В неизведанные края. Путешествия на Север 1917 – 1930 г.г.

        

      С перевала на севере до самого горизонта видны снова гребни гор, но уже не снежные и не такие страшные, как пройденная цепь. Мичика показывает на самую дальнюю: "Вот эти горы за Чыбагалахом". Но как-то не верится: не ужели Чыбагалах в самом деле существует?
        

      Утро 28 августа. Сегодня предстоит спуск по таким же покрытым мхом глыбам, по каким мы поднимались вчера.
        

      Через два километра вступаем в долину Нокёна. Это не большая, но бурная речка, скачущая и пенящаяся по гранит ным глыбам. Мичика храбро въезжает в воду, его конь все еще толст и крепок, но нашим это не по вкусу. Злая Рыжка Иннокентия, давно забывшая, как она бросалась на людей, била их копытами в грудь и кусала, падает в потоке. На ее вьюке положен пудовый мешок с образцами горных пород, вода подхватывает его и уносит. Чернов храбро бросается в воду и спасает драгоценный груз.
        

      Еще два брода через Нокён, снова перевал; затем по крутому склону, покрытому мхом, мы сползаем к тому же Но кёну. Чудесная лощина, вся покрытая густой травой, раскидистые лиственницы у воды. Здесь останавливаемся на ночлег. Сегодня прошли только 12 километров, но надо под кормить лошадей, ночью на болоте они напрасно бродили в поисках травы.
        

      Только на следующий день около полудня с обрыва плато мы видим, наконец, Чыбагалах: глубоко внизу он пересекает долину, подмывает утесы, бурлит. Эта река не меньше Мю реле. Прямо под нами луга, и на них у реки группа юрт.
        

      В бесконечных горах на западе я опять стараюсь разглядеть пресловутое "коровье вымя".
        

      Спускаемся к юртам, разбиваем возле них палатки. Лошадей привязываем всех в ряд у изгороди; теперь их только тридцать семь вместо сорока четырех, выступивших из Якут ска. Вечером мы чувствуем себя по-праздничному. И стоит праздновать! Ведь мы надеялись попасть сюда через месяц, а шли два с половиной; предполагали пройти 700—800 кило метров, а прошли 1500; думали, что пойдем по низменностям, а пересекли столько хребтов, что потеряли им счет. Что бы ни предстояло впереди, цель достигнута!
        

      Братья-якуты Сорокоумовы только на следующий день явились с рыбалки, и я устроил им и их женам, сестре и ма тери подробный допрос. Первые сведения, которые они сооб щили, были ошеломляющими. Оказывается, мы еще не до шли до места. В 1922 году Сорокоумовы жили не здесь, а в двенадцати кёсах выше по Чыбагалаху. В той юрте и был у них Николаев.
        

      Значит, еще несколько дней поисков, а сегодня уже 1 сентября. Мичика заявил, что если мы хотим выбраться из гор на наших лошадях, надо уходить отсюда не позже 15 сентября.
        

      Все, что мы услышали дальше, совершенно отличалось от рассказа Николаева: приехал он не в августе, а в сентябре, не втроем, а впятером, с небольшим отрядом. Юрты якута Ивана на Чыбагалахе нет, братьев зовут Сергей, Гаврила и Егор. С верховьев Чыбагалаха для отряда привели не ла мута (эвена) Никульчана, как рассказывал Николаев, а Афанасия, и вел он их не до Момы, а всего два-три кёса, потом вел эвен Осип, потом, до Момы, — эвен Григорий.
        

      Это сразу разрушило живописный рассказ Николаева о том, как старый эвен возил его туда и обратно по горам.
        

      Остальное все в том же роде. Кажется, нет ни одного слова в рассказе Николаева, которое соответствовало бы дей ствительности. Особенно важно, что нет такой реки, которая бы текла параллельно Чыбагалаху в небольшом расстоянии от него и по которой на 60 километров шла бы дорога в Мому по совершенно безлесной местности.
        

      На наши вопросы о "коровьем вымени" якуты рассмеялись. Смешно стало и нам.
        

      После долгих расспросов, выяснив все притоки Чыбагалаха, все пути с него в Мому, мы приходим к выводу, что на той дороге, где ехал Николаев, только речка Талынья течет не которое время параллельно Чыбагалаху.
        

      Решаем итти на Талынью и начинать разведку с нее. Возле юрты Сорокоумовых я оставляю большую часть нашего каравана, а на Талынью беру только легкую разведочную партию на самых крепких лошадях. Сорокоумовы дают мне проводника — второго брата, Гаврилу, с двумя конями. В уплату за работу я отдаю им двух более слабых коней.
        

      3 сентября мы выступаем. Настроение веселое: ведь сегодня мы знаем определенно, куда идем, и наша последняя цель совсем недалеко, в 10 кёсах.
        

      Особенно довольны рабочие: у каждого вместо связки из пяти коней, цепляющейся за деревья, одна лошадь; у Конона нет лошади с хронометрами, на которые надо все время оглядываться, не задели ли за дерево; Яков избавился от не навистных тяжелых красных ящиков с научными инструмен тами, которые изводили его своим весом; даже белый конь, который вез эти ящики, остался на Мюреле.
        

      Мы переваливаем через плато, в обход ущелья, и спускаемся к озерку среди морен. Вокруг него широкий багряно- красный луг — это заросли кустарников березки Миддендор фа в осеннем уборе. За лугом лимонно-желтая оторочка леса — лиственницы тоже уже желтеют, а вдали острая снежная вершина, отражающаяся в холодной воде.
        

      Вскоре неприятный брод через Чыбагалах. Река вся за громождена гранитными глыбами, и пробираться между ними трудно. Брод идет наискось, в очень широком месте. У левого берега несколько лошадей, и моя в том числе, попадают в глубокие ямы и плывут. Все мокро. Брр! Сейчас не лето.
        

      На второй день подходим к устью Талыньи. Выше этой реки долина Чыбагалаха расширяется, здесь когда-то лежал громадный ледник, как в верховьях Иньяли. А на юге видно то самое гранитное плато, которое мы пересекли на Мюреле. Плато тянется на запад вдоль Чыбагалаха до горизонта. Оно сплошь покрыто снегом — не только вершины, как в Силяп ской цепи, но даже глубокие седловины. Ряд долин врезается в это плато мрачными ущельями, в их верховьях тоже видны снежные языки. Выдающихся вершин и пиков мало, это одна страшная снежная глыба.
        

      По Талынье доходим почти до границы леса и здесь на террасе останавливаемся.
        

      Пока ведется разведка на Талынье, я делаю с Гаврилой Сорокоумовым на его жирных лошадях поездки вглубь гор, чтобы изучить их строение. Перевалив однажды по момской дороге через высокую горную цепь, мы вышли с ним в до лину небольшой речки Ольчан. Оказывается, она относится уже к бассейну реки Сюрюктях. Вот где, наконец, нашлась эта таинственная река, которая на всех прежних картах была показана такой длинной и идущей от самого Верхоянского хребта до Момы.
        

      Спускаемся к Ольчану — унылые, безлесные места. Дальше момская дорога уходит вверх по Ольчану, но Гаврила уговаривает меня поехать на юг: по момской дороге на пять кёсов нет леса. Осматриваю галечники и вижу, что Ольчан выносит новые и разнообразные породы; я решаю итти вверх по реке, чтобы изучить новые толщи, которые лежат на се вере. Гаврила едет с кислым лицом и время от времени стонет: "Ханна хонобыт?" ("Где будем ночевать?")
        

      Перевал сплошь покрыт кочковатым болотом; мой жирный конь тяжело переваливается, вздыхает, сопит. Впереди река круто поворачивает в пеструю цепь гор и разрезает ее глубоким ущельем. Кажется, не будет конца горным цепям, г а ведь мы уже у Полярного круга и прошли от Алдана горами больше 1100 километров.
        

      Вечер, до леса еще два кёса. Надо ночевать. По речке есть кустарники полярной ивы — "талага", и между ними пло щадки травы. Хватит для двух чайников и двух коней. Мы собираем сучья ивы; горит она скверно, греет плохо, но чай ник вскипел. Я угощаю Гаврилу консервами, он меня — маслом. Потом сидим у огня.
        

      При этой поездке я нашел место, которое наиболее похоже на описание Николаева: на момской дороге действительно есть безлесное пространство длиной шесть кёсов, но оно захватывает не одну речку, а четыре. От всего описания Николаева остается только одна эта широкая полоса гор без леса. И здесь, на Ольчане, можно найти узкие места с утесами, такие, как он описывал. Вернувшись на нашу базу, я расска зываю о своих открытиях, и мы решаем проехать на Ольчан и разведать речку ниже ущелья.
        

      Тогда мы будем спокойны, что разведали все пункты, где мог быть Николаев.
        

      Днем на наш стан на Талынье приходит гость: сначала за горой слышится жалобное блеяние, потом к палаткам выбе гает молодой горный баран. Он серо-коричневый, брюшко белое, рога только начинают отрастать. Протопопов поспешно хватает винтовку и выпускает всю обойму. Баран с необык новенной ловкостью взлетает прямо по крутому склону и исчезает за гребнем. Протопопов, как рьяный охотник, не может себе простить промаха, проверяет винтовку. Оказывается, за, два месяца, что ее везли, приторочив к седлу, прицел сдвинулся и она бьет неправильно.
        

      Здесь немало горных баранов (чубука), всюду в горах их следы и тропинки по откосам, и нередко в долинах валяются черепа с рогами — трофеи эвенов. Эвены подкарауливали баранов и стреляли их из ружья или настораживали лук на тропинках, где проходят животные, и баран, таким образом, сам опускал в себя стрелу. Этим же способом здесь ловили и диких оленей и зайцев. В настоящее время такой способ охоты запрещен, так как много животных уничтожалось напрасно — охотник не успевал вовремя обойти свои ло вушки.
        

      10-го мы едем на один день к Ольчану: вести там более продолжительную разведку трудно, нет корма и топлива. С собой берем насос и бутару.
        

      Бутара — прибор для промывки — сделана Михаилом из одного вьючного ящика и лиственничных досок. Песок и галь ка поступают в ящик, промываются здесь на грохоте (железный лист с дырами), затем мелкий материал сносится по корыту, где оседают тяжелые минералы и благородные металлы. Чтобы лучше удержать платину и золото, в корыто кладут сукно.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.