она браслеты свои сможет носить как обручи — на талии.

Встретив его взгляд, Аннабел заговорила:

— Как хорошо нынче в саду. Жаль, розы отцветают… — Голос ее звучал мягко, ровно.

Аннабел по-прежнему безукоризненно владела собой. Артур понимал, какой ценой давалось ей спокойствие.

— Какой аромат, даже голова кружится, — продолжала Аннабел.

— Это лилии.

Артуру хотелось ее поддержать. Сказать, что горе утихнет, придет не забвение, нет, — смирение. И потом, он с ней. Будет сражаться с каралдорцами не только за свои владения и мантию Великого Лорда, но и за ее свободу и жизнь.

— Аннабел, — начал он, — помните, как мы играли детьми? Я не боялся проникнуть в жилище дракона ради моей принцессы…

Жилищем дракона у них считался чердак Круглой башни — излюбленное место для игр. Там обитал Одноглазый — залетевший из леса искалеченный филин. Крыло его было повреждено, а мыши, в изобилии водившиеся на чердаке, являлись легкой добычей. К людям Одноглазый относился недружелюбно. Стоило кому-то переступить порог, филин принимался угрожающе щелкать клювом, бить здоровым крылом, не советуя приближаться. Артур терпеливо умасливал Одноглазого, кормил кусочками мяса, чтобы однажды на глазах Аннабел погладить взъерошенные перья. Конечно, Аннабел была сражена. Постепенно филин проникся доверием к Артуру, даже позволял брать себя на руки. Случалось, и Аннабел осмеливалась протягивать ему кусочки мяса, которые он благосклонно брал с ладони. Потом раненое крыло зажило, и филин улетел в лес. Долго еще и Артур, и Аннабел, просыпаясь по ночам, подбегали к открытым окнам: не послышится ли знакомое уханье?

Угадав по лицам друг друга, что думают об одном, они улыбнулись.

— Мне и в самом деле нужна поддержка, Артур. Я уже говорила с вами о своем избраннике. Так вот, я хочу сыграть свадьбу как можно скорее… До того, как войско выступит в поход.

Артур вскочил так резко, что задел цветочный навес над скамьей. Сверху хлынул дождь розовых лепестков. Бледно-розовые благоухающие лепестки, трепещущие, словно крылья бабочек, плащом накрыли траурные одеяния.

— Нет, это невозможно! — воскликнул Великий Лорд.

— Почему?

— Почему? — Артур растерянно стряхивал лепестки.

Он искренне желал счастья Аннабел и Стрелку, но… Сразу после свадьбы наследница престола и ее супруг будут коронованы. Так велит закон. Едва в стране появится король, власть Великого Лорда кончится. Он, Артур, вновь окажется одним из доброго десятка советников. Для чего же было возлагать на его плечи мантию Великого Лорда? Он же ничего сделать не успеет! Какие там новые города, соборы… Даже слава победителя каралдорцев достанется другому.

— Почему, Артур? — тревожно спрашивала принцесса.

— Но, но… — Он никак не мог найти возражений. — У вас только что умер отец… В стране траур… Ни о каком празднестве не может быть речи.

— Артур! И вы, и мой отец утверждали: каралдорский король желает получить наше королевство, взяв меня в жены. Если же я буду замужем…

Артур вздрогнул. О зеленом шарфе подумалось ему, о зеленом шарфе с лиловыми гроздьями сирени… По совести, не отговаривать Аннабел нужно, а торопить! Лишь замужество избавит принцессу от домогательств каралдорца.

— Аннабел! — горячо начал Артур. И запнулся. Новые доводы пришли на ум. Артур изложил их тем охотнее, что они отвечали его тайным желаниям. — Войны не удастся избежать. Каралдорец все равно нападет… Поспешная свадьба только восстановит против вас подданных, — с жаром добавил он.

Аннабел подняла к нему лицо:

— Я потеряла отца… Могу потерять и жениха…

Как объяснить Артуру? Для него ее замужество — вопрос нескольких месяцев. А для нее — целая жизнь, либо прожитая, либо нет. Что если… подумать страшно… Нельзя допускать подобных мыслей… И все же одно видение преследует ее: Стрелок убит. Все минуло, словно ничего и не бывало. С годами она начнет спрашивать себя: вправду ли сердце отозвалось? Не померещилось ли?

Аннабел сжала руки. Нет, она знает точно — встреча была. Она избрала себе мужа, стране — государя… Зачем это скрывать? Есть в подобном умолчании что-то нехорошее. Словно она отступается от того, кого любит.

Артуру стало не по себе. А вдруг Стрелок и впрямь погибнет? Как тогда смотреть в лицо принцессе? Аннабел не леди Амелия, другим кавалером не утешится. Артур помнил, как его мать, леди Арна, ждала отца из походов… Лишить Аннабел краткого мига счастья, обречь вечной скорби… Артур готов был уже воскликнуть: «Воля ваша, принцесса!» Но тут представилась ему грузная фигура Магистра. «Смелые люди слушаются только своих желаний, а трусы и слабаки разводят разговоры о добре и зле». Магистр умер бы от смеха, узнав, что Артур сам, добровольно, отказался от мантии Великого Лорда, испугавшись женских слез. Да и не только в глазах Магистра он станет посмешищем. И месяца не носил мантии. Едва успел возмечтать о власти, просторе для деятельности…

— Аннабел, от того, как вы поведете себя сейчас, зависит успех всего царствования, а в конечном счете — судьба королевства. Доблесть воинов, которых я поведу в бой, покоится на их любви и верности своей принцессе. Вы можете невольно настроить их и против вас, и против вашего избранника. Стрелок для них человек новый. Дайте ему возможность проявить себя.

Аннабел отвела взгляд. Артур рассуждал здраво. Чересчур здраво. От друга детства она ждала иных речей.

— Прошу вас, Аннабел, — продолжал он умоляюще. — Помогите мне хоть немного. Подождите несколько месяцев. Выиграем войну. Жених ваш вернется, овеянный славой. Не сомневаюсь, Стрелок покажет себя достойно. Тогда и войско будет стоять за него горой.

Аннабел не отвечала, машинально отдирая лепившийся по краю скамейки мох. Разговор с любым другим вельможей она завершила бы фразой: «Потрудитесь, милорд, исполнить мою волю». Артур, однако, был другом и заботился о ее же благе. «Так и Маргарет, — подумалось вдруг ей, — не смогла отвергнуть совет отца». Правда, Артур не требовал, чтобы она отказалась от любви, предала Стрелка. Он просил всего-навсего об отсрочке и для такой просьбы имел все основания. Чем умереннее была просьба, тем жестче, грубее прозвучал бы отказ.

Артур напряженно наблюдал за ней. Достаточно Аннабел проявить свою волю, достаточно, вопреки логике и рассудку, заявить: «Я хочу», и он не сумеет воспрепятствовать. Он спрятал руки за спину, чтобы дрожью пальцев не выдать себя.

— Вы уходите на войну, — тихо проговорила Аннабел. — Если я его потеряю?

Артур понял, что победил. Это «если» было отступлением. Но радости победы он не ощутил. Неуверенно поклонился. Принцесса жестом позволила ему удалиться. Дойдя до поворота дорожки, Артур оглянулся. Аннабел все так же сидела на скамье, бессильно уронив руки на колени. Артур с трудом удержался, чтобы не кинуться назад. Гадкое, тошнотворное чувство не покидало его, как было однажды, когда случайно затоптал перепуганного птенца. Стоит вернуться: «Аннабел, я передумал…» — и на сердце полегчает. Усилием воли Артур подавил это желание. Отказаться от достигнутого? Что может быть глупее? Да и Аннабел заподозрит неладное.

«Нет, — говорил он себе, удаляясь от скамьи. — Пусть на мою долю выпадет хотя бы честь победы над каралдорцами. Выиграю битву, вернусь со славой — тогда Стрелок и станет королем. Никто не осмелится заявить, будто я носил мантию Великого Лорда зря. Мое имя останется в памяти…»

Шаги Артура становились все легче — ведь он уже не мог видеть Аннабел.

* * *

Кратки слова прощания. Того, что на сердце, не выскажешь.

— Вернись.

— Вернусь.

Кони взнузданы, в седлах всадники, взвиваются стяги — королевский лев выступает навстречу черному ворону Каралдора.

Ряд за рядом выезжают из ворот всадники — Великий Лорд выводит из города королевскую дружину.

Так же как в день празднества, стоят по обеим сторонам дороги горожане. Только не слышно ни шуток, ни смеха. Мужчины хмурятся, женщины вытирают покрасневшие глаза. Мерно стучат копыта. Пыль столбом поднимается в воздух. На небе ни облачка, на сверкающие доспехи всадников больно смотреть.

Великий Лорд едет впереди. За плечами его — пурпурный плащ, у бедра — знаменитый «Грифон», светлые волосы скрыты под шлемом, но забрало поднято, и прежняя чарующая улыбка обещает подданным победу, благополучие, безмятежные дни…

* * *

И рассвет не покажется ясным,

И полнеба застелет дым.

Солнце встало щитом черно-красным,

Только черен город под ним.

Весельчак, пересмешник бродяга,

Черт-не-брат! и жизнь — благодать.

Под каким неизвестным флагом

Ты опять ушел воевать?

Кем ты призван и кем ты отмечен,

По какому идешь пути?

Я тебя никогда не встречу,

Ты меня не сможешь найти.

Я уйду, не закончив сраженья,

А тебе — умирать в бою.

И не встретятся наши тени

Даже в том, далеком краю.

Мчатся всадники, дышат кони,

И хороших не жди вестей.

Черный город на алом фоне

Убивает своих детей.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Корону за коня — и в путь-дорогу.

Еще не выпал снег, и листья клена

Еще красны. Еще тепла немного

Успеешь получить. Еще вороны

Не разорвали криком небосклона.

Еще светло, твой путь еще нетруден,

Еще мороз дыхания не студит,

Пути еще открыты и легки.

Зазолотится лес — и ты забудешь…

Еще не сбиты ржавые замки.

И день тебя хранит — и ночь в подмогу.

Строй замки из фанеры и картона

И прочь гони нежданную тревогу.

Увядшее опять раскрась зеленым,

Представь тебя забывшего — влюбленным,

И пусть его влюбленность вечной будет,

И кончится позор проклятых буден,

И все печали будут далеки.

Там, в кладовой для пыточных орудий,

Еще не сбиты ржавые замки.

Как смертна красота и как убого

Под небом установлены законы!

Дорога монотонна и полога.

И всяк, к своей судьбе приговоренный,

Куда-то рвется, бьется, окрыленный

Или бескрылый… Полно, все там будем.

Любой корабль в нужный порт прибудет,

Приколоты к бумаге мотыльки,

И лишь до той поры свободны люди,

Пока не сбиты ржавые замки.

Так прочь! Еще не властен прокаженный,

Еще не пробуждаются драконы,

Еще не поумнели дураки.

Еще не пахнет в воздухе паленым,

Еще не сбиты ржавые замки.

* * *

Победа! Загоняя коней, мчатся в столицу гонцы. Победа! На всех площадях под пение труб выкрикивают глашатаи великую новость. Победа! Великий Лорд разбил каралдорцев. Могуч каралдорский король. Вывел он бессчетное войско на равнину к Поющим Камням. И стояли войска друг против друга двое суток. Ждал каралдорский король счастливого часа. Но не помогли ему ни маги, ни предсказатели, как сшиблись у Поющих Камней воины, как лев и ворон принялись рвать и терзать друг друга. Да разве под силу ворону заклевать льва? Падаль — пища его. Бежал с поля боя каралдорский король и войско его: и пешие, и конные, и лучники, и рыцари. Знамя с черным львом утвердилось на равнине. А подле него — стяг с алыми маками и блистающим мечом, каждый удар которого прославляли придворные поэты.

…Войско возвращалось из похода. Наемные отряды, составлявшие ударную силу, были размещены в укрепленных лагерях у границы. Владетельные сеньоры со своими воинами направлялись к родовым замкам. К столице приближалась лишь королевская дружина.

Кончался октябрь. Землю укрывала побуревшая листва. Низкие, набухшие тучи пророчили снегопады. Грязь на дорогах затвердела, и поутру лужи похрустывали ледком. Днем, правда, разогревало, и некоторые смельчаки скидывали теплые плащи и даже куртки, но к вечеру налетали студеные ветра, напоминая, что зима не за горами. Разводились костры, руки с жадностью тянулись к пламени. Дымящийся в кружках напиток бодрил тело, а душу согревали песни.

Стрелок подкинул веток в костер, пламя взметнулось выше, высвечивая лицо и руки Менестреля, сидевшего на поваленном стволе. Вокруг собрались королевские дружинники — за исключением часовых, проклинавших свою невеселую участь.

Задорно и сердечно звучал голос певца:

— Если монет много у вас,

Значит, ваш друг — бес.

Если у вас тысяча глаз,

Значит, ваш друг — лес.

Если саднит след от оков,

Значит, ваш друг — лук,

Если у вас много врагов,

Значит, погиб друг.

Если у вас много вина,

Значит, ваш друг — хмель,

Если вы пьете кубок до дна,

Значит, ваш друг — эль.

Если у вас свадебный пир —

Другу хвала и честь,

Если в душе боль или мир,

Значит, ваш друг есть.

Если всесильный барон вам не брат,

Значит, ваш друг — граф.

Если у вас щеки горят,

Значит, ваш друг прав.

Если ваш дом другом забыт,

Значит, ваш друг лжив,

Если у вас песня звучит,

Значит, ваш друг жив.

Если вы замерли у креста —

Друг вас любил, как мог.

Если у вас совесть чиста,

Значит, ваш друг — Бог.

Лорд Артур, устроившийся на земле с тем же небрежным изяществом, с каким устраивался в обтянутом парчой кресле, поднял кубок:

— Здоровье певца! Благословляю час, когда вы решили присоединиться к войску. Внимая вам, воины становятся вдвое мужественнее.

Менестрель, как того требовала учтивость, встал и поклонился, но не сказал ни слова.

Артур поднялся на ноги. От вина лицо его разгорелось, глаза блестели. Вспыхивали в отсветах костра драгоценные камни, украшавшие одежду, сиял золотой кубок.

— Лишь настоящие мужчины, прошедшие кровавую сечу, презревшие боль и смерть, знают истинную цену дружбы. Изведали, что такое стоять на ратном поле, глядеть в глаза наступающим врагам и чувствовать рядом плечо друга. Мы сражались бок о бок, теряли друзей и лишь теснее смыкали ряды. Мы были чужими — стали братьями. За вас, друзья мои!

Хор восторженных и растроганных голосов отвечал Великому Лорду, и в этом общем хоре не слышалось лишь голоса Менестреля.

…Догорел костер, допито было вино, воины разбрелись по палаткам. У костра оставались только Стрелок и Менестрель. Певец рассеянно перебирал струны, Стрелок ворошил веткой угли. Наконец спросил:

— Артур не возражает против твоего отъезда?

— Не возражает, хотя «и не представляет, как отряд будет жить без песен». — В голосе Менестреля явно проступили приторные интонации Артура. — Не возражает, — повторил он. — Да у меня самого сердце не лежит ехать.

Стрелок исподлобья взглянул на него:

— Желай лорд Артур от меня избавиться, давно бы избавился. На войне возможностей хватало, стоило ли ожидать возвращения в столицу? Опасность скорее будет грозить Аннабел. Особенно теперь, когда пришло известие о победе и ожидается возвращение Великого Лорда с дружиной.

Менестрель неопределенно повел плечом:

— Наследница нужна живой… Впрочем, если настаиваешь, я отправлюсь немедленно.

По лицу Стрелка было видно, что он настаивает. Менестрель улыбнулся, хлопнул приятеля по плечу:

— Не хмурься. Поеду вперед, велю Аннабел наряд свадебный готовить.

Стрелок сказал без улыбки:

— Как в сказках: получил принцессу и венец в придачу. Говоря по чести, я бы охотно взял Аннабел без приданого,

— И кому бы оставил королевство?

— Трудно поверить, что не найдется человека достойнее меня. Любой из лордов…

— Любой из лордов? — раздельно повторил Менестрель. — Да, верно, ты рожден не в замке. И в этом твоя сила. Ты видел народ, которым будешь править, не из окон богатых покоев. Что такое голод и холод — знаешь по себе.

Стрелок молчал, вспоминая страшный год смерти отца. В пятнадцать лет он остался один. Из припасов только горсть муки — все прочее за время болезни отца было съедено. Из богатства — лук и стрелы. Мороз в ту зиму стоял такой, что птицы падали на лету…

Менестрель посмотрел на него, сказал уже иным тоном:

— Август Славный тоже не был королем по рождению. И потом, даже король не обязан все решать в одиночку. Никто не помешает тебе прислушаться к доброму совету.

Стрелок поднялся.

— Это пустой разговор. Я не могу покинуть и предать Аннабел. Но не могу и не сомневаться в собственных силах.

Менестрель ухмыльнулся:

— В собственных силах не сомневаются только глупцы и мерзавцы.

— Тебе пора ехать, — напомнил Стрелок.

Взялся седлать коня. Во взгляде Менестреля сквозила ирония.

— Как трогательно друзья заботятся о нас… когда торопятся спровадить.

Стрелок не выдержал, рассмеялся.

— Не зацепись языком в первой же таверне. Все мои усилия прахом пойдут, если возьмешься историю похода излагать…

Менестрель перекинул через седло дорожную сумку, наклонился к Стрелку:

— Все же я неохотно покидаю тебя. Прошу, будь осторожен.

— Непременно, — отозвался Стрелок, хлопая лошадь Менестреля по крупу.

…Лорд Артур, приподняв полог шатра, наблюдал за отъездом певца. Когда Менестрель скрылся в темноте, а Стрелок ушел в свою палатку, Великий Лорд опустил полог и обернулся к Драйму.

— Наконец-то! — не то выдохнул, не то воскликнул он.

Драйм удивленно поднял голову. Они с Артуром были в шатре вдвоем — слуги и оруженосцы располагались отдельно. Единственная свеча скорее ослепляла, нежели разгоняла сумрак. Драйму пришлось отклониться и загородиться рукой от света. Артур, словно намеренно избегая его взгляда, отошел в дальний угол. Заговорил негромко:

— Завтра утром отправишься в замок лорда Орвэя. Повезешь письмо, Стрелок будет сопровождать…

— Зачем? — возразил Драйм. — Я найду дорогу.

Артур пропустил возражение мимо ушей. Продолжал все тише и быстрее:

— Дорога пролегает лесом. Ехать долго, и вам, и лошадям понадобится отдых. Место для привала выберешь сам, подальше от тропы.

Артур на мгновение замолчал, выравнивая дыхание. Он запыхался, словно после долгого бега. Драйму неожиданно стало холодно. Плащ лежал под рукой, но Драйм, не смея пошевелиться, ждал слов Артура.

— Людей рядом не будет. На помощь никто не придет. Ты легко с ним справишься, — закончил Артур резко и неожиданно громко.

Драйм сидел не двигаясь, уставясь широко открытыми глазами на пламя свечи. Убить Стрелка! Артур хочет, чтобы он убил Стрелка!

— Ну! Что же ты! — почти крикнул Артур, чувствуя, что молчание затягивается. — Столько твердил о своей преданности. Пришла пора ее доказать.

Артур подошел ближе, оперся руками о стол, подавшись к Драйму. Теперь побратим видел его шевелящиеся губы, но слышал иные слова: «Изведали, что такое стоять на ратном поле, глядеть в глаза наступающим врагам и чувствовать рядом плечо друга. Мы сражались бок о бок…» И это было правдой. Когда Артур сам повел в бой королевскую дружину и попал в западню, на помощь подоспели лучники. Когда Артур и Драйм спина к спине отбивались от наседавших противников, их выручили лучники. Это Стрелок помог Драйму вырезать трехгранный наконечник, засевший в плече. Это со Стрелком они сидели рядом у костра, пили из одной фляги, смеялись одним шуткам.

— Ты мой названый брат, — проговорил Артур. — С детства мы были неразлучны: где один, там и другой. Защищая друг друга, против всего мира готовы были идти. — В голосе Артура послышалась горечь. — Подумать не мог, что придет день и ты отступишься от меня.

Драйм отвернулся от свечки, перед глазами плавали разноцветные круги. Артур говорил правду. Они всегда, сколько себя помнят, были вместе. После того как Драйм обгорел, Артур защищал побратима от жестоких нападок сверстников, пока тот сам не научился давать отпор шутникам. Артур сумел вколотить всем и каждому уважение к своему названому брату. Не будь Артура, Драйм давно бы повесился или дал себя убить в какой-нибудь стычке.

— Я никогда… не отступлюсь от вас, — выговорил он с трудом, губы одеревенели и не повиновались.

— Ты убьешь его? — жестко спросил Артур.

— Но… ваша светлость…

— Ты убьешь его?

— Да.

Пальцы Артура стиснули плечо Драйма.

— Хорошо. Пойми, это необходимо сделать. — Голос Артура звучал совсем иначе — мягко, вкрадчиво. — Добром Стрелок от принцессы не откажется. Подумай, что нас ждет с таким королем? Капканы на лисиц он отменно ставит, да вряд ли подобное умение пригодится…

Говоря все это, Артур думал: «Разве для лесного жителя, вольного охотника, уготован престол? Его ли судьба одарила чутьем правителя и полководца, умением речами зажигать сердца, изысканным вкусом и безупречными манерами? По какому праву на трон взойдет поставщик дичи, а я останусь не у дел? Только потому, что Стрелок приглянулся принцессе?.. Я должен спасти королевство».

Драйм искоса посматривал на него. «Почему не скажет прямо: „Сам хочу властвовать“. Ведь знает — я все равно помогу. Или оправдывается перед самим собой?»

— Почему вы… не убили его на войне? — спросил Драйм, снова вперяясь взглядом в ослепляющее пламя. — Было бы легче.

— Он был мне нужен. Согласись, исход битвы решили лучники. Не расстреляй они вовремя резерв каралдорцев…

Драйм наклонил голову. «Да, исход битвы решили лучники. Не зря командиру лучников повсюду звучат хвалы — спас королевскую дружину, спас жизнь Великому Лорду».

— Да и Менестрель сослужил службу, — продолжал Артур. — Право, каких бы пылких речей о долге и доблести я ни произносил, вряд ли сумел бы вдохновить воинов так, как вдохновил он… песнями о любви и доме.

— Вы… и его? — тихо спросил Драйм.

Артур резко повернулся:

— Что? Менестреля? Нет, нет. Исчезнет… только на время. Слишком подозрителен. Когда Стрелка с почестями предадут земле, пусть возвращается… прославить в песнях мое правление. — Артур снова оказался рядом с Драймом. — Я знал, что могу на тебя положиться. Друга преданнее у меня не будет.

Драйм, против обыкновения, не просиял от этих слов. Убить Стрелка! Да тут все войско поднимется, ринутся искать виновных.

— Завтра вы поедете вдвоем лесной дорогой, — повторил Артур.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.